Династия Одуванчика. Книга 3. Пустующий трон E-Book

Кен Лю

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 1147

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

После гибели Куни Гару для империи Дара наступили тяжелые времена. Коварные льуку захватили часть Островов. Их наступление удалось остановить, однако, согласно расчетам Луана Цзиа, через несколько лет проход в Стене Бурь вновь откроется, и тогда враги смогут прислать подкрепление. Тэра, дочь императора Рагина, которую он официально провозгласил наследницей престола, по политическим мотивам выходит замуж за вождя агонов и отправляется с ним на чужбину, передав трон своему брату Фиро. Однако регент Джиа всеми правдами и неправдами старается не допустить нового императора к власти. Тиму, старший сын Куни, приверженец политики мирного сосуществования, слишком поздно понимает, что стал марионеткой в руках своей супруги Танванаки. И только Фара, самая младшая из детей Дома Одуванчика, держится вдалеке от политики, предпочитая наслаждаться жизнью. В поисках приключений юная принцесса отправляется инкогнито в Гинпен. Она и не подозревает, какую удивительную встречу уготовила ей судьба... Третья книга цикла «Династия Одуванчика». Впервые на русском!

Leseprobe

16+

Ken Liu

THE VEILED THRONE

Copyright © 2021 by Ken Liu

Published in agreement with the author,

c/o BAROR INTERNATIONAL, INC., Armonk, New York, U.S.A.

All rights reserved

Перевод с английского Юрия Павлова

Оформление обложки и иллюстрация на обложке Сергея Шикина

Карты выполнены Александром Сабуровым, Татьяной Павловой

Лю К.

Династия Одуванчика. Кн. 3 : Пустующий трон : роман / Кен Лю ; пер. с англ. Ю. Павлова. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2025. — (Звезды новой фэнтези).

ISBN 978-5-389-28680-1

После гибели Куни Гару для империи Дара наступили тяжелые времена. Коварные льуку захватили часть Островов. Их наступление удалось остановить, однако, согласно расчетам Луана Цзиа, через несколько лет проход в Стене Бурь вновь откроется, и тогда враги смогут прислать подкрепление. Тэра, дочь императора Рагина, которую он официально провозгласил наследницей престола, по политическим мотивам выходит замуж за вождя агонов и отправляется с ним на чужбину, передав трон своему брату Фиро. Однако регент Джиа всеми правдами и неправдами старается не допустить нового императора к власти. Тиму, старший сын Куни, приверженец политики мирного сосуществования, слишком поздно понимает, что стал марионеткой в руках своей супруги Танванаки. И только Фара, самая младшая из детей Дома Одуванчика, держится вдалеке от политики, предпочитая наслаждаться жизнью. В поисках приключений юная принцесса отправляется инкогнито в Гинпен. Она и не подозревает, какую удивительную встречу уготовила ей судьба...

Третья книга цикла «Династия Одуванчика». Впервые на русском!

© Ю. Ю. Павлов, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025Издательство Азбука®

Посвящается моему деду, чья жизнь была увлекательнее любой истории, которую я способен сочинить

ПРАВИЛА ПРОИЗНОШЕНИЯ, ТРАНСЛИТЕРАЦИИ И ПЕРЕВОДА

Многие имена собственные на языке дара взяты из классического ано. В книгах данного цикла при транслитерации двойные гласные не сдваиваются, а каждая произносится раздельно: например, в слове «Réfiroa» четыре слога — ре-фи-ро-а; а в «Na-aroénna» пять слогов — на-а-ро-эн-на. Звук «и» всегда произносится кратко; «о» — как обычное «о»; буква «ü» с двумя точками наверху аналогична умляуту в немецком языке или в системе транскрипции китайских иероглифов пиньинь.

Другие имена и географические названия имеют различное происхождение и не содержат звуков классического ано: например, «кса» в «Ксана» (Xana) или «ха» в «Хаан» (Haan), но и в этих случаях каждый гласный звук произносится раздельно. Таким образом, в слове «Хаан» тоже два слога.

Среди недостаточно образованных жителей Дара бытует мнение, что классический ано — единый фиксированный язык, не менявшийся веками. Тем не менее оно не соответствует истине. Будучи основным литературным языком, на котором проводилось обучение и составлялись официальные документы, «классический» ано постоянно развивался, подвергаясь влиянию разговорного языка, новых народов, идей и обычаев.

Летописцы и поэты на основе корней классического ано создавали неологизмы, а также новые логограммы для их записи и даже новые грамматические формы, которые изначально считались неправильными, но со временем принимались стилистами вопреки настояниям грамматиков-моралистов.

Наиболее наглядно изменения в классическом ано видны на примере самих логограмм. Однако их можно заметить также и в транслитерации (не будем пока что заострять внимание на том, каким образом изменилась устная речь). Классический ано, на котором записывал свои наблюдения Кон Фиджи, и классический ано, на котором Воку Фирна сочинял свои поэмы, — это два разных языка.

Передача имен собственных и прочих слов из языков льуку и агон является проблемой иного рода. Поскольку в этом романе мы впервые знакомимся с ними через языки народов Дара, они дважды подверглись преобразованию, что неизбежно привело к определенным потерям и искажениям. Точно так же носители английского языка, пытающиеся транслитерировать при помощи латиницы услышанные ими китайские слова, достигают лишь отдаленного сходства с оригинальными звуками.

В языках льуку и агон нет формы множественного числа. Для удобства некоторые слова, такие как «гаринафин», в этой книге склоняются по правилам родного языка читателей. Однако другие, менее распространенные слова и выражения, сохраняют свою изначальную форму.

Слова «дара» и «льуку» могут означать как народ, так и язык, на котором этот народ говорит, а также культуру данного народа и даже конкретного ее представителя. Это позволяет в полной мере отразить то, какую роль играет язык для коренных представителей трех вышеупомянутых культур.

Как и во всех вопросах, связанных с переводом, транслитерацией, ассимиляцией, адаптацией и языковыми заимствованиями, такой подход не является идеальным, но, вероятно, вполне уместен для «перевспоминания» истории, как выражается один из героев этого романа.

СПИСОК ГЛАВНЫХ ПЕРСОНАЖЕЙ

ХРИЗАНТЕМЫ И ОДУВАНЧИКИ

Куни Гару — император Рагин, повелитель Дара; погиб в битве в заливе Затин, но тело его не было найдено.

Мата Цзинду — покойный Гегемон Дара; ему до сих пор поклоняются приверженцы ряда культов на островах Туноа, а солдаты почитают его за образец воинской доблести и чести.

ДВОР ОДУВАНЧИКА

Джиа Матиза — императрица, регент Дара, умелая травница.

Рисана — иллюзионистка и талантливый музыкант, посмертно получившая право зваться императрицей Дара.

Кадо Гару — старший брат Куни, имеющий формальный титул короля Дасу; отец принца Гимото.

Кого Йелу — премьер-министр Дара, один из старейших чиновников при дворе Одуванчика.

Дзоми Кидосу — секретарь предусмотрительности, блестящая ученица Луана Цзиаджи и известная изобретательница; любовница принцессы Тэры.

Гин Мадзоти — маршал Дара, королева Гэджиры, величайший тактик своего времени; несмотря на свою гибель, принесла Дара победу в битве в заливе Затин; мать Айи Мадзоти.

Тан Каруконо — главнокомандующий кавалерией и первый адмирал флота.

Сото Цзинду — советница и наперсница Джиа, тетя Маты Цзинду.

Ви — глава «плавников дирана», верно служащая императрице Джиа.

Шидо — «плавник дирана».

Госпожа Раги — сирота, воспитанная Джиа; тайный агент императрицы.

Гори Рути — племянник покойного императорского наставника Дзато Рути, муж госпожи Раги; известный ученый-моралист.

ДЕТИ ДОМА ОДУВАНЧИКА

Принц Тиму (детское имя Тото-тика) — император Такэ, правитель Укьу-Тааса; первенец Куни Гару, сын императрицы Джиа; супруг Танванаки.

Принцесса Тэра (детское имя Рата-тика) — дочь Куни Гару и Джиа, официально провозглашенная отцом в качестве наследницы Трона Одуванчика; прежде была известна как императрица Юна, но отреклась от престола в пользу младшего брата Фиро, чтобы выйти замуж за Таквала Арагоза и отправиться в Укьу-Гондэ сражаться с льуку.

Принц Фиро (детское имя Хадо-тика) — император Монадэту, номинальный правитель Дара; сын Куни Гару и покойной императрицы Рисаны.

Принцесса Фара (детское имя Ада-тика) — художница и собирательница фольклора; младшая из детей Куни Гару, дочь королевы-консорта Фины, умершей в родах.

Принцесса Айя — дочь Гин Мадзоти и Луана Цзиаджи; пожалована титулом имперской принцессы в знак признательности за заслуги матери.

Принц Гимото — сын Кадо Гару, старшего брата Куни.

УЧЕНЫЕ ДАРА

Луан Цзиаджи — главный стратег во время восхождения Куни Гару на престол Одуванчика, возлюбленный Гин Мадзоти; отправился в Укьу-Гондэ и открыл тайну возникновения вре´менных проходов в Стене Бурь; при жизни звался Луан Цзиа.

Дзато Рути — учитель и наставник детей императора, ведущий моралист своего времени.

Кон Фиджи — древний философ ано, основатель школы Морали.

Поти Маджи — древний философ ано, наиболее известный ученик Кона Фиджи.

Ра Оджи — древний поэт ано, прославившийся своими эпиграммами; основатель школы Потока.

Юшин Пидаджи — древний философ ано, наиболее известный ученик Ра Оджи.

На Моджи — древний инженер из Ксаны, изучавший полет птиц; основатель школы Модели.

Ги Анджи — более поздний философ эпохи государств Тиро; основатель школы Воспламенизма.

Кита Ту — директор Императорских лабораторий в Гинпене; во время войны с льуку занимался исследованиями огненного дыхания гаринафинов.

УКЬУ-ТААСА

Тенрьо Роатан — пэкьу льуку, узурпировавший титул, убив собственного отца, Толурору. Завоеватель степей, предводитель вторжения в Дара; погиб в битве в заливе Затин.

Вадьу Роатан (по прозвищу Танванаки) — дочь Тенрьо, лучшая наездница гаринафинов и нынешняя пэкьу Укьу-Тааса; жена Тиму.

Тодьу Роатан (детское имя Дьу-тика) — сын Тиму и Танванаки.

Дьана Роатан (детское имя Заза-тика) — дочь Тиму и Танванаки.

Воку Фирна — тан, приближенный к Тиму; поэт.

Кутанрово Ага — влиятельный тан, командующая силами обороны столицы.

Гозтан Рьото — влиятельный тан, соперница Кутанрово.

Саво Рьото — сын Гозтан, также известный под именем дара Кинри Рито.

Надзу Тей — ученая, наставница Саво.

