Байки Семёныча. Вот тебе – раз! E-Book

Игорь Фрост

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Мастера прозы
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 426

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Было или не было — доподлинно не уверен. Одно лишь одно точно сказать могу — с кем-то совершенно наверняка было! Смешное или грустное, полузабытое или в памяти яркой звездой горящее. Всякое… Каплями душистой ностальгии в широком потоке долгих лет собрали в себе эти байки дух давно минувшего времени. Того самого, когда юркие мальчишки иногда безобразничали и своих же учителей по кабинетам запирали. Того самого, когда бравые солдаты, рьяно свой долг исполняя, генеральские бассейны до блеска надраивали. Того самого, когда, с духом собравшись, ехал наш человек для себя Африку открывать. Всякого… И уж как оно там на самом деле все происходило, это, дорогой читатель, тебе самому решить нужно. Байки на то и байки, чтобы от корки до корки прочитать, во все зубы улыбнуться и окончательно решить — было все это на самом деле или все ж таки не бывало никогда.

Leseprobe

Игорь Фрост Байки Семёныча. Вот тебе – раз!

© Игорь Фрост, текст, 2024

© Владислава Матвеева, обложка, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Предисловие

Дорогой мой, мною безгранично уважаемый читатель!

Перед тобой сборник историй, которые иначе как байками я назвать даже не решусь. Прожив жизнь долгую и богатую на яркие события и разнообразных людей, наполнил я память свою по самую крышку забавными «преданиями» и «сказаниями», каковыми очень хочется с тобой поделиться. Ну просто распирает, как хочется! Они самые разные, эти истории, и я ни в коей мере не могу поручиться за то, что каждая из них и все они вместе будут захватывающе веселыми и до икоты уморительными. Ведь жизнь наша не только из смеха и радости состоит, друзья мои.

Прежде всего, взявшись за этот, совсем не свойственный для меня труд – литературу творить, в первую очередь в этих историях я хочу донести до тебя, мой читатель, яркое настроение. Самое разное. Пусть кто-то, прочитав их, вспомнит нечаянно забытое, кто-то от души посмеется, а кто-то, глядишь, и взгрустнет как следует. Ничего страшного! Это именно то, чего я жду от тебя, мой уважаемый читатель, – эмоций. В наше время простые и честные человеческие эмоции, по моему мнению, это самая большая редкость и ценность. Ну так пусть эти самые байки минуты таких эмоций как раз и доставят.

Выдавая эти истории, я вовсе не стремлюсь к библиографической доскональности, событийной непогрешимости и географической точности. Зачем это? Если бы мне нужно было рассказать обо всем с точностью до миллиметра, то у меня получилась бы Большая советская энциклопедия. А творить «Брокгауза и Эфрона» у меня нет ни времени, ни желания, ни умения. Так что воспримите эти рассказы такими, какие они есть, и простите мне неточности, если их кто-то вдруг обнаружит.

По поводу же подлинности событий скажу одно – давно все это было, не помню уже, произошли они на самом деле или не произошли они на самом деле. Память, понимаешь, хоть и наполнилась, но все ж таки слаба стала. Пусть участники тех историй, если таковые сами себя в тексте обнаружат, либо скажут, во все зубы улыбнувшись: «Вот ровно так все и было на самом деле!», – либо пробурчат, нахмурившись: «Вот ведь наврал-то! Наврал-то!» Всем же остальным, кто в байках себя не нашел и не узнал, хочу пожелать удовольствия от прочтения этих рассказов.

Надеюсь, что так оно и будет!

Дым и пламень

* * *

Истории эти не столько смешные, сколько теперь, по прошествии многих лет, даже, может быть, грустные, влекущие меня задать вопрос их участникам: «А не дураками ли, часом, вы были, ребятушки?!» Потому как отнести те изворотливые финты их психики, от которых истории, мною ниже рассказываемые, произошли, ни к какому другому состоянию психиатрии, кроме как к «полной дурости», невозможно. Но, как говорится, из песни слов, а из дома тещу не выкинешь. События те случились, и тут двух мнений быть не может. Так что расскажу я вам сегодня сразу несколько таких, в прямом смысле всех потрясших историй.

Все это дело произошло в одном сильно южном, приграничном городе нашей необъятной страны, в котором к тому моменту уже несколько лет шло героическое исполнение интернационального долга в постоянных боях с афганскими душманами. Война шла буквально под окнами, но город при этом жил своей обычной, совершенно гражданской жизнью. Ну никак не прифронтовой. Люди ходили на работу, военные ходили на службу, а наши герои ходили в школу. Среднюю советскую школу. Школа та имела № 1, носил имя великого вождя Октябрьской революции и находилась на стыке всего остального города с микрорайоном, носившим странное название «Шестнадцатый городок». Почему странное? Да потому, товарищи дорогие, что даже самый умудренный и жадный до мелочей краевед или даже самый внимательный исследователь карт местности совершенно точно сыскали бы в этом городе такие микрорайоны как:

• ЖД вокзал. То еще местечко социального благополучия и бескриминального спокойствия, наполненное гудками маневровых тепловозов, гулкими голосами диспетчеров, несущимися из рупоров на столбах, и запахом просмоленных шпал;

• КПД. И тут вовсе не про полезное действие и его коэффициенты, тут про КрупноПанельные Дома. Построен этот микрорайон был совсем недавно на месте большого хлопкового поля и, поблескивая свеженькой краской панельных четырехэтажек, богатством зеленых насаждений похвалиться не мог совершенно. Оттого место это было жарким и пыльным;

• Северные ворота, которые когда-то, в очень давнишние времена правления царского генерал-губернатора под крылом эмира Бухарского, там действительно были. И вели они строго на север от этого древнего города. Правда, к моменту произошедших событий от ворот остались две монументальные колонны, некогда служившие столпами, огромные створки ворот предержащих. Остался еще и кусок старинной крепостной стены, служащий теперь стенкой одной из воинских частей;

• Был там даже микрорайон, имевший название Пятый и новоявленный городской архитектуре даже позже КПД, каковой со временем стали называть Четвертым микрорайоном. Сейсмически устойчивые четырехэтажки Пятого, в которые уже въехали счастливые новоселы, перемежались тогда со строительными площадками, где со временем выросли ровно такие же панельные четырехподъездники. В общем, непрерывно гудящая стройка с постоянно проживающими жильцами, а не микрорайон.

Были там в дополнение к нашему Шестнадцатому… и всем выше названным еще и Речпорт, и Инфекционная больница, и даже банальный Центр, но никогда не смогли бы объяснить ни краеведы, ни картографы, а где, собственно, микрорайоны с номерами от первого до пятнадцатого? Понятное дело, исключая уже упомянутый Пятый микрорайон, а чуть позже и КПД, переименованный в Четвертый микрорайон. Откуда такая нумерация районов с загадочными разрывами в логике и пробелами в математике? Теперь, по прошествии времени, у меня есть все основания полагать, что номера так присваивали с одной-единственной целью – сбить с толку врага, если тому, упаси Боже, взбредет в голову в тот город вторгнуться и начать бессовестно бесчинствовать. Такой враг, норовя придумать стройный и логичный план захвата и бесчинств, совершенно точно растерялся бы в попытках найти для запланированных злодеяний микрорайон Один или, допустим, Десять. Вот, вроде бы некоторые из цифр на месте, и «четыре», и «пять» наличествуют, и даже, судя по всему, из шестнадцати районов город состоять должен, а поди ж ты – нету. Хоть днем с факелом по улицам бегай, а ни «три», ни «семь» найти не получится. И тут любой захватчик и оккупант растеряется, конечно же. Ну, а с растерявшимся врагом делай что заблагорассудится. Бери его тепленьким, пока он стоит и тупо в карту пялится, пытаясь найти пропавшие микрорайоны. Если подумать, это вполне себе гениально!

