Долгая ночь E-Book

Юля Тихая

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 462

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

В самую долгую ночь небо горит тысячами цветных огней, а с запада на восток бегут воздушные призраки-звери. И однажды ты — если будешь достаточно смел, — просишь благословения у Полуночи и бежишь вместе с ними, чтобы поймать за хвост своего зверя и свою судьбу. Так Кесса стала двоедушницей. Одна только беда: пойманная судьба ей совсем не понравилась. И истинная пара, предназначенная ей Полуночью, — тоже. Уже шесть лет как она пытается выбрать для себя другую дорогу. Поселившись в городе под названием Огиц, она учится в вечерней школе, работает подмастерьем артефактора и мечтает однажды открыть собственную лавку. Но когда Кесса оказывается вдруг в эпицентре странных и даже жестоких событий, ей приходится задаться вопросом: а бывает ли судьба благосклонна к тем, кто ее отвергает, и можно ли сбежать от того, что было тебе предназначено?

Leseprobe

18+

Иллюстрация на переплете MORO.san

Дизайн обложки и макета Анастасии Ивановой

Тихая Ю.

Долгая ночь : роман / Юля Тихая. — М. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. — (Воплощение грез. Российское фэнтези).

ISBN 978-5-389-27537-9

В самую долгую ночь небо горит тысячами цветных огней, а с запада на восток бегут воздушные призраки-звери. И однажды ты — если будешь достаточно смел — просишь благословения у Полуночи и бежишь вместе с ними, чтобы поймать за хвост своего зверя и свою судьбу.

Так Кесса стала двоедушницей. Одна только беда: пойманная судьба ей совсем не понравилась. И истинная пара, предназначенная ей Полуночью, — тоже.

Уже шесть лет, как она пытается выбрать для себя другую дорогу. Поселившись в городе под названием Огиц, она учится в вечерней школе, работает подмастерьем артефактора и мечтает однажды открыть собственную лавку.

Но когда Кесса оказывается вдруг в эпицентре странных и даже жестоких событий, ей приходится задаться вопросом: а бывает ли судьба благосклонна к тем, кто ее отвергает, и можно ли сбежать от того, что было тебе предназначено?

© Тихая Ю., 2024

© MORO.san, иллюстрация на обложку, 2024

© Оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2024Издательство АЗБУКА®

Что этот Арден — не нашего полета птичка, стало ясно сразу.

Он появился во вторник, весь такой нарядный, в брюках со стрелками и полосатой рубашке. На дворе давно стоял ноябрь, занятия третьего года больше месяца как начались, мы прошли герундий и имперфект, — а этот явился, будто бы так и надо.

Просто зашел, представился и сел.

«Красавчик», — нарочито громко прошептала мне Ливи.

Пришелец повел ухом, обернулся, безошибочно нашел нас взглядом и улыбнулся эдак… многообещающе.

Ну, что сказать — и правда ничего. Высокий, складный, загорелый. Темные с рыжиной волосы собраны в ухоженную косу с вплетенными цветными нитками, а линия ото лба до кончика носа такая прямая, что хоть сейчас в палату мер и весов.

Молодой — чуть постарше ребят из высшей школы. Наверное, из студентов выгнали, а служить не хочется, вот и устроился на вечерку.

Арден разглядывал нас с Ливи, класс разглядывал Ардена. Не знаю, о чем думал он, а я примеряла на него зверей согласно общей классификации.

На грызуна совсем не похож. На птицу — тоже не слишком, эти обычно и в человеческой форме легкие, субтильные, а Арден не сказать чтобы шкаф, но плечи у него убедительные. Может, олень? Да, пожалуй, олень бы ему подошел.

В общем, Арден мне не понравился.

Зато преподавательница пришла от него в восторг.

Не знаю, кто его учил раньше, но задачки по спряжению он щелкал как орешки, даже не задумываясь. Пока я пыхтела с таблицами, выискивая нужный тип, он уже выписывал все формы столбиком и следил за другими слушателями со скучающим видом. На творческих заданиях, пока лучшие из лучших, скрипя, справлялись со штуками типа «чтобы плохое ушло и пришло туда», Арден выдавал какую-то заумную ерунду вроде «чтобы корень горя был вырван окончательно и безболезненно, а все его тело обратилось в молчаливый прах, кроме одного семени, и это семя нашло сердце своего создателя и там проросло» — все это в восьми лаконичных знаках, вычерченных с каллиграфической точностью.

В общем, в тот вторник класс почувствовал, как далеко ему до мастерства. Ливи восхитилась, а я, наоборот, приуныла.

Четверг, правда, восстановил статус-кво и макнул Арденово самомнение в суровый бассейн механики сплошных сред, а затем там же и придавил алтарной плитой ритуалистики.

Потом я перестала следить за его успехами. Оно мне разве надо? Достаточно и того, что Ливи при любом удобном случае принималась хлопать ресницами, пытаясь казаться глупее, чем она есть. Так себе брачные ритуалы, если подумать.

В общем, да — Арден мне не понравился.

А еще — я его не узнала.

Вечерняя школа при университете Амриса Нгье готовила артефакторов, аптекарей и «специалистов широкого профиля» (или, по-другому, неучей, неспособных справиться с программой специализации). Занятия проводились либо поздно вечером, либо совсем рано утром; добрых две трети материала нам и вовсе оставляли на самостоятельное изучение.

Удовольствие это — ниже среднего, но зато уже через пять-шесть лет можно было получить диплом.

Контингент здесь разношерстный. Денире, например, хорошо за шестьдесят: в ее молодости женщины учились либо в столице, либо на повитух, и вот сейчас, донянчив внуков, она записалась на вечерние курсы реализовывать детскую мечту. Калау-Бьёрли давно состоялся как артефактор, но документы имел колдовские и из-за того не мог брать госзаказы; на занятиях он отчаянно скучал, но посещал все исправно, как положено. А Морет вполне мог бы быть обычным институтским студентом, если бы шесть дней в неделю не батрачил в мастерской.

Я тоже, наверное, чего-нибудь могла бы. Если бы да кабы.

Но что толку думать о разных «если», когда уже случилось все, что случилось, когда все уже сложилось вот так, и я приняла добрый десяток решений, которые нельзя теперь отменить?

Иногда — в основном ветреными вечерами, когда на подоконник гостевого дома надувало маленький сугроб, а простыни хрустели от мороза, — я подолгу сидела, вглядываясь то в огни ламп, то в неровное сияние своего артефакта, и представляла себе ту, другую жизнь. И картинки получались по большей части красивые, и пахли они гретым домашним вином и маминым марципаном, но грустно почему-то не было, и сожалений не было тоже.

Что толку, — качал головой кто-то внутри меня, — что толку думать об этом, Кесса? Это время прошло; эти ворота закрылись; этот путь давно заметен снегом. Ты ушла другой дорогой, ты ушла далеко, и другая дорога привела тебя в другие места — так разве здесь есть чему удивляться? Ты лучше других знаешь, что есть вещи несовместимые: что, как ни крути, не связать в одну жизнь мечту об артефакторике и семейный очаг, дальнюю дорогу и родительский дом, твою свободу и тот марципан. Не бывает, чтобы рядом — закованная в лед река и пляс стрекоз над летним лугом; ты выбираешь что-то одно, а что-то другое остается туманным маревом несбывшегося.

Ты уже выбрала, Кесса. Это теперь — твоя дорога; вот и иди, и не ной уж, пожалуйста, будь так добра.

Я и не ныла. Ну, разве что иногда.

По правде говоря, я прижилась здесь — в бойком приграничном Огице, где на виляющих вверх-вниз кривых улочках, среди оранжевых крыш и многочисленных лестниц причудливо смешались дети Луны, колдуны и двоедушники. Формально Огиц подчинялся Кланам и молился Полуночи, но до Клановых земель отсюда можно было добраться только рекой, а на север, в горы, уходила железная дорога — и оттого получалось, что и горы были как будто немного ближе.

Здесь — я даже начала говорить «дома» — у меня была плохо протапливаемая комнатка, место в мастерской, учеба в вечерней школе, друзья и даже кое-какие перспективы. Хорошая дорога, гладкая, и просматривается до самого горизонта.

В школе я, правда, близко сошлась только с Ливи: состав слушателей был довольно своеобразный, и все держались подчеркнуто нейтрально.

Тем страннее было то, что уже в пятницу Арден подсел за наш с Ливи ряд и протянул мне руку:

— Арден.

Я неловко пожала его ладонь:

— Кесса.

Руки у него — не артефактора. Тонкие чуткие пальцы без единого шрама от застарелых ожогов, вытатуированные на фалангах знаки, уходящие выше, на запястья и под рукава… Что ты здесь делаешь, заклинатель?

— Красивая штука, — кивнул на мою парту Арден. — Штормгласс?

— Только в основе. — Я показала кончиком паяльника на крошечную колбу в нижней части артефакта. — Это для двойного контроля. Так-то он на словах, вот здесь и здесь…

Про свой курсовой проект я могла говорить бесконечно: это была давняя задумка, и в рамках вечерней школы у меня наконец были и оборудование, и материалы, и даже время. На пластину я планировала вывести прогноз осадков на ближайшие три дня; определенные успехи уже имелись, но хвастаться пока было нечем.

— Это тестовый образец, — спохватилась я.

Пластина показывала три снежинки на делении «сейчас». Город стоял голый, небо было пустое, воздух утром пах осенней простудой. Вот уже несколько дней подмораживало, но снег — пока — не начался.

— Еще не откалиброван, — окончательно смутившись, добавила я.

— Очень крутая идея. — Кажется, Ардену тоже было неловко. — Ты молодец, Кесса.

Я пожала плечами и придвинула к себе справочник.

Тишину разбивали только треск электрических ламп, негромкие разговоры и сонное сопение преподавателя. Почти весь класс занимался своими проектами. В основном в вечернюю школу идут люди, уже знакомые с профессией изнутри: бывшие студенты, чьи-то подмастерья и самоучки, — и практики превращаются во вполне приятное и продуктивное общение с коллегами.

