10,49 €
Mehr erfahren.
- Herausgeber: ЭКСМО
- Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
- Serie: Чужестранка
- Sprache: Russisch
Сага о великой любви Клэр Рэндолл и Джейми Фрэзера завоевала сердца миллионов читателей во всем мире. Ради такой любви стоит жить и рисковать жизнью. XX век. Брианна и Роджер Маккензи вместе со своими детьми, Джемом и Амандой, живут обычной жизнью в поместье Лаллиброх. Они изучают историю любви Джейми и Клэр по старинным письмам и документам, пытаясь отыскать ключи к разгадке запутанной судьбы своей семьи. Но и здесь, в двадцатом столетии, им предстоит столкнуться со старым врагом из прошлого. XVIII век. Восстание за независимость Америки заставляет Клэр и Джейми покинуть дом и отправиться в Шотландию. Но обстоятельства вновь разделяют супругов, а воссоединение оказывается не таким простым, как представлялось.
Das E-Book können Sie in Legimi-Apps oder einer beliebigen App lesen, die das folgende Format unterstützen:
Seitenzahl: 905
Veröffentlichungsjahr: 2025
Ähnliche
Диана Гэблдон Эхо прошлого. Книга 2. На краю пропасти
© Метлицкая И., Парахневич Е., Сафронова А., перевод на русский язык, 2019
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
Часть четвертая. Связи
Глава 32. Шквал подозрений
Лорд Джон Грей – Артуру Норрингтону
4 февраля 1777 года
(шифр № 158)
«Мой дорогой Норрингтон!
После нашего разговора я сделал несколько открытий, которыми считаю нужным поделиться.
В конце года я посетил Францию и навестил барона Амандина. Точнее, я гостил у него несколько дней и имел возможность неоднократно с ним беседовать. Есть веские причины полагать, что Бошан имеет прямое отношение к делу, которое мы с тобой обсуждали, и связан с также замешанным во всем Бомарше.
Я просил аудиенции у Бомарше, но мне отказали. Поскольку раньше он меня принимал, видимо, я разворошил это осиное гнездо. Будет полезно установить наблюдение за ними. Также обрати внимание на переписку компании «Родриго Горталез и Ко» с французами (обязательно поговори с тем, кто у вас заведует испанской корреспонденцией). Я не обнаружил ничего подозрительного и ничего важного, вроде имен директоров компании; именно это и внушает мне подозрения.
Был бы рад узнать, что тебе известно о данном деле.
С наилучшими пожеланиями,
Постскриптум: Не мог бы ты написать мне, кто сейчас возглавляет американский почтовый отдел?»
* * *
Лорд Джон Грей – Гарольду, герцогу Пардлоу
4 февраля 1777 года
(семейный шифр)
«Хэл, я видел Амандина. Уэйнрайт и в самом деле живет в поместье «Три стрелы» и имеет нездоровые отношения с бароном. Я познакомился с сестрой барона, женой Уэйнрайта. Она определенно знает об отношениях брата и мужа, но хранит молчание. Кроме этого, она, похоже, не знает ничего. Более глупой женщины я еще не встречал. Открыто демонстрирует похоть и отвратительно играет в карты. Впрочем, как и сам барон, чье поведение убедило меня, что ему кое-что известно о политических махинациях Уэйнрайта – когда я завел об этом разговор, он принялся юлить, а в искусстве недомолвок он не силен. Хотя в целом неглуп. Впрочем, он все равно рассказал бы Уэйнрайту о моем визите. Я посоветовал Норрингтону обращать внимание на любые связанные с ними события.
Однако даже зная способности Уэйнрайта и его связи (точнее, недостаточное количество оных), я все же не вполне выяснил степень его вовлеченности в дело. Хорошо еще, если французское правительство и в самом деле задумало то, о чем он мне рассказал, и послало человека вроде Уэйнрайта поговорить с человеком вроде меня, сочтя это достаточно sub rosa[1]. Разумеется, подобное предложение выгодно тем, что его будет легко отклонить. И все же кое-что меня во всем этом настораживает.
Вскоре я навещу тебя; к тому времени хотелось бы узнать что-нибудь определенное о капитане Эзикиеле Ричардсоне, а также о капитане Дэннисе Рэндолле-Айзексе.
Твой самый преданный брат,
Постскриптум: Надеюсь, ты идешь на поправку».
* * *
Гарольд, герцог Пардлоу – лорду Джону Грею
6 марта 1777 года, Бат
(семейный шифр)
«Я еще не умер. А жаль, ибо Бат омерзителен. Меня каждый день заворачивают в ткань, словно посылку, и окунают в бурлящую воду с запахом тухлых яиц. Затем разворачивают и заставляют принимать ту же воду внутрь. Минни говорит, что, если я не буду этого делать, она подаст в Палату лордов прошение о разводе по причине моей неспособности исполнять супружеский долг. Вряд ли она так сделает, и все же…
Дэннис Рэндолл-Айзекс – сын англичанки Мэри Хокинс и офицера британской армии, некоего Джонатана Уолвертона Рэндолла, капитана драгун, погибшего в битве при Каллодене. Мать Дэнниса вышла замуж за Роберта Айзекса, еврейского торговца из Бристоля. Он владеет половиной складов во французском Бресте. Дэннис один из твоих чертовых политиков, имеет связи с Жерменом, но деталей мне выяснить не удалось, не раскрыв при этом твою заинтересованность. Из проклятого Бата ничего не узнаешь.
О Ричардсоне известно мало, пришлось написать кое-кому в Америку. Да, я крайне осмотрителен, как ты уже заметил.
Здесь Джон Бергойн, лечится. Бурно радуется тому, что Жермен одобрил его план нападения из Канады. Я поговорил с ним об Уильяме – он неплохо знает французский и немецкий, а у Бергойна будут выходцы из Брансуика. Попроси Уилли вести себя осмотрительно, Бергойн уже вообразил себя главнокомандующим армией в Америке – полагаю, Гая Карлетона и Дика Хау это немало удивит.
«Три стрелы». Любопытно, кто же третья?»
* * *
26 марта 1777 года
Лондон, мужской клуб «Общество ценителей английского бифштекса»
– Третья? – удивленно повторил Грей, уставившись на только что вскрытое письмо.
– Что за третья? – Гарри Квори отдал мокрый плащ слуге, тяжело опустился в кресло рядом с Греем и с облегченным вздохом протянул руки к огню. – Бог мой, я весь закоченел! И ты по такой погоде поедешь в Саутгемптон? – Он махнул бледной от холода ручищей в сторону окна, за которым царила мрачная картина: дождь со снегом, из-за сильного ветра идущий чуть ли не параллельно земле.
– Не сегодня. А завтра, быть может, распогодится.
Гарри скептически посмотрел в окно.
– Навряд ли. Официант!
Бодли уже семенил к ним с тяжелым подносом, полным еды. Здесь были кексы с тмином, бисквиты, клубничный джем, мармелад, корзинка с завернутыми в салфетки булочками с маслом, лепешки, топленые сливки, фисташковое печенье, бутерброды с сардинами, тушенные с беконом и луком бобы, тарелка с ломтиками ветчины и корнишонами, бутыль бренди с двумя бокалами и – несколько запоздалый – чайник с чаем и двумя фарфоровыми чашечками на блюдцах.
– Вижу, вы меня ждали! – радостно воскликнул Гарри.
Грей улыбнулся. Когда Гарри Квори не был в походе или в деловой поездке, он каждую среду в четыре тридцать вечера приходил в клуб.
– Учитывая болезнь Хэла, я подумал, что помощь вам не помешает.
Гарри был одним из двух командиров полка – в отличие от Хэла, имеющего собственный полк. Не все полковники активно участвовали в операциях своего полка, но Хэл к ним не относился.
– Симулянт несчастный. Как он? – спросил Гарри, беря бутыль с бренди.
– Как всегда, судя по его письмам. – Грей передал Гарри вскрытое письмо.
Гарри читал – и ухмылялся все шире.
– Минни держит его в ежовых рукавицах. – Он отложил письмо, поднял бокал и кивнул. – Кто такой этот Ричардсон и почему ты им интересуешься?
– Капитан Эзикиел Ричардсон. Улан, которого приписали к разведчикам.
– Разведчик, значит. Один из Черного кабинета? – Гарри поморщился. Неясно, была ли тому причиной личность капитана Ричардсона или тертый хрен, поданный как приправа к сардинам.
– Я не очень хорошо его знаю. – Грей внезапно ощутил тот же острый укол глубокого беспокойства, что и неделю назад после квебекского письма Уильяма. – Нас познакомил сэр Джордж – он дружил с его отцом, – но тогда мы недолго общались. О нем мало говорят, нужно отдать ему должное, и говорят лишь хорошее…
– Наверное, это единственное, что хотелось бы слышать о человеке подобного рода деятельности. Ухх!.. – Гарри шумно втянул воздух широко открытым ртом, пару раз кашлянул, его глаза увлажнились, и он одобрительно тряхнул головой. – Свежий хрен, – просипел он и зачерпнул еще. – Исключительно… ух… свежий.
