Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Иностранка
- Kategorie: Krimi
- Serie: Большой роман
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2022
Варо Борха, обладатель крупнейшей в Испании коллекции книжных редкостей, нанимает Лукаса Корсо, опытного букиниста и охотника за уникальными книгами, чтобы установить подлинность приобретенного им экземпляра книги, некогда преданной огню инквизицией вместе с ее издателем и сохранившейся лишь в трех экземплярах. Заодно с этим Корсо предстоит проверить на подлинность рукопись одной из глав «Трех мушкетеров». Задача поставлена непростая. Осложняется она тем, что в ходе ее выполнения смерть преследует Лукаса по пятам, но до времени уносит с собой лишь тех, с кем он имеет дело. Что это? Случайное совпадение? Или демоны из книги о том, как из мрака вызывать Люцифера, действительно выходят из адских врат? По мотивам романа был снят знаменитый фильм Романа Полански «Девятые врата» (1999), главную роль в котором исполнил Джонни Депп.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 549
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Arturo Pérez-ReverteEL CLUB DUMASCopyright © 1993 by Arturo Pérez-ReverteAll rights reserved
Иллюстрации в тексте © Христо Хаджитанев, 2022Перевод с испанского Натальи БогомоловойОформление обложки Егора СаламашенкоИздание подготовлено при участии издательства «Азбука».
Перес-Реверте А.Клуб Дюма, или Тень Ришелье : роман / Артуро Перес-Реверте ; пер. с исп. Н. Богомоловой. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2022. — ил. — (Большой роман).
ISBN 978-5-389-21576-4
16+
Варо Борха, обладатель крупнейшей в Испании коллекции книжных редкостей, нанимает Лукаса Корсо, опытного букиниста и охотника за уникальными книгами, чтобы установить подлинность приобретенного им экземпляра книги, некогда преданной огню инквизицией вместе с ее издателем и сохранившейся лишь в трех экземплярах. Заодно с этим Корсо предстоит проверить на подлинность рукопись одной из глав «Трех мушкетеров». Задача поставлена непростая. Осложняется она тем, что в ходе ее выполнения смерть преследует Лукаса по пятам, но до времени уносит с собой лишь тех, с кем он имеет дело. Что это? Случайное совпадение? Или демоны из книги о том, как из мрака вызывать Люцифера, действительно выходят из адских врат?
По мотивам романа был снят знаменитый фильм Романа Полански «Девятые врата» (1999), главную роль в котором исполнил Джонни Депп.
© Н. А. Богомолова, перевод, 2001© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа„Азбука-Аттикус“», 2022Издательство ИНОСТРАНКА®
Кáле, которая вдохновила меня на этот бой
Сверкнула вспышка, и на стену упала тень повешенного. Он висел в самом центре гостиной, на крюке от люстры, и по мере того как фотограф, кружа по комнате, делал снимки, тень перескакивала с картин на фарфор в застекленных витринах, с книжных полок на полураздвинутые портьеры. За огромными окнами лил дождь.
Молодой судебный следователь с еще не просохшими взъерошенными волосами, не сняв мокрого плаща, диктовал секретарю протокол осмотра. Тот печатал, сидя на диване и пристроив портативную машинку на стул. Стук клавиш крепкими стежками прошивал и монотонный голос следователя, и тихие комментарии полицейских, сновавших по гостиной.
— ...Пижама, сверху — халат. Пояс от халата явился орудием удушения. Руки трупа связаны спереди галстуком. На левой ноге тапка, правая — босая...
Следователь дотронулся до обутой ноги покойника, и тело, чуть колыхнувшись, начало медленно поворачиваться на туго натянутом шелковом шнуре слева направо, потом в обратную сторону, уже быстрее, пока не застыло в прежнем положении, — так магнитная стрелка, немного пометавшись, опять и опять упрямо указывает на север. Следователь отошел от покойника и при этом постарался не задеть полицейского в форме, который искал на полу отпечатки пальцев. Прямо под повешенным валялись осколки разбитой вазы и лежала книга, открытая на странице с жирными красными пометками. Это был старый том «Виконта де Бражелона» — дешевое издание в матерчатом переплете. Заглянув через плечо агента, следователь сумел прочесть отчеркнутые строки:
— О, я предан! Известно все, решительно все!
— Все в конце концов делается известным, — заметил Портос, который, в сущности, ничего не знал.
Следователь велел секретарю занести эту деталь в протокол, а книгу включить в опись вещественных доказательств, затем направился к высокому мужчине, который курил у открытого окна.
— Ну и что вы обо всем этом думаете? — спросил он, пристраиваясь рядом.
Высокий был одет в кожаную куртку с полицейским значком на кармане. Он докурил сигарету, потом через плечо, не оглядываясь, швырнул окурок в окно и только тогда ответил:
— Когда бутылка содержит нечто белое, легко предположить, что там молоко. — Фраза прозвучала несколько загадочно, но по ответной улыбке следователя можно было судить, что для него тут никакой загадки нет. В отличие от полицейского он стоял к окну лицом и смотрел на улицу, где продолжал лупить дождь. Кто-то открыл дверь в противоположном конце комнаты, и в лицо следователю вместе с порывом ветра полетели крупные капли.
— Эй, дверь закрывайте! — крикнул он, не глянув назад. Потом обратился к полицейскому: — Ведь бывает, что преступники маскируют убийства под самоубийства.
— И наоборот, — спокойно заметил высокий.
— Ну а руки? Зачем понадобилось связывать их галстуком?
— Самоубийцы порой боятся, что в последний миг им не хватит решимости довести дело до конца... Убийца связал бы ему руки за спиной.
— Но ведь это бессмысленно, — возразил следователь. — Взгляните, какой тонкий и прочный пояс. После того как несчастный потерял опору, у него не было шансов на спасение — руки ему не помогли бы.
— Кто знает? Подождем вскрытия.
Следователь еще раз посмотрел на труп. Агент, искавший отпечатки пальцев, поднялся с пола с книгой в руках.
— Любопытная страница.
Высокий пожал плечами.
— Я мало читаю, — сказал он. — Портос — это ведь один из этих... Как их? Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян. — Он считал, загибая пальцы левой руки большим пальцем правой. Потом задумался и добавил: — Забавно... Я никогда не мог понять, почему книга называется «Три мушкетера», хотя на самом деле их было четверо.
Глава 1
«Анжуйское вино»
Читатель должен приготовиться к тому, что он станет свидетелем самых жестоких сцен.
Э. Сю. Парижские тайны
Меня зовут Борис Балкан. Когда-то я перевел «Пармскую обитель». Кроме того, я пишу статьи и рецензии, которые знает пол-Европы, читаю лекции о современной литературе на летних университетских курсах и являюсь автором нескольких книг о популярных романах XIX века. Боюсь, правда, что ничего особо выдающегося я пока сделать не успел. Ведь нынче настали совсем иные времена: самоубийства маскируют под убийства, романы пишет врач Роджер Экройд, и всякий норовит опубликовать сотню-другую страниц с описанием захватывающих впечатлений, которые он испытал, разглядывая себя в зеркало.
Но не станем отвлекаться.
Я познакомился с Лукасом Корсо, когда он явился ко мне с «Анжуйским вином» под мышкой. Корсо был своего рода наемным солдатом у генералов-библиофилов, то есть промышлял охотой за книгами по заказам клиентов. Что требуется от человека, который занимается таким ремеслом? Он не должен быть слишком разборчивым в средствах, зато ему нужны хорошо подвешенный язык, быстрая реакция, терпение и, разумеется, большое везение — это в первую очередь. А также отличная память, чтобы вовремя сообразить, где, в каком пыльном закутке, в какой лавке старьевщика лежит томик, за который некто готов заплатить бешеные деньги. Корсо обслуживал узкий круг избранных клиентов: пару десятков букинистов из Милана, Парижа, Лондона, Барселоны и Лозанны — тех, что берут в работу всего полсотни книг, не более. Их можно назвать аристократами букинистического мира, ибо они торгуют инкунабулами, антикварными экземплярами и понимают: если книга переплетена в пергамен, а не в телячью кожу и поля у нее на три сантиметра шире обычного, это может поднять цену на тысячи долларов. Они — шакалы в царстве Гутенберга; пираньи, кружащие вокруг ярмарок антиквариата; пиявки, присосавшиеся к аукционам. Они способны продать собственную мать — лишь бы заполучить экземпляр первого издания; правда, клиентов они принимают в гостиных с видом на Домский собор или Боденское озеро и сидят при этом на кожаных диванах. И еще: они никогда не пачкают рук и не пятнают совести. На то существуют такие типы, как Корсо, которые ничем не брезгуют. Тем они и полезны.
