Самый жестокий месяц E-Book

Louise Penny

THE CRUELLEST MONTH

Copyright©2007 byLouise Penny All rights reserved

Перевод санглийского Григория Крылова

Иллюстрация на обложке Екатерины Платоновой

ПенниЛ.

Самый жестокий месяц: роман / Луиза Пенни ; пер.с англ. Г. Крылова. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2015.(Звезды мирового детектива).

ISBN978-5-389-09886-2

16+

Роман «Самый жестокий месяц» продолжает серию расследований блистательного старшего инспектора Армана Гамаша — нового персонажа, созданного пером Луизы Пенни, единственного в мире пятикратного лауреата премии Агаты Кристи.

«Самый жестокий месяц» — так сказал поэт об апреле. И чтобы под­держать свою репутацию, этот месяц подвергает старшего инспектора Армана Гамаша суровому испытанию. Вместе со своей командой Гамаш вновь приезжает в деревню Три Сосны, чтобы расследовать загадочнуюсмерть некой Мадлен Фарво. Во время спиритического сеанса, которыйместные жители проводили в старом заброшенном доме, пользующемся дурной славой, Мадлен внезапно умирает. Все считают, что она просто испугалась до смерти, ведь общение с миром призраков никому не проходит даром. Однако Гамаш подозревает, что дело гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Начав расследование, он неожиданно становится объектом яростных нападок в прессе, связанных с одним из его прошлых дел. Теперь ему нужно не только раскрыть предполагаемое убийство, но и обелить свое имя...

©Г. Крылов,перевод, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015 Издательство АЗБУКА®

Посвящается моему брату Робу и его замечательной семье — Оди, Ким, Эдаму и Саре. С любовью

Глава первая

Клара Морроу опустилась на колени в пахучую влажную травуна деревенском лугу и тщательно спрятала пасхальное яйцо, раз­мышляя о воскрешении мертвых, каковым она собиралась за­няться сразу после ужина. Убрав с лица прядку волос, она оста­вила в своей спутанной гриве комочки грязи и какого-то корич­невого вещества, которое, возможно, не было грязью. Жители деревни бродили повсюду с корзинками яркоокрашенных яицв поисках наилучшего места, куда их можно спрятать. Рут Зардо­сидела на скамейке посреди луга и время от времени наобум кидала яйца; впрочем, иногда она прицеливалась и попадала кому-нибудь по затылку или по пятой точке. «Для ее лет и расстроенной психики она удручающе точный снайпер», — подумала Клара.

— Ты сегодня придешь? — спросила Клара, стараясь отвлечь­ старую поэтессу и не дать ей прицелиться в месье Беливо.­

— Ты что, шутишь? И от живых-то не знаешь куда деться. С какой стати еще мертвых воскрешать?

С этими словами Рут бросила яйцо и попала точно в затылок месье Беливо. К счастью, владелец магазина носил матерча­тую кепку. И к счастью, он с большой приязнью относился к седоволосой хулиганке. Рут хорошо выбирала свои жертвы. По­чти всегда это были люди, которые ей симпатизировали.

Как правило, обстрел шоколадными пасхальными яйцаминикому не наносит вреда, вот только яйца были не шоколадными.­Эту ошибку они совершили только раз и больше не повторяли.

Несколькими годами ранее, когда жители Трех Сосен впервые решили устроить охоту за яйцами в пасхальное воскресенье,­ в деревне царило большое оживление. Жители деревни встретились в бистро Оливье за стаканчиком выпивки с сыром бри и разделили между собой пакетики с шоколадными яйцами,которые надлежало спрятать на следующий день. Воздух запол­нился охами и ахами с оттенком легкой зависти. Взрослые люди словно опять стали маленькими. Но настоящее удовольст­вие они собирались получить, увидев лица своих детей. К тому же дети все равно не смогли бы найти все яйца, в особенности те, что были спрятаны за стойкой бара Оливье.

— Они великолепны. — Габри взял крохотного, изящно вылепленного марципанового гуся и откусил ему голову.

— Габри! — Его партнер Оливье выбил остатки гуся из большой руки Габри. — Это же для детей!

— Ты просто хочешь оставить их себе. — Габри повернулсяк Мирне и прошептал так, чтобы было слышно всем: — Прекрасная идея. Геи предлагают шоколадки детям. Дадим повод для разговоров нравственному большинству.

Оливье, светловолосый и застенчивый, зарделся.

Мирна улыбнулась. Она и сама была похожа на громадное рождественское яйцо: черная, круглая, облаченная в великолеп­ный багряно-красный кафтан.

Большинство жителей крохотной деревни, собравшиеся вбистро, сгрудились у длинного бара из полированного дерева, хотя какая-то часть удобно расположилась в креслах, стоящихпо всему залу. Все эти кресла продавались. Бистро Оливье былозаодно антикварным магазином. Бирки висели практически на всем, включая и Габри, — тот вешал на себя бирку, когда чувствовал, что его недооценили и недохвалили.

Стояло начало апреля, и в каминах весело потрескивал огонь,отбрасывая теплый свет на широкие доски соснового пола, пожелтевшие от времени и солнечного света. Официанты сновали­по залу под потолочными балками, предлагая напитки и мягкий­тягучий сыр бри с фермы месье Паже. Бистро находилось в са­мом центре старой квебекской деревни, у деревенского луга. Пообе стороны бистро, соединенные с ним дверями, расположились­магазины, державшие деревню в старых кирпичных объятиях.Универсальный магазин месье Беливо, пекарня Сары, потом само­бистро и, наконец, «Книги Мирны, новые и старые». Три высокие­перекореженные сосны стояли в дальнем конце деревенского луга с незапамятных времен; они напоминали трех мудрецов, ко­торые обрели то, что искали. Из дерев­ни выходили грунтовые дороги, петляющие среди лесов и гор.

Но сами Три Сосны были забытой деревней. Время бурлилои вихрилось, а иногда и натыкалось на деревню, но никогда долго в ней не задерживалось и никогда не оставляло там заметных­ следов. Сотни лет гнездилась эта деревенька среди нагроможде­ния канадских гор, защищенная и упрятанная. Посторонние обнаруживали ее лишь случайно. Иногда усталый путешественник­ с гребня холма вдруг обнаруживал зовущий кружок старых ­домов — этакую канадскую Шангри-Ла1. Часть домов была построена из обветренного плитняка первыми поселенцами, расчистившими землю от деревьев с глубоко вросшими корнями и громад­ных камней. Другие дома были из красного кирпича, ихпостроили лоялисты2, искавшие здесь убежища. У некоторых до­мов были крутые крыши с металлической кровлей, привычным­коньком и широкими верандами — типичные квебекские соору­жения. А в дальнем конце расположилось бистро Оливье, где можно было выпить кофе с молоком, съесть свежий круассан, поболтать с друзьями, погрузиться в атмосферу доброты. Тот, кто обнаруживал Три Сосны, уже не мог их забыть. Но находили эту деревню только потерянные люди.

Мирна посмотрела на свою подругу Клару Морроу, и та высунула язык. В ответ Мирна высунула свой. Клара закатила глаза. То же самое сделала и Мирна, присев рядом с Кларой на мягкий диван перед камином.

— Ты, случайно, не накурилась садовых удобрений, пока я была в Монреале?

— На сей раз нет, — рассмеялась Клара. — У тебя что-то на носу.

Мирна ощупала лицо, нашла что-то, обследовала.

— Мм... Это шоколад или кожа. Есть только один способ узнать­ наверняка.

Она бросила находку в рот.

— Боже! — поморщилась Клара. — И ты еще удивляешься, что у тебя никого нет.

— Я не удивляюсь, — улыбнулась Мирна. — Я и без того полна — мне никто не нужен.

— Неужели? А как насчет Рауля?

— Ах, Рауль, — мечтательно протянула Мирна. — Он был так мил.

— Просто конфетка, — согласилась Клара.

— Вот он меня дополнял, — сказала Мирна. — А потом и кое-кто еще. — Она похлопала себя по животу, большому и объемистому, как и сама женщина.

Их разговор прервал острый как бритва голос:

— Посмотрите-ка на это!

Посреди бистро стояла Рут Зардо, держа шоколадного зайца так, словно это граната. Заяц был сделан из отличного темного шоколада, его длинные уши были настороженно подняты, а мордочка получилась такой реалистичной, что Клара подумала — вот сейчас он пошевелит своими тонкими шоколадными усиками. В лапках зайчик держал сплетенную из белого и молочного шоколада корзинку, в которой лежала дюжина роскош­но раскрашенных шоколадных яиц. Все выглядело очень мило, иКлара взмолилась, чтобы Рут не швырнула в кого-нибудь это шоколадное изделие.

