Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
На просторах Сибири таинственным амулетом шамана завладел могучий злой дух. Он пожелал вечной жизни среди смертных и с помощью магического предмета проводил ритуалы перехода от одного тела в другое... В наши дни в Санкт-Петербурге талантливый хирург Аля неожиданно сталкивается с пациентом, чей облик пробуждает в ней тревожные воспоминания. Два десятилетия назад она видела очень похожего человека — утопленника, который мистическим образом ожил и вручил ей амулет. С тех пор Аля в опасности: ее подстерегают загадочные силы, и чтобы выжить, ей необходимо раскрыть тайны прошлого.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 305
Veröffentlichungsjahr: 2025
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Наталья Александрова Амулет сибирского шамана
© Александрова Н. Н., 2025
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025
* * *
– Алевтина Васильевна, зайдите в третью палату!
В дверях ординаторской стояла дежурная сестра Светлана.
– Я уже закончила дежурство…
В голове у Али стучали тысячи молоточков, перед глазами стояла мутная пелена, сквозь которую едва угадывались очертания монументальной дежурной сестры. Сутки сегодня выдались тяжелые, Алю неоднократно вызывали в приемный покой, и в отделении больные беспокоились, так что поспать удалось совсем немного.
Сейчас в голове не было никаких желаний, кроме одного: лечь спать и не просыпаться до вечера. Ну, хотя бы до обеда.
– Зайдите в третью палату, там Тарасов… – не отставала Светлана.
– Тарасов? – вскинулась Аля. – Почему Тарасов в третьей?
Тарасов был чудный старичок, Аля его вела после операции. Он никогда не капризничал, безропотно соглашался на все процедуры, не болтал попусту, не третировал медперсонал, не жаловался заведующему отделением, в общем, о таком больном можно было только мечтать. И вроде бы все у него шло хорошо, хотя операция была тяжелая.
– Перевели его в третью, я вам не говорила? – Светлана, видно, тоже после дежурства, медленно тянула слова. – Ему лучше стало, вот заведующий и распорядился, а теперь…
Аля потрясла головой, чтобы избавиться от молоточков, теперь в ушах настырно гудел голос Светланы.
– Как-то он мне не нравится. Глаза закатывает, дышит с трудом…
– Где все-то? – спросила Аля, обрадовавшись, что не успела снять форму. – Уже девять часов, пора бы и за работу!
– А они все на конференции у зав отделения, сегодня же вторник…
– Ладно, идемте!
Дедушка Тарасов и правда был нехорош. Его серое лицо, под цвет больничных простыней, было запрокинуто, глаза незряче смотрели в потолок.
– Анатолий Сергеевич! – Аля взяла его за руку.
Пульс был слабый и неровный. Старик с трудом перевел глаза на нее и пошевелил губами, очевидно, хотел улыбнуться, но не получилось. Белки глаз у него были красные, нос заострился.
Не отпуская его руку, Аля шепотом дала Светлане наставления: столько-то кубиков того, столько другого, и как можно быстрее.
Светлана вынесла свое крупное тело в коридор, а там уж побежала на пост, громко топая.
Тарасов закатил глаза и затих. В двухместной палате было тихо и душно.
– Анатолий Сергеевич! – всполошилась Аля. – Не пропадайте, нам с вами еще многое предстоит сделать!
Это он так всегда шутил, поскольку ему предстояло еще несколько операций, так что он говорил, что она не скоро от него избавится.
Наконец подоспела Света со шприцем. Аля отошла от кровати Тарасова к окну.
– Ну вот, ну вот… – приговаривала сестра, – сейчас нам станет лучше…
– Вам и так хорошо, – сказал старик довольно твердым голосом, – вон какая красавица.
При этом он скосил глаза на Алю и явственно ей подмигнул. Похоже, что и правда ему стало лучше.
Аля снова взяла его за руку, пульс был почти нормальный.
– Дорогая… – он коснулся ее руки, – идите домой, у вас утомленный вид. Я очень сожалею, что задержал вас.
Нет, все-таки замечательный старик, уникальный, все бы такие больные были!
– И правда, идите, Алевтина Васильевна, я тут побуду, – сказала Светлана.
– Ну, ведите себя хорошо! – Аля погладила старика по худому плечу и пошла к выходу.
Уже в дверях она бросила взгляд на соседнюю койку.
На ней лежал спящий мужчина.
Сердце Алевтины пропустило один удар…
Эти впалые виски, скошенный подбородок, тройная морщина на лбу, напоминающая букву «Ш»… и бледный кривой полумесяц шрама на левой щеке…
Нет, такого сходства не может быть!
Но это никак не может быть тот самый человек…
Алевтина провалилась в прошлое. Словно не было двадцати лет, отделявших ее, компетентного, уважаемого врача, от одинокой растерянной девчонки, жмущейся к гаснущему костру и бросающей испуганные взгляды то на прибрежные заросли, то на лежащее на траве бездыханное тело…
В зарослях что-то двигалось, шевелилось, шуршало. Наверное, это ветер, но все равно страшновато…
Хотя куда страшнее мертвец…
В какой-то момент ей показалось, что он пошевелился.
Но этого никак не могло быть!
Она первым делом проверила его пульс – и на запястье, и на шее.
Пульса не было…
Но теперь она не сомневалась, что он пошевелился. Больше того – открыл глаза…
Впрочем, нужно начать не с этого.
Аля уже засыпала, когда под окном раздалось глухое рычание мотора, а потом в стекло постучали.
– Кого еще принесло? Ночь-полночь… – хриплым со сна голосом произнесла Ипатьевна.
Аля накинула халат, выглянула в окно.
Возле дома стоял участковый Шишкин. Увидев ее в окне, он с раздражением, под которым хотел спрятать смущение от позднего визита, проговорил:
– Собирайся!
– Куда еще собираться? Ночь на дворе! Что случилось?
– Что случилось, то случилось! У Третьего Брода утопленника нашли. Надо проверить – может, еще живой. А ежели нет – кон-стан-тировать смерть! – Шишкин с заметным удовольствием произнес длинное красивое слово.
– Но почему я?
– Почему-почему! Сама знаешь, больше некому.