Арден ваял простенький оберег от сглаза по сборнику упражнений, и нельзя было сказать, чтобы у него хорошо получалось.

— Возьми кисть потолще, — посоветовала я, глядя, как он мучается с клеем.

Порывшись среди своих инструментов, я выбрала кисть с жесткой щетиной и протянула ему. Арден посмотрел на нее, затем на меня, а потом аккуратно взял меня за руку, поднес ее к лицу — и понюхал!

Рыбы его сожри!

Я резко выдернула ладонь.

— Ты больной?!

— Может ты не в курсе, хамло, — Ливи аж привстала, чтобы просверлить его гневным взглядом, — но здесь приличные люди так не делают!

Мастер Кеппмар оторвался от газеты и кашлянул. Ливи, пыхтя, как болотный дух, села. Я картинно отодвинулась вместе со стулом.

Арден смотрел… странно, глазами смертельно больного, которому вдруг сказали, что не лихорадка у него вовсе, а обычный насморк. Потом он моргнул, и это выражение стерлось с его лица.

— Твой артефакт торопится, — сказал он ровно, — снег будет только вечером. Замени ро на тиу. И могу я все же одолжить?..

Я положила кисть на стол между нами, продолжая сверлить его взглядом.

— Спасибо, — кивнул он мне, будто так и надо. — Извини, Кесса. Я не имел в виду ничего такого.

Это прозвучало ужасно знакомо.

Но мало ли в мире двоедушников с хрипловатыми голосами, в которых слышатся шепот леса и смутная вина?

И я, выбросив из головы всякие глупости, шумно сгрузила на стол между нами внешнюю крышку артефакта. Ро, говоришь, на тиу; торопится ли, или ошибается, или просто не то в нем и не там… Однажды мои прогнозы начнут наконец сбываться, это я знаю точно. А до остального мне нет никакого дела.

Сначала я слышу запах.

Он забивается в нос, щекочет небо, ввинчивается в позвоночник. Внутри все гудит; кишки комкаются в узел; сердце колотится, его стуком можно глушить рыбу; голову дурманит, будто мне снова девять и отец налил за праздничным столом стопку водки.

Потом я их вижу — взбитый в пену снег, горящие глаза, острые морды. Зубы. Когти. Зубы.

Зубы.

Желтоватые. Влажные.

Вываленные языки. Розоватые десны. Капля слюны.

Зубы.

Что-то подскакивает внутри. Я пячусь. Кровь застит глаза.

Я маленькая, я такая маленькая, что один этот зуб больше моего уха. Мои когти им — комариный укус; я сама им — смешная игрушка, меня можно швырнуть одним ударом лапы, как мяч, меня можно трепать, рвать, драть, и светлый мех смешается с осколками костей и кашей из крови и требухи.

Я разворачиваюсь и бегу.

Изо рта — пар, белый-белый, густой, как можжевеловый дым. Солнце слепит. Снег раскален, снег жалит лицо, я тону в нем, тону, и с каждым прыжком все труднее выдернуть себя из пучины.

Если я остановлюсь, я ухну в него с головой. И тогда за мной придут они. Они все ближе; они совсем рядом; я слышу их запахи, я чую азарт и адреналин, и их желание догнать, поймать, присвоить стучит у меня в ушах. Я скачу зигзагами, как подстреленный заяц, я несусь, и деревья все ближе.

Ныряю в подлесок, оборачиваюсь и понимаю: да им все равно. Они проламывают заснеженные кусты, как бумагу, и я как-то вдруг сразу верю: нет здесь такого дерева, которое они не смогли бы покорить.

Прятаться негде. Бежать некуда, но я бегу. Пусть я куплю лишь полминутки времени, но это значит — еще целых тридцать секунд до того, как зубы распорют мое брюхо.

Несусь на шум. Впереди — гомон бурной реки, перемалывающей обломки льдин; позади — грохот чужого дыхания.

Вот один из них останавливается, закидывает голову и воет, и у меня все стынет внутри.

Они найдут меня здесь. Они совсем близко, и когда они догонят — когда зубы сомкнутся у меня на шее — все закончится.

Моя смерть гонит меня к реке, и река в этот сезон тоже дышит смертью.

Я не знаю, умею ли я плавать.

Я вся, кажется, состою из этого запаха — чужого, пронзительного, свернувшегося в горле ядовитой змеей.

Это запах борщевика. Это запах волчьего лыка. Это запах родового проклятия, мха на кладбищенских арках, манка над болотным бочагом, свечей во славу Полуночи.

Это запах смерти.

Я смотрю в ее глаза — и прыгаю. Вода заливается в панически распахнутую пасть, и льдины с треском сталкиваются над головой.

Я проснулась и села.

Вдох — выдох — и колотящееся сердце, успокаиваясь, признает: это все давно неправда, это все прошло и осталось далеко позади.

Ты выплыла, Кесса. Ты справилась, и ты нашла другую дорогу, где больше ничем не пахнет.

Я потянулась к часам: довольно рано, но ложиться снова нет уже смысла. Отбросила одеяло, села, и холод вцепился в голые колени; умылась, почистила зубы и сжевала сваренное с вечера яйцо.

Рыбы сожри этого Ардена. Должно быть, он совсем недавно в Огице и еще не привык, что какие-то вещи, естественные на центральных территориях, здесь считаются ужасным хамством (спасибо за это всем богам сразу).

Это в Кланах при знакомстве можно и обниматься, и целовать руки, и зарываться носом в волосы: двоедушнику дай волю, и он обнюхает тебя с ног до головы, уделив особое внимание промежности. Как же можно иначе, когда и зверь, и тело требуют подробностей и близости! Запахом размечена твоя дорога, в запахе сказано, где ты есть и куда идешь — и он скажет много больше имени, титулов и любых других слов.

Другое дело — дети Луны, сотканные из света. Понюхай такого, и будешь проклят до конца своих дней. И хотя все они чем-нибудь да пахнут, сами лунные убеждены, что они — лишь искры разума, капсула «я», а телесность вторична и дана во бремя и испытание. Пока двоедушники охотно примеряют друг на друга клички, лунные берегут свои девять имен, а искры с их крыльев обнажают реальность.

Хотя кто бы говорил о реальности, если ее, конечно же, нет, как нет ничего верного, ничего однозначного, ничего настоящего? Всякий колдун знает, что он — лишь натянутая нить родовой крови между «тогда» и «потом», и нет разницы, где быть и кем — важно лишь быть в нужное время.

Город Огиц вырос при университете, а Амрис Нгье страстно верил, что все мы равны; ходят слухи, что сам он был рожден колдуном, но однажды отказался от Тьмы и стал поклоняться Луне. Все это, конечно, байки, но с самого основания здесь не принято излишне выпячивать свою природу. Двоедушники не оборачиваются в людных местах, не обнюхивают каждого встречного и не метят заборы; дети Луны не ходят голые, не бросают тела пустыми и не летают над городом; колдуны не пускают кровь на улице, молчат об увиденном завтра и не ходят в чужие сны.

Амрис Нгье верил, что таково оно — общество будущего и что сознание властвует над сутью. Примерно за это его, говорят, и утопили, а потом разорвали на пятнадцать частей, и каждую из частей сожгли, пепел смешали с глиной, из глины налепили человечков, а человечков закопали в разных концах Земель.

Ничего удивительного, что он плохо кончил. Но если бы он попал сегодня в Огиц, он был бы, пожалуй, немного горд.

Я обожала Огиц, и именно здесь мне наконец почти перестали сниться кошмары. И не снились бы еще много лет, может быть, даже никогда, если бы одному пижонистому хаму не пришло в голову меня понюхать.

Сам он, кстати, — я призадумалась — ничего так пах, нормально. Лесом, мужчиной, заклинаниями и немного запретной магией. Пожалуй, если бы я была не я, не здесь, не сейчас — я бы не отказалась понюхать его… повнимательнее.

Этой мысли я усмехнулась криво. Хамло ли он там и насколько, я знаю свою дорогу безо всяких запахов.

Я уронила лицо в холодную воду. Поморгала, вымывая из себя сон и глупые мысли, и привычно запустила руку под рубаху.

Он был там — я никогда с ним не расставалась. Толстый медный круг, покрытый мелкой вязью слов; немного вплавленного метеоритного железа, осколки гагата, пыль с аместистовой друзы, мелкие камни в инкрустации; крошечная деревянная бусина, натертая маслами; заточенная в стекло горошина ртути. Я проколола булавкой подушечку пальца, и тягучая капля крови пробежала по выцарапанным знакам.

Я гладила грани артефакта, а губы шептали сами собой заученные слова, — они давно слились в моей голове в один длинный-длинный знак, в котором совсем потерялись и глагольные формы, и падежи.

Мир вокруг меня дернулся — и застыл: привычный, плоский, бледный. Зверь накрыл нос хвостом и, убаюканный тенями, затих.

С каждым разом получалось все проще и проще.

Наверное, однажды зверь уснет так глубоко, что уже не сможет проснуться. Что ж, если такова цена — Полуночь знает: я готова.

Что бы я ни говорила себе поутру про мужские запахи и обнюхивание, Арден об этом не знал и вечером снова обнаружился на нашем с Ливи ряду.

Я была вымотана длинным днем в мастерской и занудным клиентом: дядечке поделочный изумруд был все недостаточно изумрудным, он перебирал камни почти полтора часа, причитая и жалуясь, и только громадным усилием воли я заставила себя не подсунуть ему вместо камня граненую стекляшку. По субботам нам читали дисциплины специализации, и обычно я с огромным удовольствием проводила часы в мире чудесных артефактов, но сегодня почти жалела, что вообще когда-то задумалась об образовании.

Арден был омерзительно свеж, надел свободные брюки с ярко-красными кожаными подтяжками и излучал доброжелательность.

