Имитатор. Книга третья. Оправдание невиновных E-Book

Олег Рой

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Капризы и странности судьбы. Романы О. Роя
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 373

Beschreibung

Арина все больше проникается неприязнью к главному герою ток-шоу, где она выступила как участница. Шестое чувство подсказывает ей, что смерть маленького Вити Кащеева и смерть бизнесмена из дела Шубина – еще не разгаданные загадки.

Leseprobe

Олег Рой Оправдание невиновных

В тексте упоминаются социальные сети Facebook и/или Instagram (организации, запрещённые на территории РФ).

Meta Platforms Inc. признана экстремистской организацией на территории РФ.

© Олег Рой, 2023

© RUGRAM, 2023

© Т8 Издательские технологии, 2023

* * *

Любые совпадения с реальными людьми и событиями абсолютно случайны.

Автор

Пролог

Файл: bezimeni

Создан: 01:01 01.01.01

Изменен: 21:17 17.02.16

Господа профайлеры говорят, что интерес к смерти – к ее способам и орудиям, к мертвым телам и тому, что с ними происходит потом – так вот, господа, именующие себя специалистами по психологии и психопатологии преступников, утверждают, что подобные интересы свидетельствуют о душевном нездоровье. Это, дескать, психопатия. Ну-ну.

Смешно.

Скажите это бойцам спецназа, скажите это патологоанатомам и антропологам. А потом очень быстро убегайте. Потому что они, разумеется, не психопаты, но вспылить могут. Как не вспылить, если какой-то дурак поливает грязью дело твоей жизни.

Так что нет, я не психопат. Моему душевному здоровью можно позавидовать.

Вокруг серийных убийц вообще мифов куда больше, чем правды. Якобы убийцы вырастают из несчастных малышей, которые взрослым насилием мстят миру за то, что пережили в детстве. До сих пор пытаются пристегнуть к серийным убийствам триаду Макдональда, хотя ее почти сразу после «изобретения» перестали причислять к криминальным предикторам. Но в скудных умишках господ, если так можно выразиться, психологов это, должно быть, выглядит очень логично: над ребенком издеваются, он начинает мочиться в постель, а потом, стремясь хоть где-то хоть что-то контролировать, принимается что-нибудь поджигать и мучить животных. Ну а после – убивать себе подобных. Очень, очень логично.

Человек, господа психологи, устроен несколько сложнее.

Спору нет, среди серийных убийц хватает и психопатов, и шизофреников, и много кого еще. Ненормальных, в общем. Но их хватает везде – среди филателистов, реконструкторов, поклонников йоги, вегетарианцев или геймеров. Но это же не означает, что занятия йогой или собирание марок – маркер съехавшей крыши. Так что не надо обобщать.

Надо мной не издевались в детстве, мне не приходилось просыпаться на мокрых простынях, мной не владеет неодолимая тяга к поджогам, и мне бы и в голову не пришло мучить животных. Я и людей не мучаю – какой в том смысл?

Я никому и ничего не доказываю, тем более не мщу за детские страдания. Я просто охочусь. Мне нравится охотиться. Вот и все.

Вы же не зачисляете в психопаты тех, кто берет ружье и идет стрелять уток, оленей, слонов или зайцев? Так с какой стати считать ненормальным того, в чьем воображаемом прицеле – не кабан, не медведь, а человек? О да, разница есть, но она лишь в том, что человек – самая хитрая, самая социально защищенная и потому самая интересная дичь. Охота на тех, кого принято называть братьями нашими меньшими, как ни крути, однообразна. Повадки одного кабана не особенно отличаются от повадок другого, поэтому и приемы охоты одни и те же. Скучно, господа. Человек – совсем другое дело. Каждая Охота – это уникальная головоломка. Поиски особенной, только для этой дичи подходящей приманки, особенного, только для этой дичи подходящего орудия или места для засады. Ничего более увлекательного я не знаю.

Просто Судьба крутит свое колесо – и его стрелка показывает на очередную цель.

