Ночи дождей и звезд E-Book

Мейв Бинчи

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: The Big Book
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 297

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

На маленьком греческом острове, вдали от популярных туристических маршрутов, царит безмятежное лето. В таверне на высоком холме собирается небольшая компания молодых людей, которые едва знакомы друг с другом, — кто-то приехал из Штатов, кто-то из Европы. В отличие от обычных отпускников, эти путешественники хотят остаться в Греции на продолжительное время, и у каждого есть на то свои причины. Внезапно на глазах у посетителей таверны в заливе вспыхивает прогулочная яхта. Спасти из огня удается не всех... Оторопевшие свидетели трагедии даже не предполагают, что это событие навсегда изменит их жизнь...

Leseprobe

16+

Maeve Binchy

NIGHTS OF RAIN AND STARS

Copyright © Maeve Binchy, 2004

All rights reserved

Перевод с английского Вероники Михайловой

Оформление обложки Ильи Кучмы

Бинчи М.

Ночи дождей и звезд : роман / Мейв Бинчи ; пер. с англ. В. Михайловой. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. — (The Big Book).

ISBN 978-5-389-25779-5

На маленьком греческом острове, вдали от популярных туристических маршрутов, царит безмятежное лето. В таверне на высоком холме собирается небольшая компания молодых людей, которые едва знакомы друг с другом, — кто-то приехал из Штатов, кто-то из Европы. В отличие от обычных отпускников, эти путешественники хотят остаться в Греции на продолжительное время, и у каждого есть на то свои причины. Внезапно на глазах у посетителей таверны в заливе вспыхивает прогулочная яхта. Спасти из огня удается не всех... Оторопевшие свидетели трагедии даже не предполагают, что это событие навсегда изменит их жизнь...

Впервые на русском!

© В. О. Михайлова, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024Издательство Азбука®

Дорогому, замечательному Гордону, такому доброму и отзывчивому человеку, что даже на фоне героев этой книги он выделялся бы. Благодарю тебя, Гордон, от всего сердца

ГЛАВА 1

Похоже, первым пожар в заливе увидел Андреас. Он недоверчиво покачал головой, всматриваясь в даль: не может быть такого, только не здесь, в Айя-Анне, только не на маленькой красно-белой «Ольге», переправлявшей сюда туристов. Только не с Маносом, этим упрямым дураком Маносом, которого он знал с детства. Дым и пламя на «Ольге» — это сон, игра света и тени, не иначе.

Верно, переутомился.

Некоторые из деревенских старожилов утверждали, что им все мерещится. Одни грешили на жаркий день, другие — на пару бутылок раки, выпитых накануне вечером. Но Андреас лег рано, а в его таверне на склоне холма не подавали раки, не устраивали песен и танцев.

Андреас поднял ладонь, чтобы защитить глаза, и тут же увидел проплывающее над головой облако. Небо было уже не таким ясным. Должно быть, он действительно ошибся насчет «дыма». Но теперь ему нужно собраться и заняться рестораном. Посетители после подъема на холм не захотят отобедать у чокнутого, спятившего на жаре человека, которому причудились катастрофы в мирной греческой деревне.

При помощи маленьких зажимов он продолжил крепить красные и зеленые пластиковые скатерти к длинным деревянным столам на террасе своей таверны. День предстоял жаркий, к обеду терраса будет набита людьми. Андреас старательно написал меню на доске, хотя частенько спрашивал сам себя, зачем так делать, — изо дня в день еда в таверне не менялась. Но посетителям нравилось рукописное меню, как нравилась и надпись «Добро пожаловать», повторенная на шести языках.

Еда здесь не была какой-то особенной. Все то же самое предлагали гостям и в десятках других таверн: сувлаки1, шашлык из баранины (вообще-то, из козлятины, но посетители представляли, что это баранина); мусака, теплая и клейкая, выложенная на большое блюдо для пирога; объемные миски салата; соленый сыр фета, нарезанный кубиками, и сочные алые помидоры. На рыбной стойке барбуни и барабульки, соседствуя со стейками из рыбы-меча, ждали, пока не окажутся на гриле. В холодильнике хранились большие стальные подносы с десертами: катаифи и пахлавой из орехов, меда и сдобы, а в чиллере — рецина и прочие местные вина. Зачем еще приезжать в Грецию, как не за всем этим? Люди стекались сюда со всего мира, ведь им нравилось то, что могли предложить Андреас и множество таких же заведений.

Андреас с первого взгляда определял национальность любого туриста Айя-Анны, он умел поприветствовать их на любом языке. Долгие годы изучения особенностей походки и языка тела превратили это в своеобразную игру.

Так, англичане, например, не любили, когда им подсовывали немецкое меню вместо английского, а канадцы не хотели, чтобы их приняли за американцев. Итальянцам не улыбалось французское «бонжур», а соотечественников Андреаса, этих важных столичных шишек, нельзя было путать с заграничными туристами. Андреас научился сначала внимательно разглядывать людей и только потом говорить.

И когда он увидел на тропе первых сегодняшних посетителей, этот навык сработал автоматически.

Вот появился тихий мужчина в шортах, популярных только в Америке, подчеркивающих все недостатки тела, но только не зад или ноги. Шел один, пока не остановился, чтобы рассмотреть пожар в бинокль.

Вот красивая молодая немка, высокая и загорелая, с волосами, то ли выгоревшими на солнце, то ли высветленными в очень дорогом салоне. Она стояла молча, недоверчиво глядя на оранжево-алые языки пламени, лижущие лодку в заливе Айя-Анны.

Вот парень лет двадцати, беспокойный и субтильный на вид англичанин, в очках, которые он постоянно снимал и протирал. На лодку он смотрел не отрываясь, в ужасе открыв рот.

Пара, тоже около двадцати, явно вымотанная восхождением на вершину холма, — шотландцы или ирландцы, подумал Андреас, не до конца разобравший их акцент. В молодом человеке заметна была некая развязность, будто он всеми силами показывал воображаемой публике, что для него это пустячная прогулка.

В свою очередь гости увидели перед собой высокого, сутуловатого мужчину с седой головой и густыми бровями.

— Мы плавали вчера на той яхте. — Одна из девушек в шоке прижала руку ко рту. — О боже, это могли быть мы!

— Ну, это все же не мы, так зачем зря болтать, — твердо произнес ее парень, с пренебрежением глядя на зашнурованные ботинки Андреаса.

И тут в заливе внизу послышался взрыв, и Андреас наконец осознал, что все взаправду. На яхте произошел пожар. Это никакая не игра света. И раз остальные тоже увидели дым, то дело не в его старческой слепоте. Задрожав, он ухватился за спинку стула, чтобы не упасть.

— Я должен позвонить своему брату Йоргису, он работает в полиции... Может, они еще не знают, может, оттуда не видать огня...

— Они в курсе, — мягко проговорил высокий американец. — Смотрите, спасательные шлюпки уже в пути.

Но Андреас все равно отошел, чтобы позвонить.

Конечно же, в крошечном полицейском участке, расположенном на холме над гаванью, на звонок не ответили.

Все та же девушка смотрела вниз, на безмятежное синее море, запятнанное, словно холст, косматым алым пламенем и черным дымом.

— Поверить не могу... — вновь и вновь повторяла она. — Вчера он учил нас танцевать на этой самой яхте, он назвал ее «Ольгой» в честь своей бабушки!

— Это же яхта Маноса, не так ли? — спросил парень в очках. — Я тоже на ней плавал.

— Да, Маноса, — с печалью в голосе подтвердил Андреас.

Манос, дурачина, вечно брал на борт слишком много людей, хотя на его судне не было надлежащего оборудования для общественного питания — что не мешало ему жонглировать напитками и готовить кебаб с помощью какого-то дремучего газового баллона. Но в деревне возмущаться и не думали. Все знали Маноса и его семью. И теперь его родные соберутся в гавани в ожидании вестей.

— Знаете его? — спросил высокий американец с биноклем.

— Да, конечно, здесь все друг с другом знакомы. — Андреас вытер глаза столовой салфеткой.

Они стояли как завороженные, наблюдая издали за прибывающими шлюпками, с которых люди пытались потушить пламя; в воде барахтались пассажиры, надеясь, что их подберет судно поменьше.

Американец одалживал свой бинокль всем желающим. Никто из них не находил слов; не в силах помочь отсюда, не в силах сделать хоть что-нибудь, они всё не могли оторвать глаз от трагедии, развернувшейся внизу, в прекрасном и кротком синем море.

Андреас знал, что ему следовало как-нибудь обслужить гостей, но почему-то находил это неуместным. Он не хотел отворачиваться от того, что осталось от Маноса, от его лодки и беззаботных туристов, отправившихся в такой счастливый отпускной круиз. Было бы так бесчувственно сейчас расхваливать фаршированные виноградные листья, одновременно рассаживая посетителей.

Чья-то рука коснулась его руки. Это была белокурая немка.

— Вам тяжелее, чем нам, это ведь ваши края, — сказала она.

Андреас снова ощутил, как слезы подступают к глазам. Она была права. Айя-Анна — это был его край. Здесь он родился, здесь он всех знал: и бабушку Маноса Ольгу, и молодых ребят, спустивших свои лодки в приливные воды, спеша на помощь жертвам. Он знал семьи, которые будут ждать их в гавани. Да, ему было горше остальных. Оттого он жалобно посмотрел на нее.

К ее доброте прилагалась еще и практичность.

— Почему бы вам не сесть? Прошу, — любезно произнесла немка. — Мы ничем не сможем им помочь.

Ему только и нужно было, чтобы кто-то это сказал.

— Я Андреас, — произнес он. — Вы правы, я родом отсюда, и сегодня здесь случилось нечто ужасное. Позвольте предложить вам метаксу, чтобы оправиться от шока, а затем мы помолимся за людей в бухте.

— Мы ничего, совсем ничего не можем сделать? — спросил англичанин в очках.

— Чтобы забраться на этот холм, ушло около трех часов. Думаю, пока мы спустимся, то станем только мешать, — ответил высокий американец. — Кстати, меня зовут Томас, и я не думаю, что нам стоит сейчас толпиться в гавани. Там уже десятки людей, глядите. — Он предложил свой бинокль, чтобы остальные убедились сами.

— Я Эльза, — сказала немка, — я принесу стаканы.

Стоя на солнцепеке со стаканчиками огненной жидкости в руках, они с каким-то странным чувством подняли тост.

— Пусть души их и души всех праведных усопших покоятся с миром, — сказала Фиона, рыжая ирландка с веснушчатым лицом.

Ее парень, казалось, слегка вздрогнул, услышав это.

— Ну а почему бы и нет, Шейн? — принялась защищаться она. — Это же молитва!

— Ступайте с миром, — проговорил Томас, глядя на обломки яхты.

Пламя уже утихло, спасатели занимались подсчетом выживших и погибших.

— Лехаим, — произнес Дэвид, англичанин в очках. — Это значит «За жизнь», — объяснил он.

— Ruhe in Frieden2, — со слезами на глазах сказала Эльза.

— O Theos n’anapafsi tin psyhi tou3, — произнес Андреас, скорбно склонив голову и глядя на то, что выглядело ужаснейшей трагедией из всех, какие знала Айя-Анна.

Они не стали заказывать обед, но Андреас обнес всех салатом с козьим сыром, тарелкой баранины, фаршированными помидорами, а затем и вазочкой с фруктами. Гости рассказали о себе, о своем путешествии. Все они прибыли не на двухнедельный тур, а надолго, по крайней мере на несколько месяцев.

Американец Томас путешествовал и писал статьи для журнала. Он уехал на год, взяв творческий отпуск в университете. По его словам, такие отпуска были очень востребованными — еще бы: целый год, чтобы повидать мир и расширить кругозор! Преподаватели любой специальности нуждались в том, чтобы наладить связи с людьми из других стран, иначе они бы слишком погрязли в университетской политической возне. Говоря об этом, он выглядел каким-то отстраненным, будто скучает по чему-то, оставленному в Калифорнии, заметил Андреас.

С немкой Эльзой все было иначе. Непохоже, что девушка скучала по своей прежней жизни. Она призналась, что устала от работы, осознав всю ничтожность и банальность того, что когда-то считала для себя важным. Ее средств хватало, чтобы путешествовать целый год. В пути Эльза провела уже три недели и вовсе не желала покидать Грецию.

Маленькая ирландка Фиона не выказывала той же уверенности. Говоря о том, как они хотят увидеть мир, найти место, где люди не будут их осуждать, переделывать или пытаться улучшить, она в поисках подтверждения своим словам все поглядывала на своего угрюмого парня. Но ее парень ничего не отвечал, а лишь со скучающим видом пожимал плечами.

Дэвид мечтал увидеть мир еще достаточно молодым, чтобы узнать, что ему нравится, и, возможно, найти себя. И не было для него ничего печальнее, чем старые люди, слишком поздно обнаружившие то, что искали десятками лет. Или просто люди, не нашедшие в себе смелости меняться, потому что не знали, какие возможности существуют для них. Дэвид шел путем открытий всего месяц, и его переполняли впечатления.

Но пока они понемногу рассказывали друг другу о своей жизни в Дюссельдорфе, Дублине, Калифорнии и Манчестере, никто из них, как отметил Андреас, ни словом не упомянул оставленные семьи.

Сам он поведал им о своей жизни здесь, в Айя-Анне, и о том, как расцвело это место со времен его детства, когда здесь не бывало ни одного туриста и ему приходилось зарабатывать сбором оливок или выпасом коз на холмах. Андреас говорил о давно уехавших в Америку братьях и о своем сыне, который много лет назад после ссоры покинул эту таверну, да так и не вернулся.

— Из-за чего же вы поссорились? — спросила хрупкая Фиона, округлив большие зеленые глаза.

— Сын хотел превратить таверну в ночной клуб, а я нет; обычная история о молодежи и о пожилых, о переменах и о желании сохранить все по-старому, — грустно пожал плечами Андреас.

— А вы бы открыли ночной клуб, если бы поняли, что тогда он останется дома? — спросила его Эльза.

— Да, сейчас я бы так и сделал. Знал бы я, как одиноко мне будет без моего единственного сына, который сейчас на другом конце света, в Чикаго, и совсем мне не пишет... Да, я согласился бы на ночной клуб. Но тогда я не знал, понимаете.

— А ваша жена? — спросила Фиона. — Разве она не умоляла вас вернуть его и открыть этот клуб?

— Она умерла. Вот и не осталось никого, кто мог бы нас примирить.

Наступила тишина. Кивающие мужчины будто бы понимали, о чем он; женщины, напротив, не понимали.

Послеобеденные тени стали длиннее. Андреас подал гостям маленькие порции кофе, а гости, казалось, не хотели уходить. Отсюда, из таверны на высоком холме, они могли наблюдать за кошмарной сценой, развернувшейся в гавани. Погожий день принес много горя. В бинокль было видно тела на носилках, нахлынувшую толпу и людей, спешащих узнать, живы ли их близкие. Собравшаяся на холме компания чувствовала себя спокойнее, и, хотя они еще ничего не знали друг о друге, беседовали они совсем как старые друзья.

Туристы все еще общались, когда на небе взошли первые звезды. Теперь в гавани виднелись мигающие огоньки камер и телевизионные группы, записывающие для всего мира случившуюся трагедию. Новостям о катастрофе обычно не требуется много времени, чтобы добраться до информационных сетей.

— Полагаю, такая у этих ребят работа, — смиренно произнес Дэвид. — Но я все же нахожу омерзительным, нет, чудовищным, что они кормятся на ниве человеческих трагедий.

— Да, это именно так, поверьте, но я сама в этом кручусь. Или, во всяком случае, крутилась, — неожиданно сказала Эльза.

— Журналистка? — с интересом спросил Дэвид.

— Работала в телевизионном выпуске новостей. Прямо сейчас в далекой телестудии кто-то вроде меня сидит за моим столом и расспрашивает репортеров в гавани: сколько тел нашли, как все случилось, есть ли немцы среди погибших? Так что да, это и впрямь чудовищно. И я рада, что больше не участвую в этом.

— Но люди все-таки должны знать о голоде и войнах, иначе как мы победим эти несчастья? — возмутился Томас.

— Мы их никогда не победим, — буркнул Шейн. — Все упирается в деньги. Голод и война приносят большие деньги, именно поэтому все идет так, как идет; именно поэтому мир такой, какой он есть.

Шейн не похож на остальных, подумал Андреас, он пренебрежителен, неспокоен и мечтает оказаться где-нибудь далеко. Но для такого молодого парня естественно желание поскорее остаться наедине со своей красивой миниатюрной подружкой Фионой, а не болтать на жаре со множеством незнакомцев.

— Деньги важны не для всех, — мягко вставил Дэвид.

— Я и не говорил, что они важны именно для вас. Я к тому, что мир так устроен, вот и все, — отрезал Шейн.

Фиона резко вскинула взгляд, будто ей уже приходилось таким же образом отстаивать взгляды Шейна перед другими.

— Шейн имеет в виду, что так сложилась система; но она не Бог, чтобы повелевать его жизнью или моей. Если бы я гонялась за деньгами, то не пошла бы в медсестры, — улыбнулась она остальным.

— Значит, медсестра? — переспросила Эльза.

— Да, и меня волнует, не нужна ли моя помощь там, внизу. Полагаю, нет?..

— Фиона, ты же не хирург, тебе не доверят ампутировать ногу в портовой кафешке, — с ухмылкой возразил Шейн.

— Но, знаешь, по крайней мере, я могла бы хоть как-то помочь!

— Ради бога, Фиона, приди в себя. Ну и что бы ты сделала — попросила их по-гречески: «Сохраняйте спокойствие»? Медсестры-иностранки не ахти какое подспорье во время кризиса.

Фиона густо покраснела.

— Уверена, будь мы сейчас внизу, — поддержала ее Эльза, — вашу помощь нашли бы неоценимой. Но спуск отнял бы у нас столько времени, что нам, верно, лучше быть здесь, на холме и подальше от толпы.

Томас согласился с ней. Он снова глянул в бинокль.

— Не думаю, что там вы смогли бы даже приблизиться к раненым, — успокоил он. — Взгляните, какая толчея. — Он вложил бинокль в дрожащие руки Фионы, и та вгляделась в далекую гавань и распихивающих друг друга людей.

— Да, вы правы, я вижу, — тихо ответила Фиона.

— Должно быть, здорово быть медсестрой. Как по мне, это означает, что ты ничего не боишься, — сказал Томас, желая ее подбодрить. — Вы сделали отличную карьеру. Моя мать тоже медсестра, но она трудится сверхурочно и за сущие пенни.

— Она работала, пока растила вас?

— До сих пор работает. Она помогла нам с братом окончить колледж, благодаря чему мы и поднялись. Мы стараемся отблагодарить ее, оплачивать ей отдых и жилье, но она говорит, что пахать без устали просто запрограммирована.

— Куда вы пошли после колледжа? — спросил Дэвид. — У меня есть степень в бизнесе, но это все равно не то, чем я хотел бы заниматься.

— Я преподаю литературу девятнадцатого века в университете, — не торопясь, ответил Томас и пожал плечами, словно это был какой-то пустяк.

— Шейн, чем занимаетесь вы? — поинтересовалась Эльза.

— А вам зачем? — ответил он прямым взглядом.

— Не знаю, может, я просто не могу не сыпать вопросами. Все остальные уже поделились, и я не хотела бы, чтобы вы остались в стороне.

У Эльзы была красивая улыбка, и Шейн расслабился:

— Конечно. Ну, знаете, работаю то там, то тут.

— Понятно, — кивнула Эльза так, будто нашла его ответ очень разумным.

Остальные тоже кивнули. Все всё понимали.

Вдруг Андреас очень медленно произнес:

— Мне кажется, вам всем следует позвонить домой и сообщить, что вы живы. — Пораженные этим гости посмотрели на него, и он объяснил: — Эльза права, сегодня вечером это будет в новостях. Ваши родные увидят все по телевизору, и если они знают, что вы в Айя-Анне, то могут решить, что вы были на яхте Маноса.

Он оглядел всех пятерых. Все молодые, все из разных семей, разных мест, разных стран.

— Ну, мой мобильник здесь не работает, — весело сообщила Эльза. — Пару дней назад я пробовала звонить, а потом решила: тем лучше, теперь я официально в бегах.

— В Калифорнии сейчас неподходящее время суток, — сказал Томас.

— Я попаду на автоответчик, мои наверняка опять на какой-нибудь деловой встрече, — продолжил Дэвид.

— А меня ждет очередное: «Дорогая, милая, вот видишь, как бывает, когда ты бросаешь свою замечательную, уютную работу и колесишь по миру!» — улыбнулась Фиона.

Шейн вообще промолчал. Идея позвонить домой никогда не приходила ему в голову.

Тогда Андреас встал из-за стола и обратился к ним:

— Поверьте, когда я слышу, что в Чикаго произошла стрельба или наводнение, любая катастрофа, я сразу спрашиваю себя, не пострадал ли мой Адони. Я был бы счастлив, если бы он позвонил... Просто коротко сообщил, что он в безопасности. Вот и все.

— Его звали Адони? — удивилась Фиона. — Как Адонис, бог красоты?

— Его зовут Адони, — поправила Эльза.

— И что, он правда смахивает на Адониса? По мнению женщин, я имею в виду, — спросил с усмешкой Шейн.

— Не знаю, он мне не пишет. — У Андреаса было грустное лицо.

— Видите ли, Андреас, вы из тех отцов, которым не все равно. А некоторые отцы другой породы, — объяснил Дэвид.

— Родителю не может быть все равно, просто все проявляют это по-разному.

— А у кого-то, конечно же, вообще нет родителей, — легко сказала Эльза. — Взять меня: отец давно исчез, мать умерла молодой.

— Но кто-нибудь в Германии наверняка дорожит вами, Эльза, — вставил Андреас, но тут же подумал, что, возможно, перешел черту. — Я просто говорю, что мой телефон вон там, у бара. А теперь я открою бутылку вина, чтобы отпраздновать нашу сегодняшнюю встречу, и пусть наши мечты и надежды доживут до следующей звездной ночи, которую мы проведем вместе!

Вернувшись внутрь, он услышал доносившийся с террасы разговор.

— Похоже, он действительно хочет, чтобы мы воспользовались его телефоном, — проговорила Фиона.

— Ну, ты-то уже описала, чем это для тебя закончится, — возразил Шейн.

— Как по мне, много шума из ничего, — удивлялась Эльза.

Но спор прекратился, стоило им снова посмотреть на происходящее внизу.

— Давайте я первый позвоню, — решил Томас.

Андреас продолжал стоять, протирал очки, слушал их звонки. До чего странная маленькая компания собралась сегодня в его таверне. Никто из них не чувствовал себя комфортно с людьми, которым они звонили. Как будто все они от чего-то убегали. Голос каждого из них звучал так, словно они спасались от чего-то нехорошего.

Голос Томаса все время прерывался:

— Я знаю, что летом он в лагере. Просто подумал... нет, это не важно... поверь, я ничего не задумал. Ширли, пожалуйста, я не хочу проблем, я просто... Ладно, Ширли, думай что хочешь. Нет, я пока ничего не решил.

В голосе Дэвида звучала тревога:

— Ой, пап, ты дома, да, ну конечно, где же еще. Я только хотел рассказать о том происшествии... нет, я не пострадал... нет, меня не было на яхте. — Долгое молчание. — Хорошо, пап, передавай маме привет. Нет, скажи ей, я пока не определился, когда планирую вернуться.

Звонок Фионы вообще не касался трагедии на яхте. Казалось, на той стороне не желали и слушать об этом. Как и предсказывал Шейн, на нее вывалили своеобразную просьбу вернуться домой.

— Я пока не могу назвать тебе дату, мам, мы обсуждали это миллион раз. Куда он, туда и я, мам, и не надо строить свои планы вокруг меня — так будет намного лучше.

Разговор Эльзы был весьма таинственным. Андреас говорил по-немецки и прекрасно все понимал. Девушка оставила два сообщения на разных автоответчиках.

Первое было теплым: «Ханна, это Эльза. Я сейчас в той славной греческой деревушке Айя-Анна, где сегодня случилась ужасная авария. На яхте погибли люди. Прямо на наших глазах. Не могу передать тебе, насколько это было печально. Но если тебе интересно, коснулось ли это меня, то знай, что мне повезло... О Ханна, я так скучаю по тебе и твоей жилетке, в которую можно поплакать. Но теперь я плачу гораздо реже, может, правильно я сделала, что уехала. Как всегда, я бы предпочла, чтобы ты никому не рассказывала о моем звонке. Ты замечательная подруга... Я тебя не заслуживаю. Скоро свяжусь с тобой, обещаю».

Затем она позвонила второй раз, и теперь ее голос был ледяным: «Меня не было на той яхте. Но знаешь что? Иногда я думаю, что была бы не прочь оказаться там. Электронные письма до меня не доходят, так что не утруждайся. Ты ничего не можешь сказать или сделать. Все уже сказано или сделано. Я звоню тебе только потому, что в телестудии, вероятно, надеются, что я либо сгорела в пожаре на яхте, либо торчу в гавани и мечтаю выступить очевидцем перед камерой. Однако я в милях оттуда и также в милях от тебя, и поверь, больше мне ничего не надо».

И когда Эльза положила трубку, Андреас увидел, что в глазах у нее стоят слезы.

ГЛАВА 2

Никто из них не хочет покидать таверну, Андреас это понимал. Здесь, на его террасе, вдали от трагедии, разворачивающейся внизу, и вдали от своей несчастливой жизни дома, они чувствовали себя в безопасности.

Как и много ночей назад, его мысли были о семье. Только ли ссора из-за ночного клуба заставила Адони уйти? Может, он нуждался в свободе от старого уклада? И если бы Андреас мог вернуть время вспять, стал бы он более открытым и щедрым, поддержал бы он своего сына, чтобы тот поехал посмотреть мир, прежде чем остепенится?

Но ведь все эти молодые люди поступили именно так, а их домашние проблемы никуда не делись. Он мог различить это в каждой беседе. Оставив вино на столе, Андреас сел в тени и стал тревожно перебирать в руках четки, пока молодежь разговаривала. Когда пришла ночь и вина стало больше, гости расслабились и, видимо, захотели разговора по душам. Больше они не утаивали свою семейную жизнь. И перешли на более близкое, неформальное общение.

Бедной крошке Фионе не терпелось поделиться сильнее прочих.

— Ты был прав, Шейн... Мне не следовало звонить, они просто получили еще шанс рассказать мне, как я испортила себе жизнь и как они не могут организовать свою серебряную свадьбу, не зная, где я буду. Осталось пять месяцев, а моя мать, которая считает китайские доставки еды прихотью, вдруг озабочена вечеринкой! Я прямо сказала ей, что понятия не имею, где мы будем, а она начала плакать. Она натурально плачет из-за вечеринки, пока мы здесь, неподалеку от всех тех людей в гавани, которым действительно есть о чем плакать. Отвратительно!

— Я же говорил, — вздохнул Шейн.

Они с Фионой курили косяк; остальные отказались присоединиться. Травку Андреас не одобрял, но не время было устанавливать жесткие правила.

— Мне тоже не повезло, — начал Томас. — Мой сынок Билл, может, и правда скучает по мне, но его отвезли в летний лагерь. Моя бывшая жена — ей хотелось бы думать, что я погиб на яхте Маноса, — восприняла звонок более чем холодно. И все же мальчик, по крайней мере увидев новости, не станет беспокоиться обо мне. — Он относился к этому философски.

— Откуда ему знать, что ты вообще находишься где-то здесь? — Шейн, очевидно, полагал звонки домой пустой тратой времени для всех.

— Я отправил им факс со своими телефонными номерами. Ширли обещала повесить его на кухонной доске объявлений.

— И что, повесила? — спросил Шейн.

— Говорит, что да.

— Твой сын позвонил тебе?

— Нет.

— Выходит, не повесила, так ведь? — догадался Шейн.

— Думаю, нет, и вряд ли она захочет звонить моей матери. — Лицо Томаса ожесточилось. — Лучше бы я вместо этого позвонил маме. Но я хотел услышать голос Билла, а потом Ширли меня так накрутила...

Тут тихо заговорил Дэвид:

— Я собирался оставить на автоответчике тихое-мирное сообщение — но семья была дома, трубку снял отец... И он спросил... Он спросил, зачем мне звонить им, если со мной ничего не случилось?

— Ты ведь знаешь, он не это имел в виду, — успокаивающе сказал Томас.

— От облегчения люди вечно говорят что-то не то, — добавила Эльза.

Дэвид покачал головой:

— Но он и впрямь так думает, для него это бессмысленно; и еще я слышал, как моя мать крикнула из гостиной: «Спроси про награждение, Гарольд, он приедет домой на награждение?»

— Награждение? — спросили почти хором остальные.

— Что-то вроде Королевской премии за успехи в промышленности, где его похлопают по спине за умение делать деньги. Будет большой прием и церемония. Для моих родителей больше ничто не имеет значения.

— Кто-нибудь из домочадцев мог бы пойти на церемонию вместо тебя? — спросила Эльза.

— Ну, там будут все коллеги отца, его друзья из ротари-клуба, из гольф-клуба плюс кузены матери...

— То есть ты — единственный ребенок?

— Вот именно. В этом вся проблема, — грустно ответил Дэвид.

— Жизнь твоя, делай что хочешь, — пожал плечами Шейн, искренне не понимая, о чем речь.

— Возможно, они просто хотели разделить с тобой эту честь, — предположил Томас.

— Да, но я хотел рассказать им о трагедии и об умерших людях, а они сразу принялись обсуждать это мероприятие и спрашивать, успею ли я вернуться до него. Это ужасно!

— Вероятно, это способ сказать: «Приезжай домой», не так ли? — вставила Эльза.

— Это способ сказать: «Приезжай домой» в смысле «Приезжай домой, найди хорошую работу и помоги отцу с его бизнесом», а этого я делать не собираюсь, ни сейчас, ни потом. — Дэвид снял очки и протер их.

Эльза ничего не сказала о себе. Она сидела, глядя поверх оливковых рощ далеко в море, на береговую линию цепи островков, где все те люди надеялись провести солнечный выходной. Она чувствовала, как все смотрят на нее, ожидая рассказа о ее телефонном звонке.

— Хотите знать, что за ответ получила я? Ну, похоже, что в Германии никого не было дома. Я позвонила двум друзьям, оба раза попала на автоответчик, и теперь они подумают, что я спятила, хотя с чего бы? — Эльза тихо рассмеялась.

В ее словах не было ни намека на то, что она оставила неясное, но веселое сообщение на одном автоответчике и напряженное, чуть ли не полное ненависти на другом.

Андреас исподволь взглянул на нее. Красавица Эльза, оставившая работу на телевидении, чтобы найти покой на греческих островах, определенно не достигла цели, решил он.

Теперь все на террасе снова молчали, размышляя о телефонных звонках и о том, как бы они повели разговор, если бы могли сделать все заново.

Фиона могла бы рассказать маме о том, как много несчастных матерей и дочерей ищут сегодня друг друга в гавани, и как ей нужно было услышать голоса из дома, и как ей жаль за все причиненное беспокойство, но жаль лишь потому, что она, уже взрослая женщина, должна жить собственной жизнью, — и это вовсе не означает нелюбви к своим маме и папе. Они бы не так сильно расстроились, скажи она все именно так, поделись она своими планами с матерью и повторяй ей раз за разом, что она заботится о них и постарается приехать к серебряной свадьбе. Им нужно было просто подождать и увидеть, что будет.

Дэвиду казалось важным рассказать родителям, что он посетил много мест и узнал много нового о мире. Он мог бы сказать им, что сегодня на одном прекрасном греческом острове произошла ужасная трагедия, которая заставила его сесть и всерьез задуматься о том, как коротка жизнь и как неожиданно она может оборваться.

Его отец любил пословицы и поговорки. Дэвид мог бы сказать ему, что есть и такая: «Если любишь своего сына, отправь его путешествовать»; и он бы добавил, что еще не утвердил свои планы, однако уже воспринимал каждый день как познавательный опыт, делавший его лучше. Эти слова сработали бы: они уж точно не могли быть хуже той глубокой пропасти, которой он отделил себя от родителей.

Томас понял, что надо было звонить матери, а не Ширли. Просто он так хотел поговорить с Биллом и не мог упустить шанса, надеясь, что мальчик окажется там. Надо было звонить матери. Ей он сказал бы, что трагедия его миновала, и она могла бы рассказать об этом Биллу. А еще, что он провел время с людьми, которых никогда прежде не встречал, и они теперь знают, какая она замечательная и как он благодарен ей за оплату его образования ценой внеурочной ночной работы. Мама была бы рада это слышать.

Одна лишь Эльза считала, что ее звонки прошли гладко. Те, кому она звонила, знали: она где-то в Греции, но не знали, где именно, и она не оставила им ни малейшей возможности связаться с ней. Она сказала им именно то, что хотела, расплывчато и нежно в первом случае, резко и холодно — во втором. Она бы не изменила ни слова.

Андреас вздрогнул от звонка телефона. Это мог звонить из полицейского участка его брат Йоргис, вероятно, чтобы сообщить о погибших и пострадавших.

Но звонил вовсе не Йоргис, а какой-то мужчина, говоривший по-немецки. Он сказал, что его зовут Дитер и он ищет Эльзу.

— Такой здесь нет, — ответил Андреас. — Вся их компания недавно вернулась в гавань. Почему вы думаете, что она здесь?

— Она не могла уйти, — ответил мужчина, — она звонила мне всего десять минут назад. Я отследил номер... Подскажите, где она остановилась? Простите, что поторапливаю, но мне действительно нужно знать.

— Понятия не имею, герр Дитер, вообще ни малейшего.

— А с кем она была?

— Какая-то группа ребят... Кажется, они покидают деревню уже завтра.

— Но я должен ее найти!

— Искренне сожалею, что не смог вам помочь, герр Дитер.

Он повесил трубку, повернулся и обнаружил, что на него смотрит Эльза. Она вошла сюда с террасы, услышав, как он говорит по телефону по-немецки.

— Почему вы это сделали, Андреас? — Ее голос был тверд.

— Я решил, что вы бы этого хотели, но, если я ошибся, телефон по-прежнему здесь — пожалуйста, позвоните ему еще раз.

— Вы не ошиблись. Вы абсолютно правы. Спасибо вам, огромное спасибо. Вы правильно сделали, что отшили Дитера. Обычно я стойкая, но сегодня я бы не выдержала этого разговора.

— Я знаю, — мягко ответил он. — Бывают моменты, когда говоришь слишком мало или слишком много. В таких случаях лучше всего молчание.

Телефон зазвонил снова.

— Вы всё еще не знаете, где я, — предупредила Эльза.

— Конечно, — поклонившись, сказал Андреас.

На этот раз звонил его брат Йоргис.

Двадцать четыре человека погибли.

Двадцать иностранцев и четверо жителей Айя-Анны: не только сам Манос, но и его маленький племянник, который сегодня с гордостью ехал помогать своему дяде. Мальчику было восемь лет. У двух других местных парней, работавших на яхте, еще вся жизнь была впереди, настолько молоды они были.

— Для вас настали очень тяжелые времена, Андреас, — голосом, полным тревоги, произнесла Эльза.

— Эти дни и для вас не слишком светлые, — ответил он.

Они сидели, размышляя каждый о своем, так, будто всегда знали друг друга. Если бы им было что сказать, они бы непременно поделились.

Эльза в конце концов выглянула на улицу: остальные неслышно беседовали между собой.

— Андреас? — заговорила она.

— Да?

— Сделаете для меня еще кое-что?

— Да, конечно, если только смогу.

— Напишите Адони. Попросите его вернуться домой, в Айя-Анну. Попросите вернуться сейчас. Сообщите ему, что ваша деревня потеряла трех молодых людей и мальчика и всем здесь нужно увидеть лицо того, кто ушел, но еще может вернуться.

Он покачал головой:

— Нет, моя дорогая Эльза, ничего не выйдет.

— Вы хотите сказать, что даже не попытаетесь? Разве от этого будет хуже? Он всегда может написать: нет, мол, спасибо. По сравнению с тем, что случилось сегодня здесь, это вовсе не конец света.

— Почему вам так хочется изменить жизнь тех, кого вы не знаете?

Она рассмеялась, откинув голову:

— О Андреас, если бы вы знали обычную меня! Я только тем и занимаюсь. В телестудии меня называли «журналист-крестоносец»; мои друзья говорят, что я вечно вмешиваюсь, навязываюсь... Спасаю чужие браки, отучаю детей от наркотиков, собираю уличный мусор, добиваюсь честных соревнований... Менять жизнь тех, кого я не знаю, — в этом я вся.

— И что, хотя бы раз получилось? — спросил он.

— Да, иногда получалось. Достаточно много раз, чтобы я продолжила гнуть эту линию.

— Но вы уехали?

— Тут дело не в работе.

Андреас взглянул на телефон.

— Да, вы правы, — кивнула она, — дело в Дитере. Это длинная история. Однажды я вернусь сюда и расскажу ее.

— Вам это не нужно.

— Как ни странно, нужно, но мне также хотелось бы знать, что вы написали Адони в Чикаго. Пообещайте так и сделать.

— Писатель из меня неважнецкий.

— Тогда я помогу вам с письмом, — предложила она.

— Правда? — спросил он.

— Я могла бы написать его от вашего лица, хотя выйдет нелучшим образом.

— Ну, у меня тоже вряд ли выйдет. — Андреас выглядел грустным. — Порой мне кажется, что я нахожу нужные слова, чтобы затем обнять его и услышать: «Папа...» А порой он представляется мне суровым, жестким и уверенным, что слово не воробей.

— Если нам нужно письмо, то такое, которое заставит его сказать: «Папа», — заметила Эльза.

— Но он поймет, что это не от меня; он знает, что его старик-отец не владеет словом.

— Часто выручает выбор нужного момента. Даже в своем Чикаго он узнает из газет о катастрофе на его родине, в Айя-Анне. Ему захочется узнать, как вы. Потому что есть нечто важнее нас и наших маленьких склок.

— А верно ли то же самое для вас и герра Дитера? — спросил он.

— Нет, — покачала она головой. — Нет, это другое. Когда-нибудь я все расскажу, обещаю.

— Вы не обязаны делиться со мной, Эльза.

— Вы мой друг, и я хочу, чтобы вы знали.

Но тут они услышали, как приближается оставшаяся компания во главе с Томасом.

— Нужно дать вам выспаться, Андреас, завтра будет долгий день, — сказал он.

— Мы думаем спуститься с холма к домам, где мы остановились, — добавил Дэвид.

— Мой брат Йоргис скоро пришлет за вами грузовик. Я сказал ему, что моих друзей нужно подвезти; путь вниз долог.

— А можем ли мы теперь заплатить за нашу еду, за долгий день и вечер с вами? — спросил Томас.

— Как я уже сказал Йоргису, вы — друзья, а друзья не платят за еду, — с достоинством ответил Андреас.

Они посмотрели на него: старый, чуть сгорбленный, небогатый, усердно работающий в таверне, которую сегодня посетила только их группа. Они обязаны были заплатить, но как сделать это, не оскорбив его?

— Знаете, Андреас, нам было бы неприятно уйти, не разделив расходы на еду, раз уж мы все такие из себя друзья, — начала Фиона.

Шейн видел это по-другому:

— Вы что, не слышали, как этот человек сказал, что не нуждается в оплате? — Он оглядел их всех, людей, которые словно не понимали, что им обеспечили целый день бесплатной кормежки.

Тут заговорила Эльза. Она знала, как заставить их прислушаться. Все остальные и впрямь замерли, слушая ее. Казалось, она вот-вот заплачет.

— Что вы скажете, если мы скинемся на пожертвование для семьи Маноса, его маленького племянника и других людей, которые погибли сегодня на наших глазах? Для них у нас наверняка найдутся деньги. Мы можем собрать столько, сколько, по нашему мнению, с нас спросили бы за еду и напитки в другой таверне, положить деньги в конверт и подписать его: «От друзей Андреаса».

В наплечной сумочке Фионы нашелся конверт. Стоило ей вынуть его, и все, ни слова не говоря, высыпали свои евро в тарелку. На холме зазвучал шум колес полицейского грузовика.

— Напиши послание ты, Эльза, — предложила Фиона.

И Эльза сделала это твердой рукой.

— Хотела бы я уметь писать по-гречески, — сказала она Андреасу и взглянула на него так, словно у них была общая тайна.

— Все в порядке, ваша щедрость понятна на любом языке, — сдавленным голосом ответил он. — Я никогда не умел писать письма.

— Просто первые слова всегда самые трудные, Андреас, — настаивала она.

— Я бы начал так: «Адони му»... — запинаясь, сказал он.

— Считайте, полдела сделано, — кивнула Эльза и на мгновение прижала его к себе, прежде чем компания забралась в грузовик и съехала с холма к деревне, которая так сильно изменилась с прошлой ночи, хотя звезды над нею выглядели как прежде.

ГЛАВА 3

Они ехали молча, пока маленький фургон катился вниз по холму. Все понимали, что никогда не забудут сегодняшний вечер. Это был долгий, очень эмоциональный день. В каком-то смысле они узнали друг о друге достаточно, чтобы общение стало комфортным и легким. Но каждый из них надеялся вновь повидать старика Андреаса. Он рассказал им, что у него есть велосипед с прицепом и что каждый день он ездит за продуктами по ухабистой дороге в Город, как он его называл.

Той ночью никто из них не мог сомкнуть глаз, лежа под теплым темным средиземноморским небом. Они ворочались, а звездный свет, почему-то кажущийся слишком ярким, просачивался в их спальни. Миллион маленьких точек там, наверху, мешали им выспаться должным образом.

Эльза стояла на крошечном балконе своего апарт-отеля и смотрела на темное море. Она остановилась в «Квартирах-студиях», которыми управлял молодой грек. Он, до этого изучавший бизнес недвижимости во Флориде, вернулся в Айя-Анну с идеей сдавать шесть отдельных, просто обставленных квартирок с греческими коврами на древесных полах и красочной греческой керамикой на полках. С балкона каждой квартиры не было видно других балконов. По меркам Айя-Анны грек задирал цены, но его апартаменты всегда были заселены.

Эльза увидела его рекламу в туристическом журнале и не разочаровалась.

С балкона море казалось таким мирным и успокаивающим, хотя только что возле этой самой гавани погибли двадцать четыре человека, и эти темные воды не смогли подняться над огнем и одолеть его.

Впервые Эльза поняла, почему грусть и одиночество побуждают некоторых людей закончить свою жизнь в объятиях моря. Конечно, это сущая глупость, ведь в том, чтобы утонуть, нет ни капли романтики. Эльза знала: не получится просто закрыть глаза и мягко уйти от жизненных проблем на дно. Человеку придется барахтаться, сражаться за глоток воздуха, паниковать. Она спрашивала себя, серьезно ли она говорила по автоответчику Дитера... что тоже хотела бы сегодня умереть?

Нет, она имела в виду совсем другое. Ей не хотелось изо всех сил бороться с сокрушительными водяными потоками.

Но все же в каком-то смысле, в строго определенном смысле, это решило бы все проблемы. И ту ужасную ситуацию, прочь от которой Эльза мчалась и которая преследовала ее всюду. Она знала, что не уснет еще несколько часов. Просто лежать было бессмысленно. Она выдвинула стул, села, облокотившись на небольшую кованую балюстраду, и глядела на узоры, образованные на воде лунным светом.

В комнатушке Дэвида было слишком жарко и душно. До сих пор отдых протекал хорошо, но сегодня все изменилось. В доме стоял плач, слишком громкий, чтобы спать под него. Сын хозяев погиб сегодня на яхте Маноса.

Дэвид был шокирован, войдя в дом и обнаружив местную семью и их друзей, утешавших друг друга. Он неловко пожимал руки, подыскивая слова, чтобы выразить нечто невыразимое. Эти люди плохо говорили по-английски и смотрели на Дэвида дикими глазами, словно впервые его видели. Они едва заметили, что он снова спустился и ушел на ночную прогулку; их горе было слишком велико.

Дэвида терзала мысль: а что, если бы на яхте погиб он? Это ведь легче легкого. Он просто мог выбрать не тот день для экскурсии. Подобные случайные решения внезапно переворачивают или разрушают чью-то жизнь.

Плакали бы вот так по нему дома? Страдая, стал бы его отец раскачиваться взад-вперед? Или бы он мрачно подытожил, что мальчик сам выбрал такую жизнь, с этим выбором ему жить, с этим и умирать?

Прогулка по скорбящей деревне внезапно нагнала на Дэвида сильную тревогу. Он задумался, нельзя ли встретиться с кем-нибудь из ребят, с которыми он провел этот день. Но только бы не с ужасным парнем Фионы Шейном, конечно же.

Дэвид представлял, как вернется в ту маленькую таверну, а там все те же люди будут вновь сидеть и обсуждать этот ужасный день. Он бы даже встретился с Фионой и обсудил с ней Ирландию — страну, где он всегда мечтал побывать.

Он мог бы спросить ее об уходе за больными, мол, действительно ли это так почетно, как говорят. Радовалась ли она, когда ее пациентам становилось лучше? Помнили ли они ее, писали ли благодарственные письма? А как в Ирландии нынче относятся к англичанам: как к туристам или как к рабочей силе, утихла ли прежняя враждебность? Обучают ли на западе Ирландии ремеслам? Дэвид часто подумывал стать гончаром. Делать что-то своими руками и никогда не иметь дел с миром прибыльных вложений.

Или он мог бы расспросить Томаса о его сочинениях: о чем он сейчас пишет, почему так надолго покинул университет, часто ли ему случается увидеть своего маленького сына.

Дэвид любил чужие истории. И поэтому он был совершенно бесполезен в инвестиционно-брокерском бизнесе своего отца. Клиенты хотели, чтобы он подсказывал им, как и сколько тратить. А Дэвиду было интереснее не то, как они инвестируют в дома, а как они эти дома обустроят. Клиенты пытались обсуждать быстрый оборот вложений — он мучил их вопросами о том, будут ли в доме собаки или фруктовый сад.

Гуляя, Дэвид высмотрел балкон Эльзы и заметил ее там, но не окликнул. Она выглядела настолько спокойной и отрешенной, что ей в разгар ночи явно не требовался болтливый дурак вроде него.

Томас забронировал себе на две недели небольшую квартирку над сувенирной лавкой. Хозяйничала здесь эксцентричная женщина по имени Вонни, ей было лет сорок или около того, и она постоянно надевала разные цветастые юбки с одной и той же черной рубашкой. Сперва Томас решил, что она вот-вот попросит у него денег на еду, но на самом деле эти хоромы, которые Вонни сдавала приезжим, принадлежали ей. Квартира была обставлена дорогой мебелью и украшена парой ценных статуэток и картин.

Вонни, как он понял, была родом из Ирландии, хоть и не любила говорить о себе. Как хозяйка, она вела себя просто идеально — в том смысле, что не нарушала его покой. Время от времени она предлагала отнести одежду Томаса в местную прачечную и оставляла у него на пороге корзинку винограда или мисочку оливок.

— А где живете вы, пока я у вас снимаю? — спросил он, едва заехав.

— Да сплю во дворе, — был ответ.

Томас не понял, шутка ли это или признак крайней простоты мышления. Больше он хозяйку не расспрашивал, вместо этого наслаждаясь отдыхом в ее квартире.

Он бы с радостью снял что-нибудь намного дешевле, но ему нужна была квартира с телефоном на случай, если Билл захочет позвонить.

Еще в Штатах Томас отказался дружить с мобильниками: слишком много людей становились рабами сотовой связи. Он думал, в путешествии телефон будет только мешать, и вообще, вдали от цивилизации людей вечно бесит отсутствие сигнала. Да и какая разница, сколько евро он выложил за квартиру с телефоном? Его профессорское жалованье больше не на что было тратить, а вдобавок даже его стихи начали приносить ему деньги.

Один престижный журнал нанял его, чтобы Томас поехал за границу, в любую страну на свой выбор, и вел оттуда авторскую колонку о путешествиях. Это предложение идеально совпало с его желаниями. Ему до смерти нужно было уехать. Он уже хотел написать что-нибудь об Айя-Анне, но завтра, после прибытия международных журналистов, эту деревушку и так окутает дурная слава.

Некогда Томас думал, что легко сможет и дальше жить в одном городе со своей бывшей, как можно чаще видеться с сыном Биллом, при этом поддерживая мирные и цивилизованные отношения с Ширли. В конце концов, когда любовь между ними прошла, стало легко вести себя с ней вежливо.

Окружающих даже восхищало, что они остались такими открытыми, такими непохожими на другие несчастливые пары, которые после расставания все время возвращались к старым обидам.

Но теперь отношения испортились.

Ширли завела нового парня — Энди, продавца автомобилей, с которым познакомилась в спортзале. Все изменилось, когда она объявила о грядущем замужестве.