Костер в ночи. Мой брат Майкл. Башня из слоновой кости E-Book

Mary Stewart

WILDFIRE AT MIDNIGHT

Copyright © 1956 by Mary Stewart

MY BROTHER MICHAEL

Copyright © 1959 by Mary Stewart

STORMY PETREL

Copyright © 1991 by Mary Stewart

All rights reserved

Перевод с английскогоТатьяны Ждановой, Марии Ждановой

Оформление обложкиИльи Кучмы

Стюарт М.

Костер в ночи ; Мой брат Майкл ; Башня из слоновой кости : романы / Мэри Стюарт ; пер. с англ. Т. Ждановой, М. Ждановой. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2018. (The Big Book).

ISBN 978-5-389-15724-8

16+

Книги Мэри Стюарт завоевали сердца миллионов читателей, получив при этом высокую оценку критиков, особо отмечавших ее мастерство в жанре авантюрного романа. Ей, как никому другому, удалось объединить в сюжете лирическую тему, детективные ноты и поистине кинематографический саспенс. Романы Стюарт переводились на многие языки и до сих пор продолжают покорять читающую публику всех стран мира.

Героиня книги «Костер в ночи» Джанетта Друри приезжает в маленький отель на шотландском острове Скай и узнает, что в этих местах недавно произошло убийство, весьма похожее на ритуальное. Под подозрением находятся постояльцы отеля...

Роман «Мой брат Майкл» переносит читателя в Грецию. Камилла Хейвен, помогая своему попутчику Саймону отыскать место, где погиб во время войны его брат Майкл, узнает о тайне «сверкающей цитадели», спрятанной в горах. Но не только Саймон пытается раскрыть эту тайну...

И вновь Шотландия! Роза Фенимор, героиня «Башни из слоновой кости», снимает маленький домик на берегу моря, чтобы вдали от суеты писать стихи. Но однажды ночью в ее безмятежное существование бесцеремонно вторгаются двое незнакомцев...

© Т. Жданова, перевод, 2018

© Т. Жданова, М. Жданова, перевод, 2018

© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа„Азбука-Аттикус“», 2018Издательство АЗБУКА®

Костер в ночи

Он, как костер, пылающий в ночи,Так разъярился,Что сам себя в порыве уничтожит.Что ж, последим.

Сирил Тернер. Трагедия мстителя

Глава 1

Туманный остров

Начну с того, что родители назвали меня Джанеттой. Нелепое имя, по-моему. Само по себе оно звучит неплохо, но имя такого рода ассоциируется со сладострастными и пышными дамами слегка непристойных картин Тициана. И хотя надо признать, что я действительно обладаю внешностью, которая заинтересовала бы этого венецианского художника, по характеру я — типичное порождение семьи английского сельского священника. Более непохожей на порочных Венер среднего периода Тициана, чем я, трудно даже вообразить. Но все-таки я должна быть справедлива к своим родителям и потому признаюсь сразу: порочность в нашем роду присутствовала — по счастью, разумеется, в прошлом, и тем не менее. А моя мама обладает настолько нежной, чувствительной и художественной натурой, что не увидела ничего предосудительного в том, чтобы назвать свою рыженькую дочь в честь Лисицы Венеры, очаровательной рыжеволосой Джанетты Фокс, известной в былые времена красавицы и грозы Лондона. В те дни титул красавицы писали с заглавной буквы, ибо полагали, что красота — это капитал.

Прелестная Джанетта была никем и ничем; мать ее, кажется наполовину итальянка, если и знала, кто является отцом Джанетты, в этом так и не призналась. Джанетта просто возникла весной 1858 года — Венера, появившаяся на свет из грязной пены викторианского Уайтчепела1, — и завоевала Лондон на шесть лет.

Ей только-только исполнилось семнадцать. К двадцати годам она успела послужить моделью каждому значительному художнику (воздержался лишь Ландсир, анималист) — ее изображали в каких только возможно аллегорических позах, — а также, если верить свидетельству того же Ландсира, она по очереди побывала любовницей каждого из них.

В 1861 году за свои особые добродетели Джанетта получила заслуженную награду — вышла замуж за баронета. Ему удалось удержать ее достаточно надолго, чтобы она успела произвести на свет двоих детей. Потом она бросила баронета ради очень «современного» художника французской школы, специализировавшегося на обнаженной натуре. Сына и дочь она оставила опозоренному сэру Чарльзу. Первому из вышеупомянутых и предстояло стать моим дедом по материнской линии.

Итак, моя милая, непосредственная, артистичная мама, любившая проводить время в нашем домике в Котсуолде за лепкой горшочков и вазочек и обжигом их в печи в саду, назвала меня в честь беспутной (и знаменитой) прабабушки, не задумываясь о том, каковы будут для меня последствия этого, когда в 1945 году я в свою очередь отправлюсь завоевывать Лондон.

Мне было девятнадцать, еще полгода назад я ходила в школу и вот теперь, окончив курсы манекенщиц в Вест-Энде, начала головокружительную карьеру, приступив к работе в доме моделей. Я снимала с подругой двухкомнатную квартиру, у меня были крошечный счет в банке (подарок от папы), два самодельных горшочка и пепельница (подарок от мамы) и ежедневник (подарок от брата Луция). Чувствовала я себя на верху блаженства.

И когда я продолжала находиться на верху блаженства, галерея Морелли приобрела картину Золлнера «Леди Зеленые Рукава» и Марко Морелли — тот самый Марко Морелли — задумал произвести ею сенсацию. Возможно, вы помните, какая была шумиха?

Кажется, идея Морелли состояла в том, чтобы устроить что-то вроде возврата к искусству после аскетизма и лишений войны. Для реализации такой идеи эта картина подходила более всего. «Леди Зеленые Рукава» была ярким воплощением необузданного, бравурного стиля Золлнера 1860-х годов. На портрете была изображена в полный рост ослепительная дама с томным взором, в центре холста переливались и мерцали яркие драгоценности, перья и расшитый шелк; сомневаюсь, чтобы кто-либо другой смог так чудесно передать цвет и блеск зеленой камчатной ткани рукавов. Как противоядие аскетизму картина действительно производила эффект. Но даже буйство золлнеровского переливчатого зеленого цвета было не в состоянии затмить торжествующей полноты чувства жизни натурщицы или превзойти пламя ее пылающих волос. Это был последний портрет Джанетты Фокс в полном облачении, и своей внешностью она воспользовалась наилучшим образом.

Этим же воспользовались и Морелли и его двоюродный брат Хьюго Монтефиор, модельер, у которого я как раз и работала. Таким образом, ничто не могло помешать замыслу, состоявшему в том, что Монтефиор воссоздаст платье с чудесными зелеными рукавами, а я представлю его на демонстрации картины, что вызовет сенсацию в нужных кругах и тем самым принесет удачу кузенам. И вероятно, мне тоже, хотя, честно говоря, вся ценность этой идеи до меня не дошла, когда Хьюго ее выложил. Я была просто польщена, смущена и сильно взволнована.

Итак, я появилась на вернисаже в платье с зелеными рукавами, и Морелли произвел сенсацию, а я впала в страшную панику при виде светской толпы, и когда дошла очередь до меня, я заговорила таким натянутым и вялым голосом, что мое выступление поставило точку в скучном ненадежном фарсе.

Должно быть, я выглядела бледной копией надменного, поглощенного земными заботами существа, изображенного на холсте, висевшем у меня за спиной, потому что именно такой и воспринял меня Николас Друри, когда, протолкнувшись сквозь толпу, ему удалось наконец мне представиться. Я, разумеется, слышала о нем, и это совершенно не прибавило мне уверенности в себе: в свои двадцать девять лет он имел в активе славу автора трех изумительных книг и репутацию человека с ехидным языком. Я же чувствовала себя так неловко, что стала нести несусветную чушь, а под его насмешливым взглядом и вовсе залепетала как ребенок, что он, слава тебе господи, принял за кокетство.

Через три месяца мы поженились.

Не стану задерживаться на трех последующих годах.

Я, само собой разумеется, была страстно, безумно, безоглядно в него влюблена — глупая девчонка, ослепленная блеском звезды, брошенная в жизнь незнакомую и порой страшную. А Николас, как вскоре стало ясно, сам чувствовал себя не в своей стихии. Он-то надеялся жениться на современной Джанетте Фокс, достаточно искушенной молодой женщине, свободно чувствующей себя в постоянно изменчивом обществе, к которому он привык, а в результате он получил всего лишь Джанетту Брук, недавнюю школьницу, чье умение вести себя с достоинством оказалось техникой, приобретенной в салонах Монтефиора и на фабрике манекенщиц Мэйфейра.

