Боярышниковый лес E-Book

Мейв Бинчи

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: The Big Book
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 413

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Ирландская писательница и журналистка Мейв Бинчи (1940–2012) хорошо известна не только на своей родине, но и во всем мире. Перу Бинчи, помимо рассказов, принадлежит более полутора десятков романов, ее книги неизменно становились бестселлерами и не раз получали престижные международные премии. В 1970-х годах Бинчи опубликовала три сборника рассказов, и довольно успешно, но настоящая слава пришла к ней после выхода первого романа «Зажги свечу» (1982). «Боярышниковый лес», написанный в 2006 году, получил самые теплые отзывы читателей и критиков. На окраине ирландского городка Россмор растет Боярышниковый лес, где бьет источник Святой Анны. Одни уверяют, что это место обладает чудесной силой, другие считают его фетишем, вокруг которого насаждаются нелепые суеверия. Ходят слухи, что скоро вокруг города протянут трассу, а значит, придется выкорчевать лес и уничтожить источник. Но ведь люди из поколения в поколение приходили сюда, чтобы поделиться своими мечтами и страхами... Несомненно, горожане только выиграют от строительства новой дороги, но не потеряется ли при этом что-то неизмеримо более ценное, чем современный комфорт? Когда приходится делать выбор между добрыми традициями и обещаниями будущего, страсти в Россморе разгораются не на шутку... Книга выходит в новом переводе.

Leseprobe

16+

Maeve Binchy

WHITETHORN WOODS

Copyright © Maeve Binchy, 2006

All rights reserved

Перевод с английского Татьяны Савушкиной

Оформление обложки Ильи Кучмы

Ранее роман издавался под названием «Ключи от рая».

Бинчи М.

Боярышниковый лес : роман / Мейв Бинчи ; пер. с англ. Т. Савушкиной. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. — (The Big Book).

ISBN 978-5-389-26307-9

Ирландская писательница и журналистка Мейв Бинчи (1940–2012) хорошо известна не только на своей родине, но и во всем мире. Перу Бинчи, помимо рассказов, принадлежит более полутора десятков романов, ее книги неизменно становились бестселлерами и не раз получали престижные международные премии. В 1970-х годах Бинчи опубликовала три сборника рассказов, и довольно успешно, но настоящая слава пришла к ней после выхода первого романа «Зажги свечу» (1982).

«Боярышниковый лес», написанный в 2006 году, получил самые теплые отзывы читателей и критиков.

На окраине ирландского городка Россмор растет Боярышниковый лес, где бьет источник Святой Анны. Одни уверяют, что это место обладает чудесной силой, другие считают его фетишем, вокруг которого насаждаются нелепые суеверия. Ходят слухи, что скоро вокруг города протянут трассу, а значит, придется выкорчевать лес и уничтожить источник. Но ведь люди из поколения в поколение приходили сюда, чтобы поделиться своими мечтами и страхами... Несомненно, горожане только выиграют от строительства новой дороги, но не потеряется ли при этом что-то неизмеримо более ценное, чем современный комфорт? Когда приходится делать выбор между добрыми традициями и обещаниями будущего, страсти в Россморе разгораются не на шутку...

Книга выходит в новом переводе.

© Т. А. Савушкина, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024Издательство Азбука®

Дорогому Гордону.

Спасибо тебе за прекрасную и счастливую совместную жизнь

ГЛАВА 1

Дорога, лес, источник 1

Отец Брайан Флинн, помощник приходского священника при храме Святого Августина в Россморе, ненавидел День святой Анны с неожиданным для служителя католической церкви пылом. Впрочем, насколько ему было известно, он являлся единственным священником в мире, имевшим в своем приходе полноводный источник Святой Анны. Эта святыня сомнительного происхождения была местом, где прихожане собирались, чтобы попросить у матери Девы Марии заступничества в делах самых разнообразных, но большей частью свойства личного, глубоко интимного. В тех сферах жизни, куда недотепе-священнику ход был заказан. Ну не мог он, к примеру, подыскать жениха или мужа, а потом благословить брак потомством.

Рим, по своему обыкновению, хранил досадное молчание насчет источника.

«Похоже, перестраховываются, — мрачно размышлял отец Флинн. — Они там, понятно, довольны, что в Ирландии, где светские настроения усиливаются все больше, сохранился еще хоть какой-то религиозный обычай, так что неодобрение высказывать не станут. Только вот разве сам Рим не поспешил заявить, что языческим ритуалам и суевериям нет места в лоне Церкви Христовой? Загадка, как говаривал Джимми, славный молодой доктор из городка Дун, лежащего в нескольких милях от Россмора. По его словам, в медицине дела обстоят точно так же: когда постановление нужно — не дождешься, а когда нет — получите и распишитесь».

На церемонию, которая проводилась каждый год 26 июля, люди съезжались отовсюду, чтобы помолиться и украсить источник венками и цветами. Отца Флинна неизменно просили выступить с небольшой речью, и эта повинность приносила ему страшные мучения. Не мог же он сказать собравшимся: то, как сотни человек настойчиво пробиваются в глубину пещеры посреди Боярышникового леса, стремясь к облупившемуся изваянию у старого источника, до крайности напоминает идолопоклонство.

Из его изысканий следовало, что о святой Анне и ее супруге святом Иоакиме толком ничего не известно. Весьма вероятно, что в преданиях она заняла место ветхозаветной Анны, которая считалась бесплодной, но впоследствии родила Самуила. Какими бы еще деяниями святая Анна ни отличилась за свою жизнь двухтысячелетней давности, она определенно, вне всякого сомнения, не бывала в ирландском Россморе, не избирала подходящее место в лесной чаще и не создавала там неиссякаемый священный источник.

Уж об этом-то можно было судить вполне уверенно.

Но попробуйте только заикнуться о подобном перед местными — беды не оберетесь. Вот он и теребил ежегодно розарий1, бормоча молитву, что не могла задеть ничьих чувств, а также давал короткое пастырское наставление о благоволении, терпимости и доброте к ближнему, которое большей частью пропускалось мимо ушей.

Отцу Флинну частенько думалось, что у него и без святой Анны, существовала она на самом деле или нет, забот предостаточно. Вся семья с растущим беспокойством наблюдала за ухудшением здоровья матери. Уже близился тот день, когда ей нельзя будет жить одной. Его сестра Джуди написала, что Брайан, может, и дал обет безбрачия, выбрав для себя одинокую жизнь, она на такой расклад совершенно точно не соглашалась. На работе все либо женаты, либо голубые. В брачные агентства, как выяснилось, обращаются одни психопаты, а на вечерних курсах можно познакомиться только с унылыми неудачниками. Так что она планирует заглянуть к россморскому источнику и попросить святую Анну посодействовать.

Его брат Эдди оставил жену Китти и четверых детей, чтобы найти себя. Брайан отправился на поиски Эдди, — оказалось, тот нашел себя в уютной компании Наоми, девицы на двадцать лет моложе брошенной супруги, — и не услышал ни слова благодарности за проявленное беспокойство.

— То, что ты у нас не мужик, не значит, что остальным тоже надо соблюдать целибат, — рассмеялся Эдди в лицо брату.

На Брайана Флинна навалилась чудовищная усталость. Вообще-то, он вполне нормальный мужчина. Женщины ему, конечно, нравятся, но он заключил с церковью определенное соглашение. И на данный момент правила гласят, что раз уж он выбрал священство, то нельзя ни жениться, ни заводить детей — никакой обычной добропорядочной семейной жизни.

Отец Флинн всегда говорил себе, что этот запрет когда-нибудь отменят. Даже Ватикан не сможет спокойно смотреть на то, сколько священников слагают сан из-за требования, придуманного не Богом, а Человеком. При жизни Иисуса все апостолы были женаты, правила изменили куда позднее.

Вдобавок все эти скандалы, сотрясающие католическую церковь, несомненно, вынудят даже тяжелых на подъем кардиналов-консерваторов признать, что двадцать первый век требует пересмотра некоторых устоев.

Церковь и ее служители теперь не пользовались безотчетным уважением людей.

Даже близко.

В священники сейчас почти не шли. Восемь лет назад во всей епархии были рукоположены лишь двое: Брайан Флинн и Джеймс О’Коннор. При этом Джеймс О’Коннор оставил служение, поскольку его возмутило то, что пожилого священника, злоупотреблявшего своим положением, защищали и покрывали, чтобы он избежал порицания или наказания за содеянное.

Брайан Флинн еще держался, но из последних сил.

Мать его уже не помнила, брат презирал, а теперь и сестра Джуди готовилась отправиться сюда из самого Лондона, чтобы приложиться к растрескавшемуся языческому святилищу, и размышляла, не окажется ли задумка успешнее, если она приедет на День святой Анны.

