Идеальная девушка E-Book

Рут Уэйр

• Herausgeber: Neoclassic
• Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 526

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Эйприл Кларк-Кливден, дочь одного из самых богатых людей в городе, была первой, кого Ханна Джонс встретила, поступив в Оксфорд, — живая, яркая, порой безрассудная... Идеальная девушка. Общие друзья, вечеринки — Эйприл быстро втянула Ханну в круг своих интересов и увлечений. Но несколькими месяцами позднее Эйприл была жестоко убита… Спустя десять лет Ханна и ее муж, переехав подальше от кошмарных воспоминаний, ждут ребенка. Прошлое, кажется, осталось позади. Но неожиданно в тюрьме умирает бывший университетский консьерж Джон Невилл, осужденный за убийство Эйприл, а молодой журналист предъявляет новые доказательства того, что Невилл мог быть невиновен. Ханна погружается в тайну смерти Эйприл и начинает понимать, что друзьям, которых она знает много лет, нельзя доверять…

Leseprobe

Рут Уэйр Идеальная девушкаРоман

Ruth Ware

The It Girl

* * *

© Ruth Ware, 2022

Школа перевода В. Баканова, 2025

© Издание на русском языке AST Publishers, 2025

* * *

Посвящается Мериел – лучшей из моих лучших подруг

До

В памяти отпечаталась дверь. «Дверь была открыта, – твердила она потом в полиции. – Как я не догадалась, что случилось неладное!..»

Память сохранила каждый шаг на обратном пути: скрип гравия на пересекающей Старый двор дорожке, под Черуэльской аркой, затем пробежку украдкой через темный Парк аспирантов, чтобы срезать угол, – ноги легко касались мокрого от росы неприкосновенного газона. Оксфорд мог бы обойтись без табличек «Ходить по траве запрещено» – лужайка более двух веков оставалась вотчиной членов совета и научного общества университета, обычным студентам лишнего напоминания об этом не требовалось.

Дальше общежитие магистратуры и дорожка, огибающая корпус «Новый двор» – его возвели почти четыре века назад, но все же на сто лет позже «Старого».

Вверх по лестнице подъезда номер 7, четыре пролета стертых ступеней до этажа, где она делила с Эйприл квартиру, расположенную на левой стороне лестничной площадки, напротив квартиры доктора Майерса.

Дверь доктора Майерса по обыкновению была заперта, а вот дверь ее собственной квартиры оказалась открытой. Больше она ничего не запомнила. Ей следовало догадаться: случилось что-то ужасное. Но в тот момент ее ничто не насторожило.

О том, что происходило потом, рассказали другие. Она закричала. Хью взбежал вслед за ней по лестнице, перепрыгивая через две ступени. Обмякшее тело Эйприл лежало на каминном коврике почти в театральной позе – так все выглядело на фотографиях, которые ей потом показывали.

Сама она не могла вспомнить эту сцену. Как будто разум заблокировал картинку и отключился, словно компьютер после сбоя памяти. Файл поврежден. Терпеливые расспросы полицейских так и не помогли восстановить этот момент.

И только иногда, посреди ночи, она просыпалась, увидев сцену, не похожую на зернистые снимки «Полароида», сделанные полицейским фотографом, с аккуратно расставленными маркерами рядом с уликами и резкой подсветкой. На ее собственной картинке свет приглушен, а щеки Эйприл еще розовеют, сохраняя последние проблески жизни. И тогда ей снится, как она бежит через комнату, спотыкается о коврик, а потом падает рядом с телом подруги и слышит собственный крик.

Трудно сказать, чем считать этот сон – воспоминанием или кошмаром. Возможно, сочетанием и того и другого.

Так или иначе, Эйприл больше нет в живых.

После

– Семнадцать фунтов, девяносто девять пенсов, – говорит Ханна стоящей перед ней женщине.

Та рассеянно кивает и протягивает карту.

– Может, картой?

Женщина медлит с ответом, пытаясь заставить своего ребенка лет четырех не трогать ластики на полке канцтоваров, но когда Ханна повторяет вопрос, отвечает:

– Ах да, конечно.

Ханна подносит карту к аппарату и, услышав писк, передает вместе с чеком детские книги – «Груффало», «Новое дитя» и «Внутри моей мамы есть дом». Кого покупательница ждет: сыночка, дочку? Ханна перехватывает взгляд девочки, играющей с канцелярскими принадлежностями, и заговорщицки улыбается. Девчушка замирает, потом неожиданно улыбается в ответ. Ханну тянет спросить, как ее зовут, но матери девочки может не понравиться излишний интерес.

Потому Ханна лишь спрашивает у женщины:

– Вам дать пакетик? Есть также симпатичные сумки по два фунта штука. – Она указывает на стопку холщовых шопперов за стойкой. На каждом логотип магазина «Басни» – расползающиеся стопки книг, сложенные в виде букв с его названием.

– Спасибо, не надо, – бросает покупательница. Она сует книги в наплечную сумку и тащит дочь к выходу.

Ластик в форме пингвина падает на пол.

– Прекрати! – требует мать девочки, когда они выходят через стеклянные двери в викторианском стиле под звяканье колокольчика. – Ты сегодня несносно себя ведешь.

Ханна провожает их взглядом до угла, девчушка ревет, едва поспевая за матерью. Ханна трогает свой живот – жесткий, круглый, он кажется чужим и напоминает футбольный мяч.

Книги в разделе для будущих родителей сравнивают эмбрион с фруктами – арахисовым зернышком, сливой, лимоном.

– Похоже на «Очень голодную гусеницу» для родителей, – озадаченно заметил Уилл, прочитав главу о первом триместре.

Плод на тот момент вырос до размеров манго, а может быть, граната. На шестнадцатой неделе беременности Ханны Уилл купил ей авокадо, желая с юмором отметить эпохальную веху, принес плод прямо в постель и разрезал пополам ложкой. Ханна только мельком взглянула на него и тут же почувствовала, как крутит внутренности утренняя тошнота, которой положено было бы уже пройти. Оттолкнув тарелку, она бросилась в туалет.

– Извини, – сказал Уилл, когда она вернулась. – Просто мне пришла в голову интересная идея, и я…

Ханна не смогла доесть авокадо. При одной мысли о нем к горлу подступала тошнота. Дело было не в ощущении скользкой маслянистости на языке, а в чем-то еще, сугубо интимном. Почему-то пришла мысль, что она вроде как поедает собственный плод.

– Кофе?

Приглашение Робин отвлекает Ханну от раздумий. Она поворачивается к коллеге, стоящей у другого конца стойки.

– Что ты сказала?

– Я говорю, кофе хочешь? Или ты по-прежнему от него отказываешься?

– Нет-нет, не отказываюсь. Хотя стараюсь не слишком налегать. Может, без кофеина?

Робин, кивнув, уходит в противоположный конец магазина, в закуток, который они называют «комната персонала». Почти в ту же секунду в заднем кармане джинсов Ханны начинает вибрировать телефон.

На работе она выключает звук. Кэти, хозяйка «Басен», добрая душа, отвечать на звонки не запрещает, но они могут помешать проводить детский праздник или обслуживать покупателей.

Однако сейчас в магазине никого нет, и Ханна достает телефон проверить, кто звонит.

Это ее мать.

Ханна хмурится. С чего бы это? Мать обычно не беспокоит по пустякам, она звонит раз в неделю, как правило, субботним утром, когда возвращается домой после заплыва на озере. Джилл редко звонит на неделе и никогда не тревожит дочь в рабочее время.

Ханна нажимает кнопку, отвечая на звонок.

– Ханна, ты сейчас можешь говорить? – начинает мать без всякого вступления.

– Я работаю. Если появится покупатель, придется прерваться, но пока я могу, если недолго. Что-нибудь случилось?

– Да. Нет. То есть…

Джилл замолкает. Ханна чувствует, как по спине пробегает волна тревоги. Ее практичная, уверенная в себе мать никогда не теряется и не мямлит. Что на нее так подействовало?

– Ты нормально себя чувствуешь? Не заболела?

– Нет! – раздается отрывистый смешок, хотя за ним по-прежнему ощущается странное нервное напряжение. – Нет, ничего такого. Просто… Я полагаю, ты еще не смотрела новости?

– Какие новости? Я весь день на работе.

– Новости о Джоне Невилле.

У Ханны замирает сердце.

Тошнота последние недели медленно отступала, но сейчас одним махом вернулась. Ханна сжимает губы и с силой дышит через нос, схватившись свободной рукой за край прилавка, как за надежную опору.

– Извини, – нарушает тишину мать. – Я не хотела застать тебя врасплох на работе, просто только что получила уведомление от «Гугла» и побоялась, что тебе позвонит кто-нибудь из Пелэма или пришлют репортера из «Мейл». Вот я и подумала… – Было слышно, как Джилл сглотнула. – …лучше сама тебе сообщу.

– Что? – Ханна сжимает губы, словно это может остановить тошноту и проглатывает подступившую к губам жидкость. – Что сообщишь?

– Он умер.