Причиной нашей маленькой трагедии послужило не то, что мы неправильно распределили роли; любовь умеет наводить мосты, и поначалу казалось, что чувство, которое мы испытывали друг к другу, в состоянии заполнить брешь. Николас, так же как и я, старался изо всех сил. Теперь-то я понимаю, что если я и стала более искушенной и мудрой, то Николасу стоило огромных трудов научиться снова быть нежным. Но уже было поздно; собственно говоря, было поздно уже тогда, когда мы познакомились.

Для нас распалась связь времен, брешь была чересчур широка — не десятилетняя разница в возрасте, но дистанция в тысячу лет из-за мировой войны, во время которой я была подростком и которая лишь слегка отразилась на моей жизни. Для Николаса же война все еще продолжалась мучительным кошмаром, она оставила в его сознании шрамы, которые тогда только-только затянулись. Разве могла я, девятнадцатилетняя девчонка, постичь те нервные стрессы, которые преследовали Николаса? И разве он способен был угадать, что под сомнительной маской самоуверенности я скрывала губительные микробы нерешительности и страха?

Какими бы ни были причины, разрыв произошел очень скоро. Через два года наша совместная жизнь почти потерпела крах. Когда Николас путешествовал — а путешествовал он нередко в поисках материала для своих книг, — он все чаще и чаще находил причины не брать меня с собой, и когда в конце концов я обнаружила, что путешествует он не один, я не удивилась, но очень обиделась и оскорбилась и — ведь я все же рыжая! — высказала все, что накипело.

Если бы я хотела удержать Николаса, мне следовало бы попридержать язык. Я не могла соперничать с ним на поле битвы, где любовь становится слабостью и против грубого и безответственного цинизма можно бороться лишь гордостью. Он побеждал легко и порой даже не понимал, как жестоко...

В 1949 году мы развелись. Ради моей мамы, столь приверженной к англиканской высокой церкви, я оставила фамилию Николаса и до сих пор ношу обручальное кольцо.

Через некоторое время я даже вернулась в Лондон к Хьюго Монтефиору, который отнесся ко мне как ангел: замучил меня работой и ни разу не упомянул о Николасе. О нем вспоминала лишь мама, которая от случая к случаю осведомлялась о нем в письмах и дважды даже поинтересовалась, не думаем ли мы воссоединиться... Примерно через год меня это стало смешить, кроме тех случаев, когда я чувствовала себя настолько измотанной и усталой, что неизменное постоянство моей мамы и прихода Тенч-Аббас казались мне невыносимыми.

Итак, в середине мая 1953 года, когда люди за несколько недель начали стекаться в Лондон на коронацию и город оказался забит таким количеством народа, что можно было задохнуться, как-то утром Хьюго Монтефиор окинул меня долгим взглядом, потом оглядел меня снова и в ту же секунду приказал мне взять отпуск на две недели.

Я позвонила в Тенч-Аббас, трубку взяла мама.

— Отпуск? — переспросила она. — В начале июня? Прекрасно, дорогая. Вы приедете к нам или Николас полагает, что здесь скучновато?

— Мама, я...

— Ну да, телевизора у нас нет, — гордо сообщила мама, — но мы можем прослушать всю церемонию по радио.

Я мельком взглянула на окна салона Монтефиора, из которых, как с трибуны, открывался вид на Риджент-стрит.

— Это было бы чудесно, — ответила я. — Но, мама, милая, ты не станешь возражать, если я ненадолго съезжу куда-нибудь еще? Куда-нибудь подальше от всего... ну, понимаешь, где только горы, вода и птицы. Я подумывала об Озерном крае.

— Это недалеко, — с готовностью согласилась мама. — Скай.

Зная свою маму, я на секунду подумала, что она советует небеса2 как наиболее подходящее место отдыха. Но потом она добавила:

— Твой отец говорил о нем на пикнике у Данхиллов. Понимаешь, целый день шел дождь, и пришлось сидеть в доме — ты же знаешь, дорогая, какой всегда идет дождь на пикниках у Данхиллов? Это так похоже на Мэйзи Данхилл. Однажды они были там две недели, так дождь шел каждый день!

— А... — осенило меня. — Скай.

— И там нет телевизора, — заключила мама.

— Да, как раз то, что мне необходимо, — серьезно согласилась я. — А миссис Д. дала тебе адрес?

— Гудки, — заволновалась мама. — Не может быть, чтобы мы говорили уже три минуты, они же знают, как меня расстраивают эти гудки. Так о чем мы... Ах да, Данхиллы... Знаешь, дорогая, они купили новый автомобиль, огромнейший, называется то ли «шакал», то ли «егерь», то ли как-то там еще и...

— «Ягуар», мама. Ты хотела дать мне адрес гостиницы, где останавливались Данхиллы.

— Ах да. Знаешь, полковник Данхилл никогда не ездит больше тридцати пяти миль в час, и твой отец говорит... Что, дорогой?

Я услышала, как папа что-то ей бормочет. Потом она продолжила:

— У твоего отца есть адрес, дорогая. Я точно не знаю, как... ага, вот он. Отель «Камас-Фхионнаридх»...

— Какой отель, мама?

— Камас... я продиктую по буквам. — Она продиктовала. — Я не уверена... не помню... но, должно быть, так. Что, дорогой?

Она снова заговорила с отцом, отвернувшись от трубки, а я с тревогой слушала гудки, из-за которых очаровательная мамина рассеянная речь каждый раз сменялась бессвязной скороговоркой.

— Твой отец говорит, что это на гэльском и произносится как «Камасунари», и он находится на краю света, так что поезжай, дорогая, и наслаждайся птицами и... э... водой... или чем ты там хочешь.

Я сидела со стиснутой в руке трубкой над рокотом Риджент-стрит. Перед моими глазами вставали холодные, далекие, мокрые от дождя горы.

— А знаешь, — медленно произнесла я, — пожалуй, я поеду.

— Значит, договорились, — успокоилась мама. — Похоже, это именно то, что тебе необходимо, дорогая. Как кстати оказался этот адрес! Словно специально.

Мне приятно думать, что мама никогда не будет в состоянии оценить всю иронию своей последней реплики.

Так и получилось, что во второй половине дня в субботу, 30 мая 1953 года я оказалась на последнем отрезке пути в Камас-Фхионнаридх на острове Скай.

Как я обнаружила, мама оказалась права, когда говорила о крае света. Последний отрезок пути предстояло проплыть на лодке. От Стратэйрда до Камас-Фхионнаридх шла по суше неровная проселочная дорога, которую единственный местный автобус преодолеть был не в состоянии. Тот же автобус довез меня до Элгола на восточном берегу озера Лох-Скавайг и вывалил кое-как меня и мой багаж на берег.

Вскоре лодочник чуть вежливее запихал меня в лодку и двинулся в путь со мной, моими чемоданами и еще одним пассажиром по сверкающему морскому заливу к бухте Камасунари.

Более спокойного места я еще не встречала. Морской залив — часть Атлантического океана — был огромным, и среди напоминавших полумесяц гор он покоился словно в люльке. У одного конца полумесяца находилась рыбацкая деревня Элгол, примыкавшая к вересковым холмам; у другого отвесно к морю возвышалась зубчатая стена гор, фиолетовых на фоне освещенного закатом неба. Горы Куллин, исполины острова Туманов.

И в окружении гор переливалась спокойная вода, наподобие сияющего щита, в котором отражались синева и золото великолепных гор и неба. Тонкая мерцающая линия, блестящая как клинок, дрожала между миром реальности и миром воды.

Лодка медленно продвигалась вперед вдоль берега залива, сонно мурлыкал мотор. Вода шепталась и мягко плескалась о борт. Соленая зыбь качала и кружила черные, красно-розовые и оливково-зеленые водоросли, запах моря был резким и возбуждающим. Мимо скользил берег. Рядом с нами на каменистых и покрытых вереском выступах проплывали кудрявые березы, лодка разрезала шелковую воду, переливавшуюся цветами меди и индиго.

Наконец впереди, посередине полумесяца гор, появился изгиб бухты. Прорезая холмы, тянулась к берегу зеленая долина. Насколько мне было известно, выше долины находилось озеро — там, где теснились горы и питали водой глубокую и узкую чашу. Из озера брала начало река, мне был виден ее блеск. Белое здание, еле различимое на расстоянии, стояло в дымке берез, от которых шли, разветвляясь, навстречу морю мерцающие отмели.

Лодка толчками продвигалась вперед. Теперь мне был виден дым, тянувшийся из труб гостиницы, — словно тонкий рисунок карандашом на фоне темной синевы гор. Как только солнце скользнуло ниже, блеск воды померк и гигантская тень Куллина перешагнула маленькую долину. А одна гордая скала, пробиваясь сквозь солнечный свет, отбросила диагональную тень, закрыв полбухты.

