Спартанец E-Book

Valerio Massimo Manfredi

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: The Big Book. Исторический роман
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 372

Beschreibung

Валерио Массимо Манфреди (р. 1943) — известный итальянский историк, археолог, писатель, сценарист и журналист, участник знаменитой экспедиции «Анабасис». Автор художественных произведений на историческую тему, Манфреди удостоен таких престижных наград, как премия «Человек года» Американского биографического института, премия Хемингуэя и премия Банкареллы. Бестселлер Манфреди «Последний легион» лег в основу одноименного голливудского блокбастера (2007) режиссера Дага Лефлера с Колином Фертом, Айшварией Рай и Беном Кингсли в главных ролях. В числе историко-приключенческих книг Манфреди восторженные отзывы читателей и критиков снискал великолепный роман о Древней Спарте. Талос появился на свет калекой и по суровым законам своей воинственной страны был обречен на смерть. Мальчика бросают на съедение волкам, и лишь по счастливой случайности его спасает старый пастух из касты рабов-илотов. Мудрый старик учит юного Талоса противостоять злой судьбе и дает ему в руки грозное оружие, предсказывая юноше славное будущее... Роман «Спартанец» выходит в новом переводе.

Leseprobe

18+

Valerio Massimo Manfredi

LO SCUDOS DI TALOS

Copyright © 1988 by Arnoldo Mondadori Editore S.p.A.

All rights reserved

Перевод с итальянского Марии Емельяновой

Оформление обложки Ильи Кучмы

Карта выполнена Юлией Каташинской

Манфреди В. М.

Спартанец : роман / Валерио Массимо Манфреди ; пер. с ит. М. Емельяновой. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. — (The Big Book. Исторический роман).

ISBN 978-5-389-25751-1

Валерио Массимо Манфреди (р. 1943) — известный итальянский историк, археолог, писатель, сценарист и журналист, участник знаменитой экспедиции «Анабасис». Автор художественных произведений на историческую тему, Манфреди удостоен таких престижных наград, как премия «Человек года» Американского биографического института, премия Хемингуэя и премия Банкареллы. Бестселлер Манфреди «Последний легион» лег в основу одноименного голливудского блокбастера (2007) режиссера Дага Лефлера с Колином Фертом, Айшварией Рай и Беном Кингсли в главных ролях.

В числе историко-приключенческих книг Манфреди восторженные отзывы читателей и критиков снискал великолепный роман о Древней Спарте.

Талос появился на свет калекой и по суровым законам своей воинственной страны был обречен на смерть. Мальчика бросают на съедение волкам, и лишь по счастливой случайности его спасает старый пастух из касты рабов-илотов. Мудрый старик учит юного Талоса противостоять злой судьбе и дает ему в руки грозное оружие, предсказывая юноше славное будущее...

Роман «Спартанец» выходит в новом переводе.

© М. А. Емельянова, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа “Азбука-Аттикус”», 2024. Издательство Азбука®

Джулии и Фабио

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Друг! Не может человек отвратить то, что должно свершиться по божественной воле. Самая тяжкая мука на свете для человека — многое понимать и не иметь силы бороться с судьбой1.

Геродот

Глава 1

ТАЙГЕТ

Горечью преисполнено было сердце великого Аристархоса, когда он сидел и смотрел на своего младшего сына Клейдемоса, который спал мирным сном на широком отцовском щите, служившем ему колыбелью. Чуть поодаль, в подвешенной к потолку люльке, спал и его старший брат Бритос.

Тишину, воцарившуюся в древнем доме Клеоменидов, внезапно нарушил шорох листвы ближайшей дубравы. Долгое глубокое дыхание ветра.

Ночь опустилась на непобедимую Спарту, и лишь на Акрополе горело пламя, отбрасывая красноватые блики на затянутое черными тучами небо. Аристархос вздрогнул и подошел к окну. Открыв створку, он окинул взглядом сумеречные спящие окрестности.

Он подумал, что настало время исполнить то, что должен, раз боги сокрыли луну и погрузили мир во тьму, раз тучи на небе набухли от слез.

Он снял со стены плащ, набросил его на плечи и склонился над малышом. Подняв его, он бережно прижал сына к груди и легкой поступью пошел прочь. И тут вдруг спящая кормилица пошевелилась на постели.

Аристархос остановился и на мгновение замер. В глубине души он надеялся, что нечто позволит ему отложить это ужасное действо. Затем он снова услышал тяжелое дыхание кормилицы, собрался с духом, вышел из комнаты и миновал атриум, едва озаренный мерцающим светом глиняного светильника. Во дворе на него пахнуло холодным ветром, чуть было не загасившим и без того тусклое пламя.

Повернувшись, чтобы затворить тяжелую дубовую дверь, он увидел свою жену Исмену. Бледная, она стояла перед ним, словно ночное божество, широко раскрыв блестящие темные глаза. Смертная мука отражалась на ее лице. Она зажимала рот, как зияющую рану, пытаясь удержать вопль нечеловеческой боли.

Аристархос почувствовал, как кровь стынет в его жилах. Ноги его, крепкие как столпы, подкосились, словно тростинки.

— Не для себя... — проговорил он дрожащим голосом. — Не для себя произвели мы его на свет... Это должно свершиться сегодня ночью, или я уже никогда не найду в себе сил...

Исмена протянула руку к маленькому свертку, пытаясь встретиться взглядом с мужем... Малыш проснулся и заплакал. Аристархос бросился наружу и унесся в поле. Исмена еще некоторое время стояла на пороге, глядя вслед убегавшему Аристархосу и слушая удалявшийся плач сына. Крошку Клейдемоса боги поразили еще в ее утробе: он родился калекой, приговоренным к смерти по неумолимому закону Спарты.

Исмена закрыла за собой дверь и медленно направилась к середине атриума. Она останавливалась и смотрела на изображения богов, которым приносила щедрые дары все то время, пока ждала ребенка. Она усердно молилась на протяжении долгих месяцев, дабы они вложили силу в его иссохшую ножку, но все тщетно.

Она села у очага посреди большой голой комнаты, расплела черные косы, распустила волосы на плечи и грудь. Затем собрала пепел у основания медного треножника и посыпала им голову. Статуи богов и героев Клеоменидов смотрели на нее в мерцающем свете пламени и улыбались неподвижными устами, вырезанными из кипарисового дерева. Исмена сыпала пепел на свои прекрасные волосы, царапала лицо до крови, а сердце ее сжималось ледяной хваткой.

Тем временем Аристархос с прижатым к груди младенцем бежал по полям. Плащ, подбитый Бореем, клубился вокруг него.

Он поднимался в гору, продираясь сквозь лесные заросли и кустарники. От вспышек молний на земле оживали очертания пугающих фигур. В этот горький миг боги Спарты оставили Аристархоса: ему предстояло продолжать путь в одиночку среди темных призраков ночи и зловещих обитателей леса, которые подстерегают путников и вызывают кошмары из самого чрева земли.

Преодолев заросли кустарника, он обнаружил тропинку и, запыхавшись, остановился перевести дух. Малыш больше не плакал, охрипнув от долгих рыданий. Аристархос чувствовал подергивания маленького тельца, так ворошится в завязанном мешке щенок, которого собираются бросить в реку.

Воин взглянул на небо, покрытое всклокоченными грозными тучами... Он прошептал слова древней молитвы и ступил на крутую тропу. Первые капли дождя глухо застучали по пыльной земле. Миновав поляну, он вновь попал в густой кустарник. Ветви и сучья царапали ему лицо, поскольку он не мог заслониться руками. Дождь хлынул мощным потоком, сочась сквозь ветви; тропинка сделалась вязкой и скользкой. Время от времени Аристархос падал на колени и на локти, пачкался в грязи и пожухлых листьях, царапался об острые камни, торчавшие из земли, а тропинка все больше сужалась и забирала вверх. Собрав последние силы, он достиг первого из лесистых нагорий и вошел в дубовую рощу, которая высилась посреди площадки, заросшей густыми и низкорослыми кустами кизила, ракитника и дрока.