– Но есть же Роман Филиппович…
– Роман Филиппович где? В Запечье, а оттуда сейчас до Третьего Брода не доехать, сама знаешь! Загоска разлилась, мост опять снесло к чертовой матери! В общем, кончай разговоры разговаривать, одевайся, и поехали…
Аля понимала, что спорить бесполезно, что участковый прав. Она – деревенский фельдшер, единственный медицинский работник на семь ближайших деревень. Есть, конечно, старый доктор Роман Филиппович, но он далеко, в селе Запечье, за рекой Загоской.
В общем, Аля привычно быстро оделась, взяла саквояж с самыми необходимыми лекарствами и инструментами и через десять минут уже ехала в полицейском уазике по тому, что только человек с богатой фантазией мог назвать дорогой…
Еще через сорок минут они были у Третьего Брода.
Никто не знал, почему он третий – никакого другого брода, ни первого, ни второго, на Загоске не было. Ну, третий и третий…
На пологом берегу, возле маленького костерка, стоял Вася Долгов, тракторист из Надбелья. Вася был человек невредный, хоть и сильно пьющий. Аля его знала – пришлось однажды вскрывать здоровенный нарыв на шее. Вася тогда вел себя вполне прилично, не орал, не ругался – возможно, оттого, что выпросил перед операцией полстакана чистого спирта внутрь.
Вася махал руками – здесь, мол.
Шишкин остановил машину.
Они с Алей вышли, спустились к берегу – и сразу увидели утопленника.
Это был первый утопленник в Алиной небогатой практике, поэтому его лицо отчетливо отпечаталось в ее памяти.
Впалые виски, скошенный подбородок с седоватой трехдневной щетиной, тройная морщина на лбу, напоминающая букву «Ш»… и кривой полумесяц шрама на левой щеке…
– Ты как? – опасливо покосился на нее участковый. – Сможешь осмотреть его?
Вместо ответа Аля сглотнула неуместную тошноту, взяла себя в руки и подошла к утопленнику.
Внешний вид однозначный, прямо как в учебнике.
Землисто-серое лицо, серые цианозные губы, никаких признаков дыхания.
Она взяла холодную тяжелую руку с судорожно сжатым кулаком. Нашла то место на запястье, где у живого человека должна биться ниточка пульса.
Ничего.
Вспомнила, как опытная медсестра учила их на фельдшерских курсах – на запястье не всегда можно прощупать пульс, для верности нужно проверять на шее…
Шея была жесткая, под воротом рубашки засохла грязь.
Аля проверила и там.
И здесь ничего.
Да и что она хотела найти? Он уже совсем холодный… уже несколько часов как умер.
– Ну как? – нетерпеливо окликнул ее Шишкин. – Мертвый?
– Мертвее не бывает…
Вдруг кусты раздвинулись, на берег выбежал запыхавшийся мальчишка. Хотел что-то сказать, но не успел отдышаться.
– А ты чего здесь? – уставился на него Шишкин. – Тебе что здесь – цирк? Тебе спать давно пора!
Мальчишка наконец отдышался и проговорил:
– Меня мамка послала. Там у переезда доктор застрял, Роман Прилипович…
– Филиппович! – машинально поправил участковый.
– Я так и говорю. Он сюда ехал, да у него машина в грязи завязла. Просил за ним подъехать, дернуть…
– Да зачем он нужен… тут уже никто не поможет…
– Ничего не знаю, а только он просил подъехать.
– Ну, что поделаешь, его машину по-любому нужно вытаскивать. Придется ехать… – вздохнул участковый.
Шишкин повернулся к трактористу:
– Василий, у тебя трактор где?
– В ремонте. – Долгов отвел глаза.
Все в деревне знали, что Васька по пьяному делу вздумал тащить из кювета цистерну с молоком, угодившую туда после столкновения с грузовиком, который вез дрова. Оба водителя успели выскочить, но цистерна перевернулась, и дрова рассыпались.
Впрочем, местные жители тут же их подобрали, а скисшее молоко воняло еще три дня.
Ваську отговаривали, но он настоял на своем, вот ось и полетела, а цистерна все еще в кювете.
– Ну надо же какая невезуха… трактором бы мы его враз вытащили… придется уазиком. – Участковый сделал вид, что забыл про цистерну, или и правда забыл.
– Я с тобой поеду. Там такая грязюка – тебе одному нипочем не справиться, – подхватился Василий.
– А что с покойником?
– А что с ним? Он уже покойник, куда он денется? Пускай себе лежит.
– А я? – напомнила о себе Аля.
– Так побудь с ним. Мы скоро вернемся.
– Эй, как это? Оставите меня тут одну?
– Да мы быстро обернемся. Туда и обратно. И что тебе здесь будет? Волков давно никто не видел, а если и забредет какой – к костру он не сунется… потом, с тобой пацанчик останется… – Участковый кивнул на мальчишку.
– Чего это я останусь? Мне мамка велела сразу возвращаться… – попятился мальчишка.
Аля хотела еще что-то сказать – но говорить было уже некому, уазик фыркнул мотором и исчез.
Она осталась один на один с утопленником. Вот же гады какие, бросили ее тут! И Васька тоже хорош, пускай только сунется теперь в фельдшерский пункт!
Хотя… Аля вдруг поняла, что Василий, этот здоровенный мужик, просто боится покойника. Надо же…
Она опасливо поглядела на мертвеца, отвернулась, подошла к костру, протянула над ним озябшие руки. Весна, а ночи холодные…
Рядом с живым пламенем было как-то легче.
И вдруг сзади донесся какой-то невнятный звук – что-то вроде стона или мычания.
Аля вздрогнула и обернулась.
Утопленник лежал на прежнем месте, но правая рука сдвинулась в сторону…
Да нет, не может быть! Он же мертвый… Холодный уже!
И тут снова раздался тот же мучительный звук. И в то же время горло мертвеца шевельнулось, как будто он сглотнул.
Аля метнулась к нему.
Выходит, он жив?!
Но как же… она проверяла пульс, да и вообще – он уже остыл…
А мертвец снова застонал.
Аля потянулась к его руке – заново проверить пульс, убедиться, что она не ошиблась…
Она дотронулась до его руки – и тут же испуганно отдернулась, ощутив исходящий от нее мертвенный холод.