И пах, да. Лесом, заклинаниями и далее по тексту.

— Кесса, — сказал он, белозубо улыбаясь, — извини за вчерашнее. Я только неделю в Огице.

Я пожала плечами:

— Проехали.

— Погуляешь со мной завтра?

Я заморгала. Ливи ненавязчиво обошла нас широким кругом, встала позади Ардена и отчаянно мне закивала: мол, соглашайся, тетеря, такой красавчик, я же говорила.

— М-м-м, — неопределенно сказала я.

— С меня пунш, — соблазнял Арден.

Ливи страшно завращала глазами и пыталась показывать что-то жестами: больше всего было похоже, что она грозилась открутить мне шею, если я откажусь.

— Ладно, — сдалась я. — В полдень у башни с часами.

Арден расцвел, как будто я согласилась не на пунш, а на некромантский ритуал и взять всю вину на себя.

Медный круг оттягивал шею. Зверь в тенях дернул ухом. Арден улыбнулся, а я почему-то вдруг разозлилась, — но тут в кабинет зашел преподаватель, вокруг зашуршало, захлопали тетради, и виды отражателей оказались для меня во много раз интереснее любой потенциальной личной жизни.

Конечно же, я передумала почти сразу.

Конечно же, Ливи разболтала о «свидании» («прогулке», шипела я, отстаивая терминологическую корректность) девчонкам, и утром воскресенья они вломились в квартиру, когда я еще не успела придумать каких-нибудь убедительных аргументов никуда не идти.

— Однотонное белье, — наставляла Ливи.

— Шерстяные подштанники, — вторила ей Трис.

Щелк, щелк, щелк — это Бенера зарылась в мой шкаф и перебирала там вешалки, пытаясь выбрать что-то подходящее из весьма скудного ассортимента.

— А-а-а, — возмущался на руках Ливи Марек.

Вот уж кому вся эта девичья дребедень была глубоко по барабану: он висел на матери, грыз ее косу и явно не мог взять в толк, почему вся эта суета — и не вокруг него.

Юному джентльмену было восемь месяцев, он отрастил себе смачные щеки, а сейчас у него вовсю резались зубы. Как со всем этим Ливи умудрялась посещать занятия, было для меня загадкой. На первом курсе она таскала нас с девочками на дискотеки в порту, к концу года — вопреки воле рода — успешно вышла замуж за старшекурсника и почти сразу забеременела. Летом ее супруг поступил на корабль и из первого же плавания вернулся с новостью: где-то там в другом порту ему встретилась-де прекрасная нимфа, такая же веселая, только без орущего младенца. Последовал бурный скандал и скоротечный развод.

Практичная Трис тогда высчитывала, как будет выгоднее: трясти содержание или потерпеть, но Ливи терпеть не хотела, Ливи хотела выдрать ему усы и собрать с ними икебану. Род в лице сестры, бабушки и прочих лиц твердил: «Мы же говорили», — а Ливи в ответ грозилась выйти из рода и уехать в лунные горы.

Все это совершенно не мешало ей теперь пытаться устроить нашу с Бенерой личную жизнь, равно как и самой с интересом присматриваться к потенциальным кавалерам.

— Мужики — козлы, — весомо сказала Трис. — И морозить ради них жопу — не дело!

И кинула в меня подштанниками.

Щелк, щелк, щелк: Бенера все никак не могла на чем-нибудь остановиться. Как это бывало с лунными, она никогда не мерзла, и, забываясь, рассматривала легкие блузы наравне с теплыми платьями; в какой-то момент мне даже показалось, что она снова немножко не здесь, как с ней иногда случалось, но тут Бенера наконец определилась и вынула темно-синий свитер с треугольным воротом.

— А как тебе его запах? — спросила она между делом, запуская тонкие пальцы мне в волосы. На ногтях плясали искорки, и от их прикосновений растрепанные лохмы вились локонами.

— Никак, — проворчала я.

Трис смотрела на нас со смесью укора и умудренной жизнью усталости: мол, я-то понимаю, что ничего хорошего из этого не выйдет, но главное, чтобы вам было весело.

В целом я тоже не ждала от этой прогулки ничего такого уж и с удовольствием обменяла бы ее на хорошую книгу. Но пессимизм Трис как-то исподволь заставлял меня делать все ровно наоборот и мотивировал даже лучше восторженности Ливи.

— Во имя Рода! Ты что же, совсем не понюхала? А что, если он тебе не подходит?

— Такое вполне возможно, — пожала плечами я. — Может, ты и права. Наверное, не стоит идти.

Ливи взвыла и мстительно ссадила Марека на руки Трис.

— Еще как стоит! А что, если он — твоя пара? Ну, в смысле другая. Да даже если и нет, он такой красавчик!

— Совершеннолетний, опять же, — мрачно поддакнула Трис. Марек тянул ее за ухо, пытаясь, видимо, оторвать сувенир на память.

Трис не повезло: ее истинный оказался ее на семь лет младше. Она была яркой девушкой и молодым специалистом, а он — прыщавым подростком. Вот уже второй год Трис ездила в Кланы раз в сезон и ждала, пока он повзрослеет и поумнеет, но пока об особом прогрессе не было слышно.

— А правда — вдруг? Он вроде свободный. И нюхал тебя с интересом!

— Хватит. — Из-под свитера мой голос звучал глухо. — Не смешно. Вот уж кого я точно ни с кем не перепутаю, так это свою пару.

— Ты ни с кем его не перепутаешь, — говорит тетя Рун.

Мне девять, и ее руки пока ничем особенным для меня не пахнут: кисловатая нотка теста, печной дым, квашеная капуста, — все то, чем окутан человек. Слышать ее зверя я пока не умею.

Все слова про истинных я знаю давно: ты узнаешь его сразу, кто бы он ни был, где бы ни пересеклись ваши пути. Полуночь не сводит вместе дороги случайных душ.

— Как Ара?

На мгновение она забывает плести мои косы, но затем пальцы снова приходят в движение.

— Как Ара, — спокойно говорит она.

Ара — моя сестра. Она прекрасна, как Принцесса Полуночи, она играет на гитаре и пишет стихи, плетет охранные чары, как кружево, и, обласканные морозным ветром, они кажутся собранными из снежинок и отражений звезд.

Все любят Ару. Ару нельзя не любить. Однажды я вырасту и буду на нее похожа.

— Ты можешь не идти, — снова напоминает тетя Рун.

— Но там Ара.

Мы идем, но там не Ара. Там обледенелая фигура, отчего-то немного похожая на Ару. Но Ары там больше нет.

Она лежит на столе вся в белом, — много позже я узнаю, что это ткани выцвели от каких-то минеральных солей в воде, но платье не смогли снять, не повредив тела.

Лицо у нее серое, искаженное.

Мне не нужно чуять, чтобы знать: ее зверь уже ушел. Ее душа давно отлетела. Ее сердце остановилось в ледяной воде, куда она кинулась с моста.

— Почему он уехал? — в который раз спрашиваю я. — Как он мог уехать? Он же не мог ее не узнать!..

— Тш-ш, — шипит тетя Рун.

В волосах Ары — лед. Она уродлива и страшна, но я-то знаю: она прекрасна, как Принцесса Полуночи, она лучше всех.

Кто-то — может быть, это я — кричит, захлебываясь, пока крик не превращается в вой.

Я буду на нее похожа. Я буду на нее похожа. Я вырасту, и я буду на нее похожа.

Я выпуталась из свитера и встряхнула головой.

Они хорошие, мои девчонки — такие разные, иногда чуть-чуть буйные, но хорошие. И, конечно, они не Ара. Никто не Ара; воды той реки давно утекли; та дорога заросла травой, а у меня теперь — другая.

И на этой дороге нет моей пары, потому что я запретила себе пахнуть и чуять. Потому что я напоила артефакт кровью, убаюкала зверя туманами.

Потому что все закончилось, да. Все закончилось.

— Ну правда, вдруг…

— Хватит. — Я выправила воротник рубашки из свитера. — Ливи, ты сама говорила: нюхать людей — неприлично.

— Сексом трахаться тоже неприлично, ну и что?

Трис закрыла Мареку уши руками:

— Не слушай эту глупую женщину, малыш.

— Тоже мне, специалистка по детям…

— Ливи!..

Я покачала головой. Хорошие они, веселые; и пришли все утром в воскресенье, хотя я не звала и не просила, но Ливи, конечно, все поняла.

— Не забалтывайся про артефакты. — Ливи материнским жестом поправила мне волосы. — Спроси что-нибудь про него, мужчины это любят. Смотри ему в лицо, но не переигрывай. За еду пусть сам заплатит, он же приглашал. И понюхай! А то вдруг он воняет козлом, зачем тебе козел, сама подумай?

— Совершенно ни к чему, — очень серьезно подтвердила я. — Ты же знаешь, я не согласна ни на кого, кроме Большого Волка. Я же сама тоже волчица, р-р-р.

— Балда, — отмахнулась Ливи.

Марек жизнерадостно агукнул и засунул палец Трис в нос.

— Мы узнали его сразу. — Ара кружится по комнате, ее пальцы летают, выплетая защитные узоры. — Его запах будто становится тобой, и он теперь мой, а я — его. Это как… взрыв. Ох, Кесс!.. Мы гнались за ним через все небо и — смотри-ка — догнали!

Она так счастлива, а я не могу обрадоваться: ведь это значит, что Ара уедет. Я не хочу, чтобы она уезжала. Ара такая ужасно взрослая, а я совсем, совсем не умею без нее.

— А я ведь видела его, видела! Когда мы гадали по воде, давно, еще до Охоты. Это судьба, Кесс, настоящая!

— Красивый? — ревниво спрашиваю я.

— Да какая разница? Полуночь сплела нам одну дорогу. Будь он хоть одноглазым, он все равно мой.

Она подмигивает заговорщически и смеется:

— Но он хорош! И его тур, там такие рога… и туры, говорят, хозяйственные.