Дождь перешел в ливень. С прилипшими ко лбу волосами, промокший до нитки, Аристархос медленно шел по мягкому, душистому мху. Перед вековым дубом с большим полым стволом он остановился, опустился на колени между корнями дерева и положил свою ношу в дупло. Мгновение он смотрел, как сын судорожно размахивает ручонками. Аристархос прикусил нижнюю губу до крови и почувствовал, как струйки воды стекают по спине. Во рту у него пересохло, шершавый язык прилип к нёбу. Было исполнено то, что до́лжно, впредь судьбу его сына будут вершить боги. Пора возвращаться, пора навеки заглушить голос крови и крик сердца. Медленно, с неимоверным трудом, словно все страдания мира сдавливали ему грудь, он встал и направился туда, откуда пришел.

Гроза, казалось, утихла, пока Аристархос спускался со склонов Тайгета. Из недр горы поднимался легкий туман, клубясь среди вековых деревьев, окутывая мокрые кусты, скользя по тропинкам и полянам. Время от времени ветер завывал и внезапными порывами стряхивал воду с крон. Наконец Аристархос оставил лес позади, вышел на равнину и остановился на миг, чтобы окинуть взглядом горные вершины. Впереди он увидел, как среди мокрых полей серебрятся воды реки Эврот, озаренной холодными лучами луны, которая едва проглядывала сквозь тучи. Он направился к деревянному мосту, чтобы перейти реку, но слева от себя услышал шум и резко обернулся. В бледном лунном свете он увидел всадника на взмыленном, разгоряченном коне. Лицо всадника скрывал шлем, но на блестящих доспехах мелькнули эмблемы царской гвардии.

Спарта... Спарта уже все знала...

Всадник пришпорил коня, тот вздыбился, и ветер разнес по полям звук галопа.

— Криос! Криос! Ради всех богов, остановись! Ко мне, говорю!

Невзирая на призывы хозяина, небольшой дворовый пес бодро бежал по тропе, разбрызгивая лужи. Старый пастух ворчал и нехотя ковылял вслед за ним. Криос уверенно направился к основанию огромного дуба и остановился, поскуливая и виляя хвостом.

— Эх ты... — пробормотал старик. — Не выйдет из тебя пастушьей собаки. Что ты нашел на этот раз? Ежика или дрозденка? Хотя для птенца дроздов еще рано. Избави нас Зевс и Геракл! Не медвежонок ли это? Ай-ай! Не ровен час, явится его мать и разорвет нас в клочья!

Старик подошел к тому месту, где стояла собака, и наклонился, чтобы взять ее на руки и продолжить путь. Внезапно он замер, полусогнувшись.

— Это не медвежонок, Криос, — пробормотал он, поглаживая пса по голове, чтобы успокоить. — Это человеческий детеныш... наверное, годовалый или около того... Ну-ка, посмотрим. — Старик развернул одеяло. Когда он увидел, что малыш так замерз, что уже еле шевелится, лицо старика помрачнело. — Тебя бросили, — сказал он. — Наверняка в тебе есть какой-то изъян и ты не сможешь стать воином. Что же нам теперь делать, Криос? Неужели и мы его бросим? Нет, Криос. Илоты детей не бросают. Мы возьмем его с собой, — решил он и достал малыша из дупла. — Увидишь, мы спасем его. Если до сих пор не умер, значит он сильный. А теперь давай-ка назад, мы оставили стадо без присмотра.

Старик двинулся в путь вместе с собакой. Вскоре он подошел к дому, а пес побежал к стаду, которое паслось неподалеку. Старик толкнул дверь и вошел в дом.

— Посмотри-ка, дочка, что я нашел, — сказал он, обращаясь к не очень молодой женщине, которая делала творог из большой крынки молока. Женщина ловкими движениями подняла мешочек со свернувшимся молоком и подвесила на крюк в потолочной балке, чтобы стекала сыворотка. Затем она подошла к старику. Тот положил сверток с ребенком на скамью и осторожно развернул его.

— Вот, смотри, я только что нашел его в дупле большого дуба... Он один из них. Видимо, его бросили этой ночью в плохую погоду. У него должен быть какой-то изъян. Взгляни, может быть, вот эта ножка? Он не шевелит ею. Все знают, что, когда у них рождается ребенок с физическим недостатком, они бросают его на съедение волкам. Чтоб им пусто было... Но Криос нашел малыша, и я хочу оставить его.

Женщина не сказала ни слова. Она наполнила пузырь молоком и завязала его с одного края. На другом конце образовалась выпуклость, которую она проколола иглой и поднесла к губам младенца. Мальчик стал жадно сосать теплую жидкость.

— Говорил же я, что он сильный! — радостно воскликнул старик. — Мы сделаем из него отличного пастуха, и он проживет дольше, чем если бы остался среди них. Не говорил ли великий Ахилл Одиссею, когда тот оказался в преисподней, что лучше быть скромным пастухом в мире солнечного света и жизни, чем царем среди теней мертвецов?

Женщина посмотрела на старика грустными серыми глазами:

— Даже если это правда и боги поразили его ножку, все равно он останется спартанцем. Он сын и внук воинов: он никогда не будет одним из нас. Но если такова твоя воля, я буду его кормить и растить.

— Да, это моя воля, во имя Геракла! Мы бедны, и нам суждено быть рабами. Но мы можем вернуть ему жизнь, которую у него решили отобрать. А он поможет нам в наших трудах. Я состарился, и тебе приходится выполнять почти всю тяжелую работу. Ты мечтала о радостях материнства, но потеряла мужа, так и не успев зачать ребенка. Этот малыш нуждается в тебе, и он сможет принести тебе материнское счастье.

— Но если у него больная нога, — ответила женщина, покачав головой, — возможно, он никогда не сможет ходить. Он станет новым бременем, который хозяева взвалили на наши плечи... Этого ты хочешь?

— Клянусь Гераклом! Малыш будет ходить и станет сильнее и ловчее других мальчиков. В беде ноги у людей крепчают, глаза становятся зорче, а ум — быстрее. Ты знаешь, что нужно делать, дочка: заботься о нем, корми свежим коровьим молоком. Если сможешь, кради мед у хозяина, так, чтобы он не заметил. Старик Кратиппос выжил из ума побольше моего, а сын думает и грезит только о том, чтобы поскорее прильнуть к ножкам своей красавицы-жены, которую он видит раз в неделю, когда его отпускают домой из казармы. Никто в их семье уже не заботится о полях и стадах: они и не заметят, что одним голодным ртом стало больше.

Женщина взяла корзину, постелила в нее овечьи шкуры и шерстяное одеяло и уложила туда сытого, но изможденного малыша. Ребенок тут же уснул. Старик с довольным видом посмотрел на него и отправился к отаре, где пес встретил его радостным лаем и прыжками.

— К овцам! Чтоб тебе пусто было! Ты должен быть с овцами, а не со мной! Маленький глупый дворовый пес. Разве я похож на овцу? Нет, не похож! Я старик Критолаос, старый безумец. Вот так. Прочь, я сказал! Вот, молодец, перегони сюда тех овец, которые спускаются к обрыву! Даже бешеный козел сослужил бы мне лучшую службу, чем ты!

Бурча себе под нос, старик подошел к краю луга, где паслись овцы. Его взору предстал прекрасный вид на долину, через которую серебристой лентой извивалась река Эврот. Среди полей раскинулся город, излучая ослепительную белизну: жилые кварталы состояли из низких домов с небольшими террасами; громадный Акрополь возвышался над ними по одну сторону города, а крыши храма Артемиды Эфесской, крытые красной черепицей, — по другую. Справа виднелась пыльная дорога, ведущая вдаль, к морю.

Старик задумчиво созерцал великолепный пейзаж, казавшийся в прозрачном весеннем воздухе еще ярче и ослепительнее. Но сердце его уносилось в другую эпоху, когда его народ был свободным и сильным и жил среди плодородных полей. Это были далекие времена, о которых помнили и рассказывали только старики. Потом пришли надменные властители и покорили его гордый и несчастный народ.