И в это мгновение веки мертвеца дрогнули, затрепетали, как листья на осеннем ветру, и приподнялись. Из-под землисто-серых век на Алю взглянуло что-то мутное, неживое, бесприютное, словно приоткрылось оконце в тоскливую бескрайнюю тайгу, и хриплый надтреснутый голос проговорил:
– Уунийг хадгал!
– Что?! – испуганно переспросила Аля.
И вдруг холодная рука потянулась к ней. Крепко сжатый мертвый кулак разжался, развернулся в широкую, тяжелую, натруженную ладонь.
И Аля увидела на этой ладони странный предмет – то ли длинный желтоватый клык, то ли коготь какого-то огромного зверя с нацарапанными на нем странными знаками…
– Уунийг хадгал! – повторил мертвец и силой вложил странный предмет в ее руку.
Аля была парализована ужасом.
Она не могла ни двинуться, ни произнести хоть слово.
А ледяная рука мертвеца схватила ее за руку и сжала ее пальцы в кулак…
Аля, как в детстве, когда ей было страшно, зажмурилась, надеясь, что таким образом отгородится от подступающего ужаса…
Потом не выдержала, открыла глаза…
Утопленник лежал на прежнем месте – глаза его были закрыты, руки вытянуты вдоль тела, сжаты в кулаки.
Все было точно так же, как прежде…
Выходит, ей померещилось, что утопленник ожил, сказал ей непонятные слова и вложил в руку странный и страшный предмет?
Аля покосилась на правую руку как на что-то чужеродное и опасное, не имеющее к ней отношения.
Кулак был сжат и никак не хотел разжиматься.
Тогда она левой рукой разогнула одеревеневшие пальцы – один за другим, один за другим…
На ладони лежал то ли желтоватый медвежий клык, то ли коготь какого-то огромного неведомого зверя. По нему, словно испуганные насекомые, бежали непонятные значки. А еще в его тупой конец был врезан небольшой тускло-багровый камень, словно капля застывшей крови…
Первой мыслью Али было – отдать, вернуть утопленнику этот странный, пугающий предмет. Она потянулась к его руке – но обе руки были сжаты в кулак.
Мертвец не желал, чтобы она вернула ему таинственную находку.
Она вспомнила непонятные слова, которые он произнес, и каким-то шестым, или седьмым, или десятым чувством поняла, что он просил ее сберечь, сохранить эту вещь.
Аля спрятала клык в карман куртки.
А потом к ней пришла другая мысль.
Ведь он только что открывал глаза, шевелился, даже говорил!
Значит, он жив!
Аля вспомнила, что она – медик, пусть не врач, но фельдшер, и ее главный долг – спасать человеческие жизни…
Она вспомнила правила первой помощи утопленникам – и начала поспешно делать искусственное дыхание…
Три, пять, десять минут…
Тело на земле никак не реагировало на все ее попытки. С таким же успехом можно было делать искусственное дыхание обломку скалы или поваленному дереву.
Пора было признать, что он мертв, но Аля никак не могла с этим смириться…
И вдруг какой-то посторонний звук отвлек ее от мучительных и безуспешных попыток.
Рядом, в кустах, затрещали ветки под чьими-то шагами…
Она вздрогнула и оглянулась.
Костер почти угас, еле теплились последние угольки, и круг темноты сужался, стягивал вокруг нее свою петлю.
А там, за краем этого круга, в темных кустах, двигалось и дышало что-то большое и страшное…
Аля метнулась к догорающему костру, схватила несколько сучьев, оставленных поблизости этим трусом Васькой-трактористом, бросила их в огонь поверх догорающих углей.
Сучья быстро занялись.
Аля выхватила из костра одну пылающую ветку, подняла над головой и при свете этого факела вгляделась в темные заросли…
И успела разглядеть – или ей это только показалось – страшное, полузвериное-получеловеческое лицо… или скорее морду в черно-рыжих клочьях свалявшейся шерсти, с двумя маленькими, горящими тоскливой злобой глазками и третьим глазом – большим и красным, как кровавый рубин, как капля окаменевшей крови, пылающим посреди корявого морщинистого лба…
Аля вскрикнула от ужаса и выронила свой факел.
Потом она подобрала его, снова подняла над головой, вгляделась в темноту – но уже ничего не увидела и внушила себе, что ей просто померещилось чудовище в кустах.
Она снова вернулась к бесполезным попыткам оживить утопленника, пытаясь этими простыми действиями отгородиться от таящегося во тьме ужаса.
А в темных кустах все еще раздавались какие-то странные и страшные звуки…
Наконец послышался понятный и обнадеживающий звук – приближающееся гудение мотора, а затем – шаги и голоса.
На поляну первым вышел старый деревенский доктор Роман Филиппович и вместо приветствия проговорил:
– Алевтина, ты что это делаешь?
– Искусственное дыхание, – честно призналась девушка.
– Дыхание? – Доктор, кряхтя, наклонился над неподвижным телом, отодвинул Алевтину локтем, бегло прикоснулся к утопленнику опытными пальцами и повернулся к девушке: – Какое дыхание? Да он мертвый, как камень!
– Но он… он только что открывал глаза… что-то говорил… шевелился…
– Только что? – недоверчиво переспросил доктор.
– Ну, может, минут двадцать назад…
– Какие двадцать! Судя по состоянию мышц и кожных покровов, он мертв уже больше трех-четырех часов!
– Но я видела…
Аля хотела добавить про странный предмет, который отдал ей утопленник, но отчего-то не решилась.
– Переутомляешься ты, Алевтина, – строго и одновременно сочувственно проговорил доктор. – Спать больше нужно! Такие галлюцинации – это нехороший симптом!
– Но я… – Аля попыталась возразить, но доктор ее не слушал. Он повернулся к участковому и проговорил уверенно:
– Смерть наступила примерно четыре часа назад. Причина смерти – утопление… официальные бумаги завтра оформлю, у себя в медпункте. Личность установили?
– Нет пока, – с сожалением ответил Шишкин. – Вроде не наш… незнакомый…
– Точно не наш, – поддержал доктор. – Я в окрестных деревнях не то что каждого человека – каждую собаку знаю. Даже, может быть, каждую козу, а то и каждую курицу. Сколько уж лет тут работаю. Так вот этого не встречал.
