Игра по своим правилам E-Book

Михаил Нестеров

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
• Serie: Спецназ ГРУ
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 397

Beschreibung

Задание у диверсионной группы Евгения Блинкова по прозвищу Джеб четкое: уничтожить одного из боссов медельинского наркокартеля Эспарзу. Генерал российской разведки, который дал задание, давно связан с ним и очень боится, что Эспарза сообщит американцам об этой связи. Блинков не сразу понял, что генерал затеял грязную игру с участием его бойцов, и задание выполнил. Но когда до него дошло, что он сам и его бойцы теперь стали ненужными свидетелями и от них могут избавиться, он решил, что пора играть по своим правилам...

Leseprobe

Михаил Нестеров Игра по своим правилам

Автор выражает особую признательность еженедельнику «Независимое военное обозрение», газете «Известия», журналам «Власть», «Огонек», «Game.exe», авторам книги «Новые игры патриотов» А. Солдатову, И. Борогану за использование их материалов в своей книге.

Все персонажи этой книги – плод авторского воображения. Всякое сходство с действительным лицом – живущим либо умершим – чисто случайное. Взгляды и высказанные мнения героев романа могут не совпадать с мнением автора.

Однажды он сладко уснул в своей камере, а проснулся в гробу. Глубоко под землей. Он просил не убивать, и его не убили. Но гроб закопать обязаны. Такова инструкция.

Виктор Суворов

Итак, это игра о безумии, и только о нем. О страхе, надежде и стремлении вернуться в реальность, от которой на самом деле хочется спрятаться. О том, как заставить себя вспомнить то, о чем лучше забыть, потому что иначе не останется ничего… И вот тут все и начинается! В бред и отчаяние, до победного конца – единственный путь к себе и надписи «Game over»!

Наталия Дубровская

Пролог Звезда и смерть Сальваторе Мендеса

1

Куба, 29 мая 1987 года, пятница[1]

В 18.30 ровно частный борт из Венесуэлы замедлил свой бег по взлетно-посадочной полосе гаванского военного аэродрома. Он вырулил на крайнюю рулежную дорожку и остановился. Тотчас к нему подъехал военный «УАЗ». Дверцы самолета, начавшего полет с одного из двухсот пятидесяти частных венесуэльских аэродромов, и машины открылись одновременно. Штурман привел в действие гидравлику, и бетонки коснулась, развернувшись, лестница. Летчик дал дорогу смуглолицему человеку лет пятидесяти в полувоенной форме. Клапаны кармашков его зеленоватой рубахи, раздувавшейся на ветру, и воротничок были застегнуты, широкие коричневые брюки слегка помяты. Рафаэлю Эспарзе было сорок шесть, но его старила «революционная» бородка-эспаньолка и кепи военного образца: защитного цвета и с округлым козырьком. Колумбиец снял ее, отер лоб носовым платком и неторопливо спустился. Медленным кивком головы он приветствовал полковника советской разведки, не подавая ему руки:

– Buenos tardes.

– Hola, Rafael, – ответил Брилев на испанском.

– Девочка? – спросил Эспарза, сонливо моргнув и склонив голову набок.

– Да, – не сразу отозвался полковник. На его исхудавшем теле рубашка висела мешком. Одну руку он держал в кармане брюк, отчего они также казались чрезмерно широкими, как галифе белогвардейского офицера.

– Ты написал, что она родилась 26 мая.

– Да, три дня назад.

– Сальваторе дал ей имя?

– Паула… Мария, – медленно, разделяя два имени, назвал полковник.

– Хорошо, – так же неспешно покивал колумбиец. – Ни о чем не беспокойся. Дочь моего друга – моя дочь.

Юрий Брилев, опустив глаза, сказал:

– Ей нужно материнское молоко…

Рафаэль даже не усмехнулся.

– Ее будут кормить отборным молоком. Нас будет встречать самая здоровая из всех здоровых кормящих матерей Колумбии. Мне пришлось вылететь из Маракайбо, но шасси самолета через пару часов коснутся моей родной земли. Не знаю, сколько мне отпущено богом, но о девочке позаботятся мои преемники. Мы не бросаем своих детей.

И в этот раз колумбиец обошелся без сарказма, не мигая глядя на советского полковника. Брилев возвышался над ним на полголовы, только не он, а Эспарза смотрел на него свысока.

– Ты говорил с Сальваторе? – спросил Рафаэль, надевая головной убор и пряча черные с проседью волосы.

Полковнику не верилось, что он разговаривает с одним из главарей Медельинского наркокартеля. Не манеры Рафаэля Эспарзы, а его одежда, внешность (на его щеках можно было заметить цепочку черных угрей) понуждали видеть в нем борца из Революционных вооруженных сил Колумбии.

Что знал о наркокартеле Брилев? Советский полковник свою осведомленность о Медельинском картеле мог изложить по-военному, в стиле рапорта.

Организованное преступное сообщество Медельинский картель во главе с Пабло Эскобаром Гавирия входит в состав географического ареала «Серебряный треугольник» с оперативным центром в Медельине. Medellin Cartel обладает собственными крупными вооруженными подразделениями, контролирующими кокаиновые плантации.

Оперативные параметры – производство, транзит, реализация наркотиков на внешних рынках. Вытекающие из оперативной необходимости силовые действия против правоохранительных органов и конкурирующих преступных группировок.

Внешние контакты – ОПГ на территории США (Майами, Нью-Йорк, Пуэрто-Рико), эквадорские и мексиканские картели Хуарес и Тихуана.

Структурные построения – высокоорганизованная корпорация для занятия преступным бизнесом, основанная на специализации и разделении труда.

Традиции – торговые династии с патриархальной авторитарной структурой, требующие абсолютной дисциплины и преданности.

Легализация незаконных финансовых средств осуществляется через офшорные зоны и банки на островах Карибского бассейна и в Лихтенштейне. Деньги, полученные от продажи наркотиков, главари картеля вкладывают в легальный бизнес.

– Да, мне разрешили повидаться с ним в тюрьме, – ответил на вопрос Эспарзы Брилев. – Рано утром, не было и шести…

…Сальваторе Мендес был невысокого роста, красивый тридцатилетний кубинский капитан. Его темно-карие глаза били без промаха. Его улыбка разоружала, кружила голову. Женщинам… При этом определении полковник Брилев скрипнул зубами. Сальваторе оказался его Немезидой. Впрочем, он быстро остыл. Он уважал пусть не выбор своей дочери, но ее желания, вкусы, слабости наконец. Он оказался бессильным против ее страсти, закипевшей в этой латиноамериканской стране, на этом Острове свободы. Он гнал прочь видения, в которых его дочь и Сальваторе Мендес обнимаются, целуются, опускаются на ковер изумрудной травы; и уже она вянет, стыдливо теряя природные краски перед пылом двух обнаженных тел…

Сальваторе стоял на расстоянии дыхания от полковника ГРУ и держался за толстые прутья решетки. Советский разведчик свободно говорил на испанском. Мендес непринужденно общался по-русски. Где найти середину? И стоит ли? На каком языке обратиться к кубинцу? На человеческом – был найден ответ.

– Я не держу зла на тебя, – сказал полковник, не называя капитана по имени.

Сальваторе ответил ему вымученной улыбкой. Его глаза словно жили отдельно, в них затаила дыхание грусть, в них можно было прочесть что угодно, только не раскаяние.

– Когда меня расстреляют? – спросил Мендес по-русски.

– Завтра, – ответил полковник, опустив глаза.

– Теперь я знаю… – На губах кубинца снова заиграла улыбка. – Что будет с моей дочерью?