— Гарсвен, — сказал пассажир возле моего локтя.

Я подскочила. Я была настолько поглощена открывшимся зрелищем, что меня охватило сильное чувство одиночества, вызванное величием гор, и я забыла, что я здесь не одна.

— Прошу прощения?

Он улыбнулся.

Я увидела, что это человек лет тридцати, приятной наружности, с необычными темно-золотистыми волосами и синими глазами. Он был высоким и худым, но казался сильным и крепким, и у него было загорелое лицо, как у человека, который большую часть времени проводит на воздухе.

На нем было старомодное длинное пальто, из-под которого виднелся когда-то очень хороший костюм из твида.

— Вы, очевидно, здесь впервые, — заключил он.

— Да. Здесь так... впечатляюще, вы согласны?

Он засмеялся:

— Бесспорно. Я знаю эти края как свои пять пальцев, но все равно у меня каждый раз захватывает дух при виде их.

— Их?

— Куиллин.

Он произнес это слово, по-видимому, на местном диалекте. Его взгляд был устремлен куда-то мимо меня, и я посмотрела в том же направлении.

— Гарсвен, — повторил он. — Вон та вершина, на том конце, который спускается прямо в море под совершенно немыслимым углом. — Он протянул руку над моим плечом, показывая на гору. — А там Сгурр-нан-Эаг; а та, закрывающая солнце, — Острый пик, Сгурр-Биорах.

— Вы хотите сказать, Сгурр-Аласдаир, — неожиданно вмешался лодочник.

Это был крепкий уроженец Ская с темным квадратным лицоми мелодичным голосом островитянина. Он небрежно правил лодкой и время от времени сплевывал в подветренную сторону.

— Сгурр-Аласдаир, — повторил он.

Светловолосый мужчина усмехнулся и произнес на гэльском несколько слов, вызвавших на лице лодочника ответную ухмылку. Затем он сказал мне:

— Мурдо, конечно, прав. На картах гора зовется Аласдаир, она была переименована в честь какого-то альпиниста или еще кого-то, но мне больше нравятся старые названия. Сгурр-Биорах, а рядом с ней Сгурр-Деарг, Красный пик. — Его указующий перст повернулся в сторону высокой остроконечной скалы, черной на фоне заката. — Сгурр-нан-Гиллеан. — Он опустил руку, улыбнулся, слегка извиняясь (так британцы сожалеют о том, что выдали свои чувства), и весело произнес: — Лучше условий для встречи с ними впервые и не придумаешь. Закат и вечерняя звезда — все как в цветном кино.

— Вы, должно быть, скалолаз, — сказала я.

— Альпинист? Да, вроде этого.

— Мистер Грант в горах дока, — добавил Мурдо.

Грант достал сигареты, угостил меня и Мурдо и, выбросив обгорелую спичку в воду, спросил меня:

— Вы надолго приехали?

— На неделю или дней на десять. Зависит от погоды. Если будет такая же, то меня ждет рай.

— Не будет, — уверенно ответил он. — А ты как считаешь, Мурдо?

Лодочник с сомнением посмотрел на юго-запад, где длинная и сияющая полоса Атлантики сливалась с ярко-синим небом. Ткнув туда пальцем, он буркнул:

— Дождь.

— О господи!

Меня охватило смятение. Теперь, когда я уже приехала, залитый золотом горизонт казался мне более привлекательным, чем мокрые от дождя горы моей мечты.

— Ничего, — бодро произнес мистер Грант, — зато рыбалка будет отличной.

Должно быть, я выглядела озадаченной, так как он добавил:

— Вы, конечно, ловите рыбу?

— Ах нет! — К моему собственному удивлению, голос у меня звучал виновато. — Но я... научусь.

Грант оживился:

— Значит, ходите по горам?

— Нет... — Внезапно я остро ощутила себя городской дамочкой, случайно попавшей сюда. — Вообще-то, я приехала... э... отдохнуть в тиши.

Грант перевел взгляд на мой багаж.

— Из Лондона? — хмыкнул он. — Что ж, если вы решили удрать подальше от толпы, то правильно выбрали место. У вас не будет соседей поблизости, за исключением Черного Куллина, а ближайшая к вам гора...

Он неожиданно замолчал.

— Ближайшая? — Я взглянула на гостиницу, которая стала еще ближе; одиноко стоящая в зеленой долине, она казалась карликом, над которым нависла с востока гигантская гора. — Эта гора? Она тоже одна из них? Вы не упоминали ее. Как она называется?

Грант явно колебался.

— Блейвен.

Лодочник вынул сигарету изо рта и сплюнул в воду.

— Бла-вен, — повторил он нежным голосом, свойственным горцам. — Мм... мм...

— Голубая гора... — пояснил Грант почти отсутствующим голосом.

Потом он швырнул сигарету в воду и неожиданно поинтересовался:

— Что, Лондон и впрямь так набит народом?

— Да. В нем всегда много народу, и его постоянно будоражит. Теперь же он походит на огромный котел, в котором медленно закипает вода.

Мурдо ловко повернул лодку к устью реки.

— Лондон? — В его голосе звучала простодушная нотка восторга. — Вы что, не захотели остаться на коронацию, миссис?

— Я хотела. Но я... я слегка перетрудилась, поэтому решила, что лучше отдохнуть.

— А почему вы решили приехать именно сюда? — спросил Грант.

Он продолжал смотреть на Голубую гору.

— На Скай? Не знаю... Все со временем хотят побывать на Скае, разве не так? А я желала полностью сменить обстановку. Буду гулять по горам.

— Одна?

В интонации Мурдо прозвучало что-то такое, что заставило меня внимательно посмотреть на него.

— Ну да, — удивленно произнесла я.

Он быстро переглянулся с Грантом, а потом отвернулся и стал следить за надвигающейся пристанью. Я засмеялась:

— Я не заблужусь. Далеко ходить не стану. Не забывайте, я все же городская пташка. Скорее всего, буду гулять вокруг озера или по ближним склонам... Блейвена, правильно? Там со мной вряд ли что-нибудь приключится! — Я повернулась к мистеру Гранту. — Неужели Мурдо думает, что я заплутаю в тумане или убегу с водяным?

Тут я замолчала, встретив его взгляд.

Грант смотрел на меня с каким-то неопределенным выражением, скорее даже лишь намеком на выражение, но я запнулась, ощутив необъяснимую тревогу.

Синие глаза опустились.

— Наверное, Мурдо имеет в виду...

Но Мурдо заглушил мотор, и внезапно наступившая тишина произвела эффект, подобный взрыву.

— Лондон... — задумчиво произнес Мурдо, глядя куда-то в нутро мотора. — Как далеко! Вы и впрямь приехали издалека...

В его голосе снова прозвучало простодушное восхищение, но у меня возникло неловкое впечатление, что он говорит первое, что пришло в голову. Более того, его простодушие горца было несколько преувеличенным, и я сделала вывод, что он ведет себя неестественно.

— Говорят, красивый город. Вестминстерское аббатство, площадь Пиккадилли, зоопарк. Я видел на открытках...

— Мурдо, — с подозрением спросила я после того, как лодка, глухо стукнувшись о пристань, была закреплена. — А когда вы сами в последний раз были в Лондоне?

Протянув мне руку, чтобы помочь выйти из лодки, он взглянул на меня ясным взглядом.

— Восемь лет назад, миссис, — ответил он своим мелодичным голосом, — на обратном пути из Бирмы и других восточных стран...

Человек по имени Грант поднял мои чемоданы и зашагал по тропинке к гостинице. Следуя за ним, я чувствовала, как Мурдо пристально смотрит нам в спину. Потом он вернулся к лодке.

Что означала сия простодушная интонация обитателя Ская? Что-то вроде дымовой завесы? Но что ему скрывать? Почему он так встревожился, что поспешил сменить тему разговора?

Тропинка обогнула гостиницу и привела к парадной двери, выходившей в долину. Следуя за своим проводником, я снова бросила невольный взгляд на притягательную одинокую громаду на востоке, нависшую над равниной, словно хищная птица.

Блейвен? Голубая гора? Повернувшись к ней спиной, я вошла в гостиницу.

Глава 2

Горы вдали

Прошел час. Я умылась, вычесала железнодорожный дым из волос и переоделась. Сидя в гостиной отеля, я наслаждалась временным уединением, пока остальные отдыхающие не собрались на обед. Я потягивала превосходный херес, мои ноги согревал огонь уютного камина, а с трех сторон гостиной высились горы, вид которых доставлял мне удовольствие. Мне было хорошо.

