Стеклянные дома E-Book

Louise Penny

GLASS HOUSES

Copyright © 2017 by Three Pines Creations, Inc.

All rights reserved

Перевод с английского Григория Крылова

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Владимира Гусакова

Иллюстрация на обложке Екатерины Платоновой

ПенниЛ.

Стеклянные дома : роман / Луиза Пенни ; пер. с англ. Г. Крылова. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2019. (Звезды мирового детектива).

ISBN 978-5-389-16242-6

16+

Роман «Стеклянные дома» продолжает серию расследований старшего инспектора Армана Гамаша. Этот обаятельный персонаж создан пером Луизы Пенни, единственного в мире пятикратного лауреата премии Агаты Кристи.

В деревне Три Сосны весело отмечают Хеллоуин. Однако праздничное настроение угасает, когда на деревенском лугу появляется странная фигура в черной мантии и в маске. Инспектор полиции Гамаш, желая понять, что это за человек, пытается разговорить его, увести прочь. Но незнакомец стоит непоколебимо, хотя, кажется, не намерен никому причинить вреда. Выясняется, что он изображает кобрадора — испанского сборщика долгов, который в Средние века преследовал должников, молча взывая к их совести. К кому же явился кобрадор в деревне Три Сосны? Пока этот вопрос занимает местных жителей, незнакомец исчезает, а в подвале церкви находят мертвое тело в костюме сборщика долгов. Убита одна из гостей, приехавших на праздник. Мотив убийства неясен, но, похоже, жертва видела то, что не предназначалось для чужих глаз...

© Г. А. Крылов, перевод, 2019

© Издание на русском языке,оформление.ООО «Издательская Группа„Азбука-Аттикус“», 2019Издательство АЗБУКА®

Посвящается Лиз Дерозье, которую я нашла в моем саду и которая теперь живет в моем сердце

Глава первая

— Назовите, пожалуйста, ваше имя.

— Арман Гамаш.

— И вы — глава Квебекской полиции?

— Oui, я старший суперинтендант.

Гамаш сидел выпрямившись на деревянном сиденье. В это июльское утро стояла невыносимая жара. На верхней губе у него выступил пот, а часы показывали всего десять. День только начинался.

Свидетельское кресло не относилось к числу его любимых мест в мире. И уж совершенно точно он не любил свидетельствовать против другого человеческого существа. Всего несколько раз за свою карьеру он получил удовлетворение, даже удовольствие от дачи показаний, но сейчас был не тот случай.

Сидя на неудобном жестком сиденье, под присягой, Арман Гамаш признался себе, что хотя он верит в закон и всю жизнь служил закону, но на самом деле должен отвечать только перед своей совестью.

А она зарекомендовала себя весьма суровым судьей.

— Насколько я понимаю, вы лично арестовали обвиняемое лицо.

— Да.

— Это ведь необычно для старшего суперинтенданта — производить арест?

— Как вам известно, я лишь недавно вступил в должность. Для меня все необычно. Однако в данном конкретном случае я не мог не участвовать.

Главный прокурор улыбнулся. Он стоял спиной к залу и скамье присяжных, так что никто не видел его улыбку. Кроме судьи, которая почти ничего не упускала.

И то, что она увидела, отнюдь не было приятной улыбкой. Скорее ухмылкой. Это удивило судью Корриво, ведь главный прокурор и старший суперинтендант определенно выступали на одной стороне.

Впрочем, это вовсе не означало, что они должны уважать или любить друг друга. Судья Корриво и сама не уважала некоторых своих коллег, хотя вряд ли когда-нибудь смотрела на них с таким вот выражением.

Пока она оценивала свидетеля и прокурора, Гамаш оценивал ее. Пытался понять, о чем она думает.

От того, кому из судей достанется то или иное дело, зависит его исход. А исход дела, которое вела судья Корриво, имел критическое значение. Речь шла не просто о толковании закона, а об атмосфере в зале заседания суда. Насколько строгой она будет? Какое пространство для маневра будет позволено?

Внимательна ли судья? Не устала ли? Не отбывает ли время до звонка? А иногда не столько отбывает, сколько убивает.

Но не судья Корриво.

Морин Корриво стала судьей недавно. Гамаш знал, что это ее первое дело об убийстве. Он ей сочувствовал. Она даже не подозревала, что вытянула несчастливый билет. Что еще немного — и на нее обрушится целая гора неприятностей.

Женщина средних лет, она не скрывала седину в волосах. Возможно, воспринимала это как знак компетентности и зрелости. А может, ей больше не требовалось производить впечатление. Она была опытным юристом, одним из партнеров монреальской адвокатской фирмы. Когда-то она была блондинкой. До того, как поднялась по карьерной лестнице. Надела шелк, как говорят в Британии1.

Забавно, но это немного напоминало рассказы парашютистов о прыжках с самолета.

Судья Корриво снова посмотрела на Гамаша. Проницательный взгляд. Умный. Однако Гамаш хотел бы понять, что она видит на самом деле. И что упускает.

Судья Корриво казалась непринужденной. Но это ничего не значило. Возможно, посмотрев сейчас на Гамаша, многие тоже сказали бы, что он чувствует себя раскованно.

Он оглядел переполненный зал судебных заседаний во Дворце правосудия в Старом Монреале. Большинство из тех, кто мог бы присутствовать здесь, предпочли остаться дома. Некоторые, вроде Мирны, Клары и Рейн-Мари, подлежали вызову в качестве свидетелей и не хотели приходить до того дня, когда им придется это сделать. Другие жители деревни — Оливье, Габри, Рут — просто не хотели покидать Три Сосны и тащиться в душный город, чтобы воскрешать трагедию.

Однако Жан Ги Бовуар, заместитель Гамаша, присутствовал на слушаниях, так же как и старший инспектор Изабель Лакост, глава отдела по расследованию убийств.

Вскоре наступит их очередь давать свидетельские показания. А может быть, подумал Гамаш, до этого и не дойдет.

Он снова посмотрел на главного прокурора Барри Залмановица. Но по пути его взгляд скользнул по судье Корриво. К его огорчению, она наклонила голову, чуть-чуть наклонила. И прищурилась, тоже чуть-чуть.

Что она заметила в его глазах? Неужели начинающая судья увидела то, что он пытается скрыть? Отчаянно пытается?

Впрочем, если она и увидела что-то, то наверняка истолкует это неправильно. Подумает, что он не уверен в вине подсудимого.

Но у Армана Гамаша на сей счет сомнений не было. Он точно знал, кто убийца. Он просто опасался, что случится какая-нибудь неожиданность. И необыкновенно хитроумный преступник выйдет на свободу.

Главный прокурор неторопливо направился к своему столу, надел очки и внимательно — кто-то даже сказал бы «театрально» — прочитал какую-то бумажку.

Может, на ней ничего и не написано, подумал Гамаш. Или это список покупок. Почти наверняка бутафория. Облачко дыма. Осколок зеркала.

Суд, как и месса, имел сходство с театральным представлением. Гамаш почти ощущал запах ладана и слышал маленький дребезжащий колокол.

Присяжные, еще не разомлевшие от жары, следили за каждым шагом опытного прокурора. Что от них и требовалось. Но не он задавал тон разыгрывавшейся драме. Эта роль была отдана кому-то находящемуся за сценой, кому-то, кто почти наверняка не произнесет ни слова.

Прокурор снял очки, и Гамаш услышал тихое шуршание шелковой мантии — так судья Корриво выражала свое почти нескрываемое нетерпение. Присяжные вполне могли повестись на уловки прокурора, но судья — нет. Да и присяжные вскоре сообразят, что к чему. Они слишком умны для этого.

— Насколько я понимаю, обвиняемое лицо призналось в совершении преступления, верно? — спросил прокурор, глядя поверх очков в профессорской манере, совершенно не действующей на главу Квебекской полиции.

— Да, признание есть.

— Полученное на допросе, старший суперинтендант?

Гамаш обратил внимание, что обвинитель настойчиво повторяет его звание, словно подчеркивая, что человек столь высокого положения просто не может совершить ошибку.

— Нет. Обвиняемое лицо пришло ко мне домой и призналось. Добровольно.

— Возражаю. — Адвокат вскочил на ноги, но с некоторым опозданием, как заметил Гамаш. — Это не соответствует действительности. Признания в убийстве не было.

— Верно. То признание, о котором говорю я, не было признанием в убийстве, — сказал прокурор. — Но оно напрямую привело к предъявлению обвинения, не так ли, старший суперинтендант?

