Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
- Sprache: Russisch
Шпион и плейбой, светский лев и добрый знакомый всех контрабандистов и владельцев кабаре Европы, изысканный денди и тонкий знаток оружия, беззаботный хищник и блестящий профессионал своего циничного дела. Перед вами Лоренсо Фалько — агент правительства Франко, умудренный и опасный волк-одиночка в диких джунглях гражданской войны в Испании. Его направляют в Аликанте, где он должен устроить побег из тюрьмы крупному франкистскому чину; в Танжер, где его начальство надеется заполучить золото Республики; в Париж, где надо скомпрометировать героя войны, а заодно помешать Пабло Пикассо обнародовать монументальное полотно на Всемирной выставке. Фалько — свободный радикал, ложка дегтя, козырь в рукаве. Он ценит храбрость, в том числе и храбрость противника, но в его мире честь — роскошь, и порой непозволительная. В его мире выживают только искушенные хищники, которым, когда рассеется дым, остается лишь с мрачным юмором констатировать несправедливость мироустройства. И в сердце хищник не пускает никого — кроме одной отважной и безжалостной женщины, своего двойника из кривого, идущего рябью зеркала... Хищник, обаятельно улыбаясь, выходит из леса. Он голоден, опасен и готов к приключениям.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 430
Veröffentlichungsjahr: 2025
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Arturo Pérez-ReverteEVACopyright © Arturo Pérez-Reverte, 2017All rights reserved
Перевод с испанского Александра Богдановского
Оформление обложки Егора Саламашенко
Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».
Перес-Реверте А.
Ева : роман / Артуро Перес-Реверте ; пер. с исп. А. Богдановского. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2025. — (Большой роман).
ISBN 978-5-389-28957-4
18+
Шпион и плейбой, светский лев и добрый знакомый всех контрабандистов и владельцев кабаре Европы, изысканный денди и тонкий знаток оружия, беззаботный хищник и блестящий профессионал своего циничного дела. Перед вами Лоренсо Фалько — агент правительства Франко, умудренный и опасный волк-одиночка в диких джунглях гражданской войны в Испании. Его направляют в Аликанте, где он должен устроить побег из тюрьмы крупному франкистскому чину; в Танжер, где его начальство надеется заполучить золото Республики; в Париж, где надо скомпрометировать героя войны, а заодно помешать Пабло Пикассо обнародовать монументальное полотно на Всемирной выставке. Фалько — свободный радикал, ложка дегтя, козырь в рукаве. Он ценит храбрость, в том числе и храбрость противника, но в его мире честь — роскошь, и порой непозволительная. В его мире выживают только искушенные хищники, которым, когда рассеется дым, остается лишь с мрачным юмором констатировать несправедливость мироустройства. И в сердце хищник не пускает никого — кроме одной отважной и безжалостной женщины, своего двойника из кривого, идущего рябью зеркала...
Артуро Перес-Реверте — бывший военный журналист, прославленный автор блестящих исторических, военных, приключенческих, детективных романов, переведенных на сорок языков, обладатель престижнейших литературных наград. Его романы о Фалько — остросюжетные шпионские триллеры и одновременно пародия на них, постмодернистская игра с канонами жанра. Фалько — капитан Алатристе три столетия спустя, Джеймс Бонд в условиях отнюдь не холодной войны, уважительный полупоклон Сомерсету Моэму и Джону Ле Карре.
Хищник, обаятельно улыбаясь, выходит из леса. Он голоден, опасен и готов к приключениям.
© А. С. Богдановский, перевод, 2017, 2018, 2020© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2025Издательство Иностранка®
Пресса об Артуро Пересе-Реверте и романе «Ева»
Фалько в Танжере — беспроигрышная комбинация, а Ева Неретва — один из лучших женских персонажей Переса-Реверте.
El País
Пульс повествования бьется ровно и четко, а удивительные события и ситуации сменяют друг друга так, что голова идет кругом.
El Cultural
Второе приключение Фалько лучше первого. Герой зачаровывает своего создателя, и тот описывает его похождения с тем же энтузиазмом, с каким публика будет о них читать.
El País / Babelia
История, как обычно у Переса-Реверте, рассказана блестяще... Мало кто из европейских писателей так умеет выстроить в своих романах целостный мир.
ABC Cultural
Артуро Перес-Реверте превращает газетный рассказ или дешевый роман из киоска в шедевр... Взгляд кинообъектива, ритм секундной стрелки и острота клинка.
El Mundo
Бульварный нуар, лихорадочный и яростный, проникнутый любовью к языку.
La Nueva España
В 1940-х и «Фалько», и «Еву» в Испании запретили бы.
La Nación
Перес-Реверте придал довольно вялому жанру испанского шпионского триллера нового и нежданного блеска.
La Vanguardia / Cultura|s
Ева Неретва, отважная, решительная и жестокая волчица, охотится на вражеской территории. Она — преданный идее палач и готова умереть, убивая. Ева — сгущенный в одном-единственном персонаже портрет стальных женщин, чьи имена и кровь запечатлелись в истории бурных тридцатых.
Zenda
Сошлись две неправды — и бьют друг друга смертным боем.
Год литературы
* * *
Все романы Артуро Переса-Реверте взаимосвязаны и складываются в систему, которую классические авторы называли стилем, а современные — миром.
ABC Cultural
Перес-Реверте дарит нам радость от ловкой игры между вымыслом и историей.
The Times
Артуро Перес-Реверте знает, как удержать внимание читателя и заставить его сгорать от нетерпения, пока перелистывается страница.
The New York Times
Читая Переса-Реверте, умудряешься забывать дышать.
Corriere della Sera
Он не просто великолепный рассказчик. Он мастерски владеет разными жанрами.
El Mundo
Есть такой испанский писатель, сочинения которого — словно лучшие работы Спилберга, сдобренные толикой Умберто Эко. Его зовут Артуро Перес-Реверте.
La Repubblica
Элегантный стиль повествования сочетается у него с прекрасным владением словом. Перес-Реверте — писатель, у которого поистине следует учиться.
La Stampa
Перес-Реверте обладает дьявольским талантом и виртуозно отточенным мастерством.
Avant-Critique
Перес-Реверте — писатель, который поистине любит свою работу и бросает читателю вызов на каждой странице.
RTVE
Артуро Перес-Реверте ставит планку очень высоко и всякий раз умудряется не разочаровать.
El Imparcial
Мало кто из современных авторов умеет так блестяще живописать безрассудную отвагу.
The Christian Science Monitor
Перес-Реверте — живой классик, которого сравнивают с Александром Дюма и Жюлем Верном. Его мастерство рассказчика неизменно подкрепляется стоическим взглядом на бытие, трагическим смирением перед диктатом природы, торжеством игры и риска, которые и составляют человеческую жизнь.
El Cultural
Посвящается Хорхе Фернандесу Диасу, головорезу из Буэнос-Айреса.Братство и честь.
Помни — проникая в душу женщины, ты начинаешь опасное путешествие.
Ганс Гельмут Кирст. Зорге, которого мы не знали [1]
— Может быть, у вас еще что-нибудь есть?
— Только руки... Но ими, я думаю, на таможне не заинтересуются.
Сомерсет Моэм. Эшенден, или Британский агент [2]
Роман основан на исторических событиях, но сюжет и все персонажи вымышлены. Следуя законам беллетристики, автор позволил себе изменить некоторые второстепенные исторические детали.
1. «Норддёйчер Ллойд, Бремен»
Не хочу, чтобы меня убили сегодня вечером, подумал Лоренсо Фалько.
Тем более — так.
Однако перспектива погибнуть была вполне реальна. Шаги за спиной звучали все ближе, делались все торопливей. Несомненно, гнались за ним. Пять минут назад он услышал, как позади вскрикнул курьер, падая в темноту со смотровой площадки Санта-Лузия, как с высоты пятнадцати-двадцати метров его тело ударилось о мостовую неосвещенной улочки в квартале Алфама. Теперь преследовали самого Фалько — доделывали работу.