Отец Флинн служил под началом каноника Кэссиди — пожилого и мягкого нрава приходского священника, который все время хвалил молодого помощника за добросовестную работу.

— Брайан, я тут протяну, сколько смогу, а там, глядишь, и твой возраст уже позволит принять приход, — часто говаривал каноник Кэссиди.

Намерения у него были самые добрые. Уж очень ему хотелось уберечь своего помощника от унижения: вдруг через голову отца Флинна назначат нового настоятеля, заносчивого и придирчивого. Правда, временами Брайан Флинн задавался вопросом: может, лучше не вмешиваться в естественный ход событий и поторопить каноника Кэссиди с переездом в дом престарелых для священнослужителей, чтобы прислали кого-то, почти без разницы кого, для помощи в приходских делах?

Нельзя не признать, что со времен его юности церкви изрядно обезлюдели. Однако даже немногочисленных прихожан все равно требовалось крестить, причащать, исповедовать, венчать и провожать в последний путь.

Хотя порой, как летом, когда к нему в помощники приехал один польский священник, Брайан Флинн думал, что, может, было бы легче управляться одному. Тот священник в прошлом году больше месяца просидел над венками для святой Анны и ее источника.

Некоторое время назад отец Флинн посетил среднюю школу Святой Иты, где поинтересовался, не хочет ли кто-нибудь из учениц стать монахиней, когда вырастет. Отнюдь не праздный вопрос для маленьких девочек, учащихся в католической школе. Однако те были озадачены. Похоже, никто не понимал, о чем он спрашивает.

Потом одна из девочек сообразила:

— В смысле, как в фильме «Действуй, сестра!»?

Отец Флинн почувствовал, что основы его мира пошатнулись.

Иногда, проснувшись поутру, он представлял себе долгий день впереди — какой-то мутный, бестолковый. И все же дела не ждали, поэтому он принимал душ, стараясь пригладить рыжие волосы, которые вечно торчали непослушными вихрами, потом готовил для каноника Кэссиди чашку чая с молоком и тост с медом на завтрак.

Старик всегда благодарил его столь сердечно, что отец Флинн с удовлетворением чувствовал: его действительно ценят. Он раздвигал шторы и взбивал подушки, жизнерадостно отзываясь о погоде за окном. Затем отправлялся в церковь, где служил обедню для неуклонно сокращающегося числа прихожан, после чего заглядывал к матери, до дрожи в коленках переживая, в каком состоянии застанет ее сегодня.

Она же, по своему обыкновению, сидела за кухонным столом, потерянная и отстраненная. Он, как всегда, объяснял, что он ее сын, священник в местном приходе, а потом готовил матери завтрак из овсянки и одного вареного яйца. Затем с тяжелым сердцем проходил по Касл-стрит до газетного магазинчика Вонючки Слэттери, где покупал две газеты: одну для каноника, другую для себя. Процесс покупки обычно сопровождался интеллектуальным спором с Вонючкой либо о свободе воли, либо о предопределении, либо о том, как так выходит, что любящий Господь допускает существование цунами или массового голода. Когда Брайан Флинн возвращался в дом священника, латыш Язеп, который ухаживал за каноником Кэссиди, успевал помочь тому встать, умыться и одеться. Кровать была застелена, а сам каноник чинно сидел, ожидая газету. Позднее Язеп неспешно прогуливался со стариком до церкви Святого Августина, где тот, закрыв глаза, молился.

Каноник Кэссиди любил обедать супом. Иногда Язеп водил немощного, согбенного возрастом священника в кафе, но чаще всего — к себе, где его жена Анна наливала старику тарелку чего-нибудь домашнего, а каноник учил ее каким-нибудь новым английским словам и выражениям.

Его крайне интересовала родина Язепа и Анны. Он постоянно просил показать ему фотографии Риги, отмечая, какой же это все-таки красивый город. У Язепа имелось еще три места работы: он наводил порядок в газетном магазинчике Вонючки Слэттери, забирал полотенца из парикмахерской Фабиана и относил в прачечную самообслуживания «Майская роза», где сам их и стирал, а также трижды в неделю ездил на автобусе к Ноланам — помогал Недди Нолану ухаживать за отцом.

Анна тоже трудилась не на одной работе: начищала латунные накладки на дверях банка и на нескольких конторских зданиях, имевших массивные, важного вида вывески; мыла посуду в гостиничных кухнях в суетное время завтрака; распаковывала цветы, которые привозили флористам с рынка, и расставляла их по большим ведрам с водой. Язеп с Анной были потрясены материальным достатком и возможностями, которые обрели в Ирландии. Семейная пара могла накопить здесь целое состояние!

Латыши рассказали канонику Кэссиди о том, что составили план, рассчитанный на пять лет. Они откладывали на покупку магазинчика в предместьях Риги.

— Может, как-нибудь приедете к нам погостить? — говорил Язеп.

— Я лучше погляжу на вас с небес и благословлю ваш труд, — невозмутимо отвечал каноник, предполагая, что на том свете все сложится для него самым благополучным образом.

Временами отец Флинн ему завидовал.

Старик по-прежнему жил в простом и понятном мире — там, где священник был лицом важным и уважаемым, а на любой вопрос обязательно имелся ответ. Во времена каноника Кэссиди священнику за день приходилось переделывать уйму дел. Часов в сутках не хватало. Присутствие служителя церкви на каждом значимом событии в жизни прихожан было желанным, естественным и необходимым. А сегодня нужно ждать, пока тебя позовут. Если канонику Кэссиди не требовалось предупреждения или приглашения, чтобы явиться в любой дом в своем приходе, то отцу Флинну пришлось научиться сдержанности. В современной Ирландии, даже в таком городе, как Россмор, мало кто обрадуется, завидев у себя на пороге человека в сутане.

Вот поэтому у шагавшего по Касл-стрит Брайана Флинна имелся план из полудесятка пунктов. Ему предстояло встретиться с семьей поляков, чтобы договориться о крещении их близнецов в следующую субботу. Родители поинтересовались, можно ли провести обряд у источника. Отец Флинн постарался сдержать раздражение. Нет, крещение состоится в купели в церкви Святого Августина.

Затем он отправился в тюрьму. Один из заключенных попросил о встрече. Эйдан Райан всегда любил помахать кулаками, и его жена наконец нарушила многолетнее молчание, признавшись, что он бил и ее. Мужчина не выказывал ни сожаления, ни раскаяния — ему хотелось лишь поделиться с кем-нибудь путаной историей о том, что жена сама во всем виновата, ведь она много лет назад продала их ребенка случайному прохожему.

Отец Флинн приехал преподать причастие в дом престарелых под Россмором с нелепым названием «Папоротник и вереск». Его владелица посчитала, что не дело в Ирландии, стране с таким культурным многообразием, натыкаться на каждой вывеске на имя очередного святого. В доме престарелых ему словно бы обрадовались и продемонстрировали успехи в садоводстве. В былые времена всеми подобными учреждениями заведовала церковь, но местная хозяйка Поппи, похоже, справлялась более чем достойно.

Для поездок у отца Флинна имелась старая потрепанная машинёнка. В самом Россморе он ею почти не пользовался из-за ужасных пробок и невозможности отыскать место для парковки. Ходили слухи, что вокруг города планируют построить большую объездную дорогу — широкую, пригодную для тяжелых грузовиков. Мнения местных на сей счет уже разделились. Одни говорили, что это добьет город, другие утверждали, что таким образом Россмор, наоборот, начнет возрождаться.

Дальше по плану отец Флинн должен был навестить Ноланов.

К семейству Нолан он относился с большой теплотой. Старик Марти отличался деятельным нравом и имел в запасе множество историй из прошлого; о своей покойнице-жене говорил как о живой и любил рассказывать отцу Флинну о чудесном исцелении, дарованном супруге источником Святой Анны, благодаря чему та благополучно прожила еще двадцать четыре года. Что сын Марти, человек весьма достойный, что невестка Клэр, казалось, всегда были рады отцу Флинну, который несколько лет назад прислуживал канонику во время их венчания.

Клэр, учительница в школе Святой Иты, рассказала священнику, что там только и разговоров как о новой трассе, которую протянут неподалеку от Россмора. Собственно, она даже попросила своих учеников подготовить доклад на эту тему. Самым примечательным во всей истории было вот какое обстоятельство: судя по слухам и догадкам, дорога пройдет в непосредственной близости от дома Ноланов, прямо через их владения.

