Заяц на взлетной полосе E-Book

Юлия Симбирская

• Herausgeber: Абрикобукс / Apricobooks
• Kategorie: Für Kinder und Jugendliche
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 204

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Главная героиня новой книги Юлии Симбирской — молодая и талантливая женщина-искусствовед, которая за несколько лет тяжелого брака почти утратила саму себя. Она вынуждена бежать, так как жизнь рядом с мужем становится по-настоящему опасной. Ее дочь — четырехлетняя Мия — очень любит папу и мечтает победить «чудовище», живущее внутри него. Огромный аэропорт становится местом, где мама и дочь, ища спасения, встречаются с очень старым зайцем, живущим мечтой о полете, знакомятся с техником по ремонту самолетов, тоскующим по прошлому, и с фотографом, разыскивающим свое детство. Аэропорт стал важным местом, полностью поменявшим течение жизни всех героев книги. Ведь ничто в жизни не происходит случайно, и каждый непременно находит свою взлетную полосу, чтобы оставить позади старую жизнь. Иногда оторваться от нее жизненно необходимо — чтобы сохранить себя.

Leseprobe

Огромный самолет вразвалку шел к взлетной полосе. Хэл еще с прошлого раза приметил, что такие махины ходят вразвалку.

— Эй, самолеты не ходят вразвалку. Они катятся.

— Сам ты катишься! У самолета вместо колес — шасси.

— Сам ты шасси! У самолета: шасси, стойка, обтекатель колеса и колесо. Самолет катится — и точка.

— Вразвалку!

Хэл отряхнулся, дернул крепкими ушами. Он ненавидел, когда Внутренний Голос начинал пререкаться по пустякам. И ведь какой занудный! Абсолютно без воображения.

В небе все время появляется что-то особенное: позавчера, например, розовый воздушный шар с корзиной. Корзина была убрана цветами, и Хэл подумал, что шар свадебный. Он качался в стороне от аэропорта и был точь-в-точь — гигантское пирожное. А сегодня пузатая двухэтажная машина со слонами на боку шла вразвалку, потом, будто нехотя, побежала в сторону горизонта и чудом оторвалась от земли. И как эта громадина держится в воздухе?! Бо рассказывал, что внутри у нее не только пассажирские кресла, но еще и спальни. Во дела! Еще Бо говорил, что этот «кашалот» прилетает из одной жаркой страны. Такой жаркой, что Хэл бы там сварился в своей шубе. Да разве это шуба?! Не смешите! Кое-где она настолько вытерлась, что видна голубоватая кожа. Хэл очень старый. Бо по сравнению с ним — юнец. Потому что Бо — обыкновенная собака и ему только девять лет.

— А ты — обыкновенный заяц, — съехидничал Внутренний Голос.

Хэл вздрогнул. Он знал, что родился зайцем. Он и живет как заяц: щиплет траву, боится хищников, линяет. Однако обыкновенная жизнь оказалась слишком мала для него. В первую очередь, она коротка, а Хэл живет очень долго, столько, сколько не жил на Земле ни один из его сородичей. Сейчас под боком гудит аэропорт, небо над головой исчерчено. И Хэл давно уже перестал прижимать уши, сидя в клумбе напротив центрального терминала, когда очередная машина идет на посадку. Пусть себе летит — не ястреб, и ладно.

— Бо тоже живет в аэропорту, — снова прорезался Внутренний Голос.

— Ты меня доконаешь когда-нибудь, — закатил глаза Хэл. — Бо живет в аэропорту девять лет, а я не могу сосчитать свои годы. Помню, каким был этот луг — покрытый до горизонта клевером, холодный от утренней росы, а в небе птицы и бабочки. Никаких самолетов.

Хэл забрался поглубже в новую клумбу на пятачке перед гостиницей. Мимо шуршали колеса, туристы катили разноцветные чемоданы, из ресторана пахло ужином.

— Ну, где ты, Бо? — Дедушка вышел во двор с миской супа.

Бо лежал за садовыми качелями. Он совсем не хотел есть, но дедушке казалось, что пес только о еде и думает.

— Ааауа-иа-ииа, — громко зевнул Бо и постучал хвостом.

