Анима. Медная чайка E-Book

Екатерина Соболь

• Herausgeber: Росмэн / Rosman
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Анима
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 346

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Одним зимним днем Ястребы пришли в нашу деревню, и уютный и безопасный мир золотых волшебников перестал существовать. В тот день моя мама – великая волшебница, на которую я так хотела быть похожей, – просто исчезла. И вместо нее дома меня ждала лишь брошь в виде чайки, которую мама никогда не снимала… А где же она сама? Чтобы вернуть самое важное, что у меня есть, я заключила сделку с самой Тенью. По уговору мне предстоит наполнить силой эту копеечную медную птичку, и когда она засияет, словно золото, моя мама снова будет рядом. Но где же взять столько анимы? И пусть в нашем доме так спокойно и безопасно, оставаясь в нем, силу я точно не накоплю. Поэтому впереди меня ждут очень опасные приключения. Но на что не пойдешь, чтобы вернуть того, кого искренне любишь всем своим маленьким сердцем. «Медная чайка» – третья книга Екатерины Соболь из цикла «Анима».

Leseprobe

В серии «АНИМА» вышли книги:

Золотой стриж

Серебряный Ястреб

Медная чайка

МоскваРОСМЭН2023

ПРОЛОГ

А мне ведь говорили, что нельзя ходить в лес после заката. Но я пошла, я прямо-таки побежала — не было времени думать. Позже, конечно, оказалось, что это решение — большая ошибка, но вот чего я тогда не знала: ошибаться не так уж плохо, а все прекрасное — несовершенно. Вы, может, не считаете, что это какая-то особо свежая мысль, но там, где я выросла, никто бы в такое не поверил.

В общем, я и заново все сделала бы так же. Повернулась бы спиной к дому, который никогда не был мне настоящим домом, и помчалась бы в лес, потому что… потому… п…

(Пролог утерян.)

ГЛАВА 1

ДЕНЬ ТРЕХ ЧУДЕС

Вот он, главный вопрос: с чего начать историю?

События имеют раздражающее и прекрасное свойство восприниматься по-разному в зависимости от того, когда и как ты впервые на них взглянул. Жизнь, полная успеха, не кажется безмятежной, если для затравки рассказать о неудачах, которые предшествовали этому успеху. Поведать о большой войне можно от лица победителей или проигравших. Рассказ о любви начать с первых счастливых минут или с расставания. Точка зрения меняет все.

Эту историю мы, пожалуй, начнем с прекрасного зимнего утра, когда снег неспешно падал с неба, окна домов сияли особенно уютно, а мир был полон чудес. Никто в этих краях еще не знал, что золотой магии оставалось жить ровно сутки, и день шел своим чередом. Дети играли в снежки, взрослые мирно насвистывали, занимаясь своими делами, влюбленные даже работали рядышком, питая друг друга магией взглядов и прикосновений. Таким и был мир золотых волшебников до того, как пришли Ястребы: безопасным и уютным.

Снег валил уже третий день и полностью укрыл непроходимые леса на полпути между морем, где расположен остров Ястребов, и озером, которое Нил много позже сделает местом силы золотых земель. О том, насколько это были глухие места, говорило название поселка — Чаща.

От дома волшебницы уже ничего не осталось, но, попади вы сюда каких-то тысячу двести лет назад, его великолепие даже вас бы впечатлило. В глуши, где вершина владения золотой магией — вылечить больную козу или сделать так, чтобы колыбель с младенцем качалась всю ночь, эта постройка казалась чудом. Если вы когда-нибудь видели пряничную избушку, украшенную глазурью и осыпанную сахарными звездами, то легко представите себе этот дом.

Никто не знает, с чего волшебница решила тут поселиться, просто однажды утром жители, проснувшись, увидели на вершине холма невероятный дом, из которого к ним вышла серьезная женщина с ребенком на руках и пообещала, что под ее покровительством деревня станет самой счастливой на всем белом свете.

Жители удивились — настоящие, могущественные волшебники обычно селились ближе к Озеру, центру магии и торговли, — но отказываться от столь щедрого предложения никто не стал. И, что самое интересное, волшебница не соврала: за следующую пару лет больные постепенно выздоровели, бедные разбогатели, жить люди стали дольше, а все мельчайшие неприятности были забыты. Если летом ростки начинали вянуть от зноя, тут же проливался дождь, зимой снег выпадал обильно и вовремя, накрывая спящие в земле зерна, как пуховое одеяло.

— Представить не могу, как вы накопили столько анимы, — сказал однажды на каком-то празднике старейшина деревни. — Мы тут вроде неплохие люди, а никогда даже лошадь без рук подковать не могли.

Волшебница улыбнулась и не ответила. Своими секретами она не делилась.

— Кстати, я тут подумал… Любовь дает много анимы, — уже не так уверенно продолжил старейшина. — А вы ведь, кажется, одна, отца девочки с вами почему-то нет, вот я и думаю, вдруг вас заинтересовало бы…

С каждым словом он говорил все тише, а потом и вовсе замолчал. Волшебница смотрела на него так, что старейшина прямо кожей почувствовал: еще секунда — и он превратится в лягушку или пень. Маги, конечно, зла не делают, но если им что-то не нравится, так пошутят, что будешь потом неделю ходить на гусиных лапах или кататься, как шар.

— Вы мало знаете о любви, старейшина. — Волшебница заметила, как он перепугался, и смягчилась. — При моем уровне мастерства она опасна — сбивает с пути и отвлекает от дел. Великие маги всегда одиноки. — Она снисходительно глянула на него. — Но вам, простым смертным, любовь действительно дарит много анимы. Ваша супруга покинула мир еще до того, как я сюда пришла, но я чувствую искру интереса к вам вон от той милой вдовы. Не теряйте времени, оно никогда не возвращается.

И с этими словами она вгрызлась в куриную ножку. Старейшину как ветром сдуло. С той вдовушкой, кстати, они потом поженились и всем рассказывали, что сама волшебница благословила их союз. Приглашение на свадьбу та пропустила мимо ушей, но прислала с дочкой дар: сияющую звездочку, теплую на ощупь и точь-в-точь похожую на звезды в небе. К подарку прилагалась загадка, которую девочка оттарабанила раза три, пока все не запомнили: «Ярче свет во тьме горит, суть важнее, а не вид».

Что это значит, никто так и не понял. Когда на звезду попробовали глянуть в темной комнате, свету от нее было даже меньше, чем от тлеющей лучины, но зато когда невеста приложила подарок к волосам, все ахнули: звезда легко приклеилась. С тех пор звездочку носили как украшение, прикладывали к ушибам, оставляли в комнате младенца на всю ночь, чтобы он легче засыпал. Звезда не гасла и оставалась теплой до того самого дня, когда погасло все разом: и предметы, и места силы, и волшебство.

А пока этого не случилось, волшебница щедро одаривала не только взрослых, но и детей, — в годовщину рождения они получали от нее то удивительные игрушки, то несколько крупинок чистой анимы. Дети в Чаще стали просто загляденье: здоровые, спокойные и улыбчивые. Взрослые частенько мечтали, как однажды их замечательные добрые наследники, с младенчества одариваемые волшебницей, вырвутся из Чащи, найдут свою судьбу где-нибудь ближе к Озеру и наверняка сами станут великими волшебниками или, по крайней мере, богатыми мастерами.