Дорога шла под уклон, позволяя прибавить ходу, но это же обстоятельство играло на руку преследователям. Их было двое: он заметил это, когда курьер — в тусклом свете далекого фонаря Фалько успел разглядеть лишь усы и надвинутую на глаза шляпу — протянул ему, как было условлено, конверт, а через минуту, увидев незнакомцев, подал сигнал тревоги. Они бросились в разные стороны: курьер — вдоль балюстрады смотровой площадки (оттого и попался преследователям первым), а Фалько — по улице, туда, где далеко внизу смутно мерцал огнями Лиссабон, раскинувшийся у подножия этого вознесенного над городом квартала, и где еще дальше под безлунным звездным небом сливалась с ночной тьмой широкая черная лента Тежу.
Путь отхода вел налево, в темноту. Готовясь к этой встрече, Фалько еще утром обследовал местность. Каждый профессионал свято соблюдает старое верное правило: прежде чем войти куда-нибудь, узнай, как оттуда выйти. Фалько вспомнил изразцовую табличку-азулежу на углу — «Калсадинья-да-Фигейра». На эту узенькую, круто уходящую вниз улочку вела каменная двухпролетная лестница с железными перилами. И Фалько, стремительно рванувшийся влево, схватился за них, чтобы не упасть в темноте, и слетел вниз. Улочка под прямым углом заворачивала направо и упиралась в арку — такую узкую, что двоим не разойтись.
Но шаги за спиной не стихали, а, напротив, приближались. И звучали уже на первых ступенях лестницы. Сегодня я не умру, повторил про себя Фалько. У меня другие планы на вечер — с женщиной переспать, сигаретку выкурить, в ресторане посидеть. Что-то в этом роде. Так что лучше пусть помрет еще кто-нибудь. В этом пункте своих рассуждений он снял шляпу и достал из-под ленты спрятанное там лезвие «Жиллетт» в бумажном конвертике. На ходу, уже возле самой арки, сорвал конвертик, вытащил из нагрудного кармана платок и, обернув им руку, зажал лезвие между большим и указательным пальцем. Заскочил в арку, там резко принял вправо, прижался к стене и замер, сквозь гулкий стук крови в висках вслушиваясь в нарастающий шум шагов.
Когда в просвете арки возник первый силуэт, Фалько проворно шагнул навстречу преследователю и справа налево чиркнул его по горлу. На темном пятне лица возникла на миг светлая полоска — это блеснули зубы в разинутом от неожиданности рту, и немедленно вслед за тем удивленный вскрик сменился предсмертным хрипом, и воздух, забулькав, вырвался наружу вместе с хлынувшей из перерезанной трахеи кровью. Тело сейчас же обмякло и мешковато осело, а потом распласталось по земле под аркой. Вторая тень, двигавшаяся чуть позади, держа дистанцию, резко остановилась.
— Что ж ты застрял там, паскуда? — сказал Фалько. — Иди ко мне.
Три секунды неподвижности. Может быть, пять. Фалько и преследователь замерли, а лежавший на земле продолжал влажно похрипывать. Наконец его спутник решился и осторожно, медленно попятился.
— Ну где же ты? — продолжал куражиться Фалько. — Не оставляй меня так, не покидай, я вся горю...
Шаги, удаляясь, застучали чаще по мостовой и потом вверх по лестнице, пока не смолкли совсем. Тогда Фалько, по-прежнему не трогаясь с места, перевел дух, дожидаясь, чтобы кровь перестала барабанить в висках. Затем, когда унялась легкая дрожь в пальцах, тщательно оттер с них липкую, еще теплую влагу и выбросил платок вместе с лезвием.
Он склонился, обшаривая тело наконец-то затихшего человека на мостовой — пристегнутый к поясу нож в чехле, табак, спички, пригоршня мелочи. Найденный во внутреннем кармане пиджака бумажник переложил к себе. Потом выпрямился и огляделся. Вокруг не было ни души, и почти все соседние дома тонули в темноте. Лишь из нескольких окон пробивались полоски света да откуда-то звучало приглушенное расстоянием радио: женский голос пел фадо. Доносился отдаленный собачий лай. Черное небо, как и раньше, было усыпано таким множеством звезд, что казалось, будто над Лиссабоном висят полчища светлячков.
На миг он подумал, не поискать ли тело курьера, упавшего или сброшенного со смотровой площадки, но тотчас отогнал эту мысль. Ибо любопытство, как гласит старая поговорка, кошку сгубило. Жив ли курьер, слетевший с пятнадцатиметровой высоты, или, что вероятней, мертв, Фалько уже не касалось. Он знал лишь, что это португалец, по убеждениям или за деньги работавший на франкистов, и что его сообщение надо передать в генштаб, в Саламанку. Так что лучше не усложнять себе жизнь. На улице может появиться случайный прохожий, ночной сторож или местный житель, второй преследователь может по здравом размышлении двинуться по следам Фалько и расквитаться за убитого напарника. Тут ведь наперед не угадаешь. Ремесло Фалько непредсказуемо: он играет в шахматы риска и вероятностей. Тем паче что конверт, ради которого и устроили эту ночную встречу, лежит у него в кармане. Ничем больше не интересен ему этот солдат, безымянный и безликий — Фалько и в самом деле не разглядел ничего, кроме усов, — участник грязной войны, которая идет и на полях Европы, и в тылах воюющих армий, но равно и в таких вот темных и грязных закоулках заграницы, как эта улочка. Бойцы гнусной армии, столь годные для гнусного дела, за которое сражаются. Шпионы, столь же безликие, как этот республиканец, что с перерезанным горлом валяется под аркой, или его товарищ, благоразумно давший деру с места происшествия, дабы не разделить участь своего напарника. Пешки на шахматной доске, которые двигают другие.
Фалько, время от времени оборачиваясь и проверяя, не идет ли кто следом, спустился до улицы Сан-Педро. Правый висок дергало пульсирующей болью — можно не сомневаться, что подскочило давление, — и он машинально нащупал в кармане трубочку с кофе-аспирином: мигрени, от которых порой лежал пластом, теряя способность двигаться и соображать и дыша, как выброшенная на берег рыба, были его ахиллесовой пятой. Чем-нибудь бы запить таблетку, но, впрочем, это может подождать. Главное сейчас — уйти как можно дальше. И как можно скорее.
Он выбирал улицы пошире, чтобы избежать неожиданностей. Наконец оставил Алфаму позади и в мутноватом свете фонаря на улице Бакальюейруш, в сыром тумане, поднимавшемся от недалекой уже реки, достал из кармана конверт, разорвал по краю, заглянул внутрь. И удивился, увидев сложенную вдвое рекламную листовку пароходной компании «Норддёйчер Ллойд, Бремен». И больше ничего. Четвертушку бумаги с текстом на одной стороне. Изображение трансатлантического лайнера, а под ним — список судов и расписание рейсов в Америку и в Восточное Средиземноморье. Он снова сунул листок в конверт, конверт — в карман и открыл бумажник убитого. Там было немного денег в португальских эскудо (их Фалько без колебаний переложил к себе), проездной билет на лиссабонский трамвай, фотокарточка молодой женщины, два удостоверения личности на разные имена, но с одинаковой фотографией, запечатлевшей худощавое лицо с черными, кудрявыми, редеющими волосами. Одно удостоверение, несомненно поддельное, было на имя Жуана Нунеса, торгового агента. Другое, с грифом Службы военной разведки, с печатью Испанской Республики, было выписано на имя Хуана Ортиса Идальго; его Фалько сунул себе в карман. Все прочее швырнул в мусорный бак и пошел прочь — быстро, но не торопливо, чтобы не привлекать к себе внимания.
Открывая дверь в «Мартиньо да Аркада» — маленькое кафе-ресторан с безыскусно выбеленными стенами, помещавшееся на первом этаже одного из домов на площади Комерсио, — Фалько заметил, что правая манжета у него выпачкана кровью. Вошел и, здороваясь с официантом, увидел в глубине зала, за крайним столиком у окна, Бриту Моуру, сидевшую спиной к нему. Он двинулся прямо в туалетную комнату, заперся, пустил воду и, сложив ладони ковшиком, запил наконец таблетку. Потом снял пиджак, расстегнул золотую запонку и принялся оттирать пятнышко на крахмальной манжете, покуда оно почти не исчезло. Высушил ее полотенцем, застегнул, надел пиджак. «Патек Филипп» на левом запястье показывали, что он опаздывает уже на одиннадцать минут. Это было еще терпимо, и ожидавшая его женщина не должна была пока рассвирепеть. А если все же рассвирепеет, то ненадолго.