Дедушка пристроил миску на нижней ступеньке крыльца и пошел на звук. Бо любил лежать на качелях, а не в колючей траве за ними, но дедушка всегда сгонял его, потому что качели — для детей. Вообще-то никаких детей в округе не было. Да им бы и не понравились линялые подушки на железном каркасе. Дети любят качаться до неба, с ветром в ушах, а садовые качели больше подходят старикам. На памяти Бо лишь однажды во дворе появились два одинаковых мальчика с челками до бровей. У Бо тоже имелась челка до носа. Как хочешь, так и гляди сквозь нее на мир — никто не подстрижет. Мальчиков привезла женщина в красном платье. Бо терпеть не мог красный цвет — у него слезились глаза. Нормальные собаки не различают красный, а Бо вполне мог бы прославиться как обладатель особенного зрения. Так вот, женщина в красном платье плюхнулась тогда на качели и едва не сломала их. А потом кричала, что теперь ее обновка вся в собачьей шерсти. Дедушка чистил платье круглой щеткой с обглоданной деревянной ручкой. Угадайте, кто ее грыз? А вот и нет! Вовсе и не дедушка!

Одинаковые мальчики даже не взглянули в сторону садовых качелей — они гоняли мяч на поле за двором. Бо тоже ужасно хотелось побегать с ними. Он вежливо отпрашивался у дедушки, путаясь под ногами, но красная женщина сказала: «Только никаких собак, папа!» И дедушка велел Бо полежать за крыльцом.

— Пошли обедать! — позвал дедушка.

Куриный суп с вермишелью и картошечкой. Бо понюхал. Обычно ему давали сухой собачий корм, как прописал ветеринар, но дедушке казалось, что в жизни каждого живого существа должен быть суп. И если насчет муравьев, например, или улиток можно поспорить, то про собак все верно: выхлебаешь миску — и соловеешь на глазах. Повезло Бо родиться псом, а не то сидел бы сейчас в муравейнике, никто бы за ухом не почесал.

— Одолел уже? Вот и хорошо. — Дедушка наклонился, вытер собачью морду клетчатой тряпкой с пуговицей и остатком нагрудного кармана. У Бо вечно висела после обеда вермишель на бороде. — Однако, суп мне сегодня удался.

Устроившись на крыльце, старый техник по обслуживанию самолетов зачерпнул полную ложку гущи. Над их с Бо головами плыл в жаркие страны гигантский лайнер со слонами на боку.

— Вот она — махина! — сказал дедушка.

Бо не любил самолеты. Они гудели над их домиком день и ночь, а пассажиры, которые останавливались переночевать в гостинице, иной раз катили чемоданы прямо по маргариткам. Дедушка расстраивался и жаловался на нап­расные труды. Бо слушал, кивал, давал себе обещание облаивать всех нарушителей, вилял хвостом изо всех сил, пусть только дедушка не думает, что работа садовника при гостинице хуже, чем в аэропорту с самолетами.

Кроме дедушки Бо любил Хэла, который жил в центральной клумбе. Рядом с ним Бо чувствовал себя щенком. Порой закрадывались сомнения, могут ли собаки водить дружбу с зайцами, и уж тем более любить? Но сомнения — они как блохи: донимают, пока не сцапаешь, а сцапал — и живи дальше спокойно, люби кого хочешь.

Мия сунула облезлого зайца маме на колени и пошла к детской площадке. Очень уж хотелось вскарабкаться на верхотуру по веревочной лесенке или поваляться на зеленом блестящем матрасе, который называется «мат». Еще можно забраться в разноцветную трубу, ползти, зажмурившись, и оказаться там, не знаешь где.

Мия сняла кроссовки, поставила их бочок к бочку у входа. Теперь можно прыгнуть, скользкий матрас вздрогнет под ногами, легонько подтолкнет Мию, и ужасно захочется хохотать во все горло от щекотки в животе, только не время — еще слишком рано для хохота, слишком мало звуков вокруг, и можно напугать, всполошить утро.

Мия обернулась, нашла взглядом маму и махнула ей. Мама ответила. Она сидела неподалеку у большого окна, на стуле с закругленной спинкой и блестящими подлокотниками, как королева на троне, а за ней вставало розово-желтое солнце, похожее на половинку персика в варенье. Оно щедро поливало сиропом мамины волосы, щеки, шею. И мама потихонечку теплела, становилась мягкой и прозрачно-золотой.

Мия встала на коленки, зажмурилась и полезла в трубу. Внутри было скользко, казалось, что ползешь не вперед, а назад. Главное — не застрять тут навсегда, значит, нужно быстрее перебирать руками и ногами, не открывать глаза до самого выхода. Еще чуть-чуть, и можно выбраться на белый свет, отдышаться, оглядеться. Мия последний раз оттолкнулась от стенок и плюхнулась животом на мат, уперевшись лбом во что-то живое.

— Боюсь!

Она встала на четвереньки, завертелась на месте, хотела нырнуть обратно в трубу, но все же оглянулась.