«Ты задал трудный вопрос…»

– Я не могу вывезти грудного ребенка в Союз…

«Ты понимаешь, чем это грозит мне, ей, дочери, наконец. В ее жилах течет ТВОЯ кровь, и я ни на минуту не забываю об этом».

Брилев поиграл желваками.

– Рафаэль Эспарза согласился нам помочь. Два дня назад я получил от него ответ на мой запрос.

– Он хороший товарищ, – обрадованно кивнул Мендес. – Мы можем на него положиться. Это лучший вариант, и он единственный. Девочка под его опекой ни в чем не будет нуждаться. У Рафаэля есть сын – смешной малый, четыре года всего.

При этих словах Мендеса полковник отчетливо различил скрипку. Одинокий смычок водит по струнам, выгоняя из эф тоскливый вой… Потом он остро ощутил тоску в своей груди и стиснул зубы, чтобы она не выплеснулась безысходным горловым воплем.

– Ты обещаешь? – спросил кубинец, также избегая называть полковника по имени.

– Да, – твердо ответил Брилев.

– Пусть девочку назовут Паулой. А второе имя дай ты.

Наступила долгая, томительная пауза. Полковнику предстояло дать имя ребенку, от которого он отрекся еще до его рождения.

– Мария… – чуть слышно прошептал он. И дальше говорил торопливо: – Дочь ничего не узнает. Врачи в госпитале сказали ей, что ребенок умер. Роды были тяжелые, она потеряла много крови, потеряла сознание.

– А сейчас? – нахмурился Сальваторе.

– Сейчас ей уже лучше. Завтра будет борт в Союз… И сюда я больше не вернусь, – Брилев покачал головой. – Начальник ГРУ уже отправил представление в Кремль, по приезде меня ждут генеральские погоны.

Генеральское звание и должность заместителя начальника радиотехнической разведки ГРУ также повлияли на непростое решение советского офицера. Либо одна большая звезда на погонах, либо ни одной и полная опала, травля, неизвестность, пинки, смешки за спиной.

Скрипка. Тоскливый голос скрипки; вой, застрявший в горле…

– Мы сделали все, что могли, капитан. Все, что ты знаешь о махинациях Рауля Кастро с Медельинским наркокартелем, уйдет с тобой в могилу. Мы закрывали на это глаза, потому что нам было выгодно видеть тонны кокаина в Америке. Это политика, я помогал вам – потому что мне приказывали.

Капитан Сальваторе Мендес был связным Рауля Кастро с наркокартелем уже четыре года, вспоминал Брилев. США заподозрили Рауля в связях с наркокартелем. Кубинскому министру обороны было необходимо не только прервать все контакты с наркодилерами, но и отмыться. Он сделал простой и эффективный ход: приказал арестовать нескольких своих офицеров, связанных с наркокартелем, и предать их суду. Процесс получил огласку, его ход отслеживался и Штатами. Рауль Кастро представил широкой общественности главных виновников и автоматически остался в тени. Капитан Сальваторе Мендес – связник, три высокопоставленных офицера кубинской армии предстали как организаторы трафика колумбийского кокаина в США. Всех четверых завтра расстреляют. И дело будет закрыто. Копать под Рауля в данной ситуации – дело бессмысленное.

Уже завтра Сальваторе Мендес унесет в могилу и секреты советской разведки, и тайны самого Рауля Кастро. Но оставался еще один человек, который знает то, что знал полковник Брилев и его руководство. Этим человеком был Рафаэль Эспарза, поневоле поставивший Советам вилку: скорый суд над Мендесом совпал с распоряжением избавиться от новорожденной. О Рафаэле придется молчать до конца своих дней. «Рафаэль оказался единственным человеком, согласившимся решить наш…» – Брилев осекся в мыслях. Он с трудом подавил фразу – «семейный вопрос».

…Эспарза шагнул мимо полковника к машине и открыл дверцу. Встретился глазами с женщиной лет тридцати пяти. Военврач Анастасия Свешникова держала на руках грудного ребенка. Девочка спала и смешно причмокивала губами. Рафаэль требовательно щелкнул пальцами и подставил руки, чтобы принять младенца. Он прижал Паулу Марию к груди и, не останавливаясь, подошел к борту. Без посторонней помощи он ловко поднялся по лестнице.

Эспарза обернулся, стоя в проеме люка…

Таким его и запомнил полковник Брилев. Чужого человека со своей внучкой на руках.

На следующий день, пришедшийся на субботу, он равнодушно подумал о том, что к этому часу Сальваторе Мендеса уже расстреляли. Он подумал об этом на борту самолета, взявшего курс на Киев. Рядом с ним сидела его дочь – исхудавшая, «подцепившая» за время двухлетней работы в Лурдесе витилиго. Одна половина лица, обращенная к отцу, была бледна, другая словно издевалась розовым неровным пятном, уползавшим на шею. Мысли без пяти минут генерала были странными, он прятал за ними истинное настроение и жуткую тайну. Он даст дочери хорошее будущее – Юрий Васильевич полагал, что только так сможет искупить свой грех. Она ни в чем не будет нуждаться. И он тотчас прогнал эту мысль. Она трафаретом накладывалась и на слова Сальваторе Мендеса, и на красноречивое лицо Рафаэля Эспарзы. Она спряталась за другими словами: «Такая у врачей практика – не показывать матерям мертвых младенцев». Тогда Брилев впервые услышал мат из уст дочери: «Херовая практика!..»

И чем ближе к советской границе подлетал военный самолет, тем тяжелее становилось на душе Юрия Брилева. «Что я наделал… – качал он головой. – Боже, что я натворил…» Он понимал, что до гробовой доски будет повторять эти слова как проклятие.

Самолет нес его к рубежам страны, на защиту которой он стал двадцать лет назад. Границы и водоразделы Советского Союза уже давали трещины, но пока об этом не знал никто. Он бы плюнул на приказ начальства, которое примет участие в августовском путче 1991 года, предвидя крах нерушимой империи. А пока что образ великой родины и патриотизм, впитанный с молоком матери, не давали заглянуть в страшную бездну будущего. Но всегда из этой пропасти на него будут смотреть глаза новорожденной Паулы Марии…

2

30 мая, суббота

Сальваторе Мендеса вывели из здания тюрьмы во внутренний дворик в начале девятого утра. Его поставили к серой стене кирпичного хозблока, частично задрапированного черной тканью. Капитан стоял крайним в ряду четырех офицеров, приговоренных к расстрелу.

Отсюда был слышен голос прибоя. Он поднимался по отвесным граням пирамидальной горы, стоящей на страже военного форта, глушил ворчливые голоса фламинго, плещущихся в мелких водах прибрежной лагуны. Минуту назад отзвенел колокол на старой церкви. Его медь пронеслась по широким и пустынным улицам города-крепости, проскакала по крышам, покрытым грубой жестью, сорвалась по облупившимся от старости стенам и упала на мостовую. Звон предвещал грозу: над горой и окружающими ее холмами нависли тяжелые облака.

К Мендесу шагнул небольшого роста офицер по имени Альваро. Он был в военной рубашке с коротким рукавом, с кобурой на брючном ремне. Избегая взгляда Сальваторе, он осведомился о его последнем желании.

– Да, – кивнул капитан. – Не завязывайте мне глаза.

Пауза.

– Мы можем это сделать для вас.

С таким же вопросом Альваро обратился к трем другим приговоренным к казни. Полковник кубинской армии, чьи руки также были связаны за спиной, попросил рюмку агаурдьенте. Офицер покачал головой:

– Хотите оставить повязку на глазах?

– Нет… – Он оставлял в этом жестоком мире семью: жену и двух детей.

Еще один полковник. Он бесстрашно смотрел на офицера, который вскоре отдаст команду «Пли!».