Ощупал внутренний карман, убеждаясь, что конверт на месте. Потом обстоятельно оглядел свое отражение, отыскивая еще какие-нибудь следы недавней схватки, однако из зеркала на него смотрел привлекательный мужчина тридцати шести лет: черные, блестящие от бриллиантина волосы зачесаны наверх, темный, идеально сшитый костюм. Фалько поправил и без того безупречный пробор, подтянул узел галстука. Тем временем его лицо теряло жесткость, приобретенную от многолетнего напряжения и опасностей, смягчалось, освещаясь ласково-насмешливой улыбкой, какой знающий себе цену мужчина, опаздывая на свидание, показывает, что наверняка сумеет оправдаться.
— Где тебя черти носят?! — возмущенно воскликнула женщина. — Полчаса торчу здесь одна, как дура последняя, жду тебя!
— Извини, пожалуйста, — ответил Фалько. — Задержался — срочное дело было.
— Нашел время для своих дел! А я сижу в этой дыре...
Фалько с безмятежной улыбкой обвел кафе взглядом:
— Чем тебе тут плохо?
— Да это харчевня какая-то!.. Могли бы найти что-нибудь поприличней... с музыкой...
— Мне нравится это заведение. Обслуга симпатичная.
— Что за чушь!
Брита Моура не привыкла, что мужчины опаздывают к ней на свидание. Темноволосая, с чувственным крупным ртом, с умопомрачительной фигурой, ради которой главным образом и заполнялся партер театра «Эдем» — шедшее там музыкальное ревю называлось «Не замужем и независима», — с накладными ресницами, с ярко накрашенными губами a lá Джоан Кроуфорд, она, как и Фалько, зачесывала свою гриву кверху и скрепляла фиксатуаром, открывая лоб, и, казалось, сошла с рекламной афиши или страниц иллюстрированного еженедельника. Родившаяся двадцать семь лет назад в деревушке провинции Алентежу, Брита относилась к числу тех женщин, из-за которых молодые теряют голову, а старые — деньги. Она прошла тернистый путь, прежде чем достичь своего нынешнего положения звезды, и без колебаний потрошила тех, кому посчастливилось подойти к ней достаточно близко. Фалько, однако, был ее слабостью. Они познакомились пять недель назад в эшторильском казино у стола, где играли в рулетку, и с тех пор время от времени встречались.
— Ну, чего бы тебе хотелось? — с полнейшей естественностью осведомился Фалько, изучая меню.
Она капризно сморщила носик — злость еще не прошла:
— Мне вообще уже ничего не хочется.
— Я, пожалуй, закажу треску на углях... Вина выпьешь?
— Ты бесчувственная скотина.
— Вовсе нет. Я просто проголодался. — (Официант невозмутимо ждал.) — Давай тебе тоже закажем рыбу?
Фалько говорил неправду: он совершенно не проголодался, но этот обыденный обеденный обряд помогал ему успокоиться. Заслониться банальной болтовней с красивой женщиной. Это приводило в порядок его мысли, проясняло намерения, отгоняло свежие воспоминания.
— Тогда какой-нибудь легкий супчик, — сказала Брита. — Я и так растолстела.
— Что ты такое говоришь?! Ты в идеальной форме.
— Правда?
— Не сомневайся. Ты само совершенство.
Лицо ее смягчилось. Она ощупала свои бедра:
— А эти... из журнала «Илуштрасан» уверяют, будто я отяжелела.
Фалько лучезарно улыбнулся. Вытащил черепаховый портсигар и предложил Брите сигарету:
— А эти, из журнала «Илуштрасан», просто идиоты.
Брита наклонилась над столом, потянулась сигаретой к огоньку серебряной зажигалки «Паркер-Бикон».
— Смотри, ты где-то намочил рукав, — сказала она.
— Да. — Фалько закурил сам. — Забрызгал, когда руки мыл.
— Вот недотепа...
— Что есть, то есть.
Они курили в ожидании заказа. Мигрень у Фалько прошла. Брита говорила о своей работе, о том, какие прекрасные сборы делает ее ревю, о контракте на участие в новом спектакле, который поставят через два месяца. О предложении сняться в кино. Фалько внимал ей заинтересованно и сердечно, постоянно глядя в глаза и всем своим видом показывая, что ловит каждое ее слово, вовремя, словно по сценарию — а в сущности, так оно и было, — подавая уместные реплики и задавая нужные вопросы. В числе твоих самых гнусных дарований, сказал ему однажды адмирал, — умение слушать так, будто от того, что ты услышишь, зависит твое будущее и сама жизнь. И нет на свете ничего важней. А когда жертва раскусит трюк, будет поздно — уже сперли бумажник или всадили клинок в пах. А если женщина — затащили в постель.
— Куда двинем отсюда? — поинтересовалась Брита.
— Не думал еще об этом.
Фалько не соврал. Голова его была занята другим — мыслями о конверте в кармане, о погибшем связнике, о республиканском агенте и его сбежавшем напарнике, который сейчас, наверно, уже ввел начальство в курс дела. О том, что предпримет лиссабонская полиция. О проспекте «Норддёйчер Ллойд, Бремен» и об отношении перечисленных там судов к точным данным, которые надлежит сперва расшифровать, а потом передать в Национальную информационно-оперативную службу. В сущности, можно особенно не торопиться, сеанс связи назначен на завтра, но даже красота женщины, сидевшей напротив, не могла унять обуявшее Фалько беспокойство. Что-то в содержимом этого конверта и в том, что случилось полчаса назад в Алфаме, было не то... Не то, чем хотело казаться. Концы с концами не сходились, и Фалько знал, что не успокоится, пока их не сведет.
— Еще налить?
Он наклонил горлышко бутылки к ее бокалу. Улыбка Бриты показала, что последние тучки рассеялись. Лед растаял. Все в порядке.
— Спасибо, любимый.
В порядке-то в порядке, но Фалько уже несколько раз с ней переспал. Четыре раза, если быть точным: один в отеле «Паласио де Эшторил» и три — в ее роскошной квартире в проезде Салитре. Он не ждал какой-то ошеломительной новизны, кроме очередного, пусть недолгого, обладания этим великолепным телом, которое, хоть хозяйка его и не отличалась особой изобретательностью или богатым воображением, легко, обильно и, можно сказать, отзывчиво отворяло все свои сокровенные шлюзы. И значит, речь о том, стоит ли ради двух-трех приятных часов возвращаться, подняв воротник пиджака, сунув руки в карманы, в отель на рассвете, когда дворники уже начнут поливать мостовые: Фалько не любил рисковать, ночуя в чужих квартирах. Вот, значит, какое возникает неудобство. Да и вообще, перспектива не из самых лучезарных.
— Можем пойти потанцевать, — предложила она. — В Байро-Алто. Возле Тавареса открылся новый дансинг, его очень хвалят... Играет негритянский джаз-банд.
— Что же, давай туда.
Брита снова подалась вперед. Облокотилась о стол, задержав на весу испачканную помадой сигарету. Объемистая грудь касалась скатерти — женщина была одновременно изысканна и вульгарна.
— Угадай, что у меня там... внизу.
Она многообещающе улыбалась. Фалько с учтивым любопытством рассматривал ее лиловое креповое платье от Баленсиаги. Когда они виделись в последний раз, она уже шутила насчет нижнего белья, так что ответ подразумевался сам собой.
— Черный шелк?
— Ничего. — Она понизила голос. — На мне ничего нет.
— Уточни, пожалуйста, — улыбнулся Фалько.
— Ничего значит ничего, глупый. Совсем ничего.
— Совсем-совсем?
— Именно. Ни рубашки, ни трусиков.
— Ах-х.