В углу на мате спал человек. Он свернулся калачиком, подложив под голову свитер и обняв сумку, — обычный пассажир. Чего бояться?

Человек открыл сначала один глаз, потом второй, моргнул и улыбнулся. На макушке у него торчал хохолок, и Мия улыбнулась в ответ.

— Привет, я Леон! — сонным голосом сказал незнакомец и зевнул.

— Я Мия, и мне четыре года. А вон там моя мама. — Она махнула рукой в сторону кресел.

— Понял. Я тут уснул. Долго ждать следующего рейса, вот и нашел местечко. Однако пора вылезать. Не знаешь, который час? — Леон приподнялся на локте.

— Я не понимаю часы. — Мия пожала плечами. — Но еще утреннее утро.

— Это хорошо. Полезли на волю? — Леон встал на колени и пополз к трубе.

— Полезли! — согласилась Мия.

Разноцветная труба быстро закончилась, а выход им закрывали ноги в белых кроссовках с поцарапанными носами.

— Мия? — послышался встревоженный голос.

— Извините. — Леон слегка потеснил ноги, чтобы выбраться.

— Господи! Иди сюда скорее! — Женщина протянула руку взъерошенной Мии. — Зачем ты в трубу полезла?

— Мамочка, я всегда залезаю в трубу! Ты просто забыла. Я там нашла человека.

Женщина неодобрительно глянула на Леона, пока он натягивал свитер.

— Понятно. Это все же детская площадка, а не ночлежка. Ребенок мог испугаться, и вообще…

— Я никого не напугал, — улыбнулся Леон. — Но вы абсолютно правы! Всего доброго.

«Мама, смотри! Настоящий заяц!» — эти слова Хэл может сказать на японском, китайском, русском, английском, испанском, чешском, французском и немецком.

Много раз он спрашивал себя, зачем живет здесь, в клумбе, свою бесконечную жизнь. Начало ее терялось в туманном клеверовом прошлом, где не было никаких самолетов. Потом они появились — смешные, кургузые. Хэл наблюдал за полетом и удивлялся: зачем? Если ты родился без крыльев — живи на земле. Однако любопытство несколько раз заставляло его пытаться взлететь. Хэл разбегался, прижимал уши и падал пузом на траву. Так и должно быть. Ему и правда незачем летать, потому что он заяц. А люди пусть решают за себя.

Однажды на его луг села летающая машина с человеком в пузе. Хэл заметался в ужасе. Треск пропеллера и гул мотора как будто перемалывали все остальные привычные звуки: шелест травы, жужжание шмелей. Сколько раз за бесконечную жизнь у него холодело внутри, колотилось сердце, дрожали уши! Сколько раз на мягких лапах подкрадывалась смерть и отступала в последнюю секунду. Его время шло и не останавливалось. Сородичи появлялись на свет, уходили в вечность, сменяя друг друга, а Хэл оставался. И вот он дожил до первого приземлившегося на лугу самолета.

Из машины вылез человек в кожаной куртке и шлеме с очками. Он огляделся. Снял круглые очки. Сделал несколько нетвердых шагов по лугу и лег в траву. Ноги будто не слушались его. Хэл был совсем рядом. Он чувствовал запах кожи и керосина. Тогда эти запахи были еще не распознаны и не названы, но они уже пришли к нему. Человек лежал не двигаясь. Хэл чувствовал, что после полета необходимо вот так приземлиться всем телом, хотя и не летал сам. Выбравшись из укрытия, он осторожно запрыгал к летчику, пружинисто отталкиваясь мозолистыми подушечками обеих задних, и остановился так близко, что, вытянув морду, мог понюхать кожаный шлем. И понюхал.

Генри лежал на спине, закрыв глаза. Он посадил свою машину на отличную площадку. Этот луг еще не знал самолетов. Но все когда-то бывает впервые. Мог ли он вообразить, что поднимет в воздух машину с мотором?! Сколько там прошло со дня смерти Лилиенталя? Отто разбился на своем планере на самом исходе девятнадцатого века, Генри было двадцать два. Потом появились самолеты Вуазена. Генри завидовал. Он знал, что тоже полетит, но завидовал. «Зачем тебе самолет?» — мать переживала, что эта затея плохо кончится. Так же, как плохо кончилось увлечение автомобильными гонками. Тогда сына собирали по частям. «Ты на земле умудрился разбиться!» — она прижимала платок к глазам. «Представляешь, человек может перелететь через океан, как птица!» Глаза Генри сияли. «Боже!» — мать затыкала уши.