Морской бриз ласкал седые пряди старика. Перед его глазами проплывали далекие образы: мертвый город илотов на горе Ифома, затерянные гробницы царей его народа, оскорбленное достоинство... Теперь боги восседали в городе грозных правителей... Когда же илотам удастся восстановить утраченную честь? Когда настанет это время? В ответ до него донеслось блеяние отары овец: звук рабства. Его мысли обратились к малышу, которого он только что спас от верной смерти. Из какой семьи он родом? Кто его мать? Кто эта женщина с чревом из бронзы, если она отреклась от собственного ребенка? Кто отец, бросивший сына на растерзание лесным зверям? Не в этом ли кроется сила спартанцев? Быть может, сострадание — это слабость покоренных, слабость рабов?

«Наверное, — подумал старик, — каждому народу, как и каждому человеку, боги посылают свою судьбу. Надо следовать своим путем, не оглядываясь назад... Быть людьми, простыми смертными, жертвами болезней и страданий. Быть как листья, гонимые ветром... И уметь познавать, рассуждать, слушать голос сердца и разума... Да, этот маленький калека станет мужчиной. Вероятно, он будет страдать и, конечно, умрет, но, по крайней мере, это не случится на заре его жизни...»

В эту минуту старик почувствовал, что изменил судьбу обреченного человека. Малыш вырастет, возмужает. Он научит его всему, что должен знать мужчина, чтобы достойно пройти по жизненному пути. Более того, он научит его всему, что нужно знать, чтобы изменить судьбу, ниспосланную богами... Судьбу раба... Имя! Мальчику нужно имя. Конечно, родители уже выбрали ему имя, имя завоевателя. Какое имя может выбрать раб другому рабу? Древнее имя илотов? Имя, в котором хранится память об утраченном достоинстве? Нет, мальчик не принадлежал к их народу. Нельзя забывать о силе крови. С другой стороны, он перестал быть сыном Спарты, ведь город отрекся от него.

Старик вспомнил одну из многочисленных историй, которые он частенько рассказывал детям долгими зимними вечерами: «Давным-давно, когда герои еще странствовали по дорогам земли, бог Гефест создал бронзового великана для охраны сокровища богов, спрятанного в глубокой пещере на острове Лемнос. Великан двигался и ходил словно живой, потому что его огромное пустое тело было наполнено волшебной жидкостью, дарующей ему жизнь. Бог запечатал жидкость бронзовой пробкой, скрытой в пятке великана, чтобы ее никто не увидел. Уязвимым местом колосса была его левая ступня. Великана звали Талосом».

Старик прищурил глаза. «Имя мальчика должно напоминать ему о его беде и в то же время поддерживать в нем силу и гнев... Его будут звать Талосом».

Он встал, опираясь на посох, отшлифованный большими мозолистыми руками, и направился к стаду. Солнце уже начинало садиться в море. Из разбросанных по горе хижин поднимались тонкие струйки дыма: женщины приступали к приготовлению скромного ужина для своих мужей, возвращающихся после дневных трудов. Пора было собирать стадо. Старик свистнул, и собака забегала вокруг овец, которые заблеяли в ответ и сбились в кучу. Ягнята, резвившиеся весь день на лужайке, поспешили укрыться под материнскими животами, а баран встал во главе стада, чтобы отвести его в загон. Критолаос согнал животных, отделил самцов от самок и приступил к дойке. Нацедив парного молока в кувшин, он наполнил им еще одну чашу и взял ее с собой.

— Вот, — сказал он, переступив порог. — Я принес свежего молочка для нашего маленького Талоса.

— Талоса? — удивленно спросила женщина.

— Да, Талоса. Я выбрал для него это имя. Так я решил, и так должно быть. Ты лучше скажи, как он себя чувствует? Дай-ка взглянуть на него... О, я вижу, что наши дела гораздо лучше, не так ли?

— Он проспал весь день и только что проснулся. Бедняжка, наверное, был измучен и плакал так долго, что остался без голоса. Теперь он не в силах издать ни звука... Или, может быть, он немой.

— Скажешь тоже, немой! Боги никогда не бьют одного человека двумя палками... По крайней мере, так говорят в народе. — В тот же миг малыш захныкал. — Видишь? Он не немой! Уверен, этот цыпленок станет будить нас по ночам своими криками.

С этими словами он подошел к корзине, в которой лежал ребенок, и протянул руку, чтобы погладить его. Малыш тут же ухватился за указательный палец старика и крепко сжал его.

— Во имя Геракла! Ножки у нас так себе, а ручки очень даже сильные, не так ли? Вот так, вот так, сожми покрепче, малыш! Не выпускай из рук того, что принадлежит тебе по праву, и никто не сможет у тебя это отнять...

Лучи заходящего солнца проникали в дом сквозь щели затворенной двери. Они падали на седые волосы старика, окутывая их золотистым светом, играли на алебастровой коже младенца и отсвечивали на ней янтарными переливами. Теплые лучи скользили по бедному убранству хижины, почерневшему от времени и дыма. Старик уселся на скамью, положив малыша к себе на колени, взял со стола ломоть черного хлеба и кусок сыра, и принялся за свою скромную трапезу. С улицы доносилось жалобное блеяние ягнят и глубокое дыхание леса, сопровождаемое печальной песней соловья.

Настали сумерки, время длинных теней, когда боги с высоты своих пурпурных облаков прогоняют печаль из людских сердец, даруя им утешение и покой во сне. Но там, в долине, мрачные, холодные тени уже сгустились над гордым домом Клеоменидов. Страдание и горе спустились в долину с лесистого склона страшной горы. Гордая жена Аристархоса лежала на супружеском ложе, устремив неподвижный взор на потолочные балки. В ее окаменелом сердце выли волки Тайгета, в ушах раздавался скрежет стальных челюстей, во мраке светились желтые глаза хищников. Ничто не могло утешить ее: ни сильные руки мужа, ни его мощная грудь, ни сладкий плач, способный смягчить страдания сердца...

Талос гнал стадо по цветущим берегам реки Эврот, прихрамывая на больную ногу и держа посох в левой руке. Вокруг под легким ветерком зыбились маки, и воздух был напоен пряными ароматами розмарина и тимьяна. Мальчик решил остановиться, чтобы освежиться у реки. Изнеможенные овцы легли под вязом, чьи редкие опаленные солнцем ветви отбрасывали небольшую тень. Пес подошел к мальчику и сел рядом, виляя хвостом и тихо поскуливая. Талос потрепал его по шерсти, забитой люпинами и овсом, и пес придвинулся еще ближе к маленькому хозяину и стал тщательно облизывать его больную ногу, словно пытаясь исцелить ноющую рану. Мальчик гладил своего друга по густой шерсти и смотрел на него глубокими и безмятежными глазами. Вдруг взгляд его затуманился и устремился вдаль, в сторону города, где под палящим солнцем виднелся силуэт Акрополя. В мерцающем пекле раскаленного воздуха и оглушительном стрекотании цикад он напоминал страшный призрачный мираж.

Из сумки, перекинутой через плечо, Талос извлек тростниковую флейту, подаренную Критолаосом, и начал играть. Легкая, свежая мелодия разнеслась по цветущему полю, сливаясь с журчанием реки и пением птиц. Стая жаворонков взмыла в небо, поднялась высоко к пылающему солнцу и, словно пораженная молнией, упала обратно в поле, спрятавшись среди колосьев и пожелтевшей травы. Вдруг голос флейты Талоса помрачнел и стал походить на голос источника, бьющего из темной пещеры в недрах горы. Мелодия флейты заставляла трепетать душу маленького пастуха. Он то и дело прерывал игру, чтобы кинуть взгляд на пыльную дорогу, идущую с севера, словно ожидая чего-то.