Он смог убедиться в этом через час, когда они танцевали в новом джаз-клубе и он оглаживал бедра Бриты Моуры. В самом деле, ничего не было между тканью платья и телом, движения которого — чувственные сообразно обстоятельствам — в должной мере вдохновили Фалько, позволив отвлечься от занимавших его профессиональных тревог. Может быть, и в самом деле, заключил он, это неплохая идея — провести сколько-то времени в ее квартире, все расставить по местам без особых затей — как говорится, ай, здравствуй и прощай — в приятном обмене микробами. В конце концов, ночь долгая, конверт лежит в кармане, а в Саламанке, где в эту пору уже спят — святое дело национального спасения все настойчивей внедряло в среду новых испанцев нормы благопристойной умеренности, — и не ждут от него донесения раньше следующего утра. К тому же у него будет весомое алиби, если португальская полиция начнет раскапывать происшествие на Алфаме.
— Мне ужасно нравится здесь, — повторила Брита.
Заведение называлось «Бандит» и было в Лиссабоне в большой моде. Официанты усердно сновали меж столиками, разнося лед, бокалы шампанского, стаканы с виски, коктейли с невозможными названиями. Оркестр, состоявший из чернокожих американцев — или тех, кто прикидывался таковыми, — играл в глубине зала на небольшой эстраде, и взмокшая от пота толпа танцующих, где преобладали вечерние туалеты и смокинги, казалось, вот-вот захлестнет и ее; и все были бесконечно, как-то почти демонстративно чужды тому, что в нескольких сотнях километров отсюда, по другую сторону границы, жестокая война заполняет дороги беженцами, тюрьмы — несчастными, а траншеи, обочины дорог и задворки кладбищ — трупами. Со злобно-насмешливой гримасой Фалько, вдруг на мгновение вспомнив, как встречали последний перед войной новый год — сам он с подругой танцевал в гриль-руме мадридского отеля «Палас», — спросил себя: сколько тех, кто бросал тогда ленточки серпантина и чокался под звон курантов за новый, 1936 год, уже погибли или вот-вот погибнут?
— О господи, опять... — сказала Брита. — Не оборачивайся. Здесь этот болван Мануэл Лоуриньо.
Фалько тем не менее обернулся. За столиком среди друзей сидел загорелый красавец в смокинге. Все смеялись и пили.
— А-а, это здешняя звезда, дамский любимец?
— Он самый... Вы знакомы?
— Вроде бы...
— Он играет в водное поло, время от времени упоминается в светской хронике...
— А-а. Ну так и что с того?
— Это настоящий кошмар. У нас с ним была история — совсем коротенькая, но он принял это все чересчур близко к сердцу и не оставляет меня в покое... Помимо прочего, он еще и женат.
— Я тоже, — пошутил Фалько.
Брита вонзила ноготки ему в руки:
— Врун противный! Да кому в голову взбредет связаться с таким повесой!
Они направились к своему столику. Лоуриньо заметил их и уже не сводил глаз с Бриты. Фалько вытащил из ведерка со льдом бутылку «Боллинже» и обнаружил, что она почти пуста.
— Заказать еще?
— Нет, не стоит... — Брита открыла сумочку и стала пудриться. — Как только увижу его, мне уже вообще ничего не хочется.
— Так-таки и ничего?
Она захлопнула пудреницу и устремила на него взгляд женщины, уверенной в своем моральном превосходстве:
— Ты совсем дурачок или как?
Фалько посмотрел на часы. Потом руки его вспомнили ощущение ее тела под тканью платья.
— Ну что — мы уходим?
— И поскорей, пока этот идиот не испортил нам вечер.
Фалько подозвал официанта и расплатился, прибавив щедрые чаевые. Брита поднялась. В тот же миг встал и Мануэл Лоуриньо — он оказался высок и крепок — и направился к ним. Брита прошла вперед, не удостоив его взглядом. В отличие от Фалько, который чуть было на ходу не подмигнул ему в том смысле, что «не унывай, приятель, сегодня я, а завтра ты», но все же сдержался, потому что ему не понравилось, как смотрит на него португалец. А смотрел он так свирепо, будто во всем винил Фалько.
— Эй, — раздалось у него за спиной.
Запахло перегаром хорошего английского виски, а в перспективе — большими неприятностями. Фалько замедлил шаги, обернулся. Лоуриньо был почти на полголовы выше его.
— Слушаю вас, друг мой.
— Я тебе не друг, — процедил тот. — И я разобью тебе рожу.
Фалько вздохнул, покоряясь судьбе. И едва ли не примирительно.
— Вы меня, право, пугаете, — сказал он.
И двинулся следом за удалявшейся Бритой. В гардеробе получили ее пальто и его шляпу — сам Фалько был без верхней одежды — и вышли на улицу. Напротив подъезда стояли два такси и три фиакра. Фалько уже хотел было попросить швейцара, чтобы подозвал извозчика, но тут не столько услышал, сколько почувствовал за спиной шаги. Обернулся и в свете фонаря над входом увидел Лоуриньо.
— Ты даже не поздоровалась со мной, Брита.
Ах, чтоб тебя, подумал Фалько. Только этого не хватало сегодня вечером.
— Не желаю с тобой здороваться, — ответила она.
— Это неучтиво с твоей стороны.
— Оставь меня в покое.
Она крепче вцепилась в руку Фалько. В правую. Но он предусмотрительно высвободился.
— Я несколько раз тебе звонил, — настойчиво продолжал Лоуриньо.
— Мне много кто звонит.
Фиакр уже стоял у тротуара — швейцар расстарался. Но Лоуриньо опередил Бриту и ее спутника и преградил им путь.
— С-сука, — будто выплюнул он.
Фалько поморщился. Это, конечно, уже чересчур.
— Позвольте пройти, — сказал он, намереваясь проводить Бриту к экипажу.
— Он назвал меня сукой! — скандально воскликнула та. — Ты смолчишь?
— Садись в коляску. Едем.
Но тут опять вмешался Лоуриньо. Он стоял перед ними, опустив и чуть разведя руки, как готовый к схватке борец.
— Я тебя убью, — сказал он Фалько.
Тот тяжело вздохнул и выпустил руку Бриты. Твердо взглянул в нависавшее над ним лицо противника и проговорил раздельно:
— Ты в своей жизни еще никого не убил.
То ли тон, то ли выражение лица. То ли взгляд. Но в глазах Лоуриньо мелькнуло сначала удивление, потом осознание, потом опасение. Он отступил на шаг. Что-то он здесь не предусмотрел, и затуманенный алкоголем мозг пытался постичь, что же именно. Но продолжались его раздумья всего две секунды: больше времени Фалько ему не дал, сделав шаг вперед — тот самый, что уступил ему португалец, — и с улыбкой широко раскинул руки, словно для дружеского объятия, устраняющего любые недоразумения. И одновременно, не переставая улыбаться — улыбка притупляет бдительность противника, — ударил его коленом в пах, отчего Лоуриньо сложился вдвое от неожиданности, а потом от боли. Тем не менее Фалько знал, что настоящее сокрушительное действие удары такого рода оказывают лишь через секунды три-четыре, а потому срезал путь к победе, ткнув португальца локтем в лицо. Тот упал на колени и со всхлипом втянул воздух, одну руку держа перед глазами, другой зажимая пах.
Фалько обернулся к швейцару и протянул ему сложенную вдвое купюру.
— Вы подтвердите, что этому сеньору стало нехорошо, — сказал он очень спокойно. — Потерял равновесие и упал. Вы ведь видели, не правда ли?
Швейцар прятал бумажку в карман своей тужурки с галунами. До этого он был возмущен до глубины души, но теперь улыбался от уха до уха:
— Святая правда, сударь!
Фалько в ответ послал ему заговорщицкую улыбку. Улыбку того, кто неколебимо убежден в жестокости, глупости и жадности двуногих тварей земных.
— Немного перебрал виски.
— Совершенно верно.