– Сейчас осмотрим, может, есть что при нем… до сих пор я не трогал, думал, его и правда оживить можно.
– Какое там! – доктор махнул рукой. – Это ей со страху показалось, девчонка молодая, неопытная, покойников-то небось впервые видишь? – повернулся он к Але.
Она промолчала, да никто и не ждал от нее ответа.
Участковый обшарил одежду покойника и в одном из карманов нашел размокший паспорт.
– Ух ты! – обрадовался он, осторожно разлепляя мокрые страницы. – Что-то проясняется…
Кое-как разлепив страницы, с трудом прочитал расплывшиеся, неразборчивые буквы:
– Канюков Федор Степанович… одна тысяча девятьсот шестьдесят второго года рождения…
Участковый подвез Алю к дому Ипатьевны, так ему велел доктор, и по дороге все косился на нее, хотел что-то спросить, но она молчала.
Дрожащими руками Аля отворила калитку и прошла по тропинке к дому. Свет не горел, значит, Ипатьевна еще спит. Хотя не похоже, она встает с петухами. Буран, увидев Алю, гавкнул обиженно, брякнул цепью. Хороший пес, бабка его редко на цепь сажает, он свою службу знает, только вот третьего дня удрал со двора и пропадал где-то полдня. Ну ясное дело, весна… Ипатьевна долго его отчитывала, а он прощения просил, лапами морду прикрывал.
Старуха с ним как с человеком разговаривает, иногда Аля думает, что пес ее речь понимает.
Она поднялась на крыльцо и взялась за ручку двери, которая тотчас открылась. Стало быть, старуха уже встала. И точно, из сарая послышался голос Ипатьевны.
Ну ясно, с козой разговаривает. Она вообще любит поговорить, а поскольку живет одна, то и ведет беседы то с курами, то с козой Машкой. Раньше корову держала, но теперь тяжело ей, возраст солидный. Хотя в деревне никто не знает, сколько Ипатьевне точно лет, она и сама говорит, что не помнит.
Ипатьевна вышла из сарая, подняла голову, увидела Алю и посмотрела как-то странно.
– Что там случилось, чего тебя Шишкин выдернул? – спросила.
Аля вдруг ощутила ужасную усталость, даже языком трудно было пошевелить.
– Ну ладно, иди уж! – Старуха поняла, не стала приставать с расспросами. – Молочка вот парного выпей да и отдыхай. Тепло в доме, я печку топила…
От молока Аля отказалась – не любила козье, жирное очень. Она вошла в большую комнату, Ипатьевна называла ее залой. Там и правда было тепло, значит, и в ее каморке рядом нагрелось.
Аля сняла комнатку у Ипатьевны восемь месяцев назад, когда приехала сюда по распределению после окончания фельдшерского училища. Можно было жить при медпункте, но предыдущая фельдшерица ей отсоветовала. Она проработала тут положенные три года, в процессе вышла замуж за лейтенанта из ближайшей военчасти и дохаживала уже последние недели перед родами.
– Сама посуди, – говорила она, сложив руки на огромном животе (двойня будет, с гордостью сообщила она), – ты девица молодая, одинокая. Тут, в деревне, парней мало, но есть все же. И вот как напьются – так и начинают под окнами на мотоциклах гонять и орать, чтобы ты погулять вышла. Камешки в окна кидать, в общем, ломиться в дверь не станут, но спать не дадут. Тебе это надо?
– Не надо, – испугалась Аля.
– Вот и я о том же. Сама намаялась в свое время. Тут главное – не отзываться. Если окно откроешь, начнешь орать, чтобы они валили куда подальше, ничего не получится, они это посчитают за разговор и еще больше разгуляются. Так что мой тебе совет: не ночуй здесь ни одной ночи. А лучше сними комнатку в деревне у бабки какой-нибудь, она дорого не возьмет.
Так Аля оказалась у Ипатьевны. Бабка была очень старая, но бодрая, жила одна, и дом стоял на отшибе, но никогда не случалось никакого хулиганства.
Был у нее Буран – здоровенная лохматая псина неизвестной породы, и еще Ипатьевну в деревне не то чтобы побаивались, но уважали. Она Але про свою жизнь никогда не рассказывала, но та и так знала, что старуха много в чем разбирается.
Приходили к ней люди, преимущественно женщины, рассказывали шепотом про свое, наболевшее, некоторым Ипатьевна помогала, иных выпроваживала – дескать, ничего у тебя нет, сама свои проблемы можешь решить, если захочешь. Аля в эти вопросы не вникала, у нее своих забот с больными хватало.
Иногда, правда, она с Ипатьевной советовалась, та лечить ее больных не пыталась, но скажет что-то, вроде бы и не к месту, а потом оказывается, что пригодятся слова ее.
Сейчас Аля сняла с себя пропахшую тиной сырую одежду и легла. Простыни пахли приятно, старуха после стирки полоскала их в отваре какой-то душистой травы.
Аля вытянулась на узкой кровати и закрыла глаза. Но сон не шел, потому что перед глазами тут же встал низкий берег реки и утопленник, весь в водорослях. Глаза были открыты и смотрели в небо, где занимался уже серый несмелый рассвет.
Чтобы не видеть этой картины, она открыла глаза и уставилась в стенку. У старухи в доме не было икон, и фотографий никаких на стенах не висело. И вот, глядя на пустую стену, оклеенную старыми обоями в цветочек, Аля стала вспоминать свою жизнь.
Странно, раньше она никогда так не делала, поскольку и вспоминать-то было особо нечего. Ей девятнадцать лет, и нет у нее никого. Мать ее умерла при родах, была она не замужем, и про отца ребенка никто ничего не знал. Мама приехала к своей матери уже беременной, бабка долго не хотела ее пускать, потом все-таки пустила в дом.
Аля родилась в сельской больничке здоровой, а мать спасти не сумели.
Бабка усовестилась и все-таки продержала Алю у себя до трех лет, а потом все же сдала в детдом. Сама она вскоре умерла. Девушка ее не помнит совсем.