Ну, так и вот, про Шестнадцатый городок, стало быть.

В простонародье его звали просто Шестнадцатым, и во всем городе он имел славу если не дурную, то очень и очень неблагонадежную. Состоял Шестнадцатый исключительно из домов частного сектора, построенных без какого-либо намека на архитектурный план или хотя бы обоснование логической целесообразности возведения именно такого дома именно в этом месте. Просто-напросто строиться норовили вдоль главных дорог и поближе к линиям электропередачи. Так было и престижнее, и удобнее, и к электролинии подключаться было не в пример как проще. Доставалось такое счастье и удача далеко не всем, и потому, если возведенное вдоль дорог еще хоть как-то выглядело стройной линией фасадов, в глубине массива это уже был припортовый Шанхай с кривыми закоулками и тупиками, где потеряться рисковал даже местный, а не то чтобы случайно забредший житель большого города. Архитектуру же таких строений определяли исключительно вкусы строителей-домовладельцев и количество денег в кошельках таких архитекторов. Были тут и добротные кирпичные особняки, расходящиеся вглубь собственного двора широким клином, выставляя на обозрение лишь скромненький фасад в три окошка. И одному Богу было известно, какого же размера этот дом на самом деле и какое количество комнат в нем радуют своих жителей прохладой и уютом. Были и саманные, полуразвалившиеся хибарки, жильцы которых ютились в полутора комнатах, проживая на крашеном бетонном полу под вечно протекающими крышами, крытыми битым шифером. В массе же основной Шестнадцатый был застроен типовыми домиками на три-четыре комнаты, добротно сложенными из обожженного на солнце глиняного кирпича и тщательно оштукатуренными для красоты и надежности.

Народ, населявший это славное место, был пестр и разнообразен, как и сам Шестнадцатый. Проживали тут и уважаемый начальник большой строительной организации, и главный инженер энергетического объекта областного значения, и заслуженные учителя из той же школы № 1 проживали тут же, в Шестнадцатом. В общем, в массе своей проживал тут народ, пусть и самый разнообразный в социальных статусах, но по большому счету вполне себе трудолюбивый и практически во все времена законопослушный. Но и всякого странного сброда тоже хватало с избытком. Как-то так повелось еще в глубокие советские времена, что в Шестнадцатый, как ненужный мусор, сбрасывали и пропитых тунеядцев, выставленных женами за дверь, и товарищей без определенного места жительства, когда-то приблудившихся в город за лучшей долей, долю эту так и не обретших, но жить в городе оставшихся, и даже вольнопоселенцев по окончании срока заключения, а также прочий человеческий ресурс, не сильно интересовавший передовых строителей коммунизма. Потому и наркоманов всяческих, тунеядцев и бездельников, жуликов разных мастей и принципиальных безработных в Шестнадцатом было, что называется, сильно больше чем нужно.

Ну, а поскольку дети есть отражение бытия родителей и порождение окружающего социума, эти самые дети в Шестнадцатом имели специфичный формат мышления и временами сильно асоциальную линию поведения. Это были удивительные дети! Эти детишки приходили в другие районы города только за тем, чтобы подраться, но при этом до упоения зачитывались книгами самого разнообразного содержания, укрывшись по ночам с головой и подсвечивая страницы фонариком. Эти детишки могли объявить войну всему городу только за то, что «на нашего на танцах не так посмотрели», но при этом мечтали быть летчиками, космонавтами, учителями и геологами, целые вечера проводя в спорах об автомате перекоса вертолета Ми‐8 и принципиальном отличии Роберта Шекли от братьев Стругацких. Их образованности хватало на то, чтоб, установив мир со всем остальным городом на некоторое время, потом, когда кулаки начинали зудеть и чесаться, объявить, что это был не иначе как Кючук-Кайнарджийский договор и потому с какого-то момента им его можно не соблюдать совсем. Пытливые умы, так сказать, впитавшие в себя и неугасимую любознательность, и широкие знания, и бескомпромиссный «кодекс пацана» полукриминальных улиц. Удивительные были детишки, одним словом!

Вот эти-то детишки и составляли собой большую часть учеников школы № 1. Иные ребятишки, пришедшие в эту славную школу из других прилегающих районов города, проучившись в ней самое непродолжительное время, в перспективе имели всего два пути. Первый – очень быстро ассимилировать и стать такими же, как и шестнадцатигородцы; второй – бегом бежать из этой школы в любую другую, по пути даже не оглядываясь. Те же, кто оставался, влившись в дружную семью «ленинцев», доучившись до самого окончания школы, вспоминали и вспоминают ее, родную, как один из лучших периодов своей жизни, с теплом и благоговением.

Ну так вот, наши герои, о которых я тут речь веду, в описываемые времена учились, как я уже и сказал, в этой самой школе № 1 то ли в девятом, то ли в десятом классе. В любом случае старшеклассники – каста в школе уважаемая и авторитетная. И было их шестеро. Девочек же в этом то ли девятом, то ли десятом классе было ровно в три раза больше – как раз восемнадцать. Ну, так исторически сложилось. Ну а поскольку это все-таки была Азия и культура восточной благопристойности вбивалась в головы с самого раннего детства, невзирая на этническую принадлежность таких голов, отношения счастливого меньшинства с временами крайне заинтересованным большинством дальше скромных записочек «Давай дружить» не заходили. Межполовой диалог если и обсуждался, то сугубо выделенной темой и не так часто, как это могло бы показаться, а нерастраченная энергия пубертата добавляла собой и без того немалый запас термоядерной энергии, бурлившей в их молодых организмах и умах.

Вот про этих славных парней и расскажу я вам пару-тройку эпизодов, подтверждающих факт того, что безумие и отвага, компактно размещенные в тесном пространстве черепной коробки, до добра мало кого доводят.

Эпизод 1. Дверь к знаниям

Прежде чем эту историю начать, я вам так скажу: про военные действия, под самым боком, в соседнем Афганистане ведущиеся, я же не зря в самом начале упомянул. Совсем не просто так. Шли они там уже который год, и экономика страны, имевшая тогда практически неисчерпаемый военный потенциал, заваливала личный состав Сороковой армии таким количеством вооружения, будто она не с полупартизанскими формированиями горцев дело имела, а, на беду свою, в еще одну Сталинградскую битву ввязалась. Везлось все это вооружение эшелонами в течение многих лет и под влиянием принципа «Война все спишет», безответственно и безалаберно хранилось на складах и бездумно разбрасывалось по всем местам дислокации воинских частей и учебным полигонам. На полигонах особенно. Таких полигонов, где вновь призванные военные перед отправкой в Афганистан познавали искусство войны и первый раз в своей жизни нюхали порох, вкруг того города было предостаточно, потому как мост через пограничную реку был только тут и, стало быть, вводить все новые и новые подразделения и технику через этот городишко было сподручнее всего. Ну а при учете того, что сообразительному и резвому пацану доехать на велосипеде до такого полигона было совсем не трудно, а охрана там охраняла зачастую только себя, детишки в том городе в те времена развлекались выплавкой тола из противотанковых мин и розжигом трассирующих пуль, зажатых в плоскогубцы. К слову, у их сверстников севернее высшим проявлением пиротехники служил кусок расчески, подожженный умыкнутыми у бабушки спичками. Ну вот, в таком вот микроклимате военных будней и при совершенно легкой доступности всевозможных боеприпасов и случилась эта история. Как, впрочем, и остальные, которые я сегодня обязательно расскажу.