Гамаш посмотрел на судью Корриво, ожидая, что она отведет возражение.

Она помедлила и наконец произнесла:

— Возражение отклоняется. Можете отвечать.

— Обвиняемое лицо пришло добровольно, — сказал Гамаш. — И вы правы: то признание послужило основой для предъявления нынешних обвинений.

— Вас удивило, что обвиняемое лицо явилось к вам домой?

— Возражаю, ваша честь, — снова вскочил защитник. — Субъективно и несущественно. Какое может иметь значение, удивился месье Гамаш или нет?

— Поддерживаю. — Судья посмотрела на Гамаша. — Не отвечайте на этот вопрос.

Гамаш и не собирался отвечать на вопрос прокурора. Судья была права, поддержав защитника. Вопрос был субъективный. Однако Гамаш не стал бы называть его несущественным.

Удивился ли он?

Разумеется, он удивился, когда увидел, кто стоит на крыльце его дома в квебекской деревушке. Трудно было сразу понять, кто этот человек в теплой куртке, с капюшоном на голове. Мужчина или женщина? Молодой или старый? Гамаш до сих пор слышал, как ледяные дробинки стучали по стенам его дома, когда холодный ноябрьский дождь перешел в снежную крупу.

И, вспоминая об этом сейчас, жарким июльским утром, он почувствовал холодок.

Да. Он удивился. Он не ждал такого визита.

А к тому, что случилось потом, слово «удивление» и близко не подходит.

— Я не хочу, чтобы мое первое дело об убийстве было оспорено в апелляционном суде, — тихо, так, чтобы слышал только Гамаш, произнесла судья Корриво.

— Думаю, теперь уже поздновато, ваша честь. Дело началось в более высоком суде, там оно и закончится.

Судья Корриво пошевелилась в кресле, пытаясь обрести прежнее равновесие. Но что-то изменилось. За время этого короткого и приватного обмена репликами.

К словам, загадочным или нет, она привыкла. Выражение глаз Гамаша — вот что не давало ей покоя. И она спросила себя: знает ли он, что глаза его выдают?

Хотя судья Корриво не могла точно сказать, что она видит, она была уверена: старший суперинтендант Квебекской полиции не должен так выглядеть. В свидетельском кресле. Во время слушания дела об убийстве.

Морин Корриво едва знала Армана Гамаша. Только по отзывам. За прошедшие годы Корриво и Гамаш много раз проходили мимо друг друга в коридорах Дворца правосудия.

Она была готова к тому, что он не вызовет у нее симпатии. Охотник на других людей. Человек, который зарабатывал на жизнь смертью. Нет, сам он никого не убивал, но получал от чужой смерти выгоду.

Нет убийств — нет и Гамаша.

Она помнила одну случайную встречу, когда Гамаш еще был главой отдела по расследованию убийств, а она — адвокатом защиты. Они пересеклись в коридоре, и Морин опять поймала его взгляд. Проницательный, внимательный, задумчивый. И опять увидела в его глазах что-то еще.

Он прошел мимо, чуть наклонив голову, чтобы слышать, о чем говорит его спутник. Более молодой мужчина, его заместитель, насколько ей было известно. Человек, который тоже сегодня присутствовал в суде.

А в коридоре тогда остался легкий аромат сандалового дерева и розовой воды. Еле ощутимый.

Морин Корриво вернулась домой и рассказала об этом своей партнерше:

— Я пошла следом за ним и несколько минут провела в зале суда, слушая его свидетельские показания.

— Зачем?

— Мне было любопытно. Я никогда не выступала против него в суде и подумала, что если мне это предстоит, то нужно хорошо подготовиться. К тому же у меня было немного свободного времени.

— Ну и?.. Что он собой представляет? Постой, попробую догадаться. — Джоан взялась за кончик носа, покрутила его и прогундосила: — Значитца, так: панк замочил того парня. Чего мы тут тратим время на дурацкий процесс, вы, желторотые блохастые трусы? Вздернуть его!

— Поразительно! — воскликнула Морин. — Ты там была, что ли? Да, он превратился в Эдварда Робинсона.

Джоан рассмеялась:

— Как ни крути, Джимми Стюарт и Грегори Пек никогда не смогли бы возглавить отдел по расследованию убийств.

— Это точно. На самом деле он вторил сестре Прежан2.

Джоан отложила книгу:

— На процессе?

— В своих показаниях.

Гамаш сидел в свидетельском кресле, спокойный, непринужденный, но не расслабленный. Он выглядел представительно, хотя по первому впечатлению красавцем не был. Крупный мужчина в хорошо сшитом костюме. Он сидел прямо и слушал внимательно. Уважительно.

Его волосы, в основном уже поседевшие, были аккуратно подстрижены, лицо чисто выбрито. Даже с галереи Морин Корриво видела глубокий шрам у его виска.

А потом он произнес эти слова: «Ни один человек не может быть так же плох, как самые худшие его деяния».

— С какой стати он вдруг стал цитировать монахиню, выступающую против смертной казни? — спросила Джоан. — Причем именно те самые слова?

— Я думаю, это была тихая мольба о снисходительности.

— Угу, — сказала Джоан и задумалась на секунду. — Конечно, верно и противоположное. Ни один человек не может быть так же хорош, как самые лучшие его деяния.

И вот теперь судья Корриво сидела в своей шелковой мантии в судейском кресле. И пыталась понять, какие мысли бродят в голове старшего суперинтенданта Гамаша.

Прежде она никогда не находилась так близко к нему, да еще и на протяжении столь долгого времени. Глубокая отметина на его виске оставалась на том же месте и, конечно, всегда будет там оставаться. Словно клеймо, поставленное на Гамаше его работой. Вблизи судья Корриво видела морщины в уголках рта. И возле глаз. Линии жизни. Линии смеха. У нее они тоже были.

Мужчина на вершине карьеры. Раскованный. В мире со всем, что он делал прежде и должен сделать теперь.

Но что в этих глазах?

Тот взгляд, который она поймала когда-то давно в коридоре Дворца правосудия, оказался настолько неожиданным, что Морин Корриво последовала за Гамашем и выслушала его свидетельские показания.

В том взгляде была доброта.

Однако сегодня она видела в его глазах что-то другое. Тревогу. Не сомнение, подумала она. Но он явно был встревожен.

А теперь и судья Корриво начала тревожиться, хотя и не могла сказать почему.

Она отвернулась от него, и они оба сосредоточили внимание на прокуроре. Он играл авторучкой, а когда попытался прислониться задницей к своему столу, судья Корриво гневно посмотрела на него, и он тут же выпрямился. И положил ручку.

— Позвольте, я задам вопрос иначе, — сказал он. — Когда у вас впервые появились подозрения?

— Как и большинство убийств, это убийство началось задолго до фактического действия, — ответил Гамаш.

— То есть вы знали, что убийство произойдет, еще до того, как оно случилось?

— Non. Нет, конечно.

«Нет?» — спросил себя Гамаш. Как спрашивал себя каждый день после обнаружения тела. Но на самом деле он спрашивал себя, как он мог не знать.

— И теперь следующий вопрос, старший суперинтендант: когда вы узнали? — В голосе Залмановица прорезались нетерпеливые нотки.

— Я понял, что что-то не так, когда увидел на деревенском лугу фигуру в черном одеянии.

Слова Гамаша вызвали шумок в зале суда. Репортеры, собравшиеся у одной стены, склонились над ноутбуками. Со своего места Гамаш слышал стук клавиш на другом конце зала. Современный код Морзе, сообщающий о срочном послании.

— Под «деревней» вы подразумеваете Три Сосны, — сказал Залмановиц, глядя на журналистов, словно то, что прокурор знает название деревни, где жил Гамаш и где погибла жертва, заслуживало особого внимания. — К югу от Монреаля, у границы с Вермонтом, я верно говорю?

— Oui.

— Маленькая деревенька, насколько я понимаю.

— Oui.

— Милая деревенька? И спокойная?

Залмановицу удалось произнести слово «милая» так, что оно прозвучало как «унылая», а «спокойная» — как «скучная».

Гамаш кивнул:

— Да. Очень милая.

— И отдаленная.

В устах прокурора «отдаленная» прозвучало как «отсталая», словно чем дальше от крупного города, тем менее цивилизованной становится жизнь. И возможно, это так и есть, подумал Гамаш. Но он видел результаты так называемой цивилизации и знал, что в городах обитает не меньше зверей, чем в диких лесах.