Все это рассказала Але заведующая, когда выдавала ей документы. Многие детдомовцы, сказала она, хотят узнать, кто их сюда отдал, есть ли родные. Так вот имей в виду: у тебя никого нет, некого искать, не на кого надеяться. Сама в жизни пробивайся, ни на кого не рассчитывай. Голова тебе хорошая досталась, сама ты неленивая, так что все наладится, только силы нужно приложить.
Так что жизнь тебя ожидает трудная, а у кого она легкая? Кому в детстве все поднесено на тарелочке – тому потом несчастья посыплются. Так не бывает, чтобы у человека вся жизнь была безоблачна.
Аля тогда удивилась даже, никогда заведующая с ней так душевно не говорила. Строгая была женщина, детей шпыняла почем зря, все время заставляла что-то делать. Все зло, говорила, от безделья. Может, и права она была, но в детстве ведь и поиграть хочется, и просто так, без дела, поболтаться…
Тогда простилась заведующая с ней по-хорошему, пожелала удачи.
С оценками у Али и правда было все хорошо, поступила в медицинское училище, окончила с отличием, стала фельдшером.
Девчонки некоторые замуж вышли, за кого-то родители похлопотали, чтобы в городе остаться или хотя бы в поселке поблизости устроиться. У Али никого не было, вот ее и заслали в самую глушь, в этот фельдшерский пункт. Девушка смирилась, а что делать? Везде люди болеют, кто-то должен их лечить.
Одиноко, конечно, здесь, но она не жалуется. Развлечений никаких, в городе с девчонками хоть на дискотеку ходили, в кино. Здесь же кино только в поселке, где больница, а туда ехать нужно, а автобус вечером не ходит.
Может кто-нибудь отвезти на мотоцикле, но это уже обязывает, вроде как считается, что парень этот на тебя права имеет.
Такого расклада Аля не хочет, ей вообще здешние парни не нравятся, грубые очень все, орут, матом ругаются…
Она сама не заметила, как заснула.
Аля вздрогнула и проснулась.
Ее разбудил какой-то лишний, посторонний звук, не имеющий отношения к привычному и мирному скрипу рассохшихся половиц, стрекоту сверчка, тихому посапыванию ветра в печной трубе.
Она с полминуты лежала, пытаясь понять, что же ее разбудило, – и тут этот звук повторился.
Кто-то тихо постучал в оконное стекло.
Аля выбралась из тепла постели, зябко передернулась, накинула на плечи платок и тихонько, на цыпочках, подошла к окну, в которое с любопытством заглядывал кривой желтоватый огрызок ущербного убывающего месяца.
– Кто здесь?
– Открой, это я! – прошелестел за окном странно знакомый и в то же время чужой голос.
– Кто это – я? – переспросила девушка, вглядываясь в бездонную заоконную черноту.
– Это я, Федя!
– Федя? Какой Федя?
И тут из темноты проступило лицо со скошенным подбородком в седоватой трехдневной щетине, с впалыми висками и тройной морщиной на лбу, напоминающей букву «Ш»…
На левой щеке изгибался полумесяцем кривой бледный шрам…
– Это я, Федя Канюков! – прошелестел утопленник и криво, издевательски ухмыльнулся…
И тут же он сорвал свое лицо, как срывают надоевшую маску, и вместо него за окном появилось другое – полузвериное-получеловеческое лицо… или скорее морда, в черно-рыжих клочьях свалявшейся шерсти…
На этом лице горели тоскливой, неутолимой злобой два маленьких глаза, и третий глаз пылал посреди морщинистого лба, как кровавый рубин, как капля окаменевшей крови…
Трехглазое чудовище ухватилось за раму окна, с жутким треском вырвало ее из стены, как вырывают больной зуб, и потянулось в дом…
Аля закричала от ужаса, попятилась, упала на пол…
И проснулась.
Девушка лежала поперек кровати, запутавшись в скомканных, влажных простынях. Над ней стояла Ипатьевна с озабоченным лицом и с горящей свечой в руке. От неровного, дрожащего света свечи лицо старухи казалось незнакомым и страшным – настоящая Баба-яга.
– Что, что такое? – испуганным, хриплым со сна голосом проговорила Аля.
– Ты кричала, – отозвалась старуха и поставила свечку на стол. – Так кричала – ужас… Приснилось что?
Аля моргнула, и лицо Ипатьевны стало знакомым – ласковым и озабоченным.
– Приснилось… – проговорила девушка смущенно. – Тот утопленник приснился…
– Какой утопленник?
Аля вспомнила, что не успела ничего рассказать хозяйке о своей поездке, и поведала ей, как осматривала мертвеца на берегу реки, и как ее оставили с ним один на один, и как утопленник вдруг очнулся и заговорил…
Не сказала только о странном предмете, который тот вложил в ее руку. Отчего-то не смогла говорить об этом.
Старуха слушала очень внимательно и сочувственно.
– Заговорил? – переспросила она. – А что сказал-то?
Аля попыталась вспомнить загадочные слова, которые произнес утопленник.
– Вроде униг хагал… – произнесла она неуверенно.
– Может, уунийг хадгал?
– Может, и так… а что это значит?
– Да не знаю я… – уклончиво ответила старуха. – Но эти-то мужики, хороши… оставили девчонку одну с мертвяком… да еще в таком нехорошем месте…
Ипатьевна отвернулась к столу и взяла там щербатую кружку, протянула Але:
– Ты выпей, девонька, полегчает!
Девушка послушно взяла кружку, поднесла к губам, сделала глоток.
Теплое питье отдавало летним полднем, сенокосом, незнакомыми травами и цветами…
– Что это?
– Отвар травяной. Выпьешь, девонька, успокоишься… поспишь спокойно…
Тепло травяного отвара разлилось по телу.
Аля облегченно вздохнула, легла, но то ли заснула, то ли впала в неясную обволакивающую дрему, сквозь которую она смутно видела – или ей только приснилось, – как Ипатьевна обшарила ее куртку, ту, в которой девушка ездила с участковым, и достала из кармана странный предмет, который походил на клык или коготь какого-то неведомого огромного зверя.
Увидев это, Ипатьевна вздрогнула, словно обожглась, торопливо положила находку обратно в карман, вышла из комнаты, но вскоре вернулась.