Но самым счастливым, веселым и бесконечно одариваемым ребенком в деревне и, возможно, в целом свете была Гвендолин, дочь волшебницы. Имя было нездешнее и трудное, поэтому все, кроме матери, звали ее Гвен. От ребенка с такой родословной и таким именем невольно ждешь изя­щества и красоты, но в этом случае не сработало. Лицо у нее было скуластое и непримечательное, нос картошкой, глаза широко расставлены, в общем, ясно: кем бы ни был отец девочки, привлекательность не относилась к его достоинствам. Зато своему искусству мать научила ее в полной мере, и к шести годам Гвен была магом получше, чем большинство тех, кто величает себя этим именем. Волшебница, гордясь успехами дочери, не переставала это повторять, и Гвен старалась еще больше, чтобы мама никогда-никогда не перестала ее хвалить.

Утром того дня, когда все началось, Гвен в полусне услышала, как маленькая когтистая лапа стучит в окно, но только заворочалась и накрыла голову подушкой. Матрас был мягкий и уютный, набитый восхитительно пружинящим пухом, а на улице стояла зима, и как же не хотелось вылезать из кровати! Она уже почти заснула опять, когда ставень со скрипом приоткрылся, и на матрас спрыгнул Ульвин. Гвен хмыкнула, не открывая глаз, — окно было закрыто изнутри, чтобы ветер ночью не распахнул, но она живо представила, как Ульвин просовывает между ставней свой крохотный ловкий пальчик и сбрасывает задвижку.

— Ну же, просыпайся, давай играть! — пискнул Ульвин, скача по матрасу. — В «Расцвети, березка»! Или сделай так, чтоб я летал, мне в тот раз о-о-очень понравилось! Или…

Гвен подтянула его к себе и уткнулась лицом в холодный с мороза мех.

— Новая игра, — сонно пробормотала она и слабым усилием передала руке, которой накрывала Ульвина, немного анимы. — Называется «Волшебно подремать».

Ульвин протестующе захныкал, но, похоже, игра ему в конце концов понравилась: когда Гвен проснулась в следующий раз, солнце уже вовсю светило в окно, а ее друг-бельчонок сладко посапывал, спрятав нос в пышном хвосте. Глядя на его безмятежную дрему, Гвен почувствовала, как золотое сияние внутри ее вспыхнуло ярче.

Вот так и работает золотая магия: добрые чувства и поступки питают аниму, силу самой жизни, которая есть внутри каждого, а хорошо развитая анима, в свою очередь, позволяет менять реальность самыми удивительными способами. Если твое волшебство сработало и тот, кому оно предназначалось, стал счастливее, немного анимы возвращается к тебе обратно. Потому в этом мире благодарность и была главным способом оплаты за товары и любые плоды труда: это ведь чистая анима, которая помогает и дальше делать свою работу с удовольствием, а что еще человеку нужно? Бесконечный круговорот добра и счастья — самое совершенное устройство мира, какое только можно представить.

День обещал быть прекрасным, как и все дни до него. Гвен пару минут полежала, вбирая в себя его красоту, — это же отличный материал для магии: отсветы бледного солнца на стенах, холодный ветер, скользящий по комнате, как большая невидимая змея, мягкая зимняя тишина за окном. Внутри потеплело, и Гвен довольно махнула рукой, передавая очагу желание, чтобы он зажегся.

Ульвин по-прежнему дрых без задних лап, из маминой комнаты за стеной не было слышно ни звука, и Гвен бодро огляделась, соображая, какими бы еще чудесами их пора­зить. Пол казался холодным, а шерстяные носки, в которых она обычно шлепала по дому, отлетели далеко, когда она вечером сбрасывала их с ног.

Искусство вглядываться в суть и историю вещей она освоила совсем недавно, и с тех пор не могла наиграться. Гвен протянула руку к полу, изо всех сил представляя, как древесные соки внутри досок очнутся, пробьют себе тонкие протоки среди засохших волокон, и доска вспомнит, каково это, быть деревом.

Совсем не трудно чего-то добиться, когда умеешь правильно желать, вот только это не так просто, как кажется. Через пару минут на деревянных досках выросли мелкие веточки, которые немедленно покрылись почками.

— Эй, нет, не то! — панически зашептала Гвен. — Я мох хотела вырастить, мягкий, чтобы на него вставать можно было!

Но дереву было все равно: оно уже проснулось и начало расти. Каждая доска вспомнила, кем была раньше, и начала обрастать корой, листьями, а потом и цветами. Пол глухо заскрипел — разрастающимся деревьям стало неудобно лежать в ряд, и они начали выпихивать собратьев. О том, чтобы встать на покрытый острыми ветками пол, теперь и речи не было. Ульвин проснулся и отчаянно завопил. Гвен охнула. Мама еще не научила ее, что делать, когда все идет не так, в этом разбираются только лучшие маги, и Гвен испуганно замерла, вцепившись в одеяло и подтянув коленки к груди. «Только бы стены не решили, что они живые», — с отчаянием подумала она, но, видимо, вложила в свои мысли слишком много чувства. Стены не уловили точного смысла слов, лишь направленное на них желание и всплеск анимы, и присоединились к всеобщему, в буквальном смысле, процветанию.

Когда распахнулась дверь, комната уже сплошь заросла покореженными, перепуганными деревьями, которые росли, потому что им так велели, но сами не понимали, куда и зачем. Ветки насквозь проткнули матрас, бревна в стенах натужно скрипели, пытаясь выкатиться на пол, чтобы расти там вволю. Волшебница пару секунд глядела на все это, а потом громко хлопнула в ладоши.

Паника немедленно прекратилась.

— Засыпайте, — сказала она и мягким движением отбросила от себя немного золотистого сияния, похожего на пыльцу.

Деревья заворочались и с облегчением начали превращаться обратно в доски и бревна. Они были старые, и резкое пробуждение им совсем не понравилось — куда лучше спокойно дремать и вспоминать прежнюю жизнь. Через минуту комната выглядела так же, как раньше. Прорехи в матрасе затянулись, вещи, которые деревья уронили, встали на свои места.

Гвен приоткрыла глаза. Она лежала, свернувшись в клубок, и прижимала к себе Ульвина, который продолжал орать на одной ноте и даже не слышал, что все уже закончилось. Гвен понуро села, спустив босые ноги на пол. В груди словно набух какой-то мокрый ком, неприятное, тяжелое чувство, которому она не знала названия. Глаза чесались, в носу мокро хлюпнуло.

— Ну-у, детка, все хорошо. — Мама подошла и обняла ее. — Потренируемся, и все получится. Не бойся.

— Что такое «бойся»? — еле слышно пробормотала Гвен, обнимая ее изо всех сил.

Зажатый между ними Ульвин наконец замолчал и обморочно замер, дрыгая лапой.

— Бояться — это чувствовать, что анима не может тебе помочь.

Гвен задумалась.

— Не хочу так, — подытожила она.

— Теперь без этого не получится, — мягко хмыкнула мама, поглаживая ее по спине. — Чем больше умеешь, тем чаще боишься. А ты целую комнату смогла пробудить! Конечно, надо еще поработать, но я всегда буду рядом, солнышко, я всегда тебе помогу.