— Разве вам не полагаются крупные выплаты в том случае, если трасса и вправду пройдет по вашей земле? — воодушевленно уточнил отец Флинн.

Приятно было видеть, как хорошим людям воздается при жизни.

— Что вы, отец, по нашей земле мы бы ее никогда не пустили, — отозвался Марти Нолан. — Ни за что на свете.

Отец Флинн удивился. Обычно мелкие фермеры разве что не молятся о таком подарке с небес. О свалившейся нежданно-негаданно кругленькой сумме.

— Понимаете, если дорогу соберутся протянуть здесь, значит строителям придется выкорчевать Боярышниковый лес, — пояснил Недди Нолан.

— А значит, и уничтожить источник Святой Анны, — подхватила Клэр.

Не было нужды упоминать, что именно этот источник продлил жизнь ее покойной свекрови на целую четверть века. Это подразумевалось само собой.

Отец Флинн забрался в свою машинёнку с тяжелым сердцем. Похоже, этот дурацкий источник только обострит раскол в городе. Разговоров о нем еще прибавится, все станут обсуждать его ценность, высказывать свои «за» и «против». Глубоко вздохнув, он подумал, как было бы хорошо пригнать бульдозеры и за одну ночь избавиться от источника. Ах, сколько бы проблем это решило!

Потом отец Флинн направился проведать свою невестку Китти. Он старался навещать ее не реже раза в неделю — просто чтобы показать, что не вся семья от нее отвернулась. Только Эдди.

Китти находилась в нелучшей форме и встретила его неприветливо:

— Есть, наверное, хочешь?

Брайан Флинн оглядел неубранную кухню: после завтрака остались грязные тарелки, на стульях разбросаны детские вещи, повсюду хлам. Гостей здесь не ждали.

— Нет, я не голоден, — ответил он, ища, куда бы сесть.

— Да уж, ел бы ты лучше поменьше. Видать, тебя прихожане как свинью на убой кормят — немудрено, что раздобрел.

Брайан Флинн задумался: неужели Китти всегда была такой желчной? Что-то он не мог припомнить. Может, на нее так повлиял уход Эдди к юной и соблазнительной Наоми?

— Я заезжал к матери, — осторожно признался он.

— Она что-нибудь сказала?

— Увы, почти ничего, да и в том, что говорила, смысла особого не было, — устало выдохнул мужчина.

Однако у Китти он сочувствия не вызвал.

— Брайан, ну не ждешь ли ты, что я буду над ней слезы лить? Пока она еще соображала, всегда считала меня недостойной своего расчудесного сыночка Эдди, так что пусть теперь сидит и сама со всем разбирается. Я так думаю, — произнесла Китти с каменным выражением лица.

Волосы ее были спутаны, а на кофте темнели пятна.

На долю секунды отец Флинн ощутил легкое сочувствие к брату. Если ты мог выбрать любую женщину, как это, по-видимому, обстояло с Эдди, Наоми представлялась куда более удобным и интересным вариантом. Но потом он напомнил себе о долге, обете и детях и выбросил из головы подобные мысли.

— Мама скоро уже не сможет обойтись без посторонней помощи, Китти. Вот я и подумываю дом ее продать, а саму устроить в приют.

— Я никогда ни на что в этом доме и не рассчитывала, — по мне, так давай действуй.

— Я поговорю с Эдди и Джуди, спрошу, что они думают, — сказал он.

— Джуди? Ох, да неужели ее светлость соблаговолит поднять трубку в этом своем Лондоне?

— Она приедет сюда, в Россмор, через пару недель, — пояснил отец Флинн.

— Пусть даже не думает здесь останавливаться. — Китти по-хозяйски огляделась. — Этот дом мой, он все, что у меня есть, и я не позволю семейке Эдди тут квартировать.

— Нет, что ты, мне и в голову не приходило, что она решит... э-э-э... тебя потеснить. — Отец Флинн надеялся, в его запинке не угадывался намек на то, что Джуди никогда бы не стала гостить в подобном месте.

— Так где же она тогда остановится? Не у тебя же с каноником.

— Нет, полагаю, в одной из гостиниц.

— Ну, леди Джуди, в отличие от нас, может себе позволить такую роскошь, — фыркнула Китти.

— Я подумывал о «Папоротнике и вереске» для матери. Был там сегодня: все постояльцы выглядят очень довольными.

— Это же протестантский приют, Брайан. Священник не может отправить родную мать туда, где кругом одни протестанты. Что скажут люди?

— Никакой он не протестантский, Китти, — мягко возразил отец Флинн. — В нем принимают последователей всех конфессий и неверующих тоже.

— Невелика разница, — огрызнулась Китти.

— Ошибаешься. Я поехал туда причастить желающих. На следующей неделе там открывают крыло для больных Альцгеймером. Я подумал, может, кто-то из вас захочет сам съездить и осмотреться... — Его голос выдавал накопившуюся усталость.

Китти смягчилась:

— Ты неплохой человек, Брайан, сам по себе неплохой. Такая уж тяжелая жизнь пошла: священников нынче совсем не уважают.

Он знал, что с ее стороны это было своеобразным проявлением сочувствия.

— Есть и те, кто уважает, хотя бы немного, — заметил с бледной улыбкой Брайан Флинн и поднялся, собираясь прощаться.

— Почему еще не бросил? — спросила она, подходя к двери.

— Потому что сам на это подрядился, подписался — как ни назови — и изредка могу оказаться чем-то полезным, — с грустным лицом произнес он.

— Как бы то ни было, я всегда рада тебя видеть, — сказала начисто лишенная обаяния Китти Флинн, недвусмысленно намекая: она, пожалуй, единственный человек в Россморе, испытывающий хотя бы некое подобие радости при виде его.

Отец Флинн пообещал Лилли Райан связаться с ней и рассказать, как идут дела в тюрьме у ее мужа Эйдана. Она все еще любила Эйдана и нередко жалела, что свидетельствовала против него в суде. Но тогда это казалось единственным выходом: побои стали настолько жестокими, что она угодила в больницу, а ведь у нее было трое детей.

Настроение отца Флинна не подходило для беседы с Лилли Райан, но когда его настроение имело значение? Он въехал на ее улочку.

Младший из ее детей, Донал, учился в выпускном классе местной католической школы. Дома его не будет.

— Как чудесно, отец, что на вас всегда можно положиться!

Лилли очень обрадовалась, увидев его. Пусть хороших новостей он и не принес, самую малость утешало то, что его хотя бы считают надежным. Эта кухня совсем не походила на ту, где он был только недавно. На подоконнике стояли цветы, медные сковороды и кастрюли сверкали, в углу приютился письменный столик, где Лилли составляла кроссворды, что давало ей небольшой заработок, — везде царил порядок.

Она принесла тарелку с песочным печеньем.

— Лучше не стоит, — с сожалением отказался отец Флинн. — Мне вот только сегодня говорили, что я жирный как свинья.

— Вот уж глупости, — отмахнулась Лилли. — Лишний раз по лесу пройдетесь, и все. Скажите лучше, как он там?

Призвав на помощь весь свой такт, отец Флинн попытался вычленить из утренней встречи с Эйданом Райаном хоть что-нибудь, что принесло бы пусть каплю утешения жене, которую муж сначала избивал, а теперь отказывался даже видеть. Жене, которую он всерьез подозревал в продаже их первенца случайному прохожему.

Отец Флинн как-то просмотрел газетные вырезки двадцатилетней давности о похищении в городе маленькой дочки Райанов из детской коляски, оставленной у магазина.

Девочку так и не нашли. Ни живой, ни мертвой.

Благодаря набору шаблонных фраз — Господь-де милостив, грядущее никому не ведомо, будет день — будет пища — отцу Флинну удалось поддерживать разговор в оптимистичном тоне.

— Вы верите в святую Анну? — неожиданно, сбивая весь настрой, спросила Лилли.

— Ну... да... то есть, разумеется, верю в реальность ее существования и прочее... — начал он с показным воодушевлением, гадая, к чему она клонит.

— А в то, что она там, у источника, вправду нас слушает, верите? — настойчиво продолжала женщина.

— Все относительно, Лилли. В смысле, источник уже много веков место особо почитаемое, и уже одно это наделяет его некоторой силой. Ну и конечно, святая Анна пребывает на небесах и, как и все наши святые заступники...

— Не трудитесь, отец. Я тоже не верю в источник, — оборвала его Лилли. — Но я ходила туда на прошлой неделе и, честно говоря, была поражена. То, что в наше с вами время туда стекается столько людей, не может не удивлять.

Отец Флинн быстро изобразил на лице приятное изумление. Вышло не очень убедительно.