Нода Ми — министр при дворе Танванаки и Тиму; предал Гин Мадзоти во время битвы в заливе Затин.

Вира Пин — министр при дворе Танванаки и Тиму; однажды пытался убедить принца Тиму сдаться льуку и пэкьу Тенрьо.

Офлуро — умелый наездник, знающий все о гаринафинах.

Госпожа Сока — жена Офлуро; одна из редких чужеземцев, которым льуку позволили обучиться езде на гаринафине.

ЦВЕТОЧНАЯ БАНДА

Рати Йера — предводительница Цветочной банды; неграмотная изобретательница удивительных механизмов.

Мота Кифи — член Цветочной банды, своей невероятной силой способный соперничать с Матой Цзинду; выживший участник битвы в заливе Затин.

Арона Тарэ — член Цветочной банды; актриса.

Види Тукру — член Цветочной банды; адвокат.

«ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ВАЗА» И «СОКРОВИЩНИЦА»

Вдова Васу — глава клана Васу, госпожа-хозяйка «Великолепной вазы»; знала Куни Гару еще в бытность его юношей.

Тесон Васу — ее сын, управляющий «Великолепной вазы».

Нэфи Эдзуго — главный повар в «Великолепной вазе».

Мати Фи — его помощница.

Лодан То — старшая подавальщица в «Великолепной вазе»; жена Мати.

Тифан Хуто — младший сын главы клана Хуто, соперников клана Васу, хозяин «Сокровищницы».

Модзо Му — молодая повариха на службе у Тифана Хуто; прапраправнучка Суды Му, легендарного повара эпохи Тиро.

Лолотика Тунэ (Лоло) — старшая куртизанка «Птичника», наиболее знаменитого дома индиго в Гинпене; ведущая кулинарных поединков.

Сэка Ту — племянник Киты Ту, молодой ученый; соведущий Лолотики.

Гина Кофи — гинпенская аристократка, известная гурманка, основательница клуба кулинарных критиков.

ПРОЧИЕ ДАРА

Скелет-Хохотун — главарь банды торговцев детьми.

Рэдза Мюи — возмутительница спокойствия.

Кисли Пэро — ученая, работающая в одной из Императорских лабораторий Последнего Укуса.

НА БОРТУ «ПРОГОНЯЮЩЕЙ СКОРБЬ»

Радзутана Пон — ученый, представитель школы Возделывания.

Сами Фитадапу — ученая, получившая образование в рамках императорской программы «Золотой карп»; специалист по китам.

Миту Росо — адмирал, главнокомандующий экспедицией в Укьу-Гондэ.

Нмэджи Гон — капитан судна.

Типо То — бывший офицер военно-воздушных сил; командор морских пехотинцев на борту «Прогоняющей скорбь».

Торьо — таинственная пассажирка.

ЛЬУКУ

Толурору Роатан — предводитель льуку, объединивший отдельные их племена.

Кудьу Роатан — вождь льуку; сын Тенрьо, внук Толурору.

Тово Тасарику — тан, пользующийся особым доверием Кудьу.

Наку Китансли — тан-тигр, капитан «Бескрайнего простора».

Тооф — наездник гаринафина.

Радия — наездница гаринафина.

АГОНЫ

Нобо Арагоз — предводитель агонов, объединивший отдельные их племена.

Соулийян Арагоз — младшая дочь Нобо Арагоза; мать Таквала.

Вольу Арагоз — младший сын Нобо Арагоза; вождь агонов.

Таквал Арагоз — пэкьу-тааса агонов; муж Тэры.

Танто Гару Арагоз (детское имя Кунило-тика) — старший сын Тэры и Таквала.

Рокири Гару Арагоз (детское имя Джиан-тика) — младший сын Тэры и Таквала.

Вара Роналек — тан-ветеран, противница отказа от использования гаринафинов в бою.

Годзофин — воин, искусный изготовитель игрушек арукуро токуа.

Налу — сын Годзофина.

Адьулек — старая шаманка, специалист по духовным портретам.

Сатаари — молодая шаманка.

Аратен — тан, пользующийся особым доверием Таквала.

БОГИ ДАРА

Киджи — покровитель Ксаны; повелитель воздуха; бог ветра, полета и птиц. Носит белый дорожный плащ. Пави — сокол-минген. В Укьу-Тааса отождествляется с Пэа, божеством, подарившим людям гаринафинов.

Тутутика — покровительница Аму; младшая из богов; богиня земледелия, красоты и пресной воды. Пави — золотой карп. В Укьу-Тааса отождествляется с Алуро, Госпожой Тысячи Потоков.

Кана и Рапа — сестры-близнецы, покровительницы Кокру. Кана — богиня огня, пепла и смерти; Рапа — богиня льда, снега и сна. Пави — два ворона: черный и белый. В Укьу-Тааса отождествляются с Кудьуфин, Солнечным Колодцем, и Нальуфин, Ледяным Столпом, ненавистницей.

Руфидзо — покровитель Фасы; божественный целитель. Пави — голубь. В Укьу-Тааса отождествляется с Торьояной, длинношерстным быком, приглядывающим за коровами и овцами.

Тацзу — покровитель Гана; непредсказуемый и непостоянный, любитель хаоса и риска; бог морских течений, цунами, ураганов и затонувших сокровищ. Пави — акула. В Укьу-Тааса отождествляется (наряду с Луто) с Пэтеном, богом охотников и звероловов.

Луто — покровитель Хаана; бог рыбаков, прорицателей, математиков и ученых. Пави — морская черепаха. Покинул Дара, став смертным и отправившись в путешествие на борту «Прогоняющей скорбь».

Фитовэо — покровитель Римы; бог войны, охоты и кузнечного ремесла. Пави — волк. В Укьу-Тааса отождествляется с богиней Диасой, ясноокой Палицей-Девой.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СЕМЕНА, ПОСАЖЕННЫЕ В ЗЕМЛЮ

ГЛАВА 1

НОЧНАЯ ПРОБЕЖКА

Татен, ставка пэкьу льуку в Укьу-Гондэ, пятый месяц двенадцатого года после прибытия из далеких земель городов-кораблей с чужаками, служащими некоему Мапидэрэ (или, по летосчислению Дара, пятый месяц первого года правления Четырех Безмятежных Морей, когда Куни Гару провозгласил себя императором Рагином и назначил столицей восстановленный Пан)

Звезды мерцали на небосводе подобно светящимся медузам в темных морских глубинах. Вечный прибой вздыхал вдалеке; почти полная бледная луна озаряла палаточный город, раскинувшийся на побережье, насколько хватало взгляда. Белые шатры напоминали брюха крабов-трупоедов.

Гозтан Рьото вывалилась из большого шатра. На ней была тонкая туника из шкур, в руке болтался шлем в виде черепа. Тяжелая занавесь из шкуры гаринафина, закрывавшая вход в шатер, хлопнула о каркас, заглушив брань и стук костяных булав. Гозтан потеряла равновесие и покачнулась.

— Вотан, держитесь! — Одна из двух стражниц, несших дозор у входа, бросилась на помощь вождю. И, оглянувшись на шатер, спросила: — Может, нам...

— Нет, — оттолкнула ее Гозтан. — Пускай себе дерутся. Мне надоело, что они ведут себя как дети, даже за столом постоянно ругаются. Выпить спокойно не дают. — Она с трудом натянула шлем-череп на бритую голову.

— То есть сегодня никто из них не разделит с вами постель? — осведомилась вторая женщина. — Досадно. Китан специально помылся, — она многозначительно вскинула брови, — и не преминул всем об этом рассказать.

Обе стражницы рассмеялись.

Гозтан бросила на них испепеляющий взгляд из глазниц шлема-черепа.

— Хотела бы я посмотреть, как вы заставите четверых мужей никогда не пререкаться.

В шатре что-то рухнуло, а затем последовал свирепый болезненный рев.

Стражницы переглянулись, но остались на месте. Гозтан с досадой вздохнула. От прохладного воздуха кьоффир выветрился у нее из головы.

— Пойду прогуляюсь, — сказала она после небольшой паузы. — Завтра утром мне предстоит принимать пэкьу, нужно хорошенько обдумать, что ему сказать. Приглядывайте за моими мужьями, но не вмешивайтесь, если только кто-нибудь не соберется проломить череп Китану.

— Да уж, такую красоту портить нельзя, — произнесла одна из стражниц.

Они приподняли занавесь и скользнули внутрь, чтобы воочию понаблюдать за сварой супругов их вождя.

Гозтан праздно шаталась среди татенских шатров. Ее лицо горело от ярости и стыда. Несмотря на яркую луну и свежий ветерок, мало кто из танов и воинов, живших в этой части города, разгуливал снаружи. Вечера было принято проводить у очагов и портретов предков, попивая кьоффир в кругу семьи. То, что тан-тигр Гозтан, вождь Пяти племен Рога, одна, без мужей, расхаживала среди шатров в такой час, наверняка станет пищей для слухов. Даже полностью скрывающий лицо шлем-череп не позволял женщине оставаться неузнанной. Но ей было наплевать.

Гозтан перешла на бег. Ноги задвигались быстрее, дыхание стало более глубоким и ровным. Шлем-череп как бы отрезал ее от внешнего мира, и каждый вдох отзывался в ушах, словно удар приливной волны о берег. Гозтан Рьото исполнилось двадцать девять лет, и сейчас она была в лучшей боевой форме, сильнее и смертоноснее, чем в те годы, когда ей пришлось вести свои главные битвы. Ощущение безграничной силы наполняло члены, а ритмичный топот босых мозолистых ног успокаивал, и постепенно Гозтан вошла в состояние, близкое к трансу. Она представила, как свободно парит в небесах на спине гаринафина. Это было приятнее, чем торчать на земле, продираясь сквозь дебри противоречивых обещаний, в которых с каждым очередным шагом можно было запутаться.

Ее призвание — летать, повергать врагов в бегство огнем из пасти своего гаринафина, упиваясь их паническими воплями, и с наслаждением смотреть, как обращаются в пепел коровы, овцы, палатки, костяные вехи и земляные амбары. Она воин, а не миротворец, вынужденный то и дело успокаивать мужей, когда тем вздумается в очередной раз выяснить, кто из них главный. Равнодушный Офта, вспыльчивый Киойя, хитроумный Финва-Торули и милый, но тщедушный и чрезмерно подозрительный Китан. У племени Офты имелось больше всего скота, племя Киойи владело самыми обширными пастбищами, у племени Финва-Торули всего было мало, зато амбиций хоть отбавляй, а сородичи Китана ничем не хотели с ней делиться, стремясь вернуть времена до объединения Пяти племен Рога, когда Гозтан еще не была вождем.