Гвен подняла голову и завороженно уставилась на нее. Мама улыбалась и пахла завтраком. День снова стал прекрасным.

— А теперь идем есть, блины остывают. — Мама подхватила ее под мышки и потащила перед собой. Гвен со смехом замолотила пятками в воздухе. — Ульвин, отправляйся домой. Твоя мать почувствовала, как ты испугался, и теперь волнуется.

Последнюю фразу Гвен не очень-то поняла, да и Ульвин, скорее всего, тоже. Но он послушно выпал из руки Гвен, встал на четыре лапы и кинулся к окну.

— Мы сегодня еще поиграем! — крикнула ему вслед Гвен, когда он, пошатнувшись, выскочил наружу, и повторила новое, только что выученное слово: — Не бойся!

Когда Гвен умылась и переоделась в чистую рубашку, они с мамой сели у печки, и та подогрела блины, не вставая с лавки, — просто неспешным движением руки велела блинам лечь обратно в нагретую печку, а затем перелететь в миску. Она посадила Гвен себе на колени, и та лопала блины, вся обмазавшись вареньем из еловых шишек, запивала их горячим напитком из сушеных ягод и рассказывала, как ветки кололи матрас и лезли отовсюду.

— Ты, конечно, очень много потратила, — с тихим смешком сказала мама, отщипывая кусочки от блина. — Но бережливость приходит с опытом, ничего страшного. Еще накопишь.

Гвен кивнула, завороженно наблюдая, как мама ухитряется есть, не опуская в варенье широченные рукава своего бархатистого светлого платья. Откуда мама берет наряды, оставалось для нее загадкой — ни у кого в деревне таких ярких и красивых вещей не было. Вот, например, мамино любимое украшение, брошь в виде птицы с раскинутыми крыльями, которую она прикалывала к любой своей одежде. В деревне говорили, что никогда не видели ни таких птиц, ни такой тонкой работы, и Гвен любила, сидя у мамы на коленях, гладить пальцем чудесную брошку, выкованную из красноватого, тускло сияющего металла. Мама говорила, он называется «медь», а птица — «чайка», такие птицы живут возле большой воды. Гвен, забывшись, потянула к броши жирную от блинов руку, и мама со смехом отдернулась.

— Нет уж, сначала руки вымой. А потом будем играть сколько захочешь, хоть весь день! Но без магии, тебе надо силы восстановить.

Мама встала, подкинула Гвен и ловко поймала. Гвен радостно взвизгнула. Мама продолжала держать ее на вытянутых руках, улыбаясь, потом согнула руки и поцеловала ее в нос.

А потом что-то вдруг произошло.

Мама замерла, и руки у нее разжались. Гвен, вскрикнув от неожиданности, упала на пол, а мама словно и не заметила — только медленно моргала, глядя в одну точку прямо перед собой. Гвен подергала ее за юбку, но мама даже не шевельнулась. Время вдруг показалось Гвен очень долгим, вязким и мрачным, и его прошло ужасно много, наверное, минут пять, прежде чем мама пошевелилась и заметила Гвен, тихонько сидевшую на полу. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом Гвен обняла ее за ногу. Вот теперь она точно поняла, что такое «бояться»: мама смотрела так, будто случилось что-то такое, чему анима не поможет.

— Детка, тихо, все хорошо. — Мама села на пол и обняла ее. — Я придумала очень интересную игру. Большое приключение.

Гвен только крепче вцепилась в ее ногу. Она чувствовала какой-то подвох, ей почему-то не стало весело от слова «игра».

— Ты уже отличная маленькая волшебница, и вот тебе задание, — продолжила мама. — Пойдешь сегодня в деревню вместо меня и найдешь троих жителей, которым нужна помощь. Соверши три маленьких чуда и возвращайся.

— Ты же сказала, мы будем играть без магии, — прошелестела Гвен, не отрывая головы от ее колена.

— Передумала.

— Но я никогда еще никому не помогала без тебя! Давай вместе, а? Пожалуйста!

— Ты много раз ходила со мной и знаешь все, что нужно. Просто слушай аниму, она подскажет. А я к твоему возвращению приготовлю огромный пирог с земляничным вареньем. Ну же, беги!

Гвен, сама от себя такого не ожидая, разрыдалась, но мама так куда-то торопилась, что даже не обняла ее и не потрепала за щеки своими теплыми руками, только схватила в охапку и потащила в сени. Опуская Гвен на пол, сунула ее ноги прямо в валенки, натянула на нее шубку и нахлобучила шапку на голову.

— Удачи, крошка. Ничего не бойся. — Мама расцеловала ее в обе щеки, в лоб и в нос и сдавленно пробормотала: — Я очень тебя люблю. Очень сильно. Мне это не положено и даже не полезно, но это чистая правда.

И с этими словами она вытолкала Гвен на крыльцо и захлопнула дверь у нее перед носом.

Гвен немного потопталась на крыльце, застегивая шубу и поправляя меховую шапку. Потом обошла дом и заглянула во все окна, подпрыгивая в густом снегу. Интересно, что там мама делает? Но дом казался пустым, и Гвен нехотя побрела в сторону деревни.

В валенки уже набился снег, и она попыталась достать его оттуда магией — вглядеться в прошлое снежинок и уговорить их падать наоборот, вверх, но что-то она сделала не так, снег поворочался в валенках и мокро прилип к тем же местам, где и был. Гвен вздохнула и по очереди вытряхнула снег из валенок, прыгая на одной ноге.

А потом просияла — чтобы стало веселее, нужно позвать Ульвина, вдвоем они быстро управятся! Гвен зажмурилась, постаралась представить его как можно четче — ощущение острых коготков на своей ладони, подергивающийся от волнения кончик хвоста, взбудораженный писк — и позвала его.

Ульвин выскочил из леса через пару минут. Как и все лесные духи, он умел очень быстро перемещаться в своих владениях. Гвен подхватила его на руки и сунула под куртку.

— Идем, малыш, — сказала она и прибавила громко и уверенно, скорее, для себя, чем для него: — У нас будет очень интересное приключение.

Деревня раскинулась в низине, издали она была похожа на россыпь ярких желтых огней среди снега. Зимой дни короткие, так что печки, очаги, лучины и всевозможные виды светильников, работающих на золотой магии, жгли круглыми сутками. Снег продолжал безмятежно валить с неба, так что первые минут пять пробираться через сугробы было тяжеловато, но потом начались аккуратно расчищенные улочки между домами и идти стало легче. Ноги в полных снега валенках немели от холода, а согревать их Гвен еще не умела, это не так-то просто — менять свойства собственного тела. Мама вот могла даже в любое животное или птицу превращаться, но до ее мастерства Гвен было далеко. Как же хотелось повернуть домой и обняться с ней! Зачем идти куда-то одной в такой снегопад?

— Я есть хочу, — уныло пискнул Ульвин, подскакивая на ходу у нее за пазухой.

Гвен с облегчением отвлеклась от невеселых мыслей и, зажмурившись, вытянула руку лодочкой. Представила спелый желудь, его вес, гладкую прохладную скорлупку и шершавую шапочку, а когда образ стал ярким-преярким, решила провернуть небольшую шалость и сразу немного повеселела. Она мысленно увеличила желудь, так чтобы он заполнил всю ладонь. Ульвин восхищенно присвистнул, и Гвен открыла глаза. На ладони у нее лежал огромный желудь, тяжести которого дубовая ветка точно не выдержала бы. У Ульвина, судя по звукам, потекли слюнки.