— Понимаю, отец, сама раньше так думала. Знаете, я наведываюсь туда каждый год в день рождения Терезы. Моя доченька исчезла задолго до того, как вы появились у нас в приходе. Так вот, обычно ничего особенного я не чувствовала, но на прошлой неделе все почему-то ощущалось иначе. Показалось, будто святая Анна на самом деле меня слушает. Я рассказала обо всех бедах, которые посыпались после похищения, о том, что бедный Эйдан так и не оправился от случившегося. Но самое главное — я попросила дать знак, что с Терезой все хорошо, где бы она ни была. Я, наверное, все снесу, мне бы только поверить, что дочка счастлива где-то там.

Отец Флинн молча смотрел на женщину, не находя слов, чтобы выразить свое участие.

— Я хоть и знаю, отец, что людям вечно какая-то чушь видится — то статуи у них двигаются, то образа́ разговаривают, но у источника и впрямь что-то творилось, отец, точно говорю.

Он по-прежнему не мог подобрать слов, только кивал в знак того, чтобы она продолжала.

— Там было человек двадцать, и все со своими историями. Одна женщина в полный голос просила: «Прошу, святая Анна, сделай так, чтобы он не охладел еще больше, чтобы не ушел...» Любой мог ее услышать и узнать, что у нее за горе. Но никто нарочно не прислушивался. Каждый думал о своем. И тут вдруг у меня возникло странное чувство, что с Терезой все хорошо, что пару лет назад она с размахом отпраздновала двадцать первый день рождения, что она здорова и счастлива. Словно святая Анна шепнула, что переживать больше не о чем. Я и сама осознаю, отец, как это звучит, но мне полегчало. Что тут плохого?

Жалею только, что бедного Эйдана там не было, когда святая Анна сказала эти слова, или произнесла их мысленно, или вложила их в мою голову — что бы она ни сделала. Они бы успокоили его душу.

Отец Флинн рассыпался в заверениях о неисповедимости путей Господних, даже Шекспира припомнил, мол, есть многое в природе, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам2. Затем покинул маленький домик и поехал к Боярышниковому лесу.

Пока он шел по лесу, с ним успели поздороваться прохожие, выгуливающие собак, и бегуны трусцой в спортивных костюмах, занятые той самой физической активностью, которой, по мнению невестки, явно не хватало в его жизни. Женщины катили перед собой детские коляски, и отец Флинн время от времени останавливался, чтобы полюбоваться на младенцев. Когда натыкаешься на коляску с ребенком, говаривал каноник, мало что выручит лучше игривого «А кто тут у нас?». Подходит малышам любого пола и позволяет не напрягать слабую на имена память. Люди сами всё подскажут, ну а ты подхватывай: «Что за славный мальчуган!» или «Какая чудесная малышка!».

Отцу Флинну встретился Кахал Чамберс, управляющий местным банком, который сказал, что пришел в лес немного проветрить голову.

Беднягу осаждали желающие взять кредит на покупку земли в этих краях, чтобы потом, когда будет получено разрешение на строительство дороги, продать участок втридорога. Чамберс не мог решить, что делать. В правлении заявили, что ему тут, на месте, должно быть виднее, что из всей этой истории выйдет. Только с чего, спрашивается, ему должно быть виднее?

Чамберс добавил, что Майлз Барри, городской поверенный, оказался ровно в такой же незавидной ситуации. К нему уже обратились три разных клиента с просьбой сделать Ноланам предложение о покупке находящегося в их собственности маленького земельного участка. Это же алчность в чистом виде, корысть и рвачество, и больше ничего.

Отец Флинн ответил, что ему ново и отрадно повстречать банкира, который мыслит такими категориями, Кахал же сказал, что в правлении думают совсем иначе.

Вонючка Слэттери, который выгуливал двух своих борзых, подошел поглумиться над отцом Флинном.

— Надо же, отец, заявились сюда к языческому источнику в надежде, что древние боги сделают то, что церкви нынче не под силу, — с издевкой обратился он к священнику.

Обе поджарые борзые нервно тряслись, будто бы заразившись хозяйским раздражением.

— Тут ты прав, Вонючка, никогда не любил сложностей, — процедил сквозь зубы отец Флинн.

Нацепив на лицо улыбку, он перетерпел несколько минут, потребовавшихся Вонючке, чтобы излить всю скопившуюся к священнику неприязнь и повести своих дрожащих псов дальше.

Отец Флинн тоже проследовал вперед. Лицо его было мрачно: он впервые направлялся к источнику Святой Анны по собственной воле. Оказываясь здесь по долгу службы, он всегда испытывал недовольство пополам со смущением, но никому об этом не говорил.

Дорогу к источнику отмечали несколько деревянных указателей, вырезанных за много лет набожными местными, а сам он находился в большом скалистом гроте. Внутри было сыро и холодно, с дальнего свода сбегал ручеек и, извиваясь, стекал в углубление в полу; в грязи под ногами стояли лужицы — верующие, зачерпывая старым железным ковшом воду, проливали ее.

Будний день. Утро. Он подумал, что здесь не должно быть людно.

Кусты боярышника у грота оказались украшены, да-да, отец Флинн не смог подобрать другого слова, без преувеличения — украшены лоскутками ткани, записками и ленточками.

Там были медальоны и обереги, некоторые в пластике или целлофане.

Были и просьбы к святой о заступничестве, об исполнении желаний, а иногда благодарности за оказанное благоволение.

«Он уже три месяца не пьет, святая Анна, благодарю тебя и молю укрепить его...»

«Муж дочери хочет признать их брак недействительным, если она в ближайшее время не забеременеет...»

«Я боюсь идти к врачу, но уже кашляю кровью. Святая Анна, пожалуйста, попроси Господа нашего, чтобы со мной все обошлось. Пусть у меня окажется просто какая-нибудь нестрашная инфекция...»

Отец Флинн стоял и читал эти записки, и его лицо все больше багровело.

И подобное творится в двадцать первом веке в обществе, которое стало уже почти совсем светским! Откуда только берутся все эти суеверия? Может, сюда ходит лишь старшее поколение? Этакий возврат к временам, когда все было проще? Но многие из тех, с кем он встретился даже за сегодняшнее утро, люди молодые, и при этом они верят в волшебные силы источника. Да его собственная сестра собирается приехать из самой Англии, чтобы вымолить здесь мужа, а молодая польская пара хочет крестить тут детей! Лилли Райан сорок с небольшим, а между тем женщина убеждена: она слышала, как статуя сказала, что у ее давно пропавшей дочери все хорошо.

Это выше его понимания.

Он вошел в грот, где люди пооставляли костыли и трости; кто-то даже положил очки как символ надежды на то, что он излечится и сможет обходиться без них. Были там и пинетки с носочками... Как знак чего? Желания стать родителями? Мечты об исцелении больного младенца?

А в тени — это высоченное изваяние святой Анны.

Статую из года в год подкрашивали и освежали: щечки-яблочки становились все розовее, коричневый покров все темнее, а волосы, выглядывающие из-под кремового чепца, все светлее.

Если бы святая Анна существовала в действительности, она была бы темноволосой женщиной небольшого роста откуда-то с территории современных Палестины и Израиля. И определенно не походила бы на персонаж из ирландской рекламы плавленого сыра.

И тем не менее на коленях перед источником стояли совершенно обычные люди. Здесь они обретали несравнимо больше того, что когда-либо могли получить в россморской церкви Святого Августина.

Отрезвляющая и удручающая мысль.

Статуя смотрела вниз ничего не выражающим стеклянным взглядом — к некоторому облегчению отца Флинна. Начни он воображать себе, будто она обращается к нему лично, растерял бы остатки решимости.

Но, странное дело, хотя святая с ним и не заговорила, отец Флинн ощутил непреодолимый порыв самому к ней обратиться. Он посмотрел на юное расстроенное личико дочери Майлза Барри: девушке, к великому огорчению отца, не удалось поступить на юридический факультет. О чем, интересно, она могла молиться с закрытыми глазами и крайне сосредоточенным видом?

Он заметил Джейн, воплощение элегантности и по совместительству сестру Поппи — заведующей домом престарелых. Джейн, которая, похоже, была в образце высокой моды — так показалось даже неискушенному отцу Флинну, — что-то беззвучно говорила статуе. Еще здесь обнаружился молодой человек, торговавший органическими овощами на рынке. Его губы тоже шевелились безмолвно.

Когда отец Флинн бросил последний взгляд на совершенно неподобающее, по его мнению, изображение матери Иисуса, ему захотелось спросить у святой Анны через ее изваяние, слышит ли она хотя бы какие-нибудь из обращенных к ней молитв, отвечает ли на них. И как поступает, если просьбы двух человек идут вразрез друг с другом?