«Вчера я встретил горных пастухов, — говорил давеча старик. — Говорят, скоро в город вернутся воины, а с ними и многие из наших людей, которые служат в армии носильщиками и погонщиками». Талосу захотелось увидеть их; впервые в жизни он спустился со своим стадом в долину, чтобы взглянуть на воинов, о которых так много слышал... О них говорили со злобой, презрением, восхищением и ужасом...

Внезапно Криос поднял морду, вдохнул неподвижный воздух и издал глухое рычание.

— Что случилось, Криос? — спросил пастух и стремительно поднялся. — Тише, тише, здесь нет никого, — сказал он, пытаясь успокоить животное. Пес улегся.

Мальчик прислушался и спустя некоторое время различил отдаленные звуки. Это было пение флейт, которое чем-то напоминало звучание его флейты, но в то же время было совсем иным. К мелодии добавился ритмичный и мрачный звук, напоминающий раскаты грома в морской дали. Прошло еще немного времени, и Талос услышал отчетливые звуки бесчисленных, гулких шагов: обычно с таким грохотом ходили мессенские пастухи со стадами волов. Вдруг из-за холма слева от Талоса показались они: это были воины!

В дымке пылающего полудня их силуэты выглядели размытыми и особенно грозными. Мелодию, которую он услышал, выводили мужчины во главе колонны: они играли на флейтах под ритмичный бой барабанов и металлический звон литавр.

Это была странная, однообразная и навязчивая музыка. Ее напряженные, вибрирующие ноты пробуждали в душе мальчика неведомые доселе чувства влечения и волнения. Сердце его заколотилось с необыкновенной силой. Следом за музыкантами маршировали тяжеловооруженные воины — гоплиты. Их ноги были защищены бронзовыми наголенниками, торсы — доспехами, а лица закрыты забралами шлемов, украшенных черными и красными гребнями. В левой руке каждый держал большой круглый щит с изображениями сказочных животных и чудовищ, которых Талос помнил по рассказам Критолаоса. Колонна маршировала размеренным шагом, поднимая густые клубы пыли, которая оседала на гребнях, знаменах и согнутых плечах воинов.

Когда первые из них приблизились к Талосу, он почувствовал внезапный прилив страха и ему захотелось убежать. Но какая-то таинственная сила, взывающая из глубин сердца, приковала его к месту. Они маршировали так близко, что если бы Талос протянул руку, то смог бы дотронуться до копий, на которые они опирались при ходьбе.

Талос вглядывался в лица воинов в надежде увидеть, узнать, понять то, что он слышал о них. За масками страшных шлемов он видел широко раскрытые глаза, покрасневшие от пота и ослепляющего солнца. Он видел бороды, покрытые пылью, его ноздри щекотал горький и резкий запах пота и крови. Он видел раны на плечах и руках воинов, темную запекшуюся кровь на ладонях и блестящих от пота ногах, сгустки крови на наконечниках копий. Воины маршировали стремительно, не обращая внимания на назойливых мух, вьющихся вокруг ран и ссадин. Талос сидел с разинутым ртом и завороженно смотрел на этот бесконечный поток. Музыка становилась все тише, словно растворяясь в страшном сне.

Внезапно он почувствовал чье-то тягостное, грозное присутствие. Мальчик встрепенулся и обернулся: он увидел мощную грудь, увенчанную роскошными доспехами; руки, испещренные такими глубокими шрамами, что Талосу они напомнили кору дуба, о которую медведь точит когти; мрачное лицо, обрамленное черной как смоль бородой с редкими серебристыми нитями; стальная рука сжимала длинное ясеневое копье... В черных как ночь глазах искрилась сила мощной, но истощенной души.

— Придержи собаку, мальчик. Или ты хочешь, чтобы ей переломали кости древком копья? Воины устали, они раздражены. Отзови собаку и уходи, тебе здесь не место.

Талос вздрогнул, слово очнувшись ото сна, подозвал собаку и пошел прочь. Когда приходилось ступать на больную ногу, он опирался на посох. Сделав несколько шагов, мальчик остановился и медленно обернулся. Он увидел, что могучий воин застыл на месте с выражением невероятного изумления на лице. Он смотрел на мальчика с отчаянной болью и удивлением, его блестящие глаза были устремлены на хромую ногу Талоса. Закусив нижнюю губу, воин внезапно содрогнулся всем телом, его мощные ноги едва не подкосились. Но он опомнился, закрыл лицо забралом большого шлема с гребнем, поднял щит с изображением дракона и примкнул к хвосту колонны, исчезающей за поворотом.

Напряжение, охватившее Талоса, внезапно ослабло. Мальчик почувствовал, как из глубин сердца поднимается горячий поток слез, переполняет глаза и ручьями льется по щекам и его исхудавшей, костлявой груди. С тропинки, спускавшейся с горы, донесся дрожащий и встревоженный крик старика Критолаоса. Он звал мальчика, ковыляя ему навстречу настолько быстро, насколько позволял возраст и больные ноги.

— Талос, сын мой! — сказал встревоженный старик, обняв мальчика. — Зачем ты это сделал, зачем пришел сюда? Разве ты не знаешь, что тебе здесь не место? Никогда больше не ходи сюда, никогда, обещай мне! Никогда.

Вместе они пошли по тропинке. Тем временем пес собрал стадо и погнал на гору. Вдали, на равнине, длинная колонна воинов входила в городские ворота, словно змея, поспешно заползающая в нору.

Вытянувшись на соломенной подстилке, Талос долго не мог уснуть этой ночью. Он не мог забыть напряженного, страдающего взгляда воина, его руки, сжимавшей копье так сильно, словно он пытался раздавить его. Кем же был этот мужчина со щитом, украшенным изображением дракона? Почему он так пристально смотрел на Талоса? И странная музыка, которая пробудила в сердце Талоса столько чувств, продолжала звучать в его ушах...

Но поздний час в конце концов сомкнул ему веки, и взор воина угас во тьме. Мелодия сделалась нежной, как женское пение, и утешила усталое детское сердце. Сон наконец опустился на темноволосую голову мальчика.

Глава 2

ЛУК КРИТОЛАОСА

— Будь осторожен, мой мальчик, — сказал старик, устремив свой пронзительный взор на Талоса. — Ты прекрасно знаешь, что, если у птицы сломано крыло, она не может летать. — (Талос слушал, сидя на полу рядом с Криосом.) — У людей все иначе. Ты растешь проворным и быстрым, несмотря на изувеченную ногу. Но, видишь ли, я хочу, чтобы ты стал сильнее и крепче сверстников. Посох, который ты держишь в руке, станет твоей третьей ногой, и я научу тебя им пользоваться. Но помни: для того чтобы научиться тому, чему я собираюсь тебя научить, придется напрячь всю твою волю. Теперь ты не будешь просто опираться на посох при ходьбе. Он станет осью, вокруг которой ты будешь вращать все тело, держась за него одной или двумя руками, в зависимости от того, что тебе потребуется сделать.

— Критолаос, зачем ты говоришь мне это? Я и так легко двигаюсь: мой шаг быстр, и я могу догнать ягненка, отбившегося от стада. В походах на высокие пастбища я даже выносливее Криоса, а ведь у него целых четыре лапы!

— Это правда, мой мальчик, но я вижу, что твое тело растет и искривляется, словно тонкое сырое полено, оставленное на солнце. — (Лицо Талоса помрачнело.) — А я не хочу этого. Если это случится, твои движения станут скованными, а кости — твердыми и жесткими, тогда ты не сможешь рассчитывать на свою силу. — Твоя ножка повредилась, когда повитуха извлекала тебя из чрева матери; твоего отца Хиласа растерзал медведь на горе. Он умер у меня на руках. Перед смертью я поклялся ему, что сделаю из тебя настоящего мужчину... Конечно, в каком-то смысле мне это удалось: у тебя стойкий дух, быстрый ум и щедрое сердце. Но я хочу, чтобы ты стал сильным, очень сильным и ловким. Я хочу, чтобы ничто не казалось тебе невозможным.

