Долгий путь домой E-Book

Louise Penny

THE LONG WAY HOME

Copyright © 2014 by Three Pines Creations, Inc.

All rights reserved

Перевод санглийского Григория Крылова

Серийное оформлениеВадима Пожидаева

Оформлениеобложки Сергея Шикина

Иллюстрация на обложке Екатерины Платоновой

ПенниЛ.

Долгий путь домой: роман / Луиза Пенни ; пер.с англ. Г. Крылова. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2017.(Звезды мирового детектива).

ISBN978-5-389-13061-6

16+

После тяжелого ранения старший инспектор Арман Гамаш выходит в отставку и переезжает жить в деревню Три Сосны. Тихая размеренная жизнь, в которой нет места преступлениям и убийствам, вполне его устраивает. Однако и здесь ему не дают покоя. Соседка обращается к нему с просьбой разыскать ее мужа, художника Питера Морроу. Онуехал,чтобы разобраться в себе и своем творчестве, но обещал вернутьсяровно через год. Прошли все сроки, а от Питера нет никаких известий. Призвав на помощь своего верного помощника Бовуара, Гамаш начинает новое расследование. Ему удается выяснить, что Питер успел объездить всю Европу, побывать в самых невероятных местах, но цель этихперемещений остается непонятной. Известно лишь, что за это время имнаписано несколько очень странных картин. Затем беглец вернулся в Канаду, и его следы затерялись в квебекской глуши. Жив ли он? А если нет, то не стал ли жертвой преступления?

Впервые на русском языке!

©Г. Крылов,перевод, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017 Издательство АЗБУКА®

Посвящается Майклу, удивленному радостью

Глава первая

Приближаясь к нему, Клара Морроу спрашивала себя, повторит ли он тот маленький ритуал, который проделывал каждое утро.

Ритуал столь незначительный, столь ничтожный. Его так легко было не заметить. В первый раз.

Но почему Арман Гамаш повторял его?

Клара чувствовала себя идиоткой уже потому, что думала об этом. О чем тут вообще можно думать? Однако она знала Гамаша как человека, не склонного к таинственности, и его жест казался ей не просто малозаметным, а намеренно скрытым. Некое благое деяние, прячущееся в тень.

И при этом Арман Гамаш сидел в ярком свете нового дня на скамье, недавно сделанной Жилем Сандоном и установленной на хребте холма. Перед взором инспектора тянулись поросшие густым лесом горы, перекатывавшиеся из Квебека в Вермонт. Между горами петляла речушка Белла-Белла — серебряная ниточка в солнечных лучах.

А в долине раскинулась такая неприметная рядом с этим величием, скромная деревенька Три Сосны.

Арман не отворачивался от этого зрелища, но и не наслаждался им. Каждое утро этот крупный человек садился на деревянную скамью и склонялся над книгой. Читал.

Подойдя ближе, Клара Морроу увидела, как Гамаш сделал это снова. Он снял свои полукруглые очки, закрыл книгу и сунул в карман. Закладка, что торчала между страницами, всегда оставалась на одном месте, почти в конце книги. На месте, к которому он приближался, но так и не мог добраться.

Арман не захлопывал книгу. Он позволял ей закрыться под силой тяжести. И насколько могла судить Клара, никак не отмечал место, где остановился. Ни старым рецептом, ни железнодорожным или авиабилетом. Будто это не имело значения. Каждое утро он начинал сначала. Подбирался к закладке все ближе и ближе, но всегда останавливался прежде, чем доходил до этой страницы.

И каждое утро Арман Гамаш засовывал тоненькую книжицу в карман легкой летней куртки, прежде чем Клара успевала прочитать название.

У нее появился бзик на почве книжки Гамаша. И его поведения.

Она даже спросила у него про эту книжку — примерно неделю назад, когда впервые подсела к нему на скамью, с которой открывался вид на старую деревню: «Хорошая книга?»

«Oui»1, — сказал Арман Гамаш и улыбнулся, смягчая свой грубоватый ответ. Немного смягчая.

Это было все равно что получить легкий толчок от человека, который редко отваживал людей.

Нет, подумала Клара, глядя на его профиль. Он не оттолкнул ее. Напротив, позволил остаться, но сам отступил на шаг. От нее. От ее вопроса. Взял свою затрепанную книжицу и отступил.

Его послание было ясным. И Клара его поняла. Хотя это не означало, что она должна подчиниться.

Арман Гамаш окинул взглядом летний лес с его сочной зеленью и горы, катившиеся в бесконечность. Потом опустил глаза на деревню в долине, словно поставленную на ладонь древней руки. Стигмат на квебекских просторах. Но не рана, а чудо.

Каждое утро он отправлялся на прогулку со своей женой Рейн-Мари и немецкой овчаркой Анри. Гамаш швырял вперед теннисный мячик, но искать его в конечном счете приходилось либо самому Гамашу, либо Рейн-Мари, потому что Анри отвлекался то на падающий листик, то на мошку, то на голоса у него в голове. Пес кидался за мячиком, потом вдруг останавливался и смотрел куда-то в пространство, двигая гигантскими, похожими на спутниковые тарелки ушами. Будто настраивался на чье-то послание. Без напряжения, но с недоумением. Гамаш знал, что так же ведут себя люди, когда в порывах ветра улавливают любимую мелодию. Или знакомый голос, доносящийся издалека.

Наклонив голову, Анри прислушивался с глуповатым выражением на морде, пока Арман и Рейн-Мари выполняли команду «апорт».

Тихо сидя на августовском солнышке, Гамаш думал о том, что в этом мире все в порядке.

Наконец-то.

Вот только у Клары, каждое утро подсаживающейся к нему на скамью, что-то неладно.

Может быть, она замечает, как он в одиночестве поднимается сюда после ухода Рейн-Мари и Анри, и думает, что ему тоскливо одному? Хочет составить ему компанию?

Нет, вряд ли. Клара Морроу, ставшая им очень близким другом, знала Гамаша слишком хорошо, чтобы руководствоваться такими соображениями.

Нет. Она приходила сюда по каким-то своим причинам.

Любопытство Гамаша с каждым днем росло. И он почти убедил себя, что оно не имеет ничего общего со старушечьей манерой совать нос в чужие дела.

Всю свою профессиональную жизнь старший инспектор Гамаш задавал вопросы и искал ответы. И не просто ответы, а факты. Но гораздо более неуловимыми и опасными, чем факты, было то, что он искал на самом деле, — чувства. Потому что именно чувства направляли его к истине.

И если кого-то истина могла сделать свободным, то тех людей, которыми занимался Гамаш, она приводила в тюрьму. Иногда на всю жизнь.

Арман Гамаш считал себя скорее исследователем, чем охотником. Его задачей было проникнуть в суть дела. И то, что он обнаруживал, до сих пор приводило его в изумление.

Как часто он допрашивал убийц, рассчитывая встретить каменное сердце и прогнившую душу, а вместо этого находил заблудшую добродетель.

Он, конечно, все равно арестовывал их. Но готов был согласиться с сестрой Приджин2в том, что ни один человек не можетбыть так же плох, как самые худшие его деяния.

Арман Гамаш повидал в своей жизни немало плохого. Однако он видел и много хорошего. Причем зачастую в одном и том же человеке.

Он закрыл глаза и подставил лицо нежаркому утреннему солнцу. Те дни для него закончились. Теперь он сам себе хозяин. Можно отдохнуть и подумать о собственной душе.

Искать больше не нужно. Он нашел то, что искал, здесь, в Трех Соснах.

Ощутив присутствие Клары, Гамаш открыл глаза, но не повернулся к ней, а продолжил наблюдать за просыпающейся внизу маленькой деревней. Он увидел, как его друзья и новые соседи выходят из дома в свои ухоженные садики или идут через деревенский луг в бистро, чтобы позавтракать. Он увидел, как Сара открыла пекарню. Она начала работать еще до рассвета — пекла багеты, круассаны,chocolatine3, а теперь пришло время продавать их. Сара остановилась, вытирая руки о передник, и поздоровалась с месье Беливо, который тоже открывал свой магазин. Уже несколько недель Арман Гамаш каждое утро сидел на этой скамье и наблюдал, как те же самые люди совершают те же самые действия. Деревня жила в ритме музыкальной пьесы. Возможно, именно это и слышал Анри. Музыку Трех Сосен. Своеобразный напев, гимн, успокаивающий ритуал.