Корсо сдернул с плеча холщовую сумку и бросил на пол, к ногам, обутым в нечищеные английские ботинки; потом уставился на портрет Рафаэля Сабатини1 — он стоит в рамке у меня на столе рядом с авторучкой, которой я правлю статьи и типографские гранки. Это мне сразу понравилось, потому что обычно посетители не балуют портрет вниманием: они принимают Сабатини за моего престарелого родственника. Краешком глаза я наблюдал за реакцией Корсо и заметил, как он ухмыльнулся, усаживаясь в кресло; гримаса получилась какой-то ребячливой; он стал похож на кролика из мультфильма, когда тот впервые показывается в конце улицы и сразу завоевывает безоговорочную любовь зрителей.
Со временем я узнал, что Корсо умеет улыбаться и совсем иначе — как жестокий, изголодавшийся волк. Вернее сказать, умеет выбирать маску, соответствующую обстоятельствам. Но, повторяю, это я узнал много позже. А в тот миг он произвел на меня впечатление человека искреннего, и я рискнул подвергнуть его маленькому испытанию.
— «Он родился на свет с обостренным чувством смешного, — процитировал я, кивнув на портрет, — и врожденным ощущением того, что мир безумен...»2
Я увидел, как он неспешно и уверенно качнул головой, и во мне проснулась симпатия к нему, чувство, что нас роднит принадлежность к общему делу. Чувство это, несмотря на все, что случилось в дальнейшем, я сохранил и до сих пор. Корсо достал откуда-то сигарету без фильтра, такую же мятую, как его старый плащ и вельветовые брюки. Он вертел сигарету в пальцах и рассматривал меня сквозь очки в железной оправе, которые косо сидели у него на носу, — глядел из-под упавшей на лоб пряди уже чуть седоватых волос. Другую руку он по-прежнему держал в кармане, словно сжимал там рукоятку пистолета. Замечу, кстати, что карманы его напоминали бездонные ямы — чего там только не было! Книги, каталоги и документы, а еще — о чем я тоже узнал позднее — там непременно лежала фляжка с джином «Болс».
— «...И в этом заключалось все его достояние», — с ходу закончил он цитату, потом удобнее устроился в кресле и снова улыбнулся. — Хотя, если не кривить душой, мне больше нравится «Капитан Блад».
Я поднял вверх ручку, готовясь прочесть ему суровую отповедь.
— И тут вы не правы. «Скарамуш» для Сабатини — то же, что «Три мушкетера» для Дюма. — Я отвесил учтивый поклон в сторону портрета. — «Он родился на свет с обостренным чувством смешного...» За всю историю романов-фельетонов не было начальной фразы, равной этой.
— Что ж, спорить не стану, — согласился Корсо после паузы и тотчас выложил на стол папку с какой-то рукописью. Каждая ее страница помещалась в отдельном пластиковом конверте. — Знаете, а вы очень кстати упомянули Дюма.
Он пододвинул папку ко мне, но прежде повернул так, чтобы я мог ознакомиться с ее содержимым. Все листы были исписаны по-французски и только с одной стороны; бумага была двух видов: белая, уже пожелтевшая от времени, и бледно-голубая в мелкую клеточку — тоже очень старая. Каждому виду бумаги соответствовал свой тип почерка. На голубой писали черными чернилами. И вот что интересно: теми же чернилами и тем же почерком была сделана правка на белой бумаге — поверх текста, написанного мелкими, вытянутыми вверх буквами. Всего в папке лежало пятнадцать страниц, из них одиннадцать — голубые.
— Занятно. — Я поднял глаза на Корсо. Тот терпеливо переводил взгляд с меня на папку и с папки на меня. — Откуда это у вас?
Он потер переносицу, явно прикидывая, до какой степени та информация, ради которой он ко мне явился, обязывает его быть откровенным. Потом скорчил новую гримасу — уже третий вариант — и стал похож на невинного и простодушного кролика. Да, Корсо, несомненно, был профессионалом.
— Да так... От клиента моего клиента.
— Понятно.
Он выжидательно помолчал. Ведь приметы хитрости — не только предусмотрительность и расчетливость, но и осторожность. Мы оба отлично это знали.
— Разумеется, — добавил он, — я готов, если вам будет угодно, назвать имена.
Я заверил его, что нужды в том нет, и он сразу успокоился, поправил очки и спросил мое мнение о манускрипте. Я не спешил с ответом и принялся перелистывать страницы в обратном порядке — пока не дошел до первой. Название было выведено заглавными буквами, жирное: «Анжуйское вино».
Я прочел вслух первые строки:
Après de nouvelles presque désespérées du roi, le bruit de sa convalescence commençait à se répandre dans le camp...3
Я невольно улыбнулся. Корсо жестом показал, что хочет услышать мое суждение.
— Нет никаких сомнений, — сказал я. — Это рукопись Александра Дюма-отца. «Анжуйское вино», насколько могу припомнить, сорок какая-то глава «Трех мушкетеров».
— Сорок вторая, — подтвердил Корсо. — Сорок вторая глава.
— И это — оригинал? Подлинная рукопись Дюма?
— Ради этого я к вам и пришел — чтобы вы дали свое заключение.
Я пожал плечами, желая показать, что не готов взять на себя такую ответственность.
— А почему именно ко мне?
Это был глупый вопрос — из тех, что помогают тянуть время. Корсо, видно, подумал, будто я решил пококетничать. На лице его отразилось нетерпение.
— Вы ведь специалист, — буркнул он раздраженно. — Вы не только самый влиятельный в нашей стране литературный критик, вы всё знаете о романе-фельетоне XIX века.
— Вы забыли о Стендале.
— Не забыл. Я читал ваш перевод «Пармской обители».
— Надо же! Вы мне льстите.
— Боюсь, что нет. Мне больше нравится перевод Консуэло Бергес.
Мы обменялись улыбками. Он мне решительно нравился, и я уже начинал привыкать к его манерам.
— А книги мои вам знакомы?
— Только некоторые. «Люпен», «Раффлз», «Рокамболь», «Холмс»... Или, скажем, работы о Валье-Инклане, Барохе и Гальдосе4. Кроме того, «Дюма, или След гиганта». Потом — ваше исследование, посвященное «Графу Монте-Кристо»...
— И вы все это прочитали?
— Нет. Я, конечно, работаю с книгами, но не обязан их читать.
Он лгал. Или, по крайней мере, сгущал краски. Он принадлежал к породе людей основательных и добросовестных: прежде чем нанести визит, разузнал обо мне все, что мог, полистал все мои работы, которые сумел добыть. Он был из числа тех запойных читателей, что с самого нежного детства алчно проглатывают любой печатный текст. Правда, я до сих пор считаю маловероятным, что хоть в какой-то период детство Корсо заслуживало названия «нежное».
— Понимаю, — сказал я, только чтобы не молчать.
Он наморщил лоб, соображая, не забыл ли чего, потом снял очки, подышал на стекла и протер их мятым платком, извлеченным из бездонных карманов плаща. Упомяну, кстати, что его не по размеру большой плащ, кроличьи зубы и миролюбивое выражение лица создавали обманчивое впечатление слабости и безволия. На самом деле Корсо был крепок и упрям, как кирпич. Черты лица у него были тонкими и резкими, словно оно состояло из острых углов, а глаза смотрели очень внимательно, хотя начинали лучиться простодушием, как только Корсо угадывал, что собеседника можно подсечь именно на простодушии. Порой он выглядел даже неуклюжим и вялым — особенно когда позволял себе расслабиться. Есть такие беспомощные и бесприютные на вид существа: знакомые угощают их куревом, официанты наливают лишнюю рюмку, женщины горят желанием немедленно взять их под опеку. До окружающих слишком поздно доходит, что их одурачили. А лицемер уже во весь опор скачет прочь, добавив на рукоять своего кинжала новые победные зарубки.
— Вернемся к Дюма, — предложил Корсо, показывая на рукопись. — Человек, написавший про него пятьсот страниц, должен с ходу почувствовать знакомую ауру — такую способен источать только подлинник. Довольно прикоснуться к страницам... Не так ли?
Я положил руку на покрытые пластиком листы — жестом священника, касающегося церковных реликвий.
— Боюсь разочаровать вас, но я абсолютно ничего не чувствую.
Мы дружно расхохотались. Корсо смеялся особенно — сквозь зубы, как человек, не вполне уверенный в том, что они с собеседником смеются над одним и тем же. Иначе говоря, то был злой и холодный смех, даже чуть нагловатый: он надолго зависает в воздухе и рассеивается нередко лишь после того, как смеявшийся покинул комнату.