– Ох! – Более странного чувства не придумать. Мгновенное облегчение, а за ним – пустота. – От чего?

– Сердечный приступ, прямо в камере, – тихо отвечает Джилл.

– Ох! – повторяет Ханна. Она наощупь находит стул за стойкой, на который продавцы садятся только в спокойные минуты, чтобы налепить на книги наклейки. Ханна кладет руку на живот, как будто еще не поздно отвести уже нанесенный удар. Никакие слова не приходят на ум. У нее лишь вырывается очередное «ох».

– Ты в порядке?

– Да. Естественно. – Голос Ханны звучит в ее собственных ушах как чужой, словно кто-то другой говорит далеко-далеко. – С чего мне быть не в порядке?

– Ну… – Джилл явно старается тщательно подбирать слова. – Событие-то важное. Даже эпохальное.

Эпохальное. Возможно, из-за этого слова, сорвавшегося с губ матери и когда-то произнесенного Уиллом, ей вдруг изменяет выдержка. Ханна пытается подавить всхлип и желание убежать из магазина, не дожидаясь конца смены.

– Извини, – бормочет она в трубку, – извини, мам, но мне нужно… – Ничего не приходит в голову. – Покупатель пришел, – наконец находится она.

Ханна бросает трубку. На нее наваливается тишина пустого магазина.

До

Парковка на Пелэм-стрит была полна под завязку, поэтому мать Ханны остановилась на двойной желтой линии прямо на Хай-стрит. Ханна кое-как вытащила из машины самый большой чемодан. Мать обещала вернуться, когда найдет, где припарковаться.

Ханна проводила взглядом видавший виды «мини» со странным чувством – она словно оставила в машине, как змея, старую кожу, свою прежнюю оболочку, сохранив для окружающего мира более актуальную, свежую, менее потрепанную версию себя, от новизны которой пощипывало тело. Подняв голову, она осмотрела герб на резной каменной арке. Прохладный октябрьский ветерок теребил волосы, отчего они облепили шею. Ханна поежилась, испытывая нервозность, смешанную с радостным возбуждением.

Вот она, вершина всех надежд, мечтаний и тщательно выверенной стратегии извлечения уроков из поражений – перед ней одно из самых старых и престижных учебных заведений во всем мире, знаменитый Пелэмский колледж Оксфордского университета, ее новый дом на три следующих года.

Массивная дубовая дверь распахнута настежь – не то что в день собеседования, когда Ханне пришлось стучать по вставленной в ворота средневековой решетке и ждать, пока консьерж не смерит ее подозрительным взглядом на манер комиков из «Монти Пайтона». Сегодня она протащила чемодан через проход под аркой мимо служебки прямо к столику в беседке, где студенты старших курсов выдавали новичкам конверты с информацией и объясняли, куда идти.

– Привет! – поздоровалась Ханна, подойдя ближе и вспахав колесиками чемодана гравиевую дорожку. – Привет! Меня зовут Ханна Джонс. Не подскажете, куда идти?

– Разумеется! – просияла девушка за столом. Длинные светлые волосы блестят, выговор четкий, как линия от стеклореза. – Добро пожаловать в Пелэм! Прежде всего тебе нужно получить у консьержа ключи и номер комнаты. – Девушка жестом показала, что Ханне надо вернуться к арке, под которой она только что прошла. – Студенческий билет уже на руках? Без него и шагу не ступить – ни в столовой расплатиться, ни книги в библиотеке взять.

Ханна отрицательно покачала головой:

– Нет пока, но я уже подала заявку.

– Забери его в галерее номер два, это можно сделать сегодня в любое время. Тебе, наверное, лучше сначала оставить чемодан в своей комнате. Ах да, не забудь о ярмарке первокурсников и встрече-знакомстве для новичков!

Девушка протянула пачку листовок. Ханна неловко зажала скользкие листки под мышкой.

– Спасибо!

Поняв, что разговор окончен, она развернулась и потащила чемодан в обратном направлении.

В тот день, когда была здесь на собеседовании, Ханна не заходила в служебку консьержа, привратник вышел и открыл перед ней дверь. Но теперь она увидела ее изнутри – обшитую деревянными панелями комнатку, напоминающую почтовое отделение, с двумя окнами, выходящими во двор и в проход под аркой. Здесь имелась стойка со множеством рядов именных ячеек для писем. Мысль о том, что ей тоже, должно быть, выделена одна из ячеек, вызвала у нее новое любопытное ощущение. Причастности?

Ханна втащила чемодан вверх по ступеням и остановилась, ожидая, когда консьерж закончит разговор с юношей или, вернее, с его родителями. Мать молодого человека сыпала вопросами о доступе к вай-фаю, душевых и прочем. Наконец они ушли, и Ханна приблизилась к стойке, досадуя, что ее собственная мать до сих пор не вернулась. Ханне не помешала бы сейчас родительская поддержка.

– Э-э, привет, – поздоровалась она. Живот сводило от нервного напряжения, однако Ханна старалась говорить ровным тоном. Она имела полное право находиться здесь, и нервничать не было никакой причины. – Меня зовут Ханна. Ханна Джонс. Вы не могли бы сказать, куда мне идти?

– Ханна Джонс… – произнес консьерж, кругленький человечек с пушистой седой бородой, похожий на Санта Клауса на пенсии. Он насадил на переносицу очки и принялся изучать длинный список с фамилиями. – Ханна Джонс… Ханна Джонс… Ага, есть такая. Вы будете жить в корпусе «Новый двор», подъезд номер семь, комната номер пять. Это не просто комната, а квартира, к тому же очень хорошая.

Квартира? Ханна хотела уточнить, что это значит, но консьерж еще не закончил, и удобный момент для вопроса был упущен.

– Вам надо пройти вон под той аркой, – он указал через венецианское окно на поросший бархатистой травой двор с арочным проходом в дальнем конце. – Сверните налево через Парк аспирантов, только по траве не ходите, и идите дальше мимо резиденции главы колледжа к седьмому подъезду «Нового двора». Вот карта. С вас, дорогуша, я за совет денег не возьму.

Консьерж шлепнул блестящей сложенной пополам листовкой по стойке.

– Спасибо! – Ханна сунула листок в карман джинсов. – Моя мама может скоро прийти. Она машину паркует. Расскажите ей, пожалуйста, куда я пошла, если она появится, хорошо?

– Предупредить маму Ханны Джонс? – задумчиво протянул консьерж. – Это мне по силам. Джон! – окликнул он человека, раскладывавшего почту. – Если я уйду на обед, а сюда придет мама Ханны Джонс, передай ей, что ее дочь в семерке, пятая комната, «Новый двор».

– Будет сделано, – ответил человек. Он обернулся и посмотрел на Ханну. Рост под метр восемьдесят, моложе коллеги, волосы черные, лицо бледное и потное, хотя, казалось бы, никаких физических усилий он не предпринимал. Голос – высокий и блеющий – совсем не подходил к внешности, из-за чего у Ханны вырвался нервный смешок.

– Благодарю, – сказала она и повернулась к выходу.

Высокий мужчина резко и с некоторой обидой в голосе окликнул ее, когда она была уже на пороге.

– Полегче, барышня!

Ханна обернулась. Сердце екнуло, словно ее только что уличили в чудовищном проступке.

Мужчина, тяжело ступая, вышел из-за стойки и остановился перед Ханной. Он протянул руку с каким-то предметом, помахав им, как трофеем.

Связка ключей.

– Ой! – Ханна почувствовала себя круглой дурой и отрывисто рассмеялась. – Большое спасибо!

Она подставила ладонь, но мужчина не торопился отпускать ключи. Наконец он разжал пальцы. Ханна сунула ключи в карман и повернулась к выходу.

* * *

Над подъездом была нарисована цифра VII. Сверившись с картой и взглянув на каменную лестницу, Ханна решила, что не ошиблась адресом. Она осмотрелась – не потому, что не доверяла карте, а скорее ради удовольствия, чтобы охватить всю картину одним взглядом: квадратный, тщательно подстриженный, девственно зеленый газон, кладку стен медового цвета, стрельчатые окна. При ярком солнечном свете, с пухлыми белыми осенними облачками в небе, вид был противоестественно красив. Ханну охватило странное чувство – будто она очутилась на страницах одной из книг, лежащих в ее чемодане, стала героиней «Возвращения в Брайдсхед», «Возвращения в Оксфорд» или «Темных начал». Короче, попала в фантастический, выдуманный мир.

Ханна с улыбкой подтащила чемодан к подъезду номер 7, однако поднимать его по ступеням оказалось нелегким делом, и улыбка сползла с лица на первой же лестничной площадке. На вторую площадку она поднялась уже разгоряченная и запыхавшаяся. Ощущение сказки таяло буквально на глазах.

«Х. Клейтон» сообщала маленькая табличка на двери номер 4 слева. За дверью номер 3, напротив, проживал П. Бернс-Уоллес. Дверь по центру была приоткрыта. Когда Ханна остановилась перевести дух, она отворилась и стала видна крохотная кухонька, где стояли два парня. Один склонился над электрической конфоркой, а второй держал чашку чая. Он бросил взгляд на Ханну, как ей показалось, с несколько враждебной миной, хотя скорее всего им двигало обычное любопытство.