В руке у нее была небольшая обшитая мехом берестяная коробочка. Старуха снова достала странный клык из кармана и положила его в свою коробочку, потом саму эту коробочку положила на стол и начала что-то бормотать – какие-то непонятные, таинственные слова… слова древнего языка…
От этих слов комната наполнилась мерцающим, пульсирующим туманом, в ней запахло болотом, увядшими цветами и лунной таинственной ночью…
А потом Аля окончательно заснула и проспала до позднего утра – спокойно, без сновидений.
Утром она, как ни странно, встала свежей и отдохнувшей. Ипатьевна уже ушла по каким-то своим делам. Аля позавтракала хлебом и простоквашей, отправилась в фельдшерский пункт.
Перед дверью ее уже ждал участковый.
– Ты как, в порядке? – спросил он озабоченно.
– В порядке. А что случилось? Еще кто-то утонул?
– Типун тебе на язык…
Шишкин огляделся, понизил голос и проговорил с неуверенностью и удивлением:
– Ты вот вчера говорила, что этот утопленник того…
– Чего «того»? – нетерпеливо переспросила Аля, поскольку Шишкин мрачно замолчал.
– Ну, что он вроде не мертвый был… что он шевелился…
– Да померещилось мне! – отмахнулась Аля. – Роман Филиппович же ясно сказал: он уже несколько часов как умер! Мертвые, сам знаешь, не шевелятся!
– Так-то оно так… – протянул участковый и почесал затылок. – Оно конечно…
– Да что ты мнешься-то, дядя Миша? Случилось что-то?
– Случилось… – вздохнул участковый и снова огляделся. – Только ты, Аля, никому не говори… а то слухи всякие пойдут… а зачем нам всякие слухи? Нам это ни к чему…
– Да что случилось-то?
– Пропал он.
– Пропал? Кто пропал?
– Ну, утопленник этот.
– Что значит пропал?
– Пропал – значит пропал. Я его вчера отвез в Семидворье, в больницу, и передал фельдшеру дежурному. Еще помог его в морг занести. Покойники, они очень тяжелые. А сегодня мне звонят из больницы – нет его, пропал… я и думаю: может, он и правда живой был? Встал ночью и ушел. А иначе как это объяснить?
Участковый еще что-то говорил, но Аля его уже не слушала.
Она снова вспомнила вчерашний вечер, утопленника на берегу реки, страшное трехглазое лицо в кустах…
– Алевтина Васильевна! – Аля очнулась от того, что озабоченная медсестра довольно чувствительно трясла ее за плечо. – Что с вами? Вам нехорошо?
– А, что? – Она покрутила головой, потому что в ушах снова звенели тысячи молоточков.
– Да вы уже пять минут у двери стоите, не шевелитесь! – Света скосила глаза в сторону больного Тарасова, тот смотрел с удивлением и сочувствием.
Больной на другой кровати все так же спал, во всяком случае, даже не пошевелился. Алевтина поняла, что нужно немедленно взять себя в руки и уйти отсюда. Она подумает обо всем потом, дома.
Возможно, тут нет ничего необычного, просто ей кажется от переутомления, что этот человек ей знаком.
– Устала сегодня очень. – Она слабо улыбнулась Тарасову. – Вторые сутки пошли… Пойду уж… – И поскорее закрыла за собой дверь третьей палаты.
Она с трудом удержалась на ногах, потому что коридор внезапно качнулся перед глазами. Нет, это черт знает что!
Алевтина рассердилась на себя – ну можно ли так распускаться? Что подумают про нее больные? Врачу, исцелися сам!
Она отпустила наконец ручку двери и увидела надпись на табличке:
«Поляков В. Г.» – что означало, что ведет больных в этой палате доктор Поляков Валерий Георгиевич.
Валерка старый приятель, некоторое время они учились вместе, потом стажировались в одной больнице.
«Очень хорошо, – подумала она, – у Валерки можно все выспросить приватно, он расскажет и вопросов лишних задавать не станет. Он вообще неболтливый».
Она переоделась в ординаторской, там никого не было, из кабинета заведующего доносился его сердитый, недовольный бас. Видно, не в духе с самого утра, так что Аля порадовалась, что не придется сегодня с ним столкнуться.
Она спустилась на лифте, чего старалась не делать, и уже возле входной двери на нее налетел кто-то большой и шумный.
– Валерка! – искренне обрадовалась Аля. – Вот как раз хотела тебя спросить…
– Потом, все потом! – Он отстранился. – Опаздываю, чертовы пробки, хоть машину продавай и на метро пересаживайся! Наш-то сегодня как, икру мечет?
– Да я его не видела, я же с дежурства…
Заведующий был строгий, но серьезный практикующий хирург, Аля его уважала. А Валерка вечно опаздывает, нужно из дома раньше выезжать. Ладно, завтра можно с ним поговорить.
Она нашла на стоянке свою машину и выбросила из головы все посторонние мысли. Иначе за рулем нельзя, когда с суточного дежурства едешь…
До дома было уже совсем недалеко, когда она, затормозив на перекрестке, посмотрела на машину, которая стояла перед ней…
И замерла от ужаса.
С заднего сиденья этой машины на нее смотрело страшное лицо… или не лицо, а морда – полузверь-получеловек, черно-рыжие клочья свалявшейся шерсти… два маленьких, горящих тоскливой злобой глаза, и третий глаз, пылающий посреди морщинистого лба, как кровавый рубин, как капля окаменевшей крови…
Алевтина вцепилась в руль, зажмурилась…
Этого не может быть, не может, не может…
Она досчитала до пяти и снова открыла глаза.
Разумеется, никакого чудовища в передней машине не было. Да и не могло быть.
На заднем сиденье лежал огромный пес – бордосский, по-видимому, дог, песочно-желтая здоровенная зверюга. Действительно, маленькие глазки, но никакого третьего глаза у пса не было…
Сигнал светофора сменился, передняя машина поехала, сзади засигналили нетерпеливо.
Алевтина взяла себя в руки, сосредоточилась, выжала сцепление и поехала вперед.
Нет, нельзя так распускаться, нельзя давать волю нервам.
Так и в аварию попасть ничего не стоит…
Она снова сосредоточилась на дороге.
Пробки, конечно, были жуткие, так что когда она доехала до дома, то не хотела даже есть. Открыла холодильник, понюхала запеченную курицу и помотала головой. Нет, лучше уж в душ – и чаю.