Ну и вот…

Однажды после очередной велосипедной вылазки на места разгильдяйского хранения боеприпасов, помимо стреляных гильз всевозможных калибров, взрывателя от противотанковой мины «наверное, еще целого…» и дымовой шашки фронтового прикрытия, богатство этих пытливых умов пополнилось целой коробкой запалов от ручной гранаты Ф‐1, в простонародье именуемой «лимонка». Сами гранаты в тот раз, к сожалению, добыть не удалось. Ну, запалы так запалы. С ними тоже вполне себе много всевозможных забав и развлечений придумать можно! И ведь придумывали, стервецы. Но поскольку запалов тех в коробке было изрядное количество, то многократно кидать их в искусственный пруд, вырытый земснарядом, и наблюдать, как они там не сильно бумкают, или швырять их в пыль проселочной дороги, наблюдая из засады, как в воздух взлетает небольшое пыльное облачко, быстро наскучило. Если честно, скучно стало уже после третьего повтора. Ну, вот ведь, ожидаешь же, что как минимум половину пруда во все стороны разметает, толстым слоем рыбы и водорослей берега завалив, а тут какой-то скромный пук и небольшое волнение на поверхности происходят, лишь парочкой почивших карасей сопровождаемые. Ожидаешь, что после громкого хлопка на обочине той самой дороги воронка хотя бы по пояс окажется, ан нет – ямка скромная, в которой даже таракана не похоронить. Сплошное разочарование! Посидели, оставшиеся две трети запалов в руках покрутили и на всякий случай решили еще разок проверить. Еще пять раз, если честно. Не-а, результат все время один и тот же – не получается феерического взрыва водоема или подрыва рельса отслужившей свой век узкоколейки. Никак не получается.

Сам пруд, прилегающую грунтовку и идущую мимо узкоколейку, по которой, слава Богу, уже сорок лет никто не ездил, они знали хорошо, и такого позорного подвоха в разрушении их ожиданий от этих объектов они ну никак не ожидали. Потому, решив, что проблема где-то внутри взрывного боеприпаса, пытливые умы решили те самые запалы разобрать, надеясь обнаружить причину таких скромных результатов подрыва окружающей природы. По идее уже в этот момент у ребят были все шансы попрощаться не просто с пальцами рук и яблоками глаз, но и с кем-либо из участников этих инженерных изысканий. Такие случаи, как это ни прискорбно, в то время в этом городе иногда происходили. Но нет, в тот раз пронесло. Всего-то один только раз и оглохли на недельку, когда целеустремленными стараниями удалось-таки разжечь содержимое запального капсюля, высыпанное на тетрадный листок. Дело происходило на кухне одного из этих счастливых обладателей коробки с запалами. В этот раз бумкнуло знатно, и парни собственными ушами на веки вечные впитали физическое правило распространения и усиления взрывной волны в замкнутом пространстве.

Оно, это самое правило, и внесло всеобщее озарение и прозрение. Дней через шесть, после того как друг друга и окружающую среду стало хоть немного слышно, а у одного из участников перестал болеть зад, надранный отцом за выбитые на кухне окна, было принято коллективное решение, что «рвать нужно зажатую…». Но поскольку зажимать в собственных руках никто не решился и кого-нибудь на стороне уговорить тоже не вышло, требовалось срочно подыскать удобное место, куда капсюль вошел бы туго и плотно для достижения максимально громкого и разрушительного бабаха. Каждый из адептов подрывного искусства, сунув в карман по паре капсюлей от уже без всякого сожаления разобранных запалов, ринулся в окружающий мир с надеждой место для эпического взрыва отыскать первым и тем самым снискать себе славу юркого и отважного первооткрывателя. Капсюли примерялись во все возможные и невозможные места, каковые могли подойти для уничтожения взрывом или же вовсе для этого непригодными были. Примерялись эти капсюли своими металлическими цилиндрами и к шпинделю школьного токарного станка, в губки которого капсюль зажимался ну о-о-о-очень замкнуто и плотно, и к игрушечному чайнику младшей сестренки одного из наших героев, закрытая крышка которого создавала вполне себе замкнутое пространство, и даже была попытка определить его в дверной глазок входной двери, от которого заблаговременно была откручена пластмассовая линза. Все было не то, и все было не так. Либо пространство оказывалось слишком большим или чрезмерно маленьким, либо подрыв объекта мог вызвать излишний общественный диссонанс и, как следствие, несколько выпоротых задниц.

Но, как я уже и говорил, парни обладали удивительно живым воображением и неубиваемой тягой к достижению результатов в поставленных задачах. Все это непрерывно подогревалось кипучей энергией молодых организмов и нескончаемым зудом в том самом месте, которое и раньше пороли нещадно, и в будущем, совершенно точно, пороть будут еще не один десяток раз. Руководствуясь строфой из стишка научно-познавательного киножурнала «…и все же мы не привыкли отступать!», ребятишки денно и нощно пребывали в поиске места подходящего размещения взрывающейся железяки. И вскоре такое место нашлось! Замочная скважина в двери кабинета № 8 «Русский язык и литература» их родной школы как нельзя лучше подходила для их целей.

Замок в двери был допотопным, изготовленным еще во времена царя Гороха, и его замочная скважина имела вполне классическую форму – круглое отверстие сверху и широкая прямоугольная прорезь для бородки ключа ниже этого самого отверстия. Такие скважины изображали на карикатурах в смешном журнале «Крокодил», когда хотели показать кого-либо неприлично любопытного, подслушивающего или подглядывающего за чужими жизнями сквозь те самые замочные скважины. Черный кружок, уверенно стоящий на черной же ножке прямоугольного столбика. Капсюль входил в круглое отверстие замка с легким, незначительным сопротивлением и, упираясь своими медными манжетами в края замочной скважины, не позволял себе провалиться внутрь целиком. В таком положении капсюль фиксировался в замочной скважине, как патрон в патроннике. Как будто бы и замок, и капсюль один человек проектировал и их в одну смену на одном и том же оборонном заводе произвели.

А еще, нужно сказать, кабинет № 8 у парней любви и пиетета не вызывал вовсе, и я вам даже больше скажу, вызывал он у них особый трепет и нервные содрогания. И дело все в том, что в кабинете этом царствовала их классная руководительница, заслуженная преподавательница русского языка и литературы, изрядно пожившая на белом свете, но не утерявшая тяги к преподаванию, Анна Сергеевна Мизинцева. Видит Бог, мне совсем не хочется говорить что-либо плохого о людях, потому как я их, людей этих, очень сильно люблю и уважаю, но с Анной Сергеевной был как раз тот случай, когда характеристика «старый маразматик» была совершенно справедливо применима к ней уже задолго до рождения наших славных героев. Отдав всю свою жизнь школе и воспитанию подрастающего поколения, проработав в ней добрую половину века и выпустив в мир целую когорту прекрасных и хорошо образованных людей, с наступлением глубокой старости Анна Сергеевна решила уравновесить сделанное ранее «доброе и вечное» и, продолжая считать себя справедливым и талантливым педагогом, упорно не уходила на пенсию, даже невзирая на подступивший к ней букет физиологических и психологических недугов. И эти разрушительные старания Анны Сергеевны, прилагаемые ею к каждому ученику отдельно и ко всему классу вместе взятому, были настолько успешны, что устойчивая нелюбовь к русскому языку и великой русской литературе у всех одноклассников наших героев, да и у них самих, засела в самом глубоком подсознании, а пара человек даже мечтала как альтернативу изучать мертвые языки сгинувших племен Южной Америки или на худой конец литературу народов Крайнего Севера. Впрочем, об этом я как-нибудь в другой раз расскажу. Оттого, руководствуясь этими двумя критериями: первое – капсюль очень складно подходит, и второе – «Аннушкину дверь не жалко…», наши герои единогласно выбрали победителем замочную скважину двери в кабинет № 8 и приговорили к проведению опыта по прикладным взрывным работам.