Генерал:

– Вы сможете отменить казнь?.. Жаль. Это была моя последняя воля.

Он открыто смотрел на солдат, стоящих в десятке шагов от него. Их было двенадцать человек, вооруженных советскими карабинами «СКС».

Офицер отдал команду. Солдаты взяли оружие на изготовку. Поднял руку над головой и резко опустил ее, разрывая зловещую тишину:

– Пли!

Раздался грохот. Сразу три пули ударили в грудь капитану. Сальваторе упал, придавив связанные за спиной руки. Еще до последней команды он всеми силами хотел улыбнуться. Улыбка была бы уродливой на его мертвенном лице. Его сердце билось так часто, что не выдержало бешеного ритма. Пуля торкнулась в мертвое сердце. Он хотел сосредоточиться на мыслях о дочери, которую ему не суждено было увидеть, и тоже не смог сделать этого. Память была милосердна к Сальваторе Мендесу и не причинила ему страданий. Последние минуты перед расстрелом он жил только настоящим, тем, что видел перед собой и тут же забывал. На смену одной короткой, как выстрел, картине спешила другая. И все, никакого прошлого у этого человека уже не было.

Альваро посмотрел наверх. В тени окна четко обозначилась мрачная фигура Рауля. Министр обороны ушел в тень, но не отошел от окна, забранного металлической решеткой. Офицер прошел вдоль четырех тел, держа наготове пистолет. Покачал головой. Все были мертвы. Он поманил рукой врача. Медик склонился над каждым расстрелянным, светя в глаза тонким лучиком света. Поднялся и кивнул: «Все».

Альваро продублировал его жест.

Министр покинул комнату, откуда наблюдал за казнью своих подчиненных. Его связник был мертв. Оборвалась последняя связующая нить между ним и наркокартелем Пабло Эскобара Гавирия.

Часть I Девушка из Ипанемы

Глава 1 Яд

1

Колумбия… восемнадцать лет спустя

Острые грани гор, вспоротые узкими ущельями, матово поблескивали под вечерним солнцем. Словно этот край всевышний накрыл измятой фольгой, жарил на солнце, сбрызгивал дождем, готовил доселе невиданное блюдо. Над скалами, растрескавшимися причудливой паутиной, над порогами, перевалами, играющими всеми коричневатыми тонами, повисли облака. В них отразились скалистые замки, передающие на воздушные шапки свои гористые цвета, разбавляя едва приметную небесную синь.

У подножия тысяч скал, гребнем уходящих к небу и горизонту, раскинулся поселок. Однотонные крыши делали его похожим на развалины древней индейской цивилизации. Внутри его больными узловатыми венами проступали извилистые улочки и дороги, прекращающие свой бег на глинистых пустырях, подножиях, на зеленоватых окраинах.

Городок казался мертвым. Зеленые проплешины вдоль дорог и между домами делали картину еще печальней, не добавляли ей жизни. А белая церквушка в центре была ему памятником.

Это был призрак некогда величественного города. И реальное лицо обратной стороны Луны.

Два призрака безмолвно уставились друг на друга…

…Истощенная девушка выкрикнула в пугающую тишину поселка. Из горла выплеснулся вместе с зеленоватой пеной булькающий хрип. Кокаиновые листья, которые беглянка жевала на протяжении этого сумасшедшего пути, уже не придавали ей сил.

Она не могла сказать, сколько пробежала на одном дыхании, поддерживая дикий темп бодрящим соком кокаина. Много – при этом распухшие губы девушки вымученно улыбались. Мало – они кривились от страха. Казалось, в десяти шагах позади неустанные преследователи со свиньями. Жуткие видения: свирепые кабаны, подпрыгивая, на ходу рвут с кокаинового кустарника листья, перемалывают их желтыми зубами, глотают, роняя на каменистую поверхность зеленую слюну; догнать, порвать дерзкую беглянку! Порвать русскую сучку!

Девушка обернулась. Там за горами, изрытыми пещерами, где нашли пристанище полчища летучих мышей, скрывались тропические долины, дымящиеся от испарений рек и болот. Там море цветов – гвоздик, лилий, орхидей. Там вечно кочующие туманы. Там плантации кофе, бананов, кокаинового кустарника. Оттуда началась погоня, оттуда рванула в свой последний марш-бросок смерть.

Необыкновенное и пугающее настроение, овладевшее восемнадцатилетней беглянкой, в безумном экстазе родило слова:

– Да, этот городишко вырос из-под земли, как картофельная ботва.

Это – конец. Шальная фраза, вылетевшая из горла сухой дробью, породила мысленное дополнение: «Теперь уже все равно…»

Покачиваясь, теряя последние силы, девушка спустилась по узкому ущелью. Она подошла к окраине поселка со стороны кладбища. Могилы из плит разной формы и разного цвета – от коричневого до синего и оранжевого. Все яркие цвета были отданы, как память, усопшим.

Она рухнула у порога крайнего дома и постучалась в дверь истерзанной о камни рукой в тот момент, когда солнце нырнуло за скалы и украсило горизонт малиновым ореолом.

Она очнулась при звуке голосов. Женщина говорила тихо, неуверенно. Мужчина – резко, опасливо.

– Куда ее? Может быть, в винный погреб?

– Дура! Хочешь, чтобы они нас порезали, как кур?! Милости от них не дождешься, и не жди ее…

Они говорили по-испански. Девушка за полгода, проведенные на гасиенде Рафаэля Эспарзы, освоила этот язык, который поначалу казался ей мелодичным. Сейчас же в нем ничего, кроме вражды.

Женщина склонилась над беглянкой и коснулась ее спутанных, как конская грива, волос:

– No tengas miedo.

– Si, gracias… – ответила девушка. В груди зародилась надежда. Эта женщина лет тридцати сказала, что ей не стоит бояться.

– No hay de que. Como se llama usted?

– Наташа… Сой русо.

Женщина коснулась пальцами своей груди и назвала свое имя:

– Сальма.

– Пута! – то ли выругался, то ли констатировал хозяин лет сорока.

Наташа не обиделась. Проституткой ее называли часто.

– Баста! – выкрикнул мужчина, изобразив руками крест. – Баста!

Но он все же помог жене, резко и грубо подняв девушку. Ей казалось, он намеренно причиняет боль, сильно сжимая ее руку. Он отпустил ее, едва перешагнул порог дома.

– Ты сбежала от дона Эспарзы? – спросила Сальма, снова присаживаясь рядом. – Принеси воды, – потребовала она от мужа.

– Да. Откуда вы знаете?

– Я работала у сеньора Рафаэля, год назад он выгнал меня. Я видела у него несколько девушек, похожих на тебя. – Сальма развела руками: – Здесь все принадлежит дону Эспарзе.

– Расскажи ей, что у тебя болит и чем ты лечишься, – сердито съязвил мужчина, подавая воду в жестяной кружке.

– Грасьяс, – поблагодарила его Наташа. Она выпила воду с жадностью. Приподняв край майки и невольно обнажая грудь, она вытерла травяные потеки на щеках и подбородке.

– Еще воды? – спросил мужчина, узрев соблазнительные прелести девушки.

– Нет, спасибо.

– Точно не хочешь?..