– П-привет! – выдавила Ханна. Парень лишь кивнул в ответ и протиснулся мимо нее к двери с надписью «П. Бернс-Уоллес». Что говорил консьерж? Квартира номер пять? Значит, предстоит взбираться на еще один этаж.

Стиснув зубы, она втащила чемодан по ступеням на верхнюю площадку, где одна напротив другой располагались еще две двери. Дверь справа под номером шесть с фамилией «Д-р Майерс» была закрыта, а дверь слева – чуть приотворена. Методом исключения Ханна определила, что приоткрытая дверь должна вести в ее комнату, и шагнула через порог.

– Эй! – Развалившаяся на диване девица при появлении Ханны мельком взглянула на нее и снова уткнулась в телефон. На ней было ажурное платье, ничуть не прикрывавшее длинные загорелые ноги, пристроенные на подлокотник дивана. На пальцах ног с педикюром болталась сандалия. Девушка, похоже, листала фотки в телефоне. – Ты, наверное, Ханна?

– Я… да… – растерянно откликнулась Ханна, невольно повысив тон, отчего фраза прозвучала как вопрос.

Она обвела комнату взглядом. Вроде бы гостиная, но у порога громоздилась куча самого затейливого багажа, какой ей когда-либо приходилось видеть. Тут были шляпные коробки, мешки с вешалками для костюмов, громадная сумка из универмага «Селфриджес», набитая бархатными подушками, настоящий чемодан от Луи Виттона со здоровенным латунным замком. По сравнению с этой кучей добра ее собственный багаж выглядел лилипутским, даже с учетом того, что мать должна была принести еще один чемодан.

– А тебя как зовут?

– Эйприл.

Девушка отложила телефон и поднялась. Худенькая, среднего роста; коротко подстриженные медового цвета волосы, красивые, изогнутые дугой брови придавали лицу выражение удивления, смешанного с надменностью. В соседке сквозило нечто загадочное, но что именно, Ханна не могла понять. Почему-то возникло ощущение, что она уже где-то встречала Эйприл. Или видела фильм с ее участием. Соседка обладала красотой такого типа, от которой начинали болеть глаза, если любоваться слишком долго. Эйприл будто освещал какой-то особый свет, лучи которого обходили стороной остальных, оказавшихся с ней в одном помещении.

– Эйприл Кларк-Кливден, – продолжила девушка так, словно это имя имело некий тайный смысл.

– А я думала… – Ханна замолчала и неуверенно посмотрела на дверную табличку. Все правильно: номер 5, под номером – «Х. Джонс» и ниже – «Э. Кларк-Кливден». Она нахмурилась. – У нас… одна комната на двоих?

Это было странно. В брошюре колледжа Пелэм особо подчеркивалось, что каждому студенту как минимум выделяли отдельную комнату. О жилье, рассчитанном на двоих, не было речи. В квартиры первокурсников обычно не заселяли. Многим, правда, приходилось пользоваться совмещенными санузлами, если не повезло получить комнату в новом крыле, зато спать каждый мог в своем помещении.

– Вроде того. – Эйприл зевнула и с наслаждением, как кошка, потянулась. – Ну, не одна комната. Я бы на такое не согласилась. Общая только гостиная.

Она небрежным жестом обвела скромное жилище, как если бы была воспитанной хозяйкой, а Ханна – непрошенной гостьей. Эта мысль неприятно кольнула Ханну, но она, подавив раздражение, осмотрелась. Помимо багажа Эйприл обстановка была минималистской и казенной – изрядно потертый диван, кофейный столик и буфет, однако комната сияла чистотой. А еще здесь был прекрасный каменный камин.

– Хорошо, когда можно оттянуться вдвоем, верно? Твоя спальня вон там. – Эйприл указала на дверь с правой стороны от окна. – Моя напротив. Боюсь, мне досталась та, что больше. Кто первый успел, тот и съел, как говорится.

Эйприл подмигнула, и на ее щеке показалась мягкая глубокая ямочка.

– Логично, – ответила Ханна. Спорить не было смысла. Судя по всему, соседка уже успела разложить часть вещей. Ханна молча потащила чемодан по ковру, цепляясь за него колесиками, к указанной Эйприл двери.

После замечания соседки она ожидала увидеть убогую конуру, но спальня оказалась больше ее комнаты в родительском доме, с еще одним рельефным каменным камином и витражным венецианским окном, отбрасывавшим ромбовидные тени на полированные дубовые доски пола.

– Ух ты! Круто, – вырвалось у нее. Ханне тут же захотелось шлепнуть себя по затылку за наивное восклицание в компании изысканной Эйприл.

И все-таки хотя бы мысленно можно было признаться: это действительно круто. Сколько студентов перебывало в этой квартире за четыреста лет, прошедших после постройки корпуса? Многие ли стали пэрами, политиками, нобелевскими лауреатами и писателями? У нее закружилась голова, словно она взглянула в телескоп с другой стороны и увидела не окружающий мир, а собственную бесконечно крохотную фигурку.

– Неплохо, да? – подтвердила Эйприл. Она остановилась на пороге, положив одну руку на дверной косяк, а вторую уперев в бедро. Лучи низкого вечернего солнца просвечивали тонкую материю ее белого платья насквозь, делая четкими очертания тела и превращая короткую стрижку в белый ореол, как у киноактрисы на афише.

– А твоя? – поинтересовалась Ханна.

Эйприл пожала плечами:

– Практически такая же. Хочешь посмотреть?

– Конечно.

Опустив чемодан, Ханна прошла вслед за Эйприл через гостиную к двери напротив.

Первый же взгляд сообщил Ханне, что комната Эйприл вовсе не такая же. Она действительно была лишь немного больше, таким же, как в комнате Ханны, был металлический каркас кровати и камин. Однако остальная мебель оказалась другая – от килима, безворсового турецкого ковра, до причудливого эргономического офисного кресла и двухместного диванчика с богатой обивкой в углу.

Высокий, грузный мужчина складывал вещи в большой платяной шкаф. Он даже не обернулся.

– Здравствуйте! – вежливо поздоровалась Ханна тоном, какой используют при встрече с чужими родителями. – Вы, наверное, отец Эйприл? Меня зовут Ханна.

Эйприл прыснула:

– Ой! Ну ты и шутница! Это Гарри, он работает у моих родителей.

– Рад вас видеть, – бросил мужчина через плечо. Он задвинул последний ящик и только тогда обернулся. – Кажется, все, Эйприл. Чем я еще могу помочь?

– Все в порядке, Гарри. Спасибо!

– Коробки я заберу. Чемодан оставить?

– Нет, его тоже заберите. Мне негде его хранить.

– Хорошо. Желаю приятно провести время. На подоконнике лежит небольшой прощальный подарок от вашего отца. Рад был с вами познакомиться, Ханна.

Гарри повернулся, сгреб груду пустых коробок и сумок у входной двери и вышел. Дверь захлопнулась. Эйприл сбросила туфли и шлепнулась на свежезастеленную постель, глубоко провалившись в мягкое пуховое одеяло.

– Вот и началась настоящая жизнь!

– Настоящая жизнь… – с сомнением откликнулась Ханна. Сидя в старинном учебном заведении в окружении роскошных, красивых вещей Эйприл, вдыхая незнакомый тяжелый аромат дорогих духов, она как никогда отчетливо почувствовала нереальность момента. Интересно, что об этом подумала бы ее мама, похоже, до сих пор нарезавшая круги по Оксфорду в поисках стоянки.

– Ну-ка посмотрим, что он там для меня оставил, – сказала Эйприл. – Коробка не от «Тиффани». Так себе начало.

Она сбросила ноги с постели и подошла к окну, где на каменном подоконнике стоял подарок в высокой коробке.

– «Начинай жизнь в Оксфорде прямо с этой минуты. Люблю, папа». Хорошо хоть своей рукой написал. На открытке к моему дню рождения был почерк секретарши.

Быстро разорвав упаковку, Эйприл принялась хохотать:

– О боже, я уж думала, он не помнит мое второе имя, а тут заставил меня устыдиться. – Она достала бутылку шампанского и два бокала. – Пьешь, Ханна Джонс?

– Э-э… да.

По правде говоря, Ханна не любила шампанское. Всякий раз, когда пила его – на свадьбах или на мамино пятидесятилетие, – у нее потом болела голова. Однако в такой идеальный момент грех отказываться. Может, Ханна из Додсуорта не пьет шампанское, но Ханна из колледжа Пелэм еще как пьет.

Эйприл привычным движением отстрелила пробку и наполнила два бокала пенистым напитком.

– Не охлажденное, зато хотя бы «Дом Периньон», – сказала она, вручая Ханне высокий бокал. – За что выпьем? За Оксфорд?

– За Оксфорд, – подхватила Ханна. Она чокнулась с Эйприл и поднесла бокал к губам. Теплое шипучее шампанское пенилось во рту, пузырьки лопались на языке, алкоголь щекотал нос. У нее слегка закружилась голова, но в чем была причина – в шампанском, в том, что они еще не обедали, или просто в сути момента, она не могла сказать. – За Пелэм.