— Давайте по порядку, — сказал я. — Рукопись принадлежит вам?
— Повторяю, нет. Один мой клиент только что приобрел ее, и его мучает вопрос: как могло случиться, что до сей поры никто не слыхал о существовании полного рукописного оригинала этой главы «Трех мушкетеров»? Он желает получить формальное подтверждение подлинности... И поручил это дело мне.
— Знаете, меня удивляет, что вы занялись такой мелочью. — Тут я должен добавить: я тоже кое-что знал о Корсо. — Откровенно говоря, Дюма в нынешние времена...
Я не договорил и горько улыбнулся, приглашая его разделить мои чувства, но Корсо мне подыгрывать не стал и продолжал гнуть свое.
— Этот клиент — мой друг, — пояснил он спокойно. — Я хочу оказать ему личную услугу.
— Понимаю, но не уверен, что смогу быть вам полезен. Я видел рукописи Дюма, и эта вполне похожа на подлинную, но дать официальное экспертное заключение — дело иное. Тут нужен хороший графолог... Готов порекомендовать одного такого, он живет в Париже: Ашиль Репленже, владелец книжной лавки, где продают автографы и исторические документы. Лавка расположена неподалеку от Сен-Жермен-де-Пре. Он отлично знает французскую историю XIX века, к тому же очаровательный человек и мой добрый приятель. — Я указал на стену, где в рамке висел некий документ: — Вот это письмо Бальзака я купил у него несколько лет назад. Естественно, за огромные деньги.
Я взял в руки записную книжку, чтобы найти нужный адрес, и протянул Корсо визитную карточку. Он спрятал ее в видавший виды, плотно набитый бумажник, потом вытащил из кармана плаща блокнот и карандаш с ластиком на конце. Ластик был обкусан совсем как у школьника.
— Я могу задать вам несколько вопросов?
— Разумеется.
— Вы знали о существовании полной рукописи хоть одной из глав «Трех мушкетеров»?
Прежде чем ответить, я покачал головой, потом снял колпачок с ручки «Монблан» и опять надел его.
— Нет. Роман печатался частями в «Сьекль» с марта по июнь 1844 года... Как только наборщик заканчивал работу, рукописный вариант отправляли в мусорную корзину. И все же кое-какие фрагменты уцелели. Сведения о них вы можете найти в Приложении к изданию Гарнье5 1968 года.
— Четыре месяца — срок небольшой. — Корсо задумчиво грыз кончик карандаша. — Дюма писал быстро.
— В ту пору все писали быстро. Стендаль управился с «Пармской обителью» за семь недель. К тому же у Дюма были помощники — «негры», на профессиональном жаргоне. Того, кто работал с ним над «Тремя мушкетерами», звали Огюст Маке... Сотрудничество продолжалось и позже: «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон»... А также «Граф Монте-Кристо» и еще несколько романов... Их-то вы, конечно, читали.
— Конечно. Кто их не читал!
— Следует уточнить: ваше «Кто их не читал!» относится ко временам минувшим. — Я почтительно полистал рукопись. — Та эпоха, когда подпись Дюма множила тиражи и обогащала издателей, канула в Лету. Почти все его романы печатались именно так — частями, и внизу последней страницы значилось: «Продолжение в следующем номере». А публика умирала от нетерпения, ожидая новую главу... Но зачем я это рассказываю? Вы же сами все знаете.
— Не важно. Продолжайте.
— Что еще добавить? Причина успеха традиционного романа с продолжением, иначе говоря — романа-фельетона, проста: герой или героиня обладают такими достоинствами и чертами характера, которые заставляют читателя отождествлять себя с литературным персонажем... Сегодня по тому же принципу строятся телесериалы. Но вообразите, какой эффект в былые времена, когда не знали ни радио, ни телевидения, производили подобные сочинения на обывателей, жадных до неожиданностей и развлечений и весьма нетребовательных в том, что касается художественного качества или хорошего вкуса... Гениальный Дюма все это понял и с хитроумием алхимика сотворил некий лабораторный продукт: капля того, крупица другого — плюс его талант. В итоге получился наркотик, создававший своего рода зависимость. — Я не без гордости ткнул себя пальцем в грудь. — И продолжающий ее создавать...
Корсо что-то записывал. Позднее один его знакомый скажет о нем при случае: такой же обидчивый, непредсказуемый и смертоносный, как черная мамба. У него была особая манера вести беседу — он глядел на тебя сквозь перекошенные очки и медленно кивал в знак согласия, хотя в кивках этих присутствовала и разумная доля здорового сомнения. В такие моменты он напоминал потаскуху, которая снисходительно украшает свой монолог сонетом во славу Купидона. Он словно давал тебе возможность — пока не поздно — внести коррективы в твои выводы.
Некоторое время спустя он прекратил писать и поднял голову.
— Но ведь вы занимались не только популярными романами. Известны и другие ваши работы... — он помедлил, подыскивая нужное слово, — на более серьезные темы. Ведь и сам Дюма называл свои произведения легкой литературой... Хотя, согласитесь, в таком определении сквозит явное пренебрежение к публике.
Подобный маневр отлично характеризовал моего гостя. Это был один из его коронных приемов — как валет в руках Рокамболя. Он вел игру исподтишка, внешне сохранял нейтралитет, а на самом деле постоянно устраивал изматывающие противника партизанские вылазки. Раздраженный человек может легко проговориться, начинает оправдываться, сыпать аргументами в свою пользу, а это — дополнительная информация. Наверное, именно поэтому — я ведь не вчера родился на свет и тактику Корсо прекрасно понимал — мне стало досадно.
— Вы повторяете избитые вещи, — бросил я, не скрывая раздражения. — Да, в этом жанре было написано много однодневок, но Дюма тут ни при чем... Для литературы время — как для кораблей шторм, и Господь спасает только тех, кого любит; попробуйте назвать других книжных героев, которые, подобно д’Артаньяну и его товарищам, целыми и невредимыми прошли сквозь годы. Разве что Шерлок Холмс Конан Дойла... Да, цикл о мушкетерах, вне всякого сомнения, — «роман плаща и шпаги», легкое чтиво; так что вы, естественно, обнаружите там все пороки жанра. Но есть и одно отличие: это великие авантюрные романы, книги особого уровня, и потому обычные жанровые критерии к ним применять нельзя. Это рассказ о дружбе, о головокружительных приключениях, и он сохраняет свежесть, несмотря на то что вкусы с тех пор переменились, несмотря на то что нынче к действию как таковому стали относиться с глупейшим пренебрежением. Кажется, после Джойса мы должны смириться с Молли Блум и забыть о Навсикае — на берегу, после бури...6 Вам не доводилось читать мои заметки «Пятница, или Морской компас»?.. Короче, если вести речь об Улиссе, то я выбираю того, которого придумал Гомер.
Тут я чуть повысил голос, зорко следя за реакцией Корсо. Он едва заметно улыбался, но хранил молчание, не желая выдавать свои мысли. Но я-то помнил, какое выражение мелькнуло в его глазах, когда я процитировал «Скарамуша»: путь мною был выбран верный.
— Я понимаю, о чем вы, — наконец выдавил он. — Ваша точка зрения, сеньор Балкан, хорошо известна, хотя и не бесспорна.
— Моя точка зрения известна, потому что я сам о том позаботился. А что касается пренебрежения к публике, как вы изволили выразиться, то вам, возможно, неведомо, что автор «Трех мушкетеров» во время революций 1830 и 1848 годов участвовал в уличных боях, а еще переправлял Гарибальди купленное на собственные деньги оружие... Не забывайте, отец Дюма был известным генералом Республики... И писатель не раз доказывал свою любовь к народу и свободе.
— Хотя с историческими фактами он обращался куда как вольно.
— А это разве так уж важно? Знаете, что он отвечал тем, кто говорил, будто он насилует Историю?.. «Я ее насилую, истинная правда. Но я делаю ей очаровательных детишек».
Я положил ручку на стол, поднялся и подошел к одному из книжных шкафов во всю стену моего кабинета. Открыл дверцу и вытащил том в переплете из темной кожи.