Жизнь старшего инспектора никогда не подчинялась какому-либо ритму. Каждый день был непредсказуемым, и Гамашаэто вполне устраивало. Он считал, что такая жизнь отвечает егонатуре. Он никогда не знал рутины. До последних месяцев.

У него были определенные опасения насчет того, что эта благодатная рутина может деградировать до банальности и превратиться в скуку. Но пока жизнь шла в другом направлении.

Повторы действовали на него благотворно. Чем крепче он становился, тем больше ценил заведенный распорядок дня, который не ограничивал его, не сажал в клетку, а, наоборот, освобождал.

Хаос выпустил на волю разные неприятные истины. Чтобы во всем разобраться, требовался покой. Сидя в этом тихом месте на ярком солнышке, Арман Гамаш наконец-то мог пристально изучить все, что упало на землю. Как недавно упал он сам.

Он ощутил у себя в кармане малый вес и объем книги.

Внизу, в деревне, Рут Зардо вышла, прихрамывая, из своего убогого дома в сопровождении утки Розы. Старуха осмотрелась и повернулась к грунтовой пыльной дороге, ведущей из деревни. Гамаш видел, как Рут переводит взгляд своих старых глаз стального оттенка все выше и выше. Наконец их глаза встретились.

Рут приветственно вскинула руку с выступающими венами. И, словно подняв флаг деревни, выставила недрогнувший средний палец.

Гамаш чуть поклонился, давая понять, что видит ее жест.

В этом мире все было в порядке.

Кроме...

Он посмотрел на растрепанную женщину, сидящую рядом с ним.

Почему Клара пришла сюда?

Клара отвернулась. Она не могла взглянуть ему в глаза, зная о том, что собирается сделать.

Она хотела сначала поговорить с Мирной. Спросить у нее совета. Но потом поняла, что это было бы попыткой переложить на другого ответственность за собственный поступок.

Впрочем, скорее уж она боялась, что Мирна ее остановит. Посоветует не делать того, что она задумала. Скажет, что это несправедливо и даже жестоко.

Клара и сама это знала. Потому-то и собиралась так долго.

Каждый день она приходила сюда с четким намерением сказать кое-что Арману. И каждый день дрейфила. Или, что более вероятно, лучшие ангелы ее души натягивали вожжи и удерживали ее. Пытались остановить.

И это срабатывало. Пока.

Каждый день она болтала с ним о пустяках, а потом уходила, исполненная решимости не являться сюда завтра. Она давала обещание себе, всем святым и ангелам, всем богам и богиням, что больше не вернется сюда.

Однако на следующее утро то ли волшебство, то ли чудо, то ли проклятие приводило ее на эту жесткую кленовую скамейку. И Клара снова смотрела на Армана Гамаша. Любопытствовала, что за тонкая книжица у него в кармане. Глядела в его задумчивые темно-карие глаза.

Он набрал вес, и слава богу. Значит, Три Сосны делали свое дело. Он здесь исцелялся. Гамаш был высок, и ему требовалась более крепкая оболочка. Не тучная, но прочная. Он теперь меньше хромал, и его походка приобрела живость. Лицо утратило серый оттенок, зато волнистые каштановые волосы почти совсемпоседели. Клара подозревала, что к своим шестидесяти годам — а до этого оставалось всего ничего — он станет совсем седым.

Возраст оставил следы на его лице. Следы забот, тревог, волнений. И боли. Но самые глубокие морщины оставил смех. Вокруг глаз и рта. Радость проникла глубже всего.

Старший инспектор Гамаш. Бывший глава отдела по расследованию убийств Квебекской полиции.

И просто Арман. Ее друг. Тот, кто переехал сюда, чтобы уйти от прежней жизни, от всех этих смертей. Не прятаться от скорбей, но перестать копить их. И в этом тихом месте изучить то бремя, что давит плечи. А затем начать избавляться от него.

Как сделали все они.

Клара встала со скамьи.

Это было выше ее сил. Она не могла переложить свой груз на плечи этого человека. Ему хватало своей ноши. А она должна нести свою.

— Сегодня обедаем вместе? — спросила она. — Рейн-Мари нас приглашала. Может, даже в бридж сыграем.

Игра в бридж всегда планировалась, но дело до нее доходило редко. Они предпочитали молчать или тихо беседовать в саду за домом Гамаша, пока Мирна ходила между растениями, объясняла, какие из них сорняки, а какие — многолетники, возрождающиеся из года в год. Долгожители. И какие цветы — однолетники, которым предназначено умереть после великолепия короткой жизни.

Гамаш поднялся на ноги, и Клара снова увидела вырезанные на спинке скамьи слова. Их не было, когда Жиль Сандон устанавливал ее. Жиль клялся и божился, что он их не вырезал. Надпись появилась сама собой, как граффити, и никто не признавался в авторстве.

Арман протянул руку. Поначалу Клара подумала, что он хочет попрощаться. На удивление официальный, завершающий жест. Потом она заметила, что Гамаш держит руку ладонью вверх.

Он ждал, что она положит свою руку в его.

Она так и сделала. Почувствовала, как мягко сомкнулись его пальцы. Посмотрела ему в глаза.

— Почему вы здесь, Клара?

Она неожиданно села и снова ощутила под собой твердое дерево скамьи, которое не столько поддерживало ее, сколько не давало упасть.

Глава вторая

— Как вы думаете, о чем они говорят?

Оливье поставил перед Рейн-Мари ее заказ: французские тосты со свежими ягодами и кленовым сиропом.

— Я бы предположила, что об астрофизике, — ответила она, глядя в его красивое лицо. — А может, о Ницше.

Оливье проследил за ее взглядом, направленным в сводчатое окно.

— Вы ведь поняли, что я спрашивал о Рут и ее утке? — сказал он.

— И я о них же, monbeau4.

Оливье рассмеялся и пошел обслуживать других клиентов бистро.

Рейн-Мари Гамаш сидела на своем привычном месте. Она вовсе не собиралась делать это место привычным, но так уж получилось. В первые несколько недель после переезда в Три Сосны они с Арманом садились на разные места за разными столиками. И каждое место, каждый столик действительно были разными. Не просто по своему местоположению в старом бистро, но и по стилю мебели. Вся мебель была старинная, вся выставлена на продажу, о чем сообщали прикрепленные к ней ценники. Что-то было изготовлено из старой квебекской сосны, что-то принадлежало к Эдвардианской эпохе — набивные кресла с высокими «ушастыми» спинками. Тут даже можно было увидеть набор современных изделий середины двадцатого века. Изящная и удобная мебель из тикового дерева. Все это собрал Оливье и скрепя сердце терпел его партнер Габри. Терпел, пока Оливье держал свои находки в бистро и не вмешивался в управление и обстановку их маленькой гостиницы.

Оливье был стройным и аккуратным, сознательно одевался практично и удобно. Каждый предмет его гардероба должен был поддерживать его образ непринужденного, любезного и в меру благополучного хозяина. У Оливье все было в меру. Кроме Габри.

Рейн-Мари казалось странным, что, невзирая на приверженность к строгому, элегантному стилю, Оливье превратил свое бистро в пестрый образчик эклектики. Однако его заведение вовсе не производило впечатления загроможденного и не вызывало приступа клаустрофобии. Вы приходили туда как в дом поездившей по свету эксцентричной тетушки. Или дядюшки. Человека, который знал условности, но сознательно их нарушал.

В обоих концах длинного светлого зала располагались большие каменные камины. Поленья, уложенные в них, в теплую летнюю погоду ждали осеннего похолодания, а зимой потрескивали, и язычки пламени весело плясали, прогоняя темноту и трескучий мороз. Даже сегодня Рейн-Мари ощущала в воздухе слабый привкус дымка, витавшего здесь подобно то ли призраку, то ли ангелу-хранителю.

Эркерные окна выходили на дома Трех Сосен, на сады с цветущими розами, лилейниками, клематисами и другими растениями, о которых Рейн-Мари только-только начинала узнавать. Дома стояли вокруг деревенского луга, в центре которого росли три сосны, возвышавшиеся над поселением. Три высоченных шпиля, давшие название деревне. Не какие-то обычные деревья — их посадили более двух столетий назад, чтобы люди, бежавшие от войны, сразу видели: здесь можно остановиться.

Здесь безопасно. Здесь вы найдете убежище.

Трудно было сказать, дома ли защищают деревья, или наоборот.