– И за нас, – добавила Эйприл. Она, приподняв подбородок, осушила бокал в четыре длинных глотка. Потом снова наполнила его и улыбнулась своей широкой, озорной улыбкой, от которой на щеках мгновенно появились глубокие очаровательные ямочки. – Да, за нас, Ханна Джонс. Похоже, мы шикарно проведем здесь время. А ты как думаешь?

После

Ханна опускает телефон, тишина в магазине обволакивает ее, словно кокон. Она никогда не признается в этом Кэти, но на самом деле устроилась работать в «Басни» не ради субботней сутолоки, не ради августовского наплыва туристов во время праздников, а ради спокойных часов посреди недели, когда можно побыть одной – конечно, не совсем одной, потому что вокруг тебя тысячи книг, но одной наедине с книгами.

Кристи, Бронте, Сейерс, Митфорд, Диккенс. Они помогли пережить годы после смерти Эйприл. Ханна сбежала от сочувственных взглядов, сопровождавших ее в реальной жизни, от пугающей непредсказуемости Интернета, от ужасов действительности, когда тебя в любую минуту может подстеречь репортер, любопытствующий чужак или смерть лучшей подруги, сбежала в мир полной упорядоченности. В книге на 207-й странице тоже может случиться какая-нибудь неприятность – что правда, то правда. Но это событие навсегда останется на 207-й странице. И перечитывая книгу, ты знаешь, что тебя ожидает, следишь за приметами, готовишься.

Ханна прислушивается к мягкому шелесту эдинбургского дождя, струями стекающему по стеклу эркера, старые половицы издают тикающие звуки – это включили отопление. Книги молча сочувствуют ей. На мгновение Ханна ощущает слепое желание взять какой-нибудь хорошо знакомый том, роман, который она помнит почти наизусть, и провалиться в кресло-мешок в детском отделе, послав весь мир к черту.

Увы, нельзя. Она на работе. Кроме того, она не одна. Не совсем одна. Робин уже пробирается через лабиринт маленьких викторианских зальчиков, из которых состоят «Басни», где полно демонстрационных столов и корзин.

– Бип-бип! Встречайте Робин Грант, непревзойденную кофе-леди! – объявляет она, двигаясь к окнам. Робин весело ставит на прилавок два стаканчика, отчего горячая коричневая жидкость чуть не выплескивается через край на выставленные открытки. – Тот, что с ложечкой, твой. Ты не… – Что-то в облике Ханны заставляет ее замолчать. – Эй, с тобой все в порядке? Ты как-то странно выглядишь.

У Ханны сжимается сердце. Неужели так заметно?

– Я… я сама не пойму. Странную новость узнала.

– Ох ты боже мой! – Робин хватается за шею. Ее взгляд невольно падает на живот Ханны. – Неужто…

– Нет! – перебивает ее Ханна. Она пытается улыбнуться, но улыбка выходит фальшивой и натянутой. – Ничего подобного. Просто… семейные дела.

Сразу не пришло в голову ничего более близкого к истине, однако, не успев закончить фразу, она уже сожалеет, что выбрала не те слова. Джон Невилл никакая ей не семья. Ни он, ни память о нем не должны касаться ее семьи.

– Не хочешь уйти домой? – предлагает Робин. Она бросает взгляд на часы и на пустой магазин. – Почти пять уже. Вряд ли посетители пойдут потоком. Я одна справлюсь.

– Нет, – рассеянно произносит Ханна. Уходить раньше нет причины. Что, в сущности, изменилось? Ничего. Значит, придется просто стоять, улыбаясь покупателям, как будто в голове не роятся раздирающие душу воспоминания?

– Уходи, – принимает решение Робин. – Честно, иди домой. Я объясню Кэти, если она появится.

– Правда?

Робин решительно кивает. Ханна, встав, берет телефон, ощущая прилив благодарности и стыда. Робин иногда раздражает ее тем, что ведет себя как неугомонная девчонка-скаут, периодически перебивает покупателей словами: «Нет, это я вам желаю прекрасного дня!» Однако непоколебимая, несокрушимая доброта Робин иногда бывает невероятно целебна.

– Огромное спасибо! Я верну должок. Обещаю!

– Ладно, не стоит благодарности.

Робин улыбается, похлопывая Ханну по плечу, но та различает озабоченность за приветливой улыбкой коллеги и, медленно направляясь в комнату для персонала, чтобы забрать свои вещи, спиной чувствует ее взгляд.

* * *

На улице дождь уже прекратился, стоит сырой прозрачный осенний вечер, настолько похожий на тот, когда Ханна впервые появилась в Пелэме, что от ощущения повторения прошлого у нее слегка кружится голова. Когда Ханна останавливается на светофоре в ожидании зеленого человечка, ее охватывает престранное чувство – будто она вот-вот увидит Эйприл, беспечно идущую сквозь поток людей с вальяжной, насмешливой улыбкой и то появляющимися, то пропадающими ямочками на щеках. На секунду Ханне приходится ухватиться за фонарный столб – так осязаемо и реально прошлое. Она бы все отдала за то, чтобы это было правдой, чтобы высокая блондинка, спешащая через толпу на фоне пятна света, действительно оказалась Эйприл – великолепной, прекрасной, живой. Какими словами она бы ее встретила? Обняла бы? Шлепнула по щеке? Расплакалась?

Кто его знает. Возможно, все сразу.

Пробираясь через поток туристов, Ханна идет к остановке автобуса номер 24 до Стокбриджа, желая побыстрее попасть домой, поесть, пристроить повыше уставшие ноги и отвлечься на какую-нибудь ерунду по телевизору.

Однако, поймав себя на том, что, поравнявшись с остановкой, она так и не сбавила шаг, Ханна делает вывод: ее ужасает необходимость мучиться двадцать минут в душном автобусе, ползущем по городским пробкам. Душа просит пройтись пешком. Только ощущение твердой мостовой под ногами способно помочь избавиться от дискомфорта и привести мысли в порядок, прежде чем она увидит Уилла. Да и что ее ждет в пустой квартире, помимо лэптопа и болезненного соблазна начать поиск в «Гугле», которому она неизбежно поддастся, едва переступит порог?

Пока можно позволить себе хотя бы эту мелочь – ощутить реальность происходящего, как она ощутила ее в тот момент, когда сначала не поверив, что носит в животе ребенка, вдруг увидела его на снимках и услышала глухое, как из-под земли, биение его сердца.

Остановившись в подворотне, в тени, отбрасываемой замком, Ханна достает телефон. Она открывает вкладку браузера в режиме инкогнито и вводит в строке поиска «Гугл»: «Джон Невилл, новости Би-би-си». Добавлять имя нет необходимости, однако Ханна научена горьким опытом не вводить в поисковике одну лишь фамилию, потому что обнаруженные страницы могут содержать массу мерзких фотографий, дикие инсинуации и клеветнические заявления о ней и Уилле, бороться с которыми у нее нет ни времени, ни желания.

На Би-би-си хотя бы можно положиться по части фактов.

А вот и сообщение, в самом верху:

СРОЧНО: УБИЙЦА ИЗ КОЛЛЕДЖА ПЕЛЭМ ДЖОН НЕВИЛЛ УМЕР В ТЮРЬМЕ

Ханну будто обдает ледяной водой. Взяв себя в руки, она кликает на заголовок.

Власти сегодня подтвердили, что Джон Невилл, известный как душитель из Пелэма, умер в тюрьме в возрасте 63 лет.

Невилл, осужденный в 2012 году за убийство студентки Эйприл Кларк-Кливден, умер рано утром. Пресс-секретарь тюрьмы сообщил, что причиной смерти стал обширный инфаркт миокарда. Смерть заключенного была констатирована после его доставки в больницу.

Адвокат Невилла Клайв Меррит заявил, что его клиент готовил к подаче новую апелляцию. «Он сошел в могилу, так и не признав себя виновным, – сказал Меррит корреспонденту Би-би-си. – Шанс на отмену приговора умер вместе с ним, и это очень несправедливо».

Связаться с семьей Кларк-Кливден не удалось.

У Ханны задрожали руки. С тех пор как она раз за разом искала новости о Невилле, прошло столько времени, что она успела забыть, какое смятение испытывала, стоило ей увидеть эту фамилию, заметки о судьбе Эйприл и, что хуже всего, кошмарные снимки. Фотографий самого Невилла публиковали мало – чаще всего использовалось фото с его пропуска, где он хмурится, как на полицейском фотопортрете, и вызывающе смотрит на тебя колючим прямым взглядом. Вид физиономии Невилла сам по себе будоражит Ханну, но еще неприятнее видеть фотографии Эйприл – беспечные сценки из социальных сетей: вот она растянулась, лежа в лодке, вот обнимает других студентов, чьи лица скрыты мозаикой в целях сохранения анонимности, которой саму Эйприл безжалостно лишили.

Но хуже всего фотографии ее бездыханного тела.