Как быстро пролетело время… Вот он купил самолет. Вот пролетел свою первую милю. Вот взял первого пассажира — французского юриста Эрнеста Ачдикена. Вот пересек границу Франции. Вот он прилетел на этот распростертый до горизонта, идеальный для аэродрома луг. Он приручил самолет. И как человек мог столько веков не знать полета?! Генри засмеялся, подарив этому пространству новый звук… Хорошо лежать с закрытыми глазами под крылом самолета на теплой траве и смеяться в голос.

Вдруг он почувствовал чье-то дыхание совсем близко — у самого лица.

— Господи! Заяц! — Генри открыл глаза и отшатнулся. Напротив сидел крупный облезлый заяц и рассматривал его кожаную куртку, шлем, круглые авиаторские очки на лбу.

— Ты летатель? — спросил заяц и подергал розовым носом.

— Меня зовут Генри Фарман. Я — авиатор.

— Очень приятно, а я Хэл. — Заяц кивнул.

«Все понятно. Я умер. Я просто не заметил, как разбился, и вот теперь разговариваю с зайцем в другом мире. Сейчас спрошу, как пройти в Рай». Генри пытался сообразить, что происходит.

— Я здесь живу, — сказал Хэл.

— Ему все равно, где ты живешь, — проснулся Внутренний Голос.

— Отстань! — огрызнулся Хэл. — Простите, это я не вам.

— Вы не знаете, я умер или вы мне снитесь? — поинтересовался Генри.

— Думаю, что вы абсолютно живой и бодрствуете, — сообщил Хэл. — Просто вы удивлены, ошарашены, обескуражены, потому что говорящий заяц-долгожитель — это чудо. Но вам не привыкать. Вы ведь научились управлять летаю­щей машиной, а это тоже чудо. Я до вас не встречал летающих людей.

— А я — говорящих зайцев, — пробормотал авиатор.

— Как оно там — в небе?

Генри запрокинул голову и улыбнулся.

— Там очень хорошо. Представляешь, мы с Морисом, это мой брат, хотим сами делать самолеты. Нам нужен самолет, который перелетит океан и вообще сможет облететь весь свет. Я обещал маме.

— Ух ты! — воскликнул Хэл. — Люди так много всего умеют. Зайцы вот не делают самолетов.

— Хочешь, я тебя прокачу?

— Что?

— Он спятил! Катать на самолете старого зайца! — Внутренний Голос обожал выскакивать, будто из подворотни.

— Я запросто могу поднять тебя в воздух, дружище! — воодушевился Генри.

— Спасибо, — пробормотал Хэл. — Я не знаю, зачем это мне…

— Хорошо, тогда ты подумай, а я прилечу еще. Чуть позже. — И Генри вскарабкался в кабину самолета. — Я найду тебя!

Хэл ждал его. Он уже нашел ответ на вопрос «зачем?», он смотрел в небо, прислушивался. Год, два, три. Потом еще раз столько же. И еще. В небе появились самолеты с бомбами, сновали самолеты-разведчики. Они были заняты войной.

Генри так и не вернулся.

Бо тащился за дедушкой в гостиницу. Еще с ночи поднялся ветер. Серое небо гудело, совсем низко трепыхались облака. «Это всё самолеты. Только и делают, что перемешивают небо. Вот оно и устало», — думал Бо.

Дедушка любил ходить пешком. Путь от дома до гостиницы как раз годился для бодрой пешей прогулки, когда позволительно чуточку запыхаться. В гостинице дедушка ухаживал за растениями в маленькой оранжерее, цветами на этажах, клумбой снаружи. Еще стриг траву вокруг здания. В клумбе жил Хэл. Дедушка видел его много раз. Заяц уже не прятался, но и не знакомился с хозяином Бо. Имел право. Если Хэл говорящий, это не повод думать, что он болтает без умолку со всеми подряд.

Всю жизнь Бо ходил по этой дороге. Их с дедушкой обгоняли машины и автобусы, спешившие в аэропорт и обратно в город. На одной из таких машин Бо приехал сюда щенком почти девять лет назад.

Самое раннее воспоминание: мама, ее теплый бок. Больше всего на свете Бо боялся забыть себя крошечного, под маминым боком. Он лелеял это воспоминание, то и дело воскрешал его в памяти и любовался.

Еще он помнил человеческие руки, сначала мягкие и ласковые, с тонкими пальцами, потом другие — твердые, как камни. Именно эти руки вышвыр­нули его на дорогу, ведущую в аэропорт. Бо ничего не успел запомнить и понять. Только руки. И, оказавшись на обочине шоссе, он принялся искать маму. Гравий расползался под его крепкими лапами, ветер трепал кудрявые уши. Было небо. Была трава. Была черно-белая птица на ветке придорожного куста. Мамы не было. Тогда он стал ее звать. Он плакал и звал. Плакал и звал.