Старик замолчал и прищурился, словно подыскивая в своем старом сердце новые слова. Он положил руку на плечо мальчика и медленно продолжил речь:

— Талос, ответь честно... Ты опять ослушался моего строгого запрета и спускался в долину к воинам? — (Мальчик опустил глаза.) — Ясно, — сказал старик. — Я так и думал. Кажется, я знаю, почему ты это делаешь.

— Если знаешь, — обиженно перебил его мальчик, — расскажи, потому что сам я не понимаю.

— Тебя завораживает их сила, их мощь... Может быть, в тебе бьется сердце не простого пастуха...

— Ты смеешься надо мной, Критолаос? Кем мы можем быть, если не рабами и пастухами чужих стад?

— Это неправда! — воскликнул старик, и в его глазах блеснул яростный огонь. Жилистая рука, как лапа старого льва, обхватила запястье мальчика. Талос был поражен и смущен. Критолаос медленно отвел руку и кротко опустил глаза, как это делают люди, которых силой научили повиноваться. — Это неправда, — продолжил старик более ровным тоном. — Наш народ знал, что такое свобода; было время, когда мы царствовали в горах и долинах вплоть до западного моря, и на равнинах до мыса Тенарон. Мы разводили огненных коней. Нестор и Антилох, цари Пилоса и Ифомы, сражались бок о бок с Агамемноном под стенами Трои. Когда дорийцы вторглись в эти земли, наш народ бился с отчаянной храбростью. Но в итоге мы покорились... В наших жилах течет кровь воинов: царя Аристомена и царя Аристодема...

— Они мертвы! — воскликнул мальчик. — Мертвы! Как и все воины, о которых ты рассказывал. А мы останемся рабами навеки, понимаешь? Рабами! — (Критолаос устремил на него изумленный и страдальческий взгляд.) — Рабами... — повторил Талос, смущенно понизив голос, — рабами...

Старик промолчал. Мальчик взял его руку и спросил:

— Сколько лет прошло с тех событий, о которых ты говоришь? Слава твоих царей забыта... Я знаю, о чем ты думаешь, знаю, что мои слова удивляют тебя, потому что я всегда слушал твои истории с восхищением... Это прекрасные истории. Но я не ребенок, и твои мечты ранят сердце...

Между ними повисло долгое молчание. Тишину нарушало лишь блеяние стада, доносившееся из загона. Смеркалось. Старик встал и прислушался.

— Что случилось? — спросил Талос.

— Слышишь? Это волки. Они громко выли и в ту ночь... когда ты появился на свет. Но время спаривания не наступило.

— Скоро стемнеет, — сказал Талос. — Пойдем домой.

— Нет, иногда боги посылают людям знаки. Пора рассказать тебе правду, Талос. Сходи в дом, возьми плащ и факел и следуй за мной.

Критолаос направился в сторону леса, темневшего за краем поляны. Старик пошел по извилистой тропинке, петлявшей среди деревьев, и мальчик последовал за ним. Около часа они шли молча, пока не добрались до подножия скалы, густо поросшей мхом. Там лежала груда валунов, которые, наверное, когда-то давным-давно скатились с вершины горы.

— Отодвинь камни, — приказал Критолаос. — Мне с ними не справиться.

Талосу не терпелось увидеть, что за тайну собрался раскрыть старик, и он тут же взялся за нелегкую работу. Камни поросли зеленым мхом с водорослями и все время выскальзывали из рук, но мальчик не сдавался. Через некоторое время факел старика осветил вход в пещеру. Когда наконец Талос отодвинул все камни, он увидел небольшой туннель, ведущий куда-то вниз, под землю; на дне виднелись едва намеченные ступени, покрытые сероватой плесенью.

— Пойдем, — сказал Критолаос и наклонился к отверстию в скале. — Помоги, я боюсь повредить ноги в этом извилистом туннеле.

Талос первым спустился вниз и подал руку Критолаосу. Тот, опершись на мальчика, последовал за ним, стараясь не поскользнуться на грубых ступенях, высеченных в скале. Преодолев их, они добрались до небольшой пещеры. Свод ее был чуть выше человеческого роста, и с него отовсюду капала вода. Сперва пещера показалась Талосу совершенно пустой, но, когда Критолаос осветил один из дальних углов, мальчик увидел, что там стоит огромный деревянный сундук, украшенный бронзовыми пластинами и инкрустацией. Крышка была залита смолой. Старик открыл задвижку и кончиком ножа аккуратно соскоблил смолу.

— Открывай, — приказал он Талосу, застывшему в изумлении.

— Что в сундуке? — спросил мальчик. — Может быть, сокровища, которые ты прятал все эти годы?

— Нет, Талос, в нем нет драгоценностей. Там нечто гораздо более ценное, чем золото и серебро: открой сундук, и сам узнаешь.

Мальчик протянул руку:

— Дай нож.

Старик передал нож, и Талос принялся распечатывать крышку. Она поддавалась с большим трудом, будто ее приварили к сундуку. Когда нож наконец свободно прошел вдоль всего периметра крышки, Талос встал и посмотрел на деда. Старик ответил одобрительным кивком. С неимоверным усилием Талос поднял крышку, прислонив ее к стене пещеры, взял из рук Критолаоса факел и осветил содержимое сундука.

Увидев, что лежит внутри, мальчик потерял дар речи. В сундуке хранился великолепный бронзовый шлем, увенчанный волчьими клыками, тяжелые бронзовые доспехи, украшенные оловом и серебром, меч в ножнах с янтарным эфесом, чеканные наголенники и набедренники и, наконец, большой щит, украшенный изображением волчьей головы. Все было в прекрасной сохранности.

— Невероятно, — промолвил Талос и повернулся к старику. — Как так получилось... Сундук запечатан с незапамятных времен, но доспехи прекрасны, словно новые.

— Присмотрись... Потрогай их, — ответил старик.

Мальчик протянул руку, чтобы дотронуться до восхитительных доспехов.

— Жир, — пробормотал он, — они покрыты жиром... Не ты ли это сделал, дедушка?

— Я. До меня это делали другие люди... Мешок тоже пропитали жиром, прежде чем завязать в последний раз... Открой его, — сказал Критолаос и указал на темный сверток. Ослепленный красотой доспехов, Талос и не заметил мешка. Мальчик лихорадочно потянулся к жесткому, сморщенному мешку, открыл его и извлек огромный лук, полностью покрытый толстым слоем бараньего жира.

— Хорошо, — сказал Критолаос и стал медленно соскабливать жир с лука, используя тыльную сторону ножа. — Хорошо... Он в отличном состоянии. Из него можно стрелять, если им будет управлять умелая рука... — Узкие глаза старика заблестели. — Умелая рука, — повторил он и повернулся к мальчику с внезапной решимостью во взгляде. — Твоя рука, Талос! — Исхудалая, костлявая рука старика, испещренная синими жилами, подала мальчику огромный лук. Талос нерешительно посмотрел на него. — Возьми, мальчик, он твой.

Талос вздрогнул и взял удивительное оружие. Лук был сделан из гладко отшлифованного, отполированного рога. Рукоять была покрыта тончайшим слоем серебра и увенчана волчьей головой. Глубокая выемка с правой стороны свидетельствовала об огромном количестве стрел, которые когда-то были выпущены из лука с невероятной силой. Талоса охватило неимоверное волнение, и в голове завертелись тысячи мыслей. Казалось, что от старинного и грозного оружия исходили таинственные флюиды, которые проникали в душу мальчика и заставляли тело трепетать, как трепещет тростник под дыханием ветра.

— Чей это лук, Критолаос? Чье это оружие? Я никогда не видел ничего подобного, даже у воинов в долине не было такого. Этот лук сделан не из дерева...

— Верно. Он выполнен из рога.

— Но животных с такими длинными рогами не бывает...

— Ты прав, Талос, такие звери не водятся в наших краях... Животное с такими рогами жило более десяти поколений назад на равнинах далекой Азии. Этот лук — подарок царя тех краев...