— Это чертов заяц, — прорычала старая поэтесса.

— Их я тоже ем, — сообщил Габри Мирне. — Я был зачат, чтобы есть зайчат.

Мирна рассмеялась и тут же пожалела об этом. Рут обратила на нее свой гневный взгляд.

— Рут... — Клара встала и осторожно приблизилась к поэтес­се, держа стаканчик с виски Питера в качестве взятки. — Отпус­ти зайчика.

Прежде она такого никогда не произносила.

— Если это зайчик, — проговорила Рут, словно обращаясь к умственно отсталому ребенку, — так откуда у него вот это?

Она показала на яйца.

— С каких пор зайцы несут яйца? — гнула свое Рут, глядя наошарашенных жителей деревни. — Вам это не приходило в голову? Откуда они их берут? Предположительно у шоколадных курочек. Этот зайчик, вероятно, спер яйца у шоколадной курочки, которая теперь ищет своих деток. Возмутительно!

Забавно: пока старая поэтесса говорила все это, Клара и в самом деле представила себе шоколадных курочек, которые в отчаянии ищут свои потерянные яйца. Яйца, похищенные пасхаль­ным зайцем.

В этот момент Рут бросила шоколадного зайца на пол, и тот разбился на кусочки.

— О боже! — воскликнул Габри и бросился подбирать то, что осталось. — Я хотел отдать его Оливье.

— Правда? — спросил Оливье, забывший, что сам же и покупал этого зайца.

— Странный какой-то праздник, — зловеще произнесла Рут. — Я его никогда не любила.

— Теперь это взаимно, — сказал Габри, держа разбитого зай­ца, словно любимое раненое дитя.

«Какой же он отзывчивый», — уже не в первый раз подумала Клара. Габри был такой большой, такой огромный, что о его чувствительности легко было забыть. Пока не наступали такие вот мгновения, когда он нежно держал умирающего шоколадного зайца.

— Как мы празднуем Пасху? — спросила старая поэтесса,выхватив из руки Клары стакан с виски Питера и осушив его. —Мы ищем яйца и едим горячие крестовые булочки3.

— Mais4мы и в Святой Томас тоже ходим, — возразил месье Беливо.

— В пекарню Сары ходит больше людей, чем когда-либо появляется в церкви, — отрезала Рут. — Они покупают выпечку, накоторой изображено приспособление для пыток. Я знаю, вы ду­маете, что я сумасшедшая, но, возможно, я здесь единственный здравомыслящий человек.

На этой пугающей ноте она похромала к двери, но у порога повернулась:

— Не давайте этих шоколадных яиц детям. Иначе случится что-нибудь плохое.

И она, как плачущий пророк Иеремия, оказалась права: плохое и в самом деле случилось.

На следующее утро яйца исчезли. Найти удалось только обертки. Поначалу жители деревни подозревали детей постарше. Кое-кто даже думал, что это Рут саботирует праздник.

— Нет, вы только взгляните, — сказал Питер, показывая растерзанную коробку из-под шоколадного зайца. — Отметины зубов. И когтей.

— Значит, это и правда Рут, — пробормотал Габри, забрал у него коробку и стал изучать.

— Посмотрите-ка! — Клара бросилась за оберткой от пасхального яйца, которую понесло ветром по лугу. — Она тоже всяразодрана.

Пробегав все утро в погоне за обертками и восстановив поря­док, большинство обитателей деревни вернулись в бистро Оливье, чтобы согреться у огня.

— Ну что? — обратилась Рут к Питеру и Кларе за ланчем. — Теперь вы понимаете, что грядет?

— Должен признать, это представляется очевидным, — рассмеялся Питер, вгрызаясь в горячий сэндвич: ветчина, копченная в кленовом соке, и рассыпчатый круассан, соединенные расплавленным камамбером.

Вокруг него встревоженно гудели родители, пытавшиеся подкупить плачущих детей.

— Наверное, все дикие животные, обитающие в радиусе ста миль, прошлой ночью побывали в деревне, — сказала Рут, медленно раскручивая ледяные кубики в своем виски. — И пожрали пасхальные яйца. Лисы, еноты, белки.

— Медведи, — добавила Мирна, подходя к столу. — Господи боже, это же ужас. Все эти изголодавшиеся медведи выбираются из своих берлог — после зимней спячки они готовы сожрать что угодно.

— Представляете, как они удивились, увидев шоколадные яйца и зайцев? — сказала Клара, перед тем как отправить в рот очередную порцию рыбной похлебки из ломтиков лосося, морских гребешков и креветок. Она взяла длинный французский батон с хрустящей корочкой и, отломив кусочек, намазала на него особое сладкое масло Оливье. — Бедные медведи, где уж им понять, что за чудо произошло, пока они пребывали в спячке.

— Не все, что происходит, — чудо, — сказала Рут, оторвав взгляд от янтарной жидкости и уставясь в сводчатое окно. — Не все, что возвращается к жизни, должно возвращаться. Такое странное время года. Сегодня дождь, завтра снег. Никакой определенности. Все непредсказуемо.

— Любой сезон непредсказуем, — заметил Питер. — Ураганы­ осенью, снежные бури зимой.

— Ты как раз подтверждаешь то, что я говорю, — сказала Рут. — Ты можешь назвать угрозу. Мы все знаем, чего ожидать в другие сезоны. Но не весной. Весной случаются самые сильные наводнения. Лесные пожары, убийственные морозы, снежные бури, сели. Природа пребывает в раздрае. Может произойти что угодно.

— Но весной случаются и самые прекрасные дни, — возрази­ла Клара.

— Верно. Чудо возрождения. Насколько мне известно, на этой концепции построены целые религии. Но есть вещи, которые лучше бы не возрождались никогда. — Старая поэтесса встала и допила виски. — Еще ничего не закончилось. Медведи вернутся.

— Я бы тоже вернулась, — сказала Мирна, — если бы вдруг нашла шоколадную деревню.

Клара улыбнулась, не сводя глаз с Рут, которая — редкий случай — не излучала злости и раздражения. Вместо них Клара увидела кое-что куда более тревожное.

Страх.

Глава вторая

Рут оказалась права. Каждую Пасху медведи возвращались в по­исках шоколадных яиц. Они, конечно, ничего такого не находи­ли и по прошествии двух-трех лет сдались и вместо этого обосно­вались в лесах вокруг Трех Сосен. Обитатели деревни быстро усвоили правило: на Пасху не уходить далеко в лес и никогда, нив коем случае не становиться между медвежонком и медведицей.­

Все это задумано природой, говорила себе Клара. Но беспокойство все же грызло ее. Они каким-то образом сами накликали это на себя.

И вот Клара снова обнаружила, что стоит на коленях на дере­венском лугу, на этот раз с великолепными деревянными яйцами, которые они теперь использовали вместо настоящих. Эта идея принадлежала Ханне и Рору Парра. Они приехали из Чешской Республики и в том, что касается всяких хитростей с крашеными яйцами, были людьми искушенными.

За зиму Рор выстругивал немалое количество деревянных яиц, а Ханна раздавала их всем, кто хотел их раскрасить. И вскоре люди из всех уголков Восточных кантонов увлеклись изготовлением деревянных яиц. Школьники использовали вырезан­ные из дерева яйца для своих арт-проектов, родители обнаружи­вали в себе скрытые таланты, бабушки и дедушки расписывали яйца сценами из своей молодости. Долгой квебекской зимой они расписывали яйца, а в Страстную пятницу начинали их прятать. Найдя деревянное яйцо, дети обменивали его на настоящее. Или по меньшей мере на шоколадное.

— Ой, посмотрите-ка, — громко проговорила Клара от пруда на деревенском лугу.

К ней подошли месье Беливо и Мадлен Фавро. Месье Беливо наклонился, его длинное худое тело сложилось чуть ли не пополам. В высокой траве обнаружилось гнездо с яйцами.

— Они настоящие, — рассмеялся месье Беливо и развел траву, чтобы показать Мадлен.

— Прекрасно, — сказала Мад, протягивая руку.

— Mais, non, — остановил он ее. — Их мать откажется от них, если вы к ним притронетесь.

Мад тут же отдернула руку и с широкой улыбкой взглянула на Клару. Клара всегда с симпатией относилась к Мадлен, хотя они едва знали друг дружку. Мад жила здесь всего несколько лет, была немного моложе Клары и полна жизненных сил. Еще она была от природы красива, носила короткие темные волосы и смотрела на мир умными карими глазами. Казалось, она все­гда была довольна собой. «А почему бы и нет, — думала Клара. — После всего, что она вынесла».

— Это чьи яйца? — спросила Клара.