— Вот так новости. Кто это тут скулит? — Над ним склонился человек в свитере.

— Аииии-аиииии, — снова заплакал Бо.

Человек взял щенка на руки и погладил. Бо прижался к свитеру, затих и снова, казалось, очутился рядом с мамой, возле ее теплого бока, стоило только зажмуриться.

Бо ел, спал, рос, ходил с дедушкой в гостиницу, смотрел на самолеты. По вечерам дедушка пил чай во дворе и рассказывал, как люди научились летать выше неба. Бо не верил своим ушам. Он отказывался понимать, что можно улететь туда, где сияют звезды. Это называется космос.

Однажды Бо встретил Хэла. Это было в первый год жизни у дедушки. Хэл появился из ниоткуда. Бо удивился. Он не ожидал, что в аэропорту живет дикий заяц.

— Сам ты дикий, — фыркнул Хэл. — Я говорю на пяти языках.

— Уважаемые пассажиры! Пристегните ремни!

Мия научилась сама пристегивать ремни безопасности в самолете. Но прежде она пристроила облезлого зайца у себя на животе и только потом щелкнула металлической застежкой. Теперь надежно. У зайца болталась голова.

— Как она называется, мамочка? Я опять забыла.

— Стюардесса, — ответила Саша, пристраивая сумку под сиденьем впереди. — Красивое слово, правда? И девушки все красивые.

Мия с зайцем кивнули.

Последнее время они часто летали. Мии казалось, что мама специально покупает новые билеты, чтобы не оставаться дома. Вернее, чтобы не оставаться на месте, потому что дома у них теперь не было. Кухня, большая гостиная на первом этаже, кладовки, спальни, Миина детская со всеми кукольными домиками, гамаком и кроватью принцессы остались папе. Мии не жалко. Она любит папу и не собирается ничего у него отбирать. Если ему так хотелось оставить себе коробку Мииных пони, розовый велосипед, одежду и вертеп, который они с мамой клеили в прошлом году, — пожалуйста. Только что он будет делать со всеми этими богатствами? Просто смотреть? Или отдаст все другой девочке? Мия взяла только зайца, который обычно сидел на кровати. Он был старым и некрасивым, но очень мягким и теплым. Он сам запрыг­нул Мии в руки, когда они с мамой убегали. «Быстрее, быстрее», — торопила мама. Мия прижала зайца к груди, а потом они сели в настоящую полицейскую машину с мигалками. Большой полицейский помог маме затолкать в багажник два чемодана. Папа их не провожал. Его не пустили. Когда Мия оглянулась на дом, увидела папу в окне первого этажа. У него было страшное лицо. Мия прошептала «до свидания, папа» на папином языке.

Сначала они полетели к бабушке с дедушкой. Мия обрадовалась. Там все разговаривали только на мамином языке и почему-то очень громко — почти кричали. Мия сделала себе домик в кресле, накрылась одеялом, но все равно слышала: «У тебя семья!», «У него просто такой характер», «А ты думала, легко сохранять семью?», «У тебя дочь!», «Ты сама не подарок». Мия подумала, что мама — подарок. Она красивая и удивительная, как подарок.

Потом они снова полетели, но не к папе, а к маминой подруге. В страну, где всегда тепло. Мия волновалась, что зайцу будет там жарко. Поэтому она каждый день купала его в море. Он стал совсем соленым. Мии хотелось рассказать папе о рыбках, которые пощипывали ее ноги, о страшной волне, о песочной русалке на берегу. Но папа был далеко.

— Мамочка, давай ему позвоним? Ну пожалуйста! — канючила Мия, насыпая песок в чужое поцарапанное ведерко. — Я не хочу больше играть этими некрасивыми игрушками. Я хочу, чтобы папа купил мне все новое.

— До папы сейчас не дозвониться. Давай еще потерпим? Смотри, какая толстая чайка! — Саша, обнимая Мию за плечи, разворачивала ее к чайке, попутно целовала в макушку, в затылок, в спину — куда попадет.

Мия представляла, как папа сидит в ее комнате среди кукол и плачет. Раньше он часто брал ее на руки, прижимал к себе так сильно, что хрустели косточки. Она утыкалась лицом в его свитер и задыхалась, но папина тяжелая рука лежала у нее на затылке, не отпускала, не давала отстраниться и глотнуть воздуха.