И вот однажды, оставшись в кабинете № 8 после уроков, будучи в очередной раз наказанными Анной Сергеевной за ненаписанное сочинение и имея на руках только тетрадь и шариковую ручку, потому как портфели у временно лишенных свободы Анна Сергеевна отбирала и возвращала только после искупления провинности и прегрешений перед литературой, группа сотоварищей решила, что их время пришло. По очереди отпросившись в туалет у Анны Сергеевны, дремлющей на своем боевом посту строгой, но все ж таки требовательной русички, все шестеро через некоторое время собрались в коридоре перед дверью кабинета русского языка и так нелюбимой ими литературы. Роли партизан-подрывников были распределены заранее, и потому, как только необходимый кворум собрался, а все взрывающиеся принадлежности были аккуратно извлечены из карманов, участники операции «Грохот возмездия» равномерно распределились по своим, заранее обговоренным постам. Двое разбежались в разные стороны коридора, дабы присмотреть, чтоб кто-нибудь случайным гостем на этот праздник пиротехники не забрел, один отбежал к окнам, ведущим на школьный двор, примерно с той же задачей, что и два предыдущих сотоварища, двое приступили к приведению взрывного устройства во взведенное положение, а один для верности придавил приснопамятную дверь плечом, чтоб с той стороны, где в неволе лингвистического заточения теперь осталась одна только Анна Сергеевна. Ну а что, мало ли? А вдруг этой постпенсионной русичке в голову взбредет по коридорам прошвырнуться и, может быть, даже узников своих, в туалете почему-то замешкавшихся, со рвением и усердием поискать? В общем, в каких-то пять секунд все приготовления были сделаны лучшим образом, и операция началась.

Картонка капсюля, прикрывающая собой заряд бертолетовой соли, в связи с уже имеющимся опытом, была расковыряна мгновенно и в образовавшуюся лунку, впритык к явившемуся на свет взрывчатому веществу, была плотно вставлена серная головка большой туристической спички. Такими спичками они разжигали костры во времена коллективных походов в горы. Тогда, если вдруг не везло и приходилось разворачивать лагерь под дождем или сразу после него, когда отсыревают не только окружающие дрова, но даже, как казалось, их собственные позвоночники, для успешного разведения костра хватало всего лишь пары таких спичинок. Сами же спичинки, дабы они не повторили промокшей судьбы окружающей природы, сильно заблаговременно, еще дома, вместе с их «чиркальком» многократно окунали в растопленный свечной парафин. В таком состоянии спички совершенно точно не отсырели бы даже на дне океана. Теперь же, когда дождя над ними не было, а влажность воздуха строго соответствовала СанПиН уровня влажности в школьных и дошкольных учреждениях, нужды в вощеных спичках не предвиделось, и это была самая обычная туристическая спичка-переросток, извлеченная из коробка размером с небольшую шкатулку.

Капсюль, совпадение внешнего диаметра которого с радиусом округлой части замочной скважины было проверено до того неоднократно, вошел туда с плотным натягом, оставив на дверной поверхности лишь поблескивающий бронзой ободок открытой части с прикрепленной к ней спичкой внушительных размеров. Дальше оставалось только чиркнуть по этой головке коробком, размерами своими больше похожим на небольшую коробку из-под обуви. Чирк… Головка спичины зашипела, запузырилась разгорающейся смесью бертолетовой соли с прочими горючими химикатами и выплеснула из себя протуберанцы высокотемпературного пламени. В воздухе резко запахло горящей серой и надвигающимися неприятностями. Все трое, один – дверь придержащий, и двое – возжигающих пламень, отпрянули от двери и присоединились к своим друзьям-товарищам, уже побросавшим свои ответственные посты и наблюдавшим за происходящим из-за ближайшего угла. Серная головка, неспешно выгорая по поверхности, в конечном счете в процессе горения добралась до той своей части, что была присовокуплена к бертолетовой смеси, и метнула во взрывчатку всю свою пламенеющую ярость. И оно, это содержимое, бахнуло! Бахнуло знатно!

Так бахнуло, что с потолка в холле перед кабинетом № 8 осыпалась почти вся побелка, где-то на первом этаже во всю свою ширь распахнулась входная дверь, а окна во всем школьном корпусе издали протяжную ноту «дзи-и-и-и-инь», переходящую в нестройное дребезжание. Мухи, до того мирно спавшие на потолке холла перед кабинетом № 8, мгновенно разделились на два неравномерных социума, первый из которых, больший по своему размеру, очень быстро скончался от нахлынувшего испуга и звуковой волны, а второй, сплошь состоящий из особей, имеющих крепкие организмы и нервную систему, окончательно не помер, конечно же, но все ж таки испугался маленько и, сорвавшись с места, начал беспорядочно метаться в воздушном пространстве, ударяясь своими мушиными головами обо все, что только встречалось на пути.

Во внутренностях кабинета Анна Сергеевна подскочила от неожиданности и волею взрывной волны, нещадно прошедшейся по ее бедной голове, на несколько минут вернулась в светлый и рациональный разум, а преподаватель военного дела в соседнем кабинете № 9, майор в запасе Юрий Петрович, с молодецкой прытью лейтенантских лет нырнул под стол с муляжом автомата АК‐47 в руках и, высунувшись из-за ножки, приготовился держать оборону. В общем, закон распространения взрывной волны в замкнутом пространстве сработал на сто двадцать процентов! Героев же наших с места событий как ветром сдуло, и к моменту, когда эхо взрыва перестало гулять по школьным коридорам, а пыль, поднятая взрывной волной, вернулась на школьные стены, парочка из них уже успела добежать до дома. Без портфелей, до этого Анной Сергеевной во исполнение трудовой повинности реквизированных, бежать было легко и необременительно. И вот, казалось бы, ну что тут такого? Поулягутся пыль и нервы, перестанут истошно орать военрук и директор, выйдет из кабинета № 8 окрыленная Анна Сергеевна, и все, совершенно все, весело посмеются над такой задорной и, самое главное, такой безобидной шуткой. И забудется все уже к завтрашнему звонку на первый урок, и станут потом все учителя с учениками о таком замечательном озорстве с добрыми улыбками вспоминать, потому как совершенно ничего, кроме теплых воспоминаний, такой взрыв на челе школы и оставить-то не мог.

Но нет! Совсем бесследно, просто одним громким звуком, дело не обошлось. Эти славные парни, рассчитывая лишь светошумовое наслаждение от своих действий получить, не учли качества и самой двери, и замка, в эту прекрасную дверь врезанного. И дело тут в том, друзья мои, что школу строили в шестидесятых годах прошлого тысячелетия, а на материалы и прилежание в работах строительных в те очень и очень далекие времена не скупились вовсе. Тогда разворовывать народное хозяйство было не просто рискованно, но даже смертельно опасно, потому как советская Фемида тех времен в выборе средств справедливого возмездия частенько склонялась к высшей мере наказания, а небрежительное отношение и дурное качество исполнения работы запросто могли привести нерадивого работника как раз на встречу с этой самой Фемидой. Это же в полной мере касалось и скобяных, и столярных изделий, а стало быть, и замка с дверью, когда-то здесь добросовестно на петли навешенной.