Мадлен сделала недоуменное лицо и подняла руки вверх, как бы сдаваясь.

Месье Беливо снова сложился пополам изящным движе­нием:

— Не куриные. Для курицы великоваты. Наверное, утиные или гусиные.

— Вот будет здорово, — сказала Мадлен. — Веселая семейкана деревенском лугу. Когда начинается спиритический сеанс? —спросила она у Клары.

— Вы придете? — Клара была удивлена, хотя и приятно. — И Хейзел тоже будет?

— Нет, Хейзел отказалась. Завтра утром возвращается Софи, и Хейзел говорит, что должна приготовить еду и прибрать в доме, mais, franchement5... — Мадлен заговорщицки подалась к ней. — Она боится призраков. А месье Беливо согласился прийти.

— Мы должны быть благодарны, что Хейзел предпочла кухарить, — сказал месье Беливо. — Она приготовила нам великолепную запеканку.

«Это очень похоже на Хейзел, — подумала Клара. — Всегда в первую очередь думает о других». Клара немного опасалась того,­ что люди будут пользоваться щедростью Хейзел, в особенности эта ее дочурка. Впрочем, это не ее дело.

— Но у нас еще много дел до обеда, mon ami6.

Мадлен одарила месье Беливо широкой улыбкой и слегка прикоснулась к его плечу. Месье Беливо улыбнулся. Он редкоулыбался после смерти жены, а вот теперь улыбнулся, что стало­для Клары еще одним поводом проникнуться уважением к Мадлен. Она наблюдала за тем, как они несут корзинки с пасхальны­ми яйцами в лучах позднеапрельского солнца, льющего недавно возродившийся нежнейший свет на недавно зародившиеся нежные отношения. В ногах высокого, худого и чуть сутулого месье Беливо словно появились пружины.

Клара встала и потянулась всем своим сорокавосьмилетним телом, потом огляделась. На этом поле словно выросли задницы. Все жители деревни стояли внаклонку, пряча яйца. Клара пожалела, что не прихватила альбом для рисования.

В Трех Соснах определенно не было ничего выдающегося,ничего из ряда вон выходящего и вообще ничего такого, что имело значение для Клары, когда она окончила колледж искусств двадцать пять лет назад. Здесь не работал архитектор. Деревня как будто образовалась сама собой под сенью трех сосен, прос­то сама собой выросла из земли с течением времени.

Клара набрала полную грудь душистого весеннего воздуха и посмотрела на дом, в котором они с Питером жили. Кирпичный дом с деревянным крылечком и стенами из плитняка был обращен фасадом к лугу. От калитки к входной двери дома вилась тропинка между яблонями, вот-вот готовыми расцвести. Потом­ Клара обвела взглядом другие дома вокруг деревенского луга. Дома в Трех Соснах, как и их обитатели, были коренас­тыми, закаленными средой обитания. Они могли выдержать военную осаду, утрату и скорбь. И из этой среды возникало сообщество великой доброты и сострадания.

Клара любила Три Сосны. Дома, магазины, луг, многолетние­ сады и даже дороги, напоминающие стиральную доску. Ей нравилось то, что Монреаль находится всего в двух часах езды на север, а до американской границы на юге вообще рукой подать. Но больше всего она любила людей, которые в эту и другие Страстные пятницы прятали деревянные яйца для детей.

Пасха была поздняя — стоял конец апреля. С погодой им не всегда так везло. По меньшей мере один раз деревня проснулась­ в пасхальное воскресенье и обнаружила, что завалена тяжелым весенним снегом, засыпавшим нежные почки и разрисованные яйца. Нередко стоял колючий холод, и жителям приходилось забегать в гостеприимное бистро Оливье, чтобы выпить горячего сидра или горячего шоколада, обхватив дрожащими, замерзшими пальцами теплую кружку.

Но не сегодня. В этом апрельском дне было какое-то неясное­ великолепие. Это была идеальная Страстная пятница, солнечная и теплая. Снег сошел даже в тенистых местах, где он обычно задерживается. Начала пробиваться травка, вокруг деревьев образовался ореол нежнейшей зелени. Создавалось впечатление, что аура Трех Сосен вдруг стала видимой: сплошной золотистый свет с мерцающим зеленым обрамлением.

Сквозь землю начинали пробиваться луковицы тюльпанов, и вскоре деревенский луг обещал покрыться весенними цветами: темно-синими гиацинтами, колокольчиками, нарциссами, весело покачивающими головкой, подснежниками и пахучими ландышами, — и тогда деревня наполнится ароматами и ощущением радости.

В эту Страстную пятницу в Трех Соснах пахло свежей землей и обещанием. А еще, может, двумя-тремя червяками.

— Что бы ты ни говорил, я все равно никуда не пойду.

Клара услышала этот взволнованный и сердитый шепот, стояна четвереньках в высокой траве у пруда. Она не видела, кто говорит, но понимала, что человек находится, видимо, по другую сторону травы. Это была женщина, говорила она по-французски,но тон голоса был такой напряженный и расстроенный, что Клара не смогла его идентифицировать.

— Это всего лишь спиритический сеанс, — проговорил мужской голос. — Будет забавно.

— Да это же настоящее святотатство. Спиритический сеанс в Страстную пятницу?

Последовала пауза. Клара чувствовала себя неловко. Не из-за того, что подслушивала, просто у нее начали затекать ноги.

— Да брось ты, Одиль! Ты даже нерелигиозна. И что может случиться?

«Одиль?» — подумала Клара. Она знала только одну Одиль —Одиль Монманьи. И та была...

Женщина снова громко зашептала:

Зимы морозные укусы и майский жук — Все оставляет в жизни след, И слышит этот скорбный звук И тот, кто юн, и тот, кто сед.

После чего наступило потрясенное молчание.

...очень плохим поэтом, закончила свою мысль Клара.

Одиль декламировала торжественным тоном, словно эти слова отражали нечто большее, чем поэтический дар.

— Я буду за тобой приглядывать, — сказал мужчина.

Теперь Клара узнала и его. Жиль Сандон, бойфренд Одиль.

— Объясни, зачем тебе туда надо, Жиль?

— Да так, просто забавно.

— Потому что она там будет?

Наступила тишина, нарушаемая лишь стоном Клариных ног.

— Ты же знаешь, что и он там будет, — не отступала Одиль.

— Кто?

— Ты знаешь кто. Месье Беливо, — сказала Одиль. — У меня­плохое предчувствие, Жиль.

Последовала еще одна пауза, потом заговорил Сандон, низким ровным голосом, словно он предпринимал громадные усилия, чтобы подавить в себе все эмоции:

— Не волнуйся. Я его не убью.

Клара начисто забыла о своих ногах. Убить месье Беливо? Да кому такое в голову могло прийти? Старый владелец магазина никого в жизни и на цент не обсчитал. Что может иметь против него Жиль Сандон?

Услышав, что они уходят, Клара выпрямилась, преодолевая боль, и посмотрела им вслед. Фигура Одиль напоминала грушу,­и шла она чуть покачиваясь. Жиль был громадиной и всем своим видом напоминал медведя, а его узнаваемая рыжая борода была видна даже со спины.

Клара посмотрела на свои потные ладони, сжимавшие деревянные пасхальные яйца. Веселенькие краски впитались в кожу.­

Внезапно спиритический сеанс, который казался забавной идеей несколько дней назад, когда Габри повесил в бистро объявление, извещавшее о приезде знаменитого экстрасенса мадам Айседоры Блаватски, стал видеться по-другому. Клара почувст­вовала, как на место радостного предвкушения пришел страх.

Глава третья

Мадам Айседора Блаватски в тот вечер была сама не своя. На самом деле она была вовсе не мадам Айседора Блаватски.

— Прошу вас, называйте меня Жанна. — Эта похожая на мышь женщина стояла в центре второго зала бистро и протягивала руку. — Жанна Шове.

— Bonjour, Madame Chauvet. — Клара улыбнулась и пожала вялую руку. — Excusez-moi7.

— Жанна, — напомнила ей женщина еле слышным голосом.

Клара шагнула к Габри, который предлагал гостям блюдо с копченым лососем. Зал начинал понемногу заполняться.

Габри протянул блюдо Кларе:

— Немного лосося?

— Кто она? — спросила Клара.

— Мадам Блаватски, знаменитый венгерский экстрасенс. Тычто, не чувствуешь ее энергетику?

Кларе помахали Мадлен и месье Беливо, она ответила им темже, потом посмотрела на Жанну, которая, судя по ее виду, готова была упасть в обморок, если бы кто-то ее освистал.

— Я определенно чувствую что-то, юноша, и это чувство — раздражение.