— Не столько отдаленная, сколько в стороне от дорог, — пояснил Гамаш. — Если кто и попадает в Три Сосны, то главным образом потому, что заблудился. Это не такое место, которое вы проезжаете по пути куда-то.

— То есть оно на дороге в никуда?

Гамаш почти улыбнулся. Наверное, эта фраза должна была прозвучать как оскорбление, но она оказалась удивительно меткой.

Они с Рейн-Мари переехали в Три Сосны, привлеченные в первую очередь красотой деревни и ее расположением в стороне от оживленных дорог. Она была гаванью, убежищем, чтобы скрыться от забот и жестокости мира, с которыми Гамаш сталкивался каждый день. Мира за лесом.

Они обрели здесь дом. Сделали деревню своим домом. Среди сосен и многолетних растений, деревенских лавочек и жителей деревни, которые стали их друзьями, а потом семьей.

Так что, когда на прелестном, спокойном деревенском лугу появилась темная фигура, пугавшая играющих детей,это показалось не просто странным. Не просто явлением незваного гостя. Это было надругательством.

На самом деле ощущение беспокойства возникло у Гамаша накануне вечером. Когда облаченное в черную мантию существо впервые появилось на ежегодном праздновании Хеллоуина в бистро.

Но настоящая тревога овладела Гамашем, когда на следующее утро он выглянул в окно спальни и увидел, что существо все еще здесь. Оно стояло на деревенском лугу. Смотрело на бистро.

Смотрело, и больше ничего.

Cегодня, много месяцев спустя, Арман Гамаш взглянул на прокурора в его черном одеянии. Потом на скамью защиты. На адвокатов в черных мантиях. И на судью в черной мантии, сидевшую сбоку от него и чуть выше.

И все они смотрели. На Гамаша.

Никуда было не деться от черных мантий.

— Вообще-то, это началось накануне вечером, — уточнил он свои показания. — На вечеринке по случаю Хеллоуина.

— Все надели маскарадные костюмы?

— Не все. Это было необязательно.

— А вы? — спросил прокурор.

Гамаш сверкнул на него глазами. Вопрос был неуместный. Но цель его состояла в том, чтобы слегка унизить старшего суперинтенданта.

— Мы решили прийти на праздник, переодевшись другими жителями.

— Вы и ваша жена? Вы оделись женщиной, а она мужчиной?

— Не совсем так. Мы тащили бумажки с именами из шляпы. Я вытащил Габри Дюбо, который вместе со своим партнером Оливье владеет местной гостиницей.

Арман с помощью Оливье позаимствовал у Габри его фирменные ярко-розовые мягкие тапочки и кимоно. Костюм был прост и чрезвычайно удобен.

Рейн-Мари оделась под их соседку Клару Морроу. Клара была весьма успешной художницей-портретисткой, хотя казалось, что пишет она главным образом себя.

Рейн-Мари начесала волосы, так что они встали дыбом, и затолкала туда печенье и сэндвич с ореховым маслом. В довершение всего она вся измазалась красками.

Клара же вырядилась своей подружкой Мирной Ландерс. Все были немного озабочены, не намажет ли она себе лицо черной краской, хотя Мирна сказала, что она ничуть не обидится, даже если Клара намажется вся.

Клара на сей раз не стала мазать себя краской. Вместо этого она надела кафтан из пыльных суперобложек старых книг.

В прошлом Мирна была психотерапевтом в Монреале, а теперь владела книжным магазином рядом с бистро — «Книги Мирны, новые и старые». У Клары была теория, что жители деревни специально придумывают себе проблемы, только чтобы прийти и посидеть с Мирной.

— Придумывают? — переспросила старая поэтесса Рут, сердито глядя на Клару. — Да у тебя целый склад проблем. Ты монополист на этом рынке.

— А вот и нет, — возразила Клара.

— Неужели? У тебя в скором времени персональная выставка, а ты, кроме говна, ничего к ней не подготовила. Если это не проблема, то я уж и не знаю тогда, какие бывают проблемы.

— Это не говно.

Впрочем, никто из друзей Клары не поддерживал ее в этом вопросе.

Габри пришел на Хеллоуин в образе Рут. Он нацепил седой парик и наложил на лицо столько косметики, что стал похож на персонажа из фильма ужасов. В дополнение он надел свалявшийся, траченный молью свитер и прихватил с собой набитую опилками игрушечную утку.

Весь вечер напролет он прихлебывал виски и бормотал стихи:

Вот дом пустой стоит на холме,Ни ночь он не ждет, ни зарю,А из дверей ни бе и ни ме,Ни даже простого хрю-хрю.

— Это не мои, ты, мешок с дерьмом, — обиделась Рут.

Она надела свалявшийся, траченный молью свитер и прихватила с собой настоящую утку.

— «Травинке тонкой пою я оду, — продолжил Габри. — Она машет знаменем за свободу».

— Прекрати, — велела Рут. — Ты убиваешь мою музу.

— «Будут ли во времена грядущие, — не унимался Габри, — у меня такие же большие уши?»

Последнее слово он произнес как «ущие».

Даже Рут не смогла сдержать смех, а утка Роза у нее на руках пробормотала: «Фак-фак-фак».

— Я работал над этим весь день, — сказал Габри. — Сочинять стихи совсем нетрудно.

— Значит, это было тридцать первого октября прошлого года? — спросил прокурор.

— Non. Это было первого ноября. Вечером на Хеллоуин мы оставались дома, раздавали сладости детишкам3. А вечеринка всегда на следующий день.

— Первого ноября. Кто еще присутствовал, кроме деревенских?

— Матео Биссонетт и его жена Леа Ру.

— Мадам Ру, политик, — уточнил прокурор. — Восходящая звезда в своей партии.

У себя за спиной месье Залмановиц услышал возобновившийся стук клавиш. Песню сирены. Доказательство того, что он сообщил нечто достойное названия «новости».

— Да, — подтвердил Гамаш.

— Это ваши друзья? Они оставались у вас?

Разумеется, прокурор знал ответы на все свои вопросы. Он задавал их ради присяжных и судьи. И репортеров.

— Non. Я с ними едва знаком. Они приехали с друзьями — Кэти и Патриком Эванс.

— Ах да. Эвансы. — Прокурор посмотрел в сторону скамьи защиты, потом опять на Гамаша. — Подрядчик и его жена архитектор. Они строят стеклянные дома, кажется. Тоже ваши друзья?

— Тоже знакомые, — твердым голосом поправил его Гамаш.

Ему не нравилось подобное передергивание.

— Конечно, — сказал Залмановиц. — А почему они оказались в деревне?

— Это была ежегодная встреча. Они дружат со школы. Учились в одной группе в Монреальском университете.

— Им всем теперь немного за тридцать?

— Oui.

— И как давно они приезжают в Три Сосны?

— Четыре года. Всегда в одну и ту же неделю в конце лета.

— Однако в этом году они приехали в начале ноября.

— Oui.

— Странное время для приезда. Листья опали, а снег для катания на лыжах еще не выпал. Погода довольно тоскливая, правда?

— Может быть, номера в гостинице стали дешевле, — услужливо подсказал Гамаш. — Там довольно уютно.

Когда сегодня рано утром он уезжал из Трех Сосен в Монреаль, Габри, хозяин гостиницы, подбежал к нему с пакетом оберточной бумаги и кружкой кофе в дорогу:

— Если вам придется говорить о гостинице, то скажите что-нибудь вроде «прекрасная». Или «прелестная».

Сказать так вовсе не означало солгать. Гостиница в помещении старой почтовой станции по ту сторону деревенского луга, с ее широкой верандой и высокими коньками на крыше, была прелестна. В особенности летом. Как и у всех других домов в деревне, у гостиницы был сад перед входом, где цвели старые многолетники: розы и лаванда, шпили наперстянки и душистые флоксы.

— Только не говорите «потрясающая», — посоветовал Габри. — Звучит агрессивно.

— А мы этого не хотим, — сказал Гамаш. — Вы же знаете, там слушается дело об убийстве.

— Знаю, — серьезно ответил Габри, передавая Гамашу кофе и круассаны.

И вот теперь Гамаш сидел в свидетельском кресле и слушал прокурора.

— Как эти одногруппники оказались в деревне в первый раз? — спросил месье Залмановиц. — Они что, заблудились?