Хотя эти снимки вообще-то не положено публиковать, их все равно публикуют. Еще до того, как Ханна перестала делать запросы в строке поиска, и задолго до того, как научилась пользоваться режимом инкогнито, алгоритм «Гугл» отметил ее повышенный интерес к душителю из Пелэма и с омерзительным постоянством начал подбрасывать скандальные статейки по этой теме.

«Еще?» – спрашивал телефон. Ханна давила на кнопку «Не интересует» с такой силой, что потом еще долго чувствовала дрожь в пальцах. Наконец до «Гугла» дошло, и поисковик перестал присылать ссылки. Но даже сейчас, десять лет спустя, какая-нибудь ссылка нет-нет, да и проскользнет, подчиняясь неисповедимой тайной причуде новостного алгоритма «Гугла», и открыв телефон, Ханна подчас неожиданно видит улыбку Эйприл и встречает ее ясный, прямой взгляд, проникающий в самое сердце. Время от времени кому-нибудь удается вычислить адрес Ханны, и о своем появлении в почтовом ящике «Входящие» писком извещает непрошенное сообщение: «Вы та самая Ханна Джонс, которая была причастна к убийству Эйприл Кларк-Кливден? Я пишу пост в блоге / сочинение для колледжа / психологический портрет / статью об апелляции Джона Невилла».

Поначалу Ханна гневно отвечала на подобные послания, используя выражения вроде «нездоровый интерес» или «стервятники». Поняв, что это лишь провоцирует новые попытки или ведет к цитированию ее гневных отповедей в газетных статьях, она изменила тактику и стала отвечать: «Меня зовут Ханна де Шастэнь. Я ничем не могу вам помочь».

Однако и это было ошибкой. Такой ответ смахивал на предательство памяти об Эйприл, а ищейки, сумевшие раздобыть адрес электронной почты Ханны, знали, к кому обращаются, знали, кто такой Уилл, кто она, и фамилия мужа, взятая при вступлении в брак, не сбивала их со следа.

Когда она рассказала об этом Уиллу, он удивился: «Зачем ты им вообще отвечаешь? Я бы их просто игнорировал».

И он, разумеется, был прав. Ханна перестала отвечать. Но почему-то не могла заставить себя удалить все эти сообщения. Поэтому они тихонько хранились в отдельной папке на самом дне «Входящих», названной «Запросы». Это всего лишь запросы, убеждала она себя. Однажды, надеялась Ханна, однажды, когда все закончится, она удалит папку одним махом.

Но этот день никак не наступал.

И наступит ли?

Ханна хотела было выключить телефон, как вдруг впервые обратила внимание на еще одну фотографию. Не Эйприл – Невилла. Этой она раньше не видела. Не примелькавшаяся угрюмая гримаса с пропуска и не снимок папарацци, на котором Невилл, стоя на ступенях здания суда, показывает репортерам два пальца в виде буквы V – знак победы[1]. Нет, это фото, похоже, было сделано много позже, во время слушания одной из множества апелляций, возможно, даже последней. Невилл выглядит старым, а главное – чахлым. Он похудел и совершенно непохож на великана, каким его запомнила Ханна. Трудно поверить, что это один и тот же человек. Невилл одет в тюремную робу, висящую на изможденной фигуре, как на вешалке, и смотрит в объектив испуганным, затравленным взглядом, словно затягивающим зрителя в его личный кошмар.

– Вы позволите?! – отрывисто воскликнула женщина за спиной Ханны, пытаясь проскочить мимо. До Ханны доходит, что она остановилась прямо посредине оживленного подземного перехода.

– Я… извините! – бормочет она, выключая телефон непослушными пальцами и поспешно опуская его в карман.

Женщина, покачав головой, проходит мимо. Ханна возобновляет путь домой. Но даже выходя из темного перехода на улицу, где пока светло, все еще чувствует на себе безнадежный, затравленный взгляд, будто о чем-то ее умоляющий. Вот только о чем?

* * *

Когда Ханна сворачивает к Стокбридж-Мьюз, ощущая боль в ногах от долгой ходьбы, и принимается рыться в сумочке в поисках ключей, мысленно ругаясь, потому что никто не удосужился заменить перегоревшую лампочку у входной двери, вечер уже почти превратился в ночь.

Наконец она входит в подъезд, поднимается по лестнице и закрывает за собой дверь квартиры.

Ханна долго стоит, прислонившись спиной к косяку, впитывая тишину. Она вернулась раньше Уилла и рада, что может побыть одна в прохладном, спокойном уюте их маленькой квартиры.

Ей следовало бы поставить чайник, сбросить туфли, включить свет. Но она лишь проходит через гостиную, плюхается в кресло и сидит, пытаясь мысленно разобраться с событиями дня.

Через некоторое время слышится хриплый рокот мотоцикла Уилла, эхом отражающийся на узкой улице от стен соседних домов. Двигатель замолкает, минуту спустя в замке подъезда поворачивается ключ.

Когда Уилл открывает дверь, Ханна чувствует, что надо бы встать и что-то сказать, но не находит сил. У нее не осталось ни капли энергии.

Уилл опускает сумку на тумбочку в коридоре, входит в комнату, насвистывая какую-то глупую попсовую мелодию, включает свет и останавливается как вкопанный.

– Ханна?

Он стоит перед ней с озадаченным видом, пытаясь сообразить, почему она сидит здесь одна в темноте.

– Хан, что с тобой? Тебе нехорошо?

Она проглатывает ком в горле, силясь подобрать походящие слова, однако с губ слетает лишь хриплое «нет».

Лицо Уилла принимает иное выражение. Охваченный внезапным страхом, он падает на колени перед женой и берет ее руки в свои.

– Хан, что-нибудь случилось? Что-то с ребенком?

– Нет! – на этот раз очень быстро отвечает она, словно только сейчас поняв озабоченность мужа. – Бог ты мой, ничего подобного! – Она сглатывает, выдавливая новую фразу: – Уилл… это из-за Джона Невилла. Он умер.

Получилось неоправданно жестко, даже грубее, чем у матери. Впрочем, Ханна настолько потрясена и надломлена, что ей не до раздумий о том, как лучше подать новость.

На лице Уилла на мгновение появляется выражение болезненной незащищенности, однако он быстро берет себя в руки. Поднимается, подходит к эркерному окну и, прислонившись к жалюзи, смотрит на улицу. Ханна видит лицо мужа в профиль – бледное пятно скулы на фоне черных волос и темного оконного стекла.

В такие минуты всегда трудно понять, что творится у него в душе. Уилл щедр в моменты радости, но, когда ему больно или страшно, замыкается в себе, словно не может позволить, чтобы другие увидели, как он страдает. Таково, очевидно, следствие воспитания отцом-офицером и в интернате для мальчиков, где проявление эмоций считалось уделом неженок и плакс. Если бы не доля секунды, когда на лице Уилла промелькнуло выражение беспомощности, Ханна решила бы, что он ее не расслышал. А теперь уже невозможно угадать, что творится в его душе под покровом молчания, за вежливой, нейтральной маской.

– Уилл, скажи что-нибудь, – не выдерживает Ханна.

Он оборачивается с таким видом, будто был в мыслях далеко-далеко.

– Хорошо.

Всего одно слово, но голос Уилла полон жестокой прямоты, которой Ханна прежде за ним не замечала, и это ее пугает.

– Что на ужин? – добавляет он.

До

– Бо. Же. Мой, – наигранно растягивает слова Эйприл, подражая Дженис из сериала «Друзья», – так кажется Ханне, идущей за ней по узкому проходу между длинными, во всю ширину столовой, обеденными столами.

Ханна впервые ступила в Парадный зал в качестве настоящей студентки Пелэма. При виде старинных потолочных балок высоко над головой и картин старых мастеров на стенах, обшитых мореным дубом, у нее по коже побежали мурашки восхищения. Ее охватил полный восторг от увиденного, но присутствие идущей рядом Эйприл, ворчащей по поводу небогатого меню и плохой акустики, не позволяло проявлять истинные чувства. Эйприл опустила свой поднос на край длинного трапезного стола с множеством сидящих за ним студентов и уперла руки в бока.

– Уилл де Шастэнь, чтоб мне провалиться!

Один из студентов, сидевших на длинной дубовой скамье, обернулся, и сердце Ханны словно споткнулось. Стакан с водой съехал на пару сантиметров к краю подноса, и она поспешно вернула его на место.

– Эйприл!

Юноша поднялся, с легкостью перекинув длинную ногу через скамью; он и Эйприл обнялись и по-дружески, формально поцеловались. Поцелуй вышел настолько непохожим на все, что Ханна прежде видела в Додсуорте, что она с таким же успехом могла бы наблюдать картины из жизни марсиан.

– Как я рад тебя видеть! Я понятия не имел, что ты тоже поступила в Оксфорд.

– Типичная Лив – никогда никому ни гу-гу. Как она? Я не виделась с ней после экзаменов.

– Ох… – Юношу вдруг бросило в жар, на скулах появились розовые пятна. – Мы… э-э… разбежались. Если честно, я сам виноват. Извини.