Габри Дюбо разрывался между двумя чувствами: с одной стороны, он испытал удовольствие, услышав подобное обращение к себе, а с другой — в этом обращении было что-то оскорбительное.

— Это не мадам Блаватски. Она даже не прикидывается ею. Ее зовут Жанна как-то там, — рассеянно сказала Клара, кладя кусочек лосося на черный хлебец. — Ты нам обещал мадам Блаватски.

— Ты даже не знаешь, кто такая мадам Блаватски.

— По крайней мере, я могу отличить мадам Блаватски от не мадам Блаватски.

Клара кивнула и улыбнулась маленькой женщине средних лет, стоявшей посреди комнаты в некотором замешательстве.

— А ты бы пришла, если бы знала, что она — экстрасенс? — Габри качнул блюдом в сторону Жанны.

С блюда скатился каперс и потерялся в пушистом восточном ковре.

«Ну почему мы никогда не учимся? — вздохнула про себя Клара. — Каждый раз, приглашая гостя, Габри устраивает нечто­ запредельное. Что-нибудь вроде того чемпиона по покеру, который увез все наши деньги, или певца, в сравнении с которым даже Рут — настоящая Мария Каллас. И как бы ни были катастрофичны эти устраиваемые Габри мероприятия для жителей деревни, еще худшим злом они оборачиваются для ничего тако­го не ожидающих гостей, оказавшихся в центре загулявших Трех Сосен, тогда как они хотели всего лишь провести немного времени среди деревенского покоя».

Она посмотрела на Жанну Шове: та оглядывала комнату, отирала ладони о свои синтетические брюки и улыбалась порт­рету над пылающим камином. Прямо на глазах у Клары она словно бы исчезла. Это был настоящий трюк, хотя вряд ли он что-то говорил о ее способностях экстрасенса. Клара не испыты­вала к ней добрых чувств. И о чем только думал Габри?

— О чем ты думал?

— Что ты имеешь в виду? Она экстрасенс. Сама мне сказала, когда регистрировалась в гостинице. Ты права, она не мадам Блаватски. И не из Венгрии. Но она умеет предсказывать бу­дущее.

— Постой-ка... — В голову Клары закрались подозрения. — Она хоть знает, что ты запланировал этот вечер?

— Я уверен, что она интуитивно это поняла.

— Ну да, когда стали собираться люди. Габри, как ты мог так с ней поступить? Как ты мог так поступить с нами?

— С ней все будет в порядке. Ты посмотри на нее. Она уже раскрепощается.

Мирна принесла Жанне Шове стакан белого вина, и та выпи­ла его залпом, словно воду перед совершением чуда. Мирна посмотрела на Клару и вскинула брови. Еще немного — и Мирне самой придется проводить сеанс.

— Спиритический сеанс? — спросила Жанна минуту спус­тя, когда Мирна поинтересовалась у нее, чего им следует ожидать. — А кто будет его проводить?

Все глаза обратились на Габри. Он преувеличенно аккуратно поставил блюдо с лососем на столик и подошел к Жанне. Рядом с крупной фигурой Габри, излучавшего природный энтузиазм, эта невзрачная женщина как будто усохла еще больше и стала похожа на вешалку. По предположению Клары, ей было около сорока. Свои тускло-каштановые волосы она, видимо, стригла сама. Глаза у нее были голубые, словно выцветшие, а одежда явно куплена на распродаже. Клара, которая, будучи художницей, большую часть жизни провела в нищете, быстро определила это наметанным взглядом. У нее мелькнула мысль: почему Жанна приехала в Три Сосны и платит за номер в гос­тинице Габри, пусть и дешевой, но далеко не бесплатной?

Жанна больше не казалась испуганной — всего лишь рас­терянной. Кларе хотелось подойти и обнять эту миниатюрную женщину, защитить ее от того, что грядет. Ей хотелось угостить Жанну хорошим горячим обедом, дать возможность принятьтеплую ванну, окружить добротой, — может быть, это укрепит ее.

Клара оглядела зал. Питер категорически отказался идти сюда, назвав это шарлатанством. Но перед тем как она ушла, он задержал ее руку на секунду дольше, чем необходимо, и попросил быть осторожной. Клара улыбалась, шагая под звездами вокруг деревенского луга в приветливое бистро. Питер воспитывался в строгих англиканских традициях, и у него такие вещи вызывали неприятие. И даже пугали его.

За обедом они немного поговорили об этом, и Питер предска­зуемо отстаивал точку зрения, что это помешательство.

— Ты хочешь сказать, что я помешанная? — спросила Клара.­

Она знала, что ничего подобного он в виду не имел, но ей нравилось видеть, как он ежится. Питер поднял голову в гус­тых кудрях с обильной сединой и сердито посмотрел на жену. Высокий и стройный, с греческим носом и умными глазами, он напоминал президента банка, а не художника. И тем не менее он был художником. Правда, художником, потерявшим связь со своим сердцем. Он жил в абсолютно рациональном мире, где все необъяснимое было помешательством, либо глупостью, либо­безумием. Эмоции были безумием. Кроме такой эмоции, как его любовь к Кларе, которая была абсолютной и всепоглощающей.

— Нет, помешанная эта ваша экстрасенс. Она шарлатанка. Общение с мертвыми, предсказание будущего. Дребедень. Мошенничество старее самой старой книги.

— Какой книги? Библии?

— Не играй со мной в эти игры, — остерег ее Питер.

— Нет, правда. В какой книге говорится о превращениях воды в вино, хлеба в плоть? Или о волшебстве типа хождения по воде? Или о том, как расступаются воды моря, как слепые начи­нают видеть, а калеки — ходить?

— Это были чудеса, а не волшебство.

— Вот оно что...

Клара кивнула, улыбнулась и продолжила есть.

Так и получилось, что на спиритический сеанс Клара заявилась в компании Мирны. Мадлен и месье Беливо тоже пришли. За ручки они не держались, но в любую минуту были готовы. Его длинная рука в свитере касалась ее руки, и та не отстранялась. В очередной раз Клара поразилась: насколько же привлека­тельна Мадлен. Она принадлежала к тому типу женщин, с которыми хотят дружить другие женщины и которых мужчины хотят заполучить в жены.

Клара улыбнулась месье Беливо и зарделась. Уж не потому ли, что застала их в интимный момент, когда чувства, которые лучше держать при себе, прорываются наружу? Она подумала минуту-другую и поняла, что этот румянец больше связан с ней, чем с ним. Она стала иначе относиться к месье Беливо, случайно подслушав Жиля этим днем. Тихий бакалейщик превратился из человека приятного и добродушного в загадку. Кларе не нравилась эта трансформация. И сама себе она не нравилась из-за того, что слухи оказывали на нее такое сильное влияние.

Жиль Сандон стоял перед камином, энергично впитывая тепло задней частью своих обширных джинсов. Он был такой громадный, что почти целиком загораживал собой камин. Одиль Монманьи принесла ему стакан вина, и Жиль рассеянно взял его, предпочитая сосредоточить свое внимание на месье Беливо, который как будто не замечал этого.

Клара всегда симпатизировала Одиль. Они были одного возраста, обе посвятили себя искусству: Клара в качестве художника, Одиль — как поэтесса. Она заявляла, что работает над эпической поэмой — одой англичанам в Квебеке, что вызывало подозрения, поскольку сама она была француженкой. Клара на всю жизнь запомнила чтения, на которых она побывала в Коро­левском канадском легионе в Сен-Реми. Туда были приглашены все местные писатели, включая Рут и Одиль. Рут читала первой из своей жесткой поэмы под названием «Обращение к прихожанам».

Завидую: ваш монолит — Собрание благих молитв. Как я завидую, о да, Легко вам вместе, без труда Живется так. И не понять, Как я одна могу стоять.

Потом наступила очередь Одиль. Она вскочила со стула и тут же принялась читать свое.

Идет весна, шмелиный гул, Земля пускается в загул, Рассет бёрбанк8 и стрелостой Стынь зимнюю зовут на бой, И лето будет за весной.

— Замечательное стихотворение, — солгала Клара, когда всезакончили и собрались около бара, чувствуя острую потребность­выпить. — Мне вот что любопытно. Рассет бёрбанк я еще знаю, но вот о стрелостое никогда не слышала.

— Я его сочинила, — радостно сообщила Одиль. — Мне нужно было слово, которое рифмовалось бы с «бой» и «весной».

— А «зверобой» вас не устроило? — спросила Рут.

Клара кинула на нее предостерегающий взгляд, но Одиль взвесила это предложение:

— Боюсь, звучит недостаточно сильно.

— И верно, куда уж ему равняться со «стрелостоем», — сказа­ла Рут Кларе и снова обратилась к Одиль: — Что ж, я, безуслов­но, чувствую себя обогащенной, чтобы не сказать оплодотворенной. Единственный поэт, с кем я могу вас сравнить, — это Сара Бинкс9.