Вэйзмир, что это была за дверь! Это же монументальные ворота в прекрасный и светлый мир знаний, а не банальная дверца в нежилое помещение! Это же дверной мамонт среди всех остальных рахитов, которыми вы свои квартиры затворяете! Эта дверь стояла тут, как кусок крепостной стены древнего города Масада, и возносилась метра на три в высоту, будучи шириной каждой своей створки в два раза шире современных межкомнатных дверок, быстренько слепленных из картона и опилок на поточном производстве. Из какой древесины она была сделана, теперь уже не помнил никто, но, судя по весу, никак не меньше полутора тонн составляющему, вырублена была эта дверь вручную дружной артелью старательных плотников из цельного ствола железного дерева – темир-агач. И в дополнение ко всему прочему за многие десятилетия ежегодных ремонтов школы на этой двери такое количество слоев краски наросло, что и без того надежное столярное изделие, как будто в броню заковали. В надежную и толстую броню спекшихся и засохших слоев добротной масляной краски. Да такую дверь, если бы ее в апреле 1453 года на въезде в Константинополь поставили, ни один осадный таран войск Мехмеда Второго развалить не смог бы. И не то чтобы разбить, нет, он, таран этот, такую дверь даже поцарапать с трудом умудрился бы. И глядишь, стояла бы тогда эта дверь в воротном проеме, там и по сей день Византия с Константинополем, а не Турция со Стамбулом были бы. В общем, как за стеной за такой дверью. За надежной каменной стеной, но только деревянной.

И замок. Этот замечательный замок, судя по незамысловатой конструкции ключа амбарного типа и дверной накладной пластине размером со щит центуриона, был выкован еще до времен научно-технической революции. Надежное скобяное изделие, рассчитанное никак не менее чем на сдерживание табуна восьмиклассников, летящих на вожделенную перемену. Также была еще полная вероятность того, что детали и корпус этого замка отлили из легированной стали на одной производственной линии с танком Т‐34, и по конструкции своей замок был многократно надежнее хлипких задвижек в американском Форт-Ноксе. В общем, замок по надежности своей совершенно ничем не уступал двери, в которую некогда был добротно и более чем качественно врезан. Так что по совокупности они оба, дверь и замок, были рассчитаны на отражение прямого попадания авиационной бомбы либо лобового выстрела из тяжелой полевой гаубицы. А тут какой-то смешной капсюль!

Ну да. Смешной-то он, может быть, и смешной, но дело свое сделал исправно: взорвался внутри замка ничуть не хуже маленькой бомбы и его, замок этот, изнутри раздул изрядно, задвижку на всю длину в дверной косяк выбросив и все подвижные части в самом замке покорежив и своими осколками надежно заклинив. Раздувшийся замок, если бы его кто-то очень любознательный захотел из двери для изучения аккуратненько извлечь и рассмотреть, теперь, внутри двери, представлял собой не стальную коробочку со строго параллельными поверхностями, а большую двояковыпуклую линзу с торчавшими вбок языками задвижки и косо срезанной защелки. Немногочисленные шестеренки и пружины внутри замка со своих насиженных мест слетели и теперь, находясь в неестественном для себя положении, ухватились друг за друга насмерть, создав тем самым безнадежно заклиненный механизм. Ну а дверь, негромко всхлипнув плотной древесиной, в районе расположения замка геометрию свою так же на выпуклую округлость изменила и, немного вширь раздавшись, сама себя в дверном проеме расперла, тем самым себя по всем четырем сторонам дверной коробки надежно заклинив.

Эхо, некоторое время погуляв по опустевшим коридорам, со временем улеглось, выпустив из своих звуковых волн одуревших мух и взметнувшуюся пыль. Звон стекол тихо сошел на нет, и наступившую тишину нарушал лишь истошный крик директора школы, разносившийся откуда-то из учительской, расположенной на первом этаже. Директор совершенно искренне недоумевал по поводу происходящего и, как это и положено образованному человеку и директору школы, громко, но благовоспитанно орал в пустоту настойчивую просьбу о том, чтобы «хоть какая-нибудь бл. дь» объяснила ему в подробностях, что же тут на самом деле происходит. Через некоторое время и военрук Петрович, поняв, что сегодня нападать и оккупировать наверняка не будут, из-под стола вместе с автоматом вылез и со словами: «Ну, ни х. ра себе!», – несмело высунулся из своего кабинета. Высунулся и с удивлением улицезрел слегка распухшую дверь соседнего кабинета русского языка и литературы, а также валяющуюся чуть поодаль ручку от этой же двери. А еще где-то там, далеко за дверью, в самой глубине кабинета № 8, расслышал военрук едва уловимые призывы Анны Сергеевны к ее немедленному освобождению.

Дело в том, что сердешная Анна Сергеевна в добром расположении психического здоровья, таким чудесным образом ей взрывом дарованном, пробыла совсем не долго и в сумеречное состояние сознания вернулась достаточно быстро. И пяти минут не прошло. Так что к тому моменту, когда она от своего учительского стола до двери добралась, логическое мышление и любовь к человечеству ее вновь покинули, уступив место навязчивой требовательности свихнувшегося надсмотрщика, обремененного высшим лингвистическим образованием. Вцепившись двумя руками в дверную ручку, на внутренней стороне уцелевшую, Анна Сергеевна стала дергать дверь на себя изо всех имеющихся в ее распоряжении сил, ясно представляя себе, что не иначе как эти мерзкие мальчишки держат дверь из коридора и не дают ей свободы. Она дергала монументально неподвижную дверь и во весь голос обещала наказать «дебилов» тремя сотнями внеочередных дежурств по классу, двойками за четверть на все оставшиеся учебные годы вперед, а также требовала незамедлительного прихода родителей в школу. Также она угрожала отобрать портфели вплоть до выпускного вечера и грозила чуть ли не от церкви неслухов отлучить. Но ничего, однако же, не выходило. Дверь, и до того в двести раз тяжелее Анны Сергеевны бывшая, теперь еще была и намертво заклинена в дверном проеме, и даже слабые вибрации не бежали по ней от всех физических стараний Анны Сергеевны.

С обратной же стороны двери, на свободе, собрался консилиум из подошедшего на шум трудовика, физрука, военрука, по-прежнему державшего в руках автомат, директора и завхоза, которого этот самый директор приволок с собой. При этом выходило, что вся мужская половина преподавательского состава школы теперь в полном объеме присутствовала здесь, перед дверью. Женская же половина преподавательского состава, не в пример более многочисленная, будучи к громким взрывам еще не приученной, нервно вздрагивая и косясь по сторонам, почла за лучшее уйти из школы по срочным делам, сказавшись, что дела эти совершенно безотлагательные и промедлений не терпят. Разбежались, в общем, пугливые училки кто куда, из женщин на всю школу оставив разве что несчастную Анну Сергеевну, ставшую теперь заложницей собственного кабинета.

Мужской коллектив, вооруженный вопросом «Что тут вообще происходит?!» и заношенным автоматом АК‐47 из учебных пособий военрука, не имея права разбегаться по домам, как все прочие англичанки, исторички, химички и иже с ними, сгрудился у злополучного столярного изделия и, почесывая в затылках, решал сложную задачу по освобождению престарелой русички. Задачка выглядела отнюдь не простой, поскольку, как уже говорилось, дверь вместе с замком даже в исправном состоянии могла сдержать три нашествия Батыя, а теперь, будучи немного взорванной изнутри, легко могла остановить атаку танков Гудериана.