Прихлебывая кофе с молоком, Рейн-Мари Гамаш наблюдала за Рут и Розой, которые о чем-то болтали на скамейке в тени трех сосен. Они говорили на одном языке — безумная старая поэтесса и гуляющая вперевалочку утка. И обе, похоже, знали одну-единственную фразу: «Фак, фак, фак».

«Мы любим жизнь, — подумала Рейн-Мари, глядя на Рут и Розу, сидящих рядышком, — не потому, что мы привыкли жить, а потому, что привыкли любить».

Ницше. Как бы посмеялся над ней Арман, если бы узнал, что она цитирует Ницше, пусть даже про себя!

«Сколько раз ты поддразнивала меня, когда я цитировал кого-нибудь?» — рассмеялся бы он.

«Ни разу, дорогой. Что там говорила Эмили Дикинсон о поддразнивании?»

Он посмотрел бы на нее строго, а потом выдал бы какую-нибудь абракадабру, приписав ее Дикинсон, или Прусту, или Фреду Флинстону5.

«Мы привыкли любить».

Наконец-то они были вместе и в безопасности. Под защитой сосен.

Взгляд Рейн-Мари неизбежно поднялся к вершине холма, к скамье, на которой тихо сидели Арман и Клара. Молча.

— Как по-вашему, о чем они молчат? — спросила Мирна.

Эта крупная чернокожая женщина удобно устроилась в старинном кресле напротив Рейн-Мари. Она пришла со своей кружкой чая из книжного магазина, расположенного за стеной, и заказала мюсли и свежевыжатый апельсиновый сок.

— Арман и Клара или Рут и Роза? — спросила Рейн-Мари.

— Ну, о чем говорят Рут и Роза, мы знаем, — заметила Мирна.

— Фак, фак, фак, — в один голос проговорили женщины и рассмеялись.

Рейн-Мари отрезала кусочек тоста и снова посмотрела на вершину холма:

— Она подсаживается к нему каждое утро. Арман тоже в недоумении.

— Вы не думаете, что она пытается его соблазнить? — спросила Мирна.

Рейн-Мари покачала головой:

— Если бы собиралась, то прихватила бы с собой багет.

— И сыр. Хороший кусочек созревшегоTentation deLaurier6. Такого жирного, со слезой...

— А вы не покупали у месье Беливо новый сырLeChevredesNeiges?7— спросила Рейн-Мари, сразу же забыв о муже.

— Боже, — простонала Мирна, — у него вкус цветов и свежей булочки. Прекратите. Вы что, пытаетесь меня соблазнить?

— Я? Вы первая начали.

Оливье поставил перед Мирной стакан сока и тосты.

— Мне опять придется поливать вас водой из шланга? — поинтересовался он.

—Dеsolе8, Оливье, — сказала Рейн-Мари. — Это моя вина. Мы говорили о сырах.

— В приличном обществе? Отвратительно, — поморщился Оливье. — Наверняка о фотографии сыра бри на багете, из-за которой Роберт Мэпплторп9попал под запрет.

— На багете? — переспросила Мирна.

— Это объясняет пристрастие Габри к пище, богатой углеводами, — заметила Рейн-Мари.

— И мое пристрастие к такой пище, — добавила Мирна.

— Сейчас вернусь со шлангом, — предупредил Оливье, уходя. — И не рассчитывайте, что это эвфемизм.

Мирна намазала на толстый тост тающее масло и джем и вонзила в него зубы. Рейн-Мари тем временем отхлебнула кофе.

— Так о чем мы говорили? — спросила Мирна.

— О сырах.

— А до этого?

— О них. — Рейн-Мари кивнула в сторону мужа и Клары, молча сидевших на скамье над деревней.

Мирне было любопытно, о чем молчит эта парочка. Рейн-Мари тоже каждый день спрашивала себя об этом.

Скамейку придумала она. Маленький дар Трем Соснам. Она попросила Жиля Сандона, столяра-краснодеревщика, сделать скамейку и установить ее на том месте. Несколько недель спустя на ней появилась надпись. Вырезанная глубоко, изящно, аккуратно.

«Это ты сделал,moncoeur?»10— спросила Рейн-Мари у Армана во время утренней прогулки, когда они остановились, увидев надпись.

«Non11, — озадаченно ответил он. — Я думал, это ты попросила Жиля вырезать».

Они задавали этот вопрос многим: Кларе, Мирне, Оливье, Габри, Билли Уильямсу, Жилю. Даже Рут. Никто не знал, кто вырезал слова на скамье.

Каждый день во время прогулки они с Арманом проходили мимо этой маленькой загадки. Мимо здания старой школы, где Армана чуть не убили. Мимо леса, где убил Арман. Они оба остро ощущали это. Каждый день они разворачивались и шли назад в тихую деревню мимо этой скамьи. И мимо слов, вырезанных неизвестной рукой: «Удивленные радостью».

Клара Морроу поведала Арману Гамашу, почему она здесь.И чего хочет от него. А закончив, увидела в его задумчивых глазах то, чего боялась больше всего.

Страх.

Он появился из-за нее. Это она передала Арману собственные опасения.

Ей захотелось взять свои слова обратно. Стереть их.

— Я просто хотела, чтобы вы знали, — пробормотала она, чувствуя, что краснеет. — Мне нужно было сказать кому-нибудь. Все это... — Собственное многословие только усиливало ее отчаяние. — Я ни о чем вас не прошу. Не хочу втягивать. На самом деле это глупости. Я и сама справлюсь. Забудьте все, что я вам наговорила. — Но Кларе было ясно, что уже слишком поздно. Сказанного не вернешь. — Не берите в голову, — добавила Клара твердым голосом.

Арман улыбнулся. Улыбка коснулась самых глубоких морщинок у его глаз, и Клара с облегчением увидела, что страха в них больше нет.

— Я уже взял, Клара.

Она пошла назад вниз по склону, подставляя лицо солнцу и вдыхая теплый воздух с ароматом роз и лаванды. У луга она остановилась и повернулась. Арман снова опустился на скамью. Кларе стало любопытно, вытащит ли он из кармана книгу, но он не стал этого делать. Он просто сидел, положив ногу на ногу, придерживая одной большой рукой другую, задумавшись и явно расслабившись. Его взгляд был устремлен куда-то за долину. На горы вдали. На внешний мир.

«Все будет хорошо», — подумала Клара и пошла домой.

Но в глубине души Клара Морроу знала, что привела в действие какие-то тайные пружины. И увидела что-то в глазах Гамаша. В самой их глубине. Она не то чтобы внедрила это туда, скорее разбудила.

Арман Гамаш приехал сюда отдохнуть. Восстановиться. Ему был обещан покой. И Клара понимала, что нарушила обещание.

Глава третья

— Звонила Анни, — сообщила Рейн-Мари, принимая из рук мужа джин с тоником. — Они немного опаздывают. Пятничные пробки на дороге из Монреаля.

— Они останутся на выходные? — спросил Арман.

Начав готовить барбекю, он вступил в сражение с месье Беливо за место у жаровни. Шансы Гамаша победить равнялись нулю, да он и не хотел побеждать, но чувствовал, что должен хотя бы изобразить видимость борьбы. Наконец он подписал капитуляцию, отдав владельцу магазина щипцы.

— Насколько мне известно, — ответила Рейн-Мари.

— Хорошо.

Что-то в его интонации зацепило ее слух, но сразу же исчезло, унесенное взрывом смеха.

— Богом клянусь, — проговорил Габри, клятвенно поднимая руку, — это дизайнерская одежда.

Он повернулся, чтобы они могли оценить его во всей красе. На нем были мешковатые слаксы и свободная рубашка цвета лайма, которая слегка колыхалась на ветру, пока он поворачивался.

— Я купил это в одном из аутлетов, когда мы в последний раз ездили в Мэн.

Габри, чей возраст приближался к сорока, а рост немного превышал шесть футов, отрастил изрядное брюшко давно: десятки тортов наполеон тому назад.

— Я не знала, что «Бенджамин Мур»12выпускает и одежду, —заметила Рут.

— Ой, как смешно, — фыркнул Габри. — Это, кстати, очень дорогие вещи. Разве они кажутся дешевыми? — воззвал он к Кларе.

— Они? — уточнила Рут.

— Ты комик, — сказал Габри.

— А ты гомик, — ответила Рут.