– Действительно. В общем, в следующий раз мы встретились в Северной Каролине и пообщались чуть дольше: ему нужно было мое разрешение, чтобы поговорить с Уильямом насчет разведки.
Бутерброд с сардинами замер на полпути ко рту Квори.
– Только не говори, что ты позволил ему втянуть Уилли в самую гущу событий.
– Разумеется, нет, у меня другое было на уме, – уязвленно произнес Грей. – Я полагал, что это предложение пойдет на пользу Уилли: во-первых, он уедет из Северной Каролины, а во-вторых, войдет в штаб Хау.
Квори кивнул, тщательно пережевал еду и проглотил ее.
– Понятно. А теперь тебя гложут сомнения.
– Именно. Тем более что с Ричардсоном мало кто близко знаком. Все, кто мне его рекомендовал, похоже, сделали это только потому, что им его тоже рекомендовали. За исключением сэра Джорджа Стэнли, который сейчас в Испании вместе с моей матерью, и старого Найджела Брюса, который так несвоевременно помер.
– Ты поступил необдуманно.
– Да. Я полагал, что смогу больше разузнать о нем, но мне не хватило времени. Мы с Дотти отплываем завтра, если погода позволит, – глянув за окно, сказал он.
– А, так вот зачем ты меня сюда пригласил, – ничуть не сердясь, заметил Гарри. – Что мне делать, если я что-то узнаю: сообщить Хэлу или написать тебе?
– Сообщить Хэлу, – вздохнул Грей. – Бог его знает, как работает почта в Америке, пусть даже Конгресс и находится в Филадельфии. Если нужно будет быстро решить какой-то вопрос, Хэл здесь справится лучше, чем я там.
Квори кивнул и наполнил стакан Грея.
– Ты не ешь, – заметил он.
– Я сегодня пообедал позже обычного.
Гораздо позже. На самом деле он сегодня вовсе не обедал. Грей взял булочку и рассеянно намазал ее джемом.
– А этот Дэннис, как там, бишь, его фамилия? О нем я тоже должен буду навести справки? – стукнув по письму вилкой, спросил Квори.
– Да. Хотя, возможно, мне будет проще узнать о нем в Америке. По крайней мере, в последний раз его видели именно там. – Грей откусил от булочки, отметив, что она в меру хрустящая, как и положено идеальной булочке, и ощутил пробуждающийся аппетит. Он хотел было рассказать Гарри о том еврее, имеющем склады в Бресте, однако передумал. Вопрос связей с Францией был исключительно деликатного свойства, а Гарри отличался тщательным подходом к делу, но не осторожностью.
– Понятно. – Гарри взял бисквитное пирожное, положил на него два миндальных печенья и ложку топленых сливок и затолкал все это в рот.
И почему он не толстеет? Должно быть, из-за активных «упражнений» в борделях, которые посещает, невзирая на возраст. Сколько же Гарри лет? Чуть больше, чем Грею, чуть меньше, чем Хэлу. Прежде Грей никогда не задумывался об этом, как и о возрасте Хэла. Оба они казались ему бессмертными, он не представлял себе будущего без них. Но Гарри уже практически облысел – Грей отметил это, когда тот по привычке снял парик, чтобы почесать голову, а потом криво надел его, – а суставы его пальцев распухли, хотя чашку он держал по-прежнему изящно.
Грей неожиданно остро ощутил свой возраст – в негибкости пальцев, в приступе резкой боли в колене. А более всего – в том, что может не успеть защитить Уильяма, когда будет нужен ему.
– Что-то не так? – Гарри поднял бровь, увидев выражение лица друга.
Грей улыбнулся, покачал головой и снова взялся за стакан с бренди.
– Timor mortis conturbat me[2], – сказал он.
– Вот оно что! Что ж, выпьем, – задумчиво сказал Квори и поднял свой стакан.
Глава 33. Интрига усложняется
28 февраля 1777 года от Рождества Христова, Лондон.
Генерал-майор Джон Бергойн – сэру Джорджу Жермену.
«… я не считаю, что какая-либо морская военная операция может оказаться столь же значимой для победы над врагом или столь же эффективной для окончания войны, как вторжение из Канады через Тикондерогу».
4 апреля 1777 года, английский корабль «Тартар»
Грей сказал Дотти, что «Тартар» – фрегат небольшой: всего двадцать восемь пушек, и потому ей не стоит брать с собой много вещей. Однако он удивился, увидев, что весь ее багаж состоит из одного кофра, двух саквояжей и сумочки с вышиванием.
– Неужели ты не взяла ни одного расшитого цветами манто? Уильям тебя не узнает, – поддразнил он Дотти.
– Чушь, – ответила девушка с доходчивой лаконичностью, присущей ее отцу.
Однако она почти не улыбалась и была очень бледна. Грей надеялся, что это не признак морской болезни. Он крепко взял ее за руку и держал до тех пор, пока серебристая полоска английского берега не растаяла на горизонте.
Хэл, похоже, ослаб сильнее, чем уверял, раз дал себя обмануть и позволил дочери плыть в Америку. Пусть и под защитой Грея, но по смехотворной причине – ухаживать за раненым братом. Минни, конечно, тоже беспокоится о сыне, однако от Хэла не отойдет ни на шаг. И все же она тоже не возразила против этой авантюры…
– Твоя мать знает? – поинтересовался он.
В ответ Дотти удивленно взглянула на него сквозь брошенные ветром в лицо волосы.
– О чем? Помоги мне! – Девушка схватилась за светлую паутину волос, трепетавших вокруг ее головы, словно языки пламени.
Грей обеими руками прижал волосы Дотти к голове, перехватил у шеи, умело заплел в косу, к восторгу проходившего мимо моряка, и перетянул бархатной лентой, которая раньше была вплетена в ее прическу.
– Об ужасном предприятии, в которое ты ввязалась, – пояснил он ей в затылок, завязав ленту.
Дотти обернулась и открыто взглянула на него.
– Если ты предпочитаешь описывать спасение Генри как «ужасное предприятие», то я с тобой полностью согласна. Но мама пойдет на все, чтобы вернуть его. Как и ты, полагаю, – иначе бы тебя здесь не было. – Изящно развернувшись на каблуках, девушка направилась к своей компаньонке, а Грей безмолвно смотрел ей вслед.
Вместе с одним из первых весенних кораблей прибыло письмо от Генри. Слава богу, он был жив, хотя и серьезно ранен выстрелом в живот, к тому же из-за суровой зимы он заболел. И все же он выжил и вместе с некоторыми другими английскими узниками попал в Филадельфию. Письмо написал один из его друзей-офицеров, тоже узник, однако Генри смог внизу накорябать несколько приветственных слов семье и подписаться, – при воспоминании об этих неразборчивых каракулях у Грея щемило сердце.
Обнадеживало, что Генри был именно в Филадельфии. Во Франции Грей познакомился с богатым филадельфийцем и проникся к нему симпатией – вроде бы взаимной. И теперь на ней можно было сыграть. Он невольно усмехнулся, вспомнив подробности знакомства с американским джентльменом.
В Париже Грей не задержался, лишь расспросил о Персивале Бошане, которого там не оказалось. «Уехал зимовать в свой загородный особняк», – так ему сказали. В фамильное имение Бошана под названием «Три стрелы», находящееся недалеко от Компьена. Грей приобрел отороченную мехом шапку и непромокаемые сапоги, закутался в самый теплый из своих плащей, нанял лошадь и мрачно отправился в путь, отдавшись на волю завывающего ветра.
Встретили его, окоченевшего от холода и заляпанного грязью, с подозрением, однако благодаря экипировке и титулу все-таки впустили в поместье и проводили в со вкусом обставленную гостиную с камином дожидаться барона.
Он уже составил представление о бароне Амандине со слов Перси, хотя Перси, скорее всего, лгал. Конечно, строить догадки до знакомства – занятие совершенно бесполезное. Однако и не размышлять – превыше человеческих сил.
Что до мыслей – он не думал о Перси последние восемнадцать или девятнадцать лет. Но когда размышления о Перси стали не только личным, но и профессиональным делом, Грей удивился и вместе с тем расстроился от того, сколько всего он помнил о нем. Он знал его вкусы и на этом основании составил представление о бароне Амандине.
И ошибся. Барон оказался немолодым, пожалуй, даже несколькими годами старше Грея, приземистым и довольно полным, с открытым располагающим лицом. Он был одет элегантно, без показной помпезности, и приветствовал Грея весьма учтиво. Но когда он взял Грея за руку, того словно электрическим разрядом прошило. Барон держался пристойно, не позволял себе ничего лишнего, однако смотрел на Грея с жадным интересом, и, невзирая на непривлекательную внешность барона, тело Грея ответило на призывный взгляд.
Ну разумеется, Перси рассказывал о нем Амандину.