Хлопнула дверь веранды, и в ту же минуту сквозь стеклянные двери гостиной я увидела двух женщин, идущих через холл к лестнице. Одна из них была примерно моего возраста, невысокого роста, плотного сложения, с прямыми темными волосами, подстриженными по-мужски, в одежде альпиниста — широкие брюки, ботинки и толстый свитер, — которая подчеркивала ее мужеподобный облик. Другая — девушка лет двадцати, очень юная, краснощекая, черноволосая. Мне подумалось, что у нее довольно несчастный вид, а ее плечи под рюкзаком были так напряжены, словно она очень устала. Парочка проковыляла вверх по лестнице и скрылась за углом.

Примерно через минуту вслед за ними появилась пожилая пара, оба высокие, тощие, слегка сутулые, со спокойными благовоспитанными лицами и в весьма потрепанных шляпах. Они торжественно пронесли вверх по лестнице пустую корзину для рыбы, и тут же по их пятам с трудом протащилась еще одна женщина, глубоко засунувшая руки в карманы пальто. Я не разглядела ее лица, но поникшие плечи и безжизненная походка поведали о судьбе, полной разочарований и усталости.

Зевнув, я вытянула ноги к огню и глотнула еще хереса. Лениво перелистала страницы старого светского еженедельника, лежащего у моего локтя. С глянцевых страниц, выхваченные безжалостной вспышкой, смотрели привычные лица, застигнутые на охотничьих ужинах и благотворительных балах... красивые лошади, некрасивые женщины, разодетые мужчины... Лондонский телефонный справочник был бы куда интереснее. Мне попалась моя фотография, достаточно ординарная: я позировала на фоне камина работы Адама в вечернем платье — наиболее вдохновенном творении Хьюго Монтефиора... Прелестное платье, я хорошо его помню. А вот страницы, посвященные театральной хронике: Алек Гиннес с немыслимой бородой; Вивьен Ли, близ которой меркнут все женщины; Марша Малинг одаряет камеру знаменитой треугольной улыбкой, глядя в пустоту своими поразительными глазами...

Дверь в гостиную распахнулась и вновь закрылась со свистящим звуком. Вошла Марша Малинг, села напротив меня и позвонила в колокольчик, чтобы ей принесли выпить.

При виде ее я замигала. Ошибки быть не могло. Эти гладкие волосы цвета золотистой меди, широкие очаровательные глаза, аристократический носик и, безусловно, аристократический рот. Это была она, звезда серий романтических спектаклей, которые шли с таким успехом, что один из самых больших лондонских театров был постоянно переполнен в первые годы войны, да и поныне публика толпами стекалась туда.

Официант выполнил заказ. Марша Малинг сделала глоток, встретилась со мной взглядом и рассеянно улыбнулась. Затем улыбка сменилась внимательным взглядом.

— Простите, — прозвучал знакомый хриплый голос, — мы не встречались прежде? Мы ведь знакомы?

Я улыбнулась:

— Смело с вашей стороны заявлять такое, мисс Малинг. Полагаю, вы привыкли избегать людей, претендующих на знакомство с вами. Но нет, мы с вами раньше не встречались.

— И все же я уверена, что видела вас где-то.

Я перелистала страницы журнала кончиками ногтей.

— Возможно. Я манекенщица.

Узнавание озарило ее лицо.

— Так вот оно что! Вот откуда! Вы работаете у Монтефиора, если не ошибаюсь!

— В общем, да... но временами я работаю на стороне. Меня зовут Друри. Джанетта Друри. Как зовут вас, мне, естественно, известно. И конечно же, я была на вашем спектакле, и на предыдущем, и на том, который был до него...

— И так до сотворения мира, милочка моя. Я знаю. Но вы крайне любезны. Должно быть, вы еще ходили с косичками, когда я играла в «Диких красотках».

Я рассмеялась:

— Я рано их обрезала. Мне пришлось зарабатывать на жизнь.

— Вот как? — Марша сделала глоток джина, разглядывая меня. — Но я вспомнила, где я вас видела. Это было не на фотографии, а на зимнем шоу Ледюка в прошлом году. Я приобрела то божественное платье для коктейлей...

— Из бархата цвета топаза. Я помню его. Действительно божественное платье.

Она скорчила гримасу.

— Вероятно. Но это было ошибкой. Вам, так же как и мне, прекрасно известно, что блондинкам оно не идет.

— Когда вы его покупали, вы не были блондинкой, — не подумав, брякнула я. — Простите, — добавила я поспешно. — Я...

Но она засмеялась веселым журчащим смехом:

— Действительно. Я забыла. Мне пришлось стать шатенкой для «Мицци». Это мне не шло, к тому же «Мицци» провалилась.

Марша вытянула вперед изящные ноги и одарила меня своей знаменитой треугольной улыбкой.

— Я рада, что вы приехали. Я здесь всего три дня и уже скучаю по городу. Впервые с момента моего отъезда у меня появилась потребность подумать о таком цивилизованном предмете, как одежда. Я просто обожаю ее, а вы?

— Естественно. Но поскольку это моя работа...

— Я знаю, — сказала она. — Но здесь говорят лишь о горах да о рыбалке, а подобные занятия мне представляются невероятно скучными.

— Тогда что вы тут делаете?

Этот вопрос вырвался у меня помимо воли и прозвучал грубовато, однако Марша ответила без всякой обиды:

— Отдыхаю, милочка моя.

— А, понимаю, — произнесла я, стараясь не выказывать любопытства.

Марша Малинг подняла бровь и снова рассмеялась.

— Да нет же, — ответила она, — я и в самом деле отдыхаю, а не просто нахожусь без работы. Спектакль сошел неделю назад. Адриан объявил, что я обязательно должна прийти в себя, а я как раз прочитала божественную книгу о Скае, и вот я здесь.

— И как, соответствует Скай книге?

— Местами. Горы ужасно прелестные, и все остальное тоже, и вчера я видела оленя с очаровательнейшим олененком, но вся беда в том, что здесь совершенно невозможно передвигаться. Вы любите прогулки, долгие пешие прогулки?

— Да.

— А я не люблю. А Фергус просто-напросто отказывается водить машину по некоторым из этих дорог.

— Фергус? Значит, вы здесь со своим мужем?

Я безуспешно попыталась вспомнить, кто на сей раз является мужем Марши Малинг.

— Милочка! Я вообще не замужем в данный момент. Правда, блаженство? Ради разнообразия. — Она издала розовыми губками очаровательный смешок, и я непроизвольно улыбнулась. Ее очарование было осязаемо, словно нечто ослепительное и полное жизни, ее наиглупейшие банальные фразы и устаревшая манера преувеличивать грели душу, как и пылающий огонь в гостиной. — Нет, Фергус мой шофер.

— Марша! — Я назвала ее по имени, не успев осознать этого; по сути, с моей стороны это было данью ее очарованию. — Неужели вы привезли сюда машину с шофером? И это вы называете прийти в себя?

— Но я очень не люблю ходить пешком, — рассудительно ответила она, — да мы и не собираемся проводить здесь весь отпуск. Я как бы совершаю турне по горной Шотландии и островам. Давайте выпьем еще. Нет, я и впрямь попала в тяжелое положение. — Она протянула руку и позвонила в колокольчик. — Отчасти мы попали сюда из-за Фергуса. Он родом из этих мест. Не то чтобы его волнуют стародавние времена, просто нам показалось, что здесь может быть неплохо.

Я уставилась на нее. Не смогла удержаться.

— Какая вы... внимательная. Ваши служащие...

Она взглянула на меня. На этот раз знаменитая улыбка была определенно заимствована из очень озорного спектакля «Да, моя дорогая».

— Разве я не праведница? Но Фергус... ах да, херес, правильно? И еще одну порцию розового джина. — Сделав заказ, она повернулась ко мне. — Знаете, если бы я стала разговаривать подобным образом с каким-нибудь другим постояльцем гостиницы, он бы застыл на месте, как... как чучело.

— А кто еще отдыхает здесь?

— Так, давайте вспомним... Полковник и миссис Каудрей-Симпсон. Они скучные, но милые. Они все время ловят рыбу, и днем и ночью, и поверьте, ни разу ничего не поймали.

— Кажется, я их видела. Пожилая пара с пустой корзиной.

— Ну да, это они. Потом, если и дальше продолжать о рыбе, мистер и миссис Корриган и мистер Брейн.

— Случайно не Аластер Брейн?

— Кажется, да... — Она посмотрела на меня с любопытством. — Ваш друг?

— Знакомый. Он занимается рекламой.

— Да, он отдыхает вместе с Корриганами. И знаете, — задумчиво добавила она, — если бы я была способна найти в себе жалость к женщине, вышедшей замуж за привлекательного мужчину, такого как Хартли Корриган, то пожалела бы именно эту.

— Почему? — удивилась я.

Взгляды Марши Малинг на брак, высказанные лично, стоило выслушать.