— Пол, не надо, прошу! Отпусти! — просила мама. — Ты задушишь ее!

— Я — отец!

Мия дрыгала ногами, и руки наконец разжимались.

— Хей, Роберт! — окликнула дедушку девушка-администратор. — Видели? Кактус расцвел!

Скажи Роберту лет десять назад, что он будет садовником при гостинице, ни за что бы не поверил. Он и в собственном дворе забывал траву косить, а в доме прижились только две герани — белая и лососевая. Жена умерла семнадцать лет назад, а он все ставит в стакан с водой отростки ее гераней, все стелет на диван вязаное покрывало и проветривает по весне приталенные драповые пальто из чемодана.

Роберт взял в кладовке инструменты и пошел стричь кусты. Он привычно клацал секатором и поглядывал в сторону аэропорта. Когда-то на месте огромного стеклянного сооружения, увешанного светящимися экранами и рекламными щитами, стояла простая бетонная коробка с красной надписью «Аэропорт» на фасаде.

Иногда Роберт специально заходил в кафетерий центрального терминала на первом этаже, смотрел на пассажиров, на их суету, слушал разноголосье и удивлялся, как это раньше почти не обращал внимания на людей, а все больше на самолеты. Он вглядывался в лица молодых темноволосых женщин и ничего не мог с собой поделать — вот эта могла быть Норой, только она чуть ниже и коренастее. Нора — длинноногая. Чужие взрослые дети бежали мимо него. Чужие дочери летели к своим отцам, а может быть, просто в отпуск к морю.

Нора с детства была самостоятельной, вспыльчивой, резкой. Он так мало времени проводил с ней из-за работы. Аэропорт забирал всю жизнь, а Вики только вздыхала. Она держала маленькую Нору на руках, он обнимал их обеих и уходил — снова и снова. Возвращался, когда они спали. Крошечный домик рядом с аэропортом всегда был для него убежищем и надежным приютом, где все было устроено лучшим образом. За годы, прожитые вместе, они с Вики ни разу не поспорили, где лучше поставить диван в гостиной, в какой цвет красить двери. Все, что делала жена, казалось Роберту красивым, логичным, своевременным и вечным.

Потом Вики умерла, а еще раньше выросла Нора. Оказалось, он так и не успел стать ей хорошим отцом. Дочь незаметно окончила школу, поступила в университет, вышла замуж.

Роберт постоянно опаздывал: на родительские собрания, на выпускной, на свадьбу дочери. На свадьбу опоздал всего на полчаса. Мать жениха улыбалась так сладко, а Нора смотрела куда угодно, только не на отца, и тяжело дышала. Роберт поправил на дочери фату, подал руку и повел к алтарю. Пока шли, он лишь раз тайком глянул на нее и сквозь кисею увидел, как Нора плачет, подбирая слезы губами. Провалиться бы сквозь землю, но что поделать, если случилась заварушка на работе. Ну не бросишь ведь!

Он ни разу в жизни не напортачил в работе, ведь стоило смешать топливо, нарушив пропорции, и погибли бы люди. Надо ведь понимать.

Хэл не умел читать. Иначе узнал бы о смерти Генри Фармана из газеты, которую принесло однажды на лужайку перед зданием аэропорта. Там была небольшая заметка о том, что семнадцатого июля тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года в Париже скончался французский пионер авиации, спортсмен, авиаконструктор — Генри Фарман.

Тогда, летом тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года, Хэл жил обычной жизнью. Он не расстался с мыслью найти пилота, который поднимет его в воздух на своей машине. В аэропорту кипела стройка. Самолетов становилось все больше. Люди привыкли летать.

Хэл сидел под кустом, как вдруг рядом кто-то громко закричал:

— Оставь меня! Я не полечу! Я передумала! — Девушка в зеленом платье с пышным подолом вырывалась из рук парня, раскрасневшегося от неожиданной борьбы. Он неловко хватал ее за руки, за талию, пытался прижать к себе.

— Прекрати, Люси! Не позорь меня! Это наше свадебное путешествие!

— Не трогай меня! Не прикасайся!

Хэл прижал уши. Он замечал порой некоторое волнение среди пассажиров. Да, подняться в воздух на несколько часов, на такую высоту, когда не видно земли, страшно. Во всяком случае, Хэл легко в это верил. Но с девушкой творилось что-то из ряда вон. Она упала на траву, билась и не давала себя поднять. Хэл растерялся. Чем тут поможешь? Подоспели другие пассажиры. Один велел принести воды, выплеснул на девушку целый стакан и проверил пульс. Наконец Люси затихла и только всхлипывала время от времени, разглаживая дрожащими руками перепачканный землей подол.