«Я видела у него несколько девушек, похожих на тебя», – крутились в голове слова Сальмы. Наташа долго не решалась на побег, напрасно уговаривала других русских девушек, попавших в Колумбию из Испании; всего на гасиенде Рафаэля Эспарзы их было пять. Особенно Наташе хотелось взять в рискованное мероприятие семнадцатилетнюю Сашу Тимофееву. Она была здорово похожа на Марину – дочь российского министра информации Любови Левыкиной. Марина вела молодежное шоу на телеканале СТС и всегда вызывала зависть у сверстниц раскованностью, грацией, красотой. Однако она никогда не казалась маменькиной дочкой. Она была самостоятельна во всем. И отчего-то вот сейчас, когда образ молоденькой телеведущей снова возник перед глазами, Наташа подумала: «Если бы дочь министра стала невольницей кокаинового короля…» Да, она бы не задержалась в плену надолго. Перед мысленным взором предстало звено истребителей, тянущих за собой разноцветный – бело-красно-голубой – дымный шлейф. На тайный аэродром опускается большой военный самолет, из люков выскакивают российские десантники, одетые в черные штурмовые костюмы. Они с боем прорываются на виллу Эспарзы и освобождают пленницу. Вернее – дочь высокопоставленного чиновника. Но Саша Тимофеева не дочь российского министра.

– Почему ты сбежала? – спросила Сальма. – Дон Эспарза хорошо относится к девушкам.

– Он – да, – ответила беглянка. – Но его сын…

– Да, Артуро настоящая свинья. Ему отбили мозги, – неожиданно поделилась с Наташей Сальма. – Он хотел стать боксером, но стал свиной отбивной. Он педераст. Он трахает всех в зад.

– Твой язык накличет на наш дом беду, – сварливо, как женщина, заметил хозяин.

– Я говорю то, что есть. Артуро всего двадцать два, но он настоящий зверь. Я хорошо знаю Рафаэля и удивляюсь, почему он до сей поры не пристрелил своего отпрыска!

– Мне тоже удивительно, почему ты все еще жива! Вот увидишь!.. – мужчина потряс над головой кулаком.

Сальма неожиданно рассмеялась. Она была чистокровная индианка, ее муж – самбо, потомок негров и индейцев. У нее были удивительные, словно загорелые, глаза. Они вобрали в себя все карие краски этой местности, с вкраплением синих едва заметных пятнышек. Она словно спустилась с гор и одновременно с вершины далекого, скрытого туманами веков времени. Что креолки по сравнению с ней, в жилах которой текла кровь индейцев чибча… Пробор на голове Сальмы подчеркивал ее смуглое лицо, указывая на него чуть изогнутой стрелкой. В ушах поблескивали простенькие сережки. Она вызывала странные ощущения. От нее невозможно было оторвать взгляд – потеряешь ее навсегда, едва успеешь моргнуть. Она в один миг унесется на вершину самой высокой горы. Ее непорочный облик отвергал все блага цивилизации, поскольку была она благом этого края.

Девушка смотрела на Сальму, и ее глаза затуманились. Эта красивая женщина и ее муж, едва волочивший изуродованную ногу, лишь на короткий срок приютили беглянку. Они не станут рисковать и выдадут ее людям Эспарзы, идущим по пятам. Они добрые, может быть, милые люди, но живут они по законам этой местности. Живут в нищете, невольно придерживаясь интернационального правила: «Лучше быть бедным и здоровым…» На них не подействуют никакие уговоры; жалость – лишь временная гостья в их скромном жилище. И ничего – абсолютно ничего нельзя предложить им, даже свое однажды продавшееся тело.

Помощи ждать неоткуда. Она – не та, ради которой в небо взмоют призрачные истребители…

Боясь потерять кончик сумасшедшей нити, беглянка заговорила быстро-быстро. Она ни разу не запнулась, словно сдавала этим людям экзамен по испанскому языку.

– У дона Эспарзы находится дочь российского министра. Он не знает об этом. Она тоже не говорит о высоком положении своей матери. Она боится, что сеньор Рафаэль расправится с ней, едва узнает, кто она на самом деле. Сообщите об этом в российское посольство, вам заплатят большие деньги. Ее зовут Марина Левыкина. Ей семнадцать. Она вела шоу на российском телеканале. Пожалуйста!

Она говорила так быстро, словно уже в этот миг к дому Сальмы Аланиз подходила группа вооруженных людей, словно услышала злобный визг свиней и озлобленный людской возглас, сопровождаемый пинками в дверь: «Abre la puerta!»

Она не знала, не могла знать, что ей принесет ложь, – может, вообще ничего, но пытаться подать весточку о пленных русских девочках стоило. И то был единственный шанс. Никто не пошевелится ради безымянной проститутки, залетевшей поначалу на испанские берега на иллюзорных крыльях модельной звезды. Главное, в России узнают об этом.

Наташа придумала множество деталей, описывая не саму Марину, но ее мать. Какое высокое положение она занимает, какой у нее богатый дом. Что она попутно занимается большим бизнесом. И конечно, ради дочери, пропавшей четыре месяца назад, сделает все возможное и невозможное, заплатит любые деньги даже за самую крохотную информацию о ней.

– Пожалуйста!..

– Не слушай ее! Зачем нам это?! Сальма, я тебе говорю!

Девушка видела, как ее стрелы, смазанные корыстным ядом, доходят до цели. Сальма покусывала губы, слушая беглянку. Ее непорочный образ испарился, она впитывала в себя замаячившие над золотистой горой блага цивилизации.

– Надо выгнать ее!

– Нет, пожалуйста! Марина была одета в коричневые туфли, костюм от Анны Малинари. В такой одежде ее привезли на гасиенду.

– Запрем ее в клетке с курами и сдадим дону Эспарзе. Пусть он заплатит меньше, чем какой-то министр, зато спать будем крепко. – Во рту мужчины бился не горячий язык, а острое, змеиное жало.

Девушка отдала последние силы. Она опустила голову на руки, и ее глаза закрылись. Она была отравлена лошадиной дозой кокаина и не могла справиться с ядом, окрасившим ее вены в болотный цвет. Она умерла спустя двадцать минут. Над ней недоброй молитвой, больше походившей на проклятие, прозвучал голос чернокожего хозяина:

– Так даже лучше…

2

Утро. В поселке первыми всполошились петухи. Им вторили собаки, коровы. Сальма стояла второй в очереди к бело-красному автобусу «Микро». Минута, и синие сиденья бусета были заняты, узкие проходы и широкие багажные полки забиты корзинами и сумками. Потолок, лишившийся обивки, уже начали согревать первые солнечные лучи. Салон пропитался запахом потных тел, духота становилась невыносимой. Пассажиры, едущие в город, обмахивались кто чем мог. Только один человек сидел неподвижно и не обращал внимания на спертый воздух.

Сальма металась в мыслях от прошлого к настоящему, от Энрике Суареса, перешагнувшего порог ее дома ровно в полночь…

Она не посмела тронуть тело девушки. Люди Рафаэля Эспарзы нашли ее в том положении, в каком она отдала богу душу. Энрике словно измерил расстояние от двери до мертвого тела и, видимо, нашел его не таким большим. Беглянка скончалась буквально на пороге.

– Мы дали ей только воды, сеньор, – извинялся хозяин. – Больше ничего. Мы ее даже не слушали. Да она и не говорила вовсе! Хрипела, нажралась коки. Как шахтер! Из нее так и перла пена!

– Закопайте ее где-нибудь, – распорядился Энрике, несильно пнув мертвую девушку.

Сальма ехала в город к старшей сестре. Совет она могла получить только у нее. Кроме нее, никто не сможет ссудить ей деньги на поездку… Да, вначале в Санта-Фе-де-Боготу, а потом…

Сальма боязливо перекрестилась. Ее визит в российское посольство станет известен Эспарзе, который вкладывал деньги в туристический бизнес, уже на следующий день. И тогда снова жди в гости правую руку Рафаэля. Энрике живьем закопает предателей.

Ее мать занимается большим бизнесом. Она заплатит любые деньги даже за самую крохотную информацию о своей дочери.