Но подобный ход мыслей ведет к пустым фантазиям. И помешательству. Он не собирается им предаваться.

Отец Флинн вышел из грота, касаясь рукой его стен — сырых, исцарапанных посланиями. Прошел мимо кустов боярышника, густо разросшихся у входа, кустов, которые никто не прореживал, чтобы освободить дорогу, потому что они казались неотделимыми от чаяний, молитв и просьб столь многих людей.

К старой деревянной калитке и то была приколота записка:

«Святая Анна, услышь мой голос».

Эти голоса раздавались вокруг отца Флинна почти явственно. Много лет они звали, просили, заклинали. И в их хоре зазвучала его собственная короткая молитва:

— Прошу, дозволь мне услышать голоса пришедших к тебе и узнать, кто эти люди. Если я способен свершить здесь хоть какое-то благо, дозволь мне узнать, что они говорят и в чем нуждаются, и помочь им...

ГЛАВА 2

Самый острый нож на полке

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

НЕДДИ

Я слышал, как люди говорят обо мне: «А-а-а, Недди. Не самого он острого ума...» Вот только я никогда и не хотел быть самого острого ума. Как-то давно у нас в кухне завелся острый нож, так все говорили о нем только с опаской.

«Убери острый нож на полку, пока дети себе ничего не отрезали», — просила мама, а папа предупреждал: «Всегда клади острый нож лезвием к стенке, а рукоятью к себе, чтобы на него никто не напоролся». Оба они жили в мучительном ожидании, что случится страшное и наша кухня окажется залита кровью.

Честно говоря, я тот острый нож жалел. Он же был не виноват, что пугает людей, — его таким сделали. Но я никому об этом не рассказывал, а то опять бы заговорили, что я простофиля.

Меня все так и звали — Недди Простофиля.

А все потому, что я не смог вынести писк мышонка, угодившего в мышеловку, и не удержался от слез, когда к нашему дому выскочила лиса, затравленная охотниками; увидев глаза несущегося со всех лап зверька, я отогнал его в сторону Боярышникового леса. Понятно, почему парни решили, что я простофиля, но, как по мне, мышонок не просился родиться в кладовке вместо чистого поля, где бы он тихо-мирно жил, пока не превратился в солидную старую мышь. А чудесная рыжая лисичка ну никак не могла настолько досадить всем тем собакам, лошадям и людям в красном, чтобы они с бешеной яростью мчались за ней во весь опор.

Вот только быстро и толково объяснять такие вещи у меня не выходит, потому чаще всего я и не берусь. Да от Недди Простофили никто многого и не ждет, так что меня особо не донимают.

Я думал, что, когда вырасту, все изменится. Взрослые не переживают и не расстраиваются по пустякам. Я был уверен, что и со мной так выйдет, но взрослеть, кажется, не спешил.

Когда мне было семнадцать, мы взяли фургон и всей толпой — я, мой брат Кит и его приятели — поехали на танцы за озера (а это довольно далеко от Россмора), и там оказалась одна девушка. Она выглядела совсем иначе, чем все остальные девушки: те надели платья на тонких бретельках, а она — толстый свитер под горло и юбку. А еще она была в очках, с непослушными пушистыми волосами, и, похоже, с ней никто не хотел танцевать.

Поэтому ее пригласил я, а когда танец закончился, она пожала плечами:

— Ну вот, разок сегодня я все же потанцевала.

Тогда я пригласил ее еще раз, а потом еще и, когда вечер подошел к концу, объявил:

— Нора, сегодня ты потанцевала четырнадцать раз.

— Наверное, ты захочешь меня проводить?

— Проводить? — переспросил я.

— Ну, подвезти, — бесцветным голосом уточнила Нора, покорно озвучивая цену, которую была готова заплатить за четырнадцать приглашений на танец.

Я объяснил, что мы живем по другую сторону озер, под Россмором, и домой поедем все вместе. На фургоне.

Было неясно, обрадовалась она или расстроилась.

В фургоне на меня обрушился град насмешек.

— Наш Недди влюбился, — распевали ребята до самого дома.

Четыре месяца спустя стало не до песен: у нас на пороге объявилась Нора в компании своего родителя, чтобы сообщить, будто бы я являюсь отцом ее будущего ребенка.

Меня как обухом по голове ударили.

В глаза Нора не смотрела, стояла, потупив взгляд в пол. Я видел только ее макушку. Грустные, распушившиеся кудерьки перманента. Меня захлестнула волна жалости к ней. И жалость стала еще острее, когда на Нору с отцом разом насели все мои братья во главе с Китом.

Совершенно исключено, сказали они, Недди наедине с Норой и десяти секунд не пробыл. У них тому сотня свидетелей. Они вызовут домой каноника Кэссиди, тот Недди хорошо знает и поручится за него. Раскрасневшись, братья спорили с отцом Норы и клялись, что, когда затаскивали меня в фургон, я девушку даже не поцеловал на прощание. Что это первостатейное разводилово.

— Я никогда еще не занимался любовью, — признался я отцу Норы, — но, если бы занимался и Нора бы забеременела, я бы ни за что не стал увиливать от ответственности и посчитал за честь жениться на вашей дочери, но дело в том, что... ничего этого не было.

И по какой-то причине мне все поверили. Все до одного. И ситуация разрешилась.

А бедная Нора подняла свое красное, заплаканное лицо и посмотрела на меня сквозь толстые линзы очков:

— Прости меня, Недди.

Я так и не узнал, что с ней случилось.

Кто-то однажды проговорился, что во всей этой истории был виноват ее дед, но, поскольку он распоряжался семейными деньгами, к ответу его не призвали. Я так и не узнал, родила ли Нора ребенка и кто его воспитывал. Ее семья жила в такой дали от Россмора, что расспросить было попросту некого. А моя семья проявлений любопытства на этот счет не приветствовала.

В выражениях родственники не стеснялись.

— Вот нахалка, — возмущалась мама.

— Собралась своего ублюдка на нашего Недди повесить, — не отставала бабушка.

— Еще чего, даже наш Недди Простофиля не запал бы на эту козу драную, — негодовал отец.

А у меня ком в горле вставал при мысли о бедной девушке, которая с такой гордостью сказала, что все же раз за вечер потанцевала, а потом предложила мне себя в качестве унизительной благодарности за такую роскошь, как четырнадцать танцев.

Все это было очень грустно.

Вскоре после случившегося я уехал из Россмора и перебрался в Англию, в Лондон, чтобы работать на стройке вместе со старшим братом Китом. Он подыскал неплохую квартиру прямо над магазином: там уже набралось трое жильцов, и я стал четвертым. Ни чистотой, ни ухоженностью квартира не отличалась, но располагалась поблизости от станции метро, а для Лондона это было самое главное.

Поначалу я лишь заваривал чай и разносил что нужно по стройплощадке. Там были в ходу настолько старые кружки, надтреснутые и выщербленные, что я с первой же зарплаты отправился на рынок и купил десяток прекрасных новых. Парней слегка удивило, что я мыл кружки так тщательно, да к тому же обзавелся молочником и сахарницей.

— А Недди-то у нас джентльмен хоть куда, — говорили они обо мне.

Я в таких случаях никогда до конца не уверен, похвала мне досталась или издевка. Наверное, второе. Впрочем, это не важно.

Так вот, на стройке был заведен такой порядок: в каждый шестой мусорный бак закидывали вовсе не мусор, а мешки с цементом, кирпичи или запасные инструменты. Судя по всему, была тут некая система, договоренность, но мне о ней ничего не сообщили, ну и я, понятное дело, прорабу на это указал, мол, вроде материалы хорошие, а их на выброс. Думал, доброе дело сделаю.

Как бы не так.

Вышло совсем наоборот.

И больше всех разозлился Кит. На следующий день он сказал мне сидеть дома.

— Меня же выгонят, если не появлюсь на работе, — распереживался я.

— А если появишься, парни с тебя шкуру спустят, — сквозь зубы процедил Кит.

С ним было лучше не спорить.

— И что мне тут весь день делать? — спросил я.

Кит всегда знал, что и кому нужно делать. Но не в этот раз.

— Господи, да не знаю я, Недди, займись какой-нибудь хренью, приберись, что ли. Да что угодно делай. Только на стройку не лезь.

Остальные со мной вообще не разговаривали, из чего я понял, насколько серьезной была вся эта история с мусорным баком. Я задумался. Дела складывались не так благополучно, как я рассчитывал.

Я-то планировал скопить в Лондоне побольше денег. Чтобы потом отправить маму отдохнуть, а папе купить добротное пальто с кожаной отделкой. А теперь мне велели не ходить на работу.