Одиль, никогда не слышавшая о Саре Бинкс, почувствовала, что ее культурный кругозор ограничен образованием, которое признавало только франкоговорящий гений. Она понимала, что Сара Бинкс, вероятно, величайшая английская поэтесса. Этот комплимент от Рут Зардо послужил мощным стимуломдля творчества Одиль Монманьи, и когда в их магазине «Ля мезон биоложик» в Сен-Реми выдавались тихие моменты, она доставала свою потрепанную, растерзанную школьную тетрадку и записывала туда новое стихотворение, иногда даже не дожидаясь вдохновения.

Клара, у которой были свои художнические терзания, находила у себя и Одиль общие черты и подбадривала ее. Питер, ра­зумеется, считал Одиль чокнутой, но Клара знала, что это не так.Нередко великих людей в искусстве определяет не гениальность, а стоицизм. Одиль была стоиком.

Ввосьмером они собрались в уютном втором зале бистро, чтобы в эту Страстную пятницу приступить к воскрешению. Правда, пока было неясно, кто это будет делать.

— Только не я, — отказалась Жанна. — Я думала, что экстра­сенс — кто-то из вас.

— Габри? — обратился Жиль Сандон к хозяину заведения.

— Но вы сказали мне, что умеете предсказывать будущее, — умоляющим тоном обратился Габри к Жанне.

— Это так. Карты Таро, руны и всякое такое. Я не общаюсь с мертвыми. По крайней мере, не часто.

«Забавно, — подумала Клара. — Если долго ждать, то можно услышать очень странные вещи».

— Не часто? — переспросила она.

— Иногда, — признала Жанна, слегка отстраняясь от Клары,­ словно опасаясь нападения.

Клара притворно улыбнулась и постаралась выглядеть менее напористой, хотя этой женщине и шоколадный заяц показался бы напористым.

— Не могли бы вы сделать это сегодня? Пожалуйста! — попросил Габри.

Задуманная им вечеринка рушилась на глазах.

Крохотная, похожая на мышку, хрупкая Жанна стояла в середине их кружка. И тут Клара увидела, как что-то промельк­нуло на лице этой серой женщины. Улыбка. Нет. Ухмылка.

Глава четвертая

Хейзел Смит развила бурную деятельность в своем уютном, хотя и тесноватом доме. Ей нужно было переделать миллион вещей до возвращения ее дочери Софи из Университета Куинс. Накроватях уже лежали чистые, хрустящие простыни. Печеные бобы медленно готовились, хлеб поднимался, холодильник был набит до отказа любимой едой Софи. Наконец Хейзел рухнулана неудобный, набитый конским волосом диван в гостиной, чувствуя каждый день из всех прожитых ею сорока двух лет и даже чуть больше. Старый диван, казалось, весь был утыкан крохотными иголочками, которые впивались во все, что садилось на них, словно хотели скинуть с себя этот груз. И тем не менее Хейзел любила этот диван, может быть, потому, что больше никто его не любил. Она знала, что он набит не только конским­волосом, но и воспоминаниями, иногда столь же колючими,как и волос.

— Неужели он все еще на своем месте, Хейз? — рассмеялась Мадлен несколькими годами ранее, когда впервые после приезда вошла в эту тесную комнату.

Поспешив к старому дивану, Мадлен взгромоздилась на него, перегнулась через спинку, словно забыла, как надо сидеть, и предъявила ошарашенной Хейзел свою поджарую задницу.

— Вот это да! — раздался приглушенный голос Мад: голова ее находилась между диваном и стеной. — Помнишь, как мышпионили за твоими родителями, спрятавшись за спинкой этого дивана?

Хейзел забыла об этом. Еще одно воспоминание в дополнение к прежним, связанным с этим мягким диваном. Внезапнораздался громкий смех, и Мадлен, как девчонка, какой она была­когда-то, крутанулась, села лицом к Хейзел и протянула ей руку. Хейзел, двинувшись вперед, увидела что-то в тонких пальцах.­Что-то незапятнанное и белое, похожее на небольшую обесцвеченную кость. Хейзел остановилась, испугавшись того, что произвел на свет божий этот диван.

— Это тебе, — сказала Мадлен и осторожно положила небольшой подарок на ладонь Хейзел.

Мадлен сияла — другого слова и не подобрать. Ее бритая голова была повязана косынкой, брови неумело подведены, отчего вид у нее был слегка удивленный. Но, несмотря на все это, Мадлен сияла. И унылая комната наполнялась ее необыкновен­ной радостью.

Они не виделись двадцать лет, и Хейзел помнила каждое мгновение их юношеской дружбы, но почему-то забыла, какоживала в присутствии Мадлен. Она посмотрела на свою ладонь.­Это была не кость, а скрученная записка.

— Все эти годы она пролежала в диване, — сказала Мадлен. — Ты только представь. Столько лет прошло! Наверное, ждала нас. Ждала этого мгновения.

Теперь Хейзел вспомнила, что Мадлен всегда распространяла вокруг себя волшебство. А там, где было волшебство, случались и чудеса.

— Где ты ее нашла?

— Там. — Мад махнула рукой, показывая за спинку дивана. — Ты как-то раз вышла в туалет, а я ее засунула в дырочку.

— В дырочку?

— Дырочку, просверленную авторучкой.

Глаза Мадлен сверкали, когда она показывала, как проделала дырочку в диване авторучкой, и Хейзел вдруг поймала себяна том, что смеется. Она представила себе, как эта девчонка просверливает сие драгоценное владение ее родителей. Мадлен была бесстрашной. Если Хейзел была в классе старостой, то Мадлен всегда опаздывала на уроки — выбегала покурить в лесок.

Хейзел посмотрела на крохотный белый цилиндрик у себя наладони — оставаясь два десятилетия в чреве дивана и не подвергаясь воздействию света, он сохранился в своей первозданной чистоте.

Наконец она развернула его. Хотя и знала, что у нее есть основания опасаться этой бумажки. Потому что слова, написанные там, немедленно и полностью изменили ее жизнь. Яркими синими чернилами на бумаге было начертано круглыми буквами одно простое предложение.

«Я тебя люблю».

Хейзел боялась встретиться взглядом с Мадлен. Оторвав глаза от крохотной записки, она посмотрела вокруг и увидела, что ее гостиная, еще сегодня утром такая унылая, вдруг потеплела и стала уютной, а выцветшие краски обрели сочность. А когда ее взгляд дошел до Мадлен, произошло чудо. Прежде она была одна, а теперь их стало двое.

Мадлен уехала в Монреаль заканчивать курс лечения, но при первой же возможности вернулась в этот деревенский домик в окружении пологих холмов, лесов и полей, поросших весенними цветами. Мадлен обрела дом. Как и Хейзел.

Хейзел взяла штопку с дивана. Ее беспокоило, очень беспокоило то, что происходит в бистро.

Они обратились к рунам — древним нордическим знакам, предсказывающим будущее. Судя по руническим камням, Клара была быком, Мирна — сосновым факелом, Габри — свечкой, хотя Клара сказала ему, что руна означает «сучка».

— Ты смотри, как все верно, — заметил впечатленный Габ­ри. — Даже Господь знает, что ты — бык.

Месье Беливо залез в маленькую плетеную корзиночку и извлек оттуда камень, на котором был нарисован символ алмаза.

— Брак, — высказал предположение месье Беливо.

Мадлен улыбнулась, но промолчала.

— Нет, — возразила Жанна. — Это бог Инг.

— Дайте-ка я попробую, — вызвался Жиль Сандон.

Он засунул в маленькую корзинку свою мощную, мозолистую руку и вытащил ее сжатой в кулак. Когда он раскрыл кулак, все увидели камень с буквой R. Кларе это показалось немного похожим на деревянные яйца, которые они прятали для детей. Эти яйца тоже были раскрашенными символами. Но яйца символизировали жизнь, тогда как камни были символами смерти.

— Что это значит? — спросил Жиль.

— Это означает верховую езду. Приключение, путешест­вие, — сказала Жанна, взглянув на Жиля. — Нередко сопровож­дается трудом. Тяжелой работой.

— А что-нибудь новенькое?

Одиль рассмеялась, а вместе с ней и Клара. Жиль всю жизнь делал тяжелую работу, и по его сорокапятилетнему телу было видно, что немалое количество этих лет он провел на лесоповале. Мощное тело, руки в кусочках лейкопластыря и почти все­гда в синяках.

— Но вы достали его вверх ногами, — сказала Жанна, положив руку на камень в мягком центре ладони Жиля, окруженном горками мозолей. — R перевернуто.