Я обнимаю ее, утыкаюсь в нее носом — передник пахнет теплом и травами, — а она снова смеется.

Я знаю, что мама недовольна: они, мол, совсем еще дети; это ее вторая Охота; стоило бы подождать. Но Ара такая взрослая, Ара такая упрямая, и Ара всегда знает, чего она хочет.

— Ну же, кнопка…

Я отпускаю ее, и она укрывает себя плетениями. Накидывает полушубок, надевает сапоги, застегивает на руке часы. Подмигивает мне:

— Маме не говори.

И она уходит. И она никогда не вернется.

А я вырасту ее бледной тенью.

— Готова?

Я оглядела себя в маленьком настольном зеркале. У меня нет ариных белых волос: так, мышиная коса, которую надо стричь покороче, чтобы не выглядела совсем уж бедно. Черты лица у меня грубее, губы тоньше, глаза блеклые.

Я не уродина, нет. Просто Ара была волшебная, а я — обычная.

Поэтому и поймала Ара тонконогую серну, а я, как язвительно заявил брат, «мохнатую крысу».

Ливи подвела мне губы карандашом и отстранилась довольная:

— Главное, не кипишуй. А полезет кусаться — зови полицию!

Трис украдкой вздохнула.

А молчаливая Бенера вдруг порывисто меня обняла.

— Я сделаю тебе призму, — сказала она тихо. — Которая усилит твою искру.

Ее серебряные глаза светились лунной силой.

— А я ловец, — щедро пообещала Ливи. — От плохих снов.

— Ты его, главное, все-таки понюхай. — Трис была, как всегда, скептична. — Клин клином, как говорится. К тому же это бесплатно…

Наверное, они все были правы. Мне пора что-то делать, если одного неуклюжего жеста постороннего зверя достаточно, чтобы так выбить меня из колеи. Я давно другая; я давно сильнее.

Стоит сходить на эту прогулку хотя бы для того, чтобы вспомнить: прошлое — прошло.

Мой погодный артефакт все-таки торопился, а не показывал ерунду: снег начался еще в ночь на субботу и шел без перерыва больше суток. К полудню воскресенья Огиц был весь укутан снегом, как пуховым одеялом; солнечные лучи плясали в белизне сугробов, а небо было синее-синее, словно выкрашенное эмалью. Башню с часами тоже засыпало, да так, что тонкая стрелка забуксовала и остановилась. Теперь там, наверху, суетились люди.

Я не опоздала, но Арден уже меня ждал: сосредоточенно вытаптывал снежный пятачок рядом с декоративным указателем. Дорожки с утра почистили, но они были еще совсем узкие, такие, чтобы только-только разминулись двое.

— Привет, — неуверенно сказала я.

Арден разулыбался в ответ и размашисто меня обнял, а потом сразу отпустил.

Я помялась.

— Куда пойдем?

— Ну. — Арден нахмурил брови, а потом, просветлев лицом, похвастался: — Я знаю, что река где-то там, и могу без подсказки найти трамвайную остановку! Так что, если ты готова доверить мне выбор маршрута…

«Клоун», — сказала бы я в любой другой день.

Но тут почему-то хихикнула.

— К реке не советую, там холодно и пахнет машинным маслом, — серьезно сказала я. — А трамвай считается прогулкой?

Арден задумался.

— Не уверен… но вообще я подготовился!

И он жестом фокусника вынул из внутреннего кармана туристическую карту Огица.

Так и стояли под указателем, в снегу, полностью скрытые полотном расправленной карты. Плохонькую бумагу трепал недружелюбный ветер, слои типографской краски кое-где сходились неточно; зато — красиво, и причудливые башенки и горгульи были мелко вырисованы тонкими линиями.

— Смотри, мы здесь. — Арден ткнул пальцем в нарисованную башню с часами, ни капли не похожую на настоящую. На карте башня была выше и как-то наряднее. — Тут какие-то лестницы, а тут аллея с… эм-м… ну, наверное, это головы.

— Это бюсты ректоров. Ничего интересного. А тебе не холодно?

Арден надел и пальто, и шапку на меху, и даже пушистый шарф, — вот только на тонких перчатках у него были отрезаны пальцы, открывая покрасневшую от мороза кожу и черно-синие татуировки знаков.

— Не, привык.

Я неуверенно стянула варежку и легонько коснулась его руки. Пальцы ледяные, а четкие линии символов — почти обжигающие.

Арден вздернул бровь, видимо, усмотрев в моих действиях какой-то подтекст, и я проворчала:

— Отморозишь до ампутации, придется податься в фармацевтику.

— А ты умеешь вдохновить, — фыркнул он.

— Купи большие варежки, — сурово велела я. — Можно сделать разрез по первой фаланге и носить поверх перчатки. Если понадобится — быстро освободишь пальцы.

— Есть, мэм!

Арден отсалютовал шутливо и щелкнул каблуками, но всерьез, ясное дело, не принял.

— Все неправильно. — Он тряхнул головой. — Это я должен бурчать, что ты по такой погоде и на каблуках!

— Я похожа на дурочку?

— А я на дурачка?

Я вздохнула.

— Ладно. Ладно, молчу. Пойдем, наверное, к лестницам? Там красиво.

Для своего университета Амрис Нгье выбрал треугольник, ограниченный по длинным сторонам Великим Лесом и горами и морским берегом — по короткой. В его времена вся эта местность была испещрена меандрами — многочисленными излучинами реки, похожими на кружево или морозные узоры. Амрис в своей монографии назвал их «кольчугой большой змеи». С тех пор петли меандров кое-где прорвались, испрямив русло, но университет, и вместе с ним Огиц, остался стоять в кольце.

Берега Змеицы круты и холмисты, и во всем городе есть ровно одна прямая улица. Она так и называется — Прямая, дорогу для нее местами проломили прямо через горную породу. В остальном же горожане подстраивались под то, что дано им природой, а оттого и карта — даже туристическая, упрощенная — похожа на хаос детских каракулей.

Я выбрала кружной путь. Мы прошли мимо технологической выставки, где в широкой витрине громоздились артефакты и аппараты во главе с новинкой, пузатым экраном для домашнего кино, распугали голубей перед телеграфом и полюбовались хитросплетением труб над площадкой таксопарка. Я показала Ардену видовую платформу и красный мост, облепленную каменными горгульями резиденцию рода Бишиг и — издалека, близко к нему посторонних не пускали — хрустальный дворец старших лунных. Университет он ведь, наверное, догадался осмотреть самостоятельно?

По дороге болтали. Арден дурачился, черпал снег с перил и подоконников, лепил снежки и кидал то в деревья, то в меня. Я изловчилась и спихнула его в сугроб, но он потянул меня за рукав, — и я рухнула частично на него, а лицом прямо в снег.

— Почему артефакторика? — спросил Арден, когда я отплевалась.

Мы играли в вопросы, и я судорожно придумывала, что бы наврать про запах, — но он так и не спросил.

— Штуки, — неловко улыбнулась я. — Сделал штуку, и она вот, стоит, настоящая, можно потрогать. А еще знаешь, в ней все совершенно логично, никакой тебе ерунды. Взаимосвязи, противовес на каждую силу. Можно просто взять и выучить, и этого достаточно. А ты к нам каким ветром?

И кивнула на знаки на пальцах.

Руки он, к слову, так и не отморозил, хотя и окунал их в снег безо всякого повода, — только татуировки как будто немного посинели.

— Расширение кругозора, — обезоруживающе улыбнулся он. — Мой мастер настоял, что мне следует… как он выразился… «смещать горизонты». Предлагал вообще поступить помощником адвоката на пару лет, но мама воспротивилась.

«Мой мастер», мысленно повторила я. Что он из непростой семьи, было понятно даже по пальто: его наверняка шили на заказ. Но личный наставник и «помощником адвоката на пару лет» — до этого даже моя буйная фантазия не дошла.

Поэтому, видимо, и Огиц, и вечернее: старшие решили, что «мальчику пора взрослеть», но обставили это со всем возможным комфортом.

— И надолго ты сюда?

— Э нет. — Арден погрозил мне пальцем. — Моя очередь спрашивать. Скажи, что тебе нравится в Огице? Или ты местная?

— Нет, я из Амрау, это на Подножье. У нас там даже приличных школ нет, а я хотела учиться. Пыталась поступить в университет, но не прошла по баллам.

Это была правда, по крайней мере частично. Мне почему-то ужасно не хотелось ему лгать, тем более что он явно старался не задавать неудобных вопросов.

Стоило подумать об этом, как Арден мазнул по мне неясным взглядом и все испортил:

— Странно, что родители отпустили тебя так далеко. Наверное, они очень тебе доверяют.

Я скрипнула зубами.

— Я была убедительна.

Арден хмыкнул, снова зачерпнул снег и принялся мять его в ладонях.

Мы шли вдоль трамвайных путей: справа кутались в сугробы склеившиеся друг с другом открыточные домики, а слева за кованым забором убегал вниз крутой склон.

Ни черта я не была убедительна. Убеждать — вообще не мой конек. Я просто собрала вещи, залезла в багажник чужой машины и уехала. Самым сложным было поменять документы: за них пришлось нацедить очень сомнительному колдуну в очень негостеприимном подвале целую пинту крови, и сейчас я ни за что не пошла бы на это. Но тогда я была парализована ужасом, от этого сделалась совершенно бесстрашной, и мимолетная рекомендация едва знакомого двоедушника показалась мне достаточной.

Точно знаю: меня искали. Однажды я даже видела лисицу, — она приехала в город спустя ровно восемь дней после того, как я отправила родителям первую и последнюю открытку. Но я была не дура и к тому времени уже давно носила свой артефакт. Он был далек от совершенства и весил почти три фунта, зато мой зверь спал, и его личный запах, отрезанный от меня туманом, был неслышен для двоедушников.