За окнами еще была ночь. В щель между неплотно задернутыми шторами проникал свет — на фасаде дома напротив горела неоновая реклама портвейна «Сандеман». Фалько в наброшенном на голое тело халате Бриты Моуры сидел в кресле и курил, рассматривая спящую женщину. Радиаторы поддерживали приятное тепло, и Брита спала крепким сном, отбросив одеяло. Фалько слышал ее глубокое и ровное дыхание. Она лежала на спине, разметавшись, в позе, которая для всякой другой, не такой красивой женщины, не с таким точеным телом показалась бы вульгарной. Слабый свет, будто просеянный сквозь лиловатую кисею, обрисовывал его великолепный рельеф, что-то выделяя, что-то оставляя в тени. Под темной порослью лобка открывалась меж раскинутых бедер головокружительно влекущая лощина. Прежде чем подняться с кровати и закурить, Фалько мягко погрузил в нее пальцы правой руки и извлек их наружу увлажненными его собственной спермой.
Он холодно размышлял о человеке, которого убил на Алфаме. Размышлял — в силу привычки и по профессиональной необходимости — о веществах текучих и жидких. О том, как булькает воздух, смешиваясь с кровью, хлынувшей из рассеченного горла. О том, с какой ужасающей легкостью опорожняется человеческое тело, с какой необратимой стремительностью выплескиваются из него пять с лишним литров крови — и унять этот поток, зажав рану, затампонировав ее, стянув жгутом из подручных средств, не получится. И в очередной раз спросил себя, как удается выживать всем, кто пытается жить, не обращая внимания на это — на тот непреложный факт, что одним взмахом клинка, перехватывающего глотку, можно превратить великолепное тело женщины, спящей в нескольких шагах отсюда, в окровавленную мясную тушу.
Он раздавил в пепельнице недокуренную сигарету и поднялся, потирая ноющую поясницу, — Брита Моура, надо отдать ей должное, была женщина энергичная. Очень энергичная. Завязав пояс халата, босиком дошлепал по паркету к стулу, на спинке которого висел его пиджак. Вытащил из кармана конверт и пошел в ванную, зажег свет. Мгновение разглядывал в зеркале квадратный подбородок, где за ночь уже проступила щетина, черные растрепанные волосы, упавшие на лоб, серые жесткие глаза с еще расширенными зрачками — Брита часа два назад угостила его кокаином. Во рту было сухо и гадко.
Он пустил воду, с жадностью сделал большой глоток и после этого достал из конверта проспект «Норддёйчер Ллойд, Бремен». Восьми часов не прошло, как два человека уже поплатились жизнью за этот документ, на первый взгляд такой малозначимый. Довольно долго и очень тщательно Фалько изучал названия судов и расписание маршрутов, но так и не заметил какой-то особой отметки или значка. Потом поднес к носу и понюхал бумагу. Результат исследования вызвал у него улыбку.
Взяв подсвечник со свечой и коробок спичек, аккуратно положил листок на стеклянную полочку и принялся плавно водить под нею зажженной свечой. Пламя медленно нагревало бумагу через стекло и не сжигало. Наконец, примерно через полминуты, сначала розовато-охристыми черточками, а потом отчетливыми крупными буквами, выведенными лимонным соком, или мочой, или другой бесцветной жидкостью, на полях печатного текста проступили слова:
«Маунт-Касл», капитан Кирос.Судовая компания «Норенья и Кo»,Картахена — Одесса, четверг 9-е.
В 9:15 утра щуплый, низкорослый, черноусый человечек в коричневом полосатом костюме (пиджак был немного великоват) вошел, не сняв шляпу, в стеклянную дверь, ведущую в ресторан отеля «Авенида-Палас». Переговорил с метрдотелем, обвел зал пытливым взглядом и направился туда, где неподалеку от окна с видом на площадь Рестаурадорес за столиком под большой хрустальной люстрой, разложив на скатерти газеты «Секуло» и «Жорнал де Нотисиас», сидел Фалько.
— Какой сюрприз, — отодвигая их, сказал он при виде вошедшего.
Тот, не отвечая, взглянул на заголовок — «Интенсивные бомбардировки Мадрида», потом перевел взгляд на Фалько и лишь после этого снял шляпу и положил на стол. Голое загорелое темя. Отросшая щетина на щеках и подбородке. Усталый вид.
— Умеешь ты устроиться со вкусом, — сказал он, усевшись наконец за стол и оглядевшись. — Номера по сто двадцать эскудо в сутки?
— По сто сорок.
Собеседник кивнул, принимая это как должное.
— Кофе бы мне, а... — проговорил он вяло. — Всю ночь не спал.
Фалько подозвал официанта. Сам он, в отличие от новоприбывшего, приняв в номере душ и побрившись в гостиничной парикмахерской, а предварительно сделав, как каждое утро, тридцать отжиманий от пола, выглядел свежо. Зачесанные назад волосы, безупречный пробор, свинцового цвета костюм-тройка от «Андерсон & Шеппард», как гласила этикетка на подкладке пиджака, шелковый галстук. Серые глаза спокойно всматривались в собеседника — капитана Васко Алмейду из грозной ПИДЕ — португальской тайной полиции. Они были давно знакомы. А дружили или, вернее, приятельствовали с тех времен, когда Фалько, работая на Василия Захарова, занимался контрабандой оружия, в том числе и через лиссабонский порт: деревянные ящики без маркировки, значившиеся в накладных как промышленное оборудование, грузились и сгружались в этом угрюмом мире портальных кранов, пакгаузов, закоулков с выщербленными изразцами по стенам, моряцких кабаков, пароходов, пришвартованных у причалов, которые тянулись от Алкантары к самой Кайш-ду-Содре. «Живи и жить давай другим» — так формулировался здешний принцип. Алмейда и Фалько несколько раз вместе обтяпывали темные делишки, полюбовно делясь секретными сведениями, взятками и прибылями. Португалия, как любил повторять капитан, — страна маленькая и бедная. Платят там мало.
— Два трупа. В Алфаме.
Он смотрел не на Фалько, а на дымящийся серебряный кофейник, который официант только что поставил на стол.
— Один испанец, другой наш, — добавил Алмейда после первого глотка.
Фалько промолчал. Он сидел, чинно, одними запястьями опираясь о ребро стола, на котором стояли тарелка со скромными остатками поджаренного тоста с маслом и стакан из-под молока — кофе давно уже исчез из его рациона. Сидел и ждал. Наконец Алмейда, еще раза два раздумчиво отхлебнув из чашки, вытер усы и поднял глаза на собеседника:
— Скажи-ка, друг мой, где ты был вчера вечером?
Фалько выдержал его взгляд. И слегка вздернул брови, демонстрируя искреннее удивление:
— Ужинал.
— А потом?
— В кабаре сидел.
— Один?
— Нет.
Алмейда очень медленно кивнул с таким видом, словно услышал именно то, что ожидал. Провел ладонью по небритому лицу.
— Испанец и португалец, — повторил он резко. — Первого зарезали, как кабанчика.
— И?..
— Документы все забрали, но вскоре его опознал человек из посольства. Погибший был республиканским агентом. А второй, португалец, сверзился с большой высоты. То ли сам упал, то ли помогли. Некий Алвес. Служил в транспортной компании на улице Комерсио.
— А мне-то зачем об этом рассказываешь?
— Алвес работал на твоих.
Фалько захлопал глазами:
— Каких «моих»?
— Дурака не валяй.
Последовала пауза. Долгая. Алмейда мелкими глоточками допивал свой кофе. Потом взял сигарету из пачки, протянутой Фалько. Тот обладал довольно редким даром — возобновлять дружеские отношения с того самого места, где они были прерваны сколько-то месяцев или лет назад... Мимолетно улыбнуться, похлопать по руке или плечу, припомнить былое... С Алмейдой достаточно было просто покурить вместе.
— И ты можешь доказать, что вчера вечером был не один? — спросил капитан, выпуская дым.
— Конечно.
— И кто с тобой был? Мужчина или женщина?
— Женщина.
— Известная?
— Довольно-таки. — Фалько улыбнулся. — А потому буду тебе очень признателен, если обойдешься без огласки.
— Тогда скажи, где вы были.
— Сначала в «Мартиньо да Аркада», потом в «Бандите».
— А потом?
— Потом у нее дома. Почти четыре часа.
— И где же это?
— Да почти там же. Проезд Салитре, рядом с отелем «Тиволи».
Алмейда минуту осмыслял услышанное.
— А ты знал этого испанца? Ортис его звали.