Судьба.

Поэтому не задавайте глупого вопроса: жалко ли мне тех, кто оказывается в воображаемом перекрестье моего воображаемого прицела? С какой стати мне должно быть их жалко?

Умирают все. И не надо говорить про безвременную кончину. Смерть – она одна. Она не бывает безвременной. Она всегда приходит… ну… тогда, когда приходит. И если кто-то стал моей целью – значит, так распорядилась Судьба. Мое дело – исполнить ее решение. И получить удовольствие, разумеется.

Часть первая Несчастный случай

* * *

Телегримеры на совесть постарались, чтобы сделать героя программы посимпатичнее. Но Арине почему-то сразу представилась комната для допросов в СИЗО: жесткий стул, безжалостный свет и – по другую сторону привинченного к полу стола – этот вот… персонаж.

Из-за света, вероятно. Он в студии был еще безжалостнее, чем в допросной. Спина под одолженным у коллег форменным кителем уже ощутимо взмокла и даже чесалась. Как телевизионщики это выдерживают?

Ведущему вон все нипочем, даже лоб не блестит. Улыбается с радушием акулы-людоеда, вопросы задает с такой подкупающей задушевностью, словно тетушку-миллионершу, прибывшую из дальних краев, встречает. Таким голосом обычно разговаривают продавцы чудо-добавок и улыбчивые зазывалы квазирелигиозных сект. Да что говорить – Арина и сама иногда на допросах пользовалась таким вот задушевным тоном. Правда, дозировала его куда более скупо, чем этот лощеный господин в центре студии. Звали господина не то Вадим, не то Руслан.

Она сосредоточила все внимание на том, чтоб не зевнуть, боже упаси, не почесать рефлекторно нос, не сгорбиться – кто знает, когда спецу, который решает, картинку с какой именно из камер дать в прямой, черт бы их побрал, эфир, вздумается разбавить видеоряд Арининой физиономией. А госпожа следователь в этот момент как раз нос чешет – вот красота-то!

Хотя какая разница, как она будет выглядеть в этом дурацком ток-шоу – уж не дурнее прочих. Хотя «не дурнее» – маловато, надо чтоб прилично, чтоб честь мундира не посрамить… ох! Ну вот какого черта она тут красуется? Представитель следствия! Да еще и оттуда же, где произошел этот самый «Несчастный случай?» – так именовалась программа. «Ненавижу Москву», – сердито думала Арина. Ну какая им разница, для них же что Краснодар, что Красноярск – один леший. А уж Сыктывкар, Саратов и Салехард и вовсе – один и тот же город. Но кто-то из помрежей решил, видимо, добавить правдоподобия, а Ева и рада стараться:

– Ну Вершина, ну Ариночка! Ну и что, что ты в отпуске, ты ж через Москву поедешь, что тебе стоит в программе поучаствовать? Да я бы, если бы мне предложили, пешком бы побежала! Но я ж не следователь, я ж завканцелярией, кто меня позовет.

– А ничего, что все случилось еще до меня?

– Ой, подумаешь! Зато подследственность наша была. Я тебе все материалы пришлю, поглядишь, там немного. И Пал Шайдарович обрадуется.

Да уж, полковнику юстиции Пахомову только и дел, что радоваться на Арину в телевизоре.

Материалов было и впрямь немного. Дядька, видевшийся Арине в сизовской допросной, носил удивительно подходившую ему фамилию Кащеев и по делу проходил как потерпевший. Его молодая жена, отправившись гулять с малолетним сынишкой, заглянула в гости к своему приятелю – или, по версии Кащеева, любовнику. Выпили, то, се, время текло незаметно… Когда отправившийся разыскивать супругу муж ворвался в дом «приятеля», и тот, и кащеевская жена валялись по углам мертвецки спящие. А в холодной печурке лежало тельце маленького Вити.

