Жила-была Вера. Истории о силе духа, любящих сердцах и билете на счастье E-Book

Людмила Лаврова

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Рассказы Рунета
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 381

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

«Жила-была Вера» – это сборник рассказов о силе и мужестве, верности и любви, которые помогают жить и побеждать. На страницах книги вас встретят истории, которые покажут, что даже в самые тяжелые моменты вера и надежда могут стать проводниками к светлому будущему. На примере главных героев вы убедитесь, что, несмотря на все трудности, любая ситуация разрешима, если есть вера в себя, в свою семью и в тех, кто рядом.

Leseprobe

Людмила Лаврова Жила-была Вера. Истории о силе духа, любящих сердцах и билете на счастье

© Лаврова Л. текст, 2024.

© ООО «Издательство АСТ», 2024.

* * *

Моему мужу с любовью…

Спасибо тебе за поддержку и за то, что всегда в меня верил!

Горошки для Антошки

– А это у тебя что?

Крошечный любопытный нос просунулся в щель между досками свежевыкрашенного забора, и Полина вздрогнула, чуть не выронив из рук ткань. Ярко-алая, в мелкий горошек, нежная и легкая как перышко, она была такой нарядной, радостной, что Полина не удержалась и купила отрез, хотя денег было впритык и она догадывалась, что Семен этого не одобрит.

Муж у нее был строгий. На наряды и «женские капризы» денег выдавал немного, да и то после того, как мать его, свекровь Полины, попрекнет.

– Что это ты, сынок, бабу свою в черном теле держишь? Аль, она не женщина?! Другие-то все нарядные, а твоей, знать, не надо?

Любовь Григорьевна, мать Семена, невестку жаловала. Почему нет? Уважительная, всегда поможет, если надо что по хозяйству, да и ласковая. Этого не отнять. Мамки-то не знала, вот и тянется. А Люба что ж? Два сына, а пожалеть ведь и некому. Жизнь прожила – меду досыта не наелась. Муж обижал, детей против нее настраивал. Вот и получилось, что как его не стало, прислониться-то и не к кому. Другая невестка далече, да и гордая больно. Городская… С мужниной простой родней знаться не желает. И Полинка – вот она. Прибежит:

– Мам, чем помочь?

И теплеет на сердце. Ведь видит Люба, не силком это, не по обычаю. От сердца ее Полина матерью-то зовет. И как тут не ответить добром? Тем более, знает Люба, несладко Полине с мужем живется. Неласковый у Любы сын получился… Себе на уме и даже если скажешь что – слушать ведь не желает…

Семена разговоры с матерью выводили из себя, но Полина давно поняла, что если промолчать, а вечером нажарить картошки и нарезать домашнего сала, которое в селе никому так не удавалось, как ей, то, глядишь, муж и подобреет. А там и на обновы денежка найдется.

Мужа Полина жалела и уважала. Хозяин. Все в дом. Хозяйство ведет так, что все в селе обзавидовались. А чему завидовать? Трудно ведь это. На печи лежа такого не наворочаешь. А у них, слава Богу, и коровы, и овцы, и птица всякая. Да огородина, да бахча. Когда тут в обновках щеголять? Дело делать надо!

Но ведь хочется… Молодая ведь еще! Тридцать не натикало. Самое время жить да радоваться. А не получается…

Виновата Полина перед мужем. Сильно виновата. Детей не дала… Опору… Что это за семья, если в ней детских голосов не слыхать?

То ли природа ее как женщину обделила, то ли еще что… А только не может Полина родить… Уж и к доктору в город ездила, а все зря. Семен ее не попрекает, молчит пока, но смотрит так, что и без всяких слов ясно – не того он от Полины ждал… Или кажется ей…

Спроси сейчас кто-нибудь Полю, почему она замуж за Семена вышла – плечами пожмет. Полюбила, наверное… Кто ж без любви нынче под венец ходит?

Только вот не помнит Полина уже особо, какая такая любовь у нее с Семеном была. Как гуляли под луной и шептал Семен ласковые слова ей на ушко. Было ли оно вообще? Кто-то скажет – как забудешь такое?! Ведь первый и единственный! А Полина, и правда, не помнит. Может быть потому, что не было между ними особой ласки? Она девчонкой совсем была. Едва-едва семнадцать сравнялось. А Семен уж в армии отслужил и работал вовсю. Увидел Полинку на танцах, без особых прелюдий отвел в сторонку и выдал:

– Пойдешь за меня?

А Поля, которую до этого дня бабушка да отец от себя ни на шаг не отпускали, не нашлась что ответить. Стояла столбом да моргала чаще, чем обычно. Вот Семен и решил, что возражений у Полины не имеется.

– Через год свататься приду! Блюди себя!

И такая сила была в его словах! Такая уверенность… Полина не нашлась, что ответить. Да он и не ждал. Развернулся и вышел из клуба. Даже не оглянулся ни разу.

Полина об этом странном разговоре через некоторое время и думать забыла, а Семен помнил. И едва Поле восемнадцать сравнялось – приехал свататься.

Отец Полину отговаривал. Бабушка тоже. Молодая еще, погуляй! Да и учиться тебе надо.

А подружки в один голос твердили:

– Если так долго ждал, то любит! Что тут думать – глупая! Можно подумать, такие женихи на дороге валяются!

Полина слушала подруг, и сама уже начинала верить, что Семен ее так любит, что повел себя как настоящий рыцарь. Дождался. Слово сдержал. Не забыл ее…

В общем, согласие на брак Полина дала. А после, когда поняла, что, возможно, ошиблась, напрочь запретила себе думать о том, как могло бы все сложиться, не дай она слабину. А какой смысл жалеть? Все уж сделано!

Так и жили.

Семен мужем оказался неплохим. Только очень уж прижимистым. Жадным не был, нет. Но деньги любил и считать их умел. Впрочем, там, где дело касалось чего-то серьезного – никогда Полине не отказывал. Когда один за другим ушли сначала ее бабушка, а потом и отец, все расходы Семен взял на себя, мягко попрекнув жену, что не сказала сразу, сколько и чего нужно, а обратилась сначала к свекрови.

– Зачем к матери пошла? Или я зверь какой, Поля? Все сделаем честь по чести. Родня ведь…

Полина, черная от свалившейся на нее беды, только и нашла в себе сил, что обнять мужа. И, странное дело, не щедрый на ласку Семен, прижал вдруг ее к себе, гладя по голове, зашептал что-то, успокаивая, и Полина оттаяла. Легче стало…

Таких моментов в ее жизни было всего ничего, но она их все наперечет помнила. Складывала под крепкий замочек в памяти, боясь потерять, упустить хоть одно. Ведь человеку без любви нельзя. Душа костенеет. А любовь ведь из таких вот минуток и складывается. Плохо будет тебе – достань такую памятку, тронь легонько, оживляя, и легче станет. Потеплеет душа, забьется снова. Полина эту истину давно поняла, а потому хранила такие моменты, как самое дорогое.