Еды в холодильнике было много, это у нее привычка осталась после Александра. Чтобы к его приходу всегда в доме еда была. Мужчина если с работы, то всегда голодный. И не омлет ему жарить, и не пельмени, не дай бог, из морозилки в спешке доставать, а разогреть что-то вкусное и калорийное.
Александра уже… ну да, два с лишним года уже нет, а она все продолжает готовить.
Назвав про себя это имя, Аля прислушалась к себе. Странно, не было обычной боли. Ну да, она давно смирилась. Время лечит… Нужно дальше жить.
Она сбросила всю одежду в стиральную машину, всегда так делала, нарочно на дежурство надевала что попроще, потому что за сутки все запахами больницы пропитается, потом долго стояла под горячим душем и только тогда прошла в спальню.
– Привет! – сказала Аля огромному пушистому котяре, который развалился на кровати и делал вид, что спит.
Так всегда было, когда она уходила на сутки, кот обижался и долго не хотел ее прощать.
– Ну все, я пришла, теперь до завтра никуда не уйду! – она попыталась почесать ему животик, но кот ловко увернулся. – Тимофей! Ты очень плохо себя ведешь!
Кот Тимоша не любил свое полное имя, но знал, что хозяйка называет его так, когда сердится. Поэтому он решил не ссориться – мало ли что, еще вкусного не даст.
– Так-то лучше… – Аля прижала к себе мурлыкающего кота.
Стало легче, но сон не шел.
Кота она завела два года назад, после того как… после того как Александр умер. Умер скоропостижно – тяжелый обширный инфаркт, не смогли спасти. Пытались, но не смогли. Он очень много работал и вообще жил трудно.
Аля в первое время как узнала – сама не своя была, потом чуть отпустило. И вовсе не потому, что они в последнее время с Александром не то чтобы разошлись, но как-то отдалились. Она видела, что он устает и все меньше времени у него на нее остается.
Что ж, она все понимала. И когда опомнилась после его смерти, то стало как-то легче, ушла вся двойственность ее положения. Ведь у него все время была семья, жена и дети, потом внуки…
Котенка принесла Света, та самая медсестра. Сказала, будет большой и пушистый, сибирский. Аля и назвала его Тимофеем, как того, что у Ипатьевны был. Тот здоровый был, пушистый, мурлыкал громко, как мотоцикл на холостом ходу.
Этот тоже вырос крупный, пушистый и красивый, но лентяй жуткий. Все бы ему на кровати валяться. Тот, первый Тимофей, был кот солидный, задачу свою понимал, однажды за один день восемь мышей поймал и на крыльце рядком их выложил.
У Али в квартире, конечно, мышей нет, но этот хоть бы муху поймал из спортивного интереса…
Сон все не шел, вместо него снова набежали воспоминания. О том, как события в деревне развивались потом, после того, как утопленника нашли.
Аля принимала больных, ставила уколы, забинтовала ожог на руке у Маринки-завклубом, обработала загноившуюся царапину у ребенка, отругала его мамашу, что сразу его не привела.
До конца рабочего дня оставалось еще минут сорок, когда к фельдшерскому пункту, запыхавшись, подбежала Медведишна.
Медведишна была главная деревенская сплетница, она знала все местные новости и распространяла их с немыслимой быстротой, сравнимой с быстротой лесного пожара.
Своему странному прозвищу Медведишна была обязана необычными обстоятельствами своего рождения.
Ее мать, Марья Тимофеевна, будучи беременной на седьмом месяце, отправилась в лес за малиной. Там она встретила медведя, который тоже решил полакомиться ягодой. Эта встреча так напугала Марью, что та прямо там, в малиннике, разродилась девочкой…
С тех пор прошло уже больше полувека, а прозвище так за ней и сохранилось.
– Алька, закрывай свою контору! – выпалила Медведишна, заглянув в окно фельдшерского пункта. – Беги домой!
– А что случилось?
– Бандиты к вам вломились! Ипатьевне худо!
Аля всполошилась, быстро заперла пункт, подхватила чемоданчик с медикаментами и побежала к дому.
Из-за забора она заметила разбитое окно. Уже войдя в калитку, она увидела Ипатьевну, которая стояла на коленях на земле, возле самого крыльца.
Плечи ее вздрагивали, на земле перед старухой лежала какая-то бесформенная груда.
Аля подбежала к хозяйке:
– Баба Нюра, что с вами?
Ипатьевна повернула к ней заплаканное лицо и проговорила:
– Со мной ничего, а вот он… он помирает!
– Кто?! – Аля взглянула через плечо старухи и увидела на земле перед ней пса. Буран лежал на земле, неловко подвернув лапу, и часто, неровно дышал. На загривке у него шерсть слиплась, на земле темнела кровавая лужа.
– Главное дело, я его на цепи оставила! – причитала Ипатьевна. – Кабы не это, разве бы он дался? Он с волком в одиночку мог сладить!
Аля опустилась на колени рядом с Бураном, торопливо раскрыла свой чемоданчик, достала бутылку с перекисью, плеснула на рану. Пес дернулся, заскулил.
– Потерпи, Буранчик, потерпи! – проговорила Аля, осторожно раздвигая окровавленную шерсть и прижимая к ране марлевый тампон. – Потерпи… я ведь помочь тебе хочу!
Рана была глубокая, опасная. Аля привычно обрабатывала ее, в то же время расспрашивая хозяйку:
– Кто его так? Что случилось, баба Нюра?
– Да видишь, я уходила за травками, Бурана оставила на цепи. А тут влезли какие-то… уже окно разбили, хотели в дом забраться – но тут Буран подоспел. Они его ножом-то и полоснули… Буранчик, хоть и раненый, не давал им пройти, а тут Колька Сидоров мимо ехал на тарахтелке своей, услыхал шум да пуганул их.
– Да кто ж такие были?
– А кто же их знает… не иначе городские. У нас такой шпаны нету. А эти-то, что из города, они по деревням ходят и ищут, где что плохо лежит… главное дело, что они ко мне-то полезли? У меня ведь и брать-то особенно нечего… Ох, если бы я его не оставила на цепи… помрет ведь Буранчик! Кровью истечет!