Та самая молодая жена, Соня, когда ее впустили в студию, села на тот же диванчик, центр которого занимал герой программы, но не рядом, а чуть поодаль, на расстоянии руки. Словно боялась его, что ли? Но разве такие – боятся? Чуть не вдвое моложе своего сухопарого сурового супруга, пышная, фигуристая, эффектная, с крупными, четко очерченными губами и яркими темными глазищами… Впрочем, глаз было и не увидать – смотрела Соня только в пол. И, садясь, сразу съежилась, собралась в комочек, точно стараясь скрыть и пышную грудь, и прочие прелести.

Кащеев же, когда Соня явилась под свет прожекторов, наоборот, словно расцвел. О трагедии своей рассказывал надтреснутым горьким голосом, но свободно (впрочем, подумала Арина, ничего удивительного: сколько раз ему эту историю и во время следствия, и журналистам рассказывать приходилось):

– Она ведь каждый раз клялась – прости, все, больше никогда!

Лощеный ведущий аж засиял восторгом от такого благородства своего героя:

– Как же вы… Жена вам изменяла, а вы каждый раз ее прощали? Как же вы силы в себе находили принять ее назад?

– Да не изменяла она! – досадливо перебил Кащеев. – Ну… то есть… если что и было, так это когда она уже совсем не соображала. Она ж не за этим уходила – ей выпить надо было.

– И в тот раз… – вкрадчиво подсказал не то Вадим, не то Руслан.

– В тот раз она вроде как с Витенькой погулять пошла, – забубнил герой студии. – Мне-то и в голову не пришло сперва. Среди бела дня, да с ребенком еще… А она сразу в тот дом пошла…

– Где приятель ее жил? – уточнил ведущий, сочувственно, но аккуратно покачивая идеальной, демонстративно небрежной прической.

– Ну да. Потому что знала, что там было вино. Я и не подумал… А у меня ведь уже и документы все были на завещание, чтоб квартиру отобрать у тех, кто…

– Какую квартиру? – удивился лощеный.

Арине удивление его показалось наигранным. Наверняка ведь перед эфиром должен был знакомиться с историями гостей, иначе, не ровен час, в лужу сядешь. Однако вот, удивляется, как будто первый раз слышит.

– Да ее квартиру, Сонькину, – все так же досадливо пояснил Кащеев. – Когда я к себе-то ее привел, она ж на вокзале ночевала, побитая вся, несчастная. Ну пожалел – пропадает девчонка. Взял к себе, приодел, вылечил, в человеческий вид привел. Видите, какая видная оказалась?

Соня еще сильнее свела плечи, сгорбилась, пряча свою «видность».

– То есть сперва вы просто хотели помочь, даже не планировали жениться?

– Да там смотреть не на что было, не то что жениться! И грязная она была, как не знаю что, – «герой» брезгливо поморщился. – Опухшая, серая вся, замызганная, в синяках. Просто пожалел сиротинку. Это уж после мы друг другу понравились. Ну и поженились – когда ясно стало, что она в положении. И пить уже не пила она совсем. Я следил. А там еще тетка ее померла и квартиру ей оставила. Соня обрадовалась было, что она теперь не нищая, ткнулась – а там желающих целая очередь на теткино наследство. Мне, в общем, оно без надобности, да ведь этак же не годится. Ну документы все собрал, что положено было, чтоб ни у кого никаких претензий. Злились они ужасно. Гадости всякие подстраивали.

Соня хотела, похоже, что-то сказать, но Кащеев зыркнул на нее сурово:

– Уйди, Сонь, не лезь, – даже плечом дернул: не мешай.

Ведущий, сообразив, что скучные подробности благополучного быта никому не интересны, попытался вернуть разговор к «горяченькому»:

– В общем, все у вас было в порядке, вы и ожидать не могли, что такой ужас может случиться?

– Ну да, – подтвердил герой. – Я ведь потому и не подумал, что она… Она как-то выправилась, вроде как и тянуться к бутылке перестала. А на самом деле… пошла как будто с Витенькой погулять, а сама к этому… не чтоб изменить, а потому что у него всегда вино было…

Он называл зеленого змия «вино»: не водка, не выпивка, не алкоголь – вино.