— Не куксись. — Арден легонько подтолкнул меня плечом.

Я вскинула на него взгляд, и он протянул мне ледяную фигурку белки. Она сидела у него на ладони, совсем как живая: маленькое тельце, крошечные лапки и пушистый хвост, свисающий к земле.

— Ты ее… слепил?

Даже касаться белки было страшно: казалось, протянешь руку — сломается. Лед был прозрачный, а шерстинки в хвосте — тончайшими, тоньше вышивальной иглы.

— Сделал. — Арден прищурился, словно это ничего такого, но было видно, что он на самом деле доволен. — Снег на словах.

— Словах?! Да ты гонишь. Покажи!

Арден огляделся, — мы все еще были на той же пустынной улочке, и где-то вдали громыхал трамвай. Он аккуратно ссадил белку на забор, так, чтобы она любовалась заснеженным склоном и далекими оранжевыми крышами, а затем зачерпнул полную пригоршню снега, — я, торопливо стянув варежки, сделала то же самое.

— Это не сложно. Сначала превращаем в воду…

Это я умела, но дала ему возможность сказать первым, и не разочаровалась.

— Впитай три мои вдоха, чтобы это стало дышать и собралось из воздуха каплями, чтобы чистая вода стала быть вместе, а все лишнее ссыпалось на дорогу пылью, чтобы вода стала непроливаемым шаром над моей ладонью, безопасным для людей и зверей и послушным моей воле…

Или что-то вроде того — честно говоря, я поняла около трети слов.

— Зачем, — я моргнула, — через возгонку?

— Это проще, чем плавить, а потом дистиллировать, — охотно пояснил Арден.

Проще. Проще, рыбы его сожри!

Я картинным жестом ссыпала свой снег и отряхнула руки.

— А дальше, наверное, ты просто превратишь воду в лед в форме белки. И как же будет белка?

— Амрас. — Кажется, он удивился. — «Маленький зверь с хвостом-тенью». Твой родной Амрау — «дом белок». Ты не знала?

Я развела руками:

— Институтов не кончали.

Стало неуютно. Наверное, мне и правда стоило бы это знать, как и еще сотню-другую разных умеренно бесполезных вещей. Нет ничего такого в том, чтобы не иметь особых способностей, но безграмотность — безграмотность отлично лечится старанием.

— Хочешь, будет не белка? Придумай кого-нибудь другого.

— Летучая мышь.

— Эм-м… не знаю, как будет летучая мышь. Но могу попробовать описать.

Он пыхтел над водой минут пять. Сперва я вслушивалась, потом окончательно запуталась и перестала. Мимо проскрежетал трамвай; они в Огице напоминали жизнерадостные красные сосиски и ходили связкой из трех или четырех крошечных коротких вагончиков. Только так получалось маневрировать на извилистых улицах.

Наконец Арден счел формулировку достаточно точной, отпустил заклинание — и вода смерзлась… ну… скажем, это было отдаленно похоже на огурец с ушами. Арден выглядел уязвленным и смотрел на свое творение обиженно, а я кусала губы, чтобы не засмеяться.

— Ты это все на ходу сочиняешь? — спросила я, пока Арден устраивал огурец по соседству с белкой. — И вот это вот про… чтобы корень горя был вырван окончательно и безболезненно — тоже?

Он едва заметно поморщился.

— Да это так, лингвистическое упражнение. Заклинать на возврат лучше бы как-нибудь по-другому. И где обещанные красивые лестницы? И виды? Если надо, могу ради них еще как-нибудь опозориться!

Я не выдержала и рассмеялась.

Он был очень забавный: глаза улыбались, а длинная темная коса распушилась. С ним было немного, как-то по-хорошему, неловко, а еще — очень легко.

Я аккуратно погладила ледяную белку и улыбнулась:

— Уже совсем близко.

Если по правде — Огиц весь состоит из лестниц. Чтобы добраться до мастерской, я каждый день сначала выхожу на балкон своего третьего этажа, спускаюсь оттуда по уличной лестнице во внутренний двор, а из двора потом поднимаюсь по другой лестнице на улицу. Там трамваи едут по крутому склону, а люди шагают по тротуару, составленному из широких ступеней. Мне — вниз, до проспекта. Потом два квартала по прямой (но чтобы перейти мост, нужно сначала подняться по лесенке, а потом спуститься), затем на перекрестке направо и вверх по узкой лестнице четыре пролета. Потом высокое крыльцо — и я на месте.

Словом, в Огице лестницами никого не удивить. Но то все лестницы утилитарные, а есть еще другие — для красоты.

Вообще мы могли бы по ним и подняться, от часовой башни это почти по прямой. Но тысяча двести заснеженных ступеней вверх — то еще удовольствие, поэтому я повела Ардена кругом, и вот теперь мы наконец добрались до верхней площади.

Здесь склон становился чуть более пологим и оттого — застроенным. Забавные дома — с одной стороны в три-четыре этажа, с другой в один, — лепились к земле, а между ними вились десятки лестниц и тянулись паутиной провода.

— Они выложены цветной плиткой, — пояснила я, когда мы подошли к перилам. — Вон, где почистили, немного видно. Летом здесь очень красочно.

— И так хорошо.

Тут и правда было хорошо. Солнце разбросало по снегу золотые блики, а ветер гнал по склону блестящую серебром поземку. По правую руку горел фонарями кампус, а слева мигал трамвайными огнями серпантин.

— А во-он там, — я перегнулась через перила и вытянулась, — такое темное, видишь? Это станция канатной дороги. Ее уже много лет строят, но так и не запустили.

Арден стоял чуть позади, и, наверное, станции ему не было видно. А выпрямившись, я вдруг обнаружила, что он как-то естественно приобнимает меня за талию.

Постояла. Взвесила. Через плотную ткань пальто и пушистый шарф я не чувствовала ни чужого тепла, ни его близости, но рука оказалась неожиданно тяжелой.

Лежит прилично, можно сказать — культурно. И перчатки опять же.

И вообще, взрослые ж люди.

Я скосила взгляд в сторону и поняла, что Арден оперся свободной рукой на перила, чуть склонился, и наши лица оказались на одном уровне. Нос у него, конечно… только на монетах и чеканить, — для всего остального можно было бы обойтись носом и попроще. Глаза темные, не разглядеть, какого цвета; волосы выбиваются из-под шапки.

А губы тонкие, по-мужски бледные.

Арден смотрел на меня будто бы с ожиданием, и я смутилась. Неловко облизнула губы. Снова посмотрела ему в глаза и совсем растерялась.

Мне кажется, или он и правда хочет чего-то такого?

Я зажмурилась и почти сразу ощутила легкое касание в уголке губ, и еще одно, и еще — пока я не ответила рваным выдохом.

Мне влажно. Немного странно. Дыхание теплое, а губы холодные, но я быстро отогреваю их своими; чужие ресницы щекочут лицо.

Арден чуть сдвинулся в сторону, распрямился, обнял меня второй рукой. Мне пришлось привстать на носочки, чтобы не разрывать касания губ, — носы все-таки мешаются, но можно чуть склонить голову — и я кое-как подстроилась под движения, коснулась чужих губ языком и пустила его глубже.

Поцелуй был теплый, медленный и безвкусный. Я раскатала воздух по небу, мой спящий зверь насторожил уши, поднял нос; артефакт болезненно нагрелся, и я сглотнула предчувствие запаха.

Арден легко прикусил мою губу и медленно отстранился.

— Зайдем куда-нибудь? — Его глаза улыбались. — Я обещал тебе пунш.

В единственном на верхней площади кафе не подавали пунша, и я заказала какао. Его принесли в большой толстостенной кружке, а рядом в блюдце — крохотные зефирки. На столиках кое-где романтично горели свечи, а из радиоприемника негромко звучал музыкальный спектакль.

— Если бы ты могла сделать абсолютно любой артефакт, — Арден влил в чайник мед и теперь размешивал его длинной ложкой, — что бы это было?

Я улыбнулась в кружку.

Это был почти опасный вопрос, и у меня не было на него простого ответа, только неловко-лживые и уклончивые. Но во мне размягчилось что-то, согрелось; выворачиваться и нервничать стало лениво, и я сказала, прищурившись:

— Секрет.

Арден глядел на меня остро, и мне вдруг сделалось легко — и захотелось его подразнить.

— Могу сказать номер два. — Я прокатилась подушечкой пальца по борту кружки. — Но даже не знаю… возможно, тебе не понравится. Посчитаешь, что я меркантильная.

— Если ты думаешь, что я не люблю деньги, — тебя дезинформировали!

— В общем, я бы сделала такую ма-аленькую коробочку… которая сама собой переводила бы слова в заклинания. Со всеми герундиями и конъюнктивами, склонениями и падежами. Чтобы — щелк! — и ледяная летучая мышь.

— А не баклажан с глазами?

— Огурец с ушами!

— У него не было пупырышек.

— Ты что, огурцов никогда не видел?

— С ушами?

— Неважно. Это золотое дно!

— Огурцы?

— Да нет же! Переводчик! Только представь: покупаешь артефакт — и становишься могущественным заклинателем. И даже учиться пятнадцать лет не надо!

— Тебя убьют, как только ты заикнешься о такой разработке, — серьезно сказал Арден. — И спихнут все на подлое заклинательское лобби. Скандал, политика, революция. Улицы утопают в крови. И все потому, что кое у кого излишне тонкий художественный вкус!

— Ну знаешь ли. — Я сделала неопределенный жест. — Это, можно сказать, издержки.

И спрятала улыбку в какао.

Мы болтали обо всяких глупостях: о том, какие бывают преподаватели, о том, почему Амрис Нгье не выстроил свой университет в месте с климатом помягче, и даже о том, когда в Огице все-таки закончат канатную дорогу. Потом долго размышляли, кем было бы родиться интереснее — колдуном или лунным, а Арден рассказывал что-то уморительно смешное про текущую крышу в доме Волчьего Совета.