Семен о ее секретах ничего не знал. Просто удивленно моргал, когда жена вдруг улыбалась ему ни с того ни с сего прямо посреди выговора или ссоры, и крутил пальцем у виска:

– Блаженная ты у меня, Полинка! Не иначе! Чего лыбишься-то? Иди на стол собирай! Мужик с работы, а она скалится… Что ты за человек?

На этот вопрос Полина мужу не ответила бы. Она и сама себя толком не знала. Вроде не плохая, но и хорошей назвать себя язык не поворачивался. Кто ж себя хвалит? Вот если люди – тогда другое дело! А саму себя хвалить ведь неправильно как-то…

– Ты у меня красивая!

Полина прятала глаза, слыша такое от мужа. Вот уж новости! Да любая красотой порадует, если туфельки на ней новые да платье справное!

И хоть зеркало и шептало Полине, что хороша она еще, верить ему женщина отказывалась. Подумаешь – красавица нашлась! Лучше бы вместо этой красоты небо ей ребеночка подарило! Уж как бы она благодарна была! И никогда о красоте своей не пожалела бы!

Но не зря видно люди говорят – бойся своих желаний… Полина слышала, конечно, это выражение от бабушки, но никогда не думала, что ей доведется его на себе испытать…

– Что это? Красивенькое…

Чумазая мордашка прижалась к доскам забора, и Полина ахнула.

– Измажешься! Краска еще совсем свежая!

Семен никогда не делал ничего наполовину и забор красил очень тщательно даже между досками.

Девчушка, лет пяти на вид, отпрянула от забора и засмеялась, потирая испачканный нос. Ее смех колокольчиком зазвенел в полуденной тишине, и Полина вздрогнула вдруг почему-то, слушая эти переливы.

– Ты откуда взялась? Чья такая?

Полина наскоро свернула ткань и подошла ближе к забору. Сумки, так и не разобранные, остались валяться у крыльца.

– Я – Антошка.

– Как?! – Полина удивленно подняла брови. – Так мальчишек зовут. А ты девочка… Антонина, что ли?

Девочка кивнула.

– Понятно. Ну здравствуй, Тонечка. А ты чья?

Полина повторила вопрос и только тогда сообразила, что он был вовсе и не нужен. Ведь накануне Семен ей рассказывал, что в соседний дом, который долгие годы стоял заколоченный, въехали новые жильцы.

– Я – мамина. Только она меня не любит.

– Почему ты так говоришь?

– Она меня выдрой зовет и красивенькое не покупает. Дай!

Тонкие грязные пальчики просунулись между досками, и Полина проворно отдернула ткань.

– Не тронь! У тебя ручки грязные! Иди-ка лучше, вымой их и приходи ко мне. Я тебя вареньем угощу!

– Не надо! У нас свое есть!

Девчушка обиженно надулась и отпрянула от забора.

– Я тебе покажу ткань. Только давай не будем ее пачкать. Как я потом платье сошью из грязной? Некрасивое будет.

Антонина поразмыслила чуток и кивнула.

– Некрасивое… А мне сошьешь?

Полина растерялась. Детский вопрос был таким простым и непосредственным, что она не сразу нашлась, что ответить.

– Посчитать надо… Хватит ли. Я с запасом брала, но маленьким.

– Посчитай!

Это была уже не просьба, а прямой приказ, и ослушаться его Полина не посмела.

Антошка, покрутившись еще немного у забора, убежала, а потом вернулась мокрая с головы до ног и румяная как наливное яблочко.

– Ты что, в колодец нырнула?! – Полина, которая успела свернуть ткань и готова была уже уйти в дом, ахнула.

– Нет! В бочку!

– В какую бочку?!

– В какую вода с крыши капает. Мамка ругается, когда я в нее ныряю, но она не видела.

– А где мама твоя?

– Спит!

Полина растерялась.

– А почему она спит? – осторожно спросила она у девочки.

– Так гуляли они вчера, вот и спит.

Ответ Антошки был таким беззаботным и, казалось, привычным, что у Полины мурашки побежали по спине. О том, что творилось у соседей, она не знала. Участки, на которых стояли дома на их улице, были большими и нужно было сильно постараться, чтобы услышать, что происходит в доме соседей.

Антошка совершенно не поняла, почему Полина застыла вдруг, странно глядя на нее.

– Ты чего?! Эй! Ты мне варенье обещала и красивенькое показать! Пойдем!

Как во сне Полина подошла к калитке, которая была зачем-то сделана в заборе еще до того, как они с Семеном купили свой дом, и отодвинула засов.

– Иди сюда.

Антошка, хлюпая старенькими сандаликами, которые, видимо, не стала снимать, когда ныряла в бочку, прошествовала во двор Полины и по-хозяйски направилась к веранде.

– Что это ты сумки бросила? В городе была? Мамка тоже ездила недавно. Я просила конфету привезти. Большую такую, знаешь? Но она сказала, что денег нет. А у тебя конфета есть?

Полина, наконец, очнулась и засуетилась.

– Есть конфета. И не одна. Только сначала я тебя кормить буду. Есть хочешь?

– Хочу! И конфету хочу! Ты мне сначала конфету покажи, а то знаю я! Обманешь…

В голосе девочки было столько обиды, что Полина, не задумываясь, вытряхнула из сумки пакет с конфетами, привезенными Семену, который был большим охотником до шоколада, и вручила его девочке:

– На!

– Все мне? – деловито осведомилась Антошка, не веря своему счастью.

– Тебе-тебе! Только не все сразу, а то живот болеть будет.

Девочка быстро кивнула и вдруг сорвалась с места, крикнув уже на ходу Полине:

– Я сейчас!

Вернулась она уже без конфет и, чинно усевшись за стол на просторной Полининой веранде, скомандовала:

– Красивенькое покажи!

Полина развернула перед ней ткань, и ребенок застыл, осторожно касаясь все еще грязными ручонками яркого шелка.

Полина успела разогреть обед и навести порядок на кухне, а Антошка все так же сидела, глядя на белые горошины на алом фоне и что – то шепча себе под нос.