Сальма и сама готова была скончаться от непомерной дозы этого яда. Теперь она поняла, что такое шанс, который выпадает на твою долю лишь раз в жизни.

Она взяла с собой паспорт и большую сумму, накопленную за полтора года: восемьдесят тысяч песо. Из Хонды до Боготы Сальма добралась на рейсовом автобусе; он вез Сальму в самый центр Северных Анд, окутанных облаками; сто километров пути пролетели незаметно.

Архитектурная планировка столицы напоминала искривившуюся под огнем решетку. Бесчисленные кальес проходили с востока на запад, каррерас тянулись с севера на юг.

Не заезжая к сестре, проживающей в районе Ла-Канделариа, Сальма наведалась в туристическое бюро «Тьерра Мар Айре» и узнала, что два раза в неделю из Боготы в Москву летают – через Майами – самолеты «Аэрофлота» (язык сломаешь!).

Российского посольства Сальма боялась как черта. Она спросила у служащей агентства, представляющего компанию American Express:

– Если я захочу купить путевку, мне придется идти в российское посольство?

– Нет, всю работу мы берем на себя.

– Сколько это будет стоить?

– Полный пакет услуг при полном пансионе, включая консульский сбор, – одна тысяча сто долларов.

Сальма вышла из турагентства на ватных ногах. Чтобы полнее ощутить, сколько ей нужно денег, она завернула в касас де камбио и обменяла груду песо всего на одну зеленоватую бумажку достоинством сто долларов. Не хватало ровно десяти штук. Если умножить десять на полтора… то придется копить пятнадцать лет.

Старшая сестра Сальмы Агата удачно вышла замуж за предпринимателя из Хонды, где она работала горничной в гостинице, и стала Агатой Луцеро. Позже она с мужем перебралась в столицу. Может быть, зря. Поскольку Луцеро потерял бизнес. Все же ему вскоре улыбнулось счастье – он устроился на работу в компанию «Авианка».

Самого Луцеро дома не было, нечастую гостью принимала Агата. Они были похожи. Правда, старшая сестра была ухожена, сильно располнела за те восемь месяцев, что они не виделись. Неожиданно Агата сразу встала на сторону младшей сестры.

– Ты все правильно распланировала, ты молодец, Сали. Мой муж убьет меня, если недосчитается денег в заначке.

– Но у тебя есть деньги?

– Да, три тысячи долларов. Я подрабатывала в «Ла Фонде». Муж, едва узнав, что я работаю в ресторане на кухне, закатил сцену. Гордый. Из этих трех тысяч третья часть моя. А, была не была! Пойдем, я провожу тебя в «Мар Айре».

– Ты мне не доверяешь?

– Не хочу, чтобы тебя облапошили. Полный пансион – зачем тебе трехразовое питание? Хватит двух. Или вообще одного.

– А если у меня ничего не получится?

– Получится. – И Агата Луцеро сказала то, о чем не переставала думать Сальма: – Такой шанс выпадает раз в жизни. Запроси с российского министра… – она пошевелила полными накрашенными губами… – сто тысяч долларов. Я помогу тебе, а ты отдашь мне третью часть этих денег. Не обиделась?

– Я бы сама предложила. Только… мне кажется, сто тысяч многовато.

– Шестьдесят – на меньшую сумму не соглашайся.

Сальма покачала головой и зябко поежилась:

– Я боюсь Рафаэля…

– А я – нет, – смело ответила Агата.

– Потому что ты далеко от него.

– Может быть, и так, – она пожала дородными плечами. – Скоро и ты, моя дорогая, будешь на таком же, как я, безопасном расстоянии.

Глава 2 Горячие головы

3

Москва, 29 мая 2005 года, воскресенье

Генерал Романов в первую очередь отметил, что для раскинувшихся коттеджа и дворовых построек (правда, из облицовочного кирпича, но с такими скучными фасадами…») место отнюдь не министерское. Почему министр информационных технологий и связи Любовь Левыкина выбрала место на окраине подмосковной Немчиновки? Речушка Сетунь уже давно не несла в себе прохлады. Она не вилась вдоль сплошной стены ельника, а по-осеннему пошла пунктиром.

Загородный дом Левыкиной был крайним в ряду похожих строений. Если не считать новостройки, которая, судя по строительному материалу, свезенному в кучи, станет главным бельмом охраняемого поселка: цоколь из красного кирпича, коробка из силикатного; между ними торчит возбужденными ресницами рубероидная изоляция. Этот землистый монстр с деревянным ирокезом навевал мысли о первом коттеджном буме, разразившемся в середине 80-х годов. Кто, интересно, этот «отсталый»? – задался мимолетным вопросом Романов.

Любовь Левыкина ждала генерала. Она вышла встретить своего бывшего одноклассника на просторное крыльцо. Ей было слегка за сорок. Небольшого роста, худощава, одета в свободные брюки и легкую малиновую кофту. У нее были светлые волосы, левая щека и подбородок розовели пигментными пятнами, отчего ее лицо на расстоянии выглядело размытым.

«Ауди А4» с вальяжной радиаторной решеткой, свидетельствующей об амбициях хозяина пересесть на «А8», остановилась в конце асфальтированной площадки, генерал вышел из машины. Он был в черном деловом костюме; галстук и рабочий кейс он оставил на заднем сиденье. Он надеялся, что документы, которые легли на его рабочий стол в 15.30, в беседе с министром ему не пригодятся.

– Привет, Любовь Юрьевна! – первым поздоровался Романов. Ее девичья фамилия была Брилева. Сухое и неблагозвучное ФИО в нескончаемом повторе превращалось в ЛЮБЛЮ… И напоминало романтические отношения Маяковского с его дамой сердца Лилей Брик. «Писаная» красивость исчезла вместе с браком и превратилась в плаксивую «Люльку».

– Привет! – ответила Левыкина, улыбнувшись и подставляя щеку для дружеского поцелуя. – Знаешь, Боря, если бы не твой телефонный звонок, я бы испугалась неожиданного визита начальника контрразведки.

– Ну, я еще в замах… – улыбнулся замдиректора Управления контрразведывательных операций ФСБ. Он редко контактировал с Левыкиной, а вот его коллега из Управления компьютерной и информационной безопасности довольно часто встречался с главой «одноименного» министерства. – Ты одна в этом большом и красивом доме? – длинно и в комплиментарном стиле спросил Романов.

– С тех пор как развелась с мужем – да.

– Не хочешь вернуть девичью фамилию?

– Проходи, – не ответила на вопрос Левыкина, – угощу тебя коньяком. Пьешь «Белый аист»? Мне недавно приперли целую коробку!

– Для тебя это как целый погреб, да?

– Что-то вроде этого, – рассмеялась женщина. Она проводила гостя в просторную гостиную с однотонными зеленоватыми стенами, высокими – от пола до потолка – арочными окнами и усадила за длинный стол, задержав на мгновение руку на плече Романова. Это дружеское прикосновение генерал оценил как материнское.

Он давно знал Левыкину как деловую, преуспевающую женщину. У нее была роскошная недвижимость в центре Москвы – четырехэтажный особняк, построенный в начале прошлого века. Он стоил кучу денег и в то же время был бесценным. По стоимости он равнялся острову в море, с виллой, пристанями, бассейнами. Ей он достался в 1991 году, когда путем сложных обменов и доплат были расселены жильцы особняка, представлявшего в ту пору нэповскую коммуналку. За четырнадцать лет непрерывных строительных работ он вернул себе и зимний сад. Особняк находился в сотне метров от кремлевских стен.

Может быть, в связи с этим Романов спросил:

– Кто возводит крепость рядом с твоим домом?