Сказано было: «Приберись». А чем? У нас ничего для уборки не водилось: ни чистящих средств для раковины или ванны, ни полироли для мебели, ни стирального порошка для постельного белья. Да и на руках у меня было всего-навсего девять английских фунтов.

Тогда в голову пришла одна мыслишка, и я спустился в магазин на первом этаже, где круглосуточно трудилось семейство Патель.

Там я набрал кучу чистящих средств и взял банку белой краски — в общей сложности на десять фунтов — и, сложив все в коробку, обратился к мистеру Пателю:

— Если бы я, скажем, прибрался у вас во дворе — подмел бы его, составил коробки с ящиками друг на друга... Вы бы согласились отдать мне все это в счет платы за работу?

Он посмотрел на меня задумчиво, словно подсчитывая в голове объем и стоимость предлагаемых услуг.

— А может, ты бы и витрину заодно вымыл? — решил поторговаться он.

— Не вопрос, мистер Патель, — ответил я с широкой улыбкой.

Неожиданно мистер Патель медленно улыбнулся в ответ.

Потом я направился в прачечную, где предложил покрасить дверь — та выглядела довольно потертой.

— Сколько ты хочешь? — Миссис Прайс, которая там заправляла и, поговаривали, имела много друзей мужского пола, знала, как в этом мире дела делаются.

— Две стирки и сушку.

На том и договорились.

Когда Кит с парнями вернулись со стройки, они глазам не поверили.

Постели были застланы свежим бельем, старый линолеум на полу блестел, а стальная раковина сверкала чистотой. Я еще и шкафчики подновил в кухне и ванной.

Я рассказал ребятам, что могу выполнить еще кое-какие поручения Пателей и они дадут мне средство, которое восстановит эмалевое покрытие ванны. А в прачечной еще много всего требует покраски, так что мы сможем постирать там кучу вещей — рубашек, джинсов, да чего угодно, — я сам буду относить и забирать одежду, раз уж на стройку все равно пока не хожу.

Теперь, когда парни, вроде бы оттаяв, любовались прибранной и похорошевшей квартирой, я решился спросить, что там с прорабом. Остыл?

— Похоже на то, — ответил Кит. — Не верит, что ты бы заложил меня, собственного брата! Я ему объяснил, что никто среди нас ничем подобным заниматься бы не стал, — мы все точно ни при чем. Виноватых нужно искать в другом месте. Вот он и ищет.

— Думаешь, найдет? — загорелся я.

Прямо как в детективе каком-то.

Парни в замешательстве переглянулись. Повисла тишина.

— Вряд ли, — наконец отмер Кит.

— Так я смогу выйти на работу на следующей неделе? — уточнил я.

Опять тишина.

— Знаешь, ты здесь отлично постарался, Недди, квартиру теперь не узнать, может, вот чем тебе нужно заниматься? Что скажешь?

Я очень расстроился. Думал, будем ходить на работу вместе, как настоящая команда.

— А на что мне тогда жить, как скопить на взнос за дом без работы? — тихо спросил я.

Кит наклонился вперед и заговорил со мной как мужчина с мужчиной:

— Думаю, нам стоит считать себя компанией, Недди, а ты можешь быть нашим управляющим.

— Управляющим? — ошеломленно переспросил я.

— Ну да, будешь готовить нам завтрак, собирать обед на работу и поддерживать здесь все в лучшем виде. Еще, конечно, заниматься финансами, носить за нас деньги на почту. Так ты здорово облегчишь нам жизнь, а мы скинемся тебе на зарплату. Что думаете, парни? Хорошая чистая квартира — даже гостей сможем приглашать, когда Недди тут развернется.

Все единодушно решили, что это прекрасная идея, и Кит сбегал за жареной рыбой с картошкой фри, чтобы отпраздновать мою новую должность управляющего.

Работа в целом была отличная и куда более понятная, чем на стройке, потому что я сам все планировал и точно знал, что нужно сделать. Я рассказал обо всем в очередном письме домой — я писал родителям каждую неделю, — думал, папа с мамой будут довольны. А они только распереживались, как бы Кит со своей компанией не сели мне на шею и не завалили поручениями.

«Ты у меня такой милый, добрый мальчик, Недди, — писала мама, — а в жизни нужно обязательно уметь постоять за себя. Пообещай, что не будешь забывать об этом, ладно?»

Но на самом деле работа оказалась совсем нетрудной, потому что люди относились ко мне по-доброму и я все успевал. Приготовив плотный горячий завтрак, я отводил детей четы Патель в школу. Затем открывал прачечную, так как миссис Прайс, у которой водилось много друзей-мужчин, ранние подъемы недолюбливала.

Потом я возвращался к Пателям, помогал им расставлять товары на полках и выносил мусор на помойку. После этого я брался за нашу квартиру и наводил там порядок, а еще каждый день старался придумать что-нибудь новенькое — прибить очередную полку или прибраться в телевизионной мастерской в обмен на подержанный телевизор. Позже Кит подобрал видеомагнитофон, который выпал из грузовика, но не разбился, так что в гостиной у нас теперь было что-то вроде собственного кинотеатра.

Я забирал детей Пателей из школы и закупал продукты для Кристины, пожилой гречанки, которая сшила нам за это занавески.

А еще я каждый год заказывал билеты в Ирландию. Мы с Китом ездили домой, на маленькую ферму под Россмором, чтобы повидаться с семьей.

В Россморе постоянно что-то менялось, городок рос и расширялся. Даже пустили автобус, который доезжал до нашего поворота. Никаких слухов о бедняжке Норе и ее положении до меня не доходило, а расспрашивать о ней Кит отсоветовал.

Я всегда старался что-то починить у родителей за две недели, которые мы проводили на ферме. Все-таки Кит пропадал на танцах и ничего не замечал, а дом ветшал: где-то нужно было подкрасить, где-то лишнюю полку прибить. Отец занимался скотом, ни времени, ни сил на это у него не оставалось.

Я предлагал Киту купить родителям хороший телевизор или, может, даже стиральную машину, но Кит сказал, что мы в деньгах не купаемся и не надо делать вид, будто в Лондоне мы зарабатываем миллионы: нам чужая зависть ни к чему.

Я всегда переживал за маму. Она никогда не отличалась крепким здоровьем, но любила говорить, что святая Анна подарила ей несколько дополнительных лет и она увидела, как выросли дети, за что очень благодарна. Как-то летом мне показалось, что мама выглядит чересчур болезненно, но она попросила не переживать за нее. Заверила, что все в порядке и что теперь стало полегче, потому как отец продал одно поле и часть стада и больше времени проводит дома — всегда есть кому заварить ей чашку чая. Единственное маму беспокоило, что будет с отцом, когда ее все-таки не станет.

А потом мы с Китом вернулись на мамины похороны.

Все наши друзья из Лондона прислали цветы, потому что я рассказывал им о маме. В городе говорили, что Кит, наверное, стал в Лондоне уважаемым человеком, раз у него столько друзей. На самом деле друзья были моими, но это не имело никакого значения.

Бедный отец стал похож на старого бассета. Когда он нас провожал, я заметил, что горе рассекло его лицо сеткой глубоких морщин.

— Присмотри за нашим Недди, — наставлял он Кита на вокзале.

Вообще-то, звучало это довольно странно, поскольку присматривал за всеми именно я.

— Мог бы и заплатить за нашу дорогу, не думаешь? — пробурчал Кит.

Но за дорогу заплатил я, так что это было не важно.

А потом за то, что я навел порядок во всех пристройках мистера Пателя и у него стало больше пространства для хранения товаров, чета Патель разрешила нам занять дополнительную комнату без увеличения арендной платы. Один из парней к тому времени съехал: завел девушку и у них закрутился серьезный роман. Так что в квартире нас теперь жило трое, и у каждого была своя комната.

Ребята время от времени приводили девушек домой, и те всегда оказывались милыми — оставались на завтрак и относились ко мне очень по-доброму.

Хлопот, честно говоря, хватало, время пролетело незаметно, и вот мне исполнилось тридцать семь. Сберегая понемногу в течение почти двадцати лет, накопил кругленькую сумму на счетах строительного общества. Ну, если откладывать сперва по двадцать фунтов в неделю, потом по тридцать, а потом и по пятьдесят, в итоге набежит солидный капитал.

Каждый год стоило немалых сил уговорить Кита съездить домой. Брат жаловался, что в Россморе чувствует себя как на кладбище. В один из наших приездов стало ясно, что со здоровьем у отца неважно. Он не починил загон для кур, и всех птиц утащила лисица. Не мог больше ходить на рынок и был вынужден ждать, пока к нему кто-нибудь не заглянет сам и не предложит свою цену за скот, — это просто разбивало папе сердце.