Каждый из четырех мужей преследовал свои интересы, навязанные старейшинами его племени; каждый из них по-своему добивался внимания супруги и ее ласок; каждый тайно и явно стремился стать отцом ее первенца. Номинально Пять племен Рога были едины, но на деле они напоминали пятерку мурен, пытающихся ужиться в одной тесной пещерке кораллового рифа. Мир, установленный пэкьу, давал множество преимуществ, но шел вразрез с темпераментом Гозтан. Она впервые за последние шесть лет проделала путь почти в тысячу миль до Татена под предлогом того, что намерена просить для Пяти племен Рога позволения возделывать земли у Чаши Алуро. На самом деле ей просто хотелось убраться подальше от старейшин и вождей кланов, каждый из которых требовал от нее решать никчемные споры, пытаясь склонить на свою сторону, и донимал расспросами, почему до сих пор, спустя годы после того, как Гозтан стала вождем Пяти племен и таном-тигром, она все еще не обзавелась наследником.

«Надо было и всех мужей тоже оставить дома».

Тьма вокруг. Пылающие фонари, развевающиеся боевые знамена из хвостов лисиц, волков и тигров — все это отступило в тень, как обрывки снов. Сама того не планируя, Гозтан покинула территорию Татена, палаточного города пэкьу. Впереди, словно бы приглашая ее нырнуть в земное отражение небесной звездной реки, раскинулась бледная прибрежная полоса, мерцающая в серебристых лучах луны. Молодая женщина приказала своему воображаемому гаринафину замедлить ход, и ее ступни утонули в податливом песке.

Куда подевались те веселые деньки после свадьбы, когда ей казалось, что пять сердец могут биться в унисон, что Пять племен Рога наконец-то станут образцом новых льуку, единого народа, больше не страдающего от набегов разбойников-агонов и заморских захватчиков и не раздираемого кровавыми междоусобицами? Гордого народа, чья кровожадность теперь будет направлена против зимних бурь и летних болезней, против голода, наводнений и засухи, против неба, земли и моря. Гозтан провела свадебный обряд одновременно для всех четырех мужей, чтобы показать, что они равны, несмотря на разницу в возрасте. Дабы отметить этот акт единения, она заказала у лучших косторезов новое оружие: превосходную секиру, облик которой был донельзя символичен. Лезвие ее, изготовленное из клыка саблезубого тигра, означало саму Гозтан, а рукоять из четырех ребер годовалого гаринафина, связанных между собой жилами косматого волка, символизировала ее мужей. Гозтан назвала секиру Гаслира-сата, Укус Мира. Зажмурившись, женщина представила, как рукоять ложится в ее ладонь, как плотно сжимаются на ней пальцы. Оружие было идеально сбалансировано и подходило как для того, чтобы располовинить варвара-дара в рукопашной схватке, так и для того, чтобы метким броском срубить голову воздушному ездоку агонов. Ныне Укус Мира, давно уже не вкушавший крови, лежал без дела в шатре Гозтан, завернутый в акулью кожу, пока ревнивые мужья бесновались, спорили, строили друг против друга козни и дрались за право разделить с супругой постель.

«Что мне завтра сказать пэкьу? Правду? Взять и заявить: „Десять лет племя Четырех Кактусов пасло свои стада на обещанной нам земле у берегов Чаши Алуро. Когда мы прибыли туда весной, нас встретили лишь вывороченные коренья да горы помета. Теперь мы не можем предъявить свои притязания силой, а потому старейшины денно и нощно молили меня принять надлежащие меры. Один мой муж считает, что вы должны рассудить нас в обмен на драгоценности Дара. Другой возражает, полагая, что его племени придется пожертвовать больше сокровищ, чем другим. Третий супруг думает, что я должна уподобиться старейшинам и на коленях слезно молить вас о помощи. А четвертый при любой возможности жалуется, что трое остальных замышляют его убить. Мне же самой хочется напиться до беспамятства, потому что из-за их бесконечных склок и криков невозможно здраво размышлять...“ Интересно, что он на это ответит?»

Гозтан мысленно представила, как пэкьу закатывает глаза и отправляет ее восвояси — сочувственным, но решительным взмахом руки. Даже воображаемое унижение заставило тана стиснуть зубы.

— Стой, кто идет? — Громкий мужской голос вырвал ее из размышлений.

Дорогу преградили двое стражников с костяными булавами наперевес.

Гозтан поняла, что настолько удалилась от Татена, что оказалась совсем рядом с бухтой Победы, где стояли на якоре города-корабли Дара. Несмотря на многолетнее запустение, эти громадины по-прежнему завораживали дух, заслоняя собой звезды. Они мерно покачивались на волнах, а их серебристые мачты и рангоуты напоминали отчасти хвойные леса на родине Гозтан, у подножия гор на краю света, а отчасти — выбеленные остовы морских чудовищ, чья плоть давно истлела на солнце.

«Города призраков», — подумала она и вздрогнула от воспоминаний.

На другом конце пляжа, поодаль от воды, расположились загоны для молодых гаринафинов, которых отняли от семей, дабы обучить маневрам, необходимым для ведения воздушного боя. Гладкие тела спящих животных блестели в свете луны. Издали они напоминали коров, только гораздо более крупных.

Впереди вдалеке виднелся большой костер. Вокруг него танцевали какие-то фигуры. Ветер изредка доносил оттуда тихий смех.

— Отвечай! — снова выкрикнул часовой. — Не двигаться!

Когда Гозтан в прошлый раз была в Татене, города-корабли и загоны гаринафинов не охранялись так строго. Больше двадцати лет прошло с тех пор, как пэкьу Тенрьо объединил льуку и покорил агонов, и теперь можно было не опасаться набегов и восстаний рабов.

«Что, интересно, они сторожат?»

Повернувшись вполоборота, Гозтан подставила лицо лунному свету, сняла шлем и сунула его под мышку. Ветер сразу охладил капли пота на лбу.

— Вы что, ослепли? — властно произнесла женщина.

Только высокопоставленным танам позволялось носить шлемы из костей молодых саблезубых тигров. Гозтан не хотелось называть часовым свое имя — она прибыла в Татен, чтобы просить у пэкьу помощи с выпасом скота, однако оказалась не в силах утихомирить собственных мужей и теперь вынуждена была искать спокойствия вдали от своего шатра, а потому ей казалось постыдным объявлять во всеуслышание, кто она такая и откуда.

— Вотан. — Часовые уважительно поклонились, но даже и не подумали пропускать ее.

Гозтан сделала два шага вперед. Стражники не шелохнулись, продолжая преграждать ей путь.

Лицо молодой женщины зарделось. После ночной пробежки ей стало легче, но теперь чувство досады и беспомощности вернулось с удвоенной силой.

— Почему вы не пускаете меня повеселиться? — спросила она.

На самом деле Гозтан мало интересовало веселье у костра — сейчас ей хотелось одиночества, — просто дерзость часовых была не по душе.

— В Татен ежедневно прибывают таны и вожди, великие и не очень, — равнодушно произнес один из стражников. — Многие нам даже не знакомы. По уставу нам не положено пускать незнакомцев на Дорогу-к-городам-кораблям. Если у вас нет пропуска-талисмана пэкьу, будьте добры, вернитесь в Татен. Там безопаснее.

Гозтан вперила в стражников испепеляющий взгляд. Они были совсем молоденькие, почти мальчишки. Наверняка никого еще не убивали, кроме разве что беззащитных рабов. Когда сама она сходилась в схватке с гаринафинами агонов и противостояла клинкам дара, эти ребята наверняка еще на коленях у бабушек сидели.

Гнев вырвался из ее глотки неестественно громким хохотом.

— Интересно, осмелились бы вы говорить так с таном племени Четырех Кактусов, которого постоянно сопровождают десятки воинов? Преградили бы путь тану Шестнадцати племен Костяных Земель, разъезжающему повсюду на запряженной волами повозке? Вы лаете мне в лицо, как невоспитанные щенки, лишь потому, что земли моего племени далеко, а свита у меня небольшая. Говорите, устав не позволяет никого пускать к городам-кораблям? Да, между прочим, именно я захватила в свое время эти корабли!

Часовые заметно взволновались, но не отступили.

— Не важно, кто вы. Мы служим одному лишь пэкьу и поклялись выполнять все приказы того, чья рука держит Лангиабото. Без пропуска-талисмана вы не пройдете.

Гозтан выронила шлем и вскинула кулаки в боевой стойке. Она пожалела, что ушла из шатра так поспешно, не взяв с собой оружия, но в любом случае не собиралась позволять этим юнцам, у которых еще молоко на губах не обсохло, помешать ей пройти туда, куда хотелось.

Стражники сжали руки на булавах и встревоженно переглянулись. Гозтан была выше их обоих, а шрамы на ее руках и лице свидетельствовали о громадном боевом опыте. Но не успели они договориться, как женщина бросилась на стоявшего слева часового, метя кулаком ему в нос.

От удивления он откинул голову и отступил на три шага, неуклюже прочертив булавой линию в песке. Кулак Гозтан совсем чуть-чуть разминулся с целью.

Захватив инициативу, она продолжила натиск и нанесла удар левой рукой, не позволив противнику отразить удар булавой или напасть самому. Стражник снова неуклюже отшатнулся, словно бы вконец растерявшись.

Напарник не пришел ему на помощь, а вместо этого обогнул Гозтан справа. Увлеченная атакой, женщина не заметила, как он оказался у нее за спиной. Она сделала еще шаг вперед и снова ударила правой рукой первого стражника. На сей раз тот не стал отступать, а уперся ногами в песок и сделал выпад булавой в живот тану, очевидно, желая обменяться с ней ударами.

Молодой воин лишь улыбнулся, когда кулак Гозтан просвистел буквально на волосок от его носа. Его отступление вовсе не было следствием растерянности — все шло по заученному плану. Удар Гозтан, несомненно, стал бы для стражника болезненным и мог даже оглушить, но на женщине не было доспехов, а значит, ее без труда можно свалить булавой. Она поняла, что оказалась в клещах: если даже не клюнет на удочку и отскочит назад, то попадет прямо под удар второго стражника, находящегося в слепой зоне. И тогда Гозтан прибегла к отвлекающему маневру: разжала пальцы правой руки, схватила занесенную булаву противника за кончик и толкнула вниз, а сама легко сместилась вправо, уперлась правой ногой, а левой не глядя махнула назад. Ее стопа попала аккурат по запястьям второго стражника, и тот с болезненным воплем выронил оружие. Тот стражник, что был перед Гозтан, потерял равновесие, когда его булава уткнулась в песок. Не успел он прийти в себя, как женщина ребром ладони ударила его по левому локтю, схватила булаву и вырвала ее из рук противника.

Вращая булавой, Гозтан уставилась на обезоруженных часовых. Один потирал ушибленный локоть, а другой — запястья.

— Ну что, можно мне пройти или еще попляшем?

К чести молодых стражников, ни один из них ни капли не испугался. Они снова встали плечом к плечу, преградив Гозтан путь.