– Крепость? Да, ты, наверное, прав. Морской офицер, разведчик. Его фамилия Абрамов. Я наводила справки. Много не узнала – его персональные данные засекречены.

– Ну да, и все личное находится в его личном деле. Не боишься, что моряк заведет скотину и ты по утрам будешь просыпаться от кукареканья и хрюканья?

– Я найду чем ответить. Говорят, павлины противно орут и эти… как их, господи… страусы! Кстати, о птичках. – Левыкина выставила на стол продолговатую бутылку «Белого аиста».

– Вижу, у тебя на все готов ответ.

– А ты как думал? Чай, не лаптем щи хлебаю. – Хозяйка отключила телефоны, чтобы постоянные звонки не мешали беседе. – Я сейчас лимончик порежу. – Она открыла дверцу высоченного холодильника. – Что тут у меня? Сосиски, ветчина, рыба, что ли, не пойму… Фу! Ну и запах! А потом кричим: гастрит, язва…

– Ты что-то про щи говорила.

– Про лапоть, – уточнила Левыкина. – Чего сидишь, мужик? Открывай бутылку. На бардак и пыль внимания не обращай. Хозяйством заведует моя троюродная сестра. Волынит. Как тут без послаблений.

– Кстати, где твои охранники?

– Здесь где-то, – снова рассмеялась она. – Один или два точно. Наверное, тебя увидели и попрятались.

Пока Романов ковырялся с пробкой и наливал коньяк в пузатые бокалы, хозяйка готовила нехитрую закуску. Она ни разу не поторопила незваного гостя даже наводящим вопросом. И при этом оставалась абсолютно раскрепощенной.

Они выпили. Женщина прикурила и открыла створку окна.

– Ты ведь не куришь? – спросила она.

– Ни разу не держал во рту эту гадость, – скривился Романов. – Когда мои школьные товарищи прятались по подвалам и смолили бычки, я учил уроки и тарабанил на пианино. Из меня мог бы получиться неплохой музыкант. Впрочем, ты об этом знаешь не хуже меня.

Борис Петрович выдержал небольшую паузу.

– Сегодня после обеда мне поступила странная информация. Откровенно говоря, я обалдел. Я приехал прояснить некоторые детали. Ты не пугайся, но речь пойдет о твоей дочери. Она где сейчас?

– О господи!.. – Любовь Юрьевна побледнела, словно набросила на лицо газовую вуаль, и всплеснула руками. – В Греции. Я десять минут назад говорила с ней по телефону. Погоди, – нахмурилась она, – наверное, не к ней интерес контрразведки, а к ее бойфренду, да?

Романов покачал головой:

– Я слышал о ее греческом парне. Он сын миллионера, его единственный наследник и так далее. Я не видел его, но, говорят, они – неплохая пара. Ничего против я не имею.

– С какой стати?

– Я так и знал, что произошла ошибка. Мне доложили, что девушка, которая называет себя Мариной Левыкиной, находится на содержании у колумбийского наркобарона. Она утверждает, что ее мать – министр связи. Другой такой Марины в России нет.

Левыкина остановила генерала жестом и набрала на сотовой трубке номер.

– Марина, здравствуй еще раз. Это мама. Мне сказали, что ты в Колумбии. Один знакомый. Что ему передать?.. Ну тогда ты окажешься в Лефортово. Не знаю, что хуже. Он рядом со мной, между прочим. Ладно, не буду отвлекать тебя.

Женщина нажала на красноватую кнопку и положила телефон на стол.

– Выкладывай – как, что, откуда. Есть версии, по которым кто-то прикрывается моим именем?

– Это было первое, о чем я подумал, – покивал генерал. – Возможно, кто-то хочет поиграть на этом поле. Вариантов много – скомпрометировать тебя, спровоцировать. Если бы не одно «но»: информация получена от первоисточника.

– Что это значит?

– Некто Сальма Аланиз, колумбийка, она приехала в нашу страну по туристической путевке. Сразу завернула в ближайший пункт правопорядка, оттуда ее направили на Лубянку. Ее принял дежурный следователь, пригласил переводчика. Потом я познакомился с содержанием беседы. Оказалось, колумбийка решила подзаработать на информации о пленнице Рафаэля Эспарзы и поставила условие: все детали она расскажет только матери девушки. Не без труда следователь переломил разговор в свою пользу.

Романов только сейчас заметил: пятна витилиго на щеке женщины обозначились так четко, что стали видны их границы. Во всей «красе» проявилось пожизненное кожное заболевание.

Он не успел задать вопрос о самочувствии хозяйки – Левыкина резко встала и принесла извинения:

– Я напрасно выпила коньяк. Считай, запила спиртным бероксан. Эти таблетки и без того вызывают боли в сердце… Через минуту все пройдет. Я оставлю тебя ненадолго, Боря.

Имя Рафаэля Эспарзы напугало Левыкину. Призрак колумбийца швырнул ее в прошлое, которое она начала забывать.

Она познакомилась с Эспарзой, когда Юрий Васильевич помогал налаживать работу в Климовске. Она едва могла скрывать беременность под широкой одеждой. Сальваторе представил Рафаэля как своего лучшего друга. Он не делал тайны из того, что по приказу министра обороны осуществляет поставку в страну колумбийского кокаина. Тогда ей показалось, наркоторговец скрыл пренебрежительную улыбку. Одобрил ли он выбор своего кубинского товарища?..

Сейчас имя Рафаэля возродило забытое лицо Сальваторе…

Любовь Юрьевна покусывала костяшки пальцев, найдя временное убежище в ванной комнате. Она сидела на краю джакузи и не могла собраться с мыслями. Только образы перед глазами. Глухонемые люди. Одни улыбаются, другие насмехаются, третьи сочувствуют. Как по ступеням она поднялась к самой вершине, венчающей их отношения с капитаном кубинской армии. А где-то у подножия этой горы – две могилы. Как итог безрассудства, страсти, страха и любви. И серый безмолвный монумент лейтенанта Левыкина, дослужившегося до майора и в конце концов спившегося.

Прошло пять минут, прежде чем Любовь Юрьевна вернулась к гостю.

Романов какое-то время настраивался на разговор, но обстоятельно доложил о беседе с Сальмой Аланиз, не упуская ни одной мелочи.

– Лично я не вижу тут никакой провокации, – после непродолжительного раздумья ответила женщина. – Налицо трагедия. Мне кажется, девочка обозначила свое положение с первых же минут пребывания в плену: что ее не так-то просто унизить, убить в конце концов, что она действительно дочь министра. Может, они с Мариной даже похожи. Моя засранка не раз засветилась по ящику, участвуя в молодежных шоу, стала у сверстниц примером для подражания. В этом плане, я думаю, они не знакомы, согласен?

– Да, – ответил Романов. – Если все так, то как Эспарза отреагировал на это заявление? Если таковое вообще имело место.

– Не знаю… Может статься, ему все равно, – вслух размышляла Левыкина. – А, скорее всего, он понял, что пленница ложью решила облегчить свое положение. Она живет в этом образе и, может быть, даже получает какие-то послабления. Собственно, образ девушки из высшего общества запросто может устроить Эспарзу, привнести в их отношения своеобразный колорит. Они играют, что добавляет колумбийцу что-то освежающее, похожее на родничок.

– Ты начала фантазировать.

– Черт! Мне не до фантазий, Боря. Ты же понимаешь, что эта драма по определению касается меня. Расскажи, как дурочки вроде нашей попадают в рабство.