— А как его открыть? — прошептал Ульвин.

Гвен нажала двумя пальцами на твердейшую скорлупу, представила, что та хрупкая, как у яйца, надавила — и скорлупа распалась. Ульвин вцепился в желудь и начал торопливо его грызть.

— Вкус от магии не испортился?

— Не-е, — прочавкал Ульвин, и Гвен улыбнулась, оглядывая деревню.

Тут было восхитительно красиво. В других местах, если они вообще существуют, Гвен не бывала, но даже не могла себе представить, что может быть лучше всех этих огоньков, резных ставней и разноцветных дверей. Найти тут несчастного, которому требуется помощь, наверняка трудно, но мама ей часто повторяла: «Когда все в мире станут счастливы, наша с тобой работа будет завершена, но пока нам дело всегда найдется». И Гвен решительно зашагала вперед. Ей уже шесть лет, она справится.

Водяная мельница перемалывала темную воду в проруби замерзшего ручья. Гвен вспомнила, что неподалеку от мельника живет молочник, у которого есть стадо чудесных мохнатых коров, и пошла к его белоснежному дому, но, еще не дойдя, увидела самого молочника, собравшегося разво­зить свой товар. В тележку, полную кувшинов и кадок, были запряжены четыре одинаковые длинноногие собаки. Они повернули в сторону Гвен головы и загалдели. Гвен подошла и погладила их по большим теплым головам. Ульвин дернул торчащим из-за пазухи хвостом, но в остальном сидел важно и спокойно — знал, что собаки ничего ему не сделают, когда он в такой компании.

— С добрым утром, маленькая волшебница, — улыбнулся молочник. — Идешь с ребятами играть? Снега много, можно целую деревню построить.

— Меня к вам отправили с важным заданием. У вас есть какие-нибудь неприятности?

— У меня? Неприятности? — Молочник засмеялся. — Нет.

Гвен придирчиво осмотрела его тележку.

— Может быть, колеса плохо подогнаны?

— Их недавно бочар перетянул. Я так ему благодарен!

— Может, у вас коровы мало молока дают?

— Много, для зимы-то. Я за ними хорошо ухаживаю, все про них знаю. Они очень любят игру на гуслях, и я раз в неделю приглашаю к ним музыканта.

— А может, вам тележку раскрасить? Может, вам не нравится, что она такая простая и деревянная?

Он тихо засмеялся и протянул руку, как будто собирался погладить ее по голове, но в последний момент пере­думал.

— Мне все нравится, — мягко сказал он. — Но идея неплохая вообще-то. Пусть мой сынок разукрасит полозья, мне приятно будет, что его рисунки со мной на работе. Не трать аниму, маленькая волшебница. У меня все по-настоящему хорошо.

Гвен вздохнула. Сын молочника и ходить-то недавно научился, что он там нарисует, она бы куда лучше сделала! Но что уж теперь, есть правило: не делай добро, если тебя попросили его не делать. Волшебники должны помогать, а не навязываться.

— Ну, вы, если что-то вспомните, найдите меня, — без большой надежды сказала Гвен и пошла дальше.

Мимо рынка, где обменивали товары на благодарность. Мимо проруби в ручье, где удили довольные рыбаки. Мимо парочки, с песней разгребавшей снег перед своим домом. Мимо румяного точильщика, точившего ножи на крыльце. Гвен вздохнула. От Ульвина помощи с поисками ждать было нечего — он забрался ей на плечо и методично обгрызал желудь. Кусать такую громадину он не мог и просто стесывал стружку со звуком, с которым плотник обстругивает рубанком доску.

В конце улицы дети строили снежный домик, и даже издали было видно — дела у них идут отлично. Снег хорошо лепился, щеки и уши кусал бодрящий морозец, дети хохотали и то и дело валяли друг друга в снегу.

— Иди к нам! — закричали они, увидев Гвен.

Но она только улыбнулась, помахала им всем и поскакала дальше.

Кому же может быть плохо? Мама всегда кого-то находила — шла по деревне и прямо чувствовала, если кому-то даже немного грустно. Стучала в дом, разговаривала и все исправляла. Гвен упрямо подумала, что не отвлечется, пока не обойдет все-все дома и у каждого не спросит, не нужна ли ему помощь.

В первом доме жили старушка и старик, их имен Гвен не помнила. Они с мамой заходили сюда несколько раз, когда старушке казалось, что внуки любят ее недостаточно сильно. Гвен взбежала на крыльцо и постучала.

Когда старушка распахнула дверь, вместе с ней наружу вырвался чудесный запах топленой каши и звук младенческого смеха. Ну ясно, все у нее теперь хорошо.

— Маленькая, — удивилась старушка. — Ты чего тут одна? Мама здорова?

— Да, да! — бодро ответила Гвен. — А вот скажите, вам сегодня не грустно?

— Нет, — растерялась старушка, с интересом поглядывая на Ульвина, который так увлекся, что даже не поздоровался. Гвен мельком подумала, что желудь становится все меньше, а Ульвин — все шире. Кажется, она перестаралась с размером угощения. — Хочешь погреться, крошка? Я за младшим приглядываю, пока старшие с родителями снежного человечка строят.

— Спасибо, нет! Мне пора. — Гвен старательно скрыла разочарование и улыбнулась.

Нельзя показывать, если тебе немного грустно, потому что от этого другим тоже грустно. «А что это будет за мир, — говорила мама, которая на работе всегда улыбалась, — если волшебники сами начнут расстраивать людей?»

И Гвен помчалась дальше, по пути отобрав у Ульвина желудь, уже принявший форму неправильного кубика со следами зубов. Она подкинула желудь на ладони, и тот исчез.

— Эй! — заверещал Ульвин, хотя живот у него уже подпрыгивал на бегу от лишнего веса. — Это мой! Ты мне его дала!

— Я потом отдам. Ты лопнешь.

— Мой желудь, — грустно сказал Ульвин и тихо заплакал, свернувшись на ее плече.

Если вы никогда не видели, как плачут животные, то знайте: это самое грустное зрелище в мире. Гвен сняла его с плеча и погладила.

— Я тебя люблю, — тихо сказала она, потому что мама всегда говорила ей это, когда она грустила. — Но тебе не туго в своем меху? Ты же и правда объелся.

— Туго, — всхлипнул Ульвин, цепляясь за ее шубу. — Иди помедленней, у меня живот подскакивает.

Гвен улыбнулась и пошла медленно, хотя ее так и тянуло бежать.

— Ну все, ш-ш-ш. Нам с тобой нужно срочно отыскать кого-нибудь грустного, а то мама расстроится. Она верит, что я однажды стану самой великой волшебницей обитаемых земель.

— А обитаемые земли — это докуда?

— Не знаю, — задумалась Гвен. — Наверное, до оврага. За ним-то уже никто не живет, один лес. Ладно, вперед!