— Но кому, кому он принадлежал?

Лицо старика приняло торжественное выражение.

— Это лук царя Аристодема, владыки Пилоса и Ифомы, правителя мессенцев, наследника Нестора, пастыря народов...

Критолаос опустил седую голову, а затем взглянул на мальчика. Талос стоял с широко раскрытыми глазами и разинутым ртом.

— Талос, мальчик мой, я так долго ждал этого дня...

— Какого дня, Критолаос? Что ты имеешь в виду? Я ничего не понимаю, мои мысли перепутались.

— Я ждал, когда наконец передам тебе лук царя, — с твердостью ответил старик. — Я последний хранитель этого оружия. До меня несколько поколений илотов ревностно берегли его от посторонних глаз... Оно символ и гордость нашего народа, последнее напоминание о свободе. Настало время открыть эту страшную и бесценную тайну. Я состарился, мои дни сочтены.

Мальчик сжал лук и блестящими глазами уставился на великолепные доспехи в сундуке, затем он посмотрел на Критолаоса.

— Но что же мне делать? Я ничего не знаю даже о нашем народе... Оружие делается для того, чтобы сражаться, не так ли? Не так ли, Критолаос? Я калека, и я всего лишь мальчик. Закрой сундук... Я не могу... Я не знаю... Нет, — продолжил он с решимостью в голосе, — нет, ты зря показал мне это оружие. Оно бесполезно... Никто никогда не сможет стрелять из него.

Старик положил руку на плечо мальчика:

— Успокойся, Талос, успокойся. Ты многого не знаешь, но настанет время, и все поймешь. Однажды кто-то вновь облачится в эти доспехи. Вместе с этим воином царь Аристодем вернется к народу, и мы обретем утраченную свободу. Боги уже знают имя этого героя... А теперь возьми лук, и я научу тебя стрелять из него. Когда меня не станет, лук будет твоим верным и надежным спутником, он защитит тебя от волков и медведей. И даже от людей, Талос, даже от людей.

— Какую опасность могут представлять для меня люди, Критолаос? Я никому не причинил вреда. Кому нужна жизнь калеки-пастуха? — с печалью в голосе спросил он.

— Есть вещи, о которых тебе рано знать, мой мальчик... Наберись терпения, однажды ты все узнаешь. А теперь закрой сундук, нам пора идти.

Талос подошел к сундуку, чтобы закрыть крышку, и посмотрел на оружие. Оно зловеще поблескивало в мерцающем свете догорающего факела. Вдруг Талос протянул руку к эфесу меча.

— Нет, Талос! Нет! — со страхом в голосе закричал старик. — Не трогай его!

— Ты напугал меня, — обиженно ответил Талос. — Почему мне нельзя потрогать его? Это всего лишь меч, хотя он и принадлежал царю.

— Великому царю, Талос. Но дело не в этом, — продолжил Критолаос с серьезным видом, поспешно опустив крышку сундука. — Этот меч проклят!

— Перестань, это твои глупые фантазии. Ты хуже совы: вечно пугаешь нас своим громким уханьем.

— Не шути, Талос, — строго ответил Критолаос. — Ты многого не знаешь. Этим мечом царь Аристодем принес собственную дочь в жертву богам подземного мира, чтобы разбить врагов и освободить народ. Жертва оказалось напрасной... Никто и никогда не осмеливался держать этот меч в руках, и тебе не следует этого делать.

Талос затих в ужасе, потом взял факел из рук старика и провел им по краю сундука, чтобы расплавить смолу и вновь запечатать его. Вместе они вышли из пещеры и вновь замаскировали вход тяжелыми валунами, потом Талос прикрыл их мхом и пошел по тропинке вслед за Критолаосом. Старик продолжал держать в руках факел, от которого остался дымящийся огрызок. Они долго шли молча и наконец оказались на краю поляны. Вдали виднелся их домик, едва освещенный бледными лучами заходившей луны. Когда заскулил Криос, стало ясно, что возвращение не пройдет незамеченным. Критолаос выбросил огарок, остановился и сказал Талосу:

— Придет день, и у меча снова будет хозяин, Талос. Сказано, что воин будет сильным и невинным, движимым такой любовью к народу, что пожертвует голосом крови.

— Где написаны эти слова и кто сказал их? А ты откуда их знаешь? И кто ты на самом деле? — спросил Талос, пытаясь разглядеть глаза старика в полумраке.

— Настанет день, и ты все узнаешь. Это будет последний день в жизни Критолаоса. Пойдем, уже поздно, завтра надо работать.

И старик бодрым шагом направился к дому. Талос шел следом, сжимая в руках большой роговой лук. Лук царя Аристодема.

___________

Ночью Талос долго лежал на своей соломенной подстилке, не смыкая глаз. Тысячи мыслей вихрем проносились в его голове, сердце бешено колотилось, как в тот день в долине, когда с ним заговорил таинственный воин. Он встал, снял со стены лук Критолаоса и крепко сжал обеими руками. Лук был гладким и холодным, как мысль о смерти. Талос закрыл глаза: сердце заколотилось еще сильнее, в висках застучало, и он медленно лег на подстилку. Вот что увидели его закрытые глаза.

...Они увидели на вершине скалистой горы город, окруженный мощными валами с башнями из гигантских каменных валунов. Город, окутанный облаком пыли... Внезапно поднялся порывистый ветер и разогнал густой туман, клубившийся над иссохшими полями. И появились те самые воины, которых Талос видел на равнине. Город, в котором, казалось, не осталось ни души, оцепили тысячи воинов, облаченных в сверкающие доспехи; огромные шлемы скрывали их лица. Воины возникали из-за скал, из-за кустов, вырастали из-под земли, словно призраки, ведомые барабанной дробью, доносившейся неведомо откуда. Их ряды становились все плотнее, шаг — равномернее. Щиты воинов сомкнулись и сформировали бронзовую стену, напоминавшую чудовищные клешни, которые вот-вот стиснут безлюдный город. Страшный круг сжимался, и у Талоса перехватило дыхание. Он пытался открыть глаза, выпустить роговой лук, но тщетно.

Вдруг по городу разнесся отчаянный, страшный крик, громом прокатившийся по окрестностям. Городские стены внезапно ожили, и на них возникли многочисленные воины. Но это были иные воины: странные доспехи покрывали их тела, огромные щиты из бычьих кож свисали с их плеч, а кожаные шлемы не скрывали лиц. Это были лица мужчин, юношей, стариков с седыми бородами... Тем временем к стенам стали прислоняться сотни лестниц, по которым взбирались тысячи вооруженных врагов... Когда они почти поднялись наверх, люди расступились, и на вершине самой высокой башни появился гигантский воин в сияющих бронзовых доспехах. На его поясе висел меч с янтарной рукоятью.

В глазах Талоса помутнело, а сердце забилось медленнее, в такт барабанной дроби. Он стал внимательнее следить за происходящим, но казалось, что временами картина куда-то пропадала... Воин держал на руках безжизненное тело молодой женщины, прикрытое черной тканью. Черная ткань, лепестки крови на груди, облако волос. Как же Талосу хотелось погладить эти нежные бледные губы... Талосу-калеке...

И снова раздались раскаты барабанной дроби, сердце застучало быстрее. Бронзовые воины устремились к городским стенам, напоминая реку, вышедшую из берегов в половодье. Мечи их пробивали огромные щиты из бычьих шкур, пронзали кожаные кирасы. Сотни людей подступали к человеку, который продолжал стоять на самой высокой башне. Он бережно опустил хрупкое тело женщины наземь и бросился на врагов, размахивая мечом с янтарной рукоятью. На него напали со всех сторон, и его захлестнула волна врагов, но он показался вновь, подобно быку, окруженному стаей волков. Затем наступила тишина... Среди дымящихся руин послышались медленные, тяжелые шаги. Мертвы, все мертвы. Облако пыли, нанесенной горячим, удушливым ветром, медленно садилось на изуродованные тела, на разрушенные стены, на падающие башни... На покрытом копотью валуне сидел человек. Это был сгорбленный старик, закрывший ладонями лицо, залитое слезами. Старик поднял седую голову, и Талос увидел лицо, искаженное страданием. Это было лицо Критолаоса!