— Ты же работаешь где-то, да?

— У Чабиты Ту. — Я кивнула. — У нее мастерская на Весенней улице, это за голубым мостом.

Арден помолчал немного, будто сомневался, и все-таки спросил:

— А много здесь вообще мастерских?

— Штук тридцать. — Я пожала плечами. — Может, чуть меньше, не знаю. Но тебя, наверное, не возьмут, разве что совсем уж на подай-принеси… у подмастерьев работа в основном с материалами, а у тебя с ними, по-моему, пока не очень.

— Говори прямо: руки из жопы.

Арден фыркнул, и я тоже рассмеялась.

— Отойду на минутку.

Я сидела у окна, грея в руках пустую чашку из-под какао. Я немногого ожидала от этой прогулки: это Ливи могла сколько угодно язвить про красивое белье, красавчиков и приятное времяпрепровождение, — а я не великая сердцеедка. Думала, будет неловко, муторно, скучно и немного терапевтично. Для того и пошла: впитывать, что другие дороги — есть и что те, старые, давно уплыли в густой влажный туман.

Нельзя же всегда быть букой, Кесса. У тебя теперь новая жизнь, так живи ее, пожалуйста, как-нибудь так, чтобы не было мучительно стыдно за потерянное время.

И девчонки подначивали: сходи. Он, в конце концов, не кусается (а если кусается — так на то прогулка и в публичном месте, чтобы визжать и звать полицию). Даже если окажется занудой, ничего в этом такого; главное, ты вспомнишь, что так тоже — можно, и найдешь потом кого-нибудь другого, хорошего и ненапряжного.

Арден не был занудой. А я сама с ним становилась какой-то другой: смешливой, легкой и смотрела на него… словом, как-то не так смотрела. Целоваться, правда, было странно, мокро, неудобно и бессмысленно — но зачем-то же люди это делают? Может, это просто уметь надо.

В общем, я почти решила повторить этот эксперимент на обратном пути, когда где-то в стороне раздался оглушительный грохот и звон.

Я подскочила на месте, вытянула шею. Вокруг — я видела это краем глаза — гости тоже повставали, обернулись. Возрастная лунная мгновенно закуталась в свет так, что взгляд с нее соскальзывал сам собой; двоедушник-подросток ощерился звериными клыками, а сквозь жидкие бакенбарды пробилась жесткая темная шерсть.

Грохнуло в середине зала, — там кто-то вскрикнул и затих, потом что-то загремело, заскрипело, снова хлопнуло. Между двумя дверями — судя по табличкам, в гостевой туалет и на кухню — теперь разрастался дымный гриб какой-то непонятной пыли. Вокруг как-то бессмысленно суетились официантка и бармен; гости отходили подальше, закрывая лица шарфами; наконец из кухни вышла массивная женщина в поварском колпаке, велела открыть пошире окна и входную дверь, а потом одним экономным движением подняла с пола корявую конструкцию и прислонила ее к стене.

Тут и стало ясно: это упал стеллаж, втиснутый в центре зала в декоративных целях. Что-то разбилось, смешалось, и теперь в кафе пахло сумбурно и странно.

Какой-то треск — и с пола вместе с еще одним фрагментом стеллажа встал помятый, всклокоченный Арден.

Я запоздало заволновалась, но он не выглядел пострадавшим. На светлой рубашке — фиолетовое пятно, по виду — от чего-то вроде варенья; Арден весь, с ног до головы, был усыпан каким-то белесым порошком.

Я выбралась из-за стола, подошла ближе и поскорее зажала нос ладонью: запах был просто невероятный, к сожалению — в плохом смысле.

— Что это? — мрачно спросил Арден у бармена, явно опасаясь шевелиться. Порошок клубился пыльными тучами.

— Преимущественно мука, — дипломатично сказал тот.

Гости расползались по углам. Официантка принесла распылитель с водой и принялась брызгать вокруг, чтобы хоть как-то прибить эту гадость к полу. Арден оглушительно чихнул.

— Мука так не воняет.

— И еще специи, — согласился бармен. — Разные, для десертов. Корица, ваниль, имбирь, цитрусовая цедра тертая, высушенная мята, мускатный орех, гвоздика, черный перец…

— Перец?!

Женщина с кухни подняла мятую банку и бросила гневно:

— Да, мы добавляем его в пряники! И чего вы вообще ожидали, когда полезли в шкаф?!

— Я?! Полез?! Я выходил из сортира, когда эта херня рухнула мне на голову!

И он снова расчихался.

Тут наконец откуда-то из служебных помещений вышла женщина в ярко-зеленой юбке и с таким властным лицом, что сразу стало понятно: начальство.

Тогда все угомонились. Ардену помогли стряхнуть с себя остатки пыли и отмыть лицо; потом они долго разговаривали с хозяйкой и в итоге, видимо, решили обойтись без полиции. Все это время Арден пронзительно, скорбно чихал.

— Извини, — сказал он мне, освободившись. — Провожать тебя, наверное, не стоит, а то ты тоже вся пропахнешь этой дрянью. Увидимся на занятиях.

— Может, тебе к врачу? — неуверенно предложила я. Арден снова чихнул, а потом закашлялся; на его скуле наливался цветом здоровенный синяк. — Мало ли что…

— Фигня, — мрачно и сипло припечатал он. — Ничего такого, что не смывалось бы душем.

Из кафе мы вышли вместе. Он все-таки проводил меня до трамвая, хотя я и отказывалась; помахал мне рукой — и пошел в другую сторону, неловко прихрамывая.

Впонедельник у нас был пустой день, а во вторник Арден на занятиях не появился.

Девочки успели перемыть ему все кости и вытащить из меня подробности, о которых я сама не помнила. Ливи, услышав про «ну, кажется, целоваться мне не очень нравится» дразнила меня синим чулком и занудой, а Ардена заочно записала в импотенты. В пересказе звучит не слишком красиво, но в моменте было очень смешно, возможно, потому что все это перемежалось страстными рекомендациями никогда не спать с мужчинами: ведь от этого бывают дети, а дети потом делают из тебя дойную корову и иногда путают ее с коровой мясной. У Марека настал неприятный период, когда резались одновременно зубы и родовой дар, и от этого Ливи сделалась несчастна и совершенно невыносима.

Трис, старшая сестра для четырех девчонок, была не так категорична. Она даже с единственным наследником Бишигов управлялась легко, и Ливи всерьез уговаривала ее съехаться. Правда, не усматривая проблемы в детях, Трис бурчала на другое: всем мужикам только одно и надо, и мы-то, девчонки, влюбляемся — а он встретит свою истинную и упорхнет в далекие дали, забыв попрощаться.

Я не стала ей напоминать: вообще-то это как раз она встретила на Охоте безусого юнца и сразу же рассталась с обаятельным беркутом, с которым встречалась до того почти три года.

«Я не хочу портить ему жизнь обреченными отношениями, — сказала тогда Трис. — Так для всех будет лучше».

Ливи назвала ее дурой, но Трис не прислушалась: у колдунов не бывает парности, колдуны отрицают судьбу, а оттого свободны в своем выборе.

«Да я, блин, вольна как птица! Как целый сучий альбатрос!» — веселилась тогда Ливи.

Но это, конечно, ничего не изменило.

И вот теперь Трис снова канючила: ты понюхала? понюхала? может быть, он хоть чуточку тебе понравился?

А я закатывала глаза и отбрыкивалась.

Бенера взирала на этот цирк со своей извечной одухотворенной улыбкой и молчала. Зато она сделала-таки сияющую призму.

— Она усилит твой свет, — обещала лунная. — Она напомнит тебе, кто ты такая.

Призма излучала мягкое сиреневое сияние и ставилась в изголовье кровати, чтобы светить на меня-настоящую, меня-без-публичного-лица, меня-не-умеющую-лгать-даже-себе, — иными словами, на меня-во-сне, но такого понятия у лунных почему-то предусмотрено не было.

Я поспала с ней два дня, но не почувствовала никаких изменений. Да и какая, по правде, разница, кем быть, если мы выбираем дорогу, а значит, и то, где окажемся?

— Не парься, — беспечно сказала Ливи в среду, заметив, как я обшариваю взглядом полупустую аудиторию, — от пары синяков еще никто не умирал.

Но я, конечно, все равно волновалась.

Арден все-таки пришел, — ко второму семинару, пропустив «Материалы». Был он помят, несвеж и мрачен.

— Привет, — робко сказала я, вглядываясь в его лицо.

Нападение стеллажа не прошло бесследно: синяк на скуле переливался от желтого к фиолетовому, на лбу образовалась небольшая шишка, на носу — тонкие свежие царапины.

Арден смерил меня колючим, недружелюбным взглядом, прошел мимо и сел в дальнем ряду.

— Я что-то пропустила? — удивленно спросила Ливи.

— И я, видимо, тоже.

Я помрачнела.

Не то чтобы я так уж хотела каких-то любовей. Не то чтобы я увидела его и растеклась розовой лужицей или чмокнула разок и потеряла голову. В этом и прелесть не-парных отношений у двоедушников: вы всегда знаете, что это временно и никуда не идет, и просто проводите вместе тот отрезок времени, который удастся украсть у судьбы, — ко взаимному удовольствию.

Иногда, конечно, это приводит к тем еще драмам. Я даже видела однажды, как волк жил на две семьи, «истинную» и «по любви», — но на то он и волк, что волкам кое-что можно, что не полагается всем остальным.

Ерунда это все. Передумал — ну и ладно. Не больно-то и хотелось.

— Кесса, — строгим голосом сказала Ливи.

— М-м?

— Рот, — так же строго сказала Ливи.

И для наглядности ткнула себя пальцем в лицо.

— Что — рот?

— Он у тебя есть, — ласково, как дурочке, объяснила дорогая подруга, — чтобы через него разговаривать.

— Еще чего не хватало, — пробурчала я.