Удивившись и насторожившись, Грей коротко изложил заранее придуманную причину визита. Ему ответили, что месье Бошан, увы, сейчас в Эльзасе, охотится на волков вместе с месье Бомарше – что подтверждало одно из предположений Грея. Но, быть может, его светлость воспользуется гостеприимством «Трех стрел» хотя бы на эту ночь?
Грей многословно поблагодарил барона и переоделся, сняв верхнюю одежду и сменив сапоги на вычурные домашние туфли Дотти. Увидев их, барон удивленно заморгал; впрочем, туфли пришлись кстати, когда барон повел Грея по длинному коридору, увешанному портретами.
– В библиотеке нас ждут закуски и напитки, – сказал Амандин. – Вы, разумеется, замерзли и устали, но, если не возражаете, позвольте мне en route[3] представить вам еще одного моего гостя. Мы пригласим его присоединиться к нам.
Грей пробормотал что-то одобрительное и отвлекся на легкое давление руки Амандина, которая лежала на его спине чуть ниже, чем принято. Они подошли к двери в конце коридора.
– Он американец. – Голос у барона был необычный: мягкий, теплый и бархатистый, словно очень сладкий чай «улун». – И ежедневно проводит здесь некоторое время. – Барон открыл дверь и жестом предложил Грею войти. – Говорит, это укрепляет его здоровье.
Во время его речи Грей из вежливости смотрел на барона, затем повернулся к американскому гостю. Доктор Франклин – так представил его барон – сидел в раскладном кресле, залитый солнечным светом. Абсолютно голый.
Они разговорились, причем все присутствующие выказывали полнейшую невозмутимость. Как выяснилось, доктор каждый день принимает воздушные ванны, чтобы кожа дышала наравне с легкими, очищаясь от грязи, – ведь защита организма слабеет, если кожа задыхается под загрязненной одеждой.
Грей ощущал на себе задумчиво-насмешливый взгляд Амандина и остро чувствовал свою загрязненную одежду, под которой, несомненно, задыхалась его кожа. Как странно: этот чужак посвящен в его самую сокровенную тайну и, в сущности, является частью нее – если только Перси лгал не во всем, что вряд ли. Головокружительно опасно, словно смотришь вниз с крутого обрыва. И чертовски волнующе… а вот это уже тревожно.
Американец начал рассказывать о необычной геологической формации, замеченной им по пути из Парижа сюда, и поинтересовался, видел ли ее Грей. Он был уже стар, хотя выглядел неплохо, не считая нескольких лиловых пятен на ногах, и отнюдь не наводил на фривольные мысли, однако плоть Грея напряглась – из-за неприкрыто оценивающего взгляда Амандина. Вспомнилось, как он спросил у Перси, когда тот признался, что спит и с женой, и с деверем-бароном: «Одновременно?» Интересно, сестра барона сопровождает мужа или тоже сейчас в особняке? Чуть ли не впервые Грей серьезно задумался – не извращенец ли он сам?
– Не хотите присоединиться к доктору в его целебном упражнении, милорд?
Грей тут же отвел взгляд от Франклина и посмотрел на барона. Тот уже снимал камзол. Но прежде, чем Грей придумал ответ, Франклин поднялся, сказал, что на сегодня он достаточно укрепил здоровье, с насмешливым интересом посмотрел на Грея и добавил:
– Впрочем, мой уход, разумеется, не должен помешать вам, месье.
Барон тут же надел камзол, с безукоризненной вежливостью сообщил, что присоединится к ним в библиотеке за аперитивом, и вышел.
Грей помог Франклину одеться. Страдающий плечевым артритом американец медленно просунул руки в рукава шелкового халата, а Грей наблюдал, как его белые, слегка отвисшие, но все еще крепкие и гладкие ягодицы скрываются под тканью.
– Благодарю вас, милорд. Полагаю, вы раньше не встречались с Амандином?
– Нет. Я несколько лет назад познакомился с его деверем, месье Бошаном. В Англии, – зачем-то уточнил Грей.
При слове «Бошан» в глазах Франклина что-то промелькнуло, и Грей спросил:
– Вы с ним знакомы?
– Слышал фамилию, – бесстрастно ответил Франклин. – Значит, Бошан англичанин?
При фразе «слышал фамилию» в уме Грея пронеслась масса ошеломительных предположений, но после их не менее стремительного анализа Грей тоном, дающим понять, что это всего лишь констатация факта, сказал просто:
– Да.
В последующие дни Грей с Франклином имели несколько занимательных бесед, в которых имя «Перси Бошан» привлекало внимание своим отсутствием. Узнав, что Грей весной едет в Колонии, Франклин перед отъездом в Париж вручил ему несколько рекомендательных писем к своим друзьям. Грей, проникшийся к этому пожилому джентльмену симпатией, остался в твердом убеждении, что доктор Франклин точно знает, кем был и кем является Перси Бошан.
– Прошу прощения, сэр, – извинился матрос «Тартара», локтем отодвинув Грея в сторону.
Грей ошеломленно заморгал. Пока он предавался воспоминаниям, его руки окоченели, а щеки онемели от холода. Моряки привычно работали на ледяном ветру, а Грей спустился в каюту, стыдясь, что ему приятно было вспомнить свой визит в «Три стрелы».
* * *
3 мая 1777 года, Нью-Йорк
«Дорогой отец!
Я только что получил твое письмо о кузене Генри и очень надеюсь, что ты сможешь выяснить, где его держат, и поспособствовать его освобождению. Если я что-нибудь узнаю о нем, то обязательно напишу. Есть ли у тебя в Колониях доверенные люди, которым я могу передавать письма для тебя? Если нет, то я буду отправлять их мистеру Сандерсу в Филадельфии, а их копии – судье О’Кифу в Ричмонде.
Прости, что я так долго не писал. Увы, причиной тому не всегда была моя занятость, порой – апатия и нежелание что-либо делать. Зима в Квебеке скучна, невзирая даже на то, что однажды на охоте я подстрелил жуткое создание, известное как «росомаха». В конце марта я получил письмо от адъютанта генерала Хау, в котором сообщалось, что некоторые из людей сэра Гая вернулись в крепость, и последовал за ними в Нью-Йорк.
Я не получал писем от капитана Рэндолла-Айзекса и не слышал о нем с самого возвращения. Боюсь, беднягу поглотила вьюга. Если ты знаешь кого-нибудь из подчиненных капитана, то, быть может, напишешь им о моих надеждах на то, что он жив? Я написал бы сам, но понятия не имею, где их искать и как выразить свои чувства в случае, если они ничего не знают о его судьбе или, что хуже, знают.
Мне в поездке повезло больше, чем тебе, – когда мы плыли вниз по реке, то потеряли всего лишь несколько судов: на волоке недалеко от Тикондероги нас обстрелял отряд американских лучников из форта. Никого не ранило, но некоторые каноэ были повреждены, и, к сожалению, это стало заметно, лишь когда их спустили на воду – две лодки мгновенно затонули. А на земле мы страдали из-за раскисших от грязи дорог и полчищ хищных насекомых.
Со времени моего возвращения мы не сделали почти ничего полезного, зато строили много планов. Изнывая от безделья на мероприятиях, – ты назвал бы их «приемами», хотя девушки в Нью-Йорке совершенно не умеют танцевать, – я вызывался развозить депеши, что послужило мне отдушиной.
Вчера я получил приказ вернуться в Канаду и присоединиться к штабу генерала Бергойна. Правильно ли я понял, отец, что это дело рук твоего итальянского помощника? Если так, то спасибо.
Я снова встретил капитана Ричардсона – он приходил ко мне домой прошлой ночью. Мы не виделись почти год, так что я немало удивился. Он не интересовался нашей поездкой в Квебек – эта информация, к сожалению, уже не является тайной, а когда я спросил его насчет Рэндолла-Айзекса, он лишь покачал головой и сказал, что ничего не знает.
Он слышал о моем задании доставить особую депешу в Виргинию до поездки в Канаду и, хотя я не должен ни на что отвлекаться, попросил меня по пути туда оказать ему небольшую услугу. Я опасливо – сказывалось долгое проживание на холодном севере – поинтересовался у него, в чем состоит услуга. Он заверил меня, что это всего лишь доставка шифрованного послания группе джентльменов-лоялистов в Виргинии, на что, учитывая мое знакомство с местностью, у меня уйдет всего день-другой, не более.
Я согласился, в основном, чтобы посетить кое-какие места в Виргинии, которые вспоминаю с теплотой, а не желая обязывать Ричардсона. Я слегка опасаюсь его.
Храни тебя Бог в твоем путешествии, отец, и, пожалуйста, передай моей драгоценной Дотти, что я ее люблю и стремлюсь к ней всем сердцем. И скажи ей, что в Канаде я подстрелил сорок два горностая, чтобы подарить ей плащ из их шкурок.