— В глаза не видал.
— А португальца?
— Еще того меньше.
— Ты хоть признался ей в любви? — глумливо улыбнулся капитан. — Не рекомендуется проводить ночь с женщиной, которая может подтвердить твое алиби, не сказав ей несколько раз: «Я люблю тебя».
— Ничего, с этой можно.
— Тебе неизменно везет...
— Это бесспорно.
Они поглядели друг другу в глаза, как смотрели, бывало, за партией бильярда в кафе «Шаве д’Оуро» в более спокойные времена. Потом Фалько показал на газеты:
— «Бенфика» выиграла у «Спортинга».
— И что с того?
— Разве ты не болеешь за «Бенфику»?
Они опять помолчали, разглядывая друг друга.
— Сколько мы с тобой знакомы? — сказал наконец Алмейда. — Шесть лет?
— Восемь.
— Бывало, что я тебя вытаскивал из неприятных историй.
— А я — тебя.
— Всему свой предел положен.
— Не знаю, где намерен остановиться ты.
— Убитые сильно осложняют жизнь.
— Пусть полиция ими занимается. Это не твоя печаль, Васко.
— Да нет, как раз моя, если речь идет об иностранных агентах, о португальских гражданах, разбившихся всмятку, и об испанских шпионах с перерезанной от уха до уха глоткой. Понимаешь? Начальство требует результатов. И тут уж ни друзья, ни приятели не в счет.
— Но ведь ваш Салазар симпатизирует националистам.
Алмейда устремил на него свирепый взгляд. Наверно, подумал Фалько, так смотрел неистовый антикоммунист Васко Алмейда на тех, кого допрашивал, а из них, по слухам, каждый десятый либо погибал от пыток, либо вдруг выбрасывался в окно. Потом португалец мрачно огляделся по сторонам.
— После ночных событий видал я нашего Салазара... сказать где? — проговорил он, понизив голос.
Он сделал паузу и так глубоко затянулся сигаретой, что сжег ее едва ли не наполовину.
— Кроме того, — прибавил он, — мое правительство не признает твое.
Фалько бровью не повел и не шевельнулся, глядя на него с дружелюбным вниманием:
— От меня-то чего хочешь?
— Гражданская война за то, чтоб изменить цвет знамени, — жуткая война. Вы, испанцы, уже всех допекли своей сварой. Мед с бритвы лижете.
— Я тут вроде один, — улыбнулся Фалько. — О чем, собственно, речь?
— О красных и о фашистах. — Капитан со вздохом взглянул на сигарету, досадуя, словно кто-то оспаривал очевидное. — Португальцев дрючить больше не можете, так взялись друг за друга. А не дрючить, видно, нельзя.
— Ты так и не сказал, чему я обязан честью видеть тебя за завтраком. В твоем прекрасном Лиссабоне.
Алмейда скривил губы:
— Ты ведь не в отпуск сюда пожаловал.
— Нет, по делам, знаешь ли. Импорт-экспорт.
— Ну разумеется... — Алмейда раздавил окурок в пустой чашке. — Расскажи еще кому.
— Докажи.
— Я ведь могу тебя задержать. Устроить тебе веселую жизнь. И тебе, и женщине, с которой ты якобы провел ночь. Так что не нарывайся.
— И чего добьешься? Только того, что мы раздружимся.
Капитан утомленно вздохнул:
— Вот не люблю, когда меня считают идиотом...
— Да я и не думал...
Алмейда вскинул руку, не давая перебить себя.
— Я ничего не имею против того, — проговорил он сухо, — чтобы вы, испанцы, выпускали кишки друг другу по ту сторону границы или чтобы в лиссабонском порту контрабандой получали оружие от немцев и итальянцев, пока платите кому следует... До поры до времени ПИДЕ это не касается. Но сводить свои счеты у нас не разрешим. И не дадим здесь гадить.
Фалько позволил себе проявить легкое нетерпение:
— Слушай... Зря ты затеял этот разговор. Я не имею никакого касательства к тому, что случилось в Алфаме, если речь об этом.
— Я уверен, кое-что ты все же знаешь. Дай кончик ниточки — и я размотаю весь клубок. Хоть что-нибудь, хоть малую малость... И мы разойдемся с миром.
— Если ты о внедренных агентах Франко, то это не я. Клянусь, что об этом я — ни сном ни духом...
— Да неужели?
— Ноль информации. Ровный круглый нолик.
— Дай честное слово.
— Бери.
Алмейда несколько секунд пристально его рассматривал. Потом расхохотался:
— Сукин ты сын!
2. Золото Республики
Две недели спустя, в Севилье, Фалько допил вторую порцию вермута, взглянул на часы, оставил на столике пять песет — бар в отеле «Андалусия-Палас» был очень дорогой, — взял с соседнего стула свою шляпу и поднялся. Седовласый официант почтительно наблюдал за его манипуляциями.
— Сдачи не надо.
— Премного благодарен, сеньор.
— И «да здравствует Испания!».
Официант взглянул на него в растерянности, силясь понять, провокация это или просто шутка. Посетитель по виду никак не принадлежал к тем, кто ходил по городу с портупеей через плечо и кобурой на боку, в голубой рубашке или в красном берете, брал под козырек или вскидывал руку в фалангистском приветствии. Глаз у официанта был наметанный: этот импозантный господин в элегантном коричневом костюме, в шелковом галстуке, с платочком, торчащим из верхнего кармана, никак не вписывался в образ современного патриота.
— Ну да, разумеется, да здравствует... — осторожно, с легкой запинкой отозвался он.
Должно быть, он видел, как арестовывают или расстреливают на месте тех, кто оказался неосторожен. Пуганая ворона, подумал Фалько, куста боится. И при виде такого благоразумия спросил себя, какая же, наверно, неимоверная классовая ненависть скопилась под белой курткой этого пожилого официанта, столько лет подававшего вермут молодым севильским хлыщам. И не потому ли восемь месяцев назад, после военного мятежа, он сохранил работу и жизнь, что вовремя разорвал свой профсоюзный билет и благоразумно кричал «ура!» победившей стороне. Может быть, даже на кого-то донес, поскольку это был самый простой способ обезопасить себя в этом городе, где националисты особо свирепствовали в рабочих кварталах и в кругах республиканцев: с 18 июля были расстреляны три тысячи человек. И Фалько никак не удавалось отделаться от этой мысли, и всякий раз, встречая выжившего (откуда бы и кем бы он ни был), спрашивал себя, какую именно гнусность совершил тот, чтобы уцелеть.
Он улыбнулся официанту, как сообщнику, поправил узел галстука и вдоль красивых изразцовых стен двинулся к вестибюлю через центральный двор, в окна которого щедро лились потоки солнечного света. И он окутал Фалько и вдохнул в него какую-то радость жизни. Впрочем, Севилья неизменно грела ему душу смесью прошлого, настоящего и будущего. Он прибыл сюда только сегодня утром, подчиняясь телеграмме адмирала, выдернувшей его из Лиссабона: «Спешно завершите начатое. Срочно требуется ваше присутствие Саламанке». Однако, проведя целый день в машине и примчавшись в Саламанку, Фалько узнал от Марили Грангер, секретарши адмирала, что неотложные дела вызвали того в Севилью. Сказал, что встретится с тобой там, добавила Марили. И как можно скорей. Велел остановиться в отеле «Инглатерра» и ждать указаний.
— А зачем, не знаешь? — спросил Фалько.
— Понятия не имею. Сообщат, когда шеф сочтет нужным.
Фалько послал Марили свою лучшую улыбку — и без малейшего отклика. Адмиральская секретарша, образцовая жена и мать, миловидная, хоть и бесцветная, была замужем за морским офицером, поднявшим с националистами мятеж на «Ферроле», и ко всему, что не касалось неукоснительного исполнения долга — патриотического, служебного и супружеского, — оставалась совершенно нечувствительна. Даже чары Фалько на нее не действовали. А точнее, именно к нему она была подчеркнуто безразлична.
— И ты мне ничего не расскажешь? — допытывался он.
— Ни словечка. — Она продолжала стучать по клавишам пишущей машинки, словно не замечая его. — А теперь убирайся и не мешай мне работать.