– Не извиняйся, – промурлыкала Эйприл. Она погладила парня по плечу и слегка сжала его бицепс – этот жест вполне можно было принять за флирт. – Классный парень освободился – какие могут быть извинения?

Ханна переступила с ноги на ногу. Поднос в ее руках становился все тяжелее, она почувствовала боль в плечах. Эйприл, должно быть, услышала шорох за спиной и несколько театрально обернулась, словно впервые вспомнила о существовании Ханны.

– Господи, где мои манеры? Уилл, это Ханна Джонс, моя соседка по квартире. Будет изучать литературу. Нам выделили люкс, представляешь? Так что все вечеринки в этом семестре будут у нас. Ханна, это Уилл де Шастэнь. Я училась в одном классе с его бывшей подружкой. Наши интернаты были… как бы получше выразиться? – Она повернулась к Уиллу. – Дружественными?

– Что-то вроде того.

Улыбка сморщила кожу в уголке рта Уилла. Ханна поймала себя на мысли, что откровенно пялится на него. У юноши были чистые карие глаза, темные брови, нос с явными следами перелома, возможно, даже не одного. У Ханны вдруг пересохло во рту, она лихорадочно размышляла, что бы такое сказать, но Уилл первым заполнил вакуум.

– Я учился в Карне в школе для мальчиков. На общих мероприятиях нас спаривали со школой Эйприл, чтобы избежать ситуации, когда учащиеся до самого поступления в университет не видят живых девушек.

– Кому-кому, а тебе этого можно было не бояться, дорогой, – подколола Эйприл. Она сделала большой глоток шоколадного молока из стакана на подносе и, не спрашивая разрешения, уселась рядом с Уиллом.

– Вообще-то я стерег это место, – сказал Уилл, но не таким тоном, чтобы действительно заставить Эйприл пересесть. Ханна, так и не присев, размышляла, как поступить. Напротив Уилла оставалось единственное незанятое место. Может, он хотел отдать его другу, которого ждал? Ханна в поисках подсказки взглянула на Эйприл, но та уже стучала пальцами по экрану телефона.

Закусив губу, Ханна хотела отвернуться, однако Уилл ее остановил:

– Эй, не уходи. Мы подвинемся.

Опять скакнуло сердце. Ханна улыбнулась, стараясь скрыть малодушную благодарность. Уилл опустил сумку на пол и подвинул соседа на десяток сантиметров, освобождая место.

– Вот, садись сюда. – Он указал на свободное место напротив. – Хью втиснется между мной и Эйприл.

– Ты сказал Хью? – оторвалась от телефона Эйприл. На ее лице появилось странное выражение приятного удивления, даже радости, смешанной, однако, с озорством, природу которого Ханна не могла понять. – Хью Блэнд?

– Он самый. Ты разве не знала, что он тоже поступил?

– Хью хотел учиться в Оксфорде – это я слышала, но понятия не имела, что он выбрал Пелэм.

Эйприл убрала телефон и, когда к столу подошел высокий бледный парень в толстых, как у Стивена Хокинга, очках, ее губы дрогнули в улыбке.

– Ну и ну! Легок на помине.

– Эйприл! – воскликнул юноша, неожиданно запутался в собственных ногах и выронил поднос. Тарелка пасты с шумом упала на пол.

На мгновение наступила гробовая тишина. Все головы повернулись в сторону их компании. Еще один парень, сидевший за столом, громко произнес:

– Эй, все! Концерт окончен. Расходитесь.

Хью, явно сгорая от стыда, с усмешкой виновато поклонился и присел, чтобы подобрать с пола банку кока-колы и разлетевшиеся тортеллини. Его лицо пылало огнем.

– Простите! Какой я осел, – пробурчал Хью сдавленным голосом, в котором тем не менее прозвучал аристократический выговор. – Прошу прощения. Слава богу, хоть тарелка не перевернулась. Ничего и не выпало. Почти.

Юноша со все еще пылающими щеками втиснулся рядом с Уиллом, поставил на стол тарелку испорченной пасты и взял вилку.

– Не ешь ты это, глупец, – с легким презрением бросила Эйприл. Она встала и помахала в направлении буфета. – Эй, помогите кто-нибудь. И принесите еще одну тарелку пасты.

Все студенты молча проводили взглядом работника кухни, прибывшего с новой тарелкой и тряпкой, чтобы подтереть разлитый соус.

– Прошу прощения, – еще раз сказал Хью, обращаясь на этот раз к работнику кухни. Тот лишь молча кивнул и удалился. Хью явно был готов сквозь землю провалиться.

Ханне вдруг стало невыносимо жалко парня.

– Вы тут все знакомы? – спросила она у Эйприл и Уилла, скорее желая сменить тему разговора, чем интересуясь ответом. Эйприл с улыбкой кивнула, и вместо нее ответил Уилл:

– Я знаю Хью давным-давно, мы вместе учились в начальной школе. Верно, Хью?

– Правильно, – ответил тот. Румянец таял на его щеках, он низко наклонился над тарелкой, избегая чужих взглядов. – Хью Блэнд, – представился он Ханне. – Медфак.

– Мы с Хью о-очень хорошие друзья, – ласково промурлыкала Эйприл. Она ущипнула юношу за щеку, отчего его лицо вновь захлестнула волна краски, на этот раз прихватив и уши. Воцарилось зыбкое молчание.

– А ты кто? – спросила Эйприл у парня, сидящего рядом с Ханной, желая загладить неловкость. Именно он сказал «концерт окончен» – широкоплечий, коренастый, в футболке клуба «Шеффилд уэнсдей».

– Это Райан Коутс, – произнес Уилл. – Мы оба на экономическом.

– Точно, – широко улыбнулся Райан. Он говорил с явным шеффилдским акцентом. После манерного южного диалекта его речь звучала по-северному грубо. Ханна вдруг почувствовала родственную душу, хотя Додсуорт был намного южнее Шеффилда. Райан, как и она сама, не принадлежал к богатеньким выпускникам частных школ, в чьей компании Уилл и Эйприл чувствовали себя как рыбы в воде.

– Мы все живем на одном этаже в «Клоудс», – пояснил Уилл.

Ханна знала, что «Клоудс» – современное крыло с тыльной стороны «Нового двора», куда определили большинство первокурсников. Здание квадратное и бетонное, как бункер, зато все комнаты класса люкс, и даже отопление работало. Ханна в душе радовалась, что ее с Эйприл поселили в живописной квартире в старом стиле. Разве не ради этого она приехала в Оксфорд? Ей хотелось идти тропой, протоптанной другими за четыреста лет, а не по ковровым дорожкам последних десятилетий.

– Я услышал, как он крутит за стеной «Стоун роузес». – Райан ткнул вилкой в направлении Уилла. – Пошел представиться, и оказалось, что мы на одном курсе. Потом он познакомил меня с этим чуваком. – Райан указал на Хью.

– Мы с Уиллом учились в одной школе, – пояснил Хью и снова покраснел. – Ой, я это уже говорил… Извините. Опять ступил.

– Не слушай его. – Уилл дружески ткнул приятеля в ребра. – Хью был самым головастым в нашем классе.

Райан, пережевывая тортеллини, воскликнул насмешливым тоном:

– Какое совпадение! Я тоже был самым головастым в своем классе. Похоже, у нас много общего.

– Мы все были самыми головастыми в своих классах, – сказала девушка, сидящая рядом с Райаном. До сих пор она не проронила ни слова. Соседка Райана говорила низким голосом резко и нетерпеливо. – Разве не поэтому нас сюда приняли?

– Ты кто? – спросил Райан, смерив соседку взглядом. Длинные черные волосы, немного лошадиное лицо, прямоугольные темные очки. Девушка без тени робости посмотрела на Райана в упор. Ханна, если бы к ней обратились с такой бесцеремонностью, наверняка бы смутилась.

– Эмили Липман. – Девушка отправила в рот вилку с пастой и спокойно прожевала. – Я на матфаке. И зовут меня Эмили Липман.

– Ты мне нравишься, Эмили Липман, – с широкой ухмылкой заявил Райан.

– И что на это полагается отвечать?

– Что хочешь. Или вообще ничего. – Райан все еще улыбался.

Эмили закатила глаза.

– Кста-ати, – лениво протянула Эйприл, – это все неправда.

– Что неправда? – спросил Хью.

– Насчет того, что мы были самые мозговитые в своем классе. Я, например, не была.

– Тогда как ты поступила в Оксфорд? – поинтересовалась Эмили. Вопрос по идее был задан некорректно, но у Эмили он отчего-то получился просто чересчур прямым.

– Наверное, благодаря моему природному обаянию. – Эйприл улыбнулась, показав глубокие, мягкие ямочки на золотистых щеках. – Или, может быть, благодаря деньгам папочки.

Повисла долгая пауза – похоже, никто не мог найтись, что на это ответить. Наконец, Райан издал отрывистый, лающий смешок, словно Эйприл рассказала занятный анекдот.