В одной руке она держала утку, а в другой — то, в чем Рейн-Мари узнала одну из своих вазочек, только наполненную виски.

Габри помог Рут снова усесться на стул.

— Тебе принести что-нибудь поесть? — спросил он. — Щенка или, может, зародыша?

— О, это было бы очень мило, дорогой, — откликнулась Рут.

Рейн-Мари прошлаcь между друзьями, рассыпавшимися по саду, ловя обрывки разговоров на французском и английском, а чаще на смеси двух языков.

Она поискала взглядом Армана — ее муж внимательно слушал Винсента Жильбера, который рассказывал что-то. История,по-видимому, была забавной, вероятно самоуничижительной, потому что Арман улыбался. Затем он заговорил, жестикулируя стаканом пива.

Когда он закончил, Жильберы рассмеялись, а вместе с ними и Арман. Он поймал взгляд Рейн-Мари, и его улыбка стала еще шире.

Вечер был довольно теплым, но к тому времени, когда в саду зажгутся фонари, гостям могли понадобиться легкие свитеры и куртки, которые пока висели на спинках стульев.

Люди входили и выходили из дома, словно из своего собственного, расставляя еду на длинном столе, что стоял на террасе. Вечерние барбекю по пятницам в доме Гамашей успели войти в традицию.

Впрочем, мало кто говорил «дом Гамашей». В деревне его называли (а возможно, и всегда будут называть) домом Эмили, по имени женщины, которая жила здесь когда-то и у чьих наследников Гамаши его приобрели. Хотя для Армана и Рейн-Мари этот дом был новым, на самом деле он считался одним из самых старых в деревне. Обшитый вагонкой, с широкой верандойпо фасаду, выходящему на деревенский луг. А позади дома былитерраса и большой заброшенный сад.

— Пакет с книгами для вас я оставила в гостиной, — сказала Мирна.

—Merci, — ответила Рейн-Мари.

Мирна налила себе белого вина и тут обратила внимание на букет в центре стола. Высокий, пышный букет из множества цветов и листьев.

Мирна решила, что, пожалуй, не стоит говорить Рейн-Мари об обилии сорняков в букете. Здесь были все обычные «подозреваемые». Пурпурный вербейник, сныть. Даже обычный полевой вьюнок, выдающий себя за ипомею.

Она много раз пропалывала клумбы с Арманом и Рейн-Мари, помогала навести порядок в мешанине растений. Ей казалось, что она четко объяснила разницу между сорняками и садовыми цветами.

Значит, потребуется еще один урок.

— Красиво, правда? — спросила Рейн-Мари, предлагая Мирне кусочек копченой форели на хлебе.

Мирна улыбнулась. Горожане, что с них взять.

Арман отошел от Жильберов и оглядел гостей, проверяя, все ли получили то, что хотели. Его взгляд остановился на невероятной компании. Клара сидела вместе с Рут в дальнем углу сада, повернувшись спиной ко всем собравшимся.

Она не сказала ему ни слова с тех пор, как пришла сюда.

Его это не удивило. Удивило другое — решение Клары сестьрядом с Рут и ее уткой (хотя Гамашу частенько казалось, что правильнее было бы описывать эту пару как «Роза и ее человек»).

Общества Рут любой из присутствующих, включая Клару, стал бы искать по одной-единственной причине — если очень хотел, чтобы его оставили в покое. Рут была настоящей живой бомбой-вонючкой.

Правда, их уединение вскоре было нарушено. К ним подбежал Анри и уставился на утку.

То была щенячья любовь в крайнем своем проявлении. Любовь, которую Роза не разделяла. Гамаш услышал рычание. Его издала Роза. Анри крякнул.

Гамаш сделал шаг назад.

Когда Анри издавал такой звук, ничего хорошего ждать не приходилось.

Клара встала и пошла прочь. Она двигалась в сторону Гамаша, но потом изменила направление.

Вокруг Анри сгустился запах тухлых яиц, и Рут наморщила нос. Пес невинно огляделся, словно пытаясь найти источник отвратительного запаха.

Рут и Роза уставились на Анри с чувством, похожим на благоговение. Старая поэтесса сделала глубокий вдох, потом выдохнула, превращая токсичный газ в поэзию. И процитировала строки из своего знаменитого стихотворения:

Дар поднести тебе отравленный ты сам меня заставил, Иначе не расстанешься с тобой. А тут как подаянье нищему — На. Только уходи скорее. С глаз долой13.

Однако Анри, сей отважный и газообильный пес, никуда неушел. Рут с отвращением посмотрела на него, но протянула Анри руку, чтобы лизнул.

И Анри сделал это.

Арман Гамаш отправился искать Клару. Она медленно брела к двум садовым креслам в адирондакском стиле, стоявшим рядышком на газоне. На их широких деревянных подлокотникахза долгие годы появилось множество белесых кругов от мокрыхстаканов с выпивкой. Эмили добавила к ним свои круги, а поверх них наложились круги Гамашей от утреннего кофе и дневного аперитива. Переплетение линий мирной жизни.

В саду у Клары стояли два почти таких же кресла. Они были чуть повернуты друг к другу и смотрели на бордюр из многолетников, на реку и дальний лес. И на их деревянных подлокотниках красовались такие же белесые круги.

Гамаш увидел, как Клара ухватилась за спинку кресла и оперлась на нее, прижимаясь к деревянным рейкам.

— Клара? — позвал он.

— Все хорошо.

Она лукавила. Он знал это. И она знала. Она надеялась, что, поговорив наконец с Гамашем, избавится от тревоги. Переложит часть груза на другого человека.

Но хотя она так и сделала, легче ей не стало. Напротив, ее груз удвоился. И еще раз удвоился, пока тянулся этот день. Рассказав все Гамашу, Клара сделала свой страх реальным. Придала ему форму. Выпустила его на свободу. И он стал расти.

Все подкармливало его. Запах барбекю, растрепанные цветы, поцарапанные и заляпанные старые кресла. И чертовы круги на подлокотниках. Такие же, как у нее дома.

Все, что прежде было тривиальным, знакомым, безопасным, все, что утешало, теперь казалось начиненным взрывчаткой.

— Ужин готов, Клара, — произнес Гамаш своим тихим низким голосом.

Она услышала, как шуршит трава под его ногами, и поняла, что осталась одна.

Все ее друзья собрались вокруг стола с угощением. А Клара стояла поодаль спиной к ним и смотрела на темнеющий лес.

Потом она почувствовала чье-то присутствие и увидела Гамаша, протягивающего ей тарелку.

— Присядем? — Он показал на кресла.

И Клара села. Они ели молча. Все, что требовалось сказать, уже было сказано.

Другие гости накладывали стейки и чатни себе на тарелки. Мирна продолжала улыбаться, глядя на сорняковую композицию посреди стола. Но улыбка ее угасла, когда она вдруг поняла, что композиция и в самом деле прекрасна.

Гости передавали друг другу вазы с салатом, и Сара подала месье Беливо самую большую из испеченных днем булочек, а он отплатил ей нежнейшим стейком. Они стояли, наклонившись друг к другу, почти соприкасаясь.

Оливье оставил одного из официантов старшим в бистро и присоединился к ним. Разговор, не прекращаясь, перескакивал с одной темы на другую. Солнце село, и гости начали надевать свитера и легкие летние пиджаки и куртки. На столе и повсюду в саду зажглись чайные свечи, похожие на больших светляков, утомившихся за день и присевших отдохнуть.

— После смерти Эмили, когда дом закрыли, я уже думал, что у нас здесь никогда не будет вечеринок, — сказал Габри. — Я рад, что наконец хоть в чем-то ошибся.

Анри повернул свои уши-антенны на звук знакомого имени.

Эмили.

Пожилая женщина, которая нашла его в приюте, когда он был щенком. Она принесла его домой. Она дала ему имя, любила его, вырастила, а однажды исчезла, и тогда пришли Гамаши и забрали его. Многие месяцы он ждал ее. Принюхивался, не обнаружится ли где ее запах. Поднимал уши на звук подъезжающей машины. На стук двери. Ждал, что Эмили снова его найдет. Снова спасет и отвезет домой. Но в один прекрасный день он перестал ловить звуки. Перестал ждать. Он больше не нуждался в спасении.