Он ушел в себя и запустил хозяйство. Я сказал Киту, что отец не может больше жить один. Кит ответил, что в дом престарелых тот ни за что не поедет. Как будто я бы отправил нашего отца в дом престарелых!

— Нет, — объяснил я, — я подумал, мне стоит остаться здесь. Буду присматривать за папой. С фермой попробую управиться.

— И приберешь к рукам все наше наследство? — с ужасом спросил Кит.

— Да нет же, Кит, попрошу кого-нибудь здесь все оценить, может Майлза Барри, городского поверенного, а потом отдам тебе с братьями вашу долю. Мне кажется, так будет по-честному.

— Собираешься жить тут с отцом? — Кит в изумлении открыл рот.

— Ну кому-то все равно придется, — объяснил я, — и потом, я, может, скоро женюсь, вот только найду хорошую девушку.

— Выкупишь дом? Отдашь нам нашу долю? Мечтай больше, — рассмеялся Кит.

Но я мог позволить себе его выкупить, что и сделал уже на следующий день. Отец был счастлив, а вот Кит ужасно недоволен.

Брат, по его словам, не имел никаких сбережений, а тут я, парень, который, по сути, ни дня в жизни не работал, запустил руку в карман и выудил из него достаточно, чтобы купить небольшую ферму с жилым домом. Вот так поворот!

— Почему ты говоришь, что я ни дня в жизни не работал? А как же должность управляющего?! — воскликнул я, донельзя расстроенный несправедливым упреком.

Кит, похоже, пропустил мои слова мимо ушей.

— Я был вашим управляющим! — настаивал я. Потому что говорил правду.

И управляющий из меня получился отличный. А как я квартиру обустроил! Да и деньги бы парням каждую неделю сберегал, как делал сам, если бы они только захотели. А так их средства клались на счета в почтовом отделении под кучей самых разных имен. Вроде бы из-за каких-то сложностей с отчетностью. Да и выцарапать у парней деньги в пятницу было невозможно: они то собирались прошвырнуться по клубам Западного Лондона, то пригласить девушку на свидание, то прикупить какой-нибудь классный прикид.

Мне удавалось откладывать, потому что я не пил. Одежду покупал в комиссионках, да и вообще так много работал, что просто не было времени куда-то ходить и тратить деньги, — вот я и накопил на дом.

Я терпеливо изложил это Киту, тщательно все растолковывая, чтобы у него не осталось вопросов, и наблюдая за выражением лица брата. Понял, что он больше не злится. Это было видно. Лицо его смягчилось и подобрело, как в ту ночь, когда он назначил меня управляющим. И сбегал за жареной рыбой с картошкой фри. Кит положил свою широкую ладонь на мою руку:

— Прости, Недди. Брякнул, не подумав. Конечно, ты был нашим управляющим, и к тому же отменным. Даже не знаю, как обойдемся без тебя, если решишь остаться здесь. Но зато мы неплохо разживемся с этого места, да еще будем уверены, что папа под присмотром. Одно это — как камень с плеч.

Я с облегчением улыбнулся. Все снова наладится.

— Знаешь, Недди, а вот с женитьбой, пожалуй, посложнее будет. Ты только не расстраивайся, если вдруг нелегко придется. Поди пойми этих женщин. Их не разберешь. Ты парень славный, но не самого острого ума и даже не представляешь, какие у них сегодня запросы, — тебе не потянуть.

Кит отнесся ко мне по-доброму, и я его поблагодарил, как всегда благодарю за советы, даже если ничего в них не понимаю. А после занялся поисками девушки, на которой бы мог жениться.

Я искал семь месяцев. А потом встретил Клэр.

Она работала учительницей. Мы познакомились в нашей приходской церкви на окраине Россмора на похоронах ее отца. Клэр показалась мне очень милой.

Все вокруг говорили, что мы не пара: слишком она умная.

Правда, отец ничего такого не говорил, потому что ему нравилось со мной жить и огорчать меня он не хотел. Я каждое утро готовил папе овсянку. Нанял работника, который ходил за несколькими нашими коровами, а цыплятами и утками занялся сам. Брал отца на прогулки в лес, чтобы его ноги сохраняли подвижность. Иногда он наведывался к источнику, чтобы поблагодарить святую Анну за дополнительные годы, которые они с мамой провели вместе. И я каждый день водил его в паб встретиться с друзьями, пропустить пинту пива и съесть горячий обед.

Отец часто говорил:

— Недди не такой уж и простофиля, как вам всем кажется...

Он считал, что мы с Клэр вполне друг другу подходим. Сказал, что мне следует потратиться на пару хороших рубашек и сделать приличную стрижку в салоне в Россморе. Подумать только, отец знал такие слова, как «салон».

Клэр мне сразу сказала, что настроена на карьеру. Она хотела продолжать преподавать — может, даже получится дослужиться до директора. Я ответил, что ничего не имею против. Я мог бы стать управляющим в семье и наводить дома порядок к ее приходу. А если, предположим — только предположим, — у нас появится ребенок, буду присматривать за ним, пока Клэр на работе. К моей радости, она сказала, что это звучит просто отлично и обещает весьма спокойную жизнь, — она будет счастлива стать моей женой.

Кит не смог приехать на свадьбу, потому что по какому-то недоразумению попал в Англии в тюрьму. Настоящих преступников так и не нашли. Снова.

Отец заметно окреп и стал лучше выглядеть. Все плохое самочувствие было оттого, что он ощущал себя одиноким и брошенным.

Мы пригласили опытного рабочего-строителя, договорились о цене, и тот прекрасно справился с задачей, разделив дом на две части. Теперь Клэр, когда переедет сюда после свадьбы, почувствует себя хозяйкой в собственном доме, а не в гостях у нас с отцом. Так будет лучше для всех.

Я пригласил отцовских друзей заглядывать к нам по вечерам. Купил большой телевизор, и всем понравилось смотреть по нему спортивные передачи.

Наша свадьба в Россморе прошла просто великолепно.

Официальную церемонию провел каноник Кэссиди, однако его новый помощник отец Флинн также принимал в ней самое деятельное участие. А празднование мы устроили в гостинице, где собравшиеся могли нас поздравить.

Отец сказал, что чувствует, будто его любимая супруга, исцеленная святой Анной, рядом и тоже хочет поздравить молодых. И что я лучший сын в мире и стану лучшим мужем, а когда придет время, то и лучшим отцом.

Я выступил коротко. Припомнил историю с ножом из детства и сказал, что, пусть я не самый острый нож на полке — хотелось дать всем понять: я знаю, что обо мне говорят, — зато самый удачливый. У меня есть все, о чем я мечтал в жизни, и больше мечтать не о чем.

Клэр попросила выслушать и ее. Она знала, что невесты обычно речей не произносят, но ей бы хотелось кое-чем поделиться.

Я понятия не имел, о чем она будет говорить.

Она поднялась, в своем красивом платье, перед всеми гостями и сказала, что полки завалены хоть и острыми, но старыми и ужасными ножами. Их так много, что она почти отчаялась и перестала даже смотреть в их сторону. А потом встретила меня, и вся ее жизнь перевернулась. Я оглядел просторный зал отеля и увидел, что гости, аплодируя и выкрикивая что-то одобрительное, почти плачут. Это был прямо-таки самый счастливый день в моей жизни...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЗОЛОТАЯ ЗВЕЗДОЧКА КЛЭР

Когда я училась в школе Святой Иты в Россморе, мне каждую неделю вручали золотую звездочку.

Однажды я простудилась, и ее получила другая девочка, моя подружка Гарриет Линч, а так она всегда доставалась мне.

Я обычно снимала ее со школьного сарафана в понедельник утром и клала на стол директора, а через час, когда в классах зачитывали списки награжденных, получала обратно.

Золотая звездочка присуждалась за хорошие отметки, примерное поведение и участие в школьной жизни — всё вместе. Одними лишь успехами в учебе ее заслужить не получилось бы. Нет, требовалось быть всесторонне развитой, гармоничной личностью. В глазах администрации.

Создать иллюзию таковой особого труда не представляло. Мне нравилось в школе. Приходила я рано, уходила поздно. Постоянно мелькала перед глазами и активно участвовала в школьной жизни. С моей семейкой где угодно станешь активничать, лишь бы поменьше находиться дома.

Тут не только моя мать была виновата. Не только она.