– Ну будет! – Полина потянула на себя край ткани, и Антошка отдернула руки, словно испугавшись чего-то. – Не бойся! Что ты? Я просто сверну ее, а то тарелки ставить некуда.

Накормив девочку, Полина принесла свою шкатулку для рукоделия и поманила к себе Антошку.

– Иди сюда! Мерки снимать будем.

– А зачем? – Антошка с любопытством уставилась на шкатулку, которую открыла Полина. – Что у тебя там?

– Много чего. Нитки, иголки всякие. Наперсток бабушкин. Ножницы еще. Все, что для шитья нужно.

Антошка послушно повертелась, позволяя снять Полине мерки, а потом чуть ли не с головой зарылась в недра шкатулки, осторожно перебирая катушки с нитками и разноцветные пуговицы.

Чей-то голос выкрикнул ее имя раз, потом другой, и девочка нехотя оторвалась от своего занятия, ворча:

– Проснулась!

Не прощаясь, она заскакала было по ступенькам, но обернулась, словно что-то вспомнив, и, глядя на Полину темными как вишенки, глазами, спросила:

– Я еще к тебе приду! Можно?

– Приходи! – Полина кивнула.

Антошка давно уже ушла, а Полина все сидела, держа в руках сантиметровую ленту, которой снимала мерки, и ревела.

Ревела так, как не делала этого с того самого дня, когда, попрощавшись с отцом, поняла, что осталась совсем одна. Конечно, был Семен и его семья, но из родных у Полины не осталось больше никого, и ничто на свете уже не могло изменить этого факта. Детей у нее не будет, а значит, нужно держаться мужа и доживать жизнь по-человечески. Чтобы не упрекнуть себя ни в чем и, если правду говорят, что «там» что-то есть, встретиться после с теми, по кому так тоскует теперь душа.

Наревевшись, Полина наскоро приготовила ужин и разложила на полу ткань. Кроить она никогда не любила, но без этого платья не сошьешь, а, значит, придется.

Потоптавшись вокруг тщательно разглаженного лоскута, раскладывая выкройку то так, то этак, Полина поняла, что на ее задумку ткани хватит, и принялась за дело.

Семен, вернувшись с работы, только одобрительно хмыкнул на вопросительный взгляд жены.

– Нарядная будешь.

Полина, облегченно вздохнув, накрыла на стол и осторожно спросила у Семена:

– Сёма, а что за люди соседи-то наши? Знаешь, аль нет?

То, что она услышала, ей вовсе не понравилось.

– Люди как люди. Пока не понятно. Время покажет. Вроде как за воротник заложить любят, а там – кто его. Посмотрим.

– Девочка у них… Маленькая такая… Шустрая…

Семен дернул щекой, строго глянув на жену:

– Не привечай ее, Поля. Не трави себе сердце. Привяжешься, а они подадутся дальше. Люди говорят, что они живут как перекати-поле, то тут, то там. Нигде надолго не задерживаются. Вот и подумай, надо ли оно тебе. Я ведь знаю, ты, пока меня дома нет, всех окрестных ребятишек привечаешь. Я ничего, ты не думай. Дело твое. Но эту девочку – не надо. Понимаешь?

– Понимаю… – Полина нахмурилась, но кивнула.

Но от затеи своей отказываться все-таки не стала. И пару дней спустя Антошка по-хозяйски толкнула калитку, протопала к дому, где Полина, сидя на ступеньках веранды, пришивала пуговичку к воротнику, и потянула на себя пояс платьица.

– Это мне?

– Тебе…

– Красивенькое… А ты мне его отдашь?

Полина, перекусив нитку, расправила ткань, любуясь полученным результатом, и кивнула.

– Конечно! Для тебя ведь шила.

Антошка как – то очень серьезно кивнула и тут же стащила с себя грязную маечку.

– Дай!

– Ну уж нет! – возмутилась Полина, глядя на тщедушное тельце ребенка. – Сначала мыться! А потом уже наряды!

Антошка спорить не стала. Покорно дала себя выкупать, с удовольствием плещась в большом тазу и поминутно ойкая, когда Полина пыталась промыть ее спутавшиеся темные кудряшки.

– Потерпи немножко! Будешь самая красивая!

Закутанная в большое полотенце, девочка терпеливо ждала, пока Полина отгладит платье.

– А это что? – Антошка с любопытством разглядывала пакет, который Полина принесла из своей комнаты.

– Это… – Полина вдруг смутилась, но все-таки достала белые трусики и носочки, купленные накануне. Следом за бельем из пакета появились новенькие сандалики, и Антошка взвыла от восторга, разглядывая лаковые ремешки и блестящие пряжки.

– Нравится? – Полина рассмеялась вслед за девочкой.

Но смех ее тут же оборвался, когда она увидела, как Антошка отдернула руки от подарка.

– Что ты?

– Мамка заругает…

Девочка чуть не плакала, глядя на недоступную «красоту», которая лежала перед ней, сверкая алым лаком и маня примерить.

– Не бойся, Тонечка! Не заругает! Я поговорю с ней…

Полина не договорила.

Антошка взвилась вдруг над стулом, на котором сидела, и замотала головой:

– Нет! Нет! Не надо!

Впервые Полина увидела такой испуг у ребенка. И не думая уже, что делает, она подхватила девочку, обнимая и ловя губами слезы Антошки:

– Не плачь! Только не плачь, маленькая! Не бойся!

Утешать Антошку пришлось долго. Она, всегда такая деловитая, знающая все лучше взрослых, сидела теперь на коленях Полины и ревела, как самый обычный ребенок, всхлипывая и чуть заикаясь от обиды.

– Заберет! Заберет! Не отдаст мне! Не говори…

На то, чтобы утешить девочку у Полины ушло немало времени. И красные сандалики грустили на столе, дожидаясь своей новой хозяйки, пока Антошка не успокоилась настолько, чтобы все-таки примерить их.

Завязывая пояс на платьице, Полина любовалась девочкой. Худенькая, глазастая, с шапкой темных кудряшек, беспорядочно торчащих во все стороны, Антошка была настолько красива, что Полина даже прищелкнула языком от восторга:

– Красотка! Иди, посмотри на себя в зеркало!

Глядя на девочку, крутящуюся возле большого, во весь рост зеркала, которое Семен повесил на стену совсем недавно, Полине хотелось вопить от несправедливости. Почему?! Почему это не ее дочь сейчас танцует в новеньких сандалиях?! Почему той, кому ребенок, в сущности, и не нужен, небо подарило такую красоту, а ей, Полине – ничегошеньки… Почему так просто стать матерью женщине, которой эта забота вовсе и ни к чему, а стольким другим, так ждущим этого чуда, такая радость недоступна?