Анри перевел взгляд на Розу. Она тоже любила одну пожилую женщину и страшилась, что ее Рут может когда-нибудь исчезнуть, как исчезла Эмили. И тогда она останется одна. Анри смотрел на нее и смотрел, надеясь, что Роза взглянет на него и поймет, что, даже если ее опасения сбудутся, раненое сердце со временем залечится. Он хотел донести до нее, что лекарство не в злости, не в страхе, не в изоляции. Он сам их испробовал. И ничего не получалось.

Наконец Анри заполнил ту жуткую дыру единственным, что у него осталось. Тем, что ему дала Эмили. Отправляясь в долгие-долгие прогулки с Арманом и Рейн-Мари, он вспоминал свою любовь к снежкам, палочкам, катанию на спине в пахучих какашках. Свою любовь к разным временам года и их разным запахам. Свою любовь к грязи и чистой подстилке. К плаванию и остервенелому отряхиванию, когда лапы сами пускаются в пляс. К облизыванию себя, а потом — других.

И в один прекрасный день одиночество и печаль перестали занимать большую часть его сердца.

Он продолжал любить Эмили, но теперь он любил также Армана и Рейн-Мари.

А они любили его.

Здесь был дом. Он снова его обрел.

— Ah, bon. Enfin14, — проговорила Рейн-Мари, встречая на крыльце дочь Анни и зятя Жана Ги.

Возникла небольшая толкучка, когда гости стали прощаться.

Жан Ги Бовуар поздоровался и попрощался с жителями деревни и договорился с Оливье о совместной пробежке на следующее утро. Габри присоединяться к ним не пожелал, но предложил присмотреть за бистро, словно это было равноценной заменой бегу трусцой.

Бовуар подошел к Рут, и они посмотрели друг другу в глаза.

— Salut15, старая пьяница.

— Bonjour16, тупица.

Держа Розу, Рут подалась к Бовуару, и они расцеловались в обе щеки.

— В холодильнике розовый лимонад для тебя, — сказала она. — Это я его приготовила.

Он взглянул на ее корявые руки и понял, что открыть банку с концентратом ей было непросто.

— Когда жизнь дает тебе лимоны...17 — начал он.

— Это тебе она дает лимоны. А мне, слава богу, виски.

Бовуар рассмеялся:

— Мне лимонад наверняка понравится.

— Что ж, Розе он тоже понравился, когда она засунула клюв в кувшин.

Рут спустилась по широким деревянным ступеням с веранды и, проигнорировав выложенную плитняком дорожку, двинулась через лужайку по короткой тропинке, протоптанной в траве между домами.

Жан Ги дождался, пока Рут захлопнет за собой дверь, и только после этого потащил в дом сумки.

Был одиннадцатый час, и все гости уже ушли. Гамаш соорудил из остатков ужин для дочери и зятя.

— Как работа? — спросил он у Жана Ги.

— Неплохо, patron.

Бовуар так и не смог заставить себя называть тестя Арманом. Или папой. Обращение «старший инспектор» было неуместно после отставки Гамаша, к тому же звучало слишком официально. А потому Жан Ги остановился наpatron. Босс. Словечко было уважительным и в то же время неформальным. Удивительно точным.

Да, Арман Гамаш — отец Анни, но для Бовуара он всегда будет patron.

Они поговорили о деле, над которым работал Бовуар. Жан Ги искал признаки того, что шеф интересуется не просто так. Что у него возникло желание вернуться в отдел Квебекской полиции, который он создал. Но Гамаш был всего лишь вежлив, и больше ничего.

Жан Ги налил себе и Анни розового лимонада, проверив, не плавают ли в нем утиные перья.

Они вчетвером уселись на задней террасе, под звездами, любуясь огоньками свечей в саду. Когда с обедом и мытьем посуды было покончено и они приступили к кофе, Гамаш обратился к Жану Ги:

— Можно тебя на несколько минут?

— Конечно.

Он прошел за тестем в дом.

Рейн-Мари увидела, как медленно закрылась дверь кабинета. Раздался щелчок замка.

— Мама, это что?

Анни проследила за взглядом Рейн-Мари, уткнувшимся в закрытую дверь, потом посмотрела на застывшее в улыбке лицо матери.

«Вот оно», — подумала Рейн-Мари. Та самая малозаметная интонация, которую она уловила в голосе мужа, когда он узнал, что Анни и Жан Ги приезжают сегодня. Это была не просто радость от предстоящей встречи с дочерью и зятем.

Она слишком часто видела закрытую дверь у себя в доме, чтобы не понимать, что это значит. Она — с одной стороны двери, Арман и Жан Ги — с другой.

Рейн-Мари всегда знала, что этот день наступит. С того времени, как они распаковали первую коробку и провели здесь первую ночь. С самого первого утра, когда она проснулась рядом с Арманом без страха перед тем, что готовит грядущее.

Она знала, что этот день наступит. Но думала, надеялась, молилась, чтобы не слишком быстро.

— Мама?

Глава четвертая

Мирна подергала ручку, но дверь оказалась запертой.

— Клара? — позвала она и постучалась.

Редко кто из них запирал двери, хотя опыт и говорил им, что в этом есть резон. Но жители деревни знали, что безопасность в их доме обеспечивает вовсе не замок. И если беда придет, то не из-за открытой двери.

Однако сегодня Клара заперлась на задвижку. «Чего она боится?» — с недоумением подумала Мирна.

— Клара?

Мирна постучалась еще раз.

Чего опасается Клара? Кого не хочет впускать?

Дверь распахнулась, и, увидев лицо подруги, Мирна получила ответ.

Ее. Клара не хотела впускать ее.

Ну что ж, из этого ничего не получилось. Мирна продефилировала в кухню, такую же знакомую, как и ее собственная.

Она поставила чайник и достала две кружки. Опустила в них пакетики травяного чая. Ромашку для Клары, мяту для себя. Потом взглянула в расстроенное лицо подруги:

— Что случилось? Что с тобой происходит, черт побери?

Жан Ги Бовуар уселся в удобное кресло и посмотрел на шефа. Гамаши переделали одну из спален первого этажа в гостиную, и Жиль Сандон соорудил книжные стеллажи по всем стенам и даже вокруг окон и дверного косяка, так что гостиная превратилась в этакий книжный домик.

За спиной шефа стояли биографии, книги по истории, научные издания. Художественная литература и публицистика. А толстенный том об экспедиции Франклина, казалось, выскочил прямо из головы Гамаша.

Они поболтали несколько минут, но не как тесть и зять, а как товарищи. Как выжившие в одной и той же катастрофе.

— Жан Ги с каждым разом выглядит все лучше, — сказала Рейн-Мари.

Она ощущала запах мятного отвара, который пила ее дочь, и слышала, как мотылек бьется о стекло лампы на крыльце, трепеща крылышками.

Две женщины переместились на веранду, Анни села на качели, а Рейн-Мари — в кресло. Перед ними лежала деревня Три Сосны, кое-где в окнах еще горел янтарный свет, но большинство домов уже погрузилось в темноту.

Они разговаривали не как мать и дочь, а как две потерпевшие кораблекрушение, которые вместе плыли на спасательном плоту и вот наконец оказались на твердой земле.

— Он ходит к психотерапевту, — откликнулась Анни. — И в Общество анонимных алкоголиков. Ни одного собрания не пропустил. Я думаю, он с нетерпением ждет каждого, хотя ни за что в этом не признается. А как папа?

— Он делает зарядку. Мы много гуляем. С каждым днем он может ходить все дальше. И даже поговаривает о занятиях йогой.

Анни рассмеялась. Ее лицо и фигура были созданы не для парижских подиумов, а для хороших ужинов, книг у камина и веселья. Она была создана из счастья и для счастья. Но Анни Гамаш потребовалось немало времени, чтобы найти свое счастье. И поверить в него.

И даже сейчас, в тихий летний вечер, в глубине души она опасалась, не отберут ли у нее обретенный рай. Снова. Пулей, иглой. Крохотной болеутоляющей таблеткой, которая, напротив, приносит столько боли.

Анни поерзала на сиденье, прогоняя тревожные мысли. Большую часть жизни она провела, оглядывая горизонт в поисках опасностей, настоящих или вымышленных, но теперь знала, чтореальные угрозы ее счастью приходят не из какой-то отдаленной точки, они появляются, когда ты их ждешь. Когда ты предполагаешь, что они появятся. Когда думаешь о них. А иногда и сама их создаешь.