— Рыба, — просто ответила она.

— Рыба? А, понимаю. Вы имеете в виду рыбалку?

— Совершенно верно. Он и Аластер Брейн такие же, как Каудрей-Симпсоны. Утром, днем и ночью они ловят рыбу. А она не делает ничего, совсем ничего, чтобы бороться с этим, хотя явно пребывает в ужасном состоянии, причем уже давно. Она слоняется с несчастным видом совершенно одна, засунув руки в карманы.

Я вспомнила унылую женщину, протащившуюся вверх по лестнице в кильватере Каудрей-Симпсонов.

— По-моему, я видела ее. Она действительно не похожа на счастливицу. Но я вообще сомневаюсь, — задумчиво произнесла я, — что есть на свете такая женщина, которая могла бы соперничать с рыбалкой, если мужчина по-настоящему увлечен этим занятием.

Марша Малинг поглубже уселась в кресло и произнесла:

— Вот как?

— Ладно, — ответила я. — Ну, может, только вы. Да еще Рита Хейворт. И все.

— Но она даже не пытается! — возмутилась Марша. — А он... Ну хорошо, кто там дальше?

— Я видела двух женщин... — начала я.

— Ах да, две... как это называется?.. Schwärmerinen3, — произнесла Марша своим красивым, хорошо поставленным голосом. — Они...

— Марша, нет! Не нужно этого говорить!

Но дух обличения оказался неожиданно силен в мисс Малинг. Ее прекрасные глаза засверкали.

— Эта девочка! — воскликнула она. — Ей, наверное, еще и девятнадцати нет, а она повсюду таскается с этой невозможной усатой женщиной! Ах, дорогая, она ее наверняка запугивает!

— Если эта женщина ей не по нраву, — резонно заметила я, — зачем же она приехала с ней?

— Я же сказала. Они...

— Нет, Марша. Это явная клевета. Не забывайте, мы находимся в шотландской рыбацкой гостинице, а не на театральной вечеринке с коктейлями.

— Наверное, вы правы, — вздохнула она. — На самом деле они, кажется, работают в одной и той же школе. Малышка только-только начала преподавать, а другая ведет там ПК, или РТ, или что-то в этом роде. Я слышала, как она сама призналась.

— Призналась в чем? — изумилась я.

— Что обучает этому самому РТ или как его там. Что это такое, кстати?

— По-видимому, «мускулистые христиане»4.

— Совершенно верно, — мрачно ответила Марша.

— Кто еще здесь отдыхает? Я познакомилась по пути из Элгола с мужчиной...

— Это, наверное, Родерик Грант. Он практически живет здесь. Высокий, привлекательный, с пышной шевелюрой?

— Он самый. С голубыми глазами.

— И с какими! — пылко воскликнула Марша. — Он определенно представляет интерес, вот только...

Она запнулась и сделала глоток джина.

Чувствуя, что неизвестный Фергус вызывает у меня все большее любопытство, я сказала равнодушным тоном:

— Судя по всему, Родерик Грант тоже рыболов.

— Что? О, они все тут рыболовы, — с горечью произнесла Марша. — Но надо признать, он занимается этим нерегулярно. Большую часть времени он гуляет или что-то в этом роде. Его никогда нет в гостинице.

— Значит, он альпинист, — сказала я с улыбкой.

— Возможно. Здесь есть еще один скалолаз, по имени Бигл.

— Роналд Бигл?

— Кажется. Еще один ваш знакомый?

— Нет. Мы с ним никогда не встречались, но я слышала о нем. Он — знаменитый альпинист.

Марша выказала некоторый интерес:

— Вот как? Да, теперь, когда вы сказали... Он действительно проводит все ночи, изучая какие-то карты, или сидит как приклеенный у радиоприемника, слушая о восхождении на Эверест.

— Тогда это точно он. Он написал книгу о Нангапарбате5.

— Да? — произнесла Марша, поскучнев. — Так вот, он повсюду бродит с другим мужчиной, забавным коротышкой, которого зовут Хьюберт Хэй. Кажется, они приехали не вместе, но, по-моему, Хьюберт тоже писатель. Он маленький, кругленький и совершеннейшее сорбо.

— Сорбо?

— Да. Не ущипнешь.

— Понятно. Но какое странное слово! Сорбо... это по-итальянски?

Она очаровательно хмыкнула:

— О боже, ведь таким образом можно вычислить, сколько мне лет, правда? Надо за собой следить. Нет, милочка, это не по-итальянски. Когда-то давно, в тридцатые годы, когда вас еще возили в коляске, продавались твердые резиновые мячики для детей. Они назывались «сорбо-попрыгунчики».

— И вы в них играли?

— Милочка, — повторила Марша, — вы так добры... Все равно, этот коротышка — явное сорбо по характеру и по внешности и носит фантастические жилеты. Здесь есть еще один мужчина, не знаю, как его зовут, он приехал вчера вечером. Но у меня такое чувство, что он тоже писатель.

— О господи!

— Я понимаю. Настоящая плеяда талантов, да? Хотя, скорее всего, они ничего не стоят. Сорбо так наверняка. Но этот парень выглядит, словно он действительно... весь такой темный и роковой, — мечтательно произнесла Марша, а потом нахмурилась своему джину. — Только... он тоже рыбачит.

— Создается впечатление, что здесь собралась интригующая компания, — высказалась я.

— Не правда ли? — откликнулась она без особой убежденности. — Да, еще пожилая дама, которая, по-моему, является матерью Каудрей-Симпсона, она все время вяжет, милочка, причем нитками ужасных цветов. И еще три юнца с голыми коленками, они живут в палатках около реки, ходят сюда питаться и постоянно бродят с молотками, серпами и тому подобной ерундой.

— Вероятно, студенты-геологи, — догадалась я. — Однако я очень сомневаюсь насчет серпов. По-моему, из всего этого есть только один выход: вам самой следует начать ходить на рыбалку. Я, к примеру, собираюсь. Мне говорили, что это успокаивает нервы.

Марша бросила на меня взгляд, полный ужаса, смешанного с восхищением.

— Боже мой! Вы поразительный человек! Но... — Она перевела глаза на мою левую руку и кивнула. — Я должна была догадаться. Вы замужем. Наверное, он вас заставляет. Так вот, эта несчастная миссис Корриган...

— Я не замужем, — вставила я.

Она на мгновение замолчала.

— О, простите, я...

— Я разведена.

— А!.. — Почувствовав облегчение, Марша ослепительно улыбнулась мне. — Вы тоже? Дорогая, и я разведена.

— Я знаю.

— Трижды, радость моя. Ужасно утомительно, доложу я вам. Ну разве они не подонки?

— Прошу прощения?

— Мужчины, дорогая. Подонки.

— А, понимаю.

— Только не говорите, что ваш не был подонком.

— Был, — ответила я. — Совершенно точно.

— Так я и знала, — обрадовалась Марша. Я подумала, что впервые вижу, какое действие могут произвести две порции розового джина. — Как его звали?

— Николас.

— Животное, — кровожадно произнесла она. Было очевидно, что в ней снова проснулся инстинкт обличения. — Выпьем еще, Жанетта, дорогая, и расскажите мне все.

— За мой счет, — твердо сказала я и позвонила в колокольчик. — И мое имя Джанетта. Джанетта. Итальянского происхождения, как и сорбо.

— Очень мило, — согласилась она. — Откуда у вас итальянское имя?

— О, это старая история. — Я заказала напитки, радуясь возможности переменить тему. — Мою прабабушку звали Джанеттой. Она относится к типу предков, чье существование стараются спрятать в наглухо закрытом фамильном буфете, только моя прабабушка не из тех, кто позволит себя спрятать даже на секунду.

— Чем она занималась? — спросила заинтригованная Марша.

— О, она пошла обычным путем, чтобы погубить свою репутацию. Натурщица, любовница художников, потом вышла замуж за баронета и...

— Я тоже как-то раз была замужем за баронетом, — оживилась Марша. — Хотя я его бросила. А она?

— Естественно. Она убежала с молодым многообещающим художником в Париж, где сколотила изрядное состояние — не спрашивайте меня как, — а потом умерла в монастыре в прекрасном возрасте восьмидесяти семи лет.

— Да, были времена... — В голосе Марши прозвучал легкий оттенок сожаления. — Я имею в виду не монастырь, а все остальное. Как мудро иметь достойную прабабушку, особенно с состоянием и титулом.

Я засмеялась:

— Ничего не сохранилось. Мама была единственной внучкой, и Джанетта завещала все свои деньги монастырю, чтобы застраховать его от пожара, по-моему. — Я поставила пустой стакан. — Таким образом, в отличие от моей прабабушки я, чтобы заработать себе на жизнь, ношу одежду.