– Как же вы ее нашли? – Вадим-Руслан даже вперед подался, изображая почтительное изумление.

– Так когда смотрю – долго что-то гуляют, несколько часов, скоро смеркаться начнет – пошел искать. Дом-то этот я знал, сразу туда. Захожу… а они там оба – и Сонька, и этот… валяются. Она подальше, на лежанке под окошком, а он прямо у двери. Одежонки какой-то на себя навалил, скрючился весь. Холодно там было. Я сразу про Витеньку подумал, не простудился бы. А его не видать.

– Вы испугались за него? – ведущий, подчеркивая свой интерес, слегка наклонился к герою.

Тот покачал головой:

– Нет. Кажется, подумал, что Витенька, наверное, убежал от них. И разозлился. Как так можно: при ребенке довести себя до такого состояния, что ничего не соображаешь. И про ребенка не помнишь. Где он, куда делся – наплевать. Ну вот смотрю на этого… лежит, как бревно. Бью каблуком сапога… в висок ему попал – а он хоть бы хны. Только под куртку поглубже заполз. Холодно там было, – повторил Кащеев. – Я позвал: «Витя, Витенька!» И ничего. Смотрю, а из-под куртки, что там валялась, лямочка торчит. Красненькая такая. Как у Витеньки на шапке… И тут я понял – где-то здесь Витенька. Он маленький, но смышленый, уж раздетый-то точно не ушел бы никуда.

– И вы начали его искать? – подсказал ведущий.

Кащеев мотнул головой, точно отгоняя страшную картину:

– Я первым делом печку открыл… и увидел…

– Представляю ваш ужас… – Вадим-Руслан округлил глаза – мол, вот как я шокирован.

Герой программы опять так же мотнул головой:

– Я, конечно, ничего не касался, я же понимаю. Вот ничего не трогая – вжик и вылетаю оттуда… милицию вызвал, а сам и близко не подхожу.

Надо же, какие все нынче образованные стали, раздраженно подумала Арина. Вот, любуйтесь: мужик только что наткнулся на тело собственного сына – маленького, любимого, единственного – другой бы в обморок хлопнулся или ребенка обнимать кинулся, вдруг живой еще, а этот помнит, что обстановку на месте событий нарушать нельзя. Вообще-то, конечно, правильное поведение – тем более что мальчику было уже все равно не помочь – но почему-то от правильности этой протокольной становилось не по себе. Арине вспомнилась свидетельница по одному из дел: муж благоверную свою по пьяной лавочке ножом изрезал, а соседка, когда опера к ней постучались, больше всего беспокоилась, чтоб в ее чистенькую квартирку грязи на ботинках не нанесли. Бывает такое: формально вроде все как положено, а по сути – как червивое яблоко куснул.

Арина уже успела проклясть и жаркий свет прожекторов, и паточно-сладкого ведущего, и форменный китель, и главное – Еву, буквально заставившую явиться на эту, чтоб ее, съемку, – когда до нее наконец-то дошел микрофон. Ну спасибочки! Вспомнили, что у них тут настоящий следователь в студии сидит – нельзя же не дать прокомментировать. Да, она злилась. Очень хотелось сказать что-нибудь… эдакое. Но Пахомов тогда уж точно не обрадуется.

– Скажите, – обратилась она к Кащееву, – а почему вы… – и осеклась: ты чего, Вершина, не на допросе все-таки. И спросила совсем не то, что вертелось на языке. – Скажите, вы с Соней первым браком женаты?

– Первым, – набычился герой программы.

– То есть раньше у вас с женщинами отношения не складывались? Не доходили до такой стадии, чтоб жениться?

– Какое это имеет значение?

– Вы ведь мужчина видный и уже в возрасте, а брак первый. Значит, вы долго искали, приглядывались, выбирали, так?

– Ну так я думал, она…

– Понятно, – улыбнулась Арина.