Ее отец шутливо обвинял ее в том, что она живет на руинах собственного будущего. Но как-то раз она заглянула ему в глаза и поняла, что он не шутит.

Он ее предупреждает.

Однако расстаться с привычкой было нелегко, в особенности еще и потому, что потери могли оказаться колоссальными. И она чуть не утратила все, что имела. Из-за пули. Из-за иглы. Из-за крохотной таблетки.

Ее мать тоже чуть не потеряла все.

Им обеим позвонили посреди ночи: «Приезжайте немедленно. Сейчас же. Пока не поздно».

Они не опоздали.

Ее отец и Жан Ги смогли выздороветь, однако Анни сомневалась, что ей и ее матери удастся исцелиться. От ожидания звонка посреди ночи.

Но сейчас они были в безопасности. Здесь, на веранде. Аннивидела прямоугольник света в окне гостиной. Там сидели ее отеци Жан Ги. Тоже в безопасности.

Пока.

Нет, одернула она себя. Нет никакой угрозы.

Когда же она по-настоящему поверит в это? А когда поверитее мать?

— Ты можешь себе представить, как папа каждое утро приветствует на деревенском лугу восход солнца?18

Рейн-Мари рассмеялась. Забавно, но она могла это представить. Возможно, картина была бы не самая приглядная, но она почти видела Армана за подобным занятием.

— Он правда поправился? — спросила Анни.

Рейн-Мари повернулась в кресле и взглянула на лампу над дверью. То, что началось легким постукиванием о стекло, превратилось в остервенелое биение насекомого, рвущегося к теплу и свету, спасающегося от холодной тьмы. Это действовало ей на нервы.

Она снова посмотрела на Анни, прекрасно понимая, о чем спрашивает дочь. Анни видела, что отец набирает физическую форму, но ее заботило то, что было незаметно для глаз.

— Раз в неделю он встречается с Мирной, — сказала Рейн-Мари. — Это идет ему на пользу.

— С Мирной? — переспросила Анни. — С Мирной? — Онапоказала на «финансовый блок» Трех Сосен, состоящий из универсама, пекарни, бистро и магазина «Книги Мирны, новые и старые».

Рейн-Мари поняла, что ее дочь знает Мирну только как владелицу магазина. Собственно говоря, она всех деревенских знала только по их нынешней жизни, а не по прежней. Анни понятия не имела, что эта крупная черная женщина, продающаястарые книги и помогающая ее родителям в саду, — доктор Ландерс, бывший психотерапевт.

Рейн-Мари стало любопытно, как новые обитатели Трех Сосен будут воспринимать ее и Армана — супружескую пару средних лет из дома, обитого светлой вагонкой.

Не покажутся ли они слегка рехнувшимися сельчанами, которые делают букеты из сорняков и сидят у себя на крылечкесо вчерашним выпуском «Пресс»? А может, их будут знать только как хозяев Анри?

Узнают ли когда-нибудь новые обитатели деревни, что прежде Рейн-Мари была старшим библиотекарем Национальной библиотеки и архива Квебека?

Будет ли это иметь для них значение?

А Арман?

Что будет думать новоиспеченный житель Трех Сосен о его прежней жизни? Возможно, вообразит, что Гамаш сделал карьеру журналиста, подвизаясь в интеллектуальной и совершенно заумной ежедневной «Девуар». Что он проводил дни, сидя в потертом кардигане и сочиняя длинные колонки, посвященные вопросам политики.

Более проницательные, вероятно, выскажут предположение,что Арман преподавал в Монреальском университете. Принадлежал к этакому типу добродушных профессоров, помешанныхна истории, географии и на том, что происходит на стыке данных дисциплин.

Придет ли в голову новичкам в Трех Соснах, что человек, кидающий мячик немецкой овчарке или потягивающий вискив бистро, когда-то был самым знаменитым копом Квебека? И даже Канады? Смогут ли они догадаться, что этот крупный человек, каждое утро делающий «приветствие солнцу», когда-то выслеживал убийц, чем и зарабатывал на жизнь?

Рейн-Мари надеялась, что нет.

Она осмеливалась верить, что та жизнь позади. Та жизнь осталась в воспоминаниях. Она скиталась по горам вокруг деревни, но здесь ей не находилось места. Теперь уже нет. Старший инспектор Гамаш, глава отдела по расследованию убийств, сделал свою работу. Настал черед других.

Но сердце Рейн-Мари сжималось, когда она вспоминала, какзакрылась дверь в гостиную. Как раздался щелчок.

Мотылек все еще колотился о лампу. И Рейн-Мари спросила себя: чего он ищет — тепла или света?

Больно ли ему? Ударяясь о раскаленное стекло, он обжигает крылышки и тонкие, как нить, ножки и отлетает прочь. Свет не дает мотыльку того, к чему он так отчаянно стремится.

Рейн-Мари встала и выключила лампу, и через несколькомгновений мотылек перестал биться о стекло, а Рейн-Мари вернулась на свое место.

Теперь здесь воцарились тишина и темнота. Только из окна гостиной проникал желтоватый свет. Тишина сгущалась, и Рейн-Мари спрашивала себя, доброе ли дело сделала она для насекомого. Спасла жизнь, но уничтожила смысл его существования?

А потом порхание крохотных крылышек возобновилось. Отчаянное. Осторожное, но настойчивое. Мотылек перелетел к окну и стал биться в стекло, за которым сидели Арман и Жан Ги.

Мотылек нашел свой свет. Он никогда не сдается. Не может.

Под взглядом дочери Рейн-Мари поднялась и снова включила свет на крыльце. Такова уж природа мотыльков — делать то, что они должны. И Рейн-Мари не могла остановить это, как бы ей ни хотелось.

— Как Анни? — спросил Гамаш. — Она выглядит счастливой.

Он улыбнулся, подумав о дочери, и вспомнил, как танцевал с ней на деревенском лугу на ее свадьбе с Жаном Ги.

— Вы спрашиваете, не беременна ли она?

— Нет, конечно, — фыркнул Гамаш. — Как ты мог такое подумать? — Он взял с кофейного столика пресс-папье, поставил его обратно, потом схватил книгу и покрутил в руках, словно никогда не видел книг. — Это не мое дело. — Он сел поудобнее. — По-твоему, я считаю, будто только беременность сделает ее счастливой? За кого ты меня принимаешь? За какого отца?

Он сердито взглянул на Бовуара.

Жана Ги удивила эта неожиданная вспышка.

— Для отца вполне естественно задавать подобные вопросы.

— Так она беременна? — спросил Гамаш, подаваясь вперед.

— Нет. Она выпила за обедом бокал вина. Вы не заметили? Тоже мне детектив.

— Я больше не детектив. — Он поймал взгляд Жана Ги, и ониоба улыбнулись. — На самом деле я вовсе не об этом спрашивал, — искренне сказал Гамаш. — Просто я хочу, чтобы она была счастлива. И ты тоже.

— Я счастлив,patron.

Они посмотрели друг на друга. Разглядеть былые раны могли лишь они сами. Так же как и увидеть признаки подлинного исцеления.

— А вы, сэр? Вы счастливы?

— Да.

Бовуару не требовалось задавать дополнительные вопросы.Всю свою профессиональную жизнь он выслушивал ложь и моготличить ее от правды.

— А как дела у Изабель? — спросил Гамаш.

— У исполняющей обязанности старшего инспектора Лакост? — улыбнулся Бовуар.

Его протеже назначили главой отдела по расследованию убийств, хотя все считали, что после ухода шефа в отставку его место займет Бовуар. Впрочем, Жан Ги знал: причины, по которым инспектор оставил работу, сложнее, чем могло бы показаться со стороны. Отставка — нечто предсказуемое. Никто не мог предугадать событий, которые заставили Гамаша уйти из полиции и купить дом в деревне, такой маленькой и незаметной, что ее даже на географических картах не было.

— У Изабель дела идут отлично.

— Отлично в том смысле, в каком это слово использует Рут Зардо? — поинтересовался Гамаш.

— Именно. Работы-то у нее всего ничего. Она взяла вас за образец для подражания, сэр.

Рут назвала свой последний тоненький поэтический сборник «У меня все ОТЛИЧНО». И только те, кто давал себе труд прочитать книгу, понимали, что слово ОТЛИЧНО представляет собой аббревиатуру, которая расшифровывается как «Отвратительно. Тошнотворно. Лейкозно. Истерично. Чахоточно. Нудно. Омерзительно».

