Фиалка Пратера E-Book

Кристофер Ишервуд

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Krimi
• Serie: Эксклюзивная классика
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 128

Beschreibung

Уморительная история из «золотого века» кинематографа о голливудской постановке сентиментального и безвкусного комедийного мюзикла. Английский писатель, молодой Кристофер Ишервуд, поддавшись уговорам режиссера и из желания заработать, ввязывается в эту авантюру и пытается спасти никудышный сценарий. Тем временем на дворе 1934 год — кабаре, кино, бурная светская жизнь и аншлюс Австрии... Эксцентричные мэтры и их усталые помощницы, подковерные интриги и профессиональные амбиции, реальные и вымышленные происки конкурентов и все прочее, что обычно ускользает от света софитов.

Leseprobe

Кристофер Ишервуд Фиалка Пратера

Посвящается Рене Блан-Роос

Christopher Isherwood

PRATER VIOLET

© Christopher Isherwood, 1945, 1973

© Школа перевода В. Баканова, 2020

© Издание на русском языке AST Publishers, 2023

* * *

– Мистер Ишервуд?

– Слушаю.

– Кристофер Ишервуд?

– Да, это я.

– Знаете, мы вчера весь день не могли до вас дозвониться, – с легкой укоризной произнес голос на том конце провода.

– Меня не было дома.

– Не было дома? – Кажется, звонивший мне не поверил.

– Да.

– А, понятно… – Задумчивая пауза, затем с подозрением: – Странно… У вас постоянно было занято.

– Простите, а с кем имею честь? – резковато поинтересовался я.

– «Империал буллдог».

– Кто-кто?

– «Империал буллдог пикчерз». Я звоню от имени мистера Четсворта… К слову, вы не бывали в Блэкпуле в тысяча девятьсот тридцатом году?

– Вы что-то напутали… – Я уже приготовился повесить трубку. – Ни разу в жизни не бывал в Блэкпуле.

– Прелестно! – Мой собеседник деловито хохотнул. – Значит, вы и мюзикл под названием «Фиалка Пратера» не видели?

– Нет. При чем тут?..

– Его сняли после трех показов. Однако мистеру Четсворту нравится музыка и почти все песни… Кстати, ваш агент утверждает, что вы прямо-таки знаток Вены.

– Вены? Я ездил туда всего раз, и то на неделю.

– Всего на неделю? – сварливо повторил голос. – Не может быть. Нам дали понять, что вы там жили.

– Речь, наверное, шла о Берлине.

– Ах, Берлин? Там ведь почти как в Вене? Мистеру Четсворту нужен человек, понимающий европейцев. Вы же говорите по-немецки? Это пригодилось бы, ведь режиссером у нас будет Фридрих Бергманн из Вены.

– А-а…

– Сам Фридрих Бергманн.

– Не слыхал о таком.

– Странно. Он тоже много проработал в Берлине. Вы не работали там в сфере кино?

– Я никогда и нигде в кино не работал.

– Как не работали? – испуганно спросили меня и тут же, оживившись, добавили: – Впрочем, не важно, мистеру Четсворту, по-моему, все равно. Он часто привлекает авторов без опыта в кинематографе. Я бы на вашем месте не волновался…

– Послушайте, – перебил я, – с чего вы взяли, будто мне хоть сколько-нибудь интересно ваше предложение?

– О… знаете, мистер Ишервуд, это уже, боюсь, вне моей компетенции… – затараторили в трубке. – Уверен, мистер Кац все уладит с вашим агентом. Не сомневаюсь, мы с вами как-нибудь договоримся. Будем на связи. До свидания…

– Минуту, я…

Трубку повесили. В некотором возмущении я, как дурачок, принялся давить на рычаг. Потом отыскал в справочнике номер «Империал буллдог», набрал было его и тут же положил трубку. Вернулся в столовую – мама с Ричардом, моим младшим братом, все еще сидели за столом. Я встал в дверном проеме и как ни в чем не бывало закурил.

– Это Стивен? – спросила мама. Обычно она знает, когда нужно заговорить первой.

– Нет. – Я выдохнул облако густого дыма и хмуро взглянул на каминную полку, где тикали часы. – Киношники.

– Киношники! – Ричард со звоном опустил чашку на блюдце. – О, Кристофер, это же здорово!

Я нахмурился сильнее.

Выдержав должную паузу, братец очень и очень осторожно поинтересовался:

– Хотели, чтобы ты написал им сценарий?

– Судя по всему, – скучающе протянул я.