Сквозь стеклянные двери мне были видны спускающиеся вниз по лестнице Каудрей-Симпсоны. Через холл по направлению к столовой промчалась горничная. Снаружи, между крутыми склонами полумесяца Сгурр-на-Стри, красное небо стало цвета меди, на его ярком фоне зубчатые скалы приняли форму возвышающегося рельефа. Я увидела троих молодых людей, без сомнения геологов, идущих от реки; они прошествовали мимо окон гостиной, и через миг я услышала, как открылась и хлопнула входная дверь.

Где-то часы пробили семь.

— Есть хочется, — сказала я. — Слава богу, наступило время обеда.

Поднявшись, я подошла к окну, выходившему на восток. Напротив гостиницы простиралась вдаль широкая равнина — почти миля ровного, объеденного овцами дерна, нарушаемого лишьторфяными струйками, которые, извиваясь, тянулись к морю. Через равнину петляла узкая и неровная дорога, потом она шла вдоль береговой линии, а затем поднималась вверх через вереск и исчезала из виду. Справа бормотало море, теперь оно было цвета темного олова и тусклое, так как на него падала тень гор. Вдали слева у подножия Блейвена блеск воды отливал медью небес.

Запоздавший тетерев крикнул: «Вернись!» — и замолк. Чайка на берегу расправила крылья и сложила их. Море, казалось, замерло. Вид был довольно диким и безотрадным; ни звука, лишь птичий зов да стенания овец; ни движения, лишь дрожь крыла чайки да широкие шаги запоздавшего постояльца, торопливо идущего по траве.

Потом его шаги раздались на гравийной дорожке. Скрип ботинок нарушил тишину. Рядом с ним вспорхнула бекасиха с гнезда и, словно молния, полетела зигзагами в горную долину. Лишь дважды вдали, на фоне грозной выси Блейвена, блеснули серебряным отливом ее крылья, потом я потеряла ее из виду.

— Блейвен, — задумчиво сказала я. — Интересно...

За моей спиной Марша произнесла резким, прерывистым голосом:

— Больше ни слова об этом, прошу вас. Вы не против?

Я удивленно обернулась.

Она допивала свой третий джин и довольно странно глядела на меня поверх бокала. Смутившись и слегка расстроившись, как всегда при проявлении грубости, я пристально посмотрела на нее. Я понимала, что, переведя разговор на Джанетту и ее деяния, поступила достаточно своевольно, но мне не хотелось говорить о Николасе. К тому же Марша вроде бы проявила интерес. Если бы ей было скучно... но, судя по ее виду, она не скучала, совсем наоборот.

Она виновато улыбнулась:

— Ничего не могу с собой поделать. Но давайте не будем. Пожалуйста.

— Как пожелаете, — ответила я сухо. — Извините.

Я снова повернулась к окну. Моим глазам предстала огромная и грозная гора. И тут меня вдруг озарило. Блейвен! Это мое упоминание о Блейвене, а вовсе не Джанетта вынудило Маршу укрыться в стакан с джином, как улитку в раковину. Родерик Грант, и Мурдо, и вот теперь Марша Малинг... или у меня разыгралось воображение? Я уставилась в сгущающиеся сумерки, в которых запоздавший гость как раз проходил последние двадцать ярдов до входной двери. Мой взгляд сосредоточился на нем. Я замерла, потом снова посмотрела на него...

— О господи! — воскликнула я и отпрянула от окна, как камень, пущенный из пращи.

Остановившись на коврике у камина прямо напротив вытаращившей глаза Марши, я сделала глубокий-глубокий вдох и повторила:

— О господи!

— Что случилось? Это потому что я...

— Вы тут совершенно ни при чем, — устало произнесла я. — Это все человек, который только что подошел к входной двери.

— Человек? — в замешательстве повторила Марша.

— Да. Полагаю, это и есть ваш безымянный, темный, роковой писатель... вот только для меня он совсем не безымянный. Его зовут Николас Друри.

Она раскрыла рот:

— Не может быть! Неужели...

Я кивнула:

— Именно. Мой муж.

— По... подонок?

Я грустно улыбнулась:

— Совершенно верно. Как вы и сказали. Отпуск обещает быть весьма забавным, — добавила я совершенно неубедительно.

Глава 3

Камасунари (1)

Да, там она и была, огромная, как жизнь, высокомерная черная подпись в книге посетителей: «Николас Друри, Лондон, 29 мая 1953 г.» Секунду я глядела на нее, кусая губы, потом мое внимание привлекла другая запись той же рукой в начале предыдущей страницы: «Николас Друри, Лондон, 28 апреля 1953 г.»

Значит, он уже приезжал сюда этой весной. Я нахмурилась, гадая, что занесло его на Скай. Должно быть, он собирал здесь материал для какой-нибудь книги; вряд ли он выбрал бы это место для отдыха.

Насколько я помнила Николаса, горные края, форель и вереск в тумане плохо с ним согласовывались. Я взяла ручку, ощущая, что моей руке не хватает уверенности. Всего моего тщательно выработанного самообладания не хватит, чтобы снова встретиться с Николасом Друри, да еще с видом шутливого дружелюбия, какое, несомненно, модно среди разведенных пар лондонского света.

Я окунула ручку в чернильницу, помедлила и наконец написала: «Джанетта Брук, приход Тенч-Аббас, Уорикшир». Затем с трудом стащила с пальца обручальное кольцо и положила его в сумку. Придется объяснять майору Персимону, владельцу гостиницы, каким образом миссис Друри внезапно превратилась в мисс Брук: я опасалась, что может возникнуть множество затруднительных ситуаций, если в одной гостинице окажутся мистер и миссис Друри. Марша Малинг обещала молчать. А Николас вообще не знает, что я не стала снова мисс Брук четыре года назад. Скорее всего, он так же, как и я, почувствует досаду и неловкость, когда мы встретимся, и наверняка постарается избегать случайных встреч. Во всяком случае, я почти сумела убедить себя в этом, когда, поставив кляксу, захлопнула книгу посетителей, хотя, насколько я помнила своего красивого и непредсказуемого мужа, полагаться на приличное поведение Николаса Друри не стоило.

И тут я подпрыгнула, как нервная кошка, так как позади мужской голос произнес:

— Джанет Друри, чтоб меня!

Быстро обернувшись, я увидела, что по лестнице спускается мужчина.

— Аластер! Как я рада тебя видеть! Где ты пропадал столько лет?

Аластер взял меня за руки и просиял. Это был большой нескладный человек с мощными плечами, вечно растрепанными каштановыми волосами и обезоруживающей улыбкой, за которой скрывался исключительно проницательный ум. Он походил на кого угодно, только не на того, кем он был в действительности — одним из многообещающих деятелей в области рекламы.

— В основном в Америке, с заездом в Бразилию и Пакистан. Тебе известно, что я работаю на «Пергамон»?

— Да, я помню. Давно ты вернулся?

— Около шести недель назад. Мне дали отпуск на два месяца, вот я и приехал сюда с друзьями половить рыбу.

— Я очень рада видеть тебя, Аластер, — сказала я, — и должна признать, что загар тебе к лицу.

Он ухмыльнулся.

— Жаль, что не могу ответить тебе таким же комплиментом, Джанет, малышка. Это не значит, — спохватился он, — что я не рад тебя видеть, но ты выглядишь несколько по-лондонски, если можно так выразиться. Что случилось с твоим обликом школьницы? Ник тебя не бьет?

Я уставилась на него, но он явно не заметил ничего странного в выражении моего лица, потому что весело продолжил:

— Он даже не упомянул, что ты приехала с ним, подлый тип.

— О господи, — простонала я. — Аластер, только не говори, что тебе ничего не известно. Мы развелись.

Аластер был изумлен и даже потрясен:

— Развелись? Когда?

— Четыре года назад. Да неужели ты не слышал?

Он отрицательно покачал головой:

— Ни слова. Я же был за границей все это время, а я самый отвратительный писатель писем в мире, на втором месте Николас, так что видишь... — Он запнулся и присвистнул. — Ну ладно. Прости, Джанет. Я... э... не очень-то и удивлен, в конце концов... Ты не обижаешься на мои слова?

— Ну что ты, — сказала я. Мой голос прозвучал легко и звонко и сделал бы честь любой из лондонских милашек Николаса. — Просто наш брак относился к тем событиям, которые не имеют будущего. Никто ни в чем не виноват: он принял меня за другую. Понимаешь, когда занимаешься моей профессией, то имеешь тенденцию выглядеть... сильной и безупречно отлакированной, что ли, даже если на самом деле ты не такая.

— А ты не такая.

— Не была такой тогда, — пояснила я. — Сейчас я приобрела определенный лоск.