ГЛАВА 2

БАРД, ПЕЧКА И БЫК

Гвен таскалась по деревне еще пару часов, пытаясь помочь:  

— вдове, муж которой в прошлом году погиб во время зимней рыбалки (но вдова, погрустив положенную неделю, уже, кажется, совсем утешилась и посвятила себя вязанию лучших в деревне носков. И даже пряжа у нее не путалась, ну что ж такое!),

— маленькому сыну пекаря, который ходил без шапки (но оказалось, что он ее не потерял, а учится магии и проверяет, можно ли обогревать голову силой желания. На самом деле, можно, но это слишком сложно для такого малыша. К сожалению, поняв свою ошибку, он тут же надел шапку и побежал дальше),

— семье, которая вместе белила печь (но им нравилась совместная работа, и помощь оказалась совсем не нужна).

И еще много-много похожих случаев. В конце концов Гвен просто села на скрипучий снег. Мама всегда ухитрялась выискивать грусть, но деревня была большущая, а Гвен уже промерзла и устала. Обычно мама брала ее на руки, когда они так долго ходили, а тут взять было некому, даже наоборот — самой приходилось нести сытого Ульвина, который спал в удобном глубоком кармане за пазухой.

Мама часто повторяла, что надо слушать аниму, она всегда приведет, куда надо, но это оказалось совсем не просто. Гвен зажмурилась, растянулась на снегу и вообразила деревню как один большой шар света, любви и спокойствия. Где-то тут должна быть прореха, темное пятнышко, которое надо устранить.

Крупные снежинки надвигались на нее с темного неба и мягко оседали на лице, и от их прохладных прикосновений Гвен вдруг стало грустно. Отгонять грусть сил не было, Гвен на пару мгновений поддалась, окунулась в нее полностью, и это вдруг помогло. Видимо, грусть притягивается к грусти, кто бы мог подумать! Гвен почувствовала, что ее куда-то тянет, ощущение было ноющее и неудобное, но она послушалась его, выбралась из снега и пошла, стараясь не очень-то радоваться, чтобы не спугнуть грусть.

На той окраине деревни, куда она пришла, Гвен бывала редко — здесь жило совсем мало детей, не с кем было играть. Она взошла на крыльцо дома, который показался ей самым интересным из-за неуловимого тянущего чувства внутри и легкого запаха гари, просочившегося в открытую дверь.

Гвен постучала, но никто не отозвался.

— Эй, — тихо позвала она, заглянув в дом. — Есть кто-нибудь?

— Да. — Мальчик, сидевший за столом, уныло поднял голову, и Гвен его узнала: Рыжик, сын гончара. — Я хотел еду папе с мамой приготовить, они к бабушке ушли двор от снега чистить. Они мне не велят самому печь топить, я еще маленький. Но я хотел… Я даже играть не пошел, я…

О, Гвен отлично понимала это сладкое чувство: желание восхитить и порадовать маму любой ценой. Хотя насчет того, что Рыжик не дорос иметь дело с огнем, родители вообще-то были правы, — ему, кажется, и пяти лет не исполнилось. Сердце у Гвен вспыхнуло от радости. Малыш выглядел действительно по-настоящему грустным. Ну, еще бы: растопить печку и поставить в нее свое блюдо ему удалось, а вот дождаться, пока огонь догорит до углей, терпения не хватило, вот его произведение и вспыхнуло в печке как факел. Рыжик, к счастью, все же догадался залить пожар водой, но не сразу. Передняя стенка печи обуглилась, остатки кушанья, дымившегося в котелке, уже невозможно было опознать.

— Они расстроятся, — выдавил Рыжик. — Я хотел их порадовать, а тут…

— Не бойся, сейчас все поправим, — весело сказала Гвен и потерла руки, изо всех сил изображая, что понимает в печах, готовке и побелке.

Гвен сосредоточенно прижала обе руки к почерневшей мокрой стенке печи. Поверхность нагрелась, в груди ухнуло, и, открыв глаза, Гвен тихо зашипела. Она пожелала, чтобы «стало идеально», но о цвете подумать не успела. Когда пытаешься вытолкнуть крупицы анимы из груди в руки, не всегда успеваешь продумать все как следует, и магия порой находит в твоей голове что-то такое, о чем ты и не подозревал.

Печь стала нежно-розовой с мягким переходом в оранжевый, будто край рассветного неба. Гвен прокашлялась.

— Так и было задумано, — торопливо сказала она. — Я сделала еще лучше, чем было.

Она боялась, что Рыжик только сильнее расстроится, он ведь, скорее всего, просто хотел скрыть следы пожара, но тот подошел и восхищенно тронул печь пальцем.

— Ого, красиво, — прошептал Рыжик. — Ни у кого такой печки нету!

Вдохновленная Гвен решила поменять запах гари в воздухе на запах цветов. Почему-то получился запах цветущего дуба, ну и ладно! Со сгоревшей едой Гвен решила поступить так же, как утром с досками. Нельзя же позволять одной неудаче лишать тебя мужества, в этот раз все точно получится!

Гвен обхватила почерневший плоский котелок и зажмурилась. Нужно просто развернуть время вспять, делов-то.

Анимы на это ушло больше, чем она думала, в груди заныло сильнее, но она продолжала держать котелок, пока то, что в нем тлело, не вернулось к тому виду, в котором Рыжик начал это готовить. Гвен запустила в котелок палец и облизала его.

— М-м-м. Репа, мука, масло, сушеная рябина и черная соль. А это можно смешивать?

— Я мечтаю стать поваром, — прошелестел Рыжик, завороженно наблюдая за тем, что она делает. — Мне нравится помогать маме готовить. Хотел придумать что-нибудь такое, что ее удивит.

— Вот это ее точно удивит. А может, все-таки уберем репу и соль? Получится рябиновый пирог.

— А это не скучно? — с сомнением протянул Рыжик. — Мне хотелось чего-нибудь особенного.

Гвен всплеснула руками. Как же трудно быть волшебницей! Неудивительно, что маме еще не удалось сделать всех абсолютно счастливыми: только осчастливишь, запросы тут же начинают расти.

— Опыты будешь проводить вместе со своей мамой, — строго сказала она. — А пока что пирог сойдет. Ясно? Давай попроси меня, так положено.

— Сделай, пожалуйста, пирог. — Рыжик почесал нос. — Только чтобы он был пышный. И сладкий! И с красивой корочкой. И чтобы рябина была распаренная, а не сухая.

Гвен застонала, но покорно обхватила котелок и как можно лучше представила себе точно такой пирог, какой хотел Рыжик. Анимы на это ушло много, заказ был точнейший, сразу с несколькими свойствами, но она решила не скупиться: хотела впечатлить свою маму ничуть не меньше, чем Рыжик — свою.

Репа и соль исчезли, тесто замешалось, пышно приподнялось и зарумянилось. Выглядело очень даже неплохо, но пробовать Гвен не решилась: если получилось не то, она надолго тут застрянет, а ее уже так и тянуло бежать дальше, чтобы разделаться с остальными двумя заданиями. Рыжик, к счастью, пробовать не требовал, только расплылся в счастливой улыбке, и Гвен выжидательно уставилась на него. Даже такой малыш должен знать, как надо расплачиваться с тем, кто сделал тебе что-то хорошее.

— Благодарю тебя, — тихо сказал Рыжик.