Раньше женщины вели себя совсем иначе. Они проглатывали буквально все, лишь бы не раскачивать семейную лодку, какой бы ненадежной и неприглядной эта лодка ни была. Любой муж лучше никакого, любые унижения лучше позора развода. Женщины ходили к источнику Святой Анны помолиться, чтобы жизнь наладилась, но сами ее наладить даже не пытались.

Из всей школы не только у меня дома было неблагополучно. Со мной училась еще одна бедняга — Нора, фамилии не помню, простая до глупости. Так вот, девчонку донимал собственный дед. Когда она залетела, сказала, что отец — какой-то парень, с которым она познакомилась на танцах, а тот вроде как собрал всех своих братцев и доказал, что наедине с ней не оставался. Тогда бедняге пришлось пойти к монахиням в приют — там она родила, но от ребенка отказалась, отдала на усыновление, а дед так и жил под одной крышей с остальной семьей. И все знали, что происходит. Все время. Но молчали.

Точно так же у нас дома все знали о дяде Найле. И тоже молчали.

Я поставила замок на дверь в свою комнату, и никто не спросил почему. Родственники прекрасно знали, что брат отца питает ко мне нездоровый интерес. Но ему принадлежала бо́льшая часть фермы, поэтому что они могли сделать?

Я часто просила Бога, чтобы дядя Найл оставил меня в покое. Но видимо, у Бога в те дни скапливалось слишком много дел или постоянно находились случаи, куда серьезнее моего. Тяжелее всего было осознавать, что в семье всё знали и ничего не делали. Знали, почему я выполняю домашнее задание в классе, опасаясь встретиться с дядей в пустом доме, и почему задерживаюсь в школе до тех пор, пока не буду уверена, что мама вернулась с работы на маслобойне, а отец — с поля, и что дома есть люди, которые меня защитят. Вроде как. Наверное.

Школьницей я чувствовала одновременно гордость и стыд. Гордость за то, что удавалось избегать грязных приставаний дяди. А стыд — за то, что семья не заботилась обо мне, а бросала в одиночку сражаться с тем, чего я сама толком не понимала.

Полагаю, это и заставило меня быстро повзрослеть. Сдав выпускные экзамены, я твердо заявила, что поступлю в университет далеко отсюда.

Мое решение было встречено с недовольством.

— И где нам взять деньги на твою учебу? — переживал отец.

Из-за денег он переживал всю жизнь, это был его самый страшный бич.

— Почему ты не можешь остаться дома, пойти на курсы секретарей и заботиться о сестре? — ожидаемо возмущалась мать.

О Джеральдине и впрямь надо было позаботиться. Перед отъездом обязательно предупрежу ее обо всем. Не попаду ли я в большом городе в дурную историю? Это спросил дядя Найл, хотя и он, и я, и родители знали, что здесь в дурную историю я попала бы куда быстрее, не закрывайся моя дверь на замок.

Но я была гораздо решительнее, чем думала семья.

И не по годам взрослой.

— Справлюсь, — пообещала я.

Найду работу, чтобы платить за жилье и учебу. Я девочка с золотой звездой. Всесторонне развитая личность. Для меня нет ничего невозможного.

И я справилась. За две недели до начала семестра поехала в Дублин и нашла квартиру, где жили еще три девушки. Устроилась на работу в кафе, которое открывалось рано утром на завтраки. Это было ужасно удобно, потому что к десяти, когда начинались лекции, я уже успевала и смену закончить, и плотно позавтракать. А по вечерам, с шести до десяти, я работала в пабе. С таким распорядком мне и деньги было тратить некогда, и весь день оставался свободен для учебы.

Из-за истории с дядей Найлом парнями я, в отличие от соседок, совсем не интересовалась, потому всю себя могла посвятить учебе. К концу первого курса я попала в пятерку самых успевающих студентов в группе, что стало для меня предметом особой гордости.

Наведываясь домой в Россмор, я никому об этом не рассказывала. Только сестре Джеральдине, поскольку хотела, чтобы она знала: при желании мы можем добиться всего, чего угодно.

Джеральдина думала, что я большая молодец; она рассказала, как смогла найти управу на дядю Найла. Теперь чуть что она во весь голос, так чтобы услышали все в доме, восклицала: «Ах, это вы, дядя Найл, помощь какая-то требуется?» — и он тут же тихонько исчезал. А однажды она при всех объявила, что собирается навесить огромный замок на свою дверь.

А потом, в середине второго курса университета, все пошло наперекосяк. У матери обнаружили рак. Сказали, неоперабельный. Отец справлялся с происходящим, напиваясь до беспамятства каждый вечер.

Джеральдина попросилась пожить к младшей сестре моей подружки Гарриет Линч, чтобы спокойно учиться и держаться подальше от дяди Найла. Дома ее защитить было некому.

Тем временем в Дублине нам повысили плату за квартиру. И здорово повысили. А я как раз познакомилась с Кено, который заправлял ночным клубом на одной из узеньких мощеных улочек столицы. Кено предложил поработать у него танцовщицей. Я отмахнулась, мол, глупости, я и танцевать-то не умею, а он ответил, что уметь там нечего. Тогда я усомнилась, не опасно ли — выставлять себя напоказ всем подряд и при этом бить по рукам, чтобы к тебе не лезли?

Но для этого у Кено имелись вышибалы.

Потом мама умерла.

Да, это было ужасно. Я пыталась оплакать ее как положено, но не могла забыть, что она притворялась слепой и глухой и бросила нас с Джеральдиной на произвол судьбы. Сразу после похорон дядя Найл, даже не обмолвившись о своих планах моему отцу, продал ферму, Джеральдина забросила учебу, потому что все происходящее ее совершенно подкосило, а я подумала, что эти треклятые танцы позволят мне снять собственную квартиру в Дублине, окончить университет, устроить Джеральдину в училище и продолжить за ней приглядывать. Так что я ответила Кено согласием и каждую ночь, натянув нелепые, чисто символические трусики, танцевала у шеста.

Это было так глупо. Большей частью глупо, но еще немного горько.

И музыка временами действовала на нервы.

Но чаевые давали до неприличия щедрые, вышибалы знали свое дело, а домой в три утра меня всегда отвозило такси. Так почему бы и нет, Господи?

Джеральдине я сказала, что работаю крупье в игорном доме — принимаю ставки и что по закону она слишком мала, чтобы заходить в подобные заведения. Все было хорошо, пока однажды вечером к нам не заявился, кто бы мог подумать, отец Гарриет Линч с приятелями. Когда они меня увидели, чуть замертво не попадали.

Я подсела за их столик, чтобы освежиться, и ласково сказала, что каждый по-своему зарабатывает на жизнь и развлекается и что я не считаю нужным сообщать в Россмор матери и сестрам Гарриет Линч о характере командировок отца семейства в Дублин. Гости мой намек поняли, а Кено потом сказал, что я самая сообразительная девушка в его конюшне. Слово «конюшня» мне не понравилось. Как будто танцовщиц сравнили с цирковыми лошадьми, гарцевавшими по арене. Но сам Кено мне нравился. Очень. С девушками он был неизменно обходителен, а таким бизнесом занимался, потому что помогал бедным родственникам, оставшимся в Марокко. На самом деле ему хотелось стать поэтом, но стихами денег не заработать. Займись он сочинительством, его младшие братья и сестры остались бы без образования — отсюда и клуб.

Я прекрасно его понимала.

Иногда мы с Кено встречались за кофе. Девчонки с учебы считали его красавчиком. Он всегда рассуждал о поэзии, поэтому его принимали за студента. Я заметила, что до откровенного вранья он никогда не опускался, но и всей правды не раскрывал.

Впрочем, я его не осуждала. Не хотелось, чтобы Кено рассказал моим друзьям-отличникам, как мы подружились благодаря тому, что я по пять раз в неделю танцую у него в клубе практически голой.

Он так же вел себя с Джеральдиной, которая теперь тоже училась в университете и, к счастью, слишком хорошо проводила время, чтобы интересоваться моей так называемой работой крупье в казино. Никакой влюбленности между мной и Кено не было, но мы часто беседовали о любви, браке и тому подобном. Он цинично заявлял, что все отношения имеют срок годности. Его опыт ведения бизнеса это только подтверждал.

Кено говорил, что любит детей. Более того, у него уже был ребенок, дочка. Она жила в Марракеше, и ее воспитывала бабушка. Мать девочки исполняла экзотические танцы в одном из клубов Кено. Тогда я впервые услышала, что он владеет еще заведениями, помимо того, в котором я работала в Дублине.

Я ничего не сказала и больше эту тему никогда не поднимала.

— Ты чудесная девушка, Клэр, — часто говорил он мне. — Настоящая звезда.