За этим последовало молчание. Габри, прочитав небольшую брошюрку, посвященную рунам, обнаружил, что его камень­ означает «свечка», а не «сучка», и стал спорить по этому поводу с Кларой, грозясь урезать количество потребляемого ею кофе с молоком и красного вина. Теперь эти двое подошли к другим и присоединились к разговору, кружок стал еще плотнее и теснее.

— И что это значит? — спросила Одиль.

— Это означает трудную дорогу впереди. Предупреждает, что нужно быть осторожнее.

— А что означал его камень? — Жиль показал на месье Беливо.

— Бог Инг? Он символизирует плодовитость, мужественность. — Жанна улыбнулась, глядя на спокойного, мягкого бакалейщика. — А еще это серьезное напоминание о том, что необходимо уважать все естественное.

Жиль издал неприятный, самодовольный смешок.

— Теперь пусть Мадлен, — предложила Мирна, стараясь снять напряжение.

— Отлично. — Мад засунула руку в корзиночку и извлекла оттуда камень. — Мой камень наверняка скажет, что я бессердеч­ная эгоистка. П. — Она улыбнулась, глядя на символ. — Это удивительно, потому что мне и в самом деле хочется пи-пи.

— Этот знак символизирует радость, — объяснила Жанна. — Но знаете, что еще?

Мадлен задумалась. На глазах у Клары огромная энергия, исходящая от этой женщины, стала таять, уменьшаться. На мгновение Мадлен словно согнулась пополам.

— Эта буква тоже перевернутая, — сказала она.

Хейзел штопала драный носок, но мысли ее витали где-то далеко. Она посмотрела на часы. Половина одиннадцатого. «Еще рано», — сказала она себе.

Ей было любопытно, что сейчас происходит в бистро в Трех Соснах. Мадлен предложила ей тоже пойти, но Хейзел отказалась.

— Только не говори мне, что боишься, — поддразнила ее Мадлен.

— Ничего я не боюсь. Просто это глупости — пустая трата времени.

— Не боишься призраков? Значит, ты смогла бы переехать в дом рядом с кладбищем?

Хейзел подумала и ответила:

— Вероятно, нет. Но только потому, что его потом трудно было бы продать.

— Ты, как всегда, практична, — рассмеялась Мадлен.

— Ты веришь, что эта женщина может общаться с мертвыми?­

— Не знаю, — пожала плечами Мад. — Откровенно говоря, я об этом не думала. Просто это кажется забавным.

— Многие люди верят в призраков, в дома, посещаемые привидениями, — сказала Хейзел. — Я читала об одном таком на днях. Это было в Филадельфии. Там является монах, а посетители видят на лестницах человеческие тени. И еще что-то было... не помню что. У меня мурашки поползли по коже. Ах да. Холодная точка. Прямо у большого старого кресла. И тот, кто в него садится, умирает, но не прежде, чем увидит призрак старухи.

— Ты вроде бы сказала, что не веришь в призраков.

— Я не верю, но многие другие верят.

— В большинстве культур есть понятие «духи», — кивнула Мадлен.

— Но мы ведь не о них говорим, верно? Мне кажется, тут есть различие. Призраки — они зловещие, коварные. В призраках есть что-то мстительное и злобное. Не думаю, что такими вещами стоить шутить. А здание, в котором находится бистро, было построено не одну сотню лет назад. Один Господь знает, сколь­ко народу там умерло. Нет. Я останусь дома, посмотрю немного телевизор, отнесу обед соседке — бедной мадам Беллоус. И буду избегать призраков.

Сидя при свете единственной лампы в гостиной, Хейзел вспоминала этот разговор, и у нее кровь стыла в жилах, словно рядом с ней обосновался призрак, создав холодную точку. Она встала и включила все лампы. Но комната осталась тусклой. Без Мадлен дом как будто увядал.

При включенном свете она больше не видела, что происходит­ за окном, — видела лишь собственное отражение в стекле. По крайней мере, она надеялась, что это ее отражение. Хейзел видела женщину средних лет, сидящую на диване в длинной юбке и жакете оливкового цвета, со скромной ниткой жемчуга на шее. Это вполне могла быть ее мать. А может, это и была ее мать.

Питер Морроу стоял на пороге мастерской Клары, вглядываясь в темноту. Он вымыл посуду, почитал, сидя перед камином в гостиной, а когда ему это наскучило, решил провести часок в собственной мастерской — поработать над новой картиной.­ Он прошел по кухне в другую часть их маленького дома, намереваясь открыть дверь своей мастерской и войти туда.

Почему же он остановился перед открытой дверью в мастер­скую Клары?

Там было темно и очень тихо. Он слышал, как бьется его сердце. Руки у него были холодные. Он вдруг понял, что задерживает дыхание.

Это действие было таким простым, даже естественным.

Он протянул руку и щелкнул выключателем. А потом вошел.­

Они сидели кружком на деревянных стульях. Жанна сосчитала присутствующих и пришла в замешательство:

— Восемь — плохое число. Нам не стоит этого делать.

— Что значит «плохое» число? — спросила Мадлен, у которой вдруг тревожно забилось сердце.

— Оно идет сразу после семи, — сказала Жанна так, будто это что-то объясняло. — Восьмерка образует знак бесконечности. — Она начертила пальцем в воздухе невидимый знак. — Энергия ходит по кругу. Ей некуда вырваться. Она злится, разочаровывается и набирает огромную силу. — Она вздохнула. —Это очень нехорошо.

Все лампы были выключены, единственный свет давал камин, где потрескивал огонек, отбрасывая на всех пляшущие тени. Кто-то сидел спиной к огню, остальные образовывали ряд встревоженных лиц, словно отделенных от тела.

— Я хочу, чтобы вы выкинули все из головы.

Голос Жанны звучал низко, гулко. Лица ее они не видели.Она сидела спиной к огню. У Клары создалось впечатление, чтоЖанна села так специально. А впрочем, может, и нет.

— Дышите глубоко, выпустите из себя все тревоги и заботы. Привидение чувствует энергию. Любая негативная энергия только привлечет злонамеренных привидений. Мы должны наполнить бистро позитивной, любящей добротой, чтобы привлечь хороших привидений.

— Черт, — прошептал Габри. — Это была плохая идея.

— Заткнись, — прошипела Мирна, сидящая рядом с ним. — Думай о хорошем, идиот. И поскорее.

— Мне страшно, — прошептал он.

— А ты прекрати бояться. Отправляйся в свое любимое мес­то, Габри, в любимое место, — проскрипела Мирна.

— Вот мое любимое место! — отрезал Габри. — Забери ее первой, привидение, она большая и сочная. Пожалуйста, не трогай меня.

— Ты свечка, — сказала Мирна.

— Прошу тишины, — проговорила Жанна таким властным голосом, какого Клара в жизни не слышала. — Если вдруг раздастся неожиданный громкий звук, я хочу, чтобы вы тут же все взялись за руки. Ясно?

— Зачем? — прошептал Габри, обращаясь к Одиль, сидевшей­от него по другую сторону. — Она ждет чего-то нехорошего?

— Ш-ш-ш, — прошипела едва слышно Жанна, и все разговоры смолкли. Даже дыхание замерло. — Они идут.

Все сердца прекратили биться.

Питер вошел в мастерскую Клары. Он заходил сюда сотни раз и знал, что она не просто так не запирает дверь. Ей нечего прятать. И все же по какой-то причине он чувствовал себя виноватым.

Он быстро оглянулся и прошел к большому мольберту в цент­ре мастерской. Здесь пахло красками, лаками и деревом, а к этому примешивался легкий аромат крепкого кофе. Долгие годы творчества и варки кофе наделили эту комнату способностью успокаивать. Так почему же Питеру было так тревожно?

Он остановился у мольберта. Клара набросила на полотнокусок материи. Он стоял, глядя на материю и убеждая себя уйти,­умоляя себя не делать того, что собирался. Сам не веря себе, он протянул правую руку. Словно человек, покинувший­ свое тело,он знал: управлять тем, что сейчас произойдет, невоз­можно. Всепредопределено.

Его рука ухватила старый, заляпанный красками кусок материи и сорвала его.

Комната погрузилась в тишину. Кларе отчаянно хотелось схватить Мирну за руку, но она не осмеливалась шелохнуться. Мало ли что может случиться. А вдруг это ее движение привле­чет к ней внимание того, что появится?

А потом они услышали. Все услышали.

Шаги.

Поворот дверной ручки.

Кто-то заскулил, как испуганный щенок.