Ведущий вдруг осознал, что приглашенный следователь рулит куда-то не туда, и моментально перекинул микрофон в сторону восседающей метрах в пяти от Арины престарелой кинозвезды – та так и рвалась выразить свое восхищение благородством обманутого мужа и возмущение неблагодарной женой.

Как и прочие присутствующие, звезда излучала убежденность: герой программы – вообще герой, луч света в темном царстве и образец для подражания. И больше всего ее интересовало, может ли Кащеев простить свою непутевую супругу.

Арине это показалось немного странным: какой смысл задаваться вопросом – простит или не простит – если уже не прогнал.

– Прощу, – тяжко вздыхал герой. – Я на что угодно пойду, чтоб Витеньку воскресить. Я так ждал, что вот пусть у нас опять мальчик родится, так ждал, думал, Витенькой назовем – и тогда уже будет, как будто ничего не было. А родилась девочка… Но мы все равно ее Викторией назвали. Витей… Чтоб так же. И, может, мальчик еще будет.

Арина едва не поперхнулась от мотивировки кащеевского «милосердия». И заодно – от восторженной реакции студии. Удивительное дело: ей, следователю, всякое видеть и слышать приходилось, и то не по себе – а публика аплодировать готова! И впрямь – благородный герой! Не только не прогнал беспутную – да и преступную, на его-то взгляд – жену, а еще и новых детей с ней заделывает. Может, еще и сына дождется. Соня эта, конечно, не ангел безгрешный, но ее почему-то делалось жаль. От хорошей жизни так не съеживаются. Хотя откуда там хорошая жизнь.

Арина еле-еле дотерпела до окончания съемки. От сладких речей лощеного ведущего ощутимо подташнивало. Когда прожекторы наконец погасли, она облегченно вздохнула и заторопилась к выходу. Только бы не любоваться больше на героя программы.

Но в студийном коридоре они на какое-то мгновение оказались рядом.

– Ты чего докопалась, стерва милицейская? – прошипел герой сквозь стиснутые зубы. Арине даже показалось, что он сейчас в нее плюнет. Или ударит. Но нет, только шипел страшным шепотом. – Прославиться решила? Показуху устроила? Тьфу, глаза твои бесстыжие! Все вы, бабы, на один манер, лишь бы коленками сверкать…

Глаза у него были очень светлые, как будто пустые. И взгляд – странно несоответствующий быстрому лихорадочному шепоту – немигающий, неподвижный.

Неуютный взгляд. Тяжелый. Как будто не в глаза смотрит, а гору камней на плечи кладет. Так что коленки норовят подогнуться. Арина отвернулась, выудила из сумки заботливо припасенную бутылочку минералки. После студии в горле что-то свербело. Точно песку туда насыпали. Бутылка за время съемки успела нагреться, пробочка, отворачиваясь, зашипела рассерженной кошкой, заплевалась, заливая ладони, юбку, туфли. Да что ж это такое! Выплеснулось, впрочем, немного. Арина прополоскала пересохшее горло, глотнула острые колкие пузырьки. Обернулась осторожно. Никого. То есть людей в бледном, похожем на больничный коридоре было довольно много – они ходили, стояли, разговаривали – но тот, кто только что поливал ее бессмысленными оскорблениями, исчез.

* * *

Он еще потоптался немного на крыльце телецентра – может, выйдет та девица в милицейском пиджачке. Мало он ей сказал. Испуг – первое дело, но мало этого, надо чтоб – дошло.