— Как и все великие рассказчики, Дюма был вралем. Графиня Даш7, хорошо его знавшая, пишет в воспоминаниях, что стоило ему услышать какую-нибудь явно выдуманную историю, как он начинал выдавать небылицу за истинный факт... Возьмем кардинала Ришелье — он был величайшим человеком своего времени, но его облик, пройдя через ловкие руки Дюма, исказился до неузнаваемости, и нам предстала порочная личность с довольно гнусной и подлой физиономией... — Держа книгу в руках, я повернулся к Корсо. — Известно ли вам вот это? Книгу написал Гасьен де Куртиль де Сандра, мушкетер, живший в конце XVII века. Это мемуары д’Артаньяна, настоящего д’Артаньяна: Шарля де Батц-Кастельморе, графа д’Артаньяна. Он был гасконцем, родился в 1615 году, действительно был мушкетером, хотя жил не в эпоху Ришелье, а при Мазарини. Умер он в 1673-м во время осады Маастрихта — как раз в тот момент, когда должен был, как и его романный однофамилец, вот-вот получить маршальский жезл... Так что, согласитесь, насилуя Историю, Александр Дюма давал жизнь действительно очаровательным детишкам... Никому не известного гасконца из плоти и крови, чье имя История позабыла, гениальный писатель сумел превратить в героя великой легенды.
Корсо неподвижно сидел в кресле и слушал. Я протянул ему книгу, и он осторожно, однако с большим интересом полистал ее — медленно, едва касаясь самого края страниц подушечками пальцев. Время от времени взгляд его задерживался на каком-нибудь имени или быстро пробегал целую главу. За стеклами очков глаза работали быстро и уверенно. Затем он вдруг отвлекся от книги, чтобы записать в блокнот: «Memoires de М. d’Artagnan, G. de Courtilz, 1704, P. Rouge, 4 тома 12°, 4-е изд.». Потом закрыл книгу и уставился на меня.
— Вы верно сказали: он был вралем.
— Да, — подтвердил я, возвращаясь на место и усаживаясь. — Но вралем гениальным. Где другие ограничились бы плагиатом, он выстроил целый мир, и мир этот стоит до сей поры... «Человек не крадет, он завоевывает, — любил повторять Дюма. — Каждую завоеванную провинцию он присоединяет к своей империи: навязывает ей свои законы, населяет темами и персонажами, распространяет там свое влияние...» В данном случае история Франции стала для него золотой жилой. Он проделал неслыханный трюк: почтительно сохранил раму и подменил саму картину — то есть без малейших колебаний разграбил открытую им сокровищницу... Главных действующих лиц Дюма превращает во второстепенных, скромных статистов — в героев первого плана, много страниц отдает описанию событий, которым в исторических хрониках посвящена пара строк... Никакого договора о дружбе д’Артаньян и его товарищи никогда не заключали — хотя бы потому, что друг друга не знали... Не было никакого графа де Ла Фер. Вернее, их было много, но ни один не носил имени Атос. Правда, Атос существовал, и звали его Арман де Силлек д’Атос, а умер он от раны, полученной на дуэли, еще до того, как д’Артаньян вступил в ряды королевских мушкетеров... Арамис — это Анри де Арамитц, дворянин, светский аббат в сенешальстве Олорон, зачисленный в 1640 году в мушкетерскую роту, которой командовал его дядя. В конце жизни он удалился в свои владения вместе с женой и четырьмя детьми. Что касается Портоса...
— Вы хотите сказать, что был и некий Портос?
— Был. Звали его Исаак де Порто, и он не мог не знать Арамиса, или Арамитца, потому что стал мушкетером всего на три года позже, чем тот, — в 1643-м. Известно только, что умер он до срока, и, наверное, причиной тому стали болезнь, война или дуэль, как у Атоса.
Корсо слушал, постукивая пальцами по «Мемуарам д’Артаньяна», потом тряхнул головой и улыбнулся:
— Ну а теперь вы скажете, что существовала и некая миледи...
— Именно. Но звали ее вовсе не Анна де Бейль, и она не была леди Винтер. И на плече у нее не было никакой лилии, хотя агентом Ришелье она и в самом деле являлась. Да, некая графиня де Карлейль и вправду украла на балу алмазные подвески у герцога Бекингэма. И не смотрите на меня так! Об этом рассказал в своих «Мемуарах» Ларошфуко8. А Ларошфуко слыл человеком очень серьезным и заслуживающим доверия.
Корсо глядел на меня во все глаза. Он был не из тех, кого можно легко чем-то поразить, особенно когда речь шла о книгах, но услышанное явно ошеломило его. Позднее, узнав Корсо лучше, я задумался: а было ли его тогдашнее изумление искренним, или он пустил в ход очередной профессиональный трюк, разыграл передо мной хитроумную комедию? Теперь, после того как все закончилось, у меня неосталось и тени сомнения: я был для Корсо источником информации, и он меня обрабатывал.
— Все это очень интересно, — сказал он.
— Если вы отправитесь в Париж, Репленже расскажет вам гораздо больше моего. — Я глянул на рукопись, все еще лежащую на столе. — Хотя я не уверен, что расходы на поездку оправдают себя... Сколько может стоить эта глава при нынешних ценах?
Он снова принялся грызть ластик на конце карандаша, изображая скептицизм.
— Немного. На самом деле я туда поеду по другому делу.
Я грустно и понимающе улыбнулся. Ведь все, чем владею я сам, вся моя скудная собственность — «Дон Кихот» Ибарры9 и «фольксваген». Надо ли пояснять, что автомобиль обошелся мне дороже книги.
— Догадываюсь, о чем речь, — сказал я.
Корсо скорчил гримасу — что-то вроде кислого смирения, — и при этом стали видны его кроличьи зубы.
— Да, и так будет продолжаться до тех пор, пока Ван Гог и Пикассо не встанут у японцев поперек горла, — заметил он. — Тогда они начнут вкладывать деньги исключительно в редкие книги.
Я вспыхнул от негодования и откинулся на спинку стула:
— Спаси нас от такого Господь.
— Это ваша точка зрения, сеньор Балкан. — Он лукаво смотрел на меня сквозь перекошенные очки. — А вот я надеюсь на этом хорошо подзаработать.
Он сунул блокнот в карман плаща и поднялся, повесив холщовую сумку на плечо. И я еще раз подивился его показной беззащитности, его вечно сползающим на нос очкам. Потом я узнал, что он жил один, в окружении своих и чужих книг, и был не только наемным охотником за библиографическими редкостями. Еще он любил игры по моделированию Наполеоновских войн — мог, например, по памяти восстановить точный ход какой-нибудь битвы, случившейся накануне Ватерлоо. Была на его счету и какая-то любовная история, довольно странная, но подробности я узнал лишь много позже. И тут я хотел бы кое-что пояснить. По тому, как я описал Корсо, может сложиться впечатление, будто он безнадежно лишен каких-либо привлекательных черт. Но я, рассказывая всю эту историю, стремлюсь быть прежде всего честным и объективным, поэтому должен признать: даже в самой нелепости его внешнего облика, именно в той неуклюжести, которая — уж не знаю, как он этого добивался, — могла быть разом злобной и беззащитной, наивной и агрессивной, крылось то, что женщины называют «обаянием», а мужчины — «симпатией». Да, он мог произвести благоприятное впечатление, но оно улетучивалось, стоило вам сунуть руку в карман и обнаружить, что кошелька-то и след простыл.
Корсо убрал рукопись в сумку, и я проводил его до дверей. В вестибюле он остановился, чтобы пожать мне руку. Здесь висели портреты Стендаля, Конрада и Валье-Инклана, а рядом — отвратительная литография, которую несколько месяцев назад жильцы нашего дома общим решением — при одном голосе «против» (моем, разумеется) — постановили для украшения повесить на стену.
И тут я рискнул задать ему вопрос:
— Честно признаюсь, меня мучает любопытство — а где все-таки отыскалась эта глава?
Он замер в нерешительности: вне всякого сомнения, прежде чем ответить, быстро взвешивал все «за» и «против». Но ведь я оказал ему самый любезный прием, и теперь он попал в разряд моих должников. К тому же я мог снова ему понадобиться, так что выбора у него не было.
— Вы знали некоего Тайллефера? Это у него мой клиент купил рукопись.
Я не сдержал возгласа изумления:
— Энрике Тайллефер?.. Издатель?
Взгляд Корсо рассеянно блуждал по вестибюлю. Наконец он мотнул головой — сверху вниз:
— Он самый.
Мы оба замолчали. Корсо пожал плечами, и мне было понятно почему. Объяснение легко было отыскать в любой газете, в разделе криминальной хроники: ровно неделю назад Энрике Тайллефера нашли повесившимся в гостиной собственного дома на поясе от шелкового халата, а прямо под его ногами лежала открытая книга и валялись осколки фарфоровой вазы.