Тут пришел преподаватель, и, к моей большой моей радости, разговор увял сам собой.

Скажет тоже: разговаривать. Нет, я совсем не против разговоров, речь вообще грандиозное изобретение человечества, и дело не только в словах. Где бы мы были все, если бы не коммуникация? Наверное, так и бегали по лесам, пушистые и тупые.

Но одно дело — договориться о чем-нибудь там полезном и совсем другое — прийти к мальчику после не слишком удачного свидания и сказать: чего это ты со мной теперь не здороваешься?

Может, я у него со шкафом ассоциируюсь. А что? Гипотеза не хуже прочих.

В общем, я мялась и сомневалась, но после занятия, когда все стали потихоньку собираться и расходиться, не выдержала.

— Как ты себя чувствуешь?

Встала в проходе и напустила на себя независимый вид. А что ладошки потеют, это никому не видно.

— Жить буду, — мрачно сказал Арден. — Нюх пока не вернулся, если ты об этом.

— Да нет. — Я растерялась. — Я в целом. А что с нюхом?..

Арден разглядывал меня внимательно, будто пытался найти в моем лице следы то ли коварства и злодеяний, то ли раскаяния. Я не находила в себе ни того ни другого, а Арден смотрел так колюче зло, что мне захотелось извиниться и поскорее уйти.

Я сцепила руки и больно вдавила ногти в ладонь. Ливи, может, иногда та еще сучка, но здесь она права: мы люди, и мы умеем разговаривать. Я достаточно в своей жизни бегала от разговоров, так, может, стоит прервать этот порочный круг — хоть бы и в мелочах?

Арден вздохнул. Прикрыл глаза, перебросил косу вперед. Встал рядом со мной, опершись на подоконник, сложил руки на груди.

Мы смотрели вместе, как слушатели расходятся по своим делам. Последней из аудитории вышла Ливи, и она, подмигнув мне, плотно прикрыла дверь.

Конечно, она дождется меня в коридоре, а чуть что — влетит в комнату с посохом наперевес. И это почему-то придало мне мужества.

— С нюхом, — наконец сказал Арден, — черный перец. А также цитрусовая цедра, мята, имбирь, какая-то дрянь типа махорки и рыбы знают что еще.

— Ну да, — сообразила я, — воняло там знатно.

— Я надышался этим так, что обжег горло. — В его голосе слышались обвинительные интонации. — Сходил-таки к эскулапу, он матерился как сапожник и выписал всяких микстурок. А вчера я выехал из города и пару часов рыл носом снег. Полегчало, но не особо.

Он бросил на меня неясный взгляд и, чуть смягчившись, добавил:

— К счастью, это поправимо. Нюх должен восстановиться за несколько недель. И на том, как говорится, спасибо…

— Ох. — Я и правда расстроилась: для двоедушника мало что хуже, чем остаться без запахов. — Эти ребята, из кафе. Они хоть сделали что-нибудь? Там не знаю, хоть врача бы оплатили…

Арден пожал плечами.

— Да нет. Я не сразу понял, что это так серьезно, хозяйка еще и предъявила, что я помял ее банки и привел что-то там в негодность. В общем, разошлись без взаимных претензий.

— Ну, это не дело. — Я сжала кулаки. — Это же реальная травма! Может, обратиться в полицию? Пусть хотя бы заставят их всю мебель прикрутить понадежнее, это же может очень плохо кончиться!

— Полиция не заставляет просто так. — Он покачал головой. — Полиция сперва разберется, кто все это устроил и не было ли среди специй каких-нибудь артефактов, которых там быть не должно…

— Ну и пусть разбирается! В чем проблема-то?

Арден прищурился.

— Хочешь сказать, это не ты?

— Я?! Мне-то это зачем?..

— Да вот и я думаю. — Он усмехнулся. — Вроде как незачем?

Я тряхнула головой.

— Слушай, — осторожно сказала я, готовясь, если что, отпрыгнуть и завизжать, — а ты не думал, что у тебя… ну… мания преследования? Типа, знаешь ли, не то чтобы весь мир вращался вокруг тебя, и шкафы, они иногда это… падают. Сами.

— Ага. На все воля Полуночи. — Скепсис в его словах был неприкрытым. — На тебя вот много шкафов упало за последние… скажем, лет пять?

— Два, — с вызовом ответила я. — Навесной в мастерской, он сорвался с петель, кучу посуды перебило. И платяной на квартире, там ножка подломилась. И вообще, даже если представить, что у тебя завелся таинственный недоброжелатель… это ведь на редкость дурацкое покушение!

Арден с сомнением перебирал пальцами, а потом вдруг чихнул. И еще раз, и еще, и чихал он почему-то смешно и как-то очень мило.

Я порылась в сумке и подала ему платок.

— Извини. — Он шумно высморкался. — Я и правда с чего-то решил, что… в общем, всякие глупости. Ты знаешь, что красавица?

Я неловко рассмеялась.

Ара. Ара была красавица. А я…

Но Арден не дал мне додумать эту мысль: его пальцы легонько подхватили мой подбородок, он сам оказался вдруг очень близко, и я откинулась на стену.

Мы смотрели друг на друга, глаза в глаза. Я могла бы, наверное, отстраниться, но вместо этого привстала на цыпочки, и Арден понял меня правильно: склонился и поцеловал.

Он теперь немного пах лекарством, а в остальном ничего не изменилось: те же мягкие, чуткие губы, смешение дыханий, чужое тепло. Я немного освоилась и отвечала увереннее, и, может быть, поэтому получилось интереснее: я тянулась ему навстречу, а Арден не слишком осторожничал, но и не напирал.

Дышать стало вдруг тяжело, и я отстранилась.

— Ливи, — вспомнила я. — Меня ждет Ливи.

Арден выглядел разочарованным, а потом вдруг прищурился:

— Ты ведь помнишь, что у меня руки из жопы?

Я кивнула, неуверенно трогая губы пальцем: они казались слегка припухшими.

— Может быть, ты как прекрасная и премудрая принцесса спасешь меня от позора и поможешь с практикой? В субботу. Мне кажется, ты из тех девчонок, которых это повеселит!

— Мне кажется, или ты только что назвал меня занудой?

— Ну не-е-ет. — Его глаза смеялись. — Ты все перепутала. Я назвал тебя принцессой! Соглашайся?

Я посмотрела в его лукавые глаза и на испещренные знаками пальцы, вспомнила, как эти пальцы касались моего лица… и пожала плечами:

— Ладно.

Чабита Туа была крысой, и этим в целом было все сказано.

Среди колдунов бродят нелепые убеждения, что крыса, мол, грязное животное. Что крысы разносят заразу, калечат друг друга, грызутся за теплый угол и что двоедушники-крысы такие же — бессмысленно драчливые, подлые и планирующие предательство с первой же встречи.

Наверняка эти стереотипы не взялись из воздуха. Когда-то давно, до прихода Полуночи, в Кланах были совсем другие порядки. Тогда у волков рождались только волки, а у крыс — только крысы; и мой родной Амрау был наречен, видимо, еще в те времена, когда весь населяющий его народ был белками. Тогда судьба определялась не Охотой, но самим фактом рождения, а дорога твоя была определена с первого шага.

В народной памяти остались сказки о тех временах, и это были не слишком добрые сказки. В этих сказках правили хищные кланы, а любой волк мог задрать всякого, кто не понравится, и назвать это «знахарством» и «заботой о Лесе»; в этих сказках лисы держали в страхе мелкие птичьи кланы и забирали птенцов, превращая тех в рабов для не слишком чистоплотных целей; в этих сказках холоднокровные не имели права покидать Гажий Угол под страхом смерти — своей и всех близких. Кое-что из этого еще живо в приметах: мы ругаемся рыбами, называем неприятного человека «мерзляк» и не пускаем лисов к младенцам, потому что это, дескать, дурной знак.

Были в тех сказках и Война Кланов, и коварный Крысиный Король, и Большой Волк. Но потом пришла Полуночь и забрала зверей в свою свиту. С тех пор нельзя родиться двоедушником, можно только войти в Охоту и поймать за хвост свою дорогу. Вместе с правом крови умерли и старые Кланы, а родились другие, сегодняшние.

Так вот: может быть, когда-то во времена Войны Кланов и Крысиного Короля и имело смысл говорить, что крысы лживы и готовы на все ради выгоды. Но сегодня — сегодня это прошлый век и глупые предубеждения.

Чабита Туа — настоящая крыса. Крысы — умны. Крысы знают, чего хотят.

Правда, иногда они хотят чего-то невозможного.

— Не уверена, что у меня получится, — сказала я, стараясь вложить в голос все возможные сомнения, в том числе в адекватности заказчика и хотя бы теоретической реализуемости запроса. — Клиенту стоит обдумать полную замену артефакта, он может описать свойства, и мы…

— Не учи бабушку кашлять, — отмахнулась Чабита.

Несмотря на возраст, ее сложно было воспринимать бабушкой. Всегда подтянутая, с аккуратной стрижкой, в ярко-красном кожаном фартуке, — она вся казалась продолжением натруженных рук, испорченных реактивами и инструментами.

Чабите я, можно сказать, досталась по наследству. Когда я только приехала в Огиц, провалила вступительные экзамены и кое-как записалась на вечерку, стало ясно, что остатка украденных из дома денег хватит от силы на пару месяцев очень грустной жизни. Жить грустно я была согласна, но так недолго — пожалуй, все-таки нет; и я, потыкавшись в разные углы, пошла служить к пожилому колдуну, промышлявшему холодильными артефактами. В его мастерской всегда было холодно, как в Бездне, а я занималась тем, что бесконечно паковала маленькие ледяные кругляши в транспортные коробки. Дела у мастера шли не очень, и ближе к весне он разорился. Мастерскую купила Чабита и по какому-то невероятному стечению обстоятельств решила оставить меня при себе, а со временем даже сделала подмастерьем.