— Пройдете только через наши трупы, — парировал один.

Его руки безвольно повисли, одно запястье точно было сломано, да и другое, возможно, тоже. Отвечая, парень морщился от боли. Его напарник взял висевшую на шее раковину-свисток и дунул в нее, издав громкий пронзительный сигнал.

Во тьме раздались ответные сигналы. Свистки звучали все громче, и Гозтан заметила, как с берега к ним приближаются темные фигуры.

Ее боевые инстинкты немного остыли, и Гозтан уже пожалела о том, что вообще все это затеяла. С какой стати ей вдруг понадобилось набрасываться на часовых? Пэкьу Тенрьо не будет любезен к тану, покалечившему его стражников, пусть даже те и оскорбили женщину. Как теперь уговорить разгневанного правителя помочь ее народу? Но отступать было уже поздно. Она подняла булаву и приготовилась, если понадобится, уложить не один десяток противников.

Вдруг за спиной у нее громко захлопали крылья.

— А ну прекратите! — раздался резкий девичий голос.

Гозтан обернулась и увидела, как на песок шумно приземлился молодой гаринафин, длина которого от носа до кончика хвоста составляла около двадцати футов. Он явно был еще не обучен, потому что сделал несколько лишних шагов, преклонил колени и сложил крылья по бокам, обдав Гозтан знакомым мускусным запахом. На спине животного сидела девочка лет десяти. Лунный свет играл в ее светлых кудрях, обрамляющих бледное красивое личико.

— Пэкьу-тааса, — произнес часовой, подавший сигнал тревоги, и приветственно скрестил руки перед собой. — Пэкьу строго распорядился, чтобы к кораблям не пускали никого, кроме тех, кто прошел очищение. Эта незнакомка пыталась...

— Мне известны распоряжения отца, — перебила его девочка.

Она ласково погладила плечи своего ездового зверя, и гаринафин согнул шею, положив голову на песок. Наездница спустилась, использовав голову гаринафина как подножку. Животное громко и быстро дышало, издавая глухие звуки, похожие на те, что получаются, если подуть в большую морскую раковину.

Девочка повернулась к Гозтан и заметила, что та хмуро глядит на ее гаринафина. На лице наездницы промелькнуло беспокойство.

— Назови им свое имя, — велела она тоном, не терпящим возражений.

По обращению стражника Гозтан догадалась, что перед ней была дочь пэкьу Тенрьо. Судя по возрасту — принцесса Вадьу, его любимица. Когда Гозтан в прошлый раз приезжала в Татен, малышка едва научилась ходить. Скрывать свою личность более не было смысла.

— Я Гозтан Рьото, дочь Дайу Рьото, сына Пэфира Вагапэ. Я тан Пяти племен Рога, верная слуга пэкьу.

— Отмените тревогу, — приказала Вадьу стражникам. — Тан моя гостья.

— Но если она не та, за кого себя...

— Я точно знаю, кто она, — отрезала принцесса.

— Пусть так. Но эта женщина нарушила...

— Скажете, что получили травмы, когда упражнялись с оружием, — промолвила Вадьу, — иначе завтра все узнают, что вы оказались настолько бестолковыми, что вызвали на бой прославленную героиню войн с агонами и та преподала вам урок. Выбор за вами, однако я считаю, что обман легче скрыть, когда свидетелей почти нет.

Сердце Гозтан запылало от гордости. Все снесенные оскорбления были забыты. «Прославленная героиня войн с агонами». Однако, наблюдая за девочкой и ее ездовым зверем, она снова нахмурилась.

Стражники переглянулись и, кажется, пришли к одинаковому решению. Тот, у которого был свисток, подал серию отрывистых сигналов. Спустя несколько мгновений раздались тихие ответные свистки, означавшие, что подкрепление расходится по своим постам.

— Покажите локоть и запястья лекарю, — велела Вадьу. — Вы твердо выполняли распоряжения моего отца, и ваша верность уставу не останется незамеченной.

Приунывшие было стражники благодарно поклонились и отправились восвояси, оставив тана и пэкьу-тааса наедине.

— Ты ведь не должна здесь находиться, — заметила Гозтан, обращаясь к Вадьу.

Девочка удивленно замерла:

— Откуда... откуда ты знаешь?

Гозтан усмехнулась:

— Ты больше моего стремилась поскорее избавиться от этих стражников.

— Ничего подобного, просто не хотела, чтобы они навлекли позор на великую воительницу, которой я восхищаюсь, — возразила Вадьу.

— Вот как? И чем же, интересно, я прославилась в войнах с агонами? Каков мой главный подвиг?

Девочка замялась, после чего робко произнесла:

— Я наслышана о вас.

— У тебя почти получилось меня провести. Весьма находчиво с твоей стороны сыграть на моем тщеславии. Но я не бывала в Татене вот уже шесть лет, и ты никак не могла меня помнить. Почему солгала, что знаешь меня?

Принцесса молча поджала губы.

Гозтан угрожающе шагнула к ней:

— Шлем можно украсть. Вдруг я замаскировавшаяся рабыня, задумавшая недоброе?

Девочка не сдвинулась с места, но Гозтан заметила, что правая рука ее метнулась к костяному кинжалу на поясе. Затем Вадьу демонстративно убрала руку обратно. И ответила:

— Тогда ты не стала бы обезоруживать стражников, а просто убила бы их. Для тебя это проще простого.

Хладнокровие и сообразительность пэкьу-тааса впечатлили Гозтан. Ей стало понятно, почему пэкьу так любит свою малолетнюю дочь. Она сделала еще несколько шагов к Вадьу, и та напряглась всем телом. Но в последний момент Гозтан свернула в сторону, бросила булаву, отнятую у часового, и склонилась рядом с молодым гаринафином. Она ласково приподняла голову животного и положила ее себе на колени. Гаринафин — молодая самка, едва научившаяся летать, — сильно задрожала, из пасти у нее пошла пена.

— Что с Корвой? — встревожилась Вадьу.

— Дай мне всю тольусу, какая у тебя есть, живо.

Перепуганная Вадьу сунула руку в поясной мешочек, взяла пригоршню жгучих ягод и высыпала их в ладони Гозтан. Женщина понемногу скормила все Корве. Вскоре самка гаринафина успокоилась и закрыла глаза. Но даже во сне глаза животного лихорадочно двигались под веками.

— С ней все будет хорошо? — нетерпеливо спросила Вадьу.

— Она уснула, — ответила Гозтан. — От тольусы гаринафины видят сны, ну прямо как мы. Корва перегрелась, а тольуса помогает замедлить сердцебиение, расширяет сосуды и расслабляет мышцы, позволяя отдохнуть.

— Я знала, что ты ей поможешь, — сказала Вадьу. — Когда мы стали терять высоту, я перепугалась и решила приземлиться. Потом увидела, как ты смотришь на Корву, как будто понимая, что с ней не так, и сообразила...

— На таких молодых гаринафинах ездить нельзя! — резко выпалила Гозтан, повысив голос. — Они недостаточно выносливы для продолжительных полетов, и старшие звери нередко несут их во время долгих путешествий. Нужно время, чтобы они научились экономить воздух и управлять своим телом. Ты чуть не угробила бедняжку.

— Я не знала...

— Да я это уже поняла! Ну разве так можно? А эти загоны, в которых вы держите боевых гаринафинов... — Гозтан перевела дух и заставила себя успокоиться. Какой смысл поносить пэкьу перед дочерью, критикуя его методы воспитания крылатых зверей? — Я опытная наездница, возможно лучшая в войске твоего отца, хотя он давненько уже не нуждался в моих услугах. Не могу спокойно смотреть на плохое обращение с этими прекрасными животными.

— Корва не живет в загоне, — возразила Вадьу. — Я пытаюсь поладить с ней по старинке.

Гозтан прищурилась и провела рукой по гладким рогам гаринафина.

— Отметок нет... Ты что, украла ее? Тебе запретили на ней кататься, но ты воспротивилась?

Девочка закусила нижнюю губу и с вызовом вскинула подбородок:

— Корву подарил моему отцу тан Безветренного плоскогорья. Говорят, никто не мог сравниться с ее матерью в скорости...

— И ты решила проверить, унаследовала ли Корва способности матери? — Тон Гозтан чуть смягчился. — Но она пока что не выросла...

— Я знаю, что она еще слишком молода, чтобы развивать предельную скорость! Ты меня вообще слушаешь?! Или считаешь глупым ребенком? — выпалила Вадьу. Она аж глаза вытаращила, сердясь, что ее собеседница оказалась такой непонятливой.

Но Гозтан не повелась на это.

— Ладно, пэкьу-тааса, смотри сама. Поступай как знаешь. Мешать я тебе не буду.

Девочка перевела дух и призналась:

— Я первой положила на Корву глаз и умоляла отца подарить ее мне, но он хочет отдать ее моему брату. «Мне нужен боевой зверь», — сказала я. «Эта малышка слишком норовистая», — ответил он. «Я тоже!» — парировала я. «Кудьу более опытный наездник», — возразил папа. «Подумаешь, научился ездить на быках! Да я на любом, даже неукрощенном, дольше брата продержусь», — заявила я. «Кудьу старше, и ему вскоре понадобится боевой зверь», — отрезал отец, и на этом разговор был окончен. Но это же несправедливо! Мне никогда не дают то, чего я хочу, потому что я младше. Вот я и решила прокатиться на Корве, чтобы скрепить наши узы.

— Выходит, я была права, — рассмеялась Гозтан. — Ты воровка.

— Неправда! Гаринафины никому не принадлежат, пока не подружатся с наездниками.

— Да какая из тебя наездница, если ты даже ухаживать за животным не умеешь?

— Я... — на глазах у Вадьу выступили слезы, — я должна была узнать больше. Только не говори мне, что в моем возрасте ты всегда слушалась старших.

Гозтан вздохнула:

— С этим не поспоришь. — Ее голос еще больше смягчился. — У моей матери, прежнего тана, был огромный гаринафин, который отличался крайне скверным характером. Считалось, что на нем вообще невозможно ездить. Разумеется, мне захотелось попробовать, хотя его седло было настолько велико, что мне пришлось практически сесть на шпагат...

Предаваясь воспоминаниям, Гозтан ласково гладила Корву по голове и с нежностью глядела на подрагивающие веки юной самки гаринафина.

Она не заметила, как Вадьу изменилась в лице, слушая ее рассказ, и не увидела, как девочка медленно подняла с песка булаву. И уж совершенно точно Гозтан не была готова к тому, что пэкьу-тааса замахнется и ударит ее булавой по затылку.

ГЛАВА 2

ТАЙНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Укьу-Гондэ, бухта Победы, пятый месяц двенадцатого года после прибытия чужеземных городов-кораблей (известный в Дара как первый год правления Четырех Безмятежных Морей)

Гозтан очнулась.

Перед глазами в воде плавали звезды.