Генри Фарман

— Конечно, как вот теперь доверять пилотам после той катастрофы?! — воскликнул вдруг круглый господин в аккуратной шляпе и чистеньком кос­тюме в клеточку. — Угробили футбольную команду, бандиты!

В наступившей тишине Хэл слышал только всхлипывания Люси.

— А вы знаете, как было? Они не обработали крылья специальной жидкостью от обледенения. Поленились, голубчики! — продолжил, повизгивая, кругляш. — Гора трупов! И все почему? Потому что никому нельзя доверять!

— Я слышала, что этот самолет разбомбил дом! — вступила в разговор женщина в шляпке с искусственной розой.

— Перестаньте! Самолет просто протаранил дом! Пилот перепутал рычаги, — перебила ее старушка в голубых кудельках. — Я знаю!

Хэл сидел в кустах, прижав уши, и не знал, что сказать. То есть он запросто мог бы поддержать разговор на любую другую тему. В этом случае люди бы моментально забыли, о чем они спорят, потому что номер «говорящий заяц» не оставлял равнодушным никого на свете, но он молчал. Хэл лишь однажды видел, как в небе загорелись два маленьких истребителя. Но это было во время войны, и они дрались в воздухе насмерть. А тут люди обсуждали падение пассажирского самолета по вине пилотов и тех, кто следит за подготовкой машин! Значит, все они, стоящие сейчас на лужайке перед терминалом номер один, могут не вернуться на землю?

— Заткнитесь! — рявкнул молодой муж, прижимая к себе Люси.

И Хэл из кустов тоже громко крикнул:

— Заткнитесь!

Cидя в зале ожидания перед огромным панорамным окном, Леон рассмат­ривал самолеты. В общем, ничего особенного. Пассажирские самолеты казались ему слишком обычными. В личной коллекции Леона были суперсовременные: американский истребитель-штурмовик «Boeing F/A-18E/F Super Hornet», шведский многоцелевой истребитель «Saab JAS39 Gripen», экспериментальный самолет «Sukhoi Su-35», британский истребитель «Hawker Siddeley Harrier» — это самые любимые.

Два раза в неделю Надя вытирала под ними пыль и ворчала:

— Все не наиграется в самолетики. Тьфу!

Конечно, для помощницы по хозяйству у Нади был слишком вздорный характер, но Леону нравилось ее ворчание и бухтение, и то, как она коверкала слова. И вообще она была похожа на его воображаемую бабушку.

Он начал клеить модели еще в школе. Потом надоело, и вот снова это увлечение поглотило Леона и незаметно слилось с увлечением фотографией. Самые лучшие снимки, которые он удачно продал, были сделаны специальным макрообъективом. Леон обожал свою коллекцию.

На первый план выкатился огромный «Боинг 747-8». «Вот это махина! Двухэтажный кит!» — подумал Леон и ухмыльнулся. Он ни разу еще не летал на таких самолетах. На боку «Боинга» красовались слоны и арабская надпись, указывающая на принадлежность этого чудовища одному из богатейших государств. Леон положил руку на кофр с аппаратурой, нажал пальцем на клавишу застежки, потом молниеносно выхватил тяжелую камеру, отработанным движением прикрутил к «тушке» линзу, вскинул, как винтовку, и сделал несколько кадров. «Скорее всего, не получится ничего сто́ящего, но, может быть, продам потом какой-нибудь авиакомпании для украшения офиса», — подумал Леон и обернулся.

Под табло с расписанием рейсов стояла девочка с игрушечным зайцем. Высокая женщина в белых кроссовках изучала табло. Леон смотрел на них сквозь прицел камеры, то и дело нажимая кнопку съемки. Девочка села на пол и сунула палец в рот. Леон сделал еще несколько кадров — репортажная съемка из жизни аэропорта. Может, и для портфолио сгодится. А если не удастся раздобыть разрешение родителей на использование фотографий, тоже не беда. Леона не удивишь отказами.

«Может, не летать уже никуда, а просто остаться в аэропорту? Сесть на пол и не двигаться, пока ноги не затекут. А лучше лечь». Саша заглянула в рюкзак, проверила, на месте ли паспорта и кошелек. В последнее время она себе не доверяла. Самый грандиозный из всех возможных ужас — потерять паспорта. Однажды она забыла рюкзак с документами в кафе в аэропорту. После ночного перелета жутко хотелось спать. Они с Мией купили бутылку воды, присели на минуточку, чтобы прийти в себя, а потом покатили чемоданы к выходу. Ужас ошпарил Сашу, когда она машинально попыталась поправить лямку рюкзака. «Кончено!» Уборщица с тележкой отпрянула, грохоча разноцветными бутылками, когда безумная женщина неслась по залу прилета. Ребенка и чемоданы бросила на таксиста с табличкой «Молли К.». В кафе никого не было. И рюкзака на спинке стула не было. «Кончено!» Саша бросилась грудью на стойку, за которой копошилась сонная продавщица. Девушка ойкнула и уставилась на женщину, беззвучно шевелящую губами.