Много позже, когда история эта закончилась, Корсо согласился рассказать мне, как все развивалось дальше. Так что я теперь могу относительно точно восстановить даже те события, свидетелем которых не был, — цепочку обстоятельств, что привела к роковой развязке и раскрытию тайны Клуба Дюма. Благодаря позднейшим откровениям охотника за книгами я могу сыграть в этой истории роль доктора Ватсона и сообщить вам, что следующий акт драмы начался через час после нашей с Корсо встречи — в баре Макаровой.
Флавио Ла Понте стряхнул капли дождя с одежды, устроился у стойки рядом с Корсо и тотчас заказал рюмку каньи. Потом сердито, но не без тайного удовольствия глянул на улицу, словно ему только что пришлось пересечь открытую местность под прицельным огнем снайперов. Дождь лил с библейской неукротимостью.
— Так вот, коммерческие фирмы «Арменгол и сыновья», «Старые книги» и «Библиографические редкости» намерены подать на тебя в суд, — сказал он и погладил рыжую кудрявую бороду, потом вытер пивную пену вокруг рта. — Только что звонил их адвокат.
— В чем меня обвиняют? — спросил Корсо.
— В том, что ты обманул некую старушку и разграбил ее библиотеку. Они клянутся, что по поводу тех книг у них была с ней железная договоренность.
— Спать надо меньше...
— Я им сказал то же самое, но они рвут и мечут. Еще бы... Явились за своей долей, а «Персилес» и «Королевское право Кастильи»10 уже уплыли. К тому же ты научил ее, какие цены запросить за оставшиеся книги, — и цены сильно завысил. Теперь владелица отказывается им хоть что-нибудь продать. Заламывает вдвое против того, что они предлагают... — Он глотнул пива и весело подмигнул Корсо. — Заклепать библиотеку — вот как называется эта красивая комбинация.
— Это ты мне будешь объяснять, как она называется? — Корсо зло ухмыльнулся, показав клыки. — А уж «Арменголу и сыновьям» это известно не хуже моего.
— Эх, жестокий ты человек, — бесстрастно припечатал Ла Понте. — Но больше всего им жаль «Королевского права». Они говорят, что ты нанес им удар ниже пояса.
— А я, разумеется, просто обязан был оставить книгу для них... И привязать к ней бантик! Как же! С латинской глоссой Диаса де Монтальво!..11 На книге нет типографской марки, но напечатана она точно в Севилье, у Алонсо дель Пуэрто, предположительно в 1482 году... — Он подправил очки указательным пальцем и глянул на приятеля. — Смекаешь?
— Я-то смекаю. А они почему-то очень нервничают.
— Пусть пьют липовый чай — помогает.
В такие вот предобеденные часы бар всегда бывал полон и посетители стояли у стойки плечом к плечу, стараясь не угодить локтем в лужицы пены. Шум голосов и клубы сигаретного дыма дополняли картину.
— И думается мне, — добавил Ла Понте, — что «Персилес»-то этот самый — первое издание. Переплетная мастерская Трауца-Бозонне, там их марка.
Корсо покачал головой:
— Нет, Харди. Сафьян.
— Показал бы? Но учти, я им поклялся, что ни сном ни духом о твоих делах не ведаю. Ты ведь знаешь: у меня аллергия на любые судебные разбирательства.
— А на свои тридцать процентов?
Ла Понте, словно защищая собственное достоинство, поднял руку:
— Стоп! Не путай божий дар с яичницей, Корсо. Одно дело — наша прекрасная дружба, другое — хлеб насущный для моих детишек.
— Нет у тебя никаких детишек!
Ла Понте скорчил смешную рожу:
— Подожди! Я еще молодой.
Он был невысок, красив, опрятно одет и знал себе цену. Пригладив ладонью редкие волосы на макушке, он глянул в зеркало над стойкой, чтобы проверить результат. Потом побродил вокруг наметанным глазом: нет ли случайно поблизости представительниц женского пола. Бдительности он не терял нигде и никогда. А еще он имел привычку строить беседу на коротких фразах. Его отец, очень знающий букинист, обучал его писать, диктуя тексты Асорина12. Теперь уже мало кто помнил, кто такой Асорин, а вот Ла Понте до сих пор старался кроить предложения на его манер — чтобы они получались емкими и логичными, накрепко сцепленными меж собой. И это помогало ему обрести диалектическую устойчивость, когда приходилось уговаривать клиентов, заманив их в комнату за книжной лавкой на улице Майор, где он хранил эротическую классику.
— Кроме того, — продолжил он, возвращаясь к изначальной теме разговора, — у меня с «Арменголом и сыновьями» есть незавершенные дела. И весьма щекотливого свойства. К тому же сулящие верный доход в самые короткие сроки.
— Но со мной-то у тебя тоже есть дела, — вставил Корсо, глядя на него поверх пивной кружки. — И ты — единственный бедный букинист, с которым я работаю. Так что те самые книги продать предстоит именно тебе.
— Ладно. — Ла Понте легко пошел на попятную. — Ты же знаешь, я человек практичный. Прагматик. Приспособленец — низкий и подлый приспособленец.
— Знаю.
— Вообрази себе, что мы с тобой — герои фильма, вестерна. Так вот, самое большее, на что я согласился бы — даже ради дружбы, — это получить пулю в плечо.
— Да, самое большее, — подтвердил Корсо.
— Но это к делу не относится. — Ла Понте рассеянно покрутил головой по сторонам. — У меня есть покупатель на «Персилеса».
— Тогда ты угощаешь. Закажи мне еще одну канью. В счет твоих комиссионных.
Они были старыми друзьями. Любили пиво с высокой крепкой пеной и джин «Болс», разлитый в морские бутылки из темной глины; но больше всего они любили антикварные книги и аукционы в старом Мадриде. Они познакомились много лет назад, когда Корсо шнырял по книжным лавкам, которые специализировались на испанских авторах, — выполнял заказ одного клиента, пожелавшего заполучить экземпляр-призрак — «Селестину», ту, что, по слухам, успела выйти еще до всем известного издания 1499 года13. У Ла Понте этой книги не было, и он о ней даже не слыхал. Зато у него имелся «Словарь библиографических редкостей и чудес» Хулио Ольеро, где та «Селестина» упоминалась. Во время беседы о книгах между ними вспыхнула взаимная симпатия. Она заметно укрепилась, после того как Ла Понте повесил на дверь лавки замок и оба они двинули в бар Макаровой, где и начались взаимные излияния: они всласть наговорились о хромолитографиях Мелвилла, ведь юный Ла Понте воспитывался на борту его «Пекода», а не только с помощью пассажей из Асорина. «Зовите меня Измаил»14, — предложил он, покончив с третьей рюмкой чистого «Болса». И Корсо стал звать его Измаилом, а еще в его честь процитировал по памяти отрывок, где выковывают гарпун Ахава:
Были сделаны три надреза в языческой плоти, и так был закален гарпун для Белого Кита...
Начало дружбы было должным образом обмыто, так что Ла Понте в конце концов даже перестал глазеть на девиц, которые входили и выходили, и поклялся Корсо в вечной преданности. По натуре Ла Понте был человеком слегка наивным, несмотря на весь свой напускной цинизм и подлое ремесло торговца старыми книгами, и не смекнул, что новый друг в перекошенных очках еще там, в лавке, едва бросив взгляд на книжные шкафы, принялся обрабатывать его по всем правилам военного искусства. Корсо сразу приметил пару томов, о которых и хотел теперь потолковать. Но, честно сказать, Ла Понте со своей рыжей бородкой, кротким, как у Билли Бада15, взглядом и несбывшимися мечтами стать китобоем в конце концов завоевал симпатию Корсо. К тому же он мог процитировать наизусть полный список членов экипажа «Пекода»: Ахав, Стабб, Старбек, Фласк, Перт, Квикег, Тэштиго, Дэггу... названия всех кораблей, упомянутых в «Моби Дике»: «Гоуни», «Таун-Хо», «Иеровоам», «Юнгфрау», «Розовый бутон», «Холостяк», «Восхитительный», «Рахиль»... — и прекрасно знал — а это было высшим пилотажем, — что такое серая амбра. Они болтали о книгах и китах. Так что в ту ночь и было основано Братство гарпунеров Нантакета, Флавио Ла Понте стал его генеральным секретарем, Лукас Корсо — казначеем, и оба — единственными членами сообщества. Доброй матерью-покровительницей сделали Макарову — она даже не взяла с них денег за последнюю рюмку, а перед закрытием примкнула к их компании, и они вместе расправились с бутылкой джина.