— Нет. Леа Ру росла на глазах у доктора Ландерс. Мирна привыкла опекать ее. Леа и Матео несколько раз приезжали к Мирне, и деревня им понравилась. Они рассказали про Три Сосны друзьям и стали приезжать сюда на ежегодную встречу.

— Понятно. Значит, именно Леа Ру и ее муж затеяли все это. — Из уст прокурора это прозвучало крайне подозрительно. — А мадам Ландерс им помогла.

— Доктор Ландерс, и никто ничего не затевал. Совершенно обычная встреча друзей.

— Неужели? Вы называете то, что произошло, совершенно обычным?

— До прошлого ноября так все и было.

Прокурор кивнул с глубокомысленным видом, словно не вполне верил старшему суперинтенданту Гамашу.

«Это смешно», — подумала судья Корриво. Однако она видела, что на присяжных это производит впечатление.

И опять она задалась вопросом, зачем прокурор так поступает с собственным свидетелем. С главой Квебекской полиции, черт побери.

Атмосфера накалялась не только на улице, но и в зале суда. Судья Корриво посмотрела на старые кондиционеры в окнах. Они, конечно, не работали. Слишком шумные. Отвлекали бы.

Но жара тоже начинала отвлекать. А ведь еще и полдень не наступил.

— И когда же наконец все это показалось вам ненормальным, старший суперинтендант? — спросил Залмановиц.

Он снова сделал акцент на звании Гамаша, но теперь в тоне прокурора ощущался намек на некомпетентность.

— Это началось во время вечеринки на Хеллоуин в бистро, — сказал Гамаш, игнорируя провокацию. — Некоторые гости надели маски, хотя узнать их было нетрудно, особенно когда они начинали говорить. Лишь один был неузнаваем. Этот гость надел черное одеяние до самого пола и черную маску. Перчатки, сапоги. На голову натянул капюшон.

— Настоящий Дарт Вейдер, — заметил прокурор, и на галерее для зрителей раздался смешок.

— Мы тоже так думали поначалу. Но костюм был не из «Звёздных войн».

— Тогда кого, по-вашему, изображал тот человек?

— Рейн-Мари... — Гамаш повернулся к присяжным. — Это моя жена.

Они кивнули.

— Рейн-Мари предположила, что это отец Моцарта из фильма «Амадей». Но у того была особая шляпа. А у этого — только капюшон. Мирна подумала, что он изображает священника-иезуита, однако креста на нем не было.

И вел он себя как-то необычно. Люди вокруг веселились, а он стоял столбом.

Вскоре люди начали заговаривать с ним. Спрашивали о его костюме. Пытались сообразить, кто он. Но это продолжалось недолго, и вскоре все начали сторониться его. Вокруг темной фигуры образовалось пустое пространство. Пришелец словно находился в собственном мире. Собственной вселенной. Где не было никакого Хеллоуина. Никаких празднующих. Никакого смеха. Никакой дружбы.

— А что подумали вы?

— Я подумал, что это Смерть, — ответил Арман Гамаш.

В зале суда воцарилось молчание.

— И что вы сделали?

— Ничего.

— Вот как? Тут заявляется с визитом Смерть, а глава Квебекской полиции, в прошлом старший инспектор отдела по расследованию убийств, ничего не предпринимает?

— Это был человек в маскарадном костюме, — терпеливо произнес Гамаш.

— Возможно, так вы подумали в тот вечер, — подхватил прокурор. — Но когда вы поняли, что это и в самом деле смерть? Позвольте высказать предположение. Когда стояли над телом?

Глава вторая

Нет. Фигура на вечеринке смущала, но плохое предчувствие у Гамаша действительно появилось только на следующее утро, когда он выглянул из окна спальни в промозглый ноябрьский день.

— На что ты смотришь, Арман? — поинтересовалась Рейн-Мари, подойдя к мужу.

Она тоже выглянула в окно и нахмурилась.

— Что он там делает? — спросила она вполголоса.

В то время как все разошлись по домам, чтобы лечь спать, человек в темной мантии этого не сделал. Никуда не ушел. Остался. И до сих пор там находился. Стоял на деревенском лугу в своей шерстяной мантии. И в капюшоне. Смотрел.

Из окна Гамашу не было видно, но он подозревал, что и маска осталась на своем месте.

— Не знаю, — ответил Арман.

Было субботнее утро, и он оделся как обычно. Брюки, рубашка и теплый осенний свитер. Наступил ноябрь, и погода не давала им забыть об этом.

День начался серым рассветом, как это часто случается в ноябре после ярких восходов и ярких осенних листьев октября.

Ноябрь — переходный месяц. Разновидность чистилища. Холодное влажное дыхание между умиранием и смертью. Между осенью и мертвой зимой.

Никто не любил ноябрь.

Гамаш надел резиновые сапоги и вышел наружу, оставив немецкую овчарку Анри и маленькое существо по имени Грейси в полном недоумении: они не привыкли, чтобы их не брали на прогулку.

На улице было холоднее, чем он предполагал. Даже холоднее, чем предыдущим вечером.

Он еще не успел дойти до луга, как руки у него закоченели, и он пожалел, что не надел перчатки и шапку.

Гамаш подошел к темной фигуре и остановился прямо перед ней.

Маска оказалась на месте. Не было видно ничего, кроме глаз. Но даже и глаза были скрыты какой-то сеткой.

— Кто вы? — спросил Гамаш.

Голос его звучал спокойно, даже дружелюбно. Абсолютно нормальная ситуация.

Во враждебности нет никакой нужды. Для этого еще будет время, если возникнет необходимость.

Однако человек продолжал хранить молчание. В его позе не было скованности. Его окружала аура уверенности, даже авторитетности. Он не только чувствовал себя здесь на своем месте, но даже как бы владел им.

Впрочем, Гамаш подозревал, что это ощущение создает скорее мантия, чем молчание человека.

Его всегда поражало, насколько молчание действеннее слов. Например, если нужно сбить кого-то с толку. Но он не мог позволить себе роскошь молчания.

— Почему вы здесь? — спросил Гамаш. Сначала по-французски, потом по-английски.

Потом он ждал ответа. Десять секунд. Двадцать. Сорок пять.

В бистро Мирна и Габри смотрели сквозь свинцовое стекло окна.

Смотрели на двух человек, уставившихся друг на друга.

— Отлично, — сказал Габри. — Арман избавится от него.

— Кто это? — спросила Мирна. — Он вчера был у тебя на празднике.

— Помню, но я понятия не имею, кто он такой. И Оливье тоже не знает.

— Уже закончили? — спросил Антон, мойщик посуды и помощник официанта.

Он потянулся к тарелке Мирны, на которой остались одни крошки. Но его рука замерла на полпути. Как и двое других, он уставился в окно.

Мирна посмотрела на Антона. Он появился недавно, но быстро здесь освоился. Оливье нанял его мыть посуду и помогать официанту, однако Антон ясно дал понять, что надеется стать шеф-поваром.

— Шеф-повар может быть только один, — доверительно сообщил Антон Мирне как-то раз, покупая в ее магазине старинные кулинарные книги. — Но Оливье нравится делать вид, будто их целая армия.

Мирна рассмеялась. Это было похоже на Оливье. Ему всегда хотелось производить впечатление, даже на людей, которые слишком хорошо знали его.

— У вас есть фирменное блюдо? — спросила она, выбивая чек на своем старинном кассовом аппарате.

— Я люблю канадскую кухню.

Мирна помедлила, глядя на него. Ему лет тридцать пять, прикинула она. Конечно, с такими амбициями и в таком возрасте уже не годится быть помощником официанта. Судя по речи, Антон был неплохо образован, он поддерживал хорошую физическую форму — стройный, атлетического сложения. Темно-каштановые волосы, коротко подстриженные по бокам и подлиннее сверху, придавали ему мальчишеский вид.

Определенно он был красив. И стремился стать шеф-поваром.

Будь она лет на двадцать моложе...

Почему бы девушке не помечать? И она мечтала.

— Канадская кухня? А что это такое?

— Вот именно, — ответил Антон с улыбкой. — Никто толком не знает. Я думаю, это все, что рождает земля Канады. И ее реки. Здесь так много всего. Я люблю добывать корм.

При этих словах он плотоядно усмехнулся, как вуайерист, который говорит: «Я люблю смотреть».

Мирна рассмеялась, слегка покраснела и взяла с него доллар за обе книги.

И вот теперь Антон смотрел в окно, наклонившись над их столиком в бистро.