Изабель Лакост как минимум раз в неделю звонила Гамашу, а дважды в месяц они встречались за ланчем в Монреале. Неизменно вдали от управления Квебекской полиции. Гамаш настаивал на этом, чтобы не подрывать авторитета нового старшего инспектора.

У Лакост возникали вопросы, ответы на которые знал только ее бывший босс. Иногда они были чисто процедурного свойства, но чаще — более сложные, связанные с человеческой природой. Вопросы, придиктованные сомнениями, неуверенностью.И страхом.

Гамаш выслушивал ее и иногда делился собственным опытом. Заверял Изабель в том, что ее чувства вполне естественные, нормальные и здоровые. Он сам испытывал все это чуть ли не каждый рабочий день. Не потому, что был не на своем месте, а потому, что боялся. Когда звонил телефон или раздавался стук в дверь, он волновался, что новое дело о жизни и смерти окажется ему не по зубам.

«У меня новый стажер, patron», — сказала ему Изабель за ланчем в «Ла Пари» на прошлой неделе.

«Ah, oui?»

«Молодой агент, только что выпустился из академии. Адам Коэн. Кажется, вы его знаете».

Гамаш улыбнулся: «Merci, Изабель».

Юного месье Коэна исключили из полицейской академии за неуспеваемость, и он устроился надзирателем в тюрьму. Гамаш познакомился с ним несколько месяцев назад, когда почти все ополчились против него. Профессионально. Лично. И в конечном счете физически. Но Адам Коэн встал рядом с ним. Не убежал, хотя имел для этого все основания, включая и спасение собственной шкуры.

Старший инспектор не забыл о нем. Когда кризис миновал, Гамаш обратился к директору академии и попросил его предоставить Коэну второй шанс, что делалось лишь в исключительных случаях. А потом Гамаш опекал молодого человека, руководил им. Подбадривал его. А на выпускной церемонии стоял в конце зала и аплодировал ему.

Гамаш попросил Изабель принять Коэна. По существу, взять его под свое крыло. Лучшего наставника для молодого человека он и представить не мог.

«Сегодня утром агент Коэн приступил к исполнению обязанностей, — сообщила Лакост, подцепив вилкой салат из киноа, сыра фета и гранатовых зерен. — Я вызвала его в кабинет и сказала, что есть четыре фразы, которые ведут к мудрости. Предупредила, что озвучу их только раз, а уж он может поступать так, как решит сам».

Арман Гамаш, слушая, положил вилку на тарелку.

«Я не знаю. Я ошибался. Я прошу прощения», — медленно говорила Лакост, разгибая пальцы, чтобы не сбиться со счета.

«Мне нужна помощь», — завершил Гамаш. Именно такой урокмного лет назад он преподал молодому агенту Лакост. Как и другим своим молодым агентам.

И теперь, сидя в своем доме в Трех Соснах, он сказал:

— Мне нужна твоя помощь, Жан Ги.

Бовуар замер, сосредоточился и коротко кивнул.

— Сегодня утром ко мне пришла Клара. У нее... — Гамаш замешкался, подыскивая слово. — Затруднение.

Бовуар подался вперед.

Клара и Мирна сидели бок о бок на больших деревянных садовых креслах в саду за домом Клары. Квакали лягушки, стрекотали кузнечики, а время от времени из темного леса доносились какие-то шорохи.

Фоном всем этим звукам было журчание речушки Белла-Белла, несущей свои воды с гор мимо деревни и дальше. Речушка текла домой, но не очень спешила.

— Я была терпелива, — заговорила Мирна. — Но теперь ты должна мне сказать, что происходит.

Даже в темноте Мирна угадала выражение лица подруги, когда та повернулась к ней.

— Терпелива? — переспросила Клара. — Вечеринка закончилась всего час назад!

— Ладно, может быть, «терпелива» не лучшее слово. Я беспокоилась. И не только со времени сегодняшней вечеринки. Почему ты каждое утро подсаживалась к Арману? И что случилось между вами сегодня? Ты практически убежала от него.

— Ты видела?

— Да бога ради, Клара. Скамья стоит на вершине холма. С таким же успехом ты могла бы усесться на неоновой рекламе.

— Я не пыталась прятаться.

— И тебе это удалось. — Мирна понизила голос. — Ты можешь мне сказать?

— А ты не догадываешься?

Мирна повернулась так, чтобы сидеть лицом к подруге.

В растрепанных волосах Клары все еще оставалась краска — не те мелкие брызги, какие могут попасть, когда красишь потолок или стену. У нее в волосах были полоски охры и желтого кадмия. А на шее — похожий на синяк отпечаток пальца, побывавшего перед этим в жженой сиене.

Клара Морроу писала портреты. И в процессе нередко раскрашивала себя.

По пути в сад Мирна заглянула в мастерскую Клары, посмотрела на ее последнюю картину на мольберте. Призрачное лицо только-только проступало — или исчезало — на полотне.

Портреты, созданные подругой, поражали Мирну. На первыйвзгляд это было просто изображение человека. Милое. Узнаваемое. Привычное. Но... но стоило Мирне постоять перед холстом подольше, стоило ей отринуть собственные представленияо модели, снять, как говорится, защиту, отказаться от всех суждений, как перед ней появлялся другой портрет.

На самом деле Клара Морроу писала не лица, а эмоции, чувства, скрытые, замаскированные, запертые и хранимые за приятным фасадом.

От ее работ у Мирны перехватывало дыхание. Но этот портрет напугал ее по-настоящему.

— Это касается Питера, — сказала Мирна, когда они сидели в прохладной ночи.

Она знала, что предмет их разговора и лицо, изображенное на жутковатом портрете, носят одно имя. Питер Морроу. Муж Клары.

Клара кивнула:

— Он не вернулся.

— И что? — спросил Жан Ги. — В чем проблема? Клара и Питер расстались, верно?

— Да, год назад, — подтвердил Гамаш. — Клара попросила его уйти.

— Я помню. Тогда почему она его ждет?

— Они дали друг другу обещание. Не видеться в течение года, но ровно год спустя Питер должен был вернуться, чтобы онирешили, как им жить дальше.

Бовуар сел поудобнее и закинул ногу на ногу, бессознательно подражая своему старшему другу.

Он обдумал слова Гамаша.

— Но Питер не вернулся.

— Я ждала.

Клара держала кружку, уже не горячую, приятно согревающую руки. Вечер стоял прохладный и тихий, от чая шел запах ромашки. И хотя Клара не видела Мирну, сидящую рядом, но ощущала ее. И аромат теплой мяты.

А Мирне хватало такта хранить молчание.

— Год закончился несколько недель назад, — сказала Клара. — Я купила бутылку вина и два стейка у месье Беливо, приготовила салат из апельсинов, рукколы и козьего сыра — Питер его любит. Разожгла угли в жаровне. И села ждать.

Она умолчала о том, что купила еще и круассаны в пекарне Сары, чтобы были на следующее утро. Если все сложится.

И теперь она чувствовала себя полной идиоткой. Она воображала, как он вернется, увидит ее, обнимет. В самых смелых своих мелодраматических мечтах она даже представляла, как он рыдает и просит у нее прощения за то, что был таким говнюком.

Она, разумеется, будет холодна и сдержанна. Радушна, но неболее.

По правде говоря, в привычных объятиях Питера Клара всегда чувствовала себя как создание Беатрис Поттер. Миссис Туффв ее забавном маленьком домике19. В объятиях Питера она находила убежище. Там был ее дом.

Но та жизнь оказалась сказкой, иллюзией. И все же в момент слабости, заблуждения или надежды она купила эти круассаны. На тот случай, если за обедом последует завтрак. На тот случай, если ничто не изменилось. Или изменилось все. Или изменился Питер и перестал быть таким merde20.

Она представляла себе, как они будут сидеть на этих самых креслах и ставить кружки с кофе на старые следы. Есть круассаны. Тихо разговаривать. Как будто ничего не случилось.

Но за прошедший год случилось многое. С Кларой. С ее друзьями. С деревней.

Правда, сейчас Клару занимал другой вопрос: что произошло с Питером. Этот вопрос захватил ее мысли, потом завладел сердцем, а теперь полностью взял в заложники.

— Почему же ты раньше ничего не говорила? — спросила Мирна.

Клара знала, что это обычный вопрос, а не укор. В нем не было ни упрека, ни осуждения. Просто Мирна хотела понять.