Видимо, мысли Полины так хорошо были написаны на ее лице, что Антошка вдруг замерла, забыв о новом платьице и красивых сандаликах, и обернулась. Поразмыслила минутку и кинулась к Полине. Обхватив колени женщины, девочка подняла глаза на ту, что подарила ей столько радости, и попросила:

– Не плачь!

Стоит ли говорить, что после этих слов Полина, которая едва сдерживала эмоции, все-таки разревелась…

Антошка провела этот день у Полины. Ее никто не искал, так как мать еще утром уехала куда-то с новым сожителем. Антошка, сидя в старом сарае, где прятала свои конфеты и «сокровища» вроде старых фантиков, на зов матери не отозвалась, точно зная, что ей тут же достанется.

– Никуда из-за тебя пойти не могу! Маята! Говорили мне – не рожай! Эх…

Мать, покричав и поругавшись немного, уехала, а Антошка, выбравшись из своего убежища, притопала к Полине, уже точно зная, что та ее накормит и даже, может быть, расскажет новую сказку.

К вечеру во дворе Антошки загомонили, зашумели, и она засобиралась, стаскивая с себя Полинины подарки.

– Нельзя так домой! Мамка ругать будет. Мне тетка Вера шапку подарила, так мать полдня орала и ругалась. А потом забрала шапку и отдала кому-то. Я кричала-кричала, а она не слушала…

Деловито скрутив платье в узелок, Антошка заметалась по комнате, что – то ища.

– Что ты хочешь? – Полина удивленно смотрела на девочку.

– Сделай мне так, чтобы она не забрала!

В голосе Антошки было столько отчаяния, что Полина отыскала старый пакет и туго свернув платье, засунула его туда.

– Вот! Смотри! Ничего не видно!

– Хорошо…

Антошка выхватила у нее пакет и снова закружила по комнате.

– А теперь что?

Найдя то, что искала, Антошка протянула Полине сандалики и попросила:

– Спрячь! Я потом приду, и ты мне отдашь!

– Хорошо… – Полина приняла обувку и покачала головой. – Может, останешься? Давай, я к матери схожу и попрошу, чтобы отпустила тебя ко мне?

– Нельзя! Она ругаться будет! – Антошка схватила свой сверток и убежала.

Полина, которой в этот вечер не нужно было готовить, так как Семен уехал в город по делам и собирался остаться там на ночь, управилась по хозяйству и включила телевизор. Что-то мелькало на экране, но она этого не видела. На сердце было муторно и неспокойно. Как там ее девочка? Не обидят ли ее те, кто шумел сейчас в соседском дворе?

Она уже знала, что «гости» у матери Антошки бывают «культурные». Они не устраивают дебошей и драк, предпочитая «отдыхать спокойно». Именно потому Полина и Семен не слышали их какое-то время. То, что творилось за закрытыми дверями соседского дома так и осталось бы тайной для Полины, если бы не Антошка.

Большие часы, подаренные матерью Семена на свадьбу, пробили полночь, и Полина выключила телевизор, собираясь идти спать. Она даже не заметила, что засиделась допоздна, размышляя о том, как помочь Антошке.

Экран погас, но в комнате темнее почему-то не стало. Полина обернулась, гадая, откуда идет свет, и испуганно ахнула.

Соседний дом горел…

Старый, наполовину деревянный, он занялся, видимо, мгновенно, охотно подставляя пламени свои давно уставшие бока.

Когда Полина выскочила на крыльцо, крыша дома Антошки уже занялась, а соседские собаки устроили настоящую вакханалию, наперебой завывая и будя людей. У Полины и Семена двор был без собаки, так как старого Дика недавно не стало, а нового щенка они пока не взяли.

Калитка подалась, ведь Полина теперь ее не запирала, чтобы Антошка могла приходить к ней в любое время, и женщина кинулась к соседскому дому, расталкивая тех, кто глазел на пожар, еще не совсем придя в себя после гулянки.

– Где она?! Где! – Полина схватила за кофту мать Антошки и затрясла ее словно грушу.

Голова женщины моталась из стороны в сторону, а взгляд был настолько стеклянным, что Полина поняла – тут ей ничего не добиться.

И тогда она закричала, зовя Антошку, и крик ее был настолько страшен, что разом протрезвели те, кто стоял во дворе.

– А где девчонка-то? – высокий сутулый мужчина, стоявший рядом с матерью Антонины, удивленно глянул на Полину и охнул, когда та кинулась к крыльцу.

– Держи ее! Куда?! Сгоришь!

Но Полина никого не слушала. Она распахнула дверь, ведущую в маленький коридорчик, и взмолилась:

– Господи, помоги!

Не зная расположения комнат, ведь в этом доме она ни разу не была, Полина кинулась наугад, зовя девочку и не думая уже ни о чем.

К счастью, дом был небольшим, всего две комнатки с кухней, и Полине удалось найти старую детскую кроватку, в которой, скукожившись, спала Антошка. Схватив на руки ребенка, Полина накинула на девочку одеяло, даже не заметив, что та прижимает к себе сверток, из которого торчит яркий лоскут, и кинулась к выходу. Уже на пороге что-то громко ухнуло рядом, Полину швырнуло вперед, и она упала, закрывая собой ребенка.

Дальше она ничего не запомнила. Это уже потом она узнала, как вытащили ее протрезвевшие мужики, и они же побежали за фельдшером, чтобы привести в чувства. Как испуганно ахнула мать Антошки, когда увидела обожженное лицо Полины. Как не могли добудиться девочки, а после соседи чуть не разорвали нерадивую мамашу, когда выяснилось, что она с приятелями «в шутку» напоила ребенка вином, чтобы та не мешала им «отдыхать».

Обо всем этом Полина узнала от Семена, который приехал к ней в больницу на следующее утро и уговорил главного врача пустить его к жене хотя бы на минутку. Белый как мел, перепуганный, он боялся прикоснуться к перебинтованным рукам Полины и только твердил снова и снова:

– А если бы тебя не стало… Поля! А если бы…

– Сёма, я же жива! Все хорошо! Вот только ты теперь жить со мной не захочешь. Я пойму, ты не думай! От красоты-то моей больше ничего и не осталось…

– Это еще что за разговоры?! – Семен, словно очнувшись от своего морока, глянул как прежде, строго и требовательно. – Чтобы я такого больше не слышал! Поняла?!

– Не сердись! Не буду… – Полина, изменив своей привычке, прямо глянула на мужа. – Спасибо…

– Прекращай! Ты мне жена или кто?!