Трудовик, отлучившись на пару минут в свои мастерские, вернулся со здоровенной монтировкой в руках и попытался было отжать ею дверь, сообщив мужскому консилиуму: «Я так завсегда дома делаю…» Целых десять минут упорный преподаватель трудового воспитания старался отогнуть дверь, подсовывая жало металлического ломика в самые разные места, но все было тщетно. Плодами изнурительных телодвижений стали всего лишь две маленькие щепки, отколотые от дверного косяка, и здоровенный кусок красочной брони, отстреливший от угла двери и угодивший трудовику в лоб. В конце концов, погнув монтировку и потянув мышцы спины, трудовик сдался и ушел курить, потому как: «Ну ее на хрен!!!» И кого или что он имел в виду под этим «ну ее», дверь, не сдвинувшуюся ни на миллиметр, или Анну Сергеевну, считавшую, что на той стороне над ней издеваются, и по этой причине увеличившую и громкость, и разнообразность угроз и педагогических наущений, сказать было сложно.

Не желая углубляться в хитросплетения мыслительных процессов трудовика, военрук Петрович в обнимку с физруком, как ни странно, тоже Петровичем (парни оба здоровенные и фактурные), попытались вышибить дверь с разбегу, долбанув в нее молодецкими ударами своих мощных тел. Отойдя от двери метра на три и встав другу к другу лицом, на счет: «Раз, два, три!» – Петровичи ринулись к ней, выставив вперед свои атлетические плечи. Физрук левое, а военрук, соответственно, правое. Баба-а-а-ах! Дверь содрогнулась, как от взрыва час назад, а по школе повторно разнеслось гулкое и долго гуляющее по коридорам эхо титанического удара. Несчастная Анна Сергеевна, заинтересовавшаяся было происходящим на свободе, в этот момент малость приумолкла и припала ухом к двери, чтоб получше расслышать, что эти скверные мальчишки там за дверью против нее замышляют. Припала – и в момент встречи Петровичей с дверью Анна Сергеевна стала седьмым человеком в истории школы, который на себе испытал физическое воздействие акустических волн, проходящих в твердой среде и замкнутом пространстве. Вибрирующий «бумц» так крепко треснул по ее плотно прижатой к двери голове, что в сознании Анны Сергеевны в один миг что-то перещелкнуло с «минуса» на «плюс», и она решила, что теперь «гадкие мальчишки» ломятся к ней в дверь, а вовсе не как раньше – на волю ее не выпускают. Будучи отброшенной от двери силой акустического удара, она выставила перед собой обе руки для обороны и принялась кричать: «Немедленно прекратите хулиганить!», «Нечего тут ломиться!» и «Никого не впущу, пока не сдадите сочинения!». Военрук с физруком, понимая, что они отнюдь не хулиганят, а напротив, доброе дело сделать пытаются и долгов по несданным сочинениям у них уже лет двадцать как нету, свои попытки выноса двери продолжили. После третьего таранного наскока военрук вывихнул плечо, а физрук сильно ударился головой, и их решимость вышибить дверь собственными телесами сошла на нет. Повторив произнесенное до этого трудовиком: «Ну ее на хрен…», физрук так же пошел покурить, а военрук присел на подоконник и стал вправлять плечо на его законное место.

Завхоз с директором, наблюдая за происходящим молча и сохраняя стоическое спокойствие, по завершении наскоков физрука с военруком на дверь вынесли безапелляционный вердикт: «Не. Плохо так. Не выйдет ничего. Топором тут надо…» Завхоз пошел было за топором, но по пути встретил возвращавшихся с перекура трудовика с физруком, и траектория движения всех троих изменилась, склонив их стопы в сторону отдельно стоящего здания школьных мастерских. Все трое вернулись к злополучной двери никак не раньше чем через сорок пять минут изрядно попахивающие алкоголем, выпитым ими исключительно во имя успокоения нервов и за то, чтоб «не болеть». Топор они, как ни странно, не забыли и принесли его с собой.

В течение этого неполного часа в ожидании их возвращения оставшиеся у двери директор и военрук, ни на минуту не прекращая мыслить, пытались найти еще какие-либо варианты решения нахлынувшей невзгоды. Директор действовал по устоявшейся привычке бюрократа и предлагал либо милицию вызвать, либо в ГорОНО жалобу написать, а военрук предлагал либо «Сжечь ее к чертовой бабушке!», либо вышибить клин клином, а именно – подорвать дверь более мощным зарядом. Противотанковой миной, к примеру. Милицию и ГорОНО во избежание широкой общественной огласки решили не привлекать, а методы военрука директор посчитал не просто вредными, но и опасными. Ну, во‐первых, вместе с дверью наверняка сгорела бы и вся школа, и тогда без милиции и ГорОНО точно было бы не обойтись, а во‐вторых, применение противотанковой мины, конечно же, открыло бы путь в кабинет № 8, но врыв такой мощности наверняка отправил бы и без того намучавшуюся Анну Сергеевну на свидание с той самой чертовой бабушкой, а ей, Анне Сергеевне, даже невзирая на ее преклонный возраст, все-таки еще рановато. На этой глубокой мысли оба задумались и в такой мыслительной нирване замерли, обретя покой сердец и тишину мыслей. И только Анна Сергеевна, не ведающая своего счастья невстречи с противотанковой миной, из недр кабинета № 8 уже слабеющим голосом то требовала принести ей дневник, то отправляла кого-то за родителями.

В конечном счете уже ближе к вечеру на сцену явились трое посыльных и внесли на сцену топор, за которым они некогда и отправлялись. Ну а далее на то, чтоб, меняясь поочередно, вырубить замок из двери, у четырех мужчин ушло еще порядка полутора часов. Ну вот ведь умели же в прежние времена двери и замки делать! Директор, будучи руководителем высшего звена, топором, конечно же, не орудовал, но непосредственное руководство осуществлял, распоряжения выдавая и глубокомысленные замечания в сторону дровосеков отпуская. Покрикивал и командовал то есть.

Ближе к ночи Анна Сергеевна была-таки вызволена на свободу. Оглушенная взрывом капсюля и грохотом топора, ошарашенная чередой искрометно ярких событий, выпавших в этот день на ее бедную голову, она уже плохо понимала что-либо в происходящем и плохо ориентировалась в пространстве. Глаза ее закатились так глубоко, что казалось, будто бы они смотрят внутрь головы, а губы еле слышно шептали: «У-у-у-у, хулиганы!» Голова ее мерно раскачивалась в нервном треморе, и она худеньким, сморщенным пальчиком грозила в сторону вызволивших ее мужчин, по всей видимости полагая, что это как раз и есть те самые «хулиганы» и «мерзкие мальчишки». Весь мужской коллектив спасателей, убедившись, что Анна Сергеевна находится в полном здравии и бодром расположении духа, за исключением директора, ушел к трудовику допивать лекарство от нервов и стресса. А директор пошел к себе в кабинет обзванивать родителей «пресвятой шестерки» с требованием завтра же с утра прибыть к нему для разбирательств. У него, директора, ни на одну минуту не возникло сомнений в том, кто же такое вообще сотворить мог. Только эти шестеро!

Поскольку, как вы в этом убедитесь в других историях про этих славных парней, ничего экстраординарного в таком событии ни для кого не было, разборки директора с родителями заняли не больше одного-единственного часа. Коллегиально порешив, кто чинит дверь, а кто белит потолок в холле, родителей отпустили восвояси с горьким пониманием того, что вскоре наверняка придется увидеться вновь. Возраст ребятишек еще позволял им быть выдранными отеческими ремнями, и потому всем шестерым некоторое, достаточно непродолжительное время сидеть на попах было весьма неудобно. Но один из них, который мне все эти истории в наше время, собственно, и поведал, как-то сказал мне: «Да ну, за дверь – это ерунда! Вот за туалетный танк куда как больнее было!»