— Поначалу я думала, что перепутала дату. Потом пришла в бешенство и решила: ну и черт с ним! Так продолжалось недели две. А потом...

Она подняла руки, словно сдаваясь.

Мирна ждала, прихлебывая чай. Она знала подругу. Клара могла медлить, колебаться, ошибаться. Но она никогда не сдавалась.

— Потом я испугалась.

— Испугалась чего? — спокойно спросила Мирна.

— Не знаю.

— Знаешь.

После долгой паузы Клара ответила:

— Я боялась, что он умер.

Мирна молчала. И ждала. Поставила кружку на подлокотник.

— И еще я боялась, что он не умер, — продолжила Клара, — а не вернулся домой потому, что не захотел.

— Salut, — сказала Анни, когда ее муж вышел на веранду, и похлопала по сиденью рядом с собой.

— Прямо сейчас не могу, — ответил Жан Ги. — Но ты придержи для меня место. Вернусь через несколько минут.

— К тому времени я уже буду в постели.

Бовуар хотел было сказать что-то, но вовремя вспомнил, где они и кто с ними.

— Ты уходишь? — поднимаясь на ноги, спросила Рейн-Мари у Армана, и он обнял ее за талию:

— Ненадолго.

— Я оставлю свечку в окне, — пообещала она и увидела улыбку на его лице.

Рейн-Мари проводила взглядом мужа и зятя, шагающих по деревенскому лугу. Поначалу она думала, что они идут в бистро выпить перед сном, но они повернули направо. На свет в доме Клары.

Потом Рейн-Мари услышала, как они постучались в дверь. Тихий-тихий настойчивый стук.

— Вы ему сказали?

Клара перевела взгляд с Гамаша на Жана Ги.

Она была багровой. Лицо у нее заливалось краской, словно она упала на одну из своих палитр. Пурпур с пятнами фиолетового диоксазинового расползался вверх от шеи.

— Это личное. То, что я вам рассказала.

— Вы просили моей помощи, Клара.

— Нет, не просила. Напротив, я просила, чтобы вы мне не помогали. Я сама разберусь. Это моя жизнь. Моя проблема, а не ваша. Вы думаете, что любая незамужняя женщина испытывает стресс? Я что, стала проблемой, которую нужно разрешить? Слабая женщина, нуждающаяся в помощи? Да? Великий человек вмешивается, чтобы обо всем позаботиться. Вы пришли сказать, чтобы я не забивала свою хорошенькую маленькую головку глупыми мыслями?

Даже у Мирны расширились глаза при таком описании головы Клары.

— Постойте... — начал Бовуар, тоже побагровев, но Гамаш положил ладонь на его руку.

— Нет, это вы постойте, — рявкнула Клара, поворачиваясь к Бовуару, и Мирна взяла ее за руку мягко, но уверенно.

— Прошу прощения, если я вас неправильно понял, — сказал Гамаш с озадаченным видом. — Мне показалось, что сегодня утром вы просили меня о помощи. Зачем иначе вы бы стали ко мне обращаться?

Вот оно. Простая истина.

Арман Гамаш был ее другом. Но с Рейн-Мари она сдружилась ближе. Другие жители деревни были друзьями с большим стажем. А Мирна вообще была ее лучшей подругой.

Почему же каждое утро она поднималась на холм и садилась на скамью рядом с Гамашем? И в конечном счете сняла с себя груз? Переложила на его плечи?

— Вы ошиблись, — ответила Клара, пока пурпурный цвет распространялся по коже головы, заползая в волосы. — Если вам скучно в деревне, старший инспектор, то найдите чью-нибудь еще частную жизнь и начинайте ее препарировать.

Даже Бовуар, услышав это, раскрыл рот, настолько потрясенный, что растерял все слова. Наконец он нашел их:

— Скучно? Скучно? Да вы хоть понимаете, что он вам предлагает? От чего он отказывается? Что за эгоистич...

— Жан Ги! Хватит.

Все четверо замолчали, возмущенно глядя друг на друга.

— Извините, — сказал Гамаш и отвесил Кларе легкий поклон. — Я ошибся. Жан Ги...

Бовуар поспешил за Гамашем, который широкими шагами устремился от дома Клары к бистро. Очутившись там, Гамаш заказал себе коньяк, а Бовуар — колу.

Жан Ги присмотрелся к тестю. И постепенно до него дошло, что Гамаш вовсе не злится. Он совершенно не обижен тем, что Клара отвергла его предложение помочь и даже оскорбила его.

Наблюдая, как шеф попивает коньяк, уставившись в пространство, Бовуар понял, что единственное чувство, которое испытывает сейчас Арман Гамаш, — это облегчение.

Глава пятая

Следующее утро было ярким и теплым.

Рейн-Мари вышла из передней двери на крыльцо и чуть не наступила на мотылька. Он лежал на спинке прямо под лампой, с распростертыми, словно в экстазе, крыльями.

Арман, Рейн-Мари и Анри зашагали вверх по холму, мимо маленькой церкви, мимо спа-гостиницы и старого дома Хадли. Они прошли через туннель из деревьев. Они видели свои следы, оставленные на земле вчера. И позавчера.

Наконец следы оборвались. Но эти трое пошли дальше. Дальше на сто ярдов. Всегда немного дальше. Пока не почувствуют, что пора поворачивать.

На обратном пути они присели на скамью отдохнуть.

— Похоже на компас, правда? — сказала Рейн-Мари.

Арман швырнул мячик страждущему и неутомимому Анри, потом обдумал ее слова.

— Ты права, — улыбнулся он. — Я и не замечал этого.

Деревня Три Сосны была построена вокруг деревенского луга. Дома образовывали круг, из которого выходили четыре дороги, словно указатели четырех стран света. Гамашу стало любопытно, действительно ли они идут на север, юг, восток или запад.

А что, если Три Сосны и в самом деле компас? Указатель для тех, кто сбился с курса?

— Расскажешь мне о Кларе? — спросила Рейн-Мари.

— Боюсь, что нет, moncoeur.

Гамаш посмотрел на нее с несчастным видом. Он ничего не утаивал от жены. Приходил со службы домой и рассказывал о вещдоках, о подозреваемых, о собственных подозрениях. Он делал это, потому что доверял Рейн-Мари и хотел, чтобы она участвовала в его жизни. Они обсуждали убийства, которые он расследовал, а также книги и старые документы, над которыми работала Рейн-Мари в Национальном архиве.

Но кое-что, кое-что Гамаш хранил в тайне. Были вещи, о которых он никому не говорил. И он знал, что у Рейн-Мари тоже есть секреты. Доверенные ей другими людьми.

— Однако Жану Ги ты сказал.

Она не обвиняла — просто спрашивала.

— Я совершил ошибку. Когда мы пришли к Кларе побеседовать о ее проблеме, она дала понять, что я не должен был так поступать.

Он чуть поморщился, и Рейн-Мари заподозрила, что Клара выразилась слишком резко.

— Но она ведь хотела, чтобы ты помог ей в чем-то.

Голос Рейн-Мари звучал спокойно, хотя сердце колотилось. Она знала: если Клара просит Армана о помощи, то речь идет не об установке мышеловки, или обрезке живой изгороди, или починке крыши. Все это Клара умела и сама.

Если уж она обратилась к Арману, то за помощью, которую мог оказать только он.

— Я ее неправильно понял. — Он усмехнулся и покачал головой. — Как же быстро можно потерять чутье. Утратить способность принимать сигналы.

— Ты не потерял чутье, а расслабился, — возразила Рейн-Мари.

Она знала: что бы сейчас ни говорил ее муж, от его внимания мало что ускользало. И если он решил, что Клара просит о помощи, то, скорее всего, так оно и было. Какая же помощь требовалась Кларе и почему она передумала?

— А ты собирался ей помочь? — спросила она.

Гамаш открыл рот и тут же закрыл его. Он знал правильныйответ. Равно как и правдивый. И сомневался, что они совпадают.

— Что же, нужно было ей отказать? — Почувствовав, как нелюбезно это прозвучало, он продолжил: — Ну, теперь это чисто академический вопрос. Она ничего от меня не хочет.

— Может, она просто ждала, что ты ее выслушаешь. — Рейн-Мари положила руку ему на колено и встала. — Ей не нужно было твое тело или душа,monvieux21. А только ухо.

Она наклонилась и поцеловала его.

— Увидимся позже.