Лицо Критолаоса, озаренное лучом восходящего солнца, было обращено к Талосу. Старик что-то говорил, но Талос ничего не слышал, будто его разум и чувства еще не возвратились из иного мира. Внезапно он осознал, что сидит на соломенном тюфяке, а Критолаос твердит:

— Пора, Талос, солнце уже взошло, мы должны отвести отару на пастбище. Что с тобой? Ты странный какой-то. Наверное, ты плохо спал и не успел отдохнуть. Пойдем, свежий воздух пойдет тебе на пользу, вода из источника взбодрит тебя. Мама уже налила молока в миску, одевайся и иди к ней, — добавил он и вышел.

Талос вздрогнул и обхватил голову руками. Он осмотрел комнату, ища глазами лук, который давеча отдал ему Критолаос. Но лука нигде не было. Он стал судорожно искать его под соломенным тюфяком и среди козьих шкур, валявшихся на полу: «Неужели это все приснилось? — подумал он. — Но тогда...» Талос отодвинул занавеску, которая отделяла его постель от остальной части дома, и сел за стол перед чашкой молока, налитого матерью.

— Мама, где дедушка? Я не вижу его.

— Он уже ушел, — ответила женщина, — и сказал, что ждет тебя с овцами у верхнего ручья.

Талос торопливо выпил молоко, положил в сумку ломоть хлеба, взял посох и вышел, направляясь быстрым шагом к указанному месту. Верхний ручей струился с горы неподалеку от дома Талоса. Пастухи горы Тайгет назвали его так, чтобы отличать от другого ручья, который протекал по большой поляне, на краю леса, туда они обычно вечером приводили скот на водопой, перед тем как отвести в загоны. Талос стремительно пересек поляну, вошел в лес и свернул на тропу, ведущую вверх. Через пару сотен шагов он увидел Критолаоса: старик гнал отару с помощью верного Криоса. Талос подбежал к нему:

— Дедушка! Послушай, я...

Он не успел договорить.

— Я знаю, ты потерял лук, — улыбнулся в ответ старик и распахнул плащ. — Вот он, мальчик. Лук в надежных руках, как видишь.

— Клянусь Зевсом, дедушка! Утром я везде искал его и ужасно испугался. Почему ты взял его с собой и почему не подождал меня, как обычно?

— Я не хотел, чтобы ты задавал лишние вопросы при матери.

— Выходит, она не должна знать...

— Нет, вчера она прекрасно знала, куда я повел тебя и что хотел показать. Но больше она ничего не знает и не должна знать. Женское сердце — легкая добыча для тревоги. Теперь следуй за мной, — сказал Критолаос и вернулся на тропу, пряча лук под плащом.

Некоторое время они шли бок о бок, пока Талос вновь не заговорил.

— Дедушка, зачем ты взял лук и почему ты его прячешь?

— Первый вопрос справедлив, — ответил старик, — второй — глуп.

— Ладно, илоты не носят оружие, потому что им запрещено. Тем более, что это оружие...

— Особенное и крайне необычное!

— Хорошо. Тогда могу я получить ответ хотя бы на первый вопрос?

— Верно, Талос... Ты имеешь право на ответ, — сказал Критолаос и остановился на тропинке. Криос к тому времени уже понял, куда они идут. Он направил отару по тропинке, ведущей на небольшую травянистую поляну перед верхним ручьем.

— Итак, я хочу, чтобы ты научился обращаться с этим оружием так же искусно, как это делал великий Одиссей.

— Но как это возможно, дедушка, ты уже очень стар, а я...

— Ты просто должен поверить в себя, — сурово ответил Критолаос. — А что касается меня... Поверь, не зря я дожил до этого возраста!

Они вышли на небольшую поляну. Овцы стали мирно пастись на лужайке под присмотром Криоса, притаившегося за кустом. Критолаос огляделся и осмотрел вершины соседних холмов, чтобы убедиться, что вокруг никого нет. Затем он сбросил плащ и передал лук Талосу.

— Выходит, я слишком стар, не так ли? — спросил он язвительным тоном. — Послушай меня, птенец, — продолжил он, подмигнув. — Кто научил великого Ахилла владеть оружием?

— Старый Хирон, кентавр, кажется.

— Правильно. Кто научил великого Одиссея владеть луком?

— Отец его отца, в лесах Эпира.

— Молодец, — удовлетворенно рассмеялся старик. — Я было испугался, что все твои мозги ушли в бороду. Как видишь, опыт старших помогает таким невежественным и тщеславным юношам, как ты, стать доблестными мужами.

Талос почесал подбородок и подумал, что пушок на нем не очень-то напоминает бороду. Затем его лицо приняло серьезное выражение, и он крепко сжал лук обеими руками.

— Не так, ради Геракла! Это не посох, которым ты гоняешь коз в загоне. Аккуратнее. Видишь эту часть, покрытую серебром? Это рукоять. За нее ты должен крепко ухватиться левой рукой. — (Мальчик кивнул и взял лук так, как показал старик.) — Очень хорошо, — продолжил Критолаос. — Правой рукой натягиваешь тетиву, благодаря которой стрела летит вперед.

— Здесь же нет тетивы, — озадаченно сказал Талос.

— Еще бы! Если бы здесь была тетива, лук бы давно пришел в негодность. Тетиву натягивают только тогда, когда нужно стрелять; потом снимают. Если этого не сделать, лук искривится и утратит всю гибкость и мощь. Не переживай, вот тетива. — Он начал рыться в своем мешке. — Я сам ее смастерил из бычьего сухожилия много недель назад втайне от тебя, надо натянуть ее на лук. Будь осторожен! Поставь лук одним концом на землю и крепко держи в вертикальном положении левой рукой... Вот так. Зацепи тетиву за нижнюю петлю и прикрепи другой конец к верхней части лука.

— Она слишком короткая, я не достаю!

— Разумеется! Если бы тетива доставала, у лука не было бы силы, а тебе не хватило бы длины рук, чтобы натянуть ее. Чтобы дотянуться до верхней части, надо согнуть лук. Для этого надо навалиться всем телом на верхний рог. Одновременно правой рукой поднимай верхний край тетивы, чтобы кольцом зацепиться за верхний крючок... Легко, не так ли?

— Легко сказать, — фыркнул мальчик и попытался исполнить указания Критолаоса. — Но эта штука очень жесткая. Лук не сгибается, и вообще... — Талос упал духом и остановился. — ...И вообще, тетиву так трудно натянуть. Ничего себе! Дедушка, если бы я сейчас защищался от настоящих врагов, они бы давно порубили меня на кусочки. А я висел бы себе, как дурак, на этой штуковине, которая не хочет гнуться. Боюсь, ты зря поверил в меня. Ты, может, и похож на Хирона или Лаэрта, но я не великий Ахилл и не доблестный Одиссей. Я Талос-калека.

— Когда ты перестанешь жалеть себя, — пробурчал Критолаос с раздражением, — и хныкать, как ребенок, я покажу тебе еще некоторые вещи, которые ты должен усвоить. Первая из них: не думай, что всему можно научиться легко и сразу. Стрелять из лука, конечно, непросто. Но трудности укрепляют силу духа. Тебе надо тренировать не мышцы, а веру в собственные силы. Довольно болтать, бери лук и слушайся меня, ради Геракла!

Старик произнес речь таким строгим тоном, что Талос и не вздумал возразить; он проглотил комок, застрявший в горле, и левой рукой вцепился в верхний рог, а правой ухватился за тетиву. Крепко сжав зубы, он сосредоточил все силы и уперся левым коленом в лук. Затем напряг мышцы до предела и стал тянуть тетиву, прилагая равномерное и непрерывное усилие.