– О, Кристофер, это так увлекательно! О чем фильм? Или тебе нельзя говорить?

– Я не спрашивал.

– А, понятно… Когда приступаешь?

– Никогда. Я отказался.

– Отказался? О… жалость какая!

– Вообще-то…

– А что так? Мало денег предлагали?

– О деньгах мы не говорили, – с намеком на укор ответил я Ричарду.

– Ну да, конечно, это не твое дело. О таких вещах договаривается агент. Уж он-то знает, как выдоить заказчика досуха. И много ты запросишь?

– Я же тебе сказал: я отклонил предложение.

Повисла еще пауза, после которой мама самым своим заботливым и беззаботным тоном произнесла:

– Право слово, фильмы нынче день ото дня становятся только глупее. Неудивительно, что путного писателя в кино никакими деньгами не заманишь.

Я молчал, но хмурился уже не так сильно.

– Думаю, через пару минут они перезвонят, – с надеждой произнес Ричард.

– С какой стати?

– Должно быть, ты нужен им позарез, иначе стали бы они звонить в такую рань? К тому же киношники отказов не принимают, так ведь?

– Поди, звонят уже следующему в списке кандидатов, – фальшиво зевнул я. – Ладно, пойду, что ли, домучаю одиннадцатую главу.

– Умеешь же ты сохранить хладнокровие в любой ситуации, – восхищенно и с полным отсутствием Софоклова сарказма похвалил меня Ричард. – Я бы на твоем месте так переволновался, что до конца дня не сумел бы выжать из себя и слова.

– Увидимся, – пробормотал я, снова зевая и потягиваясь, однако у двери на меня напала такая нерешительность, что я застыл, глядя на сервант. Потеребил ключик в замке на ящике с ложками, закрыл его, открыл, закрыл. Высморкался.

– Еще чаю? – предложила мама, с легкой улыбкой глядя на мое представление.

– О, не отказывайся, Кристофер, он еще совсем не остыл!

Не говоря ни слова, я вернулся за стол. Утренняя газета так и лежала там, где я бросил ее полчаса назад, – смятая и безвольная, будто из нее кровью утекли все новости. По-прежнему муссировали тему выхода Германии из Лиги Наций. Какой-то эксперт предсказывал, что где-то в следующем году, когда линия Мажино[1] станет неуязвимой, Гитлеру нанесут превентивный удар. Геббельс предупредил германский народ, что на выборах двенадцатого ноября[2] будет всего два пункта: «за» и «за». Губернатор Кентукки Руби Лаффун присвоил Мэй Уэст[3] звание полковника.

– Дантист кузины Эдит, – сообщила мама, передавая мне чашку, – похоже, не сомневается, что Гитлер скоро нападет на Австрию.

– Серьезно? – Я как-то вдруг повеселел и, сделав большой глоток, откинулся на спинку стула. – Право, у дантистов такие источники сведений, каких больше ни у кого нет. Вот только я в своем неведении не возьму в толк, каким образом…

И меня понесло. Мама подливала чаю Ричарду и себе. Словно разыгрывая пантомиму, они с улыбками передавали друг другу молоко и сахар, а потом сидели, с комфортом откинувшись на спинки, – ни дать ни взять завсегдатаи ресторана при первых нотах любимой мелодии.

Через десять минут я разгромил все возможные аргументы, которых стоило ожидать от дантиста, и еще много тех, которых не стоило. В ход пошли мои любимые словечки: гауляйтер, солидарность, демарш, диалектичный, гляйхшальтунг[4], инфильтрация, аншлюс, реализм, транш, партиец. Затем, закурив еще сигарету и переведя дух, я вкратце принялся рассказывать историю национал-социализма после Пивного путча[5].

Зазвонил телефон.

– Вот ведь докучливая штуковина! – мягко посетовал Ричард. – Вечно звонит, когда ты рассказываешь что-нибудь интересное. Не отвечай. Скоро им надоест…

Однако я уже вскочил с места, едва не опрокинув стул, и выбежал в коридор.

– Алло, – запыхавшись, произнес я в трубку.

Ответа не было. Лишь кто-то горячо с кем-то спорил на фоне музыки по радио.

– Алло? – повторил я.

Голоса зазвучали еще тише.

– Алло! – уже кричал я.

На этот раз меня услышали. Трубку накрыли ладонью, окончательно глуша голоса и музыку.

– Ну и черт с вами!

Ладонь убрали.