Глава 34. …ибо Ты поддержал меня[4]
6 октября 1980 года, Лаллиброх
Брианна договорилась с руководством гидроэлектростанции: теперь она могла инспектировать объекты и ремонтировать обслуживающие их механизмы всего три дня в неделю, а оставшиеся два дня – писать отчеты и заполнять документы дома. Она пыталась расшифровать записи Роба Кэмерона об энергоснабжении второй турбины на озере Эррочти, накаляканные восковым карандашом на обрывке пакетика из-под обеда, и вдруг из кабинета, находящегося в другом конце коридора, донесся шум.
Сперва она бездумно прислушивалась к тихому гудению, приняв его за жужжание мухи, бьющейся в стекло, но вскоре поняла, что муха не может петь псалом «Господь – пастырь мой»[5] на мотив «Святого Колумбы».
Исполнявший песню голос был груб, словно наждак, и то повышался, то понижался, но все же выводил мелодию. Песню прервал внезапный приступ кашля. Невидимый певец тщательно прочистил горло и снова запел, но уже на мотив старого шотландского гимна «Кримонд»:
«К водам тихим» было повторено несколько раз на разный мотив, а затем певец напористо продолжил:
Брианна дрожала, по ее щекам текли слезы, а ко рту она прижала платок, чтобы певец не услышал ее всхлипываний.
– Спасибо, спасибо, – шептала она в платок.
Пение прекратилось, перейдя в гудение, низкое и довольное. Брианна взяла себя в руки и торопливо отерла слезы. Уже почти полдень, он может в любой момент заглянуть сюда и позвать ее на обед.
Роджер сильно сомневался, стоит ли работать помощником хормейстера, и изо всех сил старался, чтобы она этого не заметила. Она втайне разделяла его сомнения, пока он однажды не сказал ей, что детский хор передали ему полностью, и тогда все ее сомнения улетучились. Детей не сковывают условности, они способны беззастенчиво спросить о странностях, о которых промолчат взрослые, и безоговорочно принять их, когда привыкнут.
– Когда они спросили о твоем шраме? – поинтересовалась Брианна у улыбающегося Роджера после первого урока.
– Думаю, секунд через тридцать. – Он двумя пальцами легонько потер пересекающий горло шрам, но улыбаться не перестал. – «Скажите, пожалуйста, мистер Маккензи, что случилось с вашим горлом? Вас повесили?»
– И что ты им ответил?
– Сказал – да, в Америке меня повесили, но я, слава богу, выжил. А у некоторых из них есть старшие братья и сестры, которые смотрели вестерн «Всадник с высоких равнин» и рассказали им об этом фильме, так что я сильно вырос в их глазах. Ребятки наверняка ждут, что раз уж они меня рассекретили, то на следующее занятие я принесу шестизарядный кольт.
Он прищурился точь-в-точь как Клинт Иствуд, и Брианна рассмеялась.
Засмеялась она и сейчас, вспомнив об этом разговоре, а тем временем Роджер заглянул в комнату и спросил:
– Знаешь, сколько существует положенных на музыку версий двадцать второго псалма?
– Двадцать две? – поднимаясь из-за стола, наугад сказала Брианна.
– В пресвитерианском сборнике церковных гимнов их всего шесть, – признался Роджер. – Но его метрика – английская я имею в виду – восходит к 1546 году. Один есть в «Псалтыре колонистов Массачусетского залива», еще один – в старом «Шотландском псалтыре», отдельные фрагменты встречаются то там то сям. Еврейский вариант я тоже слышал; вряд ли он уместен в приходе Святого Стефана. А католики его исполняют под музыку?
– Католики исполняют под музыку все, – сказала Брианна, принюхиваясь к запаху еды с кухни. – Однако псалмы мы обычно поем по-особому. Я знаю четыре разных григорианских песнопения, – важно заявила она, – хотя их гораздо больше.
– Да? Спой!
Брианна лихорадочно принялась вспоминать слова двадцать второго псалма и облекла их в самое простое песнопение – в детстве она пела его часто и запомнила лучше прочих.
– Впечатляет, – признался Роджер, когда она умолкла. – Исполнишь вместе со мной? Хочу спеть его детям, пусть послушают. С григорианскими песнопениями они точно справятся.
Кухонная дверь распахнулась, и к ним выбежала Мэнди в обнимку с мистером Полли – набивной игрушкой, которая некогда была птицей неведомого вида, а теперь напоминала неопрятный всклокоченный мешок с крыльями.
– Суп, мама! Идем есть суп! – закричала Мэнди.
И они ели суп – «Куриную лапшу Кэмпбелла» из банки, заедая бутербродами с сыром и солеными огурцами. Энни Макдональд готовила посредственно, но съедобно – уже хорошо, особенно если вспомнить, что́ они ели, сидя у чахлого костерка на промокшей вершине горы, или как доставали из золы подгоревшие остатки пищи. Брианна с теплотой взглянула на газовую плиту марки «Ага», благодаря которой кухня была самым уютным местом в доме.
– Спой мне, папочка! – попросила Мэнди и растянула в улыбке губы с ободком горчицы. Между зубов у нее застрял сыр.
Роджер откашлялся, прочищая горло.
– Спеть? А что именно?
– «Тли сипых мысонка»!
– Хорошо. Только ты пой со мной, чтобы я не сбился. – Он улыбнулся дочери и принялся стучать по столу черенком ложки, отбивая ритм.
– Три слепых мышонка… – запел он и указал ложкой на Мэнди.
Та глубоко вздохнула и подхватила:
– Тли сипых мысонка!
Пела она громко, но с ритма не сбивалась. Удивленно подняв брови, Роджер посмотрел на Бри и продолжил песню. Так, чередуясь, они спели ее пять или шесть раз, пока Мэнди не надоело.
– Плостите, – сказала она, встав из-за стола. И ушла, покачиваясь, словно низко летящий шмель, по пути задев дверной косяк.
– Что ж, чувство ритма у нее определенно есть, – сказал Роджер и добавил, услышав громкий звук падения в коридоре: – В отличие от координации. Со временем станет ясно, есть ли у нее музыкальный слух. У твоего отца отличное чувство ритма, а спеть одну и ту же ноту одинаково он не мог.
– Примерно то же ты делал в Фрэзер-Ридже, – вдруг сказала Брианна. – Пел строчку из псалма и просил людей повторить ее.
Вспомнив об этом, Роджер слегка изменился в лице. В то время он вновь обрел свое призвание, и эта определенность изменила его. Брианне он тогда казался очень счастливым, у нее сердце щемило от вида его горящих вдохновением глаз.
Роджер улыбнулся и салфеткой стер с ее щеки пятно горчицы.
– Это устаревший способ пения. Хотя кое-где на островах до сих пор так поют, строка за строкой, а может, и в удаленных уголках гэльтахта[6] тоже. Американские пресвитериане так не поют.
– Неужели?
– «Правильно – петь, не дробя псалом на строки, – процитировал Роджер. – Практика чтения псалма строка за строкой зародилась во времена невежества, когда большая часть паствы не умела читать. Так или иначе, от этой традиции нужно избавляться, пусть она и удобна». Так написано в «Конституции американской пресвитерианской церкви».
«Значит, ты все-таки хотел принять духовный сан, пока мы были в Бостоне», – подумала Брианна.
– Времена невежества? Интересно, что сказал бы Хирам Кромби про наше время!
Роджер усмехнулся.
– Это по большей части правда. Многие в Ридже не умели читать. Но я не согласен с утверждением, что мы пели псалмы таким образом лишь из-за невежества или отсутствия книг. – Задумавшись, он лениво подцепил полоску лапши и принялся ее жевать. – Конечно, хоровое пение – это замечательно. Однако пение с повтором строки за строкой, как мне кажется, сплачивает людей, они обращают больше внимания на то, что именно поют, на то, что именно происходит.
«Пожалуйста! – страстно взмолилась Брианна то ли Богу, то ли Пресвятой Деве, то ли ангелу-хранителю Роджера. – Помоги ему найти свой путь!»
– Я хотел тебя попросить… – с неожиданной робостью произнес он.
– О чем же?
– О Джемми. Не могла бы ты… разумеется, он по-прежнему будет посещать мессу вместе с тобой… не могла бы ты отпускать его и со мной? Если он сам, конечно, захочет, – поспешно добавил Роджер. – По-моему, ему понравится петь в хоре. А я… мне хотелось бы, чтобы он увидел – у меня тоже есть работа.
– Ему понравится, – заверила Брианна и мысленно обратилась к небесным силам: «Надо же, как быстро вы ответили!» – Ты пойдешь с нами на утреннюю мессу в собор Святой Марии? А после мы могли бы перейти через дорогу в церковь Святого Стефана и посмотреть, как вы с Джемом поете.
– Конечно, пойду. – Роджер замер, не донеся бутерброд до рта, и улыбнулся ей. Глаза его были зелены, словно мох. – Так будет лучше, правда? – спросил он.
– Гораздо лучше.