— Я еду в Париж, — сообщил Корсо, разглядывая в зеркале толстуху, которая каждые пятнадцать секунд совала монетку в щель игрального автомата, словно ее загипнотизировали незамысловатая музыка и мелькание цветной рекламы, фрукты и звоночки, так что двигаться могла только сжимающая рычаг рука — и так до скончания века. — Там заодно займусь и твоим «Анжуйским вином».
Приятель сморщил нос и глянул на него настороженно. Париж — дополнительные расходы, новые сложности, a Ла Понте был книготорговцем скромным и очень скупым.
— Ты же знаешь, я не могу себе такое позволить — мне это не по карману.
Корсо медленно допивал пиво.
— Очень даже можешь. — Он достал несколько монет, чтобы заплатить и за себя, и за приятеля. — Я еду совсем по другому делу.
— По другому делу? — повторил Ла Понте с явным интересом.
Макарова поставила на стойку еще две кружки. Это была крупная светловолосая сорокалетняя женщина, коротко подстриженная, с серьгой в одном ухе — память о той поре, когда она плавала на русском рыболовном судне. Одета она была в узкие брюки и рубашку с закатанными почти до плеч рукавами, которые открывали на редкость крепкие бицепсы. Хотя не только они придавали ей сходство с мужчиной — в углу рта у нее вечно дымилась сигарета. Ее легко принимали за уроженку Балтики, но всем обликом, и особенно — грубоватыми манерами, она скорее напоминала слесаря-наладчика с какого-нибудь ленинградского завода.
— Прочла я вашу книгу, — сказала она Корсо, раскатывая букву «р». При этом пепел от сигареты сыпался на мокрую рубашку. — Эта Бовари... просто несчастная идиотка.
— Рад, что ты сразу ухватила суть дела.
Макарова протерла стойку тряпкой. С другого конца зала из-за кассы за ней наблюдала Зизи — полная противоположность Макаровой: гораздо моложе, миниатюрная и очень ревнивая. Случалось, перед самым закрытием они в подпитии начинали драться на глазах у последних клиентов — правда, те, как правило, были своими людьми. Однажды после такой потасовки Зизи, с лиловым синяком под глазом, разъяренная и жаждущая мести, решила хлопнуть дверью. И пока она не вернулась через три дня, Макарова не переставала лить слезы, которые капали и капали в кружки с пивом. В ночь примирения заведение закрылось раньше обычного, и можно было видеть, как они куда-то отправились, обняв друг дружку за талию и целуясь в подворотнях, словно юные влюбленные.
— Он едет в Париж, — Ла Понте кивнул на Корсо. — Хочет ухватить удачу за хвост. У него в рукаве спрятан туз.
Макарова собирала пустые стаканы и глядела на Корсо сквозь дым своей сигареты.
— Да у него вечно что-нибудь припрятано, — гортанно произнесла она, не выказав ни малейшего удивления. — То в одном месте, то в другом.
Потом она составила стаканы в раковину и, поигрывая квадратными плечами, пошла обслуживать других клиентов. Макарова глубоко презирала представителей противоположного пола и исключение делала разве что для Корсо, о чем и сообщала во всеуслышанье, объясняя, почему не берет с него деньги за последнюю рюмку. Даже Зизи относилась к нему вполне терпимо. Однажды Макарову арестовали за то, что она во время демонстрации геев и лесбиянок разбила морду полицейскому, и Зизи всю ночь просидела на скамейке перед полицейским управлением. Корсо принес ей бутерброды и бутылку джина, потом переговорил со своими знакомыми из этого заведения, и они помогли замять дело. Зато у Ла Понте все это вызывало нелепую ревность.
— Почему в Париж? — спросил он рассеянно, ибо внимание его было поглощено другим. Левый локоть Ла Понте погрузился во что-то восхитительно мягкое и податливое. И он, разумеется, пришел в полный восторг, обнаружив, что его соседкой по стойке оказалась юная блондинка с пышной грудью.
Корсо глотнул пива.
— Я заеду еще и в Синтру, это в Португалии. — Он продолжал наблюдать за толстухой у игрального автомата. Просадив всю мелочь, та протянула Зизи купюру для размена. — Теперь я работаю на Варо Борху.
Его друг присвистнул: Варо Борха — самый крупный библиофил в стране. В его каталог попадало совсем немного книг, но только самые лучшие; и еще про него шла слава, что если он хотел что-либо заполучить, то за ценой не стоял. Ла Понте, на которого новость произвела заметное впечатление, потребовал еще пива и новых подробностей. При этом в лице его мелькнуло что-то хищное — как всегда, стоило ему услышать слово «книга». Ла Понте был, конечно, человеком очень прижимистым и откровенно малодушным, но в завистливости его никто не посмел бы упрекнуть, если только дело не касалось красивой женщины, которую можно загарпунить. В профессиональном плане сам он вполне довольствовался добытыми без особого риска качественными экземплярами и искренне уважал друга; тот работал с клиентами совсем иного полета.
— Ты когда-нибудь слыхал о «Девяти вратах»?
Букинист, который начал было неспешно шарить по карманам, словно давая Корсо время заплатить и за эту выпивку, так и застыл с открытым ртом. И даже на миг позабыл о своей пышнотелой соседке, которую как раз намеревался рассмотреть получше.
— Ты хочешь сказать, что Варо Борха хочет заполучить эту книгу?
Корсо кинул на прилавок последние монеты, завалявшиеся в кармане. Макарова налила друзьям еще по рюмке.
— Уже заполучил. И заплатил за нее целое состояние.
— Еще бы! Сохранилось только три или четыре экземпляра.
— Три, — уточнил Корсо. — Один находится в Синтре, в коллекции Фаргаша. Второй в фонде Унгерна в Париже. А третий попал на мадридский аукцион, когда продавали библиотеку Терраля-Коя. Его-то и купил Варо Борха.
Ла Понте, сгорая от любопытства, теребил свою курчавую бородку. Он, конечно же, слышал о Фаргаше, португальском библиофиле. Что касается баронессы Унгерн, то эта безумная старуха заработала миллионы, сочиняя книжки по оккультизму и демонологии. Ее последний шедевр «Нагая Исида» побил все рекорды продаж.
— Одного не пойму, — спросил, помолчав, Ла Понте. — Ты-то какое отношение имеешь ко всему этому?
— А тебе известна история книги?
— Только в общих чертах, — признался Ла Понте.
Корсо обмакнул палец в пивную пену и принялся что-то рисовать на мраморной столешнице.
— Время действия — середина XVII века. Место действия — Венеция. Главный персонаж — печатник по имени Аристид Торкья, которому приходит в голову мысль издать так называемую «Книгу о Девяти вратах в Царство теней», что-то вроде учебного пособия, как вызывать дьявола... Но времена стояли не самые благоприятные для литературы подобного рода, и святая инквизиция быстренько заполучила Торкью в свои руки. Состав преступления — сношения с дьяволом и так далее. Отягчающее обстоятельство — воспроизведение девяти гравюр из знаменитого «Деломеланикона» — классики чернокнижия. Замечу, что, согласно легенде, автором гравюр считался сам Люцифер.
Макарова тоже остановилась у стойки — только с другой стороны — и, вытирая руки о рубашку, внимательно слушала. Ла Понте так и не донес стакан до губ: он с алчным профессиональным интересом ловил каждое слово.
— А что стало с книгами?
— Нетрудно догадаться: костер из них получился знатный. — Корсо изобразил на лице жестокое ликование; казалось, он воистину сожалеет, что не присутствовал при расправе. — А еще рассказывали, что из огня доносились крики дьявола.
Макарова недоверчиво фыркнула и замерла, потом облокотилась на стойку рядом с краном для пива. Все эти средиземноморские суеверия, темные истории... Гордый северный нрав и мужской характер не позволяли ей опуститься до такого... Более впечатлительному Ла Понте вдруг очень захотелось пить, и он сунул нос в кружку.
— Если там кто и кричал, так это сам печатник...
— Можно себе представить.
Ла Понте представил — и содрогнулся.
— Под пытками, — продолжил Корсо, — а в инквизиции служили профессионалы, полагавшие делом чести дать достойный отпор любым козням врага рода человеческого, — печатник признался, что уцелел еще один экземпляр книги, один-единственный, и хранится он в тайнике. После чего несчастный замолк и рта больше не раскрыл, если не считать предсмертного «ох!» — на костре.
Макарова презрительно улыбнулась. Непонятно, относилось ее презрение к несчастному печатнику или к палачам, так и не сумевшим вырвать у него последнее признание.
Ла Понте наморщил лоб:
— Подожди, ты сказал, что уцелел всего один экземпляр. Но ведь только что мы вели речь о трех книгах.