— Послушай... Когда же мы пойдем пить чай с пирожными?
— Если не забудешь позвать моего мужа — как только захочешь.
— Злючка-колючка.
— А ты прощелыга.
— Горько мне слышать такое, Марили.
— Да что ты говоришь?
— Я безобидней плюшевого мишки.
— Другим вкручивай.
...Когда Фалько прибыл в Севилью, отель «Инглатерра», где на фасаде еще виднелись отметины прошлогодних уличных боев, был переполнен постояльцами. Мест не было ни в «Мажестике», ни в «Кристине». И, воспользовавшись этим, он остановился в «Андалусия-Палас», самом дорогом и роскошном в городе: здесь за номер брали 120 песет в сутки, а клиентуру составляли высшие офицеры франкистской армии, германского легиона «Кондор» и итальянских добровольческих частей, воевавших на стороне националистов, крупные бизнесмены — среди них было много немцев, интересующихся железной рудой и вольфрамом, — а также люди, связанные с местной олигархией.
В конце концов, его расходы оплачивает НИОС, и адмирал (особенно если будет в духе) его прикроет. «Забыли, с кем дело имеете? — скажет он, как не раз уж бывало, начальнику финансовой службы — щуплому, близорукому и неподкупному лейтенанту Домингесу, когда тот в очередной раз начнет возмущенно потрясать пачкой счетов. — Его ж, пижона, хлебом не корми, только дай повыпендриваться, пыль в глаза пустить. Но в своем деле он гений! Величина! А мне главное — эффективность! И этот прохвост эффективен, как наточенная и направленная бритва, наделенная разумом! Посему будем считать, что предоставляем ему беспроцентный безвозвратный кредит, или, говоря вашим языком, субвенцию. И прошу вас, лейтенант, смените выражение лица и не делайте вид, что оглохли! А если даже так — читайте по губам! Это мой приказ».
Фалько улыбался, вспоминая адмирала, покуда шел к лестнице из вестибюля, где небрежно кивнул портье, которого подкармливал щедрыми чаевыми, не в последнюю очередь и потому, что тот был осведомителем Фаланги. Фалько уже спускался по ступеням парадного входа, как вдруг лицом к лицу столкнулся с парой, которая только что вылезла из «линкольна-зефир» и теперь шла ему навстречу.
Почти машинально он сперва обратил внимание на женщину, оглядывая ее снизу вверх: отличного качества туфли... стройные ноги в шелковых чулках... дорогая сумочка... темное платье, прекрасно сидевшее на статном теле. Нитка бирюзы на шее. И вот наконец из-под узких полей шляпки с фазаньим перышком на него с удивлением взглянули зеленые глаза Чески Прието.
— Доброе утро, — благожелательно-нейтральным тоном произнес Фалько, прикоснувшись к собственной шляпе.
И собрался уж, не останавливаясь, идти дальше, как заметил, что кавалер — он был в военной форме — обратил внимание на глубокую растерянность своей дамы. Тогда Фалько вгляделся повнимательней и узнал Пепина Горгеля Менендеса де ла Вегу, мужа Чески. Это меняло дело.
— Какой сюрприз.
Фалько снял шляпу и уверенно принял затянутую в душистую лайку руку женщины. Потом обернулся к мужу и представился:
— Лоренсо Фалько. Мы, кажется, встречались с вами.
Он учтиво улыбался. Это была лучшая его улыбка из арсенала адюльтерного лицемерия, хотя в данном случае плод был еще так зелен, что снимать урожай предстояло не скоро. Пепин Горгель, поколебавшись минуту, кивнул и без особой приветливости протянул руку:
— Не помню.
Сказано было сухо и высокомерно, в свойственной этому господину манере. Граф де ла Мигалота, испанский гранд, вспомнил Фалько. Родом из Хереса, как и он сам: их родители владели на паях одним и тем же казино и стрелковым клубом. Человек влиятельный. Надменный мерзавец в мундире, под ручку прогуливающий по Севилье заветный трофей — супругу. До войны Фалько пересекался с ним то в клубах фламенко, то в казино, то в дорогих борделях и знал, что Горгель — распущенный, порочный и жестокий богач — совершенно не заслуживает женщины, которую сейчас ведет под руку. Бог даст, утешил себя Фалько, кто-нибудь всадит ему пулю в лоб, если война продлится еще немного. Бац — и все. Регуларес — это ударные части, пушечное мясо. Ческе исключительно пойдет траур, подумал он и по-мальчишески возбудился, представив, как будет раздевать ее, как вслед за рубашкой темного шелка стянет черные чулки с длинных стройных ног. И эта цепочка с крестиком в ложбинке меж грудей... Черт побери, чего там валандаются красные — палят много да все без толку, олухи. Мазилы.
— Я учился в колледже вместе с вашим братом Хайме, — сказал Фалько. — А с вами как-то раз встретились в Мадриде, в ресторане «Ор-Компон». И потом еще в Чикоте.
— Вполне возможно.
Горгель, укрывшись за своим лаконизмом, как за бруствером окопа, с подозрением рассматривал Фалько. Наверняка до него доходили слухи о связи Чески с этим красавчиком, у которого улыбка — хоть сейчас на рекламу зубной пасты «Марфиль». Горгель был очень высок ростом, худощав, с элегантными манерами, носил усы, кокетливо подстриженные, как у Кларка Гейбла. Загорелое лицо, нашивка с тремя капитанскими звездочками на груди, фуражка с красным околышем, мундир зеленовато-защитного цвета и высокие сапоги, начищенные до такого ослепительного блеска, что казались антрацитовыми. «Будь с ней поосторожней, — еще в Саламанке предупреждал Фалько адмирал, имея в виду Ческу. — Дамочка очень разборчивая: любовников у ней мало и все — птицы высокого полета. Это кое о чем говорит в нашей нынешней католической Испании, где так трясутся над приличиями и даже развод почитают смертным грехом. Кроме того, муж при пистолете, так что умерь свою склонность утешать томящихся в разлуке офицерских жен. Это может тебе выйти боком или еще откуда-нибудь».
— Имел честь познакомиться с вашей супругой в Саламанке, — спокойно произнес Фалько, краем глаза перехватив ее предостерегающий взгляд. — Меня представил ей ваш брат Хайме. Как он, кстати, поживает?
Лицо Горгеля немного смягчилось. Жив-здоров, ответил он. По крайней мере, если судить по его последним письмам. Его перевели из-под Мадрида в окрестности Теруэля.
— А вы? — осведомился Фалько. — В отпуске сейчас?
— Мне дали неделю по семейным делам. После Харамы.
Фалько заинтересованно вздернул бровь. В Хараме произошло едва ли не самое кровопролитное сражение этой войны. Добровольцам из коммунистических интербригад под началом испанских офицеров противостояли мавры-регуларес, вынесшие основную тяжесть боев. Потери были огромны.
— Вы были под Харамой?
Горгель с непомерной заносчивостью дернул усом:
— Был.
— И что же — там в самом деле так ужасно, как об этом пишут газеты?
— Может, еще и похуже.
— Вот как... Рад, что вы можете об этом рассказать.
— Спасибо. — Искра недоверия мелькнула в глазах Горгеля. — Я вижу, вы в штатском... Вы что, не в армии?
Фалько почувствовал на себе взгляд Чески.
— Нет, я другими делами занят... Бизнесом.
Недоверчивость сменилась неприязнью.
— Да уж вижу.
— Импорт-экспорт... — Фалько намеренно подпустил цинизма. — Продукция самого высокого спроса и всякое такое... Поверьте, не только в окопах защищают Испанию от моровой язвы марксизма.
— Понимаю.
Горгель источал презрение такой густоты, что оно казалось физически ощутимым. Он удовлетворенно повернулся к жене, как бы говоря: «Видишь, каков?» Это означало, что испытание пройдено, и Фалько решил, что теперь может смотреть на женщину с более естественным видом. Светлые глаза заскользили по ней, всматриваясь оценивающе, но осторожно, однако она уже полностью овладела собой. Выдержка Фалько дала ей для этого достаточно времени, и все внешние приличия были соблюдены. Еще он отметил как некую особенность, что Ческа, хоть между ними явно уже существовало нечто серьезное, демонстрирует технически безупречную холодность. Женщина — тем более замужняя, — которая должна скрывать серьезное чувство, ведет себя, как правило, хладнокровней, чем та, кому надо маскировать невинное увлечение. И потому Фалько наградил Ческу одобрительным взглядом и еще одной улыбкой.