— Это что? — спросил он шепотом.

— Разве тебя не было вчера на празднике?

— Да, но я все время торчал в кухне. Не выходил.

Мирна перевела взгляд с существа на деревенском лугу на этого молодого человека. В бистро было полно веселящегося народа, а он мыл тарелки в кухне. Как в какой-нибудь викторианской мелодраме.

Словно прочитав ее мысли, Антон улыбнулся:

— Я мог бы выйти, но не люблю большие сборища. Меня устраивает и кухня.

Мирна кивнула. Она понимала его. «У нас у всех, — подумала она, — есть место, где мы чувствуем не только спокойствие, но и уверенность в себе». Таким местом для нее был книжный магазин. Для Оливье — бистро. Для Клары — мастерская.

Для Сары — пекарня. А для Антона — кухня.

Но порой ощущение спокойствия оказывалось иллюзией. Оно вроде бы защищало тебя, а на самом деле становилось твоей тюрьмой.

— Что он говорит? — спросил Антон, садясь рядом и показывая на Гамаша и человека в мантии.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил Арман. — Может, вы хотели бы с кем-то поговорить?

Он не дождался ни ответа, ни какого-либо движения. Хотя и видел пар от дыхания, вырывающийся оттуда, где должен был находиться рот.

Свидетельство жизни.

Оно было постоянным. Как дым из трубы паровоза, мчащегося вперед.

— Меня зовут Гамаш. Арман Гамаш. — Он немного помолчал, прежде чем продолжить: — Я глава Квебекской полиции.

Кажется, он заметил движение глаз. Посмотрел ли на него этот человек, прежде чем отвести взгляд?

— Холодно, — сказал Арман, потирая замерзшие руки. — Давайте зайдем в дом. Выпейте кофе или, может, хотите яичницу с беконом? Я живу вон там.

Он показал на свой дом. Подумал, не уточнить ли, но понял, что этот человек уже знает, где он живет. Ведь Гамаш вышел оттуда. Вряд ли это было тайной.

Он ждал, что ответит человек в мантии на приглашение к завтраку, мельком подумав о том, как отреагирует Рейн-Мари, если он приведет домой нового друга.

Не получив никакого ответа, Арман протянул руку, чтобы ухватить незнакомца за запястье и попытаться увести его с собой.

В бистро смолкли все разговоры, утреннее обслуживание застопорилось.

Все — и клиенты, и обслуживающий персонал — не сводили глаз с двух человек, стоявших посреди деревенского луга.

— Он собирается утащить его оттуда, — сказал Оливье, присоединившись к ним.

Антон хотел подняться, но Оливье жестом усадил его обратно. Никакой спешки больше не было.

Все увидели, как Арман опустил руку, не прикоснувшись к человеку в черном.

Теперь Арман Гамаш и сам стоял совершенно неподвижно. И пока человек в мантии смотрел на бистро, книжный магазин, пекарню и гастроном месье Беливо, Гамаш смотрел на него.

— Будьте осторожны, — прошептал наконец Арман.

Он повернулся и зашагал к дому.

Фигура в мантии оставалась там весь день.

Арман и Рейн-Мари прошли мимо нее, направляясь к дому Клары.

Вокруг этого человека образовался невидимый ров. Жители понемногу начали выходить из домов и отправляться по своим делам. Но никто не приближался к границам большого круга, словно бы очерченного вокруг него.

Дети не играли на траве, а люди проходили мимо быстрее обычного, отводя глаза в сторону.

Анри, шедший на поводке, издал тихое рычание и спрятался за Арманом. Шерсть у него встала дыбом. Огромные уши сначала наклонились вперед, потом он прижал их к своей крупной и, следует признать, довольно пустой голове.

Все важное Анри держал у себя в сердце. А в голове у него по большей части было печенье.

Но овчарке хватило ума держаться подальше от фигуры в мантии.

Грейси, которую нашли вместе с ее братцем Лео в мусорном бачке за несколько месяцев до этого, тоже шла на поводке.

Она уставилась на фигуру, словно загипнотизированная, замерла и отказалась идти дальше. Рейн-Мари пришлось взять ее на руки.

— Мы должны что-то сказать? — спросила Рейн-Мари.

— Оставь его, — ответил Арман. — Наверное, он жаждет внимания. И возможно, уйдет, если не получит его.

Но Рейн-Мари заподозрила, что вовсе не по этой причине Арман предпочитает игнорировать незнакомца в черном. Просто он не хочет, чтобы она подходила близко к странному человеку. И по правде говоря, она тоже не хотела.

Все утро она ловила себя на том, что ее тянет к окну — проверить, не исчезла ли темная фигура. Однако фигура оставалась на лугу. Неподвижная. Незыблемая.

Рейн-Мари не знала точно, когда это произошло, но в какой-то момент она перестала думать о фигуре как о человеке. Все человеческое, что в нем было, испарилось. И фигура превратилась в «оно». В некое существо.

— Проходите в дом, — сказала Клара. — Вижу, наш гость все еще здесь.

Она пыталась казаться беззаботной, но это зрелище явно угнетало ее. Как и всех остальных.

— Арман, у вас есть идея, кто бы это мог быть?

— Никаких идей, к сожалению. Впрочем, я сомневаюсь, что он здесь надолго. Вероятно, это какая-то шутка.

— Вероятно. — Клара повернулась к Рейн-Мари. — Я поставила новые коробки у камина в гостиной. Думала, мы могли бы просмотреть их там.

Слово «новые» не вполне отражало действительность.

Клара помогала Рейн-Мари в бесконечном деле разбора и систематизации так называемых архивов местного исторического общества. Эти архивы представляли собой множество коробок, в которых лежали фотографии, документы, разные предметы. Собранные более чем за сто лет на чердаках и в подвалах. Принесенные с дворовых распродаж и из церковных кладовок.

И Рейн-Мари подрядилась их разобрать. Это была та еще работенка. Но Рейн-Мари все устраивало. Прежде она работала старшим библиотекарем и архивистом в Национальном архиве Квебека. И, как и ее муж, была влюблена в историю. А особенно — в историю Квебека.

— Разделите с нами ланч, Арман? — спросила Клара. В кухне витал запах супа. — Я принесла багет из пекарни.

— Non, merci, я собираюсь в бистро.

Он показал ей книгу, которую держал в руках. Его дневной субботний ритуал. Ланч, пиво и книга перед камином в бистро.

— Только не от Жаклин, — сказала Рейн-Мари, показывая на багет.

— Нет, это от Сары. Я уверена. Хотя шоколадные пирожные с орехами, которые я купила, делала Жаклин. А это важно? — спросила Клара, нарезая хрустящий багет. — Чтобы пекарь умел печь багеты?

— Здесь? Это жизненно важно, — ответила Рейн-Мари.

— Да, — закивала Клара. — Я тоже так думаю. Бедная Сара. Она хочет передать пекарню Жаклин, но я не знаю...

— Ну, может, шоколадных пирожных достаточно, — сказал Арман. — Наверное, я смог бы научиться размазывать сыр бри по шоколадному пирожному с орехами.

Клара поморщилась, но потом задумалась. А что, все возможно...

— Жаклин здесь всего несколько месяцев, — заметила Рейн-Мари. — Может, еще научится.

— Сара говорит, с багетами дело такое: либо у тебя это есть, либо нет, — возразила Клара. — Что-то связанное с прикосновением, а еще с температурой рук.

— Они должны быть горячие или холодные? — спросил Арман.

— Не знаю, — ответила Клара. — Слишком много информации мне ни к чему. Я хочу верить, что багет — это волшебство, а не какая-то ошибка природы. — Она положила хлебный нож. — Суп почти готов. Пока он разогревается, не хотите ли взглянуть на мою последнюю работу?

Это было не похоже на Клару — предлагать взглянуть на ее работу, особенно если процесс еще идет. По крайней мере, когда Арман и Рейн-Мари неохотно прошли через кухню в мастерскую, они надеялись, что процесс действительно еще идет.

Обычно они радовались редкой возможности увидеть работу Клары, когда она создавала свои удивительные портреты. Но совсем недавно стало ясно, что ее представление о завершенной работе кардинально отличается от того, что под этим понимали все остальные.

Оставалось только гадать, что такого видела она, чего не видели другие.

Мастерская была погружена в темноту, окна впускали лишь северный свет, и в хмуром ноябре его отчаянно не хватало.

— Эти готовы, — сказала Клара, показывая в темноте на полотна, стоящие у стены.