— Три года проживания с моим дражайшим другом Николасом Друри развратят и весталку, — сказал Аластер. — Не повезло тебе, Джанет. Но что ты тут делаешь, позволь тебя спросить?

— Отдыхаю, как и ты, и прячусь от толпы, приехавшей на коронацию. Едва ли нужно говорить, что я не имела понятия о намерении Николаса приехать сюда. Я немножко устала и захотела чего-нибудь спокойного и тихого, а об этой гостинице я услышала от друзей нашей семьи.

— Чего-нибудь спокойного и тихого, — хмыкнул Аластер. — Ах, мои усики и ушки!6 И ты наткнулась прямо на Ника!

— Пока не наткнулась, — мрачно ответила я. — Это удовольствие нам обоим еще предстоит.

— Боже, боже! — сочувственно произнес Аластер, потом снова ухмыльнулся. — Не бойся, дорогая. Ник тебя не съест. Это ему следует нервничать, а не тебе. Послушай, Джанет, можно за обедом я сяду за твой стол? Я с парой, которая, вероятно, сможет обойтись обществом друг друга.

— Буду рада, — с благодарностью согласилась я. — Но как так случилось, что Николас ничего тебе не сказал?

— Вообще-то, я редко его вижу. Очевидно, он приехал на Скай собирать материал по фольклору и тому подобному для своей книги, и он все время где-то ездит, а это место — его основная база. Он постоянно отсутствует. Я, конечно, спросил его о тебе, а он просто сказал: «У нее все прекрасно. Она по-прежнему работает у Хьюго, как тебе известно. Скоро у них очередной показ». Мне и в голову не пришло.

— Когда это было?

— Когда я приехал сюда в первый раз. Кажется, десятого мая.

— Дело в том, что мы действительно готовили показ. Но откуда он это узнал?

— Почем я знаю? — весело ответил Аластер и повернулся поприветствовать подходившую к нам пару.

Женщина была худощавой, темноволосой и почти невыразительной, исключение составляли необыкновенно красивые карие глаза с удлиненными веками и с золотистыми брызгами. Но платье тоскливого зеленоватого оттенка было скроено кое-как. Тусклые волосы, недовольно поджатые губы. Мужчина, бывший с ней, являл собой полную ей противоположность. Он тоже был темноволосый, но его худоба производила впечатление огромной выносливости и жизненной силы. У него были голубые глаза цвета темной ирландской лазури, и он был поразительно красив, несмотря на то что складки вокруг его чувственного рта свидетельствовали о характере, который приходится обуздывать.

Я быстро произнесла:

— Аластер, зови меня Брук, а не Друри. Не забудь. А то может показаться странным...

— Не могу не согласиться. А...

Тут они подошли.

— Харт, Альма, познакомьтесь с Джанеттой Брук. Джанет, это мистер и миссис Корриган.

Мы вежливо что-то пробормотали. Я заметила, что миссис Корриган внимательно изучает мое платье. Синие глаза ее мужа на мгновение озарились легким интересом, а потом с ожиданием устремились к двери гостиной.

— Прости, Альма, но я собираюсь бросить вас на время обеда, — извинился Аластер. — Мы с мисс Брук старые друзья, и нам есть о чем поговорить.

Миссис Корриган слегка обиделась, и на минуту мне показалось, что она хочет пригласить меня к их столу, но потом я поняла, что она колеблется между двух зол: между риском пребывания другой женщины близ ее мужа и потерей общества друга мужа. Собственно говоря, у нее было такое выражение лица, словно ее жизнь уже давно представляла собой постоянный подсчет различных случайностей, подобных этой. Мне стало жаль ее. Во время потока ничего не значащей вежливой болтовни Аластера я бросила короткий взгляд на Хартли Корригана как раз в ту минуту, когда выражение его глаз изменилось — дверь в гостиную открылась и к нам, благоухая «Шанелью № 5», подошла Марша Малинг. Мне стало еще больше жаль Альму Корриган. Казалось, она совершенно не умеет защищаться. Она просто стояла, безвкусно одетая, потерявшая дар речи и явно обиженная, в то время как Марша, обратившись ко всем нам с веселым: «Ну как рыбалка, дорогие?», окутала нас избытком теплоты своего обаяния. Да, нас всех... но все же, когда я наблюдала за ней и слушала, как она рассказывает какую-то нелепую историю о рыбалке, мне показалось, что она выделяет Хартли Корригана из стада и загоняет его так искусно, словно она — чемпионка в состязании среди овец, а он — помеченный кастрированный баран. Что же касается высокого ирландца, он, несмотря на наше присутствие, вел себя так, словно они с Маршей находились наедине.

Мне не хотелось встречаться взглядом с Альмой Корриган, и я старалась не смотреть на нее. Я с нетерпением ждала гонга. В холле теперь было полно народу; по-видимому, собрались все, кого перечислила Марша. Тут находились Каудрей-Симпсоны, вежливо беседующие с древней седовласой леди, тугой на ухо; в углу, обособившись от остальных, стояли две на удивление разные учительницы, молчаливые и чуточку мрачные; мой друг по лодке Родерик Грант серьезно обсуждал механизм барометра с коренастым мужчиной, судя по всему Роналдом Биглом; а с головой погрузившись в газету, сидел, несомненно, Хьюберт Хэй, элегантный и округлый, в наижелтейшем жилете эпохи Регентства.

И тут на лестнице появился Николас и стал спускаться вниз. Он сразу же увидел меня. На мгновение остановился, потом прошел последние несколько ступенек и двинулся через холл прямо ко мне.

— Аластер, — выдохнула я, ненавидя себя за то, что у меня пересохло в горле.

Аластер повернулся, увидел Николаса и ринулся навстречу опасности с той же легкостью, с какой ныряет в воду олимпийский пловец.

— Привет, Ник! — воскликнул он. — Посмотри-ка, кто тут есть... Ты помнишь Джанет Брук?

Он сделал еле заметное ударение на фамилии, Николас чуть приподнял черные брови, и что-то блеснуло в его глазах. Потом он сказал:

— Ну конечно. Привет, Джанетта. Как поживаешь?

Внезапно и совершенно неуместно мне пришло в голову, что Николас — единственный, кто никогда не сокращал мое имя.

Я с трудом заставила себя взглянуть ему в глаза и достаточно спокойно ответила:

— Хорошо, спасибо. А ты?

— Замечательно. Ты приехала сюда отдохнуть, как я понимаю?

— Ненадолго. Хьюго отправил меня в отпуск.

Момент неловкости миновал, момент страха незаметно перешел в зыбь банальных фраз, в ту удобную автоматическую вежливость, которая гораздо больше, чем пустая болтовня, — она представляет собой броню, защищающую обнаженный нерв. Теперь мы могли с облегчением отвернуться друг от друга и присоединиться к группе, где центром притяжения все еще являлась Марша Малинг. Она разговаривала с Хартли Корриганом, но я заметила, что она наблюдает из-под ресниц за Николасом. Повернувшись ко мне, она спросила:

— Еще один старый друг, милочка?

На секунду я забыла, что она актриса, и уставилась на нее с изумлением, настолько естественно прозвучал ее вопрос. Затем, увидев затаившийся смех в ее глазах, я хладнокровно ответила:

— Да, еще один старый друг. Лондонская жизнь и здесь преследует меня. Николас, позволь представить тебе мисс Маршу Малинг — ту самую Маршу Малинг, конечно. Марша, это Николас Друри.

— Тот самый Николас Друри? — проворковала Марша глубоким мягким голосом, пытаясь поразить его всей силой своего обаяния, как лазерный луч поражает цель.

Но Николас не проявил ни малейших признаков распада. Он лишь взглянул на нее слегка настороженно и пробормотал что-то незначительное. Я поняла, что он тоже заметил веселье в глазах Марши. Он всегда быстро соображал. Потом к Марше обратился Хартли Корриган, и через какое-то время, столь короткое, что рассказывать о нем займет гораздо больше времени, все говорили о рыбе. По крайней мере, все мужчины. Марша наблюдала за Хартли Корриганом, Альма Корриган наблюдала за Маршей, а я обнаружила, что изучаю Николаса.

За четыре года он изменился. Ему сейчас должно было быть тридцать шесть, а выглядел он старше. Его темная мрачная красота не очень изменилась, но он похудел, и, несмотря на то что выглядел он прекрасно, его плечи были как-то напряжены, а глаза казались утомленными, лицо осунулось. Интересно, о чем он думает? Подобное напряжение не могло возникнуть из-за начала работы над новой книгой, хотя мне было известно, что временами ему приходится адски трудно. Хорошо изучив его, я понимала, что тревожит его что-то иное, о чем я не догадываюсь, но тревога явно присутствовала. Ладно, во всяком случае, не я виновата в том, что у него такое настроение, и на этот раз мне волноваться ни к чему.