Ну а в школе той история эта со временем забылась. Дверь починили. Вставили в нее свежую доску, новенький замок врезали и свежей краской выкрасили. И стоит она там и поныне, монументальностью своей восхищает и, настежь по первому требованию распахиваясь, ребятишек к знаниям ведет.

Эпизод 2. No pasaran!

Для понимания всей трагичности следующей истории, друзья мои, нам необходимо погрузиться в небольшой гигиенический экскурс по частной жизни шестнадцатигородцев. В самую, так сказать, пучину процессов пищеварения и оборотную сторону физиологической жизнедеятельности человечества. И пусть простят меня эстеты, но без утонченного флера и сомнительного амбре эту историю ну никак не рассказать.

Итак…

Топология возведенных построек в Шестнадцатом, как я уже и рассказывал, хаосом своего расположения на карте города напоминала взболтанную смесь сумасшествия Сальвадора Дали с результатами работы упорных муравьев, строивших свой муравейник в состоянии жуткого похмелья. Такое торжество буйных красок, разнообразие кривых линий и зигзагов, а также полное отсутствие архитектурной гармонии мир видел лишь еще в одном только месте – на московской Хитровке времен Дядюшки Гиляя[1]. Немножечко ровными фасады домовладений выглядели исключительно вдоль главной дороги, ведущей через весь Шестнадцатый к выезду из города. Временами казалось, что стены домов, выходящие к этой самой дороге, строили, равняясь исключительно на электрические провода, растянутые по столбам, убегающим за город в сторону сельской местности. Там же, где по нелепой случайности столб с проводами либо сам наклонялся, либо волею монтажников электросетей был поставлен не в ряд с остальными, фасады домов первой линии делали точно такой же элегантный зигзаг, в точности повторяя собой вектор движения электронов. Впрочем, буйная растительность, заполнявшая собой пустое пространство между фасадами домов и главной дорогой, вполне скрывала эту странность геометрической дисфункции, проявленной строителями.

Все остальное, что крылось за первой линией благопристойности, строилось по наитию и просто потому, что «вот тут есть еще немножечко земли…». Благодаря такой непритязательности и полному небрежению в реализации градостроительного плана, за первыми линиями домов в Шестнадцатом творился истинный Шанхай времен правления Зеленой банды. Говорят, что на этих кривых улочках и в мрачных тупиках однажды видели даже парочку китайских кули с деревянными рикшами на велосипедных колесах. Бегут себе, понимаешь, узкоглазые труженики транспортной сферы, тележки, поклажей разнообразной загруженные, за собой прут и на родном мандаринском наречии последние новости громко и радостно обсуждают. При этом география улочек, закоулков, тупиков и дорожек между дворами менялась с завидной периодичностью по той причине, что захват соседской и уж тем более муниципальной землицы путем переноса своего забора метра на полтора не считался чем-то особенно зазорным и приносил владельцу забора лишь пользу в виде десяти-пятнадцати дополнительных квадратных метров вожделенной земельной собственности. Я уверен, что известный всем Минотавр очень быстро заплутал бы в этих настоящих, не чета его критским, лабиринтах и через шесть дней бесплодных блужданий по Шестнадцатому в поисках выхода из него уселся бы в пыль и стал бы проситься домой, размазывая слезы по щекам, фальцетом жалуясь на свою тяжелую жизнь заблудшего полубыка.

Ну так вот… Суть моего гигиенического отступления как раз в том, что во всем этом многообразии строений и хитросплетений улиц, закоулков, тропинок и просто тупиков Шестнадцатого городка не хватало одной неприметной, но исключительно существенной вещи – городской канализации. Водопровод, что удивительно, был практически у каждого, а вот канализации не было как явления! Совсем не было. Вопрос отхожих мест решался каждым домовладельцем самостоятельно, и комфортность таких специальных мест, возведенных практически в каждом дворе и дворике, зависела исключительно от фантазии и умения такого домовладельца рыть глубокие ямы и строить вокруг них глухие стены. Желательно с крышей и без широких щелей. Самые разные «объекты эМ/Жо» можно было лицезреть во дворах Шестнадцатого. От капитальных кирпичных строений, украшенных изнутри подобно французскому Лувру, с монументальной дверью, запирающейся на врезной замок (на замок в своем собственном дворе, Карл!), до покосившихся кабинок из обзольной доски и кривого горбыля, продуваемых всеми ветрами и несущими в себе риски простудных заболеваний даже в теплые зимы того южного города, с сердечком, старательно вырезанным на покосившейся двери.

Временами городская администрация в своей неустанной заботе о жителях Шестнадцатого, вспомнив о том, что они все-таки существуют и у них есть физиологические потребности, возводила такой объект на какой-нибудь стихийной поляне между домами Шестнадцатого, и объект становился общественным с общественным же правом его использования по прямому назначению. Строилась эта муниципальная собственность, как правило, из добротного кирпича, с тяжелыми деревянными дверьми и укрывалась надежной шиферной крышей, уложенной на толстенные деревянные стропила. Кабинки на четыре, а то и на все шесть. Обслуживался такой объект постоянной ассенизаторской бригадой, и в общем-то гигиена такого отхожего места если и вызывала некоторые вопросы, то уж совершенно точно не критические. Местные жители, не желавшие застраивать собственные участки дурно пахнущими строениями и периодически связываться с их опустошением, с радостью и благодарностью принимали такой дар городской власти и пользовались такими объектами часто и усердно.

Заканчивая живописание такой недвусмысленной темы, скажу, что интересующий нас объект был построен городскими властями в Шестнадцатом на полянке между восемью домами, имел шесть кабинок и был местом отдохновения как минимум двух десятков местных жителей, в этих домах проживающих. Дома и сама полянка находились в южной оконечности Шестнадцатого, практически знаменуя собой его географическое окончание, и случайных прохожих либо активного транспортного движения на этой полянке не было. По какой-то необъяснимой причине из кирпича объект был возведен всего наполовину, до пояса, так сказать, а вторая, верхняя его половина была деревянной, сколоченной из толстенных, хорошо подогнанных досок, с такой же надежной деревянной крышей, покрытой выцветшим на солнце шифером. Вот, собственно, вокруг этого-то строения и развернулось эпохальное событие, к которому я вас, товарищи дорогие, и подвожу. Для общего удобства изложения и чтоб банальному туалету всякий раз новый эпитет не подбирать, дальше я буду называть его просто Домиком.