– Жена… Сёма, а Тонечка…

Полина, боясь реакции мужа, вопрос свой почти прошептала, но он ее удивил.

– Тут твоя Тонечка. В соседнем крыле, где детское отделение.

– Как она?

– Цела. Ты же ее в одеяло замотала. Она только немного дымом надышалась, а так ничего. Я у нее был. Врач говорит, что все хорошо с ней. Не волнуйся!

Полина, с облегчением выдохнув, глянула на мужа.

– Не сердись… Жаль мне ее…

– Понимаю.

Больше они в тот день ни о чем поговорить не успели. Семена выставили из палаты, и Полина уснула, теперь уже спокойно и крепко, точно зная, что все сделала правильно.

Пройдет несколько лет и по дорожке, ведущей к Полининому дому, пронесется кудрявый ураган, размахивающий сумкой с учебниками. Наскоро скинув туфельки, на цыпочках добежит он до коляски, стоявшей на веранде, сунет нос под Полинину фату, наброшенную на козырек, и шепнет:

– Мам, а мам, как он спал сегодня? Я утром ушла и не видела его! У-у-у, красивый мой!

– Тонечка! – Полина дернет девочку за подол. – Не буди! Еле укачала! Это у тебя да у отца он сразу успокаивается, а мне спуску не дает! Иди поешь! Скоро отец приедет, а у меня конь не валялся.

– Я все сделаю! Отдыхай! – Тоня чмокнет Полину в щеку, осторожно коснувшись губами давно зажившего шрама, и унесется к себе в комнату.

Наскоро переодевшись, она поправит алое платьице на кукле, подаренной ей когда-то Семеном, и, что – то напевая себе под нос, ускачет на кухню. Дел невпроворот! Некогда в куклы играть теперь! Она ведь теперь взрослая…

Как же – старшая сестра! Все умеет! И по дому, и вообще. И шьет не хуже Полины! Платье это, например, ее работа. Полина только чуть-чуть с выкройкой помогла. И Тоня рада, что от того, первого, сшитого ей когда-то Полиной платья, остался такой большой лоскут, что хватило на наряд для куклы. Потому, что это память…

Не только о плохом. Об этом Тоня вспоминать себе запретила. Но и о хорошем. Ведь не было бы этих «горошков» и семьи бы, настоящей, такой о которой она так мечтала, тоже не было бы!

И пусть возвращается из колонии та, что пишет письма и требует называть себя матерью.

Пусть! Тоня больше ее не боится и точно знает, кому теперь принадлежит это ласковое слово, которому она уже начинает учить братика. Мамой Антошка зовет теперь вовсе не ту женщину, которая ее родила, а ту, что подарила ей жизнь, ни на мгновение на задумавшись отдать за это свою.

И Тоня совершенно уверена – это слово, сказанное правильному человеку и в правильное время, способно творить чудеса. И доказательство этому спит сейчас в коляске на веранде, а когда проснется, Тоня возьмет его на руки, тяжеленького и теплого после сна, и скажет ему:

– Зови маму! Громче зови! Она тебя слышит…

Жила-была Вера

– Ой, Верка, какая же ты… – Анюта, глядя на будущую невестку, ахала. – Словно вишенка в цвету! Ты посмотри на себя!

Почти силой развернув Веру к маленькому зеркалу, Аня уговаривала подругу взглянуть на себя.

– Что ты краснеешь?! Разве красоты стесняться надо? – недоумевала Аня. – Если тебе природа такой подарок сделала, то гордись этим!

– Не природа, Анечка. – Вера повернулась перед зеркалом раз-другой, чтоб успокоить подругу.

– А кто же? – рассмеялась Анна и тут же осеклась, услышав ответ Веры.

– Бог, Анечка.

– Ты эти разговоры брось, Верка! – Аня сердито сдвинула брови. – Сама знаешь, что за такое бывает! Задурила тебе бабка голову такими беседами, не тем будет помянута! Услышит кто-нибудь, да не смолчит потом. Донесет, куда следует. Ты понимаешь, чем этот закончиться может?!

– Понимаю, Анюта. Да только Бога я боюсь куда больше, чем всех вместе взятых начальников.

– Ну и зря! – не на шутку рассердилась Аня. – Ты сама дел натворишь, и брата моего под удар подведешь! Что ты в самом-то деле? Или глупая совсем?!

– Нет, Анечка. Не глупая я. И все понимаю. А открыта я так только с тобой, родная. Знаю, что ты меня не предашь. – Вера притянула к себе маленькую, хрупкую Анюту. – Ты же мое сердце, Анечка. А как от сердца что-то скроешь?

– Ох, лиса! – Аня обняла подружку. – Я тебя тоже люблю! Только… Все равно! Молчи, Верка! Молчи! Что душа у тебя светлая – все вокруг знают. Но этот свет погасить легко, если злости хватит. А потому – молчи! Все целее будем…

Белые занавески шевельнулись, вихрастая головушка Вериного соседа Семушки боднула горшок с геранью, стоявший на подоконнике, и заливистый смех заставил девчат отпрянуть друг от друга.

– Верунь! Приехали!

Свадьба, широкая, веселая, деревенская, гудела. Пела и плясала аж два дня.

Краснела от прикованных к ней взглядов Верочка.

Смущенно улыбался Павел, поднимая невесту на руки, чтобы перенести через порог родительского дома, где жил с сестрой.

Скинув туфельки, чтобы не попортить любимую обувку, отплясывала босиком Анюта, смахивая слезы радости за подругу.

И лишь судьба, усевшись в уголке, изредка хлопала в ладоши, подпевая какой-нибудь частушке, но улыбка ее была совсем невеселой. Ибо ведомо было ей то, чего смертные пока не знали. Пройдет всего пара недель и грянет страшное…

И уйдет, чтобы исполнить свой долг, Павел. А Вера, еще не зная, что судьба приготовила ей, захлебнется слезами, но тут же возьмет себя в руки.

Нельзя! Стоять надо накрепко! Иначе, как мужикам… там…, если спины не прикрыты?

Двойню свою Вера родит чуть раньше срока. И Анюта, похудевшая, притихшая, улыбнется, чуть ли не впервые после свадьбы брата:

– Счастье-то какое, Верочка! Сразу двое! Да еще и парень с девкой! Разом план перевыполнила! То-то Пашенька обрадуется…

И тут же угаснет ее улыбка.

Нет вестей от Павлика… Почитай уж полгода нет… И на запросы ответа нет как нет… Сгинул – как и не было его… Только дети и доказательство, что ходил по земле такой Павел…

Листочек с извещением Вера получила уже после рождения детей. Приняла его из рук почтальонши, отстранила кинувшуюся к ней Анюту и стянула с головы платок.