– Идиотизм! – пророкотал мужской голос с сильным иностранным акцентом. – Словами не выразишь!

– Алло! – закричал я. – Алло! Алло! Алло! Алло! Алло!

– Подождите, – отрывисто, будто назойливого ребенка, попросил иностранец.

– Черта с два я стану ждать! – Прозвучало так глупо, что я сам расхохотался.

С трубки на том конце снова убрали ладонь, и в микрофон водой из-за прорванной плотины хлынули голоса и музыка. Да как громко!

– Алло, – быстро и нетерпеливо заговорил иностранец. – Алло, алло!

– Алло?

– Алло? Это доктор Бергманн.

– Доброе утро, доктор Бергманн.

– Да? Доброе утро. Алло? Алло, я бы хотел поговорить с мистером Ишервудом. Немедленно, если позволите.

– Слушаю.

– Мистер Кри-истоф-фер Ишерву-уд… – очень осторожно, как будто читая с бумаги, протянул доктор Бергманн.

– Да. Это я.

– Ja, ja…[6] – Терпение Бергманна достигло предела. – Я бы хотел лично переговорить с мистером Ишервудом. Позовите его, будьте добры.

– Кристофер Ишервуд – это я, – ответил я на немецком. – С вами только я и говорил.

– Ах, так это вы, мистер Ишервуд! Чудесно! Что же вы сразу не сказали? И вы знаете мой язык? Браво! Endlich ein vernünftiger Mensch![7] Вы не представляете, как я рад вас слышать! Скажите, дружище, можете вы ко мне приехать, прямо сейчас?

– Сегодня, хотите сказать? – насторожился я.

– Нет, сейчас, как можно немедленнее, сей же миг.

– У меня жутко занятое утро… – попробовал отговориться я, однако доктор Бергманн перебил меня, страдальчески вздохнув:

– Какая глупая затея. Просто ужас. Я сдаюсь.

– Впрочем, после обеда я бы, пожалуй…

Бергманн как будто не слышал.

– Безнадежно, – бормотал он. – Я совершенно один в этом проклятом идиотском городе. Никто ни слова не понимает. Ужас. Ничего не поделаешь.

– А вы бы не могли, – предложил я, – приехать ко мне?

– Нет, нет. Ничего не поделаешь. Забудьте. Это все чересчур сложно. Scheusslich[8]. – Повисла пауза.

Я в напряжении закусил губу и стал обдумывать главу одиннадцатую. Решимость постепенно таяла… Да будь он проклят!

– Где вы живете? – без энтузиазма спросил я.

Бергманн там к кому-то обернулся и воинственно проревел:

– Где я живу?

Я не расслышал, что ему ответили. Сам Бергманн прорычал:

– Ни слова не понимаю. Вот сами ему и скажите.

– Алло, сэр? – уверенно заговорил со мной кокни[9]. – Мы в отеле «У Кована», что в Бишопсгейте. Сразу через улицу от станции метро. Не промахнетесь.

– Благодарю, – ответил я. – Скоро буду. До св…

Бергманн торопливо заговорил:

– Момент! Момент! – После непродолжительной, но яростной борьбы он, похоже, вновь завладел трубкой: – Скажите, друг мой, когда вы будете?

– О, примерно через час.

– Час? Это слишком долго. На чем вы едете?

– На метро.

– Не лучше ли взять такси?

– Нет, – решительно возразил я, прикинув стоимость поездки от Кенсингтона до станции «Ливерпуль-стрит», – не лучше.

– Почему же?

– Так даже медленнее, чем на подземке. Ну знаете, пробки на дорогах…

– Ах, пробки. Просто ужас. – Снова послышался глубокий-глубокий хриплый вздох. Точно кит приготовился нырнуть в пучину океана.

– Не волнуйтесь, – попытался я ободрить Бергманна. Разубедив его насчет такси, я к нему даже потеплел. – Очень скоро буду у вас.

Бергманн слабо застонал. Он явно не поверил мне.

– Прощайте, друг мой.

– Auf Wiedersehen… Или нет, так пока нельзя сказать? Мы же с вами еще не виделись[10]. – Однако он успел повесить трубку.

– Что, снова киношники? – спросил Ричард, когда я вернулся в столовую.