* * *
Чуть позже Роджер позвал ее в кабинет. На столе лежала карта Шотландии, рядом – раскрытая тетрадь, куда он записывал сведения для «Справочника путешествующих автостопом» – любил Дугласа Адамса.
– Прости, что отвлекаю тебя от дел. Но лучше сделать это до того, как Джем придет домой. Раз уж ты завтра возвращается в Эррочти… – Роджер указал кончиком карандаша на синее пятно с надписью «озеро Эррочти». – Ты могла бы, наверное, попробовать определить местоположение туннеля, если не знаешь точно, где он. Или знаешь?
Брианна сглотнула, ощущая, как подступают к горлу остатки бутерброда с сыром при воспоминании о темном туннеле, громыхании маленького поезда, обо всем, что ей пришлось тогда пережить.
– Не знаю, но у меня есть кое-что получше. Подожди минутку. – Она сходила в свой кабинет и принесла папку с техническими характеристиками плотины Эррочти. – Вот схемы туннелей. Подробные планы у меня тоже есть, в офисе.
– Не надо, хватит и этих, – заверил ее Роджер, сосредоточенно изучая документы. – Еще мне нужна ориентация по сторонам света для туннеля, ведущего к дамбе… Кстати, ты по всей дамбе ходила?
– Нет. Я была только в восточной части обслуживаемого отсека. Хотя вряд ли… Я хочу сказать, смотри. – Брианна ткнула пальцем в чертеж. – Я столкнулась с этим примерно в середине туннеля, идущего практически параллельно дамбе. А если оно имеет какую-то протяженность… а ты ведь полагаешь, что имеет? – Брианна с любопытством посмотрела на Роджера.
Он пожал плечами.
– Нужно же с чего-то начинать. У инженеров, наверное, есть более подходящее слово, чем «догадка»?
– «Рабочая гипотеза», – сухо сказала Брианна. – В общем, если оно и правда имеет протяженность, а не располагается в виде случайных пятен, то я, скорее всего, почувствовала бы, будь оно там. Впрочем, я могу вернуться и проверить.
Сказано это было с такой неохотой, что Роджер успокаивающе погладил ее по спине.
– Не надо. Я сам туда пойду.
– Что?
– Я сам туда пойду, – тихо повторил он. – Посмотрим, получится ли у меня ощутить его.
– Нет! – вскинулась она. – Нельзя! Ты не пойдешь… я хочу сказать, вдруг что-нибудь случится? Нельзя так рисковать!
Роджер поглядел на нее задумчиво и кивнул.
– Ладно, допустим, риск есть. Небольшой. В юности я обошел все шотландское нагорье, и время от времени мне казалось, что сквозь меня что-то проходит. То же самое испытывали и живущие там люди. Необычное ощущение – один из признаков, так ведь?
– Да, – сказала она, с содроганием подумав о водяных лошадях, банши и Нукелави. – Но ты-то знаешь, что это за необычное ощущение! И прекрасно знаешь, что оно может убить тебя!
– Тебя же не убило. И в Окракоке оно нас не убило. – Голос Роджера звучал беспечно, хотя лицо при воспоминаниях о путешествии омрачилось. Тогда они были как никогда близки к смерти.
– Нет, – сказала Брианна тоном, подразумевавшим, что она будет стоять на своем до последнего.
Он это понял и негромко фыркнул.
– Хорошо, тогда я просто отмечу на карте… – Сравнив чертеж и карту, Роджер выбрал точку, которая находилась примерно посреди туннеля, и вопросительно поднял бровь. Брианна кивнула, и он карандашом нарисовал на этом месте звездочку.
На карте уже стояла большая, нарисованная черными чернилами звезда, обозначавшая круг камней в Крейг-на-Дун, и маленькие, не столь четкие звездочки в местах остальных кругов. Однажды они посетят эти круги. Позже. Не сейчас.
– Ты была когда-нибудь на острове Льюис? – словно невзначай спросил Роджер.
– Нет, а что? – настороженно поинтересовалась она.
– На Внешних Гебридских островах тоже есть гэльтахты. На Льюисе и на Гаррисе поют построчно на гэльском. Не знаю, поют ли так на Уисте и Барра – там в основном живут католики, – но не исключено. Собираюсь съездить туда и посмотреть.
Брианна взглянула на карту. Остров Льюис у западного побережья Шотландии формой напоминал поджелудочную железу. Карта была большой, и на острове виднелась надпись мелкими буквами: «Камни Калланиш».
– Отлично. Я еду с тобой.
– У тебя же работа?
– Возьму отгул.
Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Затем, возвращаясь к прозе жизни, Брианна глянула на полку, где стояли часы.
– Пора готовить ужин, скоро придет Джем. Энни принесла лосося, которого выловил ее муж. Замариновать и запечь его или лучше приготовить на гриле?
Роджер покачал головой и, поднявшись, принялся сворачивать карту в рулон.
– Я ужинать не буду. Сегодня собрание ложи.
* * *
В большую масонскую ложу графства Инвернесс входило несколько малых лож. Две из них находились в Инвернессе. Роджер вступил в шестую, самую старую ложу, еще когда ему было чуть больше двадцати лет. Правда, он лет пятнадцать не посещал ее и теперь входил в здание с настороженностью.
Первым ему встретился Барни Гах. Когда пятилетний Роджер на поезде приехал в Инвернесс к двоюродному деду, дородный и улыбчивый мистер Гах работал начальником станции. С тех пор он изрядно усох, а его пожелтевшие от табака зубы сменились пожелтевшими от табака протезами. Однако он сразу узнал Роджера и, просияв, ухватил его за руку и потащил к компании таких же пожилых джентльменов, приветствовавших возвращение Роджера громкими возгласами.
Чуть позже они приступили к делам ложи и выполняли традиционные ритуалы Шотландского Устава.
Странно. Ничего не изменилось, будто во временную петлю попал. При мысли об этом Роджер чуть не рассмеялся вслух. Конечно, отличия были, но незначительные. Если закрыть глаза и представить, что пахнет не табаком, а дымом очага, то можно вообразить, будто находишься в хижине Кромби во Фрэзер-Ридже, где обычно собиралась тамошняя ложа.
Отзвучали негромкие вопросы и ответы, напряжение спало, внесли чай и кофе, и вечер стал светским.
Людей было много – больше, чем Роджер привык, – и он не сразу заметил директора школы, Лайонела Мензиса. Тот стоял в другом конце комнаты и, сосредоточенно хмурясь, слушал склонившегося к нему высокого парня в рубашке. Роджер колебался, не желая вмешиваться в их разговор, но парень вдруг обвел комнату взглядом, заметил Роджера и уставился на его горло.
На шрам глядели все – кто украдкой, кто открыто. Прятать его было глупо, и Роджер расстегнул верхние пуговицы надетой под пиджак рубашки. Однако незнакомец смотрел пристально, и это выглядело практически оскорбительно.
Мензис заметил, что его собеседник отвлекся – такое трудно не заметить, – и поклонился Роджеру.
– Мистер Маккензи.
– Роджер, – улыбнулся тот – в ложе обычно звали друг друга по именам, когда не требовалось формальное обращение «брат».
Мензис кивнул и посмотрел на стоящего рядом парня, вовлекая того в разговор.
– Знакомьтесь. Роб Кэмерон, мой кузен. Роджер Маккензи, отец одного из моих учеников.
– Я так и подумал, – сказал Кэмерон, радушно пожимая руку Роджера. – То есть я подумал, что вы, должно быть, новый хормейстер. Мой маленький племянник Бобби Харег поет в детском хоре, он рассказывал о вас за ужином на прошлой неделе.
– Роб Кэмерон… – повторил Роджер, сжимая его руку чуть сильнее, чем принято. – Вы ведь работаете на гидроэлектростанции?
– Да, а откуда…
– Вы наверняка знакомы с моей женой, Брианной Маккензи. – Роджер обнажил зубы в улыбке, которую можно было принять за искреннюю.
Кэмерон открыл рот, но не издал ни звука. Взяв себя в руки, он захлопнул рот и, кашлянув, произнес:
– Я… ох, да. Разумеется.
Пожимая руку Кэмерону, Роджер машинально оценил его силу и понял, что если им придется драться, то драка будет короткой. Похоже, Кэмерон это тоже понял.
– Она…
– Да, она мне рассказала.
– Послушайте, мы всего лишь немного пошутили. – Кэмерон глядел на него настороженно, видимо, опасаясь, что Роджер пригласит его выйти поговорить на улицу.
– Роб? – удивленно поднял брови Мензис. – Что…
– Что такое? Что я слышу? – воскликнул старый Барни, подходя к ним. – Никакой политики в ложе! Если вы хотите обсуждать с братом Роджером эту ШНП-чушь, то идите в паб! – Ухватив Кэмерона за локоть, Барни отвел его на другой конец комнаты к группе оживленно беседующих мужчин.
– ШНП-чушь? – удивленно подняв брови, спросил Роджер у Мензиса.