И вдруг тишину разорвал ужасающий удар. Раздался мужской вопль. Клара почувствовала, как с обеих сторон ее ухва­тили руки. Она вцепилась в них со страшной силой, будто от этого зависела ее жизнь, и начала молиться, повторяя снова и снова:

— Благослови, Господи, эту пищу, чтобы она пошла нам воблаго и придала сил для служения Тебе и помощи тем, кто в нейнуждается. Аминь.

— Впустите меня, — раздался голос из загробного мира.

— О боже, до чего злобное привидение, — прошептала Мирна. — Это ты во всем виноват, — сказала она Габри, который сидел с расширившимися от ужаса глазами.

— Жутко! — завопил бестелесный голос. — Жу-у-у-утко...

Затряслась оконная рама, и у стекла появилось страшное лицо. Все охнули и отпрянули подальше от окна.

— Бога ради, Дороти, я же знаю, что ты там! — вскричал голос.

Клара и представить себе не могла, что последние слова, которые она услышит на земле, будут такими. Она всегда считала, что это будет: «И о чем ты только думала?»

Габри, дрожа всем телом, поднялся на ноги.

— Господи милостивый! — воскликнул он, осеняя себя крес­том. — Это кто-то еще живой.

По ту сторону окна Рут Зардо прищурилась и перекрестила его, оборвав это движение на половине.

Питер разглядывал полотно на мольберте. Челюсти его сжались, глаза прищурились. Все оказалось хуже, чем он предполагал, хуже, чем он опасался, а опасения Питера были велики. Он видел перед собой последнюю работу Клары — ту, которую она вскоре собиралась показать Дени Фортену, влиятельному галеристу из Монреаля. До сего времени Клара сражалась во тьме, создавая почти невразумительные произведения искусства. По крайней мере, для Питера они были невразумительными.

И вдруг ни с того ни с сего возник Дени Фортен — постучал в их дверь. Питер был уверен, что известный дилер, имевшийконтакты по всему миру, приехал, чтобы встретиться с ним. Ведьзнаменитостью-то в конечном счете был он, Питер. Его мучительно детализированные картины уходили за тысячи долларов­ и висели на стенах лучших домов Канады. Питер, естественно, провел Фортена в свою мастерскую, однако ему вежливо было сказано, что его работы очень милы, но дилер приехал, чтобы встретиться с Кларой Морроу.

Скажи Фортен, что он хочет позеленеть и улететь на Луну,Питер удивился бы меньше. Увидеть работы Клары? У него что-то заклинило в мозгу, и он уставился на Фортена.

— Зачем? — спросил он.

Пришла очередь Фортена недоуменно смотреть на него.

— Она ведь Клара Морроу? Художница? Один мой друг показал мне ее портфолио. Ведь это ее работы?

Фортен достал из сумки портфолио — и, конечно, там оказалось Кларино плачущее дерево. Плачущее словами-слезами. Какое дерево плачет словами? Питер задавал себе этот вопрос, когда Клара впервые показала ему эту свою работу. И вот теперь Дени Фортен, самый знаменитый галерист Квебека, говорит, что это впечатляющее произведение искусства.

— Это мои работы, — сказала Клара, пытаясь втиснуться между двумя мужчинами.

Словно во сне, потрясенная, она провела Фортена к себе мастерскую. И описала свою последнюю работу, укрытую матери­ей. Фортен рассматривал материю, но не пытался ее снять, даже не попросил об этом.

— Когда она будет закончена?

— Через несколько дней, — сказала Клара, недоумевая, к чему все эти вопросы.

— Ну, скажем, в первую неделю мая? — Он улыбнулся и тепло пожал ей руку. — Я привезу моих кураторов, чтобы мы все могли решить.

— Решить?

Знаменитый Дени Фортен меньше чем через неделю приезжает, чтобы увидеть последнюю работу Клары. И если она ему понравится, ее будущее будет обеспечено.

И вот теперь Питер смотрел на эту работу.

Он вдруг почувствовал, как что-то схватило его. Сзади. Оно потянулось к нему и завладело им. Питер охнул от боли, обжигающей, раздирающей боли. Глаза его налились слезами, и его охватил гнев, который всегда угрожал его жизни. Он прятался от этого гнева еще ребенком, убегал от него, хоронил его, отрицал. Этот гнев преследовал его и наконец нашел. Здесь, в мас­терской его любимой жены. Этот жуткий монстр нашел его, когда он стоял перед ее творением.

Нашел и сожрал.

Глава пятая

— И чего же хотела Рут? — спросил Оливье, ставя стаканы с односолодовым виски перед Мирной и Габри.

Одиль и Жиль уже ушли, но все остальные еще находились в бистро. Клара помахала Питеру, который стаскивал с себя куртку и вешал на крючок у двери. Она позвонила ему, как только закончился спиритический сеанс, и пригласила на вскрытие.­

— Ну, поначалу мы думали, что она кричит «жутко», — сказала Мирна, — но потом поняли, что она кричит «утка».

— «Утка»? Точно? — переспросил Оливье, присаживаясь на подлокотник кресла Габри и делая глоток коньяка. — «Утка»? Ты думаешь, что она все время именно это и говорила?

— А мы просто не расслышали, да? — язвительно произнесла Мирна. — «Уткнись» — так она сказала мне как-то раз.

— «Уткнись»? — сказала Клара. — Что ж, вполне возможно. Она часто пребывает в неважном настроении.

Месье Беливо рассмеялся и посмотрел на Мадлен, которая сидела рядом с ним, бледная и безмолвная.

Прекрасный апрельский день перешел в холодный и сырой вечер. Время приближалось к полуночи, и в бистро, кроме них, никого не осталось.

— И чего она хотела? — спросил Питер.

— Помощи с какими-то утиными яйцами. Помните — те, что мы нашли у пруда сегодня днем? — спросила Клара, обращаясь к Мад. — С вами все в порядке?

— Конечно. — Мадлен улыбнулась. — Просто немного нервничаю.

— Прошу прощения, — сказала Жанна.

Она сидела на жестком стуле вне их кружка. Вернулась в свое мышиное «я». Все признаки сильного, спокойного экстрасенса исчезли, как только был включен свет.

— Нет-нет, это никоим образом не связано со спиритическим сеансом, — заверила ее Мадлен. — Мы после обеда пили кофе, а там, вероятно, был кофеин. Он действует на меня таким образом.

— Mais, ce n’est pas possible10, — сказал месье Беливо. — Я уверен, что этот кофе был без кофеина.

Впрочем, он и сам немного нервничал.

— Что это за история с яйцами? — спросил Оливье, разглаживая стрелочку на своих безукоризненных вельветовых брюках.

— Похоже, когда мы ушли, Рут отправилась на пруд и перетрогала все яйца в гнезде.

— Не может быть, — сказала Мад.

— Потом птицы вернулись, но насиживать яйца не стали, — продолжила Клара. — Точно как вы и говорили. И потому Рут взяла их домой.

— Чтобы съесть? — спросила Мирна.

— Чтобы вывести утят, — ответил Габри, который вместе с Кларой ходил в крохотный дом Рут посмотреть, не могут ли они чем-нибудь помочь.

— Но она хоть не сидит на них? — спросила Мирна, сама не зная, смешит ее этот образ или отталкивает.

— Нет, на самом деле она все очень мило устроила. Когда мы пришли, яйца лежали на мягком фланелевом одеяле в корзинке. Она сунула их в духовку и поставила на минимум.

— Неплохая мысль, — заметил Питер.

Он, как и остальные, предполагал, что Рут скорее съест яйца,­чем будет их спасать.

— Она эту духовку, кажется, сто лет не включала. Говорит, что та потребляет слишком много электричества, — сказала Мирна.

— А теперь включила, — сказала Клара. — Хочет вывести утят. Вот несчастные родители!

Она взяла свой стакан с виски и посмотрела в окно на темный деревенский луг, представляя себе, как родители сидят у пруда — там, где недавно была их молодая семья, где их детки набирались сил в скорлупках, веря, что мамочка с папочкой о них позаботятся. Клара знала, что утки выбирают себе пару на всю жизнь. Вот почему охотничий сезон на уток казался ей особенно жестоким. Осенью нередко встречались одинокие утки, издававшие безутешное кряканье. Они звали. Ждали свою пару. И обречены были ждать всю оставшуюся жизнь.

Может быть, родители-утки сейчас ждут? Ждут возвращения своих деток? Верят ли утки в чудеса?

— И все же вы, наверное, жутко перепугались. — Оливье рассмеялся, представив себе Рут у окна.

— К счастью, Клара успешно поспособствовала преодолению­ этого кризиса в общении с загробным миром, повторяя древнюю молитву, — сказал Габри.