– Нет. То есть да, в некотором смысле. Потом расскажу. Сейчас надо бежать. О, мамочка, я, наверное, слегка опоздаю к обеду…

* * *

Само собой, отель «У Кована» не располагался через улицу от станции метро. Вообще, если вас заверяют, мол, что-то стоит сразу через дорогу от станции метро, знайте: это не так. К отелю я прибыл в дурном расположении духа; мне дважды неверно указали дорогу, один раз меня чуть не сбил автобус, а еще я запыхался. Так хотелось встретить Бергманна достойно, но всю дорогу от подземки пришлось бежать.

Заведение было довольно небольшим. У двери стоял носильщик – должно быть, нарочно ждал.

– Вы мистер Ишервуд, верно? То-то доктор будет рад. Он сильно недоволен. Из-за какой-то ошибки приехал на день раньше условленного. В порту его никто не встретил, были какие-то проблемы с паспортом и на таможне, да еще он потерял чемодан. Обычная кутерьма. Порой такое случается.

– Где он сейчас? Наверху?

– Нет, сэр. Только что выбежал за сигаретами. Наши ему не нравятся. Видно, если привык к континентальному табачку, другой и не нужен. У него вкус мягче.

– Хорошо. Я подожду.

– Позвольте совет: лучше идите за доктором. Сами знаете, каково у нас иностранцам: средь бела дня на Трафальгарской площади теряются. Не то чтобы мы на их месте вели себя ловчее… Уже не знаю, что и думать, доктора минут двадцать как нет.

– В какую сторону он пошел?

– Третий дом за углом налево. Не промахнетесь.

– Как я узнаю доктора Бергманна?

– О, сэр, – с задором ответил носильщик, – его ни с кем на свете не спутаешь.

* * *

Девушка в табачной лавке оказалась не менее словоохотливой. Не пришлось даже описывать доктора Бергманна – его визит и без того произвел на нее сильное впечатление.

– Тот еще чудак, – хихикая, сказала она. – Спросил, каково мне целый день тут торчать. А я ему: даже не думала, времени нет… Потом мы разговорились о снах.

Бергманн поведал о некоем заграничном докторе, утверждавшем, что в снах заложен совершенно неожиданный смысл. Преподнес он это как великое научное открытие, чем сильно позабавил девушку, уронив себя в ее глазах: она-то про сны знала давно. От тетки ей достался «Сонник царицы Савской», который составили, еще когда тот доктор на свет не родился.

– Представляете, сосиски снятся к ссоре. Если только вы их не едите – тогда сон к любви или доброму здравию, так же как и чихание или грибы. Мне на днях приснилось, будто я снимаю чулки, а на следующее утро брат перевел мне почтой пять фунтов и шесть шиллингов. Сны, конечно, не всегда вот так сбываются, бывает, что и не сразу…

Тут я наконец сумел перебить ее, спросив, в какую сторону ушел Бергманн.

Девушка ответила, что ему захотелось купить журнал или еще какого чтива, и она отправила его к Митчеллу, это в конце улицы – там сразу увидишь.

– Вы бы отнесли ему сигареты, – добавила она. – Он их на прилавке забыл.

У Митчелла тоже запомнили иностранного господина, но уже не в таком хорошем свете. Тут он успел набедокурить. Бергманн попросил «Нью Уорлд-стейдж» и пришел в сильное негодование, когда парнишка-продавец, решив, что это театральный журнал, принес не то «Стейдж», не то «Эра». Я живо представил, как Бергманн стонет: «Безнадежно. Ничего не поделаешь», – снисходя потом до объяснений, дескать, «Нью Уорлд-стейдж» – это немецкий журнал о политике. Парнишка посоветовал ему заглянуть в привокзальную книжную лавку.

Я совершенно вышел из себя. Дело все больше напоминало погоню, и я, точно гончая, несся по следу. Однако только в книжной лавке ощутил себя полным глупцом. Продавцы там были слишком заняты и не запомнили никого с иностранным акцентом; за последние полчаса к ним таких заглянуло несколько человек. Я ошалело огляделся по сторонам, обратился к двум похожим с виду незнакомцам, нарвавшись в ответ на подозрительные и оскорбленные взгляды, и поспешил назад в отель.

Носильщик снова меня ждал.

– Не повезло, сэр. – Он обращался ко мне, как сочувствующий болельщик к последнему в забеге с препятствиями.

– Вы о чем? Бергманн так и не вернулся?

– Вернулся и снова ушел, через минуту, как вы убежали. «Где он?» – спрашивает, совсем как вы. Потом ему позвонили – господин со студии. Мы ему все утро дозвониться пытались. И вот, он попросил доктора приехать как можно быстрее. Я говорил, что вы сейчас вернетесь, но доктор и слушать не стал. Он такой, сэр, – само нетерпение. Я его в такси и посадил.