– Могу объяснить на живом примере. Ночную дискотеку посещает некий Арсен, присматривает жертву, начинает ее обрабатывать. Говорит, что живет в Испании, перебрался туда несколько лет назад, ни о чем не жалеет. В Россию приезжает повидать родственников. Знаком с испанскими воротилами шоу-бизнеса, может устроить на работу. Нужны фотографии, данные о семье, паспорт. Гарантии? То, что он не имеет отношения к фирмам-кидалам. Он за помощь денег не берет. Жертва приходит якобы на собеседование. За свой счет, что немаловажно, покупает билет до Одессы. Там ей колют наркотик и в таком состоянии удерживают до места назначения. Трафик идет через Украину. Торговля людьми поставлена на поток. Бешеные деньги. После торговли оружием и наркотиками – самое прибыльное дело. На живой товар спрос огромный. Русских и украинских девочек хотят видеть у себя и японские якудзы, и колумбийские наркоторговцы, и арабские шейхи. А вообще – это сложный пример.

– В большинстве своем девушки добровольно соглашаются на работу в стрипбарах и прочих заведениях, – продолжила Левыкина, – это я поняла.

– Знаешь, прежде чем ехать к тебе, я сделал запрос на Эспарзу и жду ответа из двух источников – Интерпола и нашего Управления по борьбе с контрабандой и незаконным оборотом наркотиков. Приличная база данных, собранная на известных наркобаронов в том числе спутниками радиоразведки.

– Готовился основательно, – рассеянно заметила министр, занятая своими мыслями.

– Да. Но хорошо, что все хорошо закончилось, – улыбнулся Романов.

– Ты считаешь, что все закончилось хорошо?

– И тебе советую, – суховато произнес генерал. – Извини, что понапрасну тебя побеспокоил.

– Не откланивайся раньше времени, Боря. Ответь, запросы на пропавшую девушку ты делал?

– Завтра утром тебе привезут немного – тысячи, думаю, хватит – фотографий пропавших девиц, – усмехнулся Романов. – За последние полгода.

– Я просмотрю их. И вот еще что: дай мне данные на эту Сальму Аланиз. В какой гостинице, в каком номере она остановилась. И своих людей предупреди, чтобы не дергались и дали мне спокойно поговорить с ней. Не играй в молчанку, Боря, иначе я попрошу об этом Патрушева на завтрашнем кабинете министров. Что ты с этим говном будешь делать? Сколько Сальма запросила за информацию?

– Шестьдесят тысяч долларов, – с неохотой ответил Романов. – Не лезь в это дело, Люба.

– В мое дело, – поправила собеседника Левыкина. – Пусть даже оно краем касается меня. Ты правильно заметил: ты еще в замах, и неизвестно, возглавишь ли в обозримом будущем департамент. Ты с министром разговариваешь, а не с Любкой Брилевой. Торжественно обещаю – я доведу до конца это дело, которое ты ошибочно посчитал успешно завершенным. Нет, твоему директору докучать не стану – он думает так же, как ты. Вы бы забегали у себя на Лубянке, если бы, не дай бог, у Эспарзы оказалась моя дочь. Вы с удовольствием беретесь за громкие дела. Для того чтобы покрасоваться на виду и завершить дело «глухарем».

– Ты говоришь, как депутат от КПРФ.

– Нет, – покачала головой Левыкина. – Как мать.

Левыкина говорила с открытым сердцем, вдвойне искренне потому, что прошлое не давало ей покоя. Она начала забывать его? Скорее, пряталась за временем. Она взяла высоту по имени Марина со второй попытки, первая оказалась трагической. Любовь Юрьевна упала не на мягкие маты, а на жесткий грунт, вскрикнув от страшной боли и потеряв сознание. Несчастье с первенцем проецировалось на драму с незнакомой девушкой. Почему? Потому что переплелось с Сальваторе, с Рафаэлем, с лейтенантом Левыкиным, с ней самой. С генералом Романовым, которому, как гонцу, прибывшему с плохими новостями, стоило самому положить голову на плаху. Сейчас его лицо скрывает маска японского театра кабуки. Он готов, но не решается высказаться откровенно: «Ты прямо умереть готова за безымянную девку!» И продолжить в стиле Сталина: «Дорогая товарищ большевичка, я тебе советую не ставить задачу умереть за кого-либо. Это пустая задача». Но как ему объяснить, что в первую очередь она женщина с хозяйственной сумкой и во вторую – чиновник с портфелем. Что в деловые переговоры вклиниваются дела семейные. Больше того – перевешивают работу. Что она не большевичка, не труженица из далекого прошлого, а нормальный человек. Что она не рассчитывает на орден и думает об этом в напряженном житейском ключе: «Вряд ли сегодня или завтра награду завезут».

Романов сам проложил мостик от настоящего к прошлому и, не зная деталей, упрекает, считая Левыкину счастливой матерью, преуспевающей женщиной, этакой динамо-машиной, испускающей мощные потоки. Он ничего не знает о том, что эта женщина мысленно ворочает тяжелые страницы «Книги мертвых»: «Я – первый ветерок, мягко дующий над океаном вечности. Я – первый восход. Первый проблеск света».

«Я – первая планка, которую ты сбила!»

Москва слезам не верит…

Левыкина была из категории «помоги себе сам». Но в данный момент она услышала отголоски прошлого. Незнакомая девушка постучала в одну дверь, а открылась совсем другая – за многие тысячи километров от безымянного колумбийского поселка. О чем Любовь Юрьевна и сказала Романову:

– Пойми другое, Боря: эта беда стукнулась в двери моего дома, не соседского. Как я смогу забыть об этом? Вот так по-житейски, без пафоса?

– Но наплевала бы на соседей.

– Может быть. Не знаю.

– Дай мне десять минут, и я остужу твою горячую голову.

– Диктуй название гостиницы и номер комнаты Сальмы, – Левыкина приготовилась записывать в пухлую деловую книжку.

– Подожди до утра, когда твоя голова будет свободна от этого разговора.

– Именно поэтому я тебя тороплю. – Левыкина отложила записную книжку и набрала на сотовой трубке номер. – Коля, давай-ка подъезжай на дачу прямо сейчас.

– У тебя ничего не получится, – упорствовал генерал, отчетливо представляя минимум три машины, увенчанные проблесковыми маячками, десяток офицеров ФСО, обеспечивающих охрану министра. – Тебя вышибут с работы.

– И хер с ней!

– Никто не станет мараться. Некому будет «спонсировать» операцию. Ради безымянной девки никто не запустит руку в секретные фонды. Проконсультируйся у своего отца.

– Слава богу, ты сбросил маску. Заговорил про резаные бумажки. Вы коллекционируете их, а я с их помощью воплощаю свои идеи.

– Ты даже не представляешь размаха работы.

– В свое время я провела такую работу, от которой отказывались все риелторы Москвы, вместе взятые. Чиновники рыдали, олигархи хватались за голову. Но особняк, в котором танцевала Айседора Дункан, теперь мой.

– Хорошо, я назову тебе координаты Сальмы, скажу своим людям, чтобы не мешали тебе. Но тут же доложу об этом директору.

– Валяй докладывай! – Левыкина резко выбросила руку в сторону выхода. – Может, ты и прав: завтра я горько пожалею обо всем. Но еще больше пожалею, если останусь дома.

– Гостиница «Пекин», – с трудом выжал из себя генерал.

– Как по заказу, – усмехнулась женщина. – ФСБ и впрямь расползается по Москве… Со счету собьешься: особняки на Садовом кольце, на проспекте Сахарова, на Кутузовском, в гостинице «Пекин». Угораздило же нашу Сальму!.. Сколько раз ты пожалел, что пришел ко мне?

– Тысячу!

– Про фотографии не забудь. Теперь ты понимаешь, почему в правительстве катастрофически не хватает баб?