Она включила свет.

— Ты уверена? — еле выдавила из себя Рейн-Мари.

Некоторые портреты казались законченными, однако волосы на них были едва обозначены карандашом. И на руках оставались пятна, кляксы.

Портреты по большей части были узнаваемы. Мирна. Оливье.

Арман подошел к портрету Сары, владелице пекарни, прислоненному к стене.

Изображение Сары было одним из наиболее завершенных. На ее морщинистом лице застыло то выражение желания быть полезной, которое Арман тут же узнал. Гордость, еле сдерживаемая. И в то же время Кларе удалось передать ее уязвимость. Сара словно боялась, как бы зритель не попросил у нее того, чего у нее нет.

Да, лицо, руки, поза — все очень подробно выписано. Но... Ее рабочий халат остался в наброске, без всяких деталей. Казалось, Клара потеряла интерес к портрету.

Грейси и Лео, ее брат, сражались на бетонном полу, и Рейн-Мари наклонилась, чтобы погладить их.

— Что это?

Все слегка сжались, услышав ворчливый голос.

В дверях стояла Рут с Розой на руках, указуя перстом в мастерскую.

— Господи Исусе, какой ужас, — произнесла старая поэтесса. — Кошмар. Сказать «уродство» — значит ничего не сказать.

— Рут, — вмешалась Рейн-Мари, — кому, как не вам, знать, что творчество — это процесс.

— И не всегда успешный. Я серьезно. Что это?

— Это называется искусство, — сказал Арман. — И не обязательно, чтобы вам нравилось.

— Искусство? — с сомнением переспросила Рут. — Неужели? — Она нагнулась и позвала: — Иди сюда, Искусство. Иди сюда!

Они переглянулись. Даже для впадающей в деменцию Рут это было уже слишком.

И тут Клара рассмеялась:

— Она говорит про Грейси, — и показала на щенка, катающегося по полу в обнимку с Лео.

Хотя их нашли в одном мусорном бачке, Лео, щенок Клары, рос очень красивой собакой. Золотистый, поджарый, короткошерстный — лишь на загривке шерсть была длиннее. Сейчас Лео был тощим и долговязым, но в нем уже чувствовалась царственная осанка.

С Грейси все было не так. Если отбросить излишнюю деликатность, она была самой страшненькой в выводке. В буквальном смысле. И возможно, даже не была собакой.

Никто не сумел определить это, когда Рейн-Мари несколько месяцев назад принесла Грейси в дом. Время шло, а ясности не появлялось.

Почти совершенно бесшерстная, если не считать разномастных клочков здесь и там. Одно ухо смело стояло торчком, другое висело. Голова ее, кажется, день за днем становилась все больше, а сама Грейси выросла очень мало. Иногда, на взгляд Рейн-Мари, она даже ужималась в размерах.

Но ее глаза ярко горели. И она понимала, что ее спасли от смерти. Ее восхищение Рейн-Мари не знало границ.

— Иди сюда, Искусство, — сделала еще одну попытку Рут, потом выпрямилась. — Не только уродливая, но и глупая. Своего имени не знает.

— Грейси, — сказал Арман. — Ее зовут Грейси.

— Господи боже, зачем же ты тогда сказал — Искусство?

Она взглянула на него так, словно деменция развивалась у него, а не у нее.

Они вернулись в кухню, где Клара помешала варившийся суп, а Арман поцеловал Рейн-Мари и направился к двери.

— Не спеши, Тинтин4, — остановила его Рут. — Ты еще не рассказал нам о том существе, которое стоит посреди деревни. Я видела, ты с ним говорил. Что он тебе ответил?

— Ничего.

— Ничего?

Очевидно, для Рут мысль о том, что кто-то может держать рот закрытым, была абсолютно непостижимой.

— Но почему он все еще здесь? — спросила Клара, отбросив напускное безразличие. — Чего он хочет? Он что, целую ночь там простоял? Вы можете что-то с этим сделать?

— Почему небо голубое? — спросила Рут. — Правда ли, что пицца — итальянская еда? Ты когда-нибудь ела цветные мелки?

Все уставились на нее.

— Может, не будем задавать глупые вопросы? А если по существу, то ответы на твои вопросы таковы: не знаю, не знаю и Эдмонтон5.

— На нем маска, — сказала Клара Арману, игнорируя Рут. — Это уже ненормально. Он сам ненормальный. Больной на голову. Она повертела пальцем у виска. — С этим я ничего не могу поделать, — ответил Гамаш. — Законы Квебека не запрещают закрывать лицо.

— Но это не паранджа, — возразила Клара.

— Ради всего святого, — перебила ее Рут. — В чем проблема? Ты что, не видела «Призрак оперы»? Он вот-вот начнет петь, а мы сидим в первом ряду.

— Ты не воспринимаешь это всерьез, — сказала Клара.

— Очень даже воспринимаю. Просто я не боюсь. А вот невежество меня пугает.

— Ты о чем? — осведомилась Клара.

— О невежестве, — повторила Рут, не слыша или делая вид, что не слышит предостережения в голосе Клары. — Все, что отличается от привычного, все, чего ты не понимаешь, немедленно воспринимается тобой как угроза.

— А ты, значит, образец терпимости? — спросила Клара.

— Ой, да ладно, — откликнулась Рут. — Есть же разница между «пугающий» и «угрожающий». Возможно, у него пугающий вид, готова с тобой согласиться. Но на самом деле он ничего не сделал. Если бы собирался, то, наверно, уже сделал бы.

Рут повернулась к Гамашу, словно ища поддержки, но он промолчал.

— Кто-то на Хеллоуин надевает в шутку костюм, — продолжила она, — при свете дня, и вам всем становится страшно. Тьфу. В Салеме вы бы дали себе волю.

— Ты подходил к нему ближе, чем кто-либо из нас, — обратилась Рейн-Мари к мужу. — Что это такое, по-твоему?

Он опустил глаза на щенков: они свернулись в клубок на полу, привалившись к Анри, похрапывающему и ворчащему во сне. Арман частенько завидовал Анри. До тех пор, пока рядом с его миской с водой не ставили миску с сухим кормом. Тут всякая зависть кончалась.

— Что я думаю, не имеет значения, — ответил Арман. — Он наверняка вскоре исчезнет.

— Вот только не успокаивайте нас, — сказала Клара, слегка смягчив улыбкой раздражение в голосе. — Я вам продемонстрировала свое, — она показала на мастерскую, — теперь покажите мне свое.

— Это лишь впечатление, — ответил он. — Бессмысленное. На самом деле я понятия не имею, кто он и зачем здесь.

— Арман, — настойчиво произнесла Клара.

И он сдался.

— Смерть, — сказал он и посмотрел на Рейн-Мари. — Вот такие у меня ассоциации.

— Смерть с косой? — спросила Рут утробным голосом. — Мрачный Жнец? Он не указывал кривым пальцем?

Она подняла собственный костлявый палец и показала на Армана.

— Я же не говорю, смерть в буквальном смысле, — сказал он. — Но мне кажется, тот, кто надел этот костюм, хочет, чтобы мы провели такую параллель. Он хочет, чтобы мы боялись.

— И я догадываюсь чего, — сказала Клара.

— Вы все ошибаетесь, — возразила Рут. — Смерть вовсе не так выглядит.

— Откуда ты знаешь? — спросила Клара.

— Оттуда, что мы старые друзья. Он приходит почти каждый вечер. Мы сидим в кухне и болтаем. Его зовут Михаил.

— Архангел? — удивилась Рейн-Мари.

— Да. Все считают, будто смерть — это и есть то ужасное существо, но в Библии именно Михаил посещает умирающих и помогает им в последний час. Он прекрасен, с этими его крыльями, которые он плотно прижимает к спине, чтобы не перевернуть мебель.

— Давайте-ка уточним, — сказала Рейн-Мари. — К вам приходит архангел Михаил?

— Давай-ка уточним, — сказала Клара. — Ты читала Библию?

— Я читала все, — ответила Рут Кларе, потом повернулась к Рейн-Мари. — Да, он приходит. Но ненадолго. Он очень занят. Однако заходит выпить и посплетничать о других ангелах. Этот Рафаил, скажу я вам, тот еще тип. Отвратительный, жестокий старикашка.

Кто-то из них издал неуверенное «хм».

— И что вы ему говорите? — спросил Арман.

— Арман, — произнесла Рейн-Мари предостерегающим тоном.