Рюкзак оказался целехонек. «Я сразу убрала, а то бы точно кто-нибудь прихватил. Народу разного тут знаете сколько! Вот, попейте. Понятно, что вы бы вернулись».

Мия стояла рядом с ошалевшим таксистом, как солдатик на часах. Саша извинилась, схватила дочь за руку. «Безответственная тварь! Безответственная тварь! — стучало в голове. — А ведь Пол прав».

— Мия, не соси палец!

«Так, с рейсом все понятно». Саша оторвалась от табло.

Очередное путешествие ничего ей не обещало. Она летела наугад. Пере­ждать в доме дальних родственников, делать вид, что это просто путешествие, смеяться и рассказывать о семейной жизни с заботливым мужем, в которой есть место: воскресным обедам, долгим прогулкам в парке, милым сюрпризам, запискам на холодильнике, утренним поцелуям, подаркам на Рождество, покупке новой кроватки дочке, потому что из старой она уже выросла, — всему этому могло найтись место, но только вот беда — не нашлось места Саше. Но родственникам не обязательно знать правду.

Бедная ее девочка. Она не сопротивлялась, не капризничала. Просто катила свой красный чемоданчик с Микки-Маусом то по одному аэропорту, то по другому, а ее комната с книжками, ее качели и ее папа были далеко. Саша не знала, что делать. Она решила двигаться, точнее — летать. Тем более найти пристанище, чтобы перевести дух, оказалось проблемой. Родительский дом с грохотом захлопнул двери, а друзья жили своими жизнями. Они выручали и пускали пожить на пару недель, но потом снова надо было куда-то деваться. Скоро закончатся деньги. И они с Мией окажутся в ловушке.

— Мама, а когда мы прилетим обратно? — Мия поднялась с пола и обняла Сашу за ногу.

— Думаю, что скоро, дорогая.

— Давай останемся здесь?

— Где? В аэропорту? Будем жить на твоей детской площадке? — попробовала пошутить Саша.

Мия вытаращила глаза:

— Нас оттуда выгонят! Но там можно спать, как вон тот человек. — Она махнула рукой в сторону окна.

Саша оглянулась. Она сразу узнала парня, который отлично переночевал в детском городке и не тратился на гостиницу. Теперь он стоял с фотоаппаратом в руках и улыбался ей. Саша кивнула. Правый уголок рта дернулся, но никому бы не удалось распознать в этом ответную улыбку. Леон издалека даже не заметил, он как будто спохватился, стал пробираться к ним, задевая пассажиров и на ходу извиняясь кивком.

— Привет! — Он протянул руку Мии, а потом Саше. — Можно буквально две минуты вашего времени? Я — фотограф. Вот! — Он показал глазами на кофр с камерой.

— Отлично, — сказала Саша. — Хорошая профессия.

— Спасибо! Дело в том, что я тут поснимал вас немного. Понимаю, что нарушил личные границы и так далее, но я могу сделать прекрасные портреты. Вы потом повесите их в гостиной. У меня неплохо получается иногда. Знаете, есть такой жанр — репортажная съемка? Тут уж кто попадет в кадр — тот и герой.

— У меня нет гостиной, — перебила его Саша.

— Ну-у… — Леон растерялся. — Можете просто рассматривать фотографии, сидя на траве.

— Спасибо! Великолепное пожелание!

— Извините, сморозил ерунду! — Леон потер ладонью переносицу. Саша заметила белоснежный квадратик пластыря на его указательном пальце.

— Да мы все постоянно морозим ерунду.

— Я просто хочу переслать вам снимки. А там уж…

— Не знаю, что сказать. Вы хотите, чтобы я дала вам адрес? Честно говоря, первое, что приходит в голову, — заставить вас все удалить. С чего вдруг я должна разрешать вам хранить фотографии моего ребенка?

Леон заметил, что у нее асимметричные брови — левая изогнута иначе и заметно выше правой. Все же благодаря занятиям фотографией появилась особая острота зрения, внимание к мелочам. И свет сейчас отличный — только бы и снимать.