Постепенно женщина поняла, что звезды находились вовсе не в воде, но сверкали в горячем воздухе. Искры трескучего костра светлячками взмывали в темное небо. В нос ударил аромат паленого кизяка и жареного мяса. В нем также чувствовались едкие нотки копченой тольусы, которую было принято есть только на пирах и празднествах.

Затылок болел так сильно, что Гозтан застонала.

До ее слуха внезапно донесся гипнотический напев:

— Меня послушайте, о воины льуку,

Тучны слова мои, как все стада пэкьу.

Пускай я здесь чужак, но много я видал

И красоту небес, как на ладони, брал1.

Некоторые обороты не оставляли сомнений в том, что язык льуку не являлся для сказителя родным, да и произношение было характерным для чужеземца. Брать красоту, как на ладони? Что за нелепица? Но в рифмах присутствовали некая прелесть и грация, а благодаря причудливым интонациям рассказчика перед глазами отчетливо вставали яркие выразительные образы, которые позволяли слушателям наслаждаться: это было сродни тому, как если бы жареные дикие кабачки приправили изысканным соком тольусы.

Голос и акцент показались Гозтан знакомыми, но она не смогла понять, кто говорит. Женщина попробовала повернуть голову в ту сторону и поняла, что связана по рукам и ногам прочными веревками из жил. Она была пленницей.

— ...Вы все наверняка слышали старую басню о пастухе-агоне, который подобрал зимой тщедушного щенка и выкормил его молоком пастушьих собак. Когда щенок вырос, оказалось, что это волк. Однажды пастух застал волка с новорожденным ягненком в зубах. «Почему ты отплатил за мою доброту таким вредноломством?» — спросил пастух. «Не могу ничего поделать, — отвечал волк. — Такова моя природа».

Рассказ прервался смехом и громкими выкриками.

— И поделом ему!

— Тупой агон!

— У агонов даже молоко сук пропитано предательством и, как ты выразился, «вредноломством»!

Перед затуманенным взором Гозтан возникло детское лицо: пэкьу-тааса, чьи волосы в отблесках костра казались золотыми.

— За что? — прохрипела Гозтан.

Она зажмурилась и снова открыла глаза, надеясь, что зрение вернется в полной мере. Затылок отозвался болью. Лишь бы только кости были целы.

— Кто ты на самом деле? — нагнувшись, прошептала Вадьу ей на ухо.

— ...В моей стране есть поговорка со схожим смыслом, но дорогими словами. У нас говорят: «Крубен родит крубена, диран родит дирана, а дочь осьминога может разом расколоть восемь устричных раковин».

Снова хохот и крики.

— Еще кьоффира!

— Еще тольусы!

— А я бы и сырого осьминога съел!

— Старик, ты, верно, хотел сказать «другими словами», да язык у тебя с костями!

— Тише вы! Раб лучше вашего языком чешет. Вам всем не мешало бы у него поучиться.

Никто не обращал внимания ни на связанную пленницу у костра, ни на допрашивающую ее девочку.

Гозтан не понимала, почему Вадьу задает ей вопрос, на который уже знает ответ. Несмотря на пульсирующую боль, ее мозг быстро заработал. Девочка почему-то была уверена, что Гозтан не та, за кого себя выдает, и представляет собой угрозу. Гозтан нужно было сменить тактику, пока не выяснятся причины столь странного поведения.

— А ты, видать, сильна. В одиночку меня сюда дотащила.

— Хотела, но ты оказалась для меня тяжеловата. — Девочка смущенно отвела взгляд. — Пришлось позвать на помощь нескольких наро. Мое появление стало для них неожиданностью, но я сказала, что отец якобы послал меня засвидетельствовать их отвагу. Они обрадовались, узнав, что по пути я захватила лазутчицу.

— А если твои помощники расскажут твоему отцу про Корву?

Вадьу усмехнулась:

— Рано утром они все уплывут на поиски северо-западного пути в Дара. С отцом увидятся в лучшем случае через несколько лет, а то и вовсе никогда.

Гозтан вытянула затекшую шею, чтобы посмотреть на море. В свете костра она различала на берегу громадные плоты — целую флотилию. Эти плоты были новым изобретением пэкьу. Их изготавливали, связывая вместе несколько традиционных округлых лодок из обтянутых шкурами костей и прикрепляя их к костяному каркасу с несколькими воздушными пузырями. Благодаря этим новым морским плотам льуку перестали зависеть от искусных кораблестроителей дара. Их грузоподъемность была значительно ниже, чем у городов-кораблей, и не позволяла переправлять через море войска, но для исследовательских экспедиций такие плоты вполне годились.

Гозтан наконец поняла, по какой причине область вокруг бухты нуждалась в охране и почему часовые отказывались ее пропускать. Пэкьу Тенрьо много лет был одержим навязчивой идеей отыскать путь в Дара, на родину городов-кораблей, чтобы захватить эту страну. Но далекие острова казались недостижимыми, а устрашающая Стена Бурь, описанная пленниками-чужеземцами, виделась непреодолимой преградой. Множество экспедиций отправлялись на поиски Дара, но большинство лодок никогда не возвращались, а команда одной из тех, что вернулась, была настолько ошеломлена увиденным в странствиях, что отчаянно уговаривала Тенрьо бросить свою безумную затею. Пэкьу приказал казнить их, дабы они не подрывали боевой дух льуку.

Время от времени могучее океаническое течение приносило к берегам останки неудавшихся экспедиций, и пэкьу заметил, что его начинание, которое постепенно начали считать настоящей авантюрой, пользуется в народе все меньшей поддержкой. Возможно, поэтому нынешнюю экспедицию, в отличие от предыдущих, держали в тайне, чтобы амбициозные таны и строптивые старейшины, чьи дети погибли в прошлых морских походах, не взбунтовались.

Гозтан огляделась, но не увидела юную самку гаринафина.

— Где Корва?

— Еще спит. Отсюда недалеко до загонов, поэтому она в безопасности. Не хочется оставлять ее одну, но сейчас гораздо важнее, чтобы шпионы вроде тебя не помешали отважным наро.

— Найди кого-нибудь из ветеранов, что сражались вместе со мной...

— Ха, этот номер у тебя не пройдет. Напрасно надеешься меня провести. Здесь все молодые: нет никого, кто участвовал в сражениях с варварами-дара и захватывал города-корабли. Ты ведь на это и рассчитывала, да? Прикинулась героиней из малоизвестного племени, которая почти не бывает в Татене, зная, что никто с точностью не опознает в тебе обманщицу.

«Ну разумеется, — подумала Гозтан, — только молодежь настолько глупа, чтобы добровольно отправиться на поиски далеких островов в бескрайнем море. Это столь же безумная затея, как спрыгнуть со спины гаринафина над степью и надеяться, что приземлишься в воду».

— Тогда сходи к Большому шатру...

— Мне не пять лет! Если я позову кого-нибудь из давних соратников отца, они сразу наткнутся на Корву...

— Так проведи их кружным путем, с другой стороны бухты...

— Ну да, чтобы ты успела тем временем сбежать и совершить задуманные злодеяния. Ничего, я выясню, в чем заключаются твои коварные планы.

Гозтан одновременно было и смешно, и так досадно, что хотелось кричать. Когда дети что-нибудь вобьют себе в голову, их невозможно переубедить.

— И что ты собираешься со мной делать?

Вадьу двумя пальцами указала на свои глаза, а затем на Гозтан. Вид у девочки был свирепый.

— И долго ты будешь меня сторожить?

— Пока флотилия не поднимет паруса, а Корва не отдохнет. Тогда... Тогда я возьму Корву и отведу тебя обратно в Татен. Меня не накажут, когда узнают, что я задержала опасную шпионку. Может, отец даже подарит мне Корву. Лучшего и придумать невозможно.

— ...Сегодня пэкьу приказал мне рассказать о своем путешествии, чтобы во сне вы увидели путь кита. Я чужак и не могу общаться с вашими богами напрямик, как вы, но, быть может, боги изучат ваши сны и подскажут безопасную дорогу через открытое море. Позвольте же развлечь вас историями — как истинными, так и вероятными. Нет, я не скажу, которые из них какие, но знайте, что все они правдивы...

На этот раз слова рассказчика сопровождались лишь редкими смешками, которые быстро стихли. Публика умолкла. Певучие интонации сказителя зачаровывали толпу; люди гадали, а вдруг одна из историй, подобно яркой падающей звезде, действительно озарит темное море и направит их через неведомые просторы.

Девочке нельзя было отказать в отваге. План она, правда, придумала сумасшедший, однако он вполне мог сработать — если бы Гозтан и в самом деле была шпионкой.

Но стоит Вадьу привести Гозтан утром в Татен, как пэкьу настолько осерчает, что его пэкьу-тааса еще долго не сможет присесть на пятую точку, а о том, чтобы летать на гаринафинах, и говорить нечего. Как же приятно будет посмотреть на удивленное лицо Вадьу...

...Вот только если Вадьу продержит ее в плену всю ночь, то Гозтан пропустит встречу с пэкьу Тенрьо, которая должна состояться с первыми лучами солнца. И уж, конечно, Тенрьо не сочтет причину ее опоздания уважительной. Пэкьу не одобряет танов, не способных самостоятельно решить свои мелкие проблемы без его помощи; тан, которому не удалось сбежать от десятилетней девочки, наверняка заслужит его презрение, а вождь, которому не хватило находчивости, чтобы не выставить на посмешище любимую дочь Тенрьо, а заодно и его самого, несомненно, навлечет на себя гнев правителя. Гозтан могла навсегда попрощаться с надеждами получить для Пяти племен Рога разрешение пасти скот на берегах Чаши Алуро.

— ...Путь кита неистовый и бурный, а чудеса, которые можно встретить на нем, несметны, как звезды на небосводе. Однажды, когда мы проходили по теплому течению, начался штиль, наши паруса затрепыхались и повисли. Оставалось только дрейфовать, позволяя океаническому течению нести нас вдаль от Дара, словно семена одуванчика по ветру. По правому борту проплыла стая дельфинов. Мы слышали, как эти дышащие воздухом морские животные переговариваются на своем веселом свистящем языке, и это немного развеяло скуку.

«Акула! Акула!» — вдруг закричал зоркий впередсмотрящий.

Мы помчались к планширу и увидели, что он прав. Одинокая рыбина выделялась среди прыгающих и пляшущих дельфинов, словно крыса среди мышей. Вместо гладкого, похожего на бутылочное горлышко носа у нее была широкая зубастая ухмылка, а вместо пары горизонтальных лопастей, способных изгибаться подобно человеческим ногам, — кривой вертикальный хвост, извивавшийся, как хвостовой плавник. Вместо отверстия на голове, из которого у дельфинов выходил влажный пар, рядом со щеками акулы находились жабры, пропускавшие через себя соленую воду...