— Поздравляю вас, — сказал он. — Вы можете гордиться своим мужем.
— Я и горжусь.
И с этими словами сильнее сжала руку Горгеля. Если бы не сплетни о ее любовниках, цинично подумал Фалько, меня бы тронула такая супружеская близость. Воин и его надушенный трофей. Не выходя за границы приличий, Фалько с удовольствием обвел быстрым взглядом смуглое породистое лицо. От Чески, как и в прошлый раз, пахло «Амоком», и губы были ярко накрашены. Все так же ошеломительно хороша, подумал он, испытывая от этого почти физическое страдание. Как же некстати случился тут этот Пепин. По счастливой случайности встретиться с Ческой в Севилье — и нарваться на мужа... Она совсем близко — и совершенно недоступна. Несколько месяцев назад протянулась между ними какая-то ниточка, но продолжения не последовало. Впрочем, жизнь вертится почище всякой карусели.
Отведя наконец глаза от Чески, он встретил задумчивый взгляд Пепина Горгеля. Тот сумрачно рассматривал его, будто недоумевая, зачем они втроем стоят тут на середине лестницы в отеле «Андалусия-Палас». Пора убираться, подумал Фалько.
— Рад был вас видеть, — сказал он и надел шляпу.
Улица Сьерпес бурлила. Витрины обувных, шляпных, ювелирных магазинов, лавок с литографиями и фигурками святых были так изобильны, словно жизнь в городе текла по прежнему руслу. Разница чувствовалась лишь в том, что в толпе стало больше людей в военной форме, чаще встречались женщины в трауре и мужчины с креповыми повязками на рукаве, да еще в том, что перед плетеными креслами вместо прежних чистильщиков обуви — средних лет цыганистых севильянцев с мозолистыми руками — теперь возле своих ящиков с гуталином стояли на коленях мальчишки. Причина была проста: их отцы и дядья лежали в земле или сидели по тюрьмам с тех пор, как легионеры генерала Кейпо де Льяно предали огню и мечу квартал Триана на другом берегу Гвадалквивира — последний оплот Республики, оказавший вооруженное сопротивление мятежу 18 июля. Минуло почти восемь месяцев, но и сейчас каждое утро на кладбище Сан-Фернандо и у стен арабской крепости Макарена гремят залпы расстрельных команд. Гремят и будут греметь. Как написано было на первой полосе газеты «АБС» (Фалько перелистывал ее в ожидании завтрака): ампутировать пораженную часть тела, чтобы спасти весь организм, — мера болезненная, но необходимая. Что-то в этом роде.
Фалько вошел в «Сиркуло меркантиль» и, миновав гостиную, где пахло кофе, коньяком и навощенным деревом паркета и где несколько элегантных членов клуба беседовали о ценах на пшеницу, а другие играли в домино или читали газеты, проследовал в указанный ему швейцаром маленький салон с развешанными по стенам рыцарскими доспехами и ржавыми рапирами. Из мебели здесь были только старинный стол красного дерева и несколько кожаных кресел, два из которых были заняты.
— Опаздываешь, — буркнул адмирал.
Шеф НИОС был, как всегда, в штатском; на столе перед ним лежал старый, толстой кожи портфель. Фалько, немного отогнув манжету, взглянул на часы. Он только на две минуты не поспел к сроку.
— Виноват, — сказал он.
Из-под седых усов донеслось нечленораздельное ворчанье. Адмирал вытащил из кармана пакет табаку и трубку и принялся ее набивать, но прежде показал черенком на того, кто сидел по другую сторону стола:
— Узнаешь? Полагаю, видел на фотографиях.
Фалько кивнул. Трудно было не узнать этого господина средних лет, с редкими волосами, в круглых роговых очках, одетого в элегантный двубортный костюм — темно-синий, в тонкую полоску, который Фалько, завсегдатай лондонских ателье на Сэвил-роу [3], поместил в разряд запредельно дорогих. Под узлом лимонного галстука золотая булавка скрепляла углы воротничка.
— Кажется, узнаю.
Адмирал в третий раз заурчал — теперь уже как-то по-кабаньи. Сегодня, подумал Фалько, он особенно не расположен к любезностям.
— Кажется? Креститься надо, когда кажется! Теряешь навык!
Не вставая и не протягивая руку, тот, о ком шла речь, рассматривал Фалько с холодным любопытством. От него вообще веяло чем-то ледяным, и даже самая его элегантность казалась будто подмороженной. Из-за толстых стекол глаза смотрели пронизывающе и спокойно. Так смотрят люди, уверенные в себе и в том, что могут купить все, что потребуется или захочется. Фалько видел фотографии этого человека в газетах, в светской хронике иллюстрированных журналов, а однажды, еще до революции, — рядом с королем Альфонсом XIII в репортаже, посвященном не то автомобильным гонкам, не то скачкам или бегам. Но вживую и вблизи — никогда, и потому даже немного смутился, хотя никак это не обнаружил.
— Томас Ферриоль, — сказал он.
Адмирал продолжал набивать трубку и проговорил, не поднимая головы:
— Ответ правильный. Теперь забудь это имя и садись.
Фалько, гадая, что все это значит, повиновался. Томас Ферриоль, ни больше ни меньше. Ультрароялист, наживший колоссальные деньги благодаря фальшивым банкротствам и контрабанде в огромных размерах, пират в белом воротничке, наделенный британской сдержанностью и тевтонским хладнокровием, был главным спонсором мятежников. Это он арендовал самолет «драгон-рапид» и нанял английского пилота, который 18 июля доставил с Канарских островов в Тетуан генерала Франко, взявшего командование над взбунтовавшимися в Марокко войсками. Это он за миллион фунтов стерлингов купил в Италии двенадцать самолетов «савойя», это он сделал так, что пять танкеров, зафрахтованных одной из его фирм и нагруженных горючим для государственной компании «Кампса», изменили курс в Средиземном море и направились в зону, которую контролировали мятежники. По-прежнему держась в тени, Томас Ферриоль был официальным банкиром националистской Испании.
— Вот он — человек, о котором я вам говорил в Саламанке.
Адмирал обращался к Ферриолю. Оба теперь смотрели на Фалько.
— И вы, помнится, сказали, что ему можно доверять.
— Всецело, хоть он не без причуд.
— И что вы ручаетесь за его действенность.
— В полной мере.
— И что у него обширные связи.
— Весьма обширные... Он не из тех, кто будет жалостно скрестись в дверь. Таких много развелось в последнее время. — Адмирал критически оглядывал Фалько, словно говорил обидные для него слова. — Зовет по именам всех швейцаров, барменов и крупье в лучших отелях и казино Европы и Восточного Средиземноморья. Из хорошей, как говорится, семьи, хоть и отбившийся от рук.
— А-а, я знаю этот тип.
Наступило молчание. Потом Ферриоль слегка кивнул, и адмирал положил так и не раскуренную трубку на стол, открыл портфель и достал оттуда несколько картонных папок. Сунул Фалько чистый лист бумаги.
— Сюда можешь записывать, что сочтешь нужным, но без имен, дат и адресов. Потом вернешь мне. Выносить отсюда ничего нельзя.
— Ладно.
— Я предпочел бы услышать «Так точно!». А то сеньор Ферриоль решит, что ты меня в грош не ставишь.
Фалько улыбнулся:
— Так точно, господин адмирал.
— Когда в последний раз был в Танжере?
— Два с лишним года назад. Зимой тридцать четвертого.
Адмирал сделал вид, что вспоминает. Свет в гостиной падал так, что глаза — вставной и настоящий — казались разного цвета.
— По нашим делам?
— Да. — Фалько с сомнением покосился на Ферриоля, но адмирал кивнул, разрешая говорить. — По делу Коллинза.
— А-а, помню-помню.