Корсо снял очки и проверил на свет чистоту стекол.
— Тут и зарыта собака, — сказал он. — Войны, пожары, кражи... Книги то появлялись, то вновь исчезали. Теперь никто не знает, какая из них подлинная.
— А может, они все три поддельные, — с присущим ей здравомыслием изрекла Макарова.
— Может, и так. Вот мне и предстоит разгадать загадку, проверить, купил Варо Борха подлинник или ему всучили фальшивку. Для этого я еду в Синтру и Париж. — Он надел очки и взглянул на Ла Понте. — А между делом займусь и твоей рукописью.
Букинист отрешенно кивнул, продолжая краем глаза следить в зеркале за девицей с роскошным бюстом.
— Но раз у тебя такое важное дело... смешно тратить время еще и на «Трех мушкетеров»...
— Смешно? — Привычное хладнокровие покинуло Макарову, и она буквально взорвалась: — Да это лучший роман на свете!
И в подкрепление своих слов хлопнула ладонью по прилавку. При этом стало видно, как напряглись мышцы на обнаженной руке. Борису Балкану — вот кому было бы приятно услышать такое, подумал Корсо. У Макаровой в личном списке бестселлеров Дюма мог соперничать лишь с «Войной и миром» и шедеврами Патрисии Хайсмит16.
— Успокойся ты, — повернулся Корсо к Ла Понте. — Платить за все придется Варо Борхе. Хотя, на мой взгляд, твое «Анжуйское вино» — подлинник... Ну скажи, кому придет в голову подделывать такое?
— Люди за все берутся, — сделала бесконечно мудрый вывод Макарова.
Ла Понте разделял мнение Корсо: в данном случае мошенничество выглядело бы полной нелепостью. Покойный Тайллефер гарантировал подлинность: то, несомненно, была рука дона Александра. А Тайллефер слов на ветер не бросал.
— Обычно я относил ему старые приключенческие романы, и он покупал всё подряд. — Ла Понте сделал глоток и хихикнул. — А я пользовался случаем, чтобы полюбоваться на ножки его жены. Роковая блондинка! Очень эффектная! И вот однажды он открыл какой-то ящик. Затем положил на стол главу «Анжуйское вино». «Это вам, — неожиданно сказал он. — При условии, что вы получите экспертное заключение о подлинности и немедленно выставите рукопись на продажу...»
Какой-то клиент громко требовал у Макаровой безалкогольного биттера. Та послала его к черту. Она словно приросла к стойке и слушала разговор, щуря глаза от дыма. Сигарета, как всегда, была зажата у нее в углу рта и уже догорала.
— И это все? — спросил Корсо.
Ла Понте сделал неопределенный жест.
— Практически все. Я попытался отговорить его, поскольку знал, как он к этому относится, — душу готов заложить ради какой-нибудь редкости. Но он стоял на своем: «Откажетесь вы, найду другого». Этим он, разумеется, задел меня за живое. Я имею в виду живую коммерческую жилку.
— Мог бы не уточнять, — бросил Корсо. — Больше ничего живого в тебе не осталось — никаких других жилок.
В поисках человеческого тепла и сочувствия Ла Понте повернулся к Макаровой, но в ее свинцовых глазах тепла нашлось не больше, чем в норвежском фьорде в три часа поутру.
— Как славно чувствовать себя всеми любимым, — огрызнулся он с досадой и отчаянием.
— А вон тот любитель биттера, видать, умирает от жажды, — заметил Корсо. — Опять орет.
Макарова метнула короткий взгляд на клиента и предложила ему отправиться в другой бар, пока не получил в глаз. И упрямый тип, чуть поразмыслив, счел за лучшее внять ее совету.
— Энрике Тайллефер был человеком странным. — Ла Понте снова пригладил волосы на облысевшей макушке и при этом не спускал глаз с отражения пухлой блондинки в зеркале. — Он желал, чтобы я не только продал рукопись, но еще и поднял вокруг нее побольше шума. — Флавио понизил голос, чтобы не спугнуть свою блондинку: — «Кое для кого это окажется сюрпризом», — сказал он мне. И подмигнул, будто собирался от души развлечься. А через четыре дня его нашли мертвым.
— Мертвым, — глухо повторила Макарова, как будто пробуя слово на вкус. Эта история все больше захватывала ее.
— Самоубийство, — пояснил Корсо.
Но она пожала плечами, словно не видела большой разницы между самоубийством и убийством. В наличии были и сомнительный манускрипт, и несомненный покойник — достаточно для самого острого сюжета.
Услышав слово «самоубийство», Ла Понте мрачно кивнул:
— Да, так говорят.
— А ты что, не веришь?
— Как тебе сказать... Все очень странно. — Он снова наморщил лоб, помрачнел и даже забыл о зеркале. — Мне все это не нравится. Что-то здесь не так.
— А Тайллефер никогда не рассказывал тебе, как попала к нему рукопись?
— Понимаешь, сразу я не спросил. А потом было уже поздно.
— А со вдовой ты говорил?
От приятного воспоминания лоб букиниста тотчас разгладился, губы расплылись в улыбке.
— Эту историю я тебе непременно расскажу, — произнес он тоном человека, вспомнившего замечательную шутку. — Так что гонорар за труды получишь, так сказать, натурой. Я ведь не могу предложить тебе и десятой доли того, что ты заработаешь у Варо Борхи за эту самую «Книгу девяти хохм и надувательств».
— Ладно, я отплачу тебе тем же — подожду, пока ты отыщешь Одюбона17 и станешь миллионером. Тогда и сквитаемся.
Ла Понте снова изобразил смертельную обиду. «Что-то этот прожженный циник за рюмкой делается слишком чувствительным», — подумал Корсо.
— Я полагал, ты помогаешь мне по-дружески. Ну... Клуб гарпунеров Нантакета... Потому я и позволил себе...
— Дружба... — Корсо покрутил головой по сторонам, словно ожидая, что кто-нибудь объяснит ему значение этого слова. — Самые закадычные наши друзья — в барах и на кладбищах...
— Ты хоть раз сделал что-нибудь для других просто так, черт тебя возьми?
— Только для себя, — вздохнула Макарова. — Корсо всегда блюдет свои интересы.
Но в этот миг Ла Понте, к величайшему для себя огорчению, увидал, как девица с пышным бюстом покидает бар, взяв под руку элегантно одетого субъекта с франтоватой походкой. Корсо продолжал смотреть на толстуху у игрального автомата. Она истратила последнюю монету и теперь сидела перед машиной, уронив длинные руки вдоль тела, растерянная и опустошенная. У рычагов и кнопок ее сменил высокий смуглый субъект; у него были густые черные усы и шрам на лице. В Корсо пробудилось какое-то смутное и неуловимое воспоминание, но оно быстро растаяло, так и не оформившись в конкретный образ. К изумлению толстухи, автомат едва успевал выплевывать выигранные им монеты.
Макарова налила Корсо кружку пива за счет заведения, и на сей раз Ла Понте пришлось-таки самому заплатить за себя.
1Рафаэль Сабатини (1875–1950) — английский писатель, автор почти сорока романов и множества рассказов. Наиболее известны романы «Скарамуш» (1920) и «Одиссея капитана Блада» (1922). — Здесь и далеепримеч. перев.
2 Здесь и далее роман «Скарамуш» цитируется в переводе И. Н. Тихонова и Е. З. Фрадкиной.
3 После вестей о почти безнадежной болезни короля вскоре в лагере начали распространяться слухи о его выздоровлении... (фр.) Здесь и далее роман «Три мушкетера» цитируется в переводе В. Вальдман, Д. Лившиц и К. Ксаниной.
4Арсен Люпен — «вор-джентльмен», герой детективных сочинений французского писателя Мориса Леблана (1864–1941); Раффлз — персонаж, созданный английским писателем Эрнестом Уильямом Хорнунгом (1866–1921); Рокамболь — герой многотомного цикла романов французского писателя Пьера Алексиса Понсона дю Террайля (1829–1871); Шерлок Холмс — герой повестей английского писателя Артура Конан Дойла (1859–1930); Рамон МариядельВалье-Инклан (1866–1936); Пио Бароха-и-Неси (1872–1956); Бенито Перес Гальдос (1843–1920) — испанские писатели-классики.
5 Французская издательская фирма «Братья Гарнье», основана в 1833 г. Огюстом (1812–1887) и Ипполитом (1815–1911) Гарнье. Большим авторитетом пользовалась серия «Классики Гарнье».