Итак…

Прельщаясь географической отдаленностью и тишиной этой самой полянки, а также оттого, что один из них в одном из прилегающих домов как раз и проживал, наша шестерка баламутов частенько проводила здесь свой досуг, что со временем и решило судьбу Домика. Тут еще крайне важно сказать, немного отклонившись от линии судьбы Домика, что хотя раскопки боеприпасов по местам дислокации воинских частей, конечно же, пополняли их и без того изрядный запас промышленно-произведенного арсенала, но и собственноручно произведенными взрывоопасными веществами и предметами парни не чурались никогда. Вы сейчас поймете, к чему это я…

Членом упоминаемой шестерки был интересный парнишка по имени Олег, носящий странное прозвище Хохол. Странное потому, что выглядел Олег как закопченный таджик, вылезший из угольной шахты после трех смен ударной добычи каменного угля. То есть чернее Олега уже начинались негры. Но при всем при этом у Олега была украинская фамилия! А ларчик этот совершенно просто открывался. Мама Олега, удивительно красивая украинская девушка, вышла замуж за хорошего узбекского парня, и при «создании» Олега гены Средней Азии не просто победили, но разнесли в пух и прах любые украинские или вообще какие-либо славянские корни. По этой причине Олег, если судить по его внешнему виду, был больше Закиром или, допустим, Хамзой, и при первом взгляде на него на ум приходили такие уважаемые фамилии, как, допустим, Ташболтаев, Нуриахметов или Абдулаев, но никак не та, которую он носил, заканчивающаяся на протяжную южнорусскую «О». А почему «О», спросите вы? А потому, что случилось однажды неприятное, и мама Олега развелась с его папой, присвоив уже народившемуся тогда Олегу свою девичью фамилию, полученную ею от собственных украинских родителей где-то под Черниговом. Так что абсолютно аутентичный для Узбекистана парень, будучи однажды переведенным из другой школы в школу № 1 и присоединившийся к нашим героям в четвертом классе, быстро и безапелляционно получил то самое прозвище Хохол, с каковым и провел все школьные годы до самого последнего звонка.

Наш Хохол, являясь уникальным продуктом смешения диаметральных этнических групп, как тому и положено в генетике, обладал не только исключительным здоровьем и физической силой, но еще и очень светлым умом, пытливость которого и подвела всех в последующем под туалетный монастырь. Насмотревшись героических фильмов о Великой Отечественной войне, Хохол, сопереживая всему увиденному и гордясь нашей великой Родиной, все-таки малость засомневался, что простой бутылкой с каким-то там «коктейлем Молотова» можно спалить огромный фашистский танк. Засомневался и на общее обсуждение шестеренки этот сложный вопрос вынес. Коллективные дебаты о том, насколько такое возможно, продолжались несколько дней и на самом пике жаркой дискуссии привели однажды к одному разбитому носу и двум обидным пенделям. И вот, исключительно во избежание дальнейших кровопролитий и с целью практического подтверждения академических теорий киношников тому же Хохлу было поручено найти состав этого самого коктейля, дабы эмпирическим путем и лично убедиться в его состоятельности. Дабы на практике, понимаешь, убедиться в том, что он действительно горюч и настоящий танк от него на самом деле мог немножечко пострадать и сгореть дотла. За сим и разошлись в разные стороны, а Хохол, почесывая ушибленный нос, отправился на поиски нового багажа знаний.

Вот вы только оцените, друзья мои, пытливость и старание ребятишек того времени! Ведь Интернета в то время не было и в помине. И не только в Шестнадцатом Интернета не было, нет, его же тогда практически нигде не было. Ну, может быть, не совсем «нигде», может быть, и был кусочек в Мичиганском университете, но там же всего несколько компов между собой толстенными проводами связаны были и скромные единички да нолики в познавательных целях друг другу пересылали. Никаких тебе «взрослых» киношек, ютюберов полоумных, сетей социальных и халявного программного обеспечения! То же мне – Интернет, недоразумение одно, а не Интернет. И я вам больше скажу, не то чтобы Интернет, что такое компьютер, парни наши тогда знали исключительно по фантастическим рассказам и представляли его себе неким необъятным шифоньером с мигающими лампочками и вещающим железным басом о загруженных программах. Так что ринуться в пучину Всемирной сети и отыскать там нужный химический состав за каких-нибудь полторы минуты по понятным причинам Хохол не мог. До Ленинской библиотеки, где такое сокровенное знание наверняка в бумажном виде хранилось, ему было чуть больше четырех тысяч километров, а в доступной всей шестеренке школьной библиотеке из полезных книжек по интересующей теме можно было разве что «Денискины рассказы» получить.

Но ведь нашел же! Нарыл-таки, естествоиспытатель любознательный, информацию о составе этого жгучего коктейля, столь чудесно палившего фашистские танки! Где он эту чрезвычайно важную и захватывающе интересную информацию взял, остается загадкой, но факт есть факт – нашел. Явившись на очередное сборище сотоварищей, Хохол внес в ареопаг листочек, вырванный из собственной тетрадки, где прилежным почерком, со всем тщанием и старанием, всего в три строчки был выписан рецепт приготовления противотанковой бутылки. Простота состава вожделенного коктейля удивила всех. Банальный керосин, поваренная соль и что-то там еще из вполне доступного в любое время любому пацану. Так себе состав, несложный вовсе. Ну а раз несложный, так отчего бы его в реальной жизни не воплотить? Тем более что буковки, на листочек Хохлом старательно выписанные, всей остроты вопроса «сгорит или не сгорит» так и не снимали, по-прежнему лишь теорией, на бумагу изложенной, оставаясь. Быстро распределившись по признаку того, кто что ищет и тащит на сборочную линию, шестеро разбежались в поисках ингредиентов, предвкушая в скором времени новые познания и опыт.

Из-за несложного состава изделия назад, добыв все необходимое в количестве, способном один противотанковый полк вооружить, сбежались быстро. Пустых бутылок в наличии было больше двух десятков, а уж жидких и сыпучих ингредиентов хватило бы на отражение атаки целой танковой армии, будь она хоть трижды авиацией и пехотой поддержана. Правда, сверившись с каракулями Хохла в тетрадном листе, выяснили, что забыли о тряпках, которые должны были служить запалами коктейльной бутылки. Конечно, можно было кому-нибудь шустро сбегать домой и принести престарелой ветоши или даже можно было потихоньку умыкнуть половую тряпку, которая наверняка у входных дверей близлежащего дома лежит и своей участи дожидается, но тратить время и энергию посчитали излишним. Вопрос решили быстро и элегантно, просто порвав на длинные ленточки хлопчатобумажную, уже изрядно выгоревшую на солнце футболку того же Хохла. Да он, собственно, и не возражал. На улице было жарко, и без футболки ему было гораздо комфортнее.

И вот оно чудо! Два десятка бутылок, установленных в ряд, масляно поблескивают своим горючим содержимым. Из горлышек торчат жгуты бывшей футболки Хохла, и весь этот арсенал из-за жары в сорок градусов на всю округу керосином густо воняет. Очень сильно воняет. Шестеро подрывников-любителей, закончив со сборкой противотанкового оружия имени народного комиссара иностранных дел СССР, замерли в тишине, благоговейно любуясь жирным поблескиванием зеленого огнеопасного стекла. И вот что я у вас спрошу, дорогие мои товарищи: окажись вы посреди Сахары в жаркий полдень и без зонтика, заблудившись в барханах еще четыре дня назад, и поднеси вам в тот момент запотевшую кружечку пивка, допустим, стали бы вы долго на нее смотреть и просто вожделеть, представляя, насколько та кружечка во влажности своей прекрасна? В-о-о-о-о-т! Не стали бы. Совершенно точно не стали бы, а в три больших глотка ту кружечку славную до самого дна осушили бы, несказанное удовольствие при этом получив. Потому вы должны понимать, что всем шестерым просто так смотреть на стройный ряд потенциальных боеприпасов было настолько же тяжело, как и вам тогда в пустыне непросто было – тяжко и невыносимо. Двенадцать умелых ручек сами и автоматически тянулись к вожделенным бутылкам, а в мозгу у каждого, в той его части, которая за воображение отвечает, уже вовсю полыхал вражеский танк, скатившись в огромную воронку и уронив ствол орудия долу. Славная картина безоговорочной победы советского оружия, непреклонной решимости того же советского воина и глубокого знания органической химии! Всех шестерых потряхивало в нервном ожидании будущего сражения. Дело осталось за малым – нужен был танк.

Танк… Т-э-э-э-кс…