Улыбнувшись, тот повел плечом.
– Слышал, что сказал старый Барни? Никакой политики в ложе!
Одно из основных правил масонов запрещало обсуждать в ложе религию и политику – возможно, именно поэтому масонство до сих пор и существует. Шотландская национальная партия Роджера не интересовала, а вот Кэмерон…
– Не думал, что наш Роб политик, – произнес Роджер.
– Прими мои извинения, брат Роджер. – Мензис изобразил нечто похожее на раскаяние. – Я не собирался вмешиваться в твои семейные дела, но это я рассказал жене о Джеме и миз Гленденнинг, а женщины любят поболтать. Сестра моей жены живет рядом с Робом, от нее Роб и узнал обо всем. Он, наверное, заинтересовался гэльским? И его немножко занесло. Но я уверен, что он и не думал фамильярничать с твоей женой.
До Роджера дошло, что Мензис все не так понял про Роба Кэмерона и Брианну, однако решил не раскрывать истинное положение дел. Поболтать любили не только женщины. Сплетни в нагорье были одной из радостей жизни, а слух о том, как Роб и его приятели подшутили над Бри, может отразиться на ее работе.
– Так вот в чем дело! – воскликнул он, уводя разговор от Брианны. – Ну разумеется! Шотландская национальная партия хочет возродить гэльский, так? Кэмерон хоть знает его?
Мензис покачал головой.
– Его родители не хотели, чтобы дети говорили на гэльском. Теперь он, конечно, намерен изучать… – Мензис вдруг умолк и, склонив голову набок, посмотрел на Роджера. – После нашего недавнего разговора у меня появилась идея.
– Какая?
– Может, ты время от времени будешь вести уроки? Только для класса Джема – или для всей школы, если тебе не трудно.
– Уроки? Гэльского, что ли?
– Да. Ну, базовые знания: пара слов по истории, немного песен. Роб упомянул, что ты – хормейстер в церкви Святого Стефана.
– Помощник хормейстера, – уточнил Роджер. – Не знаю, как насчет песен, а обучать гэльскому… Я подумаю.
* * *
Брианна ждала его в кабинете с очередным еще не вскрытым письмом от родителей. Рядом стоял ящик, в котором хранились все их письма.
– Сейчас прочтем или позже? – Брианна отложила письмо в сторону и, подойдя к Роджеру, поцеловала его. – Скучаю… Как прошла встреча?
– Странно. – О делах ложи, разумеется, говорить было нельзя, и он рассказал ей только о Мензисе и Кэмероне.
– Что такое ШНП? – нахмурившись, спросила Брианна.
– Шотландская национальная партия. – Роджер снял пальто и поежился. В кабинете было холодно. – Появилась в конце тридцатых годов, до последнего времени практически ничем себя не проявляла, однако к семьдесят четвертому году у нее в парламенте было уже одиннадцать представителей, что заслуживает уважения. Как можно понять из названия, их цель – независимость Шотландии.
– Заслуживает уважения… – с сомнением произнесла Брианна.
– Ну, по большей части. У них тоже хватает психов. Хотя я не считаю Роба Кэмерона психом. Он всего лишь засранец средней паршивости.
Брианна рассмеялась, и у Роджера потеплело на сердце. Теплее стало и телу, когда Браинна прижалась к нему и обняла за плечи.
– Точно, Роб такой, – согласилась она.
– Мензис сказал, что Роб интересуется гэльским языком. Если я буду преподавать в школе гэльский, надеюсь, он не заявится одним из первых.
– Что-что? Ты будешь преподавать гэльский?
– Поживем – увидим. – Думать о предложении Мензиса не хотелось – возможно, из-за его желания, чтобы Роджер пел на гэльском. Прохрипеть пару нот, чтобы показать пример детям, – одно дело, а петь соло для группы людей, пусть даже школьников, – совсем другое. – Ладно, об этом потом, – сказал он и поцеловал Брианну. – Давай прочтем твое письмо.
* * *
«2 июня 1777 года, форт Тикондерога».
– Форт Тикондерога? Как их туда занесло? – удивленно воскликнула Брианна, чуть не вырвав письмо из рук Роджера.
– Если ты хоть на минуту успокоишься, то мы выясним.
Брианна молча обошла стол и, наклонившись, взволнованно вгляделась в лист. Ее подбородок уперся в плечо Роджеру, пряди волос мазнули по скуле.
– У них все хорошо. – Он обернулся и поцеловал ее в щеку. – Пишет твоя мама, а подобное пояснительное настроение находит на нее, только когда она счастлива.
– Ну… пожалуй, – пробормотала Бри и хмуро посмотрела на письмо. – Но форт Тикондерога?
«Дорогая Бри и все остальные!
Как ты уже поняла из заглавия, мы (пока еще) не в Шотландии. В путешествии возникли некоторые сложности. Сложность первая: королевский флот в лице капитана Стеббингса попробовал (безуспешно) завербовать твоего отца и кузена Йена. Сложность вторая: американский капер. Точнее, капитан корабля (одного из кораблей, но и этого более чем достаточно) Эйса Хикмен настаивает на получении каперского свидетельства для обозначения миссии своего судна. Миссия эта – банальное пиратство, но под прикрытием Континентального конгресса. Сложность третья: Ролло. Сложность четвертая: джентльмен, о котором я уже писала ранее. Я полагала, что его зовут Джон Смит, но выяснилось, что он дезертировал из Королевского флота и на самом деле его зовут Билл (также известный как «Иона», и мне начинает казаться, что это вполне оправданно[7]) Марсден.
Не хочу вдаваться в подробности этого кровавого фарса, скажу лишь, что Джейми, Йен, чертов пес и я живы и здоровы. Пока, по крайней мере. Надеюсь, мы выдержим все сорок два дня, через которые истечет срок краткосрочного контракта твоего отца с ополчением. (Не удивляйся, помимо прочего этим он спас Марсдена и обеспечил благополучие двух десятков моряков, ставших пиратами против собственной воли.) Как только все закончится, мы тут же постараемся уплыть отсюда на любом судне, направляющемся в Европу, – если только капитаном этого судна будет не Эйса Хикмен. Возможно, придется по суше добираться до Бостона, чтобы сесть на корабль там. (Любопытно посмотреть, как сейчас выглядит Бостон. Потому что на месте будущего фешенебельного района Бэк-Бэй еще плещется вода. По крайней мере, парк Коммон уже есть, разве что коров там будет пастись побольше, чем мы привыкли видеть.)
Фортом командует генерал Энтони Уэйн. Мурашки по коже бегут, как вспомню, что вроде бы Роджер упоминал его, используя прозвище «Бешеный Энтони». Надеюсь, что прозвище относится к его поведению на поле боя, а не к стилю управления. Пока он кажется вполне разумным, пусть и встревоженным.
Причем для тревоги есть повод – британская армия вот-вот подойдет к форту, – так что с его стороны это, скорее, признак рассудительности. А пока главный инженер, Йедутен Болдуин (тебе он наверняка понравился бы, очень шустрый парень!), строит Великий мост, чтобы соединить форт и холм, который они называют «холмом Независимости». Твой отец командует рабочими, занятыми на стройке. Я сейчас сижу рядом с одним из укреплений форта, и отсюда мне видно твоего отца. Он заметен, потому что вдвое крупнее большинства рабочих и один из немногих носит рубашку. Здесь жарко и душно, и потому многие работают голышом или в набедренной повязке. Зря они это делают – здесь полно москитов. Впрочем, моего мнения никто не спрашивал.
Не спрашивали моего мнения и по поводу гигиены в лазарете и тюрьме (мы привезли с собой нескольких пленников, включая вышеупомянутого капитана Стеббингса, которому уже давно полагалось умереть, а он почему-то не умер), но я его все равно высказала. И теперь я persona non grata для лейтенанта Стэктоу, который мнит себя хирургом, а на самом деле им не является. Мне не дают лечить его пациентов; большинство из них умрут в течение месяца. К счастью, никого не волнует, что я лечу женщин, детей и узников, которых в форте много, так что я занята полезным делом.
Я точно знаю, что Тикондерога не раз переходил из рук в руки, однако не представляю, в чьи руки он попадал и когда. Последнее меня интересует особенно сильно.
У генерала Уэйна почти нет войска. Джейми говорит, что в форте недостаточно людей – это заметно даже мне. Половина казарм пустует, хотя из Нью-Гемпшира и Коннектикута приходят ополченцы. Они служат два-три месяца, так же, как и мы, но некоторые не выдерживают и столько, и генерал Уэйн вслух жалуется, что того и гляди останется с – цитирую – «неграми, индейцами и женщинами». Я сказала ему, что могло быть и хуже.
Джейми говорит, что в форте не хватает половины пушек, – толстый продавец книг по имени Генри Фокс забрал их два года назад и, проявив настоящий подвиг по части упорства, увез в Бостон (Фокса самого везли в соседней повозке, потому что он весит более трехсот фунтов). В Бостоне пушки пригодились – помогли отогнать британцев.