О, какой молодец, не поскупился! Гвен почувствовала, как ее сердце словно набухает, раскрывается и становится ярче. Десяток ярких крупинок анимы, целая пышная россыпь, проплыли по воздуху от груди Рыжика и тихо впитались ей в грудь.

Гвен длинно выдохнула. Ее никогда еще не благодарили настолько искренне, прямо как настоящую волшебницу.

— Мне пора. А ты печку больше не разжигай, пока не научишься, ясно? — торопливо пробормотала она, хлопнула Рыжика по плечу и бросилась на улицу.

Успех окрыляет, и второго человека оказалось найти куда проще: Гвен ни о чем не думала, просто мчалась по заснеженным улицам туда, куда ее вело. Уже начало темнеть, на деревню опускались прозрачные светлые сумерки, какие бывают после мирного зимнего дня. Ульвин недовольно ворочался, но не просыпался.

Второй дом, куда анима решила ее привести, Гвен знала отлично: изба Барда, музыканта. Дверь была закрыта, а окно распахнуто настежь, несмотря на снегопад. Гвен подтянулась, держась за подоконник, и заглянула в комнату. Бард сидел у ярко пылающего в открытом очаге пламени, подперев голову рукой, глаза у него влажно блестели, и Гвен чуть не присвистнула от восторга. Бард грустил!

— Приветик! — тихо сказала она.

Бард подскочил, торопливо вытирая глаза.

— Ш-ш-ш! — Он предостерегающе замахал руками. — Моих разбудишь!

Гвен важно закивала, показывая, что все поняла. У Барда была жена и двое поразительно одинаковых младенцев — мама говорила, это называется «близнецы».

— Я могу тебе помочь? — прошептала она и улеглась животом на подоконник в попытке влезть в комнату. — Чем тебе помочь? Я помогу!

— Нет-нет-нет! Так и думал, что твоя мать сейчас явится! — зашептал Бард не очень-то довольным голосом. — А она тебя прислала!

— Мне надо совершить три чуда, это задание такое, — сказала Гвен. — А тебе, по-моему, чудо не помешает.

Бард невесело усмехнулся и удобнее развалился в кресле.

— А вот и помешает, — веско сообщил он. — Я тут последнее время сплю плохо, дети часто будят, их же двое, и…

— Я помогу! — выпалила Гвен, но Бард только досадливо хмыкнул.

— Хоть дослушай сначала! И вот, я лежу без сна и все чаще думаю: а что, если грусть — это не так уж плохо? Вдруг мы все ошибаемся, вдруг это нормально: чувствовать усталость, раздражение и гнев, а еще — печаль от того, что уже никогда не будешь таким юным и беззаботным, как пару лет назад. Так что я решил грустить чаще. Вдруг это поможет мне понять, кто я на самом деле такой?

Ну все. Он действительно болен.

— Тебе о-о-очень нужна помощь, — протянула Гвен. — Давай я сделаю так, чтоб ты забыл про всю эту ерунду, а?

— Не вздумай! Я хочу придумать печальную песню, — шепотом перебил Бард, не отрывая глаз от огня. — И у меня есть пара идей.

— Такое никто слушать не будет.

— А вдруг будут? Вот смотри, это о тебе. — И он мягко, приятно запел: — Девочка с лукавыми глазами, перегнувшись через подоконник, о причинах грусти вопрошает, но повесил голову садовник.

— Ты не садовник, — серьезно ответила Гвен. — А глаза у меня нормальные. Не… какие там?

— «Лукавые» — это как чуточку хитрые. А садовник — просто для рифмы. И не отнекивайся, я знаю: ты жаждешь, чтоб я тебе разрешил меня вылечить, вы с матерью так и рыскаете в поисках, кого бы осчастливить. Но мне это сейчас не нужно.

Как будто осчастливить — это плохо! Гвен почувствовала что-то мрачное и неодобрительное и, сама этого испугавшись, выдавила:

— Ладно, как хочешь. Я пошла.

Она уже спрыгнула с подоконника, но Бард вдруг возник в проеме окна и втащил ее обратно.

— Прости, — виновато сказал он, и вот теперь это был старый добрый Бард, автор любимых всеми песен про зай­чика и «По весне цветет рябина». — Я тебя расстроил, да?

Гвен с облегчением кивнула. Бард, кажется, не настолько болен, чтобы забыть: расстроить ребенка — очень вредно для анимы, так поступать нельзя никогда.

— Это я от недосыпа такой мрачный. Нам очень повезло, что вы есть. — Бард поставил ее на пол и смущенно почесал затылок. — Просто я немного скучаю, ну, по временам до вас, когда все не были так одержимы тем, чтобы копить аниму и быть счастливыми каждую секунду. — Он опустился на колено, виновато глядя на Гвен. — Мы были обычной деревней. Не идеальной.

— Нашел, по чему скучать, — буркнула Гвен и сама обмерла от собственной наглости, но Бард только улыбнулся.

— Будет плохо, если еще и ты загрустишь, — мягко проговорил он и покладисто прибавил: — У тебя задание кому-нибудь помочь, да? Помоги мне, умоляю, приладить полку поровнее, совсем она покосилась. Я буду тебе очень благодарен.

И он указал на дальнюю полку, которая и правда опасно накренилась под тяжестью глиняных горшков. Гвен просияла.

— Я еще и пыль с нее уберу, вы там, кажется, вообще не убираетесь, — торжественно сказала она и, не сходя с места, одним движением собрала всю пыль в клубок, поймала его и выкинула в окно.

С полкой оказалось немного сложнее: Гвен вгляделась в ее сущность и поняла, что держится она на деревянном штырьке, вогнанном в древесину. Под тяжестью поклажи штырек пропахал среди мягких древесных волокон канавку, идущую сверху вниз, так что Гвен, шипя и краснея от натуги, сначала подняла угол полки, а затем перераспределила и растянула волокна древесины, чтобы они заполнили канавку. Подходить к полке ей не понадобилось — золотая магия большей частью происходит в воображении, достаточно направить на нужный предмет взгляд, руки и движение своего сердца.

— Благодарю тебя, — искренне сказал Бард, когда полка, звякнув горшками, встала на место.

И Гвен сразу это почувствовала: глоток чужой анимы, несколько золотых крупиц, чуть прохладных от грусти, слабых и блеклых, но настоящих. Они перетекли к ней и вошли в ее сердце. Гвен рассмеялась и обняла Барда, изо всех сил пожелав кое-чего еще: чтобы близнецы хорошо спали и не заставляли отца ночами думать о печальных вещах.

— Пока. Не грусти! — назидательно сказала Гвен, не отрывая взгляда от стены, за которой, в соседней комнате, обитали близнецы.

И, весело перемахнув через подоконник, приземлилась в снег и довольно зашагала прочь. Смогла найти двоих — значит, третьего уж точно найдет!

Но это вдруг оказалось не так уж просто: анима молчала и, как Гвен ни воображала деревню в виде огромного кома счастья и золотого сияния, как ни искала в этом сиянии темные пятна, все казалось идеальным. Да тут еще Ульвин заворочался и высунул голову из-за ее воротника. Глаза у него были осоловевшие: желудь и правда оказался слишком велик для его хлипкого тельца. Гвен с нежностью погладила его пальцем по голове. Как же все-таки трудно делать добро так, чтобы никому не навредить и чтобы все были довольны!