– Не верю!

Застыло сердце. Замерло. Словно и не считало никогда удары, не жило, сжимаясь то от радости, то от страха. Пропустило удар, другой, и только закричавшая вдруг надрывно и призывно дочка заставила Веру встрепенуться:

– Иду!

А ночью Анюта ревела белугой, укусив уголок подушки, чтобы не разбудить детей, глядя, как затеплила перед иконой лампадку Вера и бьет земные поклоны так, как учила ее когда-то бабушка.

– Господи! Спаси и сохрани!

Хотелось Анюте спросить – почему молится Вера за Павла, как за живого, но боязно. А ну, как скажет невестка, что ошиблась Аня? Не так поняла.

Ведь Анюта, в отличие от Веры, внучки священника, совсем не знает порядка. Не разберет, как правильно… Мало ли? Вдруг показалось ей, и Вера лишь оплакивает мужа? Что тогда? Где надежду взять? И как жить дальше? Ведь, кроме Паши, который сестру растил после ухода родителей, у Ани больше никого… Есть, конечно, Вера и дети, но…

Паша-Пашенька, на кого ж ты…

Голодно…

Хоть и спасает огородина да хозяйство какое-никакое, а все одно – мало… Идут люди через деревню. Уставшие, потерянные, погасшие, как свечи на ветру… И каждому Вера кусок обязательно сунет. Что есть – то и отдаст. Кому хлеба, а кому молочка… Коза, хоть старая уже, а молоко дает исправно. Детям хватает. Сколько раз Аня говорила Вере:

– Своим прибереги! Вон, как птенцы пораззявились! Есть хотят!

– Анечка, а разве только мои голодные? У них и завтра мамка будет, и опосля. А этих – кто накормит? Слыхала, что Галинка-то про новеньких рассказывала? Две недели в пути… На одном кипяточке… Да и то, если повезет. Нельзя так! Господь все видит! Где моим – там и чужим дать надо. А мне потом вернется.

– Ох, Верка! Ты совсем блаженная стала!

– Нет, Анечка! Не то. Далеко мне до блаженства. Просто верю я, что, если кого накормлю здесь – Паше там тоже хоть кусок хлеба, а дадут.

– Где – там, Вера?! О чем ты?! Нет его! – срывалась Анюта.

Но невестка лишь улыбалась ей в ответ.

– Жив он.

– Вера…

Лето. Жара. Детвора не бегает по двору, стуча босыми пятками по утоптанной земле. Тихонько сидят на крылечке Верины дети, греясь на солнышке. Ждут, когда мама придет с поля. Она у них бригадир… Все на ней. Ответственности много, а времени мало. Ластятся Сашка с Наташкой к матери, только когда минутка у нее есть.

А она обнимет, целуя светлые макушки, и спрашивает:

– Слушались тетку-то?

– Ага! – Сашка кивает и за себя, и за сестру.

Молчит Наталка. Не желает говорить.

– Ой, ли? Что-то Анюта хмурая! Баловались?

– Да…

– Подите и ее обнимите, да поцелуйте! Две, ведь, матери у вас, шалуны! Помнить надо!

Ласковыми растут Пашины дети. Даже с перебором. Анюта хмурится, принимая ласку от племянников.

– Трудно вам будет…

Пророчит Анюта, сама того не желая. Откуда ей знать, что каждое слово вес имеет. А сказанное раз, да в сердцах, может и сбыться…

Загремело, пугая, и дошло страшное до деревни…

Зло на пороге…

Полыхают поля.

А Вера, не боясь ничего, на пути у беды встает.

– Нельзя! Не троньте! Хлеб ведь это!

И, странное дело, не трогают ее. Бьют только сильно. Так, что падает в беспамятстве у края поля она, обнимая руками свою землю, в которую верит больше, чем в себя саму…

И идут дальше, неся огонь и страх. Заглядывают во двор Анюты.

– Прочь!

Маленький Сашка встает перед сестренкой, защищая ее, и летит на землю, совсем, как мама часом раньше. Короткий всхлип, и хмурится ударивший его.

– Кричи!

Слезы катятся, предатели, да только Сашка мотает головой.

– Нет!

– Забери его!

Короткого приказа, отданного ей, Анюта не понимает. Не доучилась ведь в школе. Не до того было. Каким-то звериным чутьем понимает, что делать надо, и встает на колени посреди двора, обнимая разом ребятишек.

– Не тронь их! – склоняет она голову.

Да вот только нет в этой покорности ни страха, ни слабости. Гордость есть. Да такая, что бьют и ее наотмашь, с руганью да злостью:

– Не сметь!

Но не молчит небо. Слышит шепот Веры, очнувшейся у горящего поля.

Дана команда, и идут дальше те, кто несет зло, еще не зная, что совсем недолго им осталось.

А Анюта хватает племянников и бежит. Сама не зная, куда. Спасти, уберечь – единственная мысль и забота. Ведь упустила из виду детей, пока прятала провизию для партизан в подполе. И, получается, что Сашка из-за ее глупости героем стал. Если бы не он, то нашли бы тот закут…

И тогда – беда…

Не сразу замечает Анюта, что Саша молчит. Плачет Наталка и теребит тетку.

– А-а-а…

А та летит по деревне туда, где темнеет край леса и стелется дым. Там Вера… Там помощь…

Только Вере самой бы кто помог…

Поднимается она на ноги и рыдает в голос. Горят хлеба. Полыхает надежда…

Но нельзя медлить! Еще чуть и перекинется пожар на крайние избы.

И Вера бежит.

Не чуя ног под собой и не замечая, как темнеет, меняя цвет, ее платье. Косынку она где-то потеряла, и волосы ее сбились в колтун, а алая струйка, стекающая по щеке, становится все шире и шире…

– Вера!

Анюта падает на колени перед ней, задыхаясь.

– Живые… – Вера тянется к сыну, и тьма накрывает ее.

Судьба, стоя рядом с нею, склоняет голову, и тянет край черной вуали, укрывающей ее с головы до ног, закрывая свое лицо.

Нет и не может быть утешения для матери, потерявшей сына…

И снова теплится лампада в ночи. И снова стоит Вера на коленях.

– Прости мне, Господи… Не уберегла…

И бьется в истерике Анюта, чувствуя свою вину. Ведь это она, а не Вера была рядом. Она не досмотрела…

Но Вера и тут удивляет ее.