4

Любовь Левыкина вернулась домой за полночь. Ехать за город было поздно, и она осталась ночевать в своем арбатском особняке. Ее спальня находилась в бывшей квартире номер 1, с громадным десятиметровым окном. Она приняла ванну, легла в кровать, погасила светильник.

Сон не шел. Любовь Юрьевна в очередной раз прогоняла в голове беседу с колумбийкой. Она не забыла испанский, и переводчик для этой беседы ей не понадобился…

Спохватившись, она позвонила своему женатому знакомому, с которым «по-немецки» встречалась раз в неделю. Она пользовалась телефоном спецсвязи, обеспечивающей высокий уровень конфиденциальности разговоров, и говорила открытым текстом: «Ну что, получим оргазм в среду?»

– Привет, дорогой! Не разбудила? Слушай, у меня деловой разговор. Хватилась – нет денег. Не одолжишь шестьдесят «штук»? Нет, не «рваных», а долларов. Что значит – до завтра? И почему таким замогильным голосом? А, жена рядом, понятно. Заедешь за мной на Арбат часикам к восьми утра? Позже не выйдет, у нас завтра кабинет… Спасибо и – спокойной ночи!

Больше всего в рассказе Сальмы потрясла смерть безымянной девочки, решившейся на побег. «Она сама умерла, во сне». Черт возьми, она понимала, что у нее нет шансов уйти от преследователей, она пыталась спасти подругу, назвавшуюся дочерью российского министра. Вопрос на засыпку, с интонациями Бори Романова: стала бы она тратить последние силы ради безымянной девки? Вот ведь козлиный вопрос!

Любовь Юрьевна пришла к выводу, что тоже тратит силы – не ради чего-то. Она остановилась на определении, озвученном в присутствии генерала ФСБ: беда торкнулась в двери ее дома. А до этого постучала обескровленной рукой в двери Сальмы Аланиз. И хорошо, что у меня есть средства, желания и возможности приподнять этот груз, думала Левыкина. Пока только приподнять. Только сейчас она увидела лицо равнодушия, а до этого видела лишь его неприглядную плешь.

Она поймала себя на мысли, что ищет оправдания своему, может быть, бесшабашному поступку или, скорее всего, настрою. Каждый ли поступок должен быть оправдан? Наверное, нет. Просто это привычка, плохая привычка обелять каждый свой шаг.

В беседе с Сальмой выяснилась любопытная деталь: у дона Эспарзы есть восемнадцатилетняя дочь. В прошлом году ее, по словам колумбийки, вывозили на отдых в Испанию, и в этом году Паула Мария тоже собирается отдохнуть на море. «Ты говорила об этом следователю?» – спросила Левыкина. «Нет, – ответила Сальма. – Я сказала его начальнику». Борису Романову, конкретизировала министр. Пригодится ли это в дальнейшем – пока не ясно.

Сон не шел. Не спалось и оперативникам из Управления контрразведывательных операций. Они поставили машину с прослушивающей аппаратурой напротив знаменитого дома на Арбате. Через огромное окно в спальне министра утекала информация в акустическом канале. Машина была напичкана акустическими, радиоэлектронными, лазерными сканерами. Каждое слово Любови Левыкиной жадно поглощалось записывающей аппаратурой. Периодически старший смены докладывал по телефону лично генералу Романову:

– Борис Петрович, она только что позвонила гендиректору REN TV и попросила прислать к семи утра съемочную группу по своему арбатскому адресу.

– Хлещите ее дальше, – коротко распорядился Романов, зная о тесном сотрудничестве министра информации и телеканала с определением Liberty. Он довольно легко просчитал шаги Левыкиной, обладающей оперативным складом ума. Он видел ее эмоциональный след, подчеркнутый ее кожной «заразой». Собственно, она взяла за основу визит Романова. Отталкиваясь от него, она выделяла главный момент – это якобы похищение ее дочери. Этот факт она решила преподнести широким массам, а заодно спецслужбам, которые после интервью телеканалу не смогут увильнуть от этого дела. Министр уповала на широкую огласку – свободно, словно читая мысли Левыкиной, рассуждал контрразведчик. Ей придется ответить – но не за дезинформацию, а за предание огласке непроверенных фактов. Одним из ключевых моментов в выступлении министра будет следующий: после вчерашнего разговора с высокопоставленным представителем ФСБ она так и не смогла дозвониться до своей дочери. «Дозвонится», но… поезд уже тронется.

Борис Петрович в очередной раз посетовал на свой опрометчивый шаг: «За каким чертом я поперся к Левыкиной?! Не учел министерской заносчивости, материнского сострадания, бабской взбалмошности. Как вообще можно найти общий язык с обладательницей таких разных амбиций? В одном человеке – средоточие трех пороков, целая секта в одном лице!»

В восемь утра ровно, еще до приезда любовника Левыкиной к ней на Арбат, съемочной машине телеканала REN TV преградил дорогу громадный черный «Шевроле». Старший опергруппы в чине майора резко открыл заднюю дверцу ничем не примечательного «жигуленка» и едва протиснулся в салон, пододвигая к противоположной дверце оператора и его помощника.

– Кассету! – потребовал он. И осадил редактора, занявшего место переднего пассажира: – Даже не дергайся! – Он дал возможность редактору и оператору обменяться взглядами и принять правильное решение. Отснятый материал находился в сумке. Оперативник на всякий случай проверил рабочий багаж и камеру, изъяв еще пару кассет.

Романов на ходу принял их и, не скрывая, постучался в дверь особняка.

– Все-таки ты дернулась, – начал с порога генерал. – Все, дело не в дружбе, дело зашло слишком далеко. Ты – дилетант, ты бросилась с эмоциями на холодный расчет. Это сулило проигрыш с самого начала. Неужели ты не представляла, что начнется после выхода в эфир этой лажи?.. – Романов потряс кассетами. – Я тебя, твою репутацию спасаю, Люба! Этот репортаж поднял бы на ноги генпрокурора, директоров ФСБ и СВР. Пять минут – и они сообща выясняют, где именно находится твоя дочь. И последний удар по твоему безрассудству: распечатка твоего звонка в Грецию, где ты интересуешься местонахождением своей дочери, с указанием точного времени состоявшегося разговора. Ты ввязалась в борьбу с борьбой. Я работаю в контрразведке, и моя задача на корню пресекать разного рода провокационные кампании. В общем так, Люба, бери отпуск, бери больничный. Если еще раз дернешься, замучаешься нанимать адвокатов.

Левыкина долго молчала. Она проиграла давно, еще не вступив в «борьбу с борьбой». Она сделала все, что могла, «хоть что-то». Прошла этот короткий путь, а не посмотрела на него со стороны. И могла откровенно признаться себе, что для нее это было важно.

На ее глаза навернулись слезы бессилия:

– Я познакомилась с такими сволочами, как ты, когда расселяла семьи из этого особняка. Он мне был дорог историей, а не площадями. Тем, что он соседствует с кремлевскими стенами, а не с толстосумами, окопавшимися за ними. Я спасала то, на что всем было наплевать. Одна семья затребовала с меня две трехкомнатные квартиры – и получила их. Другая потребовала загородный дом – я построила его. Третья унесла с собой даже обои и половые доски для дачного сральника. Четвертую семью мне пришлось выкуривать: подпрягла ребят с хваткой бультерьеров… Я затратила бешеные деньги на ремонт. Теперь это мой личный памятник. Он стоит на том месте, куда его поставили в прошлом веке. Но там мог оказаться очередной шедевр Зураба – засранный голубями двухсотметровый монумент человеческому идиотизму. Я бы расселила и вас, будь у меня такая возможность! Все, пошел к черту, гад!

– Эмоции… – обронил генерал.

– Да, и это прекрасно! Это против вашего холодного расчета.

– Я не понимаю тебя.