Но больше всего меня беспокоит холм на той стороне реки. В 1775 году американцы отбили его у британцев и назвали «Неприступный» (помнишь Итана Аллена? «Сдайтесь во имя Великого Яхве и Континентального конгресса!» Говорят, бедняга Аллен сейчас в Англии, его обвиняют в предательстве – он переоценил свои силы, пытаясь взять Монреаль на тех же условиях). Подходящее имя для холма – если бы форт мог выделить людей и артиллерию, чтобы организовать пост на его вершине. Увы, их там нет, а Неприступный выше форта, и снаряды до него не долетают; надеюсь, это не станет причиной победы британской армии, если она когда-нибудь сюда дойдет.
О хорошем – сейчас уже почти лето. В воде резвится рыба, и если бы здесь рос хлопок, то он был бы мне по пояс. Часто идет дождь, и я никогда не видела столько растительности в одном месте (воздух перенасыщен кислородом, мне порой кажется, что я вот-вот упаду в обморок. Приходится заскакивать в казармы за живительной вонью грязного белья и ночных ваз (здесь их не без причины называют «громовыми кружками»). Твой кузен Йен раз в несколько дней выходит на поиски пищи, а Джейми и некоторые из мужчин присоединяются к рыбакам, так что питаемся мы хорошо.
Больше не буду дописывать, потому что не знаю, когда и где в следующий раз смогу отправить письмо одним или несколькими из вариантов доставки (мы копируем письма и отправляем разными путями, поскольку даже нормальная почта в наши дни не доходит до адресата). Если повезет, оно доедет с нами до Эдинбурга. А пока мы крепко обнимаем и целуем вас. Джейми иногда снятся дети. Мне, к сожалению, нет.
Роджер какое-то время сидел молча, давая Бри возможность дочитать письмо. Хотя на самом деле она читала гораздо быстрее него и, наверное, прочла уже дважды. Вскоре она взволнованно вздохнула и выпрямилась. Он обнял ее за талию, и Бри накрыла его руку своей, рассеянно глядя на книжные полки.
– Новые книги? – указала она подбородком на правую полку.
– Да, выписал из Бостона, пришли дня два назад.
Новенькие корешки блестели. «Энциклопедия Американской революции» Марка М. Боутнера III. «Повесть солдата-революционера» Джозефа Плама Мартина.
– Хочешь узнать, что было дальше? – Роджер кивнул на открытый ящик на столе, в котором поверх книг лежала толстая пачка еще не прочитанных писем. Он до сих пор не решился признаться Бри, что просматривал книги. – То есть мы, конечно, знаем, что они благополучно отбыли из Тикондероги, писем-то много.
– Мы знаем, что отбыл по меньшей мере один из них, – ответила Бри, пристально глядя на письма. – Только… то есть я хочу сказать, что Йен тоже знает. Он мог…
Роджер убрал руку с талии жены и протянул к коробке. Не обращая внимания на вздох Бри, взял пачку писем и принялся их просматривать.
– Клэр, Клэр, Клэр, Джейми, Клэр, Джейми, Джейми, Клэр, Джейми… – Он умолк и, прищурившись, смотрел на письмо с незнакомым почерком. – Может, ты и права насчет Йена. Тебе знаком его почерк?
Брианна покачала головой.
– Ни разу не видела, чтобы он писал. Хотя, скорее всего, умеет, – поколебавшись, добавила она.
– Ну, тогда… – Роджер положил сложенный в несколько раз лист на рассыпанную по столу кучу писем и посмотрел сначала на полки с книгами, а потом на Бри. – Что будем читать?
Она задумалась, скользя взглядом от полок к деревянному ящику с письмами и обратно.
– Книги. – Решившись, она пошла к полкам. – В которой из них говорится о том, когда пал форт Тикондерога?
* * *
Георг III, король Великобритании – лорду Джорджу Жермену.
«…Бергойн может командовать переброской войск из Канады в Олбани…
Из-за ожидаемых болезней, а также непредвиденных обстоятельств я считаю, что на озеро Шамплейн следует отправить не более семи тысяч единиц действующего состава войск, поскольку было бы в высшей степени неразумно рисковать всем войском в Канаде… Наймите индейцев».
Глава 35. Тикондерога
12 июня 1777 года, форт Тикондерога
Джейми спал голым на тюфяке в отведенной нам крошечной каморке. Она располагалась на чердаке одного из каменных зданий казарм, и к полудню в ней становилось жарко, как в аду. Впрочем, мы редко бывали здесь днем: Джейми в это время вместе с рабочими возводил мост через озеро, а я навещала больных в лазарете или у них на дому – где царила точно такая же жара. Зато благодаря нагревающимся за день каменным стенам прохладными вечерами нам было тепло в нашей комнате без камина и с маленьким окошком.
После заката от воды тянуло прохладой, и с десяти вечера до двух ночи в домах становилось уютней. Сейчас было около восьми вечера – еще светло снаружи, еще жарко внутри; капельки пота блестели на плечах Джейми, затемняя его виски до бронзового оттенка.
С одной стороны, хорошо, что наша комнатушка была единственной на верхнем этаже здания, – это давало хоть какую-то возможность уединиться. А с другой стороны, к нашему возвышенному приюту вели сорок восемь каменных ступеней, по которым приходилось регулярно приносить воду и выносить помои. Я притащила бадью воды, и мне показалось, что оставшаяся половина, которая не пролилась на мое платье, весит по меньшей мере тонну. Поставленная на пол бадья брякнула, Джейми тут же проснулся и заморгал.
– Ох, прости, я не хотела тебя разбудить.
– Ничего, саксоночка. – Он широко зевнул, сел, потянулся и пригладил пальцами влажные кудри. – Ты ужинала?
– Да, поела с женщинами. А ты?
Обычно Джейми в конце дня ел вместе с рабочими, но иногда его приглашал на ужин генерал Сент-Клер или кто-нибудь из капитанов ополчения.
– Хм-м… – Он лег на тюфяк и принялся наблюдать, как я наливаю воду в жестяной таз и беру щелочной обмылок.
Я разделась до нижней рубашки и принялась тщательно мыться, хотя от едкого мыла чесалась даже моя огрубевшая кожа, а его запах вышибал слезу. Я ополоснула руки и выплеснула воду из окошка, предварительно крикнув «Поберегись!», и снова налила в таз чистой воды.
– Зачем ты это делаешь? – удивился Джейми.
– У малыша миссис Уэллман, похоже, свинка. Не хотелось бы никого заразить.
– Я думал, ею болеют только маленькие дети.
– Как правило, – подтвердила я, морщась от щиплющего кожу мыла. – Но если ею заразится взрослый – особенно мужчина, – то последствия будут гораздо серьезней. Болезнь влияет на тестикулы. Если ты не хочешь, чтобы твои яйца раздулись до размера дыни…
– Тебе точно хватит мыла, саксоночка? Я могу принести еще. – Джейми взял кусок льняной ткани, служивший нам полотенцем. – Вот, a nighean, давай я вытру тебе руки.
– Минуточку. – Я расшнуровала корсет, сняла рубашку, повесила ее на крючок у двери и надела домашнее платье. Затем поплескала оставшейся водой на руки и лицо и села на тюфяк рядом с Джейми, вскрикнув от боли в хрустнувших коленях.
– Боже мой, бедные ручки, – пробормотал Джейми, нежно касаясь их полотенцем. Он промокнул воду с моего лица. – И твой бедный носик тоже обгорел на солнце.
– Лучше покажи мне свои руки.
Кожа на них огрубела, они были сплошь покрыты порезами, мозолями и волдырями, однако Джейми небрежно отмахнулся от моей заботы и с протяжным стоном лег на тюфяк.
– До сих пор болят, саксоночка? – спросил он, заметив, как я потираю колени. Они так до конца и не восстановились после наших приключений на «Питте», а постоянные подъемы и спуски по лестнице лишь усугубляли болезнь.
– Старость – не радость, – я попробовала свести все к шутке. Я осторожно согнула правую руку, и локоть отозвался болью. – Что-то сгибается уже не так хорошо, а что-то болит. Иногда мне кажется, что я вот-вот развалюсь на части.
Закрыв один глаз, Джейми посмотрел на меня.
– Я чувствую себя так с тех пор, как мне исполнилось двадцать. Ничего, со временем привыкаешь. – Он потянулся – в спине что-то приглушенно хрустнуло – и подал мне руку. – Иди ко мне, a nighean. Когда ты меня любишь, ничего не болит.
Он оказался прав.
* * *
Проснулась я спустя два часа, чтобы проверить кое-кого из пациентов, нуждавшихся в присмотре. Среди них был и капитан Стеббингс, который, к моему удивлению, упорно отказывался как умирать, так и лечиться у кого-либо, кроме меня. Лейтенанту Стэктоу и другим докторам это не нравилось, но, поскольку требование капитана Стеббингса подкреплялось пугающим присутствием Гвинейского Дика с заостренными зубами, татуировками и всем прочим, я по-прежнему оставалась его личным доктором.