– Не надо… – обнимает она золовку. – Не твоя это вина!

– Нет мне прощения! Неужели забудешь ты такое?! Неужели сможешь жить под одной крышей со мной после того, как я… Сама же каешься, хоть и не виновата ни в чем! За что прощения у своего Бога просишь? Ведь на меня детей оставила… Поклоны бьешь… Где Он был, Бог твой, когда Сашеньку… Куда смотрел?! Что видел?! Почему не заступился?! Не уберег его?!

– А про то не тебе судить! – темнеет лицо Веры, и Аня сжимается в комок.

Такой невестку она еще не видала. Вера словно вырастает на глазах. Чудится Анюте какая-то грозная, но светлая сила в ней. И пугает, и греет эта мощь одновременно. Как возможно такое? Загадка… Но чует Анюта, что для силы этой ни преград, ни страха – нет.

И быть не может…

Но, что это за сила и почему дана она Вере – не понимает Аня. Лишь чувствует, что с нею лучше не спорить.

– Не бери на себя чужого, Анечка… Не надо… Не твое это зло… Не ты его творила… И Бог судья тем, кто это сделал…

– Неужели ты простить такое способна? – ахает Анна.

– Нет, Анюта. Не святая я. Это ведь сын мой… Да только тебе мне прощать нечего. Уразумела? Не твоя вина!

– Как жить, Верочка? – утыкается в колени невестки рыдающая Анюта. – Будет ли конец всему этому?

– А как же! – голос Веры вдруг меняется, и Анна от изумления даже плакать перестает и поднимает глаза на подругу.

Что это с Верой?! Уж не помутился ли у нее разум, если улыбается она тогда, когда сердце на части рвется?

Но улыбка у Веры еле уловима, а в голосе столько надежды, что Аня невольно теряет дыхание, обретая то, что казалось, никогда не поймет.

– Будет, Анечка… Все пройдет… И Паша вернется. И Наталочка заговорит… И тебе будет счастье…

– Какое, Верочка?

– А какое ты хочешь – такое и будет!

– Да мне бы хоть какое…

– Значит, для начала, простое. Бабье. Дом – полная чаша, муж любящий, детишки. Все будет! Вот справимся мы с этой напастью и будем жить… Какой дом ты хочешь, Анечка?

– Большой, светлый, и… С котом на крыше…

– С котом? – Вера не отрываясь смотрит на лампадку.

Та горит ровно-ровно, освещая выскобленные полы и стол, резную кровать, сделанную когда-то руками деда Ани и Павла, на которой спит сейчас Наталка.

И тишина баюкает печаль, переглядываясь с судьбой.

Что скажешь?

А судьба молчит. Нечего ей пока сказать. Но все-таки откинула она черную вуаль с лица, гоня тоску. И глаза у нее такой же синевы небесной, как и у Веры.

– Если Паша вернется, то сделает мне такой флюгер на крышу. Обещал…

– Когда вернется… – поправляет золовку Вера. – А раз обещал – так сделает! – Вера не утирает слез, чтобы не тревожить Анюту. Они льются свободно и вольно, даря облегчение душе, но не забирая с собой боли…

Еще год мимо. И другой…

Идет время, чеканит шаг… Ему дела нет до страстей человеческих. Знает оно, что каждому свое. Кому печаль, а кому радости мешок с довеском. Не по заслугам, а по воле судьбы. Кому захочет – даст. У кого велено – отнимет… И никому не дано предугадать, где найдешь, а где потеряешь…

Вот и Вере с Анютой о том неведомо.

Одна радость у них и осталась – Наталочка. Растет их ласковый лесной колокольчик. Радует мать и тетку. После того, как брата не стало, притихла было. Разболелась. Да так, что Вера почти две недели с колен по ночам не вставала. Караулила страшную гостью, которая грозилась отнять у нее и второго ребенка.

Не отдала дочь. Отняла у той, для кого разбора нет – большой или маленький.

Ох, и грозной была эта борьба!

И Аня, глядя, как Вера бодрствует у кровати Наташи, невольно шептала вслед за невесткой единственные слова, что понимала и принимала:

– Спаси и сохрани!

И впервые промолчала, глядя, как надевает на шею дочери Вера свой крестик. Тот самый, который прятала от всех, показав лишь раз мужу да золовке в день своей свадьбы.

– Не просите. Не могу я отказаться от того, что мне мамой и отцом завещано. От души ведь отказа не бывает…

А Павел и не думал противиться. Уходя – голову склонил, принимая от жены благословение.

– Иди с Богом! И возвращайся ко мне поскорее!

– Жди, родная!

Вот Вера и ждет. Вырвав у Вечности дочь, молит лишь об одном:

– Верни мне его! Неважно, какого. Живого только! Верни…

Молится Вера. Плачет по ночам Аня. И снова идут через деревню люди…

Откуда идут – ясно. Куда – не понятно… Кто – то возвращается на прежнее место, с надеждой обрести дом там, где он был утерян. А кто-то ищет новое. Некоторые остаются в деревне.

Вот и в соседи к Вере с Аней напросилась семья. Большая семья. Детная. Ребятишек четверо, да мать с бабкой. Заняли полдома, подрядившись работать в колхозе. Вот только неладно у них. Слышит Вера, как ругаются они вечерами. И больше всех достается там младшему, шестилетнему, мальчишке.

– Да когда же ты с нашей шеи слезешь?! Дармоед! – кричит бабка, не стесняясь ни соседей, ни дочери. – Зачем ты его пригрела?! Своих мало?!

– Мама, что вы от меня хотите? Надо было его в том поле бросить? Пусть бы вместе с эшелоном сгорел?! Нет человека и проблем нет – так?!

– А хоть бы и так! О своих бы детях подумала! А ты чужого жалеешь!

Растет, множится скандал, а Вера все слышит. И спустя пару дней приводит в свой дом мальчика.

– Анюта, это Васенька. Наш теперь он…

– Что ж… Наш – так наш!

Анюта смотрит на Веру и кивает в ответ. Что тут скажешь?

Вот оно – сердце материнское! Не может оно молчать. И терять не умеет…

А Вася недолго дичится. Как только понимает, что больше не гонят его, а куском хлеба попрекать и не думают, перестает колючки выставлять. Веру матерью зовет. Анну – теткой. Ну, а Наташу – сестрой. И именно ему удается сделать то, чего никому до сих пор не удавалось.

– Мама…

Наталка летит по улице на встречу идущей с работы матери, и Вера замирает, не веря ушам своим.

– Мама!