Видимо, для того чтобы однажды принести мне горсть мятых гвоздей, каменное крошево и осколки стекла и сказать: собери.

Мастерская Чабиты, в отличие от многих других мастерских Огица (часто — куда более крупных), специализировалась на ремонте. Но «ремонт» и «абсурд» — это разные слова.

— К вечеру справишься?

— Попробую, — вздохнула я.

И, что уж поделать, села работать.

Запрос был срочный, поэтому чистку захворавшего погодника, которой я занималась до этого, пришлось отложить. Было немного жаль убирать полуразобранный артефакт в коробку: это была тонкая, точная, профессиональная работа — одно удовольствие держать в руках.

Я вытерла стол, поправила лампы и блок с инструментами, вынула чистый разметочный лист и с неохотой придвинула к себе новую задачку.

Обломки артефакта сложили, или, вернее сказать, кое-как ссыпали в жестяную банку из-под муки. Это плохое соседство: мы советуем паковать сломанное в бумагу и дерево, а если вещь совсем в плохом состоянии — засыпать каменной солью в стеклянной банке по размеру. Трясти в жести — верный способ доломать все то, что еще можно было бы спасти. Ну что ж, не всякий владелец — артефактор, и клиенты порой делают глупости. Не он первый, не он последний.

Я вытаскивала обломки пинцетом, по одному, и сразу раскладывала на разметочном листе. Итак, что тут у нас?

Медное кольцо, слегка гнутое. Еще одно кольцо, широкое, как браслет, с выбитыми знаками, — оно почти не пострадало. Несколько медных полос-креплений, два болта, один из них сильно погнут. Тонкий кругляш, грубо пробитый по центру, — предстоит понять, был ли он изначально сплошным или же было предусмотрено отверстие, расширенное внешней силой. Очень много осколков стекла. Нечто вроде медной булавки с крошечным опалом. Усы металлической оплетки. И, собственно, камень — в прошлом довольно крупный, прозрачно-розовый синтетический рубин, расколотый на десятки фрагментов.

Мне приходилось восстанавливать разбитые камни, но «восстановить» — это не более чем косметический ремонт, когда камень выглядит как целый, но артефакт, конечно, не работает вовсе или работает много слабее прежнего. Это может иметь смысл с дорогими камнями высокой чистоты, которые трудно заменить, но вряд ли найдется настолько увлеченный любитель искусственных корундов, чтобы собирать эдакий пазл. Кроме того, рубин был «потушен» — прошедшей через него силы оказалось достаточно, чтобы вымыть из камня его родные энергии.

Я положила блюдце с осколками под микроскоп, посовмещала их так и эдак, осмотрела грани на предмет знаков (не нашла). Судя по всему, рубин был огранен кушоном; я внесла обмеры в лист — клиенту нужно будет предложить замену.

Против моей воли работа увлекла. Может, и не от клиента она вовсе, а Чабита решила устроить мне внеплановый экзамен? Такие задачки иногда давали мастера вечерки, когда по части чертежей или обломкам нужно было установить, что за артефакт это был и что делал. И Чабита опять же отказалась толком раскрывать контекст. Сказала только: деталей, мол, немного, сама разберешься.

Стекло более-менее складывалось в нечто вроде верха от лампочки и было порядком выпачкано мукой и еще каким-то темным порошком с красными включениями. Я заглянула в банку, перевернула ее над белой тканью и постучала по дну. Мука и рубиновая крошка — больше ничего.

Я нахмурилась.

Знаки на меди все простые, из них был искорежен вмятиной только один, но его смысл легко восстанавливался из общей структуры.

Одно лишь не ясно: бывают ли такие совпадения?

И если нет, то… зачем?

— Вещь одноразовая, — мрачно сказала я Чабите и расстелила перед ней схематический рисунок. — Она пришла в негодность после использования. Камень и колба подлежат замене, крепления нужно перековывать. Этого хочет клиент? Его интересует декоративное восстановление или функциональное?

В мастерской было почти пусто, только за дальним столом склонился над микроскопом мастер Финеас. Он уже не первый месяц возился с Волчьей Короной, присланной из столицы. Ради короны Чабита не поскупилась и наняла охрану, а в мастерской вдобавок к уже имеющимся сейфам появился еще один, здоровенный и навороченный.

Сама Чабита что-то считала по приходному журналу. Карика, еще одного подмастерья, сегодня не было, а Нино уже убежала домой.

— Продолжай, — велела она, не отрываясь от записей.

Я покусала немного губы.

— Пластина — основа артефакта. Вот здесь была впаяна опаловая булавка, она принимает сигнал от управляющего артефакта. Сигнал передается на кольцо со словами, которое срабатывает как взрыватель. Корунд пробивает калеттой стопор и взрывается сам… я не рассчитывала мощность, но, думаю, это возможно. Наверху артефакта — стеклянная колба, в ней, вероятно, была смесь табака и красного перца. Когда пробит стопор, все это разлетается вокруг вместе со взрывной волной. Падают вещи, какие-нибудь условные шкафы. Если поблизости окажется человек, может получить травмы. Ну и, конечно, отравление лакриматором. Двоедушник, вероятно, получит ожог слизистых, в зависимости от концентрации — от частичной потери обоняния до слепоты. У нашего клиента, не сомневаюсь, имеется при себе разрешение?

Чабита будто бы в задумчивости щелкнула калькулятором. Я никогда раньше не сталкивалась ни с чем противозаконным, у меня и работа-то была обычно — почистить, заменить камень, подправить крепления. Всякая мелочь, мне даже собирать ничего пока не доверяли. А тут — это. И неясно, что решит Чабита: вызывать на клиента полицию — вроде как невыгодно, но и оказаться соучастниками преступления — тоже, это вряд ли полезно для деловой репутации.

Поэтому ее ответа я ждала с внутренним содроганием.

— А клиент был прав. — Чабита глянула на часы и хмыкнула. — Не зря попросил отдать его именно тебе.

От неожиданности я резко вдохнула и забыла, как выдохнуть.

— Мне? — получилось хрипло, скрипуче.

— Тебе, тебе, — подтвердила довольная Чабита. — Ты молодец, Кесса. Как раз тот возраст, чтобы нарабатывать связи! Я доплачу тебе за эту штучку пять процентов.

Я молча кивнула. Страх сжимал горло.

— Не поняла, — сурово сказала мастер, — и где же спасибо?

— С-спасибо, — пробормотала я, все еще не отрывая взгляда от артефакта. — А что еще он говорил? Про эту… вещь.

— Да ничего особо, он торопился. Я с него пока взяла только за диагностику, но он должен подойти вечером, обсудим, чего хочет. Ты посчитала по материалам?

— Нет пока. Посчитаю.

Я с сомнением посмотрела на часы.

Чабита принесла мне обломки в обед, и я, к собственному удивлению, справилась довольно быстро. На улице только-только собрались сумерки; заката из окон мастерской не было видно. Еще час, и мне пора будет идти на занятия.

Посчитать я, конечно, все успею. Но во сколько придет клиент? И хочу ли я его увидеть?

Я сомневалась все то время, что заполняла калькуляцию. Сомневалась, пока распределяла фрагменты по лоткам. В конце концов, может, ему просто кто-то (кто?) меня посоветовал (с чего бы это?). Может быть, это все — одно большое дурацкое совпадение. Я еще сама посмеюсь, когда это пойму.

Это все была, конечно, полная ерунда. Я могла усыпить своего зверя артефактом, но несмотря на все — я оставалась двоедушницей; и, конечно, я знала точно: совпадений не бывает, бывают лишь дороги, причудливо переплетенные по воле Полуночи, бывают причины и следствия, бывают судьба и предназначение.

Может быть, я и сбежала, выбрала — и оказалась на другом пути. Может быть, какие-то дороги пройдены, а какие-то обратились несбывшимся. Но это не значит, что у Полуночи нет для меня никаких планов. Так, может быть, это — один из них?

— Чабита… — Я положила на стол расчеты и негромко добавила: — Я сегодня задержусь до закрытия.

В мастерской была клиентка: полненькая улыбчивая лунная, категорически раздетая и совершенно очаровательная. Через легкий шифон платья просвечивало решительно все, а сама женщина с огромным интересом разглядывала музыкальные шкатулки, выставленные на витрине ломбарда.

Чабита кивнула и короткими жестами погнала меня из-за стола: мол, не распугивай покупателей.

Я ушла в дальнюю часть, за шторы. Вытерла стол, перемыла инструменты, напряженно вслушиваясь, как клиентка щебечет про то, что от подруги ей тоже досталась шкатулочка, да вот беда — поломалась и не играет, и нельзя ли что-нибудь сделать? Чабита терпеливо объясняла, что при всем желании ничего не может сделать, пока клиентка не принесет шкатулочку сюда, в мастерскую. Но как же так, расстраивалась лунная, я же просто не хочу ее тащить, она размером примерно во-от такая, и сбоку у нее был зеленый камушек, а теперь нет, может, она поэтому сломалась?..

От выезда мастера на дом клиентка категорически отказалась и в итоге ушла ни с чем.

Я вынула погодник — и вернулась к чистке.

Он был удивительно красив, но сейчас это почему-то меня не увлекало. Я погружала крепления в растворы и терла их замшей, а сама все оглядывалась — не хлопнет ли дверь? А может быть, сейчас?

Вечером пришли подряд трое, но один отдал в ремонт расческу для сушки волос, а еще двое забрали законченные заказы. Я сидела как на иголках.

Не знаю, что бы я стала делать, если бы он появился. Грозила бы полицией? Задавала неприятные вопросы тоном прожженного детектива? Примерзла к полу, икала и не могла поднять взгляд?

В общем, даже и хорошо, пожалуй, что он не пришел.

Я долго не могла решить, рассказывать ли обо всем этом девочкам.

Вроде и не произошло ничего. Ну, на человека упал шкаф — такое бывает, иногда и калекой от этого можно остаться. Ну, принесли артефакт, передали лично мне…