– Ничего, баба Нюра, кровь я остановлю и рану зашью, будет Буран как новенький…
– Ему бы травки заварить, есть такая трава, да я не нашла, домой заторопилась, как чувствовала…
За разговором Аля остановила кровь, с трудом втащила тяжелого, безвольно обвисшего пса в дом, положила на скамью.
– Баба Нюра, вскипятите воды!
Старуха мгновенно перестала причитать, собралась и принялась помогать ей.
Аля тщательно промыла рану, зашила ее.
Пес дергался от боли, но не сопротивлялся, только смотрел на фельдшера умными несчастными глазами.
Потом сомлел, глаза помутнели и закрылись…
– Никак помер? – горестно вскрикнула Ипатьевна.
– Нет, пульс есть. Кровь не идет, так что будет жить.
– Ох, ну слава богу! А я тогда схожу за той травкой…
Уже у самой калитки Ипатьевна остановилась, оглянулась и проговорила:
– Спасибо тебе, дочка!
Проводив взглядом старуху, Аля села на табурет рядом с раненым псом и задумалась.
Кто это попытался залезть в дом к Ипатьевне?
Старуха сказала – городские… но от города до их деревни добрых сто километров, и дороги приличной нет. Кто мог не полениться и забраться в такую глушь?
Кто и зачем?
Отчего-то ей вспомнился страшный сон… трехглазое чудовище, лезущее в окно…
Это создание лезло в то самое окно, которое сейчас зияло разбитыми стеклами.
Часа через два Ипатьевна вернулась из леса с пучком какой-то пахучей травы, заварила ее в котелке.
Буран проснулся, видно было, что он хочет пить, – и Ипатьевна налила в его миску травяной отвар.
Пес жадно вылакал его и снова задремал.
– Вечером поменяю повязку… – проговорила Аля озабоченно.
– Когда будешь менять – промой этим же отваром! – Ипатьевна показала на котелок. – Очень хороший отвар, полезный… раны хорошо заживляет!
Тем не менее псу было плохо всю ночь, и Аля с Ипатьевной сидели возле него по очереди. Нос у собаки был горячий и растрескался от сухости, глаза слезились, в них сквозило страдание, у него не было сил даже поднять голову.
К утру Аля и сама потеряла надежду, где уж тут старуху утешать! Она прилегла под утро и забылась тяжелым сном, успокоительное пить не стала, чтобы не разоспаться.
Проснулась она не рано и решила, что не пойдет в медпункт. Вот не откроет – и все, у нее свой больной вон на лавке лежит. Если жив еще (тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!).
Тут послышался из залы шум, упало что-то тяжелое, и Аля, забыв накинуть халат, выскочила из своей каморки.
И увидела, что уже давно на дворе белый день, и весеннее яркое солнце пробивается сквозь узенькое оконце – не то, разбитое, а другое. И в косых лучах солнца кружатся по зале золотистые пылинки. Ипатьевна сидит за столом и пьет чай из парадных своих чашек в горошек. А рядом с ней… рядом с ней сидит мужчина… и он, услышав скрип двери, как раз повернулся. И увидел Алю. Точнее, она увидела себя его глазами – растрепанная девица в старой ночнушке и босиком. Глаза опухли, одну щеку отлежала…
Аля ойкнула и скрылась у себя, услышав еще, как гость Ипатьевны насмешливо фыркнул. Она очень долго просидела у себя, дожидаясь, когда он уйдет, но он все не уходил, а потом она услышала, что стонет Буран, и вышла.
Гость опытными, умелыми руками ощупывал собаку, Буран порыкивал тихонько.
– Тише, Буранчик, тише! – Аля подскочила и сжала собаке пасть. – Потерпи немного…
Буран взглядом выразил, что терпит только ради нее. Аля посчитала это хорошим знаком.
– Ты зашивала? – спросил гость, по повадкам Аля признала в нем своего брата-медика.
– Ну я, а что?
– Да ничего, хорошая работа. Повязку не трогай, следи, чтобы сам не сорвал.
– Чегой-то он будет срывать? – вступилась Ипатьевна. – Он умный, все понимает.
– Молодец, что сразу кровь остановила! – похвалил Алю гость. – Время не упустила. Время в таких делах важнее всего. Все хорошо будет, бабкины отвары помогут.
Аля успела переодеться и причесаться, поэтому смотрела теперь на гостя не то чтобы без стеснения, но поспокойнее. И видела, что мужчина взрослый, лет около сорока, и что явно не из деревни, видно, что в городе живет. Одет довольно дорого, хоть и просто, выбрит чисто, руки… руки сильные. Да и сам видно, что не слабый. Росту среднего, коренастый такой, крепкий…
– Познакомься, Алечка, это Шура, подружки моей покойной сын… – спохватилась Ипатьевна. – Зашел вот, последний привет мне передал… Мы тебя будить не стали, намаялась ты за последние дни.
– Ну, – усмехнулся гость, – кому, может, и Шура, а кому Александр Андреич.
И сжал сильно Алину руку. Она глаза его увидела, а в них – смешинки пляшут. И как током ее ударило от них, даже вздрогнула вся.
Ушел Шура, а Аля села чай пить с печеньем городским и с конфетами. Тут Ипатьевна все ей и рассказала про гостя дорогого.
– Он подружки моей, Валентины, сын младший. Старший-то у нее по военной части пошел, служит где-то далеко, в больших уже чинах. А Шурка вот на врача выучился, в большом городе живет, в больнице работает, оперирует, много людей спас. Лет уж десять тому назад приезжает – собирайся, говорит Валентине, мать, в город со мной поедешь. Там у тебя квартира хорошая, все удобства, рядом с нами будешь жить, а вроде как и отдельно.
Ну, Валя, конечно, уезжать не хотела, но сын строго сказал: мне, говорит, часто приезжать сюда не с руки, а мать родную оставить тоже совесть не позволяет.
Так и уехала подружка моя, первое время все жаловалась, не нравилось ей в городе, а потом понемногу привыкла. Но дом продавать не позволяла. А в прошлом году умерла, вот Шурка и приехал с домом разобраться.
Дом-то очень хороший был в свое время, на него давно уже бывший наш председатель колхоза посматривает, для сына своего купить хочет.