— Еще не все? — сонно спросил он. — Я уже тебе очень хорошо помог, я тебя грел, а теперь устал и домой хочу. День такой длинный, а я простой зверек. Ну, не совсем простой, но все же…

Гвен охнула, взяла Ульвина под мышки, рывком вытащила из-за пазухи и уставилась на него.

— Ты гений, — прошептала она.

— Я? — усомнился Ульвин. — Кажется, нет.

Но Гвен уже сосредоточилась на другом. Мама сказала «помочь троим жителям деревни», но не сказала «людям», а значит… вдруг можно найти в деревне несчастливое животное? Бедный объевшийся Ульвин не считался, он из леса, и Гвен, зажмурившись, изо всех сил всмотрелась в живых существ деревни. Она их всех знала, искать их сознание было странно, но ее так гнало желание поскорее попасть домой, что она легко нашла собак молочника (полностью счастливы и ужинают), всех деревенских котов (приглушенное тихое довольство), кур (они не особо-то умные птицы, поэтому все их счастье заключалось в сытости, а кормили их отлично), коров и…

Стоп. Коровы. Гвен вгляделась сильнее — скопление теплых живых душ, мычащих и непритязательных. Они любят свежую траву, но согласны и на сено, раз уж за окнами зима. Спят стоя, любят тепло и ощущение соломы под копытами и… Гвен победно вскрикнула от радости.

Одна из коров казалась темнее, чем другие, у нее было какое-то мрачное настроение, кажется, что-то болело, а говорить-то они не умеют. Гвен бросилась к дому молочника, но тут Ульвин заныл.

— Идем домой, ну пошли, а? Эй! Мне уже надоело бродить!

Гвен вздохнула. Она уже столько анимы потратила на задание, что у нее ноги подрагивали, а перемещение объектов, и особенно живых, дело затратное, надо бы сказать Ульвину, чтобы шел своими ногами, и все же… Гвен представила, как он нетвердо побредет к себе в лес по сугробам, пропахивая круглым животом снег, потому что на ветках в таком состоянии не удержится, и решила, что ради него анимы не жалко, тем более бедняга уже снова начал засыпать.

— Ты дома, — прошептала она и, взяв Ульвина обеими руками, вытянула их перед собой. — Сейчас твоя мама тебя обнимет, и будешь спать до завтра.

— А как же приключения? — пробормотал он, не открывая глаз. — Я хочу!

— У нас будет еще много приключений, — тихо сказала она и отработанным усилием сердца передала аниму рукам.

Золотое сияние докатилось от груди до ладоней, и Ульвин начал растворяться. Его вес на ее руках становился все меньше, пока не исчез совсем. Гвен почувствовала ноющую пустоту от потери очередного куска анимы, но только шире улыбнулась сама себе. Подумаешь, еще накопит! И однажды действительно станет величайшей из волшебниц. Может быть, даже искуснее, чем мама!

На этот раз ощущение зова стало совсем ясным — видимо, чем больше тренируешься, тем лучше получается. Не сворачивая, Гвен твердо дошла до ручья. И дети, и рыбаки уже ушли домой, снег продолжал валить, и все промерзли, так что вдоль ручья она шла в полном одиночестве: мимо мельницы, лопасти которой уже затихли до завтра, мимо дома молочника, где горели окна и слышался детский смех. Собаки, увидев Гвен, выскочили из смешного собачьего домика, устланного внутри толстыми одеялами и соломой, и вопросительно посмотрели на нее.

— Тихо, — сказала Гвен. — Я на минутку, вылечить корову.

Гвен мысленно постаралась перевести слова на их язык, и, кажется, получилось. Собаки молча ушли домой, и Гвен зашла в хлев.

Там было восемь коров и один угрюмый молодой бычок в уголке. Гвен понятия не имела, у кого из них неприятности, но, зайдя, и без всякой магии сообразила: у бычка. Остальные коровы глядели спокойно и мирно, пока она шла мимо, а он насупился и сердито посмотрел исподлобья. Гвен остановилась напротив. Она снова почувствовала то, что чувствовала очень редко, то, что мама назвала «бояться»: надо было зайти в его загон, а бык здоровенный, и рога у него страшные. Но потом она представила, как мама обнимет ее и скажет, что она очень храбрая, и, распахнув загон, скользнула внутрь.

Живые существа очень сложные, нужно прикоснуться, чтобы точно понять, что не так. Ну, ладно, ничего ведь не случится! Она зажмурилась, встала на цыпочки и тронула мохнатый лоб между прядающих ушей. Бычок тяжело дышал, но не мычал — то ли он был слишком гордым, чтобы звать людей на помощь, то ли молчать было не так больно.

Ага, вот оно! Гвен попыталась увидеть историю бедняги, отмотать время назад, и бычок оказался в этом плане покладистее деревьев: спокойно разрешил увидеть, как он жевал солому, а в ней попалось что-то острое. Видимо, старший сын молочника — любитель погрызть орехи — опять выбросил скорлупу куда попало, и вот пожалуйста. Бык поранил горло и сам не понимает, что у него так болит. Гвен выдохнула. Она еще не пробовала никого лечить, хотя звучало это очень просто: коснуться больного места и послать туда немного анимы. Гвен попыталась это сделать, положив дрожащую ладонь на горло быка, и сразу поняла, в чем сложность. Видимо, надо коснуться именно раны, а если рана внутри…

Чем меньше думаешь, тем меньше, наверное, успеваешь испугаться. Гвен попросила быка открыть рот и запустила туда руку, стараясь не думать о том, что будет, если он не вовремя закроет свой здоровенный рот. Как же трудно быть волшебником!

Не думать о жутких зубах и о пахнущем прелой травой языке, который скользко поблескивал в полутьме, было трудно, и Гвен поскорее коснулась царапины в горле, — руку тянуло к ней, как к беде, которую надо исправить. Бык вздрогнул всем телом, но Гвен уже почувствовала, как от прикосновения теплого сияния на кончиках ее пальцев, осветившего темную глотку, горячий узел боли развязывается и исчезает.

Гвен рывком вытащила руку, бычок со щелчком захлопнул пасть — видимо, терпел уже из последних сил, — и замычал во все горло. Остальные коровы тут же подхватили. Гвен облегченно прислонилась к загородке загона и тут поняла, что кое-что не продумала. Чтобы чудо было засчитано, нужно получить благодарность за него, а животное вряд ли на это способно.

— Благодари, — жарко выдохнула Гвен, схватив бычка за голову. — Подумай, как ты мне благодарен. Ты просто животное, я знаю, но давай же, давай!

Бычок уставился на нее своими темными глазами — выдающимся умом этот вид животных не отличается, — и Гвен, потратив очередной кусок анимы, передала бычку способность мыслить и говорить, как человек. Она сделала это так отчаянно и быстро, что даже подумать не успела, как именно это получилось: мама учила ее менять свойства существ, и она много тренировалась на Ульвине, но ни разу еще не получалось так уверенно и гладко.

— Тебе лучше? — выпалила Гвен.

— М-м-мда, — пробасил бык.

Ощущаться его присутствие теперь стало по-другому, хаотичные образы в голове животного начали обретать человеческую стройность и яркость. Бычок благоговейно застыл, глаза у него удивленно распахнулись.