Но он вовсе не собирался подшучивать над старухой. Его разбирало искреннее любопытство.

— Я рассказываю ему о вас. Показываю ваши дома и делаю кое-какие предложения. Иногда я читаю ему стихи. «Из школы домой в семейный ад — / путь невеселый подростка, — процитировала она, задрав голову к потолку в попытке вспомнить. — Куда его велосипед свернет, / доехав до перекрестка?»

Они помолчали несколько секунд, осознавая смысл слов, от которых у них перехватило дыхание.

— Это твое? — спросила Клара.

Рут кивнула и улыбнулась:

— Я знаю, что это процесс. Откровенно говоря, от Михаила проку мало. Он предпочитает лимерики.

Арман не сдержался и хохотнул.

— А перед рассветом он уходит, — сказала Рут.

— И оставляет тебя? — спросила Клара. — Это как-то неправильно.

— Подумай, о чем говоришь, — прошептала Рейн-Мари.

— Мое время еще не пришло. Пока даже не близко. Михаилу нравится быть в моем обществе, потому что я не боюсь.

— Мы все чего-то боимся, — возразил Арман.

— Я хотела сказать, что не боюсь смерти, — поправилась Рут.

— Я думаю, это смерть боится ее, — сказала Клара.

— Дайте мне два таких, пожалуйста, — попросила Кэти Эванс, показывая на шоколадные пирожные с глазурью сверху.

Она помнила их с детства.

— А вам, мадам? — Жаклин повернулась к другой женщине.

К Леа Ру.

Она ее узнала; впрочем, ее почти все узнавали. Мадам Ру была членом Национального собрания Квебека, часто появлялась в новостях. У нее брали интервью на французском и английском в различных ток-шоу по всей провинции, интересовались ее мнением по разным вопросам. Она выражалась ясно и без всякой высокопарности. Шутливо, но без сарказма. Тепло, но без приторности. Она стала новой любимицей прессы.

И вот она здесь. В пекарне. Собственной персоной.

Обе женщины были крупными. То есть скорее высокими, чем крупными. Но в любом случае они определенно были личностями. В их присутствии маленькая женщина-пекарь просто терялась. Но если эти женщины были личностями, то Жаклин пекла хлеб. И как она подозревала, в данный момент это делало ее более значительной.

— Пожалуй, я возьму лимонный торт и наполеон, — сказала Леа, оглядывая ряд кондитерских изделий за стеклом.

— Довольно странно, — заметила Кэти, подходя к Саре, владелице пекарни, заменявшей в тот момент пирожные на витрине.

Нетрудно было догадаться, о чем она говорит.

Сара вытерла руки о передник и кивнула, посмотрев в окно:

— Я бы хотела, чтобы оно ушло.

— Кто-нибудь знает, что это такое? — спросила Леа сначала у Сары, которая отрицательно покачала головой, потом у Жаклин, которая тоже покачала головой и отвернулась.

— Это очень неприятно, — сказала Сара. — Не понимаю, почему никто ничего не делает. Арман должен как-то вмешаться.

— Вряд ли тут кто-то в силах помочь. Даже месье Гамаш.

Леа Ру заседала в комитете, утвердившем Гамаша в должности главы полиции Квебека. Она между делом сообщила, что знакома с ним. Встречались несколько раз.

Но вообще-то, почти все члены двухпартийного комитета знали Гамаша. Он много лет служил в качестве одного из старших офицеров Квебекской полиции и участвовал в разоблачении высокопоставленных полицейских, погрязших в коррупции.

Поэтому не было ни особой дискуссии, ни тем более возражений.

И два месяца назад Арман Гамаш принес присягу в качестве старшего суперинтенданта самой мощной полицейской организации в Квебеке. А может быть, во всей Канаде.

Но Леа Ру понимала, что при всей своей власти Гамаш абсолютно бессилен в данной ситуации с существом на деревенском лугу.

— Знаете, наши пирожные можно заказать в бистро, — сказала Сара, когда они уходили, и показала на коробочки в их руках. — Мы делаем поставки Оливье и Габри.

— Merci, — откликнулась Кэти. — Мы отнесем эти в книжный магазин, поделимся с Мирной.

— Она любит шоколадные пирожные с орехами, — сказала Сара. — После появления Жаклин пирожные пользуются большим успехом.

Она посмотрела на эту женщину, гораздо более молодую, — так гордая мать может смотреть на свою дочь.

Если закрыть глаза на багеты, приезд Жаклин стал вполне достойным ответом на молитвы Сары. Ей было подсемьдесят, а она каждое утро вставала в пять, чтобы успеть приготовить хлеб, и затем весь день проводила на ногах. Такая нагрузка в ее годы становилась непомерной.

Закрытие пекарни она даже не рассматривала как вариант. И полностью отходить от дел тоже не собиралась. Но рутинные обязанности она хотела переложить на кого-нибудь другого.

И вот три месяца назад появилась Жаклин.

Если бы только научить ее печь багеты.

— О, это мне нравится, — сказала Мирна, разливая чай, пока Леа раскладывала пирожные.

Потом они втроем уселись вокруг печки-плиты в магазине Мирны, на диване и в креслах перед окном. Из которого была видна фигура в мантии.

Поговорив об этом несколько минут и ни до чего не договорившись, они перешли к последнему проекту Кэти. Стеклянному дому на одном из островов Мадлен.

— Правда? — сказала Мирна с набитым пирожными ртом, что помешало ей выразить свое удивление более отчетливо. — На островах Мэгги, говоря по-простому?

— Да. Похоже, там много денег. Ловля омаров приносит хорошие доходы.

Леа вскинула брови, но ничего не сказала.

Богатство на островах, где прежде царила безнадежная бедность, создавал совсем другой продукт.

— Стеклянный дом на острове — это настоящий вызов, — заметила Мирна.

И в течение следующего получаса они говорили о погоде, географии, дизайне и домах. Проблемы строительства домашнего очага, а не просто жилища захватили Мирну, и она с восхищением слушала этих молодых женщин.

Ее интересовала Кэти. Нравилась ей. Но с Леа у нее была внутренняя связь, ведь много лет назад Мирна была ее няней.

В свои двадцать шесть лет Мирна заканчивала диссертацию и зарабатывала деньги где только можно, чтобы расплатиться за обучение. Шестилетняя Леа напоминала крохотного мышонка. Ее родители разводились, и Леа, единственный ребенок, боялась выходить из дома. Из-за страха и неуверенности.

Мирна стала ее старшей сестрой, матерью, другом. Защитником и наставником. А Леа стала для нее младшей сестрой, дочерью, другом.

— Вы должны познакомиться с Антоном, — сказала Мирна, с удовольствием глядя, как Леа уплетает пирожные.

— С Антоном?

— Это новый мойщик посуды у Оливье.

— Он называет своих мойщиков посуды по имени? — усмехнулась Кэти. — Я своего называю Босхом.

— Правда? — сказала Леа. — А у меня Густав. Такой грязный, испорченный мальчишка.

— Ха, ха, ха, — произнесла Мирна раздельно. — Антон — личность, и вы это прекрасно знаете. Он хочет стать шеф-поваром. В частности, его интересует развитие кухни, основанной главным образом на местных продуктах.

— На деревьях, — подхватила Кэти. — На травах.

— Это тот англо, — вспомнила Леа. — Ням-ням. Я хочу с ним познакомиться. Думаю, есть кое-какие программы, которые будут ему полезны.

— Извини, — сказала Мирна. — Тебя, наверное, со всех сторон просят о помощи.

— Я не против помочь, — сказала Леа. — А если это означает бесплатную еду, то еще лучше.

— Отлично. Сегодня вечером?

— Сегодня не могу. Мы едем на обед в Ноултон. Но мы что-нибудь придумаем до отъезда.

— А когда вы уезжаете?

— Через пару дней, — ответила Кэти.

Мирна подумала, что это довольно неопределенно для людей, у которых явно все заранее распланировано.

Когда пекарня наконец опустела и выпечка была поставлена в духовку, Жаклин включила таймер.

— Вы не возражаете, если я...

— Да иди уже, — сказала Сара.

Жаклин не надо было сообщать, куда она собралась. Сара знала. И желала ей всего наилучшего. Если она и мойщик посуды поженятся, а он станет шеф-поваром, то и Жаклин останется.

Сара не гордилась этими эгоистичными мыслями, но, по крайней мере, она не желала Жаклин зла. На свете есть вещи гораздо хуже, чем выйти замуж за Антона.