У капитана поднялась температура, дышал он с присвистом, но все же спал. При звуке моих шагов Гвинейский Дик поднялся с тюфяка, словно ожившее воплощение ночного кошмара.
– Он ел что-нибудь? – тихо спросила я, осторожно трогая запястье Стеббингса. Некогда полный, капитан сильно исхудал.
– Съел чуть суп, мэм, – прошептал африканец и указал рукой на стоявшую на полу чашку, прикрытую от тараканов платком. – Как вы сказали. Я дать еще, когда он проснется пописать.
– Хорошо. – Пульс у Стеббингса был лишь слегка чаще нормального; я наклонилась к мужчине и принюхалась – гангреной не пахло. Я извлекла пулю из его груди еще два дня назад, из раны слабо сочился гной, но я полагала, что она очистится сама, без моего вмешательства. Должна очиститься, я все равно ничего не могу сделать.
В казарменном лазарете было практически темно, слабый свет исходил лишь от светильника у входа и от костров во дворе. Цвет кожи Стеббингса я не видела, однако проблеск белого, когда он приподнял веки, заметила. Увидев меня, он что-то буркнул и закрыл глаза.
– Хорошо, – повторила я и оставила его на попечение Дика.
Гвинейскому Дику предлагали вступить в Континентальную армию, но он отказался, предпочтя остаться военнопленным наряду с капитаном Стеббингсом, раненым Ормистоном и некоторыми другими моряками с «Питта».
– Я англичанин, свободный человек, – просто сказал он. – Может, немного пленник, но свободный. Моряк, но свободный человек. Американец может быть не свободным.
Может.
После лазарета я зашла к Уэллманам, проверила больного свинкой ребенка. Хотя малыш чувствовал себя не очень хорошо, его жизни ничто не угрожало. Потом я медленно пошла по освещенному луной двору, наслаждаясь ночной прохладой. Повинуясь внезапному побуждению, я влезла на люнет[8], который смотрел на узкий конец озера Шамплейн и холм Неприступный.
Оба стражника, охранявшие люнет, спали; от них разило выпивкой. Обычное дело – боевой дух в форте невысок, а спиртное доступно.
Я стояла у стены, положив руку на одну из пушек; ее металл еще хранил накопленное за день тепло. Удастся ли нам убраться отсюда раньше, чем станет слишком жарко от пальбы? Еще тридцать два дня – и ищи ветра в поле. Форт и без угрозы со стороны англичан разлагался и гнил, словно мусор в выгребной яме. Оставалось лишь надеяться, что Джейми, Йен и я выберемся отсюда, не заболев чем-нибудь серьезным и без оскорблений со стороны какого-нибудь пьяного идиота.
Заслышав тихие шаги сзади, я обернулась. За спиной у меня стоял Йен, свет костров озарял его высокую худощавую фигуру.
– Можно поговорить с тобой, тетушка?
– Конечно, – ответила я, удивленная столь официальным обращением.
– Кузина Брианна не удержалась бы и высказала все, что об этом думает, – сказал Йен, кивнув на наполовину построенный мост. – А дядя Джейми уже высказал.
– Я знаю.
Джейми последние две недели пытался убедить нового коменданта форта Артура Сент-Клера, командиров ополчения, инженеров – всех, кто его слушал, и многих, кто не хотел слушать, – в бесполезности моста. Все, кроме командования, понимали, что глупо тратить силы людей и материалы на строительство моста, который с легкостью может уничтожить артиллерия с вершины Неприступного.
Я вздохнула. Не в первый раз я наблюдала недальновидность военных и, боюсь, не в последний.
– А кроме этого о чем еще ты хотел поговорить со мной, Йен?
Он глубоко вздохнул и повернулся лицом к блестящему под луной озеру.
– Помнишь гуронов, которые были в форте недели две назад?
Две недели назад отряд гуронов пришел в форт, и Йен весь вечер провел с ними: курил, слушал рассказы. Некоторые истории были об английском генерале Бергойне, чьим гостеприимством гуроны воспользовались до прихода сюда. Они сказали, что Бергойн, не жалея ни времени, ни денег, активно вербовал ирокезов из Лиги[9]. Более того, называл индейцев своим секретным оружием. Мол, он натравит их на американцев.
Насколько я могла судить, Бергойн был настроен излишне оптимистично. И все же я предпочитала не думать о том, что может произойти, если он все-таки убедит индейцев сражаться на своей стороне.
Йен, погрузившись в раздумья, глядел на Неприступный.
– Даже если и так, почему ты говоришь об этом мне? – поинтересовалась я. – Лучше бы ты рассказал Джейми и Сент-Клеру.
– Я рассказал.
Над водой разнесся крик гагары, удивительно громкий и зловещий, – словно призрак пел йодлем.
– Правда? Тогда о чем ты хотел поговорить со мной? – слегка нетерпеливо спросила я.
– О детях, – выпрямившись и повернувшись ко мне, резко сказал он.
– Что?
После приезда гуронов Йен сделался тих и угрюм, и я предположила, что так на него повлиял разговор с индейцами. Но что такого они могли рассказать ему о детях?
– О том, как их делают, – решительно сказал Йен, отведя, однако, глаза в сторону. Будь здесь светлее, я наверняка увидела бы, как он покраснел от смущения.
– Прости, я отказываюсь верить, что ты не знаешь, от чего появляются дети, – немного помолчав, сказала я. – Так что же ты на самом деле хочешь узнать?
Йен вздохнул, но наконец-то посмотрел на меня и выпалил:
– О том, почему я не могу сделать ребенка.
Я в замешательстве провела костяшками пальцев по губам. Бри мне говорила, что Эмили, жена Йена из племени могавков, родила мертвую девочку и по меньшей мере дважды не доносила ребенка до срока. Именно потому он и ушел из Снейктауна, где жили могавки, и вернулся к нам.
– Почему ты думаешь, что причина в тебе? – не церемонясь, спросила я. – Большинство мужчин в мертворожденном ребенке и выкидыше винят женщину. Как и большинство женщин, если уж на то пошло.
Я винила и себя, и Джейми.
Он нетерпеливо фыркнул.
– У могавков по-другому. Они говорят, когда мужчина ложится с женщиной, его дух борется с ее духом, и если он побеждает, то зарождается ребенок.
– Хм. Ну, не возьмусь утверждать, что они не правы. С мужчиной или с женщиной просто обязано что-то происходить – или с ними обоими.
– Да. – Йен нервно сглотнул, прежде чем продолжить. – Среди гуронов была каньенкехака, женщина из Снейктауна. Она узнала меня и сказала, что Эмили родила ребенка. Живого ребенка.
Рассказывая об этом, он переминался с ноги на ногу и похрустывал пальцами, а потом замер. Лунный свет падал на его лицо, затемняя глазные впадины.
– Я думал, тетушка, – тихо произнес Йен. – Очень долго думал. О ней, об Эмили. О Йексе – моей маленькой дочери. – Он умолк, напряженно уперев кулаки в бедра, но собрался с духом и продолжил уже спокойней: – А совсем недавно мне вот что пришло на ум. Если… то есть когда, – поправился он, бросив взгляд через плечо, словно опасался увидеть там недовольного Джейми, – мы вернемся в Шотландию, я не знаю, как там все сложится. Но вдруг я… вдруг я снова женюсь – там или здесь…
Неожиданно Йен пристально посмотрел на меня. Печаль делала его старше. У меня сердце защемило при виде неуверенности и надежды на его юном лице.
– Вряд ли я возьму себе жену, если буду знать, что не в силах дать ей живых детей.
Он снова сглотнул и опустил взгляд.
– Тетя, ты не могла бы… посмотреть мои детородные органы? Вдруг с ними что-нибудь не так? – Его рука легла на набедренную повязку.
– Это подождет, Йен, – поспешно сказала я. – Давай я сначала узнаю историю твоей болезни, а там видно будет, нуждаешься ли ты в обследовании.
– Почему? – удивился он. – Дядя Джейми рассказал мне о сперме. Я подумал, что моя сперма может оказаться не совсем такой, как следует.
– В любом случае мне понадобится микроскоп. Но если сперма неправильная, то обычно зачатия не происходит вообще. Насколько я поняла, у тебя иная проблема. Скажи… – спрашивать не хотелось, однако выхода не было. – Ты видел свою дочь?
Йен покачал головой.
– Не совсем. То есть я видел сверток из кроличьих шкурок, в которые ее завернули. Потом ее положили высоко в развилку ветвей на кедре. Я иногда ходил туда ночами, просто чтобы… Я хотел достать сверток, развернуть его и увидеть ее лицо. Но Эмили это не понравилось бы…
– Вот черт… Йен, прости, твоя жена или кто-нибудь из женщин говорили, что ребенок выглядел не как все дети? Были у нее… какие-нибудь уродства?