Боль и головокружение почти прошли, и Гозтан нашла силы повернуться к Вадьу, не чувствуя при этом тошноту. Нужно было убедить девочку отпустить ее.

— А что, если ты ошибаешься и я действительно та, за кого себя выдаю? Почему ты так уверена, что я шпионка?

— Ну-ка, повтори еще раз свою родословную, — надменно приказала Вадьу.

— Я Гозтан Рьото, дочь Дайу Рьото, сына Пэфира Вагапэ. Я служу пэкьу в качестве тана...

— Лжешь! — перебила ее Вадьу. — Ты меня почти провела. Почти. Но ты как тот волчонок из басни. Тебе не скрыть свою природу.

Женщина пришла в недоумение.

— Ты ошиба...

— А помнишь, когда Корва уснула, ты сказала, что твоя мать якобы была таном до тебя?

— Да, так оно и есть.

— А теперь в родословной ты называешь не ее, а отца, — ликующе заявила Вадьу. — Либо ты плохо подготовившаяся самозванка, либо узурпаторша. Мой отец не потерпит узурпаторов на месте его верных танов.

— ...Мы ожидали, что сейчас начнется кровопролитие, что дельфины всем скопом набросятся на рыбу-убийцу, давнего врага китообразных. Но драки не было, никто не обижал незваную гостью. Громадная серая акула, в два раза крупнее самого большого дельфина, вела себя как член стаи. Она не могла грациозно прыгать, подобно дельфинам, но ныряла и помогала себе мощными движениями хвоста, чтобы выбросить тело из воды, подражая своему неродному семейству. Когда она падала обратно в океан, дельфины радостно свистели и одобрительно пищали: они хвалили акулу, как будто та была их избалованным ребенком...

Гозтан не сдержала смешок. Учитывая, каким образом сам пэкьу Тенрьо пришел к власти, его нетерпимость к узурпаторам выглядела откровенно нелепой. Но она сомневалась, что познания пэкьу-тааса об окружающем мире достаточно велики, чтобы понять причину ее «лжи».

— Прекрати! Что я такого смешного сказала?

— Ты и в самом деле ошибаешься. Сейчас попробую объяснить. Эх, даже и не знаю, с чего начать...

Тут слова застряли у нее в горле, потому что Гозтан наконец-то заметила жестикулирующую фигуру рассказчика у костра и поняла, почему его голос показался ей таким знакомым.

ГЛАВА 3

ПОСЛАНИЕ НА ЧЕРЕПАШЬЕМ ПАНЦИРЕ

Укьу-Гондэ, год прибытия чужеземных городов-кораблей (известный в Дара как первый год правления Праведной Силы, когда император Эриши взошел на трон после смерти императора Мапидэрэ)

Мать Гозтан, Тенлек Рьото, вождь Третьего племени Рога, была одним из первых танов пэкьу Толурору Роатана, присягнувших на верность Тенрьо, когда лишенный привилегий сын убил отца, узурпировав титул пэкьу. В детстве Гозтан с восхищением следила за тем, как Тенрьо объединил разрозненные равнинные племена льуку в этакий божественный молот, навершием которого был он сам, и ударил им по ненавистным агонам, заставив подчиниться древнего врага и угнетателя. Повзрослев, Гозтан вступила в армию в качестве наездницы гаринафинов. Она изучила хладнокровные тактические приемы Тенрьо, копировала его пыл и страсть, убив столько врагов, что на шлеме девушки уже не осталось места для крестообразных отметок, каждая из которых означала поверженного агона.

Третье племя Рога процветало. Пусть самой Гозтан было еще рано иметь детей, она с радостью наблюдала, как матери становятся более дородными и красивыми от мяса и молока захваченных ею шерстистых коров и шишкорогих овец, а дети растут под присмотром рабов-агонов. Ее собственные родители были еще молоды и полны сил, но Гозтан вздохнула с облегчением, когда в племени перестали соблюдать закон, согласно которому слабым старикам приходилось уходить в зимнюю вьюгу, навсегда прощаясь со своими семьями. Да, это означало, что от голода теперь гибли старые агоны, но такова уж жизнь в степи.

— Ты сильнее своих братьев и сестер, — с гордостью говорила Тенлек, глядя на старшую дочь. — Ты совсем как я.

А потом, в тот самый год, когда Гозтан достигла брачного возраста, из-за моря прибыли незнакомцы на чудовищных городах-кораблях.

По указу пэкьу Тенрьо льуку встретили их со сдержанным радушием, но чужаки сразу проявили свою звериную сущность и перебили не один десяток льуку своим удивительным металлическим оружием.

Варвары-дара оказались сильными. Они убивали на расстоянии маленькими копьями, которые выпускали из приспособлений в виде полумесяца, что были точнее пращей и рогаток льуку; они одевались в легкую, как облако, одежду, яркую и гораздо более приятную телу, чем шкуры и кожа, которые носили соотечественники Гозтан. Их города-корабли с гигантскими вертикальными парусами, укрощавшими ветер не хуже крыльев гаринафинов, уверенно держались на высоких волнах, с какими не могли совладать лодки льуку. Кроме того, чужаки были неуязвимы к бушевавшим среди степного народа новым неизвестным болезням.

Их пэкьу, некий адмирал Крита, объявил, что собирается поработить льуку и заковать их всех в кандалы, из которых они не выберутся до седьмого колена. Люди в ужасе и смятении молились Все-Отцу и Пра-Матери, недоумевая, как те допустили, чтобы на их смертных детей опустилась такая тьма.

Вместо того чтобы отправить воинов на гаринафинах на смертный бой с варварами, пэкьу Тенрьо созвал женщин, танов и наро, и потребовал, чтобы те добровольно согласились ублажать мужчин, именовавших себя властителями Дара. Подобная слабость пэкьу заставила вскипеть многих танов, включая и мать Гозтан. Но сама Гозтан, помня, как Тенрьо раз за разом обводил своих врагов вокруг пальца, вызвалась одной из первых, нисколько не сомневаясь, что у пэкьу имеется на сей счет некий хитроумный план.

Накануне того дня, когда воительницам предстояло отправиться на города-корабли, пэкьу устроил для них пир и попросил держать глаза и уши востро, хорошенько изучить обычаи Дара, но самим при этом как можно меньше рассказывать чужакам об укладе жизни льуку.

— Впереди долгая зима, — сказал пэкьу. — Хитрая волчица поджимает хвост и пьет предложенное молоко, притворяясь домашней собакой, пока ее истинная природа прячется глубоко, как костяной кинжал в ножнах.

Гозтан стойко терпела омерзительные ласки и похотливые взгляды варваров, полностью вжившись в роль униженной рабыни, и в конце концов сумела завоевать доверие Датамы, капитана одного из городов-кораблей, которому была подарена. Она приносила ему еду, мыла его, спала с ним. Слово за словом, фразу за фразой девушка освоила его язык; день за днем она изучала его боевые навыки и ход его мыслей; квадрат за квадратом, палуба за палубой она запоминала планировку города-корабля и расположение оружейных и кладовых.

Однажды ранней весной капитан Датама, разжиревший на богатых харчах льуку и обленившийся от безделья, решил прогуляться на свежем воздухе, хотя обычно не сходил с корабля. Он послал за мужчинами льуку, чтобы те несли его и его любовницу из числа местных — которую он прозвал Покорностью, ибо не считал нужным запоминать ее «варварское» имя, — на громадных носилках из китовых ребер, оплетенных водорослями. На носилки были уложены привезенные из Дара шелковые подушки, набитые мягкой шерстью ягнят.

Датама, который не мог похвастаться силой и красотой — хилое нескладное тело, писклявый голос и лицо, похожее на мордочку полевой мыши, — окружил себя всевозможными удобствами: на носилки были погружены два больших кувшина с вином, восемь корзин с продовольствием, охлажденные в море камни для смягчения симптомов геморроя, ведерко душистой цветочной воды, которой Гозтан должна была обрызгивать капитана, когда тот притомится от жары... Воины льуку напрягались и пыхтели, бегом перемещая носилки вверх и вниз по песчаным прибрежным дюнам, в то время как солдаты-дара лениво брели следом в компании прислуги, развлекая друг друга анекдотами, предположительно высмеивающими глупость степного народа, и вслух рассуждая о том, какие же прошлые грехи обрекли льуку на столь жалкое существование. К счастью, воины льуку не понимали языка дара, и оскорбления отскакивали от них, как вода от спины крачки, попавшей в прилив.

А вот Гозтан аж пылала от гнева. Она привыкла считать, что отличается невозмутимым нравом, но ее покрывшееся коростой сердце вновь обливалось кровью, когда она видела, как властители Дара используют ее соотечественников в качестве вьючных животных. Молодой женщине стоило немалых сил кокетливо улыбаться, подливая Датаме выдержанного вина, так, как этот злодей ее учил.

Внезапно один из носильщиков оступился, и носилки накренились, едва не сбросив уродливого капитана. Он избежал постыдного падения, схватившись за руку Гозтан, а вот один из кувшинов постигла печальная участь, и все содержимое его расплескалось на роскошную шелковую мантию Датамы.

Тот в ярости остановил процессию и приказал выпороть всех носильщиков. С каждой кровавой полосой на спине в глазах склонившихся мужчин-льуку разгоралось яростное пламя. Солдаты-дара пристально наблюдали со стороны, обнажив мечи. Они были бы вовсе не прочь устроить резню, если бы кто-нибудь из местных дал им повод. Гозтан отчаянно умоляла любовника проявить к носильщикам милосердие, но капитан влепил ей пощечину. Она с трудом удержалась, чтобы не придушить его на месте.

«Волки хитры, — напомнила она себе сквозь ослепляющую ярость. — Я должна быть хитроумной волчицей».

— Знамение! Знамение! — вдруг завопил кто-то в нескольких шагах от носилок.

Все обернулись.

Кричал долговязый жилистый дара, одетый наполовину в пеньковые обноски, наполовину в грубо сшитые шкуры на манер слуг-варваров. За время долгого морского путешествия одежда многих моряков пришла в негодность, а изготавливать ее по местным образцам они так и не научились (а может, вовсе не хотели учиться). Гозтан этот человек был не знаком. Это значило, что он, скорее всего, был простым матросом, а не личным слугой Датамы. На загорелом лице дара выделялись большие умные глаза, а его руки от кистей до плеч были сплошь покрыты шрамами. Гозтан подумала, что с лохматой бородкой он напоминает ей смирного барана, который только и выжидает удобного случая. Моряк стоял на коленях в песке и держал в руках черепаший панцирь, словно это было самое дорогое в мире сокровище.

— Ога Кидосу, — произнес Датама, — что ты несешь? О каком еще знамении толкуешь?

Солдаты на время прекратили хлестать носильщиков плетками и с интересом следили за развитием событий. Черепаший панцирь был размером с небольшой кокос. Ога обеими руками поднял его над головой.