— Скажи: «Благодарю тебя», — прошептала Гвен. — Давай же! Быстро!

Бычок посмотрел на нее.

— Я. Вижу. Странно. И красиво. Много. В голове, — неразборчиво прошептал он.

— Благодари!

— Благодарю, — покорно изрек он, завороженно глядя на нее.

Гвен почувствовала, как несколько слабых, едва различимых, как пыль, крупинок звериной анимы поплыли к ней, нетерпеливо схватила их прямо в воздухе и вбила себе в грудь. И тут же забрала у бычка способность думать и говорить по-человечески, потому что на ее поддержание уходило невероятно много сил.

— Стой! Я хотел спроси-и-у-у-у… — начал бычок, но речь ему уже изменила, и он снова замычал. Гвен нежно похлопала его по холке и выбежала из хлева, спотыкаясь на дрожащих ногах.

От слабости ее мутило, но Гвен все равно неслась вперед, ее захлестывало невероятное, огромное счастье: она все сделала, она выполнила задание! Это лучший день, лучший день! Ноги давно заледенели от мокрого снега, она даже пальцев не чувствовала, ну, ничего, сейчас посидит в кадке с теплой водой, и все пройдет.

Стены ее дома мягко искрились под лунным светом, снегопад наконец-то прекратился, и гигантские нетронутые сугробы, которые намело за три дня, громоздились вокруг, как холмы.

— Я дома! — завопила Гвен во весь голос. — Я дома!!!

Вот сейчас мама выскочит на порог и поймает ее, обнимет и закружит, и… Но окна почему-то были темными, дверь не открылась. Гвен помчалась еще быстрее и влетела в дом, пыхтя и поправляя сбившуюся на глаза шапку.

Никого. Мамы не было дома. Гвен поняла это сразу, но все равно промчалась по всем комнатам, чтобы убедиться. Ну как же она могла куда-то уйти и не встречать ее после такого важного приключения?

Мало того: тут и там вещи были брошены как попало, — мама куда-то торопилась, иначе никогда бы не оставила все так неаккуратно. Ну, значит, дело было важное. Гвен устало остановилась посреди большой комнаты и тут увидела кое-что такое, отчего сердце у нее сжалось.

На столе около печи лежала брошь в виде чайки — та самая, которую мама никогда не снимала. Гвен чуть не села мимо лавки. Мама не объясняла ей, как и почему возникают печальные чувства, поэтому ощущение, которое захлестнуло ее, было безымянным и оттого еще более ужасным. Сердце словно превратилось в камень, и этот камень медленно оседал в живот, больно расталкивая все на своем пути.

— Мама, — шепотом проговорила Гвен и погладила чайку кончиками пальцев. — Ты где?

За окном были чудесные разлапистые ели, укрытые снегом, и сквозь их узорчатые ветки лунный свет падал особенно таинственно, отражался от брошки, бросая холодные отблески на стены. Нужно было просто немного подождать. Мама задержалась где-то, а чайку в спешке забыла надеть. Да, точно! Гвен уронила голову на руки. Она придет. Обязательно придет. Вот сейчас. Через минуту. Через пять.

Но сгустилась ночь, а никто так и не пришел. Гвен медленно встала, пошатываясь от голода и усталости. Она же волшебница, она может сделать кое-что получше, чем просто ждать! Эта мысль затопила ее таким облегчением, что Гвен тут же приободрилась.

Сил оставалось совсем мало, но она все равно села на пол и прижала обе руки к доскам, с трудом заставив себя тронуть их после утреннего провала. Хорошо, что менять их не надо, — нужно просто вглядеться в них и чуть отмотать время назад. Если хорошенько вглядеться в историю вещи, можно поймать момент, когда рядом с ней происходило то, что тебя интересует. Гвен уловила чье-то чужое, не мамино, присутствие, босые ноги, ступающие по их полу, гул двух тревожных, сердитых голосов — маминого и второго, незнакомого, — шум падающих на пол вещей. Больше ничего не смогла разобрать — голова закружилась, и все исчезло. Слишком много потратила за день, много, как никогда, эта потеря теперь ощущалась, как дыра в груди, как пустое пространство там, где недавно было что-то чудесное. Но если мама вернется, будет такое счастье, что дыра тут же затянется. Гвен хлюпнула носом и выпрямилась.

Вот что надо сделать. Как она сразу не подумала! На свете полно существ: домовые, полевые, множество разных духов, они вездесущие, и хоть кто-то да видел маму там, куда она отправилась так срочно! В их доме существа бывали частенько и подолгу разговаривали с мамой, но Гвен еще ни разу не звала их сама. Да ладно, что тут сложного, — смогла засунуть руку в рот быку, сможет и это. Она сосредоточилась, представила себе всех существ, с которыми знакома, и позвала их. Но никто и не подумал явиться. Гвен продолжила звать, как человек, который готов бесконечно стучать в дверь, пока ему не откроют.

Она думала, что почувствует их приближение, но не почувствовала ничего: просто в конце концов скрипнула входная дверь и зашел лесовик, седовато-рыжий коротышка в огромных валенках.

— Приветствую тебя, дочка волшебницы, — прошептал лесовик, и Гвен сразу поняла: неприятности не только у нее. — Да, я знаю, что твоя мама куда-то исчезла, я больше не чувствую ее покровительства. — Он виновато глянул на нее. — Это очень печально, но помимо этого случилось что-то еще очень плохое. Магия днем вдруг стала слабее. Я никогда такого не чувствовал. Никогда.

Гвен нахмурилась.

— У кого она стала слабее?

— Не у кого-то. Сама магия, она как будто сжалась. Анимой мы не питаемся, мы дети самой земли, но даже с землей словно что-то не то. Я хотел спросить твою мать, в чем дело, звал ее, но она не отвечает.

— И что мне делать? — отчаянно спросила Гвен.

— Деточка, я не знаю. Я вижу, ты расстроена, но я не знаю, не знаю, как тебе помочь. Все очень боятся, и нам хочется быть поближе к дому. Разрешишь мне идти?

«Боятся». Опять это слово.

— Иди, — выдавила Гвен.

Лесовик ласково коснулся ее руки и торопливо ушел, а Гвен некстати подумала: «Что, если Ульвин был такой сонный не только из-за желудя? Что, если он тоже ослабел, когда ослабела магия земли? Что вообще происходит?»

— Мамочка, — шепотом сказала она. — Пожалуйста, вернись.

Но мама не вернулась, и тогда Гвен легла, уткнулась лицом в пахнущий мокрой шерстью ковер, весь истоптанный ее валенками, которые она так и не сняла, и горестно заревела. Плакать вредно для анимы, но ей вдруг стало наплевать: мамы нет, а раз ее нет, то зачем анима, зачем вообще все?

Идея, которая выглядела как самая большая ошибка в ее жизни, пришла Гвен в голову тогда, когда даже плакать надоело. Мама говорила здесь с кем-то, кого она, судя по сердитому голосу, не рада была видеть. И если Гвен дотянулась до лесовика, что мешает ей дотянуться до этого таинственного гостя? Этот человек — ну, или не человек, тут уж неизвестно, — видел ее последним и, наверное, знает, где она.