Она подхватывает на руки дочь и манит к себе Васю:

– Иди сюда, сынок! Знаю ведь – твоя работа! – обнимает она мальчишку так же крепко, как и свою дочь. – Спасибо…

Гремит Победа. Радуются люди.

И только в доме Веры и Анны радость вперемешку с отчаянием.

Нет вестей от Павла… Да и откуда им взяться, если лежит за спрятанными за занавеской образами страшная бумажка? Давно лежит… Уж и почтальонши той на свете нет, которая эту бумажку в Верин дом принесла, а она все зовет, манит тьму, гася надежду в сердце Ани.

Но Анюта грустит, а Вера оживает. Наводит порядок в доме, до скрипа отмывая все и всех. Готовится.

– Зачем, Верочка?

– А как же! Паша идет!

– Куда идет, глупая? Ушел уж давно…

– Анюта!

– Что?! Выключи блаженство-то! Не все твоему Богу подвластно да ведомо! Кое-чего и Он не может!

– Это чего же? – усмехается Вера.

– А с того света людей возвращать! Умеет, что ли?

– Сам туда ходил. Сам и вернулся. Поди, знает, что да как.

Смеется Вера, а Анна снова злится.

– Глупая ты, Верка! Глупая! Нельзя так!

– А как можно?

– С открытыми глазами жить! И не мечтами, а буднями!

– Это мы с тобой завсегда успеем! А пока – подсоби-ка мне! Надо бы баню в порядок привести. Крыша там прохудилась.

И снова не до споров. Дело делать надо. Пока дело есть – так и душе легче.

Месяц, другой, третий…

Все уж готово давно, а вестей так и нет. Но Вера ничего слушать не желает. Шьет, торопится, платья новые себе, дочке и Анюте, а Васе – рубашку.

– Времени мало!

Аня уже не спорит. Молчит. Видит, что с невесткой неладно, но жалеет ее.

– Верочка, милая, ты бы передохнула!

– Некогда мне! Паша придет – тогда.

Что тут скажешь?

Звенит колокольчиком смех Наташи во дворе. Вторит ей Вася, сколачивая будку для нового щенка. Творит тесто Анюта, затеяв пирожки для ребятишек и раздумывая, какой бы начинкой повкуснее их порадовать.

– С грибами делай, Анечка. Паша такие любит. – Вера, уставшая и довольная, появляется на пороге.

– Ты опять за свое?! – взвивается в гневе Аня и вдруг замирает, прислушиваясь к тому, что творится во дворе.

А там тихо!

Да так тихо, что слышно, как возится в сараюшке коза, ожидая прихода Веры, да квохчут, устраиваясь на ночлег, куры.

– Мама!

Крик Наталки обрывается на такой высокой ноте, что Вера с Аней не сговариваясь кидаются к дверям.

А там…

Вера оседает на землю, привычно преклоняя колени перед Тем, кто слышал все это время ее молитву. И дал долгожданный ответ, который тянет сейчас руки к ней и дочери.

И не видит она, как рядом опускается на колени Анюта, шепча имя, которое боялась произносить лишний раз, чтобы не бередить сердце ни себе, ни Вере.

– Пашенька…

И, все еще не веря глазам своим, вскакивает вдруг и несется в дом, чтобы изорвать в мелкие клочки лживую страшную бумажку.

И та сила, которая до сих пор была такой загадкой для Анюты, вдруг обретет для нее смысл. Он открывается ей вдруг так просто и ясно, что Аня удивленно моргает, глядя, как пожирает огонь в печи жалкие остатки ее печали, не понимая, как не познала она этого раньше. Ведь все это время была рядом та, кто этой силой владела, гордо нося ее имя – Вера…

И будет новый день…

И будет… Жизнь…

И будет еще один светлый дом…

А на крыше этого дома будет такой флюгер, что все соседи завздыхают завистливо, глядя, как вертит хвостом, повинуясь ветру, задорный кот.

И будут дети…

Трое у Ани. И еще двое у Веры.

И будет счастье…

Оно войдет тихими шагами в большой просторный двор, на котором будут стоять рядышком два дома. Ласково кивнет судьбе, потянув за край ее черной вуали. Снимай, мол. Не нужна уж больше.

И судьба улыбнется в ответ, скидывая с себя темные одежды.

А, и правда! Довольно!

Хранители

– Женщина, дайте пройти!

Кто-то толкнул Лену в спину, и она невольно сделала еще шаг, вцепившись в ручки коляски, чтобы не упасть на скользком тротуаре. Распахнутое пальто в который раз сыграло с Леной злую шутку. Его развевающиеся полы не давали увидеть, почему она идет так медленно, да еще и посреди тротуара.

– Ой, простите!

Девушка, бегущая куда-то, обогнала Елену и запнулась, увидев коляску Максима. Тот сидел, сложив руки на коленях, и не пытался помогать маме. По такой погоде он больше мешал бы, чем помогал, крутя колеса неуклюжей коляски руками.

Лена, вздохнув, кивнула девушке:

– Ничего. Беги!

Посмотрела вслед торопыге, поправила шапку Максиму и снова взялась за ручки коляски.

– Поехали дальше? Время у нас еще есть. Но его, как всегда, совсем немного.

– Мам, а как бы нам найти его на то, чтобы не только в поликлинику сходить? – Макс оценил расстояние до конца тротуара и все-таки взялся за обод колеса.

– Максим, ты бы посидел спокойно, а? Я сама! Это тут участок такой, а дальше уже почищено. Видишь? Дальше снега нет. Вот дорогу перейдем, и дальше – сам!

– Хорошо!

– Погоди, а что ты хотел? Зачем тебе время?

Максим замялся.

– Мне Витя сказал, что на Соколова открыли новый магазин с моделями. Там краска есть, которая мне нужна.

– Макс, мы туда не доберемся. Это далековато по такой свистопляске. К вечеру опять снегопад обещали. Да и спускать тебя вниз второй раз… – Лена осеклась, когда увидела, как понурился сын. Согласится, конечно, с ее доводами, но расстроится. – А давай, я сама схожу? Ты мне напиши, какая краска нужна, и я куплю. А ты с бабушкой Верой побудешь.

– Почему с бабушкой? Она сегодня своими делами собралась заняться. Говорила, что будет цветы пересаживать.

– Так, реванш же! Ты ее в прошлый раз трижды в шахматы обыграл! Она требует продолжения баталии. Говорит, что ее еще никто так лихо не обыгрывал, и теперь ей стыдно! А еще она обещала тебя научить играть в покер.

– Это же карточная игра, мам!

– О, сынок! Это не просто игра! Это целая философия!

– А ты умеешь?