— Взгляните сами, капитан: это благое предзнаменование!

Датама неуклюже слез с носилок, вразвалочку подошел к Оге и забрал у него панцирь. Панцирь принадлежал молодой черепахе, но та умерла уже так давно, что кости внутри истлели. Помимо естественных спаек между пластинами, и спинную, и брюшную части панциря покрывали какие-то причудливые письмена.

Спина была испещрена неровными фигурами, обведенными белым. В них капитан мгновенно узнал карту островов Дара. А со стороны брюха были изображены пять человеческих фигур. Взрослый мужчина, державший на руках новорожденного младенца, женщина и двое юношей с длинными копьями. От поднятой руки женщины тянулась веревка, привязанная к подвешенной, но не по центру, горизонтальной балке. С короткого края балки свисала рыба, а с длинного — гирька в форме колокольчика. Это были весы, какими в Дара пользовались все, от торговцев рыбой до ювелиров. Судя по прическам и одежде, все пятеро людей принадлежали к народу дара.

Изображения были как бы выдавлены на панцире, а не вырезаны ножом — отсутствовали характерные резкие изгибы и углы. Действительно, когда капитан провел пальцем по отметинам, те оказались гладкими, словно бы рисунок был создан на панцире самой природой.

— Где ты это взял? — спросил Датама.

— О панцирь запнулся недотепа-носильщик. Я заметил и подобрал его. Думал, это камень или раковина, но, как только увидел рисунок, сразу понял, что это знак от Луто, послание, переданное его пави.

Взгляд Датамы метался между панцирем и коленопреклоненной фигурой Оги Кидосу. Рассказ матроса звучал нелепо. Капитан был уверен, что такие отметины не могли появиться естественным образом. Очевидно, Ога, неграмотный крестьянин-рыбак, решил подсунуть ему поддельную «сверхъестественную» диковинку в надежде на награду. Датама уже собрался приказать выпороть его за обман, но вдруг заметил, с каким любопытством и трепетом взирают на панцирь солдаты-дара.

— Адмирал предвидел такие знамения, — прошептал один солдат своему товарищу.

— Я слышал, капитан Тало проводил ритуалы очищения, чтобы обратиться к богам за советом, — прошептал другой.

«Знамения».

Датама был отнюдь не глуп, а потому решил обдумать ситуацию с политической точки зрения. Жестокое отношение адмирала Криты к туземцам было не по душе даже его подчиненным, особенно ученым-моралистам, которых взяли в экспедицию, чтобы убедить бессмертных вернуться в Дара во славу императора Мапидэрэ. Многие ученые критиковали политику Криты, считая ее бесчеловечной и противоречащей учению Единственного Истинного Мудреца. Они при каждом удобном случае осыпали его изящными цитатами на классическом ано, настаивая, что к туземцам следует относиться со снисхождением. Адмирал считал этих наивных мудрецов дураками, чьи головы набиты бессмысленными идеалами вроде «взаимоуважения» и «всеобщего человеколюбия». Они не понимали, что для успеха экспедиции во враждебные земли требовался суровый военный подход.

Моралисты так утомили Криту, что он готов был заживо закопать их в землю, как поступал император Мапидэрэ с их чересчур смелыми на язык коллегами в Дара. Но простые солдаты и матросы высоко почитали этих ученых мужей. Казнь мудрецов стала бы недвусмысленным сигналом о том, что военное командование отказалось от выполнения основной задачи экспедиции — поисков бессмертных и их доставке в Дара, к императору Мапидэрэ. Стоит лишь солдатам понять, что Крита и другие командиры не собираются возвращаться, как они наверняка поднимут бунт. Поэтому военной верхушке оставалось лишь терпеть болтовню ученых, чтобы не подвергнуть сомнению собственный авторитет.

Но малограмотные простолюдины были также весьма суеверны, и хитроумные правители Дара давно использовали сверхъестественные знамения, чтобы укрепить свою власть и ослабить политических конкурентов, принадлежащих к элите общества. Вожаки крестьянских восстаний эпохи Тиро нередко склоняли народ на свою сторону при помощи малопонятных пророчеств оракулов, да и сам Мапидэрэ оправдывал всеобщее разоружение необходимостью переплавить оружие в гигантские статуи богов. Адмирал Крита не раз давал понять, что ему хотелось бы, чтобы его также воспринимали как божественного наместника, посланного сюда богами Дара, дабы править невежественными дикарями.

Отметины на панцире легко можно было истолковать в пользу Криты. Карта Дара на панцире местной черепахи могла символизировать необходимость переделки этих отсталых земель по образу и подобию великой империи. Следуя такому толкованию, изображенный на рисунке взрослый мужчина с ребенком мог означать адмирала Криту — дарующего жизнь, защиту, безопасность и стабильность. Женщина с рыбой и весами — туземная наложница (хотя сам Крита, безусловно, предпочел бы целый гарем), символизирующая землю льуку, которой суждено кормить своего владыку и осыпать его всеми дарами этого благодатного края. Картинку в целом можно было толковать так: Крита не просто сановник дара, а человек, которому судьбой уготовано произвести на свет множество могучих потомков — юношей с оружием в руках — и стать на своей новой родине родоначальником новой расы.

Даже Датама восхитился тем хитроумным замыслом, который был вложен в рисунок.

Да против такого божественного послания любые увещевания мудрецов-моралистов окажутся бессильны. Стоит им утратить авторитет, как они безусловно отыщут рациональное объяснение этому знамению, чтобы вновь укрепить свои позиции. Кому нужен император Мапидэрэ, когда Крита сам может стать императором?!

Если Датама представит панцирь и толкование знамения адмиралу, то его наверняка осыплют почестями и возведут в высший ранг при дворе нового императора.

«Не у одного меня чутье на благоприятные возможности. Эта хитрая крыса Тало тоже постоянно принюхивается, откуда дует ветер. Он наверняка попытается подсунуть Крите свой „божественный знак“. Нужно действовать быстро».

Безусловно, это было рискованно. Завидуя успеху Датамы, другие капитаны наверняка поставят под сомнение подлинность «знамения», но тогда им придется найти объяснение появлению рисунков на панцире. Очевидно, их не могли нарисовать дикари, ведь они ничего не знали о Дара. Капитан Датама сомневался, что им вообще знакомо понятие «география». В самом Дара тоже не было известно способа так гладко выгравировать рисунок на панцире или кости. Кроме того, каким глупцом нужно быть, чтобы поставить под сомнение подлинность предмета, ублаготворившего самого адмирала Криту? Уж лучше отыскать другие знамения и попытаться с их помощью снискать его благосклонность.

Ложь становится правдой, когда достаточно людей находят повод в нее поверить.

«Стоит ли рисковать?»

— Если я правильно помню, наши корабли спасли тебя от верной смерти в шторм незадолго до того, как мы покинули пределы Дара и прошли Стену Бурь, — произнес Датама, глядя на коленопреклоненного Огу. Он хотел проверить этого человека, которого подозревал в подлоге и который был главной неизвестной величиной в его расчетах. — Очевидно, тебе благоволит Луто, покровитель всех потерпевших бедствие на море. Ты наверняка будешь щедро награжден за свою находку.

— Я отыскал этот панцирь лишь потому, что боги благоволят вам, капитан, — ответил Ога Кидосу, уткнувшись лбом в песок. Затем он поднял голову, не обращая внимания на прилипшие ко лбу песчинки. — Если бы не ваше великолепие, боги не заставили бы этого варвара споткнуться. Если бы он не упал, то кто знает, как долго сие божественное чудо оставалось бы скрыто песком? Я лишь свидетель вашей милости и того, как ваша рука обнаружила удивительное знамение. Я в лучшем случае посох кладоискателя: это предмет, безусловно, полезный, но вряд ли ему можно приписать честь совершения находки.

Датама удовлетворенно кивнул. Быть может, этот человек и говорил как жалкий дурак, нахватавшийся высокопарных речей из спектаклей странствующих трупп, но по его ответу было ясно: он понимает, что на кону. Ога Кидосу беспрекословно отдавал капитану Датаме все заслуги в обнаружении панциря — впрочем, это само собой разумеется и вряд ли стоит особого поощрения, — а главное, связывал свою судьбу с капитаном. Публично заявляя о божественной природе резного панциря, он негласно обещал никогда не раскрывать правды, какой бы та ни была, дабы не быть казненным за святотатство и попытку обмануть своих начальников.

— Даже посох кладоискателя можно покрыть позолотой и обернуть шелком в благодарность за ту удачу, что он принес хозяину, — заметил капитан.

Ога промолчал, лишь снова поклонился, уткнувшись лбом в песок. Датама рассмеялся и бросил панцирь Гозтан, сидевшей на носилках.

— Вот свидетельство божественного права властителей Дара повелевать тобой и твоим народом!

Гозтан осмотрела черепаший панцирь. Отметины не были для нее загадкой — льуку давно разукрашивали панцири и кости, делая рисунки при помощи сока одного очень колючего кактуса, от которого щипало язык и кожу. Умельцы льуку покрывали панцири тонким слоем животного жира, смешанного с песком, а затем выцарапывали рисунки с помощью кактусовых или костяных игл. После чего панцири несколько дней вымачивали в соке упомянутого кактуса, чтобы едкая жидкость проникла в обезжиренные участки. Когда панцирь наконец вынимали и счищали жир, на поверхности оставались фигуры, вырезанные мастером, такие гладкие и блестящие, как будто они образовались естественным образом.

Но девушке было неведомо, почему фигуры людей на брюшной пластине были одеты как властители Дара. Странные изображения на спинной пластине также были ей неизвестны. И она уж совершенно точно не понимала, почему Датама счел этот панцирь посланием богов. Он наверняка видел похожие работы местных резчиков. Они покрывали церемониальные кубки из черепов и головные уборы шаманов, которые властители Дара отняли в качестве трофеев, украсив ими каюты капитанов и старших офицеров. В каюте самого Датамы имелся резной череп гаринафина, но он даже не удосужился спросить, что это за зверь такой.

Гозтан задумчиво посмотрела на склонившуюся фигуру Оги Кидосу. Когда ее любовник закончил изучать находку, солдаты-дара собрались вновь приступить к порке носильщиков.

Но Ога опять подал голос:

— Капитан Датама, вашей добродетели не будет границ, если вы простите этих неуклюжих рабов за оплошность. В конце концов, их ведь заставило споткнуться божественное присутствие. Если вы приведете их на корабли и объявите, что эти люди, пусть и неосознанно, помогли исполнить волю богов Дара, то таким образом еще более подкрепите силу доброго знамения.

Датама вскинул руку, и хлысты солдат зависли в воздухе. Мужчины льуку непокорно подняли головы. Гозтан так вцепилась в панцирь, что у нее аж костяшки пальцев побелели. В этот миг она встретилась взглядом с Огой Кидосу, и между ними вдруг промелькнуло взаимопонимание, которое невозможно описать словами. Оба едва заметно кивнули друг другу.