Я как раз бодро поздравляла себя с тем, что меня это больше не касается, когда прозвучал гонг и все мы отправились обедать.

Глава 4

Предмет спора

После обеда стало более чем очевидно, что неловкая ситуация, в которой я оказалась, несомненно, не единственная неприятность среди специфического общества отеля «Камасунари». Я вовсе не преувеличивала. По настроению отдыхающих чувствовалось, что они что-то скрывают; правда, сначала я этого не поняла. И мне, конечно, и в голову не пришло, что поблизости таится опасность.

После обеда я вернулась в гостиную. Обособленные группки людей нарушились, и, как обычно происходит в маленьких деревенских гостиницах, разговор стал общим. На меня нашел легкий приступ веселья, когда я увидела, что Марша Малинг покинула Корриганов и уселась рядом с Николасом. Что ж, может, это и к лучшему. Ее притягивал каждый интересный мужчина, для нее это было так же естественно, как и дышать, а мне хотелось, чтобы она оставила Хартли Корригана в покое. Пусть лучше потратит свое время на Николаса: он в состоянии приглядеть за собой.

Аластер, усадив меня на стул в углу, извинился и пошел посмотреть, как взвешивают и разделывают лосося, которого он сегодня поймал. Корриган тут же встал и отправился вслед за ним, не вымолвив ни слова своей жене. Альма Корриган сидела, не поднимая глаз, и все помешивала и помешивала свой кофе.

— Хотите кофе? Черного или с молоком?

Подняв глаза, я встретилась взглядом с одной из учительниц, той, что моложе. Она стояла около меня с чашками в руках. На ней было платье цвета сухого хереса, с приколотой у ворота брошью из дымчатого кварца. Цвет платья был довольно изощренным и, по идее, не должен был идти молодой женщине, но тем не менее оказался ей к лицу; создавалось впечатление, что очаровательная девочка надела одежду старшей сестры. Она выглядела еще более юной, чем раньше, и казалась трогательно беззащитной.

Я ответила:

— Черный, пожалуйста. Большое спасибо. Но разве вы обязаны прислуживать мне?

Она протянула мне чашку.

— Да ведь кофе никому не подают. Его приносят на огромном подносе, и каждый сам берет себе чашку. Вы, наверное, только что приехали?

— Как раз перед обедом. — Я указала на стул возле моего локтя. — Может, посидите вместе со мной? А то меня покинули ради рыбы.

Девушка помялась и бросила быстрый взгляд на свою компаньонку, которая сидела на другом конце комнаты, поглощенная журналом в блестящей обложке. Затем она села, но на самый край стула, словно оставаясь в постоянной готовности к немедленному броску.

— Рыба действительно стоит у них на первом месте, — сказала она. — Кстати, меня зовут Роберта Саймс.

— А меня Джанетта Брук. Я так понимаю, что вы не увлекаетесь рыбалкой?

— Нет. Мы ходим, Мэрион и я... Мэрион Брэдфорд, вон там. Мы вместе. По крайней мере, мы вместе поднимаемся в горы, некоторым образом.

— Что значит «некоторым образом»? — удивилась я.

Горы Ская не произвели на меня такого впечатления, что на них можно подниматься «некоторым образом».

— Ну, Мэрион — альпинистка, а я нет. Я это имела в виду. Поэтому мы просто карабкаемся по горам — такое вот половинчатое решение. — Она посмотрела на меня чистосердечным взглядом. — Но я прямо-таки умираю, до чего хочу научиться. Я мечтаю быть такой, как мистер Бигл, и забраться на каждую скалу Куллина, включая Неприступный пик!

— Совершенно недостойные стремления, — произнес голос над нами.

К нам подошел Родерик Грант и остановился рядом с чашкой в руке.

Глаза Роберты округлились.

— Недостойные? И это говорите вы? Почему, мистер Грант?

Он отвернулся и взмахом руки обвел пространство за окнами гостиной.

— Посмотрите на них, — сказал он. — Посмотрите. Тридцать миллионов лет назад они пробили свой путь бог знает откуда, чтобы ветер, лед и бури разрушали их и высекали из них скалы, по которым вы сегодня бродили. Они существуют здесь бесчисленное количество веков, те же самые скалы стоят у того же океана и разрушаются теми же ветрами. А вы, прожив ничтожные двадцать лет, говорите об их покорении, словно они...

— Зубы? — хихикнула Роберта. — Хотя я понимаю, что вы хотите сказать. При виде их ощущаешь свою бренность, правильно? Но ведь они бросают нам вызов, разве вы не чувствуете? Какие-то мужчины или, хуже того, какие-то женщины побеждают исполинов времени, забираясь на...

— Эверест!

Восклицание полковника Каудрей-Симпсона раздалось так неожиданно, что я подпрыгнула, а Роберта снова хихикнула. Прошелестев страницами «Таймс», полковник перевел взгляд на Николаса, стоящего около радиоприемника.

— Друри, будьте добры, включите радио. Послушаем, как у них идут дела.

Николас повиновался. Новости уже подходили к концу. Мы, по счастью, пропустили конференции, забастовки, новейшие достижения в области атомной энергии, последние слухи из СССР и попали как раз вовремя, чтобы услышать болтовню по поводу рассаживания приглашенных в Вестминстерском аббатстве, описание арок на Мэлле и намек на то, что за три дня до коронации общее волнение в Лондоне достигло наивысшей точки кипения. И ничего конкретного об Эвересте...

Николас выключил радио.

— Но я уверен, что они возьмут его, — прокомментировал он.

— Очень волнующе, правда? — утешила всех Марша.

— Великолепная попытка, — сказал полковник Каудрей-Симпсон. — Они заслуживают удачи. А что вы скажете, Бигл? Повезет им с погодой?

— Погода довольно хорошая.

Бигл выглядел слегка смущенным оттого, что к нему обратились при всех. Я с интересом вспомнила, что этот скромный человечек участвовал в последней экспедиции на Эверест. Но по-видимому, ему не захотелось продолжать разговор на эту тему. Похлопав по карманам пиджака, он вынул трубку и резко переменил тему:

— Во всяком случае, у них больше шансов на хорошую погоду, чем у нас. Мне не нравится, как выглядит небо. Там вдали идет дождь.

— Тем лучше для рыбалки, — спокойно сказала миссис Каудрей-Симпсон.

Но Роберту это сообщение огорчило.

— О нет! — простонала она. — А я-то хотела начать завтра настоящее восхождение!

— Значит, вы окончательно решили покорить Куллин? — спросил Родерик Грант.

— Окончательно!

— И когда вы намерены приступить?

— Не знаю. Пусть Мэрион решает.

— Гарсвен не трудный, — произнес кто-то, кажется Альма Корриган. — Есть проход вверх от оконечности Коруиска...

Вмешалась Мэрион Брэдфорд:

— Поначалу лучше подниматься на Бруах-на-Фрит и на Сгурр-на-Банахдих, но они очень далеко. Гарсвен под рукой, но он, конечно, скучный.

Из-за ее монотонного голоса и безапелляционной манеры говорить казалось, что она груба. Альма Корриган откинулась на стуле, поджав губы. Роберта, чуть покраснев, подалась вперед.

— Но, Мэрион, я не сомневаюсь, что миссис Корриган права. Он не трудный, и с него, должно быть, открывается прекрасный вид...

— Прекрасный вид открывается с любой горы Куллина, — мрачно заметила Мэрион.

— Вы побывали на всех вершинах? — вкрадчиво спросил Родерик.

— Если вы имеете в виду, знаю ли я, о чем говорю, то мой ответ — да, — отрезала Мэрион Брэдфорд.

Наступила небольшая пауза, все явно чувствовали себя неловко, и я задумалась о том, что заставляет людей без всяких причин вести себя подобным образом. Полковник и миссис Каудрей-Симпсоны снова занялись кроссвордом в «Таймс», а Родерик Грант закурил и сразу стал выглядеть невероятно отстраненным и благовоспитанным. Николас принял скучающий вид, что, как мне было известно, означало, что он раздражен. Марша Малинг подмигнула мне и что-то ему сказала, от чего он скривил рот. Роберта просто сидела и молчала, огненно-красная и несчастная. Как упражнение в умении преодолевать тяжелые ситуации все это было великолепно.

И тут впервые заговорил Хьюберт Хэй, проигнорировав и грубость Мэрион Брэдфорд, и брешь в общей беседе. Я вспомнила, как Марша назвала его сорбо, и мне стало смешно.

— На вашем месте, — весело сказал он Роберте, — я бы попытался влезть на Скверную Кручу. Дождитесь прилива, и тогда не сломаете шею, если упадете. Всего лишь утонете. Это гораздо приятнее, как говорят.