«Если бы только Антон относился к Жаклин так же, как она к нему. Может, если она научится делать багеты... — подумала Сара, отскабливая столы. — Да. Это было бы неплохо».

В мире Сары хороший багет был волшебной палочкой, которая решала все проблемы.

Жаклин поспешила в кухню бистро по соседству. День подошел к своему пику, и они, вероятно, готовились к обеду. Но для мойщика посуды время пока было спокойное.

— А я как раз к тебе собирался, — сказал Антон. — Ты видела это?

— Трудно не увидеть.

Она поцеловала его в обе щеки, и он вернул ей поцелуи, но на такой же манер он мог поцеловать и Сару.

— Мы не должны сказать что-нибудь? — спросила Жаклин.

— Что сказать? — осведомился он, стараясь говорить сдержанно. — Кому?

— Месье Гамашу, разумеется, — ответила она.

— Нет, — твердо произнес Антон. — Обещай ничего такого не делать. Мы с тобой не знаем, что это...

— У нас есть довольно неплохая идея, — возразила Жаклин.

— Но мы не знаем точно. — Он еще понизил голос, когда шеф-повар посмотрел в его сторону. — Оно, вероятно, само уйдет.

У Жаклин были свои основания для беспокойства, но в данный момент ей показалась более важной реакция Антона на это существо.

Арман сидел в бистро и читал.

Он чувствовал на себе взгляды других посетителей. И у всех в глазах одно и то же.

«Сделайте что-нибудь с этой штукой на деревенском лугу».

«Пусть оно уйдет».

Какая им польза от такого соседа, как он? глава Квебекской полиции — и не может их защитить!

Арман закинул ногу на ногу и прислушался к ворчанию огня в камине. Ему было тепло, он вдыхал приятный кленовый дымок и ощущал на себе пронизывающие взгляды соседей.

Хотя рядом с камином стояло удобное кресло, он разместился у окна. Откуда он мог видеть «оно».

Как и Рейн-Мари, он заметил, что с течением времени постепенно перестал думать о фигуре на лугу как о человеке. Человек превратился в «оно».

И Гамаш в большей степени, чем все остальные, понимал, насколько это опасно. Обесчеловечивать кого бы то ни было. Ведь независимо от странности поведения под этой мантией находился живой человек.

И еще его заинтересовала собственная реакция. Он хотел, чтобы оно ушло. Он хотел выйти на луг и арестовать это существо. Арестовать человека.

За какое преступление?

За нарушение своего личного покоя.

Бесполезно было говорить всем, что фигура не представляет для них никакой угрозы. К тому же Гамаш не знал, так ли это на самом деле. Но одно он знал твердо: в данной ситуации он бессилен. Тот факт, что он возглавляет Квебекскую полицию, сужал, а не расширял его возможности действовать.

Рейн-Мари стояла рядом с ним, когда он приносил присягу. Гамаш был в парадной форме с золотыми эполетами, золотой тесьмой и золотым ремнем. И с наградами, которые он неохотно надел. Каждая напоминала ему о событии, которого лучше бы не происходило. Однако оно произошло.

Он стоял целеустремленный, решительный.

Здесь были его сын и дочь. Его внуки тоже видели, как он поднял руку и поклялся быть верным службе, честности, справедливости.

Среди присутствующих, заполнивших большой зал Национального собрания, были их друзья и соседи.

Жан Ги Бовуар, его давний заместитель, а теперь еще и зять, держал на руках собственного сына. И смотрел.

Гамаш предложил Бовуару присоединиться к нему в департаменте старшего суперинтенданта. И снова стать его заместителем.

— Непотизм? — спросил Бовуар. — Великая квебекская традиция.

— Ты же знаешь, как я ценю традиции, — ответил Гамаш. — Однако ты вынуждаешь меня признать, что ты, как никто другой, подходишь для этой работы, Жан Ги, и комитет по этике со мной согласился.

— Для вас это будет неловко.

— Oui. Квебекская полиция теперь меритократия. Так что...

— Не обделайся?

— Я хотел сказать, не забывай про круассаны, но и про другие обязанности тоже помни.

И Жан Ги ответил: «Oui. Merci»6. И теперь наблюдал за тем, как старший суперинтендант Гамаш обменялся рукопожатием с председателем Верховного суда Квебека, а затем повернулся лицом к залу.

Арман Гамаш стоял теперь во главе многотысячной армии, чья задача состояла в защите провинции, которую он так любил. Населения, в котором он видел не жертву или угрозу, а братьев и сестер. Равных среди равных, заслуживающих уважения и защиты. А иногда подлежащих аресту.

— Несомненно, на этой службе есть чем заняться, кроме вечеринок с коктейлями и ланчей в тесном кругу, — сказал он как-то Мирне во время одного из их тихих разговоров.

Он и в самом деле провел последние два месяца в делах: встречался с главами разных отделов, входил в курс дела по разным сферам деятельности полиции: борьбе с организованной преступностью, наркотрафиком, убийствами, киберпреступностью, отмыванием денег, поджогами и многим другим.

Было совершенно очевидно, что преступность в провинции выше, чем он представлял. И ситуация становилась все хуже. Причем главную роль в усугублении хаоса играла наркоторговля.

Картели.

Ими было порождено большинство других проблем. Убийства, вооруженные нападения. Отмывание денег. Вымогательство.

Ограбления, преступления на сексуальной почве. Беспричинное насилие, совершаемое молодыми людьми в состоянии безысходности. Болезнь уже поразила города. Однако гниль распространялась и за их пределы, в сельскую местность.

Гамаш знал, что проблемы нарастают, но не представлял себе их масштабов.

До последнего времени.

Старший суперинтендант Гамаш проводил дни, погружаясь в зло, обман, трагедию, ужас. Потом он уезжал домой. В Три Сосны. В святилище. Посидеть с друзьями у огонька в бистро. Или с Рейн-Мари в уединении их гостиной. С Анри и забавным маленьким существом Грейси у ног.

В тепле и безопасности.

Пока не появилось это темное существо. Отказывавшееся исчезать.

— Вы пытались поговорить с ним еще раз? — спросил прокурор.

— И сказать что? — ответил вопросом старший суперинтендант Гамаш.

Со свидетельского места он видел людей на галерее, обмахивающихся веерами из листов бумаги, чтобы создать хоть какое-то подобие ветерка в этой удушающей жаре.

— Ну, вы могли бы спросить, что он там делает.

— Я уже спрашивал. И при других обстоятельствах вы бы спросили у меня, почему я, офицер полиции, нарушаю права гражданина, который просто стоит в парке и никого не трогает.

— Гражданина в маске, — уточнил прокурор.

— И опять же, ношение маски не преступление, — ответил Гамаш. — Хотя это абсолютно неестественно. И я несобираюсь вам говорить, будто меня это радовало. Отнюдь. Но я ничего не мог сделать.

После его слов по залу прокатился шумок. Кто-то соглашался, кто-то считал, что повел бы себя иначе. И уж конечно, глава полиции должен был что-то предпринять.

Гамаш слышал осуждение в этом шумке и понимал, чем оно обосновано. Но находившиеся сейчас в зале суда обладали полной информацией о случившемся.

И он по-прежнему знал, что никак не мог остановить это.

Смерть очень трудно остановить, если она взяла косу в руки.

— Чем вы занимались в тот вечер?

— Пообедали, посмотрели телевизор, потом мадам Гамаш легла спать.

— А вы?

— Я сварил кофе и ушел к себе в кабинет.

— Работать?

— Я не стал включать свет. Сидел в темноте и наблюдал.

Одна темная фигура наблюдала за другой.

У Гамаша, сидящего в своем кабинете, создалось впечатление, будто что-то немного изменилось.

Темная фигура шевельнулась, чуть изменила положение.

И теперь смотрела на него.

— Как долго вы там оставались?

— Час, может, больше. Наблюдать было трудно. Темная фигура в темноте. Когда я вывел погулять собак, его уже не было.

— Значит, он мог уйти в любое время? Даже сразу после того, как вы сели. Вы ведь не видели, как он уходил?

— Не видел.

— Вы не могли задремать?

— Мог, но, вообще-то, я человек, привычный к слежке.

— К наблюдению за другими. У вас с ним это общее, — сказал Залмановиц.

Эти слова удивили старшего суперинтенданта Гамаша, он вскинул брови, но кивнул:

— Пожалуй.

— А на следующее утро?

— Он вернулся.