Мимо пробегали, едва не подламываясь на бессмысленных своих шпильках, другие девицы – кто в узких, едва не лопающихся брючках, кто в коротюсеньких юбчонках, кто в диких каких-то хламидах. И все размалеванные – тьфу! Нет, не так чтоб прямо по-клоунски размалеванные, да какая разница! Он-то видел – не слепой! – и ненатурально пухлые, наверняка силиконовые, губы под обманчиво скромной помадой, и неправдоподобно длинные ресницы – наверняка наклеенные, и призывно блестящие глаза. Вот почему у этих телевизионных девиц так глаза блестят – небось, под кайфом каждая вторая. Одна, в гигантском разноцветном шарфе поверх кургузой куртенки, тугих полосатых штанцах и здоровенных, словно кирзовые сапоги, ботинищах (правда, без шпилек), сосредоточенно прижимавшая к уху телефон, налетела прямо на него. Блеснула глазищами, махнула ресничищами, щебетнула «ой, простите», улыбнулась – преувеличенно приветливо, чуть не во все тридцать два зуба.

Где их всех такому учат? Женщина должна улыбаться слегка – сомкнутыми губами, скромно опустив глаза. Не пялиться в упор, махая намазанными ресницами, не скалиться во весь рот, рекламируя услуги «голливудского» стоматолога. Почему-то широкие, разухабистые улыбки теперь называют голливудскими.

Эта, в милицейском пиджачке, улыбалась правильно. Пожалуй, из нее еще мог бы выйти толк. Если, конечно, успеет попасть в руки настоящего мужчины. Наверное, он и разозлился на нее именно от досады, потому что она-то вроде бы не совсем еще пропащая. Да что толку? Пройдет совсем чуть-чуть – и станет такая же, как все они.

Очень трудно выбрать какую-нибудь…

Большинство из них делают счастливыми деньги. Раскрой бумажник потолще – и готово: станет щебетать, что ты самый лучший, что тебя она всю жизнь дожидалась, что рядом с тобой – счастье. А засядет болтать с подружками своими, иначе как старым козлом и не назовет: моему-то, дескать, козлу, никак не угодишь… а что ж бедной девушке делать, приходится подлаживаться. И подружки вздыхают сочувственно, потому что сами такие, и мужиков себе так же выбирают – по толщине кошелька.

Эта как раз была не такая. Эта явно стремилась к большему. Только не понимала пока, дура, что это такое – большее. Наверняка думала про карьеру и прочие такие же глупости.

Но вопрос она спросила правильный: вы долго выбирали?

Выбрать очень трудно.

Те, кто сразу помнит, что женское дело – о мужчине заботиться, – те обычно вовсе дуры. Думает такая, что раз она борщ варит и полы моет, значит, все правильно в ее жизни. А через год поглядишь – квашня бесформенная. Уважающему себя мужчине рядом с такой и стоять-то зазорно.

Эта, небось, не позволила бы себе так распускаться. Хотя заранее, конечно, не скажешь. Пока-то не замужем, конечно. Кольца нет, и глаза смелые… Форменный пиджачок – или это называется китель? – сидел на стройной фигурке ладно, но не в обтяжку. И, похоже, сильно ей мешал.

И то сказать: разве может женщина ходить в форме? Форма – это власть. То есть дело совсем не женское. Власть – это значит сверху быть, а женщина должна снизу вверх смотреть. Так должно быть, потому что всегда так было. Нет, ну говорят, были еще какие-то амазонки – сами себе хозяйки, а мужиков только для этого дела держали. Только где теперь те амазонки? Да и давно это было, может, и вовсе байки. Потому что разве бабе можно доверить решения принимать? Даже если у нее в голове не совсем пусто, она ж баба, то пожалеет некстати, то на мелочи, как курица, отвлечется. А если не пожалеет и не отвлечется – тогда, выходит, она и не баба вовсе, а мужик в юбке. Да и юбки-то они теперь не больно-то жалуют. Типа раз мы с мужчинами вровень работаем, значит, и штаны нам положены.

Нет, он, в общем, не возражал, если баба работает. Он же не какой-нибудь там мракобес или радикальный исламист. Пусть трудится. В смысле, не только по дому хлопочет, но и еще где-то. Например, в бухгалтерии. Или в пекарне – самое для них разлюбезное дело.