6Навсикая — в греческой мифологии дочь царя феаков Алкиноя и Ареты. Крик Навсикаи, игравшей в мяч на берегу моря, разбудил Одиссея, который был выброшен бурей на остров феаков. Девушка велела слугам дать ему чистые одежды, накормить и напоить, а также объяснила, как достигнуть дворца Алкиноя и добиться от феаков помощи.
7Графиня Даш, или Д’Аш — псевдоним французской писательницы Габриэль Анн Систерн де Куртира де Сен-Марс (1804–1872).
8Франсуа де Ларошфуко (1613–1680) — французский писатель. В его «Мемуарах» (1662, полное издание 1817) упоминается о том, как графиня Люси Карлейль (дочь графа Генри Нортумберлендского) на балу срезала алмазные подвески у герцога Бекингэма (гл. I).
9Хоакин Ибарра-и-Марин (1725–1785) — испанский издатель; в 1779 г. получил титул Издателя Королевской испанской академии. Известны два его издания «Дон Кихота» (1780 и 1782).
10«Странствия Персилеса и Сихизмунды» — роман Мигеля Сервантеса де Сааведры; отпечатан 15 декабря 1616 г.; 2 апреля 1617 г. издатель Хуан де ла Куэста передал два экземпляра в Братство издателей Мадрида. «Королевское право Кастильи» — свод законов, подготовленный приблизительно в 1255 г., во времена правления короля Кастилии и Леона Альфонса X Мудрого (1221–1284).
11Алонсо Диас де Монтальво (ум. после 1492) — испанский юрист, занимал важные посты при дворе королей Хуана II и Энрике IV, автор глосс к «Королевскому праву Кастильи».
12Асорин (Хосе Мартинес-Руис, 1873–1967) — испанский писатель и литературный критик.
13«Селестина» («Трагикомедия о Калисто и Мелибее») Фернандо де Рохаса (ок. 1465–1541). Предполагаемая дата написания «Селестины» — 1492 г. (но не позднее 1497-го); многие исследователи считают, что известное издание 1499 г. (Бургос) не было первым.
14 Здесь и далее роман Германа Мелвилла «Моби Дик, или Белый Кит» цитируется в переводе И. М. Бернштейн.
15Билли Бад — герой морской повести Германа Мелвилла «Билли Бад, формарсовый матрос» (опубл. 1924).
16Патрисия Хайсмит (1921–1995) — американская писательница, автор детективных романов.
17Джон Джеймс Одюбон (1785–1851) — американский художник, натуралист-орнитолог, издатель. Учился рисованию у Ж.-Л. Давида. Знамениты его роскошные фолианты «Птицы Америки», т. 1–4, Лондон, 1829–1839; 2-е изд., Нью-Йорк, 1830–1844 и 1863; 448 таблиц и 1065 рисунков.
Глава 2
Рука покойника
Миледи улыбалась, и д’Артаньян чувствовал, что он готов погубить свою душу ради этой улыбки.
А. Дюма. Три мушкетера
Бывают вдовы безутешные, а бывают такие, которых с радостью вызовется утешить любой мужчина. Лиана Тайллефер, без всякого сомнения, относилась ко второй категории — высокая блондинка, светлокожая, с ленивой, томной повадкой. Пока такая женщина вытащит сигарету и выпустит первое колечко дыма, пройдет вечность, и все это время она будет со спокойным достоинством смотреть в глаза сидящему напротив кавалеру. Надо заметить, что Лиане Тайллефер уверенность в себе придавали внешнее сходство с Ким Новак, пышные формы — пожалуй, даже слишком пышные — и банковский счет. Ведь она стала единственной наследницей покойного издателя Тайллефера, а применительно к этой фирме слово «платежеспособная» звучит скромным эвфемизмом. Удивительно, сколько денег можно заработать, издавая книги по кулинарии. Например, «Тысяча лучших десертов Ла-Манчи». Или, скажем, классика: «Секреты барбекю» — пятнадцать мгновенно разлетевшихся переизданий.
Квартира вдовы располагалась в старинном дворце — когда-то он принадлежал маркизу де лос Алумбрес, потом дворец реконструировали и устроили в нем роскошные апартаменты. Что касается убранства жилища, то хозяева, очевидно, принадлежали к тем, кто готов из кожи вон лезть, лишь бы придумать что-нибудь особенное, имея при этом мало времени и много денег. Чем иначе объяснишь, что рядом с фарфором из Льядро — девочки с гусем, бесстрастно отметил Лукас Корсо — на той же полке располагались саксонские пастушки, ради которых любой шустрый антиквар душу бы вытряс и из ныне покойного Энрике Тайллефера, и из его супруги. Тут же стояли секретер, разумеется — в стиле бидермейер, и рояль «Стейнвуд», а на полу лежал очень дорогой восточный ковер. Лиана Тайллефер сидела на белом кожаном диване, скрестив великолепные точеные ноги. При этом черная юбка, как того и требовал траур, открывала их всего на пядь выше колен. Поза вдовы позволяла угадать и те линии, что, скрываясь под юбкой, поднимались вверх — «к тени и тайне», как выразился позднее Лукас Корсо, вспоминая свой визит. Добавим, что комментарием его пренебрегать не следует, потому что Корсо только производил впечатление недотепы: так и представляешь себе, как он живет со старушкой-мамой, которая вечно вяжет чулок, а по воскресеньям подает сынку в постель чашку горячего шоколада. Именно таких сыновей нам случалось видеть в кино; обычно они одиноко бредут за гробом — под дождем, с красными от слез глазами — и шепчут с беззащитной сиротской тоской одно только слово: «Мама!» Но Корсо никогда не был беззащитным. Да и матери у него давно нет. И, узнав его получше, ты невольно задавался вопросом: а была ли у него вообще когда-нибудь мать?
— Простите, что я вынужден побеспокоить вас в подобных обстоятельствах, — сказал Корсо.
Он сидел перед вдовой, не сняв плаща и поставив холщовую сумку на колени. Сидел напряженно, на самом краешке стула. Тем временем глаза Лианы Тайллефер — серо-голубые, большие и холодные — самоуверенно его изучали, словно она пыталась определить, к какой из известных ей разновидностей мужчин принадлежит сей экземпляр. Он прекрасно знал, что она столкнулась с непростой задачей, и покорно позволил себя разглядывать, хотя постарался не дать ей возможности сделать определенные выводы. В таких делах он был докой и сразу увидел, что на фондовой бирже «Тайллефер S. А., вдова» его акции начали резко падать, так что он мог рассчитывать не более чем на пренебрежительное любопытство. Добавим, что ему пришлось уже десять минут прождать в холле после стычки со служанкой, которая приняла его за назойливого торговца и хотела выставить вон. Но теперь вдова то и дело бросала взгляды на папку, извлеченную им из сумки, и ситуация медленно менялась. Он, в свою очередь, старался стойко выдерживать взгляд Лианы Тайллефер и не угодить в клокочущий водоворот — то есть проплыть между Сциллой и Харибдой (Корсо был человеком начитанным). При этом он увидел перед собой весьма своеобразную карту: юг — ноги и талия вдовы, север — бюст, «пышный» или что-то в этом роде, к тому же сногсшибательно обтянутый черным свитером из ангорской шерсти.
— Я был бы очень признателен, — обратился он наконец к хозяйке дома, — если бы вы сообщили, знали вы или нет о существовании этой рукописи.
Он протянул ей папку и при этом невольно коснулся пальцев с длинными ногтями, покрытыми кроваво-красным лаком. Или это ее пальцы коснулись его руки? В любом случае едва заметное касание свидетельствовало: акции Корсо взлетели вверх. Он даже поспешил изобразить приличное ситуации смущение и нервно взъерошил волосы надо лбом так, чтобы этот неуклюжий жест показал ей: ему не часто приходится докучать красивым вдовам. Теперь голубовато-стальные глаза смотрели не на папку, а на него, и в них вспыхнула искра интереса.
— Откуда же? — спросила вдова.
Голос у нее был низкий и чуть хрипловатый, словно после дурно проведенной ночи. Она все еще не давала воли любопытству и папку не открывала, будто ожидая от Корсо чего-то еще. Но он лишь поправил очки и состроил серьезную, соответствующую обстоятельствам мину. До сих пор шла официальная часть визита, так что свою коронную улыбку — улыбку честного кролика — он приберегал для более подходящего момента.
— До недавнего времени рукопись принадлежала вашему мужу. — Тут он запнулся, но потом все-таки добавил: — Царствие ему небесное!
Вдова медленно кивнула, словно услышала именно то, что хотела услышать, и открыла папку. Корсо смотрел поверх ее плеча на стену. Там между подлинником Тапиеса18