– Он не оставил мне записки?

– Оставил, сэр. Вы должны встретиться с ними в кафе «Рояль». Ровно в час.

– Да будь я проклят.

Я прошел в вестибюль, сел в кресло и утер пот со лба. Что ж, ладно. Кем они себя возомнили? Будет мне наука. Одно я решил точно: от меня они и слова не дождутся. Только если не придут ко мне сами и не просидят у порога весь день.

* * *

Я нашел их в гриль-зале.

Явился на десять минут позже, слегка потешив уязвленное тщеславие. Метрдотель знал мистера Четсворта и указал, где его найти. Я же присмотрелся к нему с расстояния, не спеша подходить к столику.

Спиной ко мне сидел обладатель взъерошенной седой шевелюры, а напротив него – мордатый блондин с жиденькими прилизанными волосами, в очках с толстой роговой оправой. Седой напряженно подался вперед, тогда как мордатый, душа нараспашку, откинулся на спинку стула.

– Между нами, – разглагольствовал он, – у них один недостаток: нет savoir vivre[11].

Взгляд его бледных, увеличенных очками глаз блуждал по залу. Без удивления он задержался на мне:

– А вот и мистер Ишервуд. Рад видеть. Вы двое, полагаю, еще не знакомы?

Сказав это, мордатый остался сидеть, зато Бергманн с поразительной живостью вскочил из-за столика. Ни дать ни взять клоун на представлении.

«Грустный клоун», – отметил я про себя и, пожимая Бергманну руку, не сдержал улыбки: мне показалось, что представлять нас друг другу излишне. Бывает, встретишь человека, и оказывается, что давно его знаешь. Разумеется, мы с Бергманном знали друг друга. Сам он, его голос, черты были несущественны, а вот его лицо я знал. Это было лицо политической ситуации, целой эпохи. Лицо Центральной Европы.

Уверен, Бергманн понимал, что происходит у меня в голове.

– Как поживаете, сэр? – Он с легкой иронией выделил последнее слово. Мы некоторое время постояли, приглядываясь друг к другу.

– Присаживайтесь, – великодушно пригласил мистер Четсворт. Затем он поднял голос: – Garçon, la carte pour monsieur![12] – Посетители на нас обернулись. – Советую взять Tournedos Chasseur[13], – добавил он.

Я же выбрал Sole Bonne Femme[14], которое мне, в общем-то, не нравится, просто оно первым попалось на глаза, да и я был решительно настроен доказать Четсворту, что решаю за себя сам. Он успел заказать шампанское.

– До вечера ничего другого не пейте. – Четсворт поведал, что в Сохо есть погребок, где он хранит личные запасы кларета. – Прикупил неделю назад на аукционе шесть дюжин. Поспорил с дворецким, что найду нечто получше того, что было у нас. Он у меня чертовски хорош, негодник такой, но тут был вынужден признать мою правоту.

Бергманн чуть слышно хмыкнул. Под его пристальнейшим взглядом любой смутился бы и смолк, но Четсворт продолжал неспешно есть, сопровождая каждый кусочек новым откровением. Бергманн же, проглотив мясо с каким-то остервенелым нетерпением, закурил. Зажатая в его крепких волосатых пальцах без колец сигарета обвиняющим указательным перстом смотрела точно в грудь Четсворту.

Невероятно крупная голова Бергманна была словно высечена из гранита. В ней я видел бюст римского императора с темными глазами старого лихача. Тесный тускло-коричневый костюм Бергманну не шел, воротник рубашки душил, неровно повязанный галстук сбился набок. Краем глаза я разглядывал большой и крепкий подбородок, угрюмо сжатые в линию губы, резкие морщины, идущие вниз от царственного носа, буйные черные волосы в ноздрях. У Бергманна было лицо императора, а вот глаза… глаза принадлежали его рабу, рабу, который с насмешкой повинуется, следит, шутит и осуждает непонимающего господина; раба, на которого господин всецело полагается в развлечениях, руководстве и проявлении власти; раба, что пишет басни о зверях и людях.

От вина Четсворт плавно, как бы невзначай, перешел к Ривьере. Спросил у Бергманна, не бывал ли тот в Монте-Карло. Бергманн отрицательно хмыкнул.

– Охотно вам признаюсь, – сказал Четсворт, – что Монте – родина души моей. Канны мне всегда были безразличны, а у Монте есть je ne sais quoi[15]