В каком-то старом фильме одна такая довыслуживалась до большого начальника: брови строгие, глаза пронзительные, словно и не женщина, а генерал прямо. Даже дома командовала. Ясно, что никакого мужика у нее не было. Хоть и красивая была, но кому ж такое счастье понравится, когда на тебя собственная баба рявкает. К концу фильма появился, правда, один смельчак. Она было и этим попыталась покомандовать, а он как рявкнет в ответ: «Все буду решать сам. На том простом основании, что я мужчина». Ну и притихла командирша-то!

Потому что ласку-то они любят, но одной лаской не обойдешься. Это уж от природы – или, может, от Бога, если он есть, заведено, что главный в доме – мужчина. Потому и мечутся глупые бабы, что вбили им в головы какую-то самостоятельность. Но против природы-то не попрешь: мечутся, пока настоящую силу не почувствуют. Это те, кому повезло. Ну а прочие так и мечутся всю жизнь, лезут, карьеру делают, фирмами командуют. Смотришь на нее – миллионы заработала, вся упакована во все самое модное и дорогое, сумочка как автомобиль стоит, пальцы бриллиантами унизаны. А в глазах-то – тоска.

Ясно, что поначалу-то даже те, кому настоящего мужика встретить повезло, упираются, норов показывать пытаются, равноправие, вишь, у них. С молоденькими, конечно, проще, эти к природе ближе, эти быстро вспоминают, как все должно быть. Вот эту, в милицейском пиджачке, небось, подольше пришлось бы обламывать. Но, в сущности, разницы-то никакой. Все они, силу почуяв, на колени бухаются и руки лизать готовы. Потому что поняли, кто хозяин.

Сколько раз он уже в этом убеждался. Всего-то и надо – твердую руку иметь. Щенков не зря же в устроенную на полу лужу носом тычут, не зря же при попытке вольничать поводком охаживают. Если не воспитывать, лучше собаку сразу пристрелить, иначе вырастет не собака, а полное безобразие. Таких сейчас много развелось. Потому что хозяева боятся силу применить или даже вовсе у них силы-то нету. А уж бабу себе воспитать, чтоб место свое знала – и вовсе почти никто не умеет.

Ему ж, если честно, от процесса «воспитания» никакого удовольствия. Но что делать? Картошку ж не едят сырьем, да в земле – чистят, режут, варят, жарят. Вот и с бабами то же самое.

* * *

– А почему ты его спросила про… ну первая ли жена? Ты думаешь, он Синяя Борода? – глаза начальницы канцелярии горели так, словно ей демонстрировали хитро закрученный детектив, и она вот-вот разгадает, кто там главный злодей.

– Да ну тебя! – Арина усмехнулась. Ева в своем репертуаре. Как будто не в следственном комитете работает, как будто по работе мало «сюжетов» – все-то ей страсти-мордасти и смертельные ужасы подавай.

– А как там вообще – на телевидении? – Ева подвинула чашку, сыпанула на блюдце горсть печенья и умильно заглянула Арине в глаза.

– Жарко, – вздохнула та. – И скучно до зевоты. Честно говоря, я вполне могла бы без этой съемки обойтись.

– Ну, Вершина, или ты не понимаешь? Позвонили, попросили… – Ева возвела глаза к потолку, подчеркивая, что звонили «сверху».

– Мы-то тут при чем?

– Ой, я тебя умоляю! – завканцелярией всплеснула руками. – Подследственность-то наша была. ППШ, конечно, душка и начальник лучше всех, но лишний плюс в карму заработать никогда не откажется. Да чего ты-то куксишься?

ППШ называли за глаза Павла Шайдаровича Пахомова – отчасти за инициалы, но больше за характер.

– А если бы меня про дело спросили? – почти прорычала Арина. – Я ж по нему не работала. Кстати, Ева свет батьковна, а что за следователь его вел? Что за Скачко? У нас такого вроде нет же? Ну… на моей памяти.

– А! – Ева выразительно махнула ладошкой. – Был один такой. Вот уж точно – Скачко. Прискакал – молодой да борзый, на дипломе