– Хорошо тебе, – сказала Эмили. – В обоих отношениях. – Она сунула в рот последнюю порцию пасты и, встав, отряхнулась. – А теперь признайтесь, какую хрень должна вытворить женщина в этом месте, чтобы ей дали выпить?

– Можно пойти в общий зал, – предложил Райан. Он тоже поднялся. – Как там его называют? СКО?

– СКО, – подтвердила Эйприл. – Студенческая комната отдыха. Так в справочнике написано, но ты его, конечно, не читал. Кроме того, рядом с Парадным залом есть бар. Только ну их к черту. Мы же не чернь какая-нибудь. Кому нужен бар, если есть совершенно волшебный люкс с холодильником, набитым шампанским? – Она отодвинула почти нетронутую тарелку тортеллини, окинула компанию взглядом и помахала свисающими с мизинца ключами от квартиры, выразительно вскинув бровь: – Ну как, согласны?

После

Между Ханной и Уиллом тучей висит прошлое. Уилл беззвучно режет на кухне баклажаны и чоризо. Тишину делает еще более зловещей трескотня диктора «Радио–4». Ханна пытается придумать ответ на реплику Уилла, но, сдавшись, уходит в гостиную и открывает лэптоп, чтобы проверить почту.

Испугавшись после звонка матери, что по дороге домой ее будут преследовать сигналы входящих сообщений, Ханна удалила приложение «Джимейл» со смартфона и теперь с опаской открывает почтовый ящик, в то же время понимая, что дальнейшие проволочки только ухудшат положение. Когда она будет лежать в постели, ее уже ничто не сможет отвлечь от мыслей о том, какие мерзости притаились в папке «Входящие»; она, конечно, не выдержит и опять схватит телефон. Что бы она там ни обнаружила: новые разоблачения, незамеченный ранее след или очередную попытку выманить у нее ответ, – сердце начнет стучать как бешеное, хлынет адреналин, и возможность заснуть улетит так далеко, что она промучается всю ночь от тошнотворных мрачных мыслей, будет снова и снова обновлять почту и, словно в болезненном дурмане, искать в «Гугле» свежие новости о деле Эйприл.

Ханна заранее знает, что и как произойдет, поскольку так всегда было раньше. В первые несколько месяцев после смерти Эйприл сообщения приходили каждый день. Шел постоянный, тупой поток уговоров, умасливания и нахальных требований, и Ханну всякий раз охватывал шок и обида из-за одержимости миллионов людей смертью ее подруги.

После окончания судебного процесса запросов стало меньше. Одно время они приходили раз в неделю, но по мере того, как Ханна и Уилл с головой погружались в бытовые дела, скрываясь за пеленой успокоительно монотонных будней – курсов бухучета, покупки дома, денежных проблем и прочего рутинного хлама каждодневного существования, – подобных сообщений становилось все меньше.

Теперь с ней почти никто не связывался, тем более по телефону, особенно после того, как Ханна и Уилл избавились от стационарного аппарата, а Ханна сменила номер мобильного. Тем не менее новые сообщения приходили всякий раз, когда фамилия Джона Невилла снова появлялась в прессе, юристы осужденного подавали очередную апелляцию или кто-нибудь публиковал книгу или выпускал новый подкаст. Время научило Ханну – уклоняться себе дороже.

Нет уж, лучше не откладывать, разделаться одним махом и успеть прийти в себя до отхода ко сну.

К удивлению и облегчению Ханны, в папке «Входящие» ждали всего три непрочитанных сообщения. Одно отправила после обеда мама с пометкой «Позвони мне». Мама потом сама позвонила, поэтому ее письмо можно удалить.

Второе прислали из библиотеки, напоминая о сроке возврата книги. Его Ханна помечает флажком «Не прочитано».

Третье пришло с неизвестного адреса. В строке темы единственное слово – «Вопрос».

Сердце Ханны затрепетало еще до того, как она открыла это сообщение. Первый же абзац подтвердил худшие опасения.

Уважаемая Ханна! Мы никогда не встречались, поэтому позвольте мне представиться. Меня зовут Джерайнт Уильямс. Я репортер «Дейли»…

Хватит. Дальше можно не читать. Ханна снимает очки, буквы на экране мгновенно расплываются и теряют четкость. Сообщение исчезает в папке «Запросы».

Ханна сидит перед пустым экраном с очками в одной руке и телефоном в другой. Пальцы вдруг похолодели как лед; она натягивает рукава джемпера на кисти рук, чтобы согреться. Сердце стучит с болезненной торопливостью. Мелькает отстраненная мысль: не навредит ли стресс ребенку? «Они живучие, – звучит в уме Ханны успокаивающий грубоватый голос матери. – Какого черта, бабы рожают даже в зонах боевых действий».

– Что-то не так?

Ханна подскакивает от неожиданности, услышав голос за спиной, хотя сознание подсказывает, что это всего лишь Уилл. Он втискивается к ней в кресло, обхватывает ее сзади, она меняет позу и садится ему на колени.

– Извини, – тихо произносит Уилл. – Я не собирался корчить перед тобой крутого парня. Просто… мне требуется немного времени, чтобы все это переварить.

Ханна прислоняется к его груди, чувствуя, как напряглись мышцы сомкнутых вокруг нее рук. Ощущение их силы и надежности отчего-то действует невыразимо ободряюще. Дело не в том, что Уилл выше ростом, шире в плечах и сильнее ее, ведь она уже давным-давно перестала видеть в Джоне Невилле источник физической угрозы, но почему-то это было важно, и само присутствие мужа успокаивало ее лучше любых слов.

Ханна приникает к груди Уилла, чувствуя на своих ледяных пальцах его теплое, согревающее дыхание. Словно прочитав ее мысли, он говорит:

– Господи, у тебя не руки, а ледышки. Иди сюда.

Уилл решительно сует ее ладони под рубашку и слегка вздрагивает, когда холодные пальцы касаются теплой голой кожи.

– Почему ты всегда такой горячий? – нервно усмехается Ханна.

Уилл опускает подбородок ей на макушку, одной рукой гладит ее волосы.

– Не знаю. Наверное, много лет прожил в Карне при говенном отоплении. Ох, милая, мне очень жаль, что все это случилось в такой неподходящий момент. Я понимаю, как тебе тяжело.

Ханна кивает, прижимается виском к его ключице, взгляд упирается в темную ложбину между их телами.

Да, он понимает. Уилл, возможно, единственный человек на свете, кто реально способен понять, какой водоворот эмоций пробудила в ее душе смерть Невилла.

На первый взгляд, новость-то неплохая. Джон Невилл больше не вернется. В отдаленном будущем они, несомненно, почувствуют себя лучше. Однако в ближайшее время смерть Невилла вызовет шквал вопросов, разрушит иллюзию нормальной жизни, да еще в тот момент, когда она и Уилл ждут рождения новой жизни, перестав думать о том, что произошло почти у них на глазах с другим человеком. Ханна помнит дни и месяцы после смерти Эйприл, обжигающий, беспощадный свет прожекторов сорвавшихся с цепи медиа, ощущение ужасной трагедии, желание спрятаться в темном месте и раскачиваться туда-сюда, пытаясь забыть увиденное. Но куда бы она ни убегала и что бы ни делала, свет прожекторов повсюду ее настигал.

– Мисс Джонс, хотя бы пару слов! Ханна, можно вас пригласить на интервью? Пять минут, не больше.

Она пряталась от прожекторов долгие десять лет, прошедшие после суда. Десять лет первым делом вспоминала, проснувшись поутру, мертвую Эйприл и вновь думала о ней вечером перед сном. Уилл страдал не меньше; вся их совместная жизнь прошла в тени, отбрасываемой памятью об Эйприл. Однако последние несколько месяцев из-за беременности и прочих дел Ханна позволила себе… нет, не забыть о подруге, потому что память о ней невозможно полностью стереть, но почувствовать, что смерть Эйприл перестала быть определяющим моментом ее собственной жизни. Хотя Ханна никогда не обсуждала свое новое чувство с Уиллом, она не сомневалась, что он тоже его разделяет.

Теперь опять начнется медийный ажиотаж. Им опять придется менять номера телефонов и отсеивать сообщения. Ханна начнет с подозрением присматриваться к посетителям в магазине. В бухгалтерской фирме «Картер и Прайс», где Уилл младший компаньон, новую секретаршу поставят в известность о проблеме и попросят задавать наводящие вопросы, прежде чем переключать звонок или назначать встречу.

Уиллу тоже тяжело. В некотором смысле даже тяжелее, чем Ханне, но он никогда не признается. Однако он не случайно последовал за ней сюда, в Шотландию, край, имеющий собственную юридическую систему, собственные газеты, максимально далекий от Оксфорда в пределах Великобритании. Ханна помнит серый сентябрьский день восемь лет назад, когда Уилл появился в книжном магазине. Она помогала покупательнице выбрать подарок на день рождения, обсуждая достоинства новой книги Майкла Пэйлина по сравнению с последним опусом Билла Брайсона. Ханна услышала за спиной какой-то шум, обернулась и уткнулась взглядом в Уилла.