— Кто-нибудь еще будет пить? — поспешила спросить Клара.­

— Благослови, Господи, эту пищу, — начал Габри, и остальные присоединились к нему, — чтобы она пошла нам во благо и придала сил для служения Тебе...

Питер разразился смехом, чувствуя, как виски потекло у него по подбородку.

— ...и помощи тем, кто в ней нуждается, — закончил Питер, глядя в ее веселые голубые глаза.

— Аминь! — произнесли они хором, включая и Клару, которая тоже засмеялась.

— Ты читала молитву? — спросил Питер.

— Понимаешь, я думала, что сейчас снова увижу свой обед.

Теперь смеялись все, и даже степенный и правильный месье Беливо производил низкое раскатистое урчание и вытирал слезы с глаз.

— Явление Рут, безусловно, сорвало сеанс, — сказала Клара,­ отсмеявшись.

— Думаю, что сеанс в любом случае не получился бы успешным, — заметила Жанна.

— Почему? — спросил Питер, которому любопытно было услышать объяснение.

— Боюсь, в этом месте слишком много радости, — сказала Жанна Оливье. — Я это почувствовала сразу по приезде.

— Черт! — выругался Оливье. — Нужно положить этому конец.

— Тогда зачем же вы устроили сеанс? — не отставал Питер, уверенный, что вывел ее на чистую воду.

— Понимаете, это была не моя идея. Я собиралась провес­ти этот вечер здесь за linguine primavera11и старыми номерами «Сельской жизни». И никаких злобных привидений поблизости. — Жанна смотрела Питеру в глаза, и улыбка постепенно сходила с ее лица.

— Только одно, — сказал месье Беливо.

Питер оторвал взгляд от Жанны и посмотрел на Беливо, предполагая увидеть, что тот, словно Джекоб Марли12, корявым пальцем указует на него. Но орлиный профиль месье Беливо был обращен к окну.

— Что вы имеете в виду? — спросила Жанна.

Она проследила за его взглядом, но увидела за кружевными занавесками только теплые огни в деревенских домах и старое освинцованное стекло.

— Вон там. — Месье Беливо дернул головой. — За деревней. Этого не увидишь, если не знаешь, где искать.

Клара не стала смотреть. Она знала, о чем он говорит, и молча молила его остановиться.

— Но оно там, — продолжил он. — Если посмотреть на холм над деревней, то увидишь пятно темнее других.

— Что это? — спросила Жанна.

— Зло, — ответил старый бакалейщик, и в зале воцарилось молчание.

Даже огонек в камине, казалось, перестал потрескивать.

Жанна подошла к окну и сделала так, как сказал месье Беливо. Она оторвала взгляд от притягательной деревни. Ей потребовалось несколько секунд, но в конце концов над огнями Трех Сосен она увидела это — пятно темнее ночи.

— Старый дом Хадли, — прошептала Мадлен.

Жанна снова повернулась к собравшимся. Они больше не сидели расслабившись, а были напряжены, встревожены. Мирна взяла стакан с виски и сделала глоток.

— Почему вы говорите, что это зло? — cпросила Жанна у месье Беливо. — Это довольно сильное обвинение лица или места.­

— Там происходят плохие дела, — просто сказал он, глядя на остальных в ожидании поддержки.

— Он прав, — сказал Габри и взял Оливье за руку, но повернулся к Кларе и Питеру. — Можно сказать?

Клара посмотрела на Питера, тот пожал плечами. Старый дом Хадли вот уже несколько месяцев стоял пустым. Но Питер знал, что дом не пуст. Часть Питера осталась в этом доме. Слава богу, не рука, не нос и не нога. Он оставил там нечто нематери­альное, но имеющее громадное значение. Он оставил там надежду и доверие. И веру. Та малость веры, что у него еще оставалась, была потеряна. Потеряна там.

Питер Морроу знал, что старый дом Хадли — воплощение зла. Дом крал вещи, важные для людей. Человеческие жизни. И друзей. Души и веру. Этот дом украл у Питера его лучшего друга — Бена Хадли. И это чудовище на холме излучало только скорбь.

Жанна Шове продефилировала назад к камину, подтащила свой стул поближе к остальным собравшимся и наконец оказалась в их кругу. Она уперла локти в острые колени и наклонилась­вперед, ее глаза теперь горели ярче — таких ярких глаз Клара не видела у нее весь вечер.

Все друзья медленно повернулись к Кларе, и та набрала в грудь побольше воздуха. Этот дом преследовал ее с тех самых пор, когда она впервые, более двадцати лет назад, появилась в Трех Соснах в роли молодой жены Питера. Этот дом преследовал ее и чуть не убил.

— Там произошло убийство. И похищение. И попытка убийства. И убийцы жили в этом доме.

Клара поразилась, каким далеким кажется и ощущается этотсписок.

Жанна кивнула и повернулась к янтарным углям, умирающим в камине.

— Равновесие, — сказала она наконец. — В этом есть логика. — Она выпрямилась, словно переходя в другое настроение. — Я почувствовала это сразу, как только приехала сюда, в Три Сос­ны. И то же самое я чувствую здесь и сейчас.

Месье Беливо взял Мадлен за руку. Питер и Клара придвинулись друг к другу. Оливье, Габри и Мирна уселись потеснее. Клара закрыла глаза и попыталась почувствовать то зло, которое воспринимает Жанна. Но чувствовала она только...

— Умиротворение. — Жанна слабо улыбнулась. — С самого первого момента я чувствовала здесь огромную доброту. Преж­де чем занять место в гостинице, я даже зашла в маленькую церквушку — кажется, она называется Святой Томас — и тихонько посидела там какое-то время. Там царят мир и удовлетворение. Это старая деревня со старой душой. Я читала мемори­альные доски на стенах церкви, смотрела на витражное стекло. Эта деревня знала утрату, люди здесь умирали до времени — при несчастных случаях, на войне, в болезнях. Все это коснулось и Трех Сосен. Но вы воспринимаете это как часть жизни и не держите горечи в сердце. Эти убийства, о которых вы говорили... вы знали этих людей?

Все закивали.

— Но эти страшные происшествия, кажется, не очень огорчили или подавили вас. Напротив, вы выглядите счастливыми и спокойными. Вы знаете почему?

Они смотрели в огонь, в свои стаканы, на пол. Как объяснить­ счастье? Или удовлетворенность?

— Мы оставили это в прошлом, — сказала наконец Мирна.

— Вы оставили это в прошлом, — кивнула Жанна. — Но... — Она стала очень спокойной и посмотрела прямо в глаза Мирны.­ Без вызова. Скорее, ее глаза умоляли, просили Мирну понять следующий вопрос. — Где она теперь?

— Где что теперь? — переспросил Габри после минутного молчания.

Мирна прошептала:

— Наша печаль. Где-то ведь она должна быть.

— Верно. — Жанна улыбнулась ей, словно особо одаренному ученику. — Мы — это энергия. Мозг, сердце — они работаютпод воздействием электрических импульсов. Наши тела питают­ся пищей, которая преобразуется в энергию. Это делают калории.­Вот это, — Жанна подняла руки и похлопала себя по стройному­ телу, — самая удивительная фабрика, и она производит энергию. Но, кроме того, мы — эмоциональные и духовные сущест­ва, а ведь это тоже энергия. Аура, флюиды — как бы вы это ни называли. Когда вы сердитесь, — она посмотрела на Питера, — разве вы не чувствуете в себе дрожь?

— Я никогда не сержусь, — сказал он, холодно встретив ее взгляд.

Хватит с него — наелся он этого дерьма.

— Вы сердитесь сейчас, я чувствую. Мы все это чувствуем.

Она посмотрела на остальных, но все промолчали из соображений лояльности к другу. Однако они знали, что она права. Они чувствовали его гнев. Питер излучал его.

Питера выводила из себя эта шаманка и выдавало собственное тело.

— Это естественно, — сказала Жанна. — Ваше тело испытывает сильные эмоции и посылает сигналы.

— Это верно, — произнес Габри, устремив на Питера извиняющийся взгляд. — Я чувствую, что ты рассержен и что все остальные здесь испытывают неловкость. А до этого я испытывал радость. Все были расслаблены. И это очевидно. Когда заходишь к комнату, полную людей, разве не чувствуешь это сразу же? Напряжены люди или испытывают радость — это висит в воздухе.

Габри оглядел присутствующих, и все закивали, даже месье Беливо.

— У меня в магазине быстро научаешься определять, чточувствуют люди. В плохом ли они настроении, встревожены ли,не представляют ли угрозу.

— Угрозу? В Трех Соснах? — спросила Мадлен.

— Non, c’est vrai13, — признал бакалейщик. — Такого никогда не случалось. Но я настороже. На всякий случай. Я это чувст­вую, как только человек входит.