— Вот так, мальчик, вот так, сожми покрепче! — сказал Критолаос и вдруг вспомнил, как давным-давно произнес те же самые слова. Он увидел детскую ручонку, сжимавшую его указательный палец, протянутый над корзиной младенца... Далекий свет заката, пробивавшийся сквозь дверь. Длинные вечерние тени... Изображение растворилось так же внезапно, как всплыло в памяти старика, и Критолаос увидел потное лицо Талоса. Его покрасневшие глаза радостно сверкали, в левой руке он сжимал прирученный лук, а правой пощипывал тетиву, которая вибрировала и тихо гудела в ответ.

— Ты про это говорил, дед? — спросил Талос с улыбкой. Критолаос уставился на него взволнованным и изумленным взглядом.

— Ты натянул тетиву лука Аристодема, — сказал он с дрожью в голосе.

Мальчик посмотрел на сверкающее оружие, затем поднял счастливый взгляд и встретился глазами со стариком, чей взор увлажнился слезами.

— Лук Критолаоса... — пробормотал он.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как Критолаос взялся обучать Талоса стрельбе из лука. Ни единого дня не обходилось без усердных занятий, которым мальчик всецело отдавался под руководством старика. Хотя Талос нередко поддавался унынию, упорство учителя брало верх. К концу осени, когда первые холода начали подступать к склонам Тайгета, мальчик научился свободно управляться с луком. Благодаря постоянным тренировкам, руки его стали крепкими и мускулистыми, тело налилось силой. Ему едва исполнилось шестнадцать, но выглядел он не мальчиком, а мужчиной.

Критолаос, напротив, угасал. Казалось, что сила, расцветающая в мышцах ученика, покидала уставшее тело старого учителя. Дух его стал стремительно ослабевать из-за непрерывных занятий. Его непрестанно тревожило чувство страха, он боялся, что не успеет исполнить свое предназначение, что времени осталось очень мало. Стремление успеть помогало старику найти силы, необходимые для тренировок с Талосом. Их упражнения становились все сложнее. Занятия проходили в укромных долинах или на полянах, скрытых от посторонних глаз. Талос научился изготовлять стрелы, безупречно их уравновешивать и стрелять с точностью и силой. Поначалу лук из-за длительного бездействия нехотя покорялся Талосу и несколько раз даже чуть было не треснул. Однако упругость его постепенно восстанавливалась: для этого Талос смазывал лук бараньим жиром и прогревал его на огне.

Приближался день главного испытания. Испытания, которое должно было стать инициацией Талоса, доказательством его мужественности. Он радовался тому, что становится сильнее и проворнее. Однако по ночам, когда он долго лежал на своем тюфячке и не мог заснуть, его посещали разные тревожные мысли. Он не мог понять, зачем старик проводил постоянные и порой изнурительные занятия. Критолаос научил его пользоваться не только луком, но и посохом, и кизиловый посох превратился в руках Талоса в гибкое и грозное оружие. Защита стада от разбойников и хищников, вероятно, была довольно веской причиной, но она не могла полностью объяснить необходимость проводить столь усердные тренировки. Сколько Талос ни ломал себе голову, он не мог найти ответа. К тому же его беспокоило стремительное ухудшение здоровья Критолаоса. Старик заметно сутулился и с трудом держался на ногах. Порой казалось, что свет в его усталых глазах вот-вот погаснет.

Глава 3

ЧЕМПИОН

День, на который Критолаос назначил главное испытание, выдался ясным, но очень ветреным.

Они рано встали и быстрым шагом поднялись к верхнему ручью. Талос сбросил плащ и умылся холодной родниковой водой. Затем Критолаос молча подал знак, и юноша взял лук, перекинул через плечо колчан из овчины и отошел шагов на тридцать. Старик подошел к молодому и стройному кизиловому деревцу, ухватился за его верхушку и согнул ее почти до земли. Затем он повернулся к Талосу.

— Внимание! — крикнул он. — Когда отпущу, считай до трех и стреляй. Все понял?

— Да, очень хорошо, — ответил Талос, снимая колчан.

Критолаос задумал чрезвычайно трудное испытание: нужно было попасть в маленькую и быстро движущуюся цель, точно рассчитав силу и направление ветра. Талос взглянул на листву на верхушках деревьев, а затем на мишень, на таком расстоянии казавшуюся крохотной. Он выбрал длинную, довольно тяжелую стрелу и медленно встал в позу стрелка.

— Вот! — крикнул Критолаос, отпустил верхушку дерева и отошел. Верхушка засвистела в воздухе, как плеть, и стала быстро раскачиваться. Талос следил за движениями мишени, затаив дыхание и держа левую руку на рукояти. Затем он выстрелил. Тяжелая, идеально сбалансированная стрела с тупым грохотом пробила кору дерева и упала в траву.

— Я потерпел неудачу. Проклятие! — гневно воскликнул Талос и помчался к еще качавшейся мишени.

— Нет, мой мальчик, ты попал! Во имя Геракла! — сказал вполголоса старик и посмотрел на дерево. — Великий Зевс! Ты попал с тридцати шагов в движущуюся мишень. Да еще и в ветреную погоду. — Критолаос поднял голову и посмотрел на запыхавшегося юношу. — Ты попал, понимаешь? Неужто ты надеялся попасть в середину? Талос, понимаешь, что это значит? У тебя все получилось всего за несколько месяцев...

Старый пастух дрожал от волнения. Было видно, с каким нетерпением он ждал этой минуты. Его ноги тряслись.

— Подожди, помоги мне сесть, мой мальчик. У меня дрожат колени... Подойди, сядь рядом. Вот так. Теперь послушай, мой мальчик: ты станешь великим лучником, таким же великим, как Аякс, сын Оилея, или как Одиссей...

Талос рассмеялся:

— Не забегай вперед, дед. Не кажется ли тебе, что ты слишком много болтаешь своим беззубым ртом? Мне просто повезло! Это была случайность.

— Ах ты, дерзкий маленький сорванец! — воскликнул Критолаос, щуря свое морщинистое лицо. — Я расшибу посох о твою спину, чтобы ты научился уважать старших!

Талос увернулся от палки, которую старик шутливо бросил в него, побежал к лесу и позвал собаку:

— Сюда, Криос! Беги, дурачок, лови меня!

Собака бросилась за юным хозяином, весело лая и виляя хвостом. Это была старая игра, в которую они играли тысячу раз. Не успел пес догнать его, как Талос застыл на месте: около большого букового пня стоял человек, закутанный в тяжелый серый плащ; лицо его скрывалось под капюшоном. Он пристально посмотрел на юношу, затем схватил вязанку хвороста и поспешил прочь. Тем временем подоспел Критолаос, растерянный и запыхавшийся, и взял Талоса за руку.

— В чем дело, дедушка? Неужели ты никогда не видел путников?

Критолаос молча посмотрел на удалявшуюся фигуру в капюшоне и передал Талосу лук.

— Убей его, — холодно приказал Критолаос.

— Ты с ума сошел, зачем мне его убивать? Я даже не знаю, кто он, он не сделал мне ничего плохого.

— Он видел, как ты стрелял из лука. Он не один из нас, он спартанец. Ты должен убить его. Стреляй, пока можешь. — Старик был потрясен и испуган.

— Нет, не могу, — спокойно ответил Талос. — Если бы на меня напали, возможно, я бы выстрелил. Но в спину безоружного человека я стрелять не буду.

В тот день Критолаос долго молчал, несмотря на попытки Талоса успокоить его. Старик был огорчен до глубины души, как будто все его надежды разбились в один миг. Прошло уже несколько дней, а он все не успокаивался. Наоборот, казалось, он тревожился все больше. На пастбище старик принимал бесконечные меры предосторожности и почти перестал брать ученика на тренировки с луком. А если и брал, то искал самые уединенные места, в стороне от тропинок. Словом, он вел себя так, словно чувствовал, что за ним шпионят. Он вздрагивал от любого шороха, и глаза его тут же наполнялись ужасом. Все это очень тревожило Талоса.