На мгновение она лишилась дара речи и просто стояла, позволяя клиентке весело щебетать о маэстро кулинарии Рике Штайне. Сердце Ханны колотилось от горячей радости.

Три месяца спустя они съехались.

Через два года поженились.

Хотя встреча с Уиллом – лучшее, что случилось в ее жизни, связывает их трагедия, хуже которой что-то трудно вообразить. По идее, такой расклад не должен работать. И все же он работает. Ханна точно знает: в одиночку она не пережила бы такой удар.

Приподняв голову, она смотрит мужу в лицо, проводит пальцами по его щеке, пытаясь угадать, какие чувства скрываются по ту сторону тревоги за нее.

– Тебе плохо?

– Я в норме, – рассеянно отвечает Уилл. – Хотя не совсем, конечно, – спохватывается он.

Ханна видит, что он мучается. Эта его черта – тенденция замыкаться в себе, делать вид, будто с ним все в порядке в тот самый момент, когда он стоит на грани срыва, – остается главным камнем преткновения в отношениях между ними. Чем хуже обстоит дело, чем больше стресса на работе, чем серьезнее его озабоченность денежными проблемами, тем он немногословнее. «Не молчи!» – десять лет умоляет Ханна. А Уилл, которого с детства учили никому не показывать слабость, до сих пор чувствует себя уязвимым, когда его просят открыть душу.

– Ничего страшного, – наконец говорит он. – Все пройдет. Надо лишь немного времени, чтобы переварить новость. Мне-то что. Я не видел… – Уилл запинается. – Мне не пришлось пережить то, что пережила ты.

Ханна кивает. Верно. Да, Уилл тоже знал Эйприл, и она значила для него не меньше, чем для Ханны, а может, и больше. Но он не видел то, что видела Ханна в тот вечер. Не воспроизводил случившееся в уме неделю за неделей, месяц за месяцем, год за годом. Сначала в полиции, затем на встрече с сотрудниками прокуратуры и, наконец, в суде, на скамье свидетелей. С вынесением приговора испытания, однако, не закончились, поскольку приговор Джону Невиллу основывался на показаниях Ханны – об этом ей не позволяли забыть.

Уилл продолжает говорить, голос мягче и ниже обычного. Голова Ханны покоится у него на груди.

– Может быть… Может быть, по-своему все это к лучшему?

Ханна не торопится с ответом. «Почему именно сейчас?» – вот какая мысль не дает ей покоя. Почему сейчас, когда пришло время радоваться счастью, взаимной близости, появлению ребенка? Ей и раньше не следовало копаться в прошлом и следить за специальными выпусками новостей, а уж в эти дни тем более.

Однако представив, что ее ждали бы годы и годы, полные новых газетных статей, апелляций и запросов, Ханна понимает: да, Уилл прав. И все же никакого облегчения не испытывает.

– Би-би-си сообщило, что Невилл готовил очередную апелляцию, – наконец произносит Ханна. Слово «апелляция» оставляет на языке горький привкус. – Я бы не выдержала еще одно слушание. Не хочу снова оказаться в центре внимания. Так что ты прав. Когда все закончится…

Ханна замолкает, не решаясь высказать мысль вслух.

Вместо Ханны ее заканчивает Уилл. Его голос тверд, руки крепче сжимают объятия.

– Когда все закончится, тебя наконец оставят в покое.

Ханна впервые позволяет себе поверить, что именно так и будет.

До

– Снимай, снимай! – пропела Эйприл, бросив многозначительный взгляд на собравшуюся компанию.

Ханна окинула себя взглядом и посмотрела на карты в руках.

Эйприл предложила сыграть в покер на раздевание. Ханна чувствовала себя довольно уверенно, она умела неплохо играть в покер, вдобавок с учетом всех аксессуаров на ней было много одежды. Но из-за невезения или выпитого шампанского она проиграла несколько раундов и теперь стояла перед выбором, что снять на этот раз – джинсы или кофточку. Ханна пыталась и не могла вспомнить, побрила ли ноги утром, принимая душ. Значит, придется снять кофточку. Ее пронзило странное чувство – что-то среднее между болезненно-нервным возбуждением и радостным волнением. Неужели она реально это сделает? Разденется до лифчика в присутствии пяти человек, с которыми только сегодня познакомилась?

– Снимай! – поддержал Эйприл Райан. К ним присоединилась Эмили.

Ханна быстро окинула взглядом улыбающиеся пьяные лица. Один Хью разделял ее чувство дискомфорта. Он даже попробовал выйти из игры, сославшись на нехватку времени и усталость. Эйприл пресекла попытку на корню:

– Молчать, Хью! Кому какое дело. Будешь играть до конца.

Хью, к удивлению Ханны, вновь сел на пол, источая каждой клеточкой своего организма напряженность и злость.

Он сидел, жалко скорчившись, между Уиллом и Райаном, застенчиво обхватив голые тощие ребра. Хью не разделся до трусов по единственной причине – Эйприл снисходительно разрешила ему засчитать каждый носок за отдельный предмет гардероба. Ханна мысленно выругала себя за то, что надела сандалии на босу ногу.

– Эй… – произнес Уилл. Он наклонился вперед, черные волосы упали на глаза, отчего глубоко в душе Ханны шевельнулось вожделение. Уилл сидел с обнаженной грудью, торс точеный, с рельефными мышцами, совершенно не похожий на костлявую фигуру Хью, словно юноши принадлежали к разным биологическим видам. Ханна осознала, что уже достаточно долго рассматривает Уилла, и усилием воли перевела взгляд на его лицо. Он улыбался, но без тени насмешки.

– Эй, не позволяй им давить на себя.

– А-а, какого черта! – воскликнула Ханна. И тоже засмеялась – отчасти над собой, отчасти из-за сомнений, что действительно осмелится на такой шаг. Но в душе она уже решилась. Она могла бы выскочить в свою комнату, находившуюся рядом с гостиной, где они вместе пили, и тогда ей пришлось бы слушать через стену насмешки и музыку, звучащую с айпода Эйприл. Не могла же Ханна начинать трехлетнее обучение в Пелэме, выставив себя жалкой неудачницей, избегающей веселых компаний.

Впрочем, дело было не только в этом. В глубине души она не желала спасовать. Ханне хотелось быть такой же невозмутимой, смелой и сексуальной, как Эйприл, сидящей напротив с бесовским огоньком в глазах. Хотелось быть дерзкой, язвительной, как Эмили, совершенно не смущавшейся тем, что уже сняла свитер, юбку, пояс и туфли, оставшись в одной облегающей маечке.

Ханна хотела стать похожей на новых приятелей – раз она принята в их круг, пора вести себя, как они.

– Снимай! – повторила Эйприл.

Ханна, ощущая легкий приступ головокружения, как перед прыжком в воду с высокой скалы, встала, стащила кофточку через голову и под одобрительные крики и аплодисменты сделала ироничный разворот на месте. Щеки пылали огнем, в животе порхали бабочки. Ханна не могла решить, то ли смеяться, то ли сердиться, в итоге сердито рассмеялась и села на свое место в круге, демонстративно прикрыв грудь рукой и стараясь не смотреть на Уилла.

Райан издал долгий, пронзительный свист в знак восхищения и обнял сидевшую рядом Эмили.

– Держи. – Он подал ей пущенную по кругу самокрутку с травкой. – Заслужила.

– Ей не нужна эта обслюнявленная дрянь, – заявила Эйприл. Ее глаза светились улыбкой, лицо, как у Ханны, покраснело, но не от смущения. Эйприл тоже обнажилась до плиссированной атласной юбки и лифчика, купленного явно не в «Марксе и Спенсере» со скидкой за комплект из пяти штук. Пуш-ап с вышитыми крохотными алыми и розовыми бабочками был сшит из шелка бирюзового цвета, отчего загорелая кожа Эйприл буквально светилась. – Выпей, дорогая.

Хозяйка вечеринки протянула бутылку. Запас шампанского в мини-холодильнике, явно не входившем в стандартную обстановку комнаты, похоже, был неиссякаемым. Этикетка жемчужного цвета в стиле ар-деко. Ханна плохо разбиралась в сортах шампанского, но не сомневалась, что Эйприл угощала гостей дорогим напитком. Бутылку передавали по кругу уже не первый раз, шампанское нагрелось и стало кисловатым. Манера пить прямо из горлышка из-за нехватки бокалов тоже не способствовала улучшению вкуса. Поежившись, Ханна сделала большой глоток, ощущая, как мягкое тепло разливается по телу по мере всасывания алкоголя в кровь, улыбнулась и вернула бутылку соседке по комнате.

– Давай, Хью! – скомандовала та. – Твоя очередь.

Хью, кивнув, начал сдавать карты.

После окончания раунда Эйприл пришлось снять юбку. Девушка высвободилась из нее, вызывающе крутя бедрами, как заядлая стриптизерша, обнажив длинные загорелые ноги, и осталась в крохотных бирюзовых трусиках бикини. После еще одного раунда снял джинсы Уилл. В самом начале очередной партии Ханна с замирающим сердцем поняла, что сейчас опять проиграет.