— О, горе Все-Отцу! — воскликнула Гозтан на языке дара, вытаращив глаза на черепаший панцирь. — Как могучи должны быть ваши боги, чтобы дыханием выжечь эти слова-шрамы на спине черепахи!

— Это не слова-шрамы, — самодовольно ответил Датама. — Это называется «письменность». — Ему нравилось чувствовать себя в роли наставника, постоянно критиковать акцент наложницы и указывать ей на ошибки. Ему доставляло удовольствие обучать дикарку цивилизованному языку дара, делать из нее приличную даму. — Впрочем, на этом панцире ничего не написано. Здесь только рисунки. Но ты, наверное, все равно не понимаешь разницы.

— О, какая великая толщь! Чье могучее дыхание заставило расцвести панцирь мертвой черепахи?! — восклицала Гозтан.

— Не толщь, а мощь, — снисходительно поправил Датама. — И дыхание тут ни при чем. Наши боги, несомненно, могущественны настолько, что тебе этого не постичь.

— Да, какая мощь... — Внезапно Гозтан как будто подавилась чужеземным словом.

Задыхаясь, она рухнула на носилки и начала содрогаться, словно в лихорадочном трансе, вызванном употреблением тольусы. Черепаший панцирь вывалился из ее рук.

— Что с тобой? — всполошился Датама. Ему нравилась эта варварша. Симпатичная, податливая, быстро усвоившая, как нужно себя вести, чтобы ублажить его. Капитану не хотелось заново обучать другую женщину. — Тебе плохо, моя маленькая Покорность?

Гозтан подкатилась к краю носилок и согнулась в позе зародыша. Она стремилась как можно дальше отодвинуться от черепашьего панциря, как будто тот жег ее нестерпимым огнем.

— Тоа-тольуса, Тенто! Тенто! — кричала она, словно позабыв язык дара.

Солдаты-дара смотрели на нее с испугом, позабыв о плетках.

От криков Гозтан напряглись и носильщики льуку. Некоторые быстро переглянулись, после чего почти разом забились в неуправляемых конвульсиях, указывая на панцирь и горланя нечто нечленораздельное. Некоторые из них упали головами в песок в направлении носилок.

— Во имя бороды Киджи! — воскликнул Датама. — Помогите же ей! Уберите этот панцирь подальше!

Двое слуг подскочили, чтобы утихомирить Гозтан, принялись утирать ей лицо прохладными платками и что-то успокаивающе шептать на ухо. Ога Кидосу подбежал, забрал черепаший панцирь и опять преклонил колени перед капитаном Датамой, протягивая тому волшебный предмет.

— Льуку неведома письменность, — сказал Ога. — Магия написанного слова внушает трепет даже неграмотным дара вроде меня; только представьте, какой ужас она вызывает в сердцах этих варваров!

— Но на панцире ничего не написано, — возразил Датама. — Хотя они, конечно, этого не знают. Для них все символы дара одинаковы. Их наверняка потрясли изображения людей на творении природы. Только взгляните, как варвары трясутся в религиозном экстазе. Наверное, поэтому и споткнулся носильщик. Сие действительно великое знамение!

Интерпретация Оги не до конца убедила Датаму. Он готов был охотно поверить, что его наложница и рабы-льуку, будучи невежественными дикарями, действительно так испугались божественного знамения, что впали в истерику. Но при этом капитан сильно сомневался, что глупый туземец мог споткнуться от одного только взгляда на торчащий из песка панцирь. К тому же почему они все вдруг забились в припадке лишь после того, как это случилось с Покорностью? Вдруг это тайный сговор?

Капитан отогнал сомнения. Проведя месяцы в обществе Покорности и других льуку, он пришел к выводу, что дикари были хотя и сильны физически, но обделены умом и не способны запланировать ничего, кроме ближайшего приема пищи. Достаточно им было узнать, что перед ними волшебная реликвия, и это повергло их в трепет. Вот и прекрасно. Тем более ценной станет она для адмирала Криты. Главное, что объяснение Оги выглядело складным и убедительным.

— Смойте кровь и обработайте их раны, — приказал Датама, осмотрев выпоротых носильщиков.

Те постепенно перестали трястись, и солдаты, побросав плетки, подошли к ним с полотенцами.

Вскоре капитан добавил:

— Пошлите за свежей одеждой. Пусть переоденутся, когда мы вернемся к кораблям. Смажьте их тела маслом и опрыскайте духами, чтобы запах пота не оскорбил адмирала. Нужно торжественно представить ему божественное знамение.

— Будет внушительнее, если поднести панцирь на носилках, — с поклоном предложил Ога. — Впрочем, в таком случае вашей сиятельной персоне придется возвращаться пешком.

— А что, хорошая мысль!

«Да этот Ога Кидосу — настоящий артист, хоть и бывший рыбак», — не без удовольствия отметил Датама, глядя на немолодого мужчину. Не было лучшего способа обеспечить нужную реакцию адмирала на «послание богов», чем скрупулезно продумать каждую мелочь и представить ему безупречную картину случившегося. Если уж играть, так по-крупному.

Позже — после того как капитан Датама наконец добрался до кораблей, без сил, будто тяжело больной, цепляясь за шею Гозтан; после того как он возбужденно рассказал о своей чудесной находке адмиралу и продемонстрировал ему черепаший панцирь; после того как адмирал Крита объявил, что отныне Датаму следует величать «Первым покорителем Бессмертных берегов, самым благочестивым и верным сановником Дара»; после того как люди Датамы притащили в капитанскую каюту сундуки с золотом и драгоценностями и свертки шелка, изначально предназначавшиеся для бессмертных, а ныне превращенные адмиралом в награды для особо отличившихся подчиненных; после торжественного банкета, где другие вельможи-дара с завистью и сдержанным восхищением проходили мимо Датамы, провозглашая тосты за его удачу; после всех празднеств и кутежа, продлившегося всю ночь до раннего утра; после того как капитаны разъехались по своим судам, а в стельку пьяного Датаму притащили в его каюту, — Гозтан тихонько прокралась по узким и извилистым корабельным коридорам, спустилась, а затем вновь поднялась по крутым, слабо освещенным лестницам и наконец выбралась на верхнюю палубу. На небе еще сияла последняя звезда.

Там она обнаружила согбенную фигуру Оги Кидосу, который чистил и потрошил рыбу.

— Почему? — спросила она на языке дара. Других слов было не нужно.

— Есть у нас в Дара старая поговорка... — начал Ога, осторожно проговаривая каждый слог.

И тут Гозтан как будто молнией ударило. Он говорил на льуку.

Она ни разу не слышала, чтобы Датама, его лейтенанты, придворные, горничные, повара, прачки, слуги или солдаты произнесли хотя бы одно слово на ее языке. Пэкьу Тенрьо приказал льуку, отправившимся служить властителям Дара, учиться самим, но ни в коем случае не учить чужеземцев. Впрочем, никто из мужчин и женщин Дара и не выказывал желания освоить ее родной язык. Зачем уподобляться варварам, если сами варвары охотно учатся говорить как цивилизованные люди?

— «Перед лицом моря все люди... — Ога не смог подобрать нужное слово и был вынужден перейти на дара: — Братья». — Он выжидающе посмотрел на Гозтан.

— Вотан-ру-тааса, — произнесла та искомое слово на языке льуку, осознавая, что нарушает указ пэкьу Тенрьо. Но сейчас ей было все равно.

Ога кивнул и расплылся в улыбке.

— Ну да, «старший и младший», вполне логично. — Он опять перешел на льуку. — Перед лицом моря мы все братья.

Гозтан поняла, каким образом этот человек освоил их язык. Трудно было устоять перед его искренним интересом и не дать ответа. Учение было ему в радость, которая передавалась тому, кто глядел на него. А на душе сразу становилось тепло, как будто сами боги в зимнюю ночь согревали тебя своим дыханием.

— У нас тоже есть поговорка, — сказала Гозтан на своем языке. — «Для косматого волка и льуку, и агоны на вкус одинаковы».

Ей пришлось несколько раз повторить фразу и изобразить клацающие зубы и густую лохматую шерсть волка, прежде чем Ога понял.

Он рассмеялся громким грудным смехом, отчего девушке вдруг вспомнились теплые родники у Чаши Алуро.

— Косматый волк сегодня был очень громкий. Очень страшный. — Он заметил замешательство Гозтан, повернулся и приподнял меховую жилетку на спине, продемонстрировав следы от плетки. — Для волка и крестьянин-дара такой же на вкус. — Ога смог произнести на языке льуку все слова, кроме одного. Это слово Гозтан прежде слышала, но не понимала.

— Крестьянин?!

Ога изобразил копание в земле. Гозтан все равно не могла взять в толк, что он ей показывает. Возможно, в Дара были люди, зарабатывавшие на жизнь тем, что копали землю. Трудно такое представить, но у дара был много странных обычаев.

Гозтан встревожили свежие, хорошо заметные шрамы на теле Оги, такие же, как у носильщиков-льуку. Прежде она видела, как слуг-дара пороли за мелкие проступки, но до сих пор не думала о том, что эти мужчины и женщины, как и она сама, находились в полной власти своих владык. Возможно, быть крестьянином и льуку — одно и то же?

Ога указал на нее, затем на себя. И спросил:

— Вотан-ру-тааса?

Гозтан помотала головой, и он сразу опечалился.

Девушка рассмеялась. Затем указала на себя, обведя руками изгибы своего тела, и произнесла:

— Вотан-са-тааса. — Еще несколько секунд назад она и подумать не могла, что скажет это мужчине-дара.

Ога широко улыбнулся. С востока над степью пролились первые лучи солнца.

— Сестра-и-брат, — сказал он на дара.

Они продолжали общаться на смеси двух языков, пока мир вокруг постепенно выходил из тьмы.

— Почему Датама бьет тебя и приказывает, что надо делать? — поинтересовалась Гозтан.

— Это, пожалуй, самый сложный вопрос, — ответил Ога.

Он объяснил ей социальную иерархию Дара. Начертил в воздухе пирамиду, похожую на Большой шатер. На вершине ее находился могущественный император, сразу под ним — вельможи, генералы и чиновники, выполнявшие все его прихоти. Еще ниже располагались ученые, владеющие волшебством письменности и знаниями мудрецов, купцы, спящие на шелковых простынях и употребляющие пищу при помощи серебряных палочек, а также землевладельцы, чертящие линии на бумаге и считающие деньги. В самом низу находились крестьяне, которые не владели ничем, кроме самих себя, а иногда были лишены даже этой привилегии. Они добывали пищу в земле и воде.

— Одни рождаются властителями Дара, а другие простыми крестьянами, — заключил Ога, указывая на вершину и основание воображаемой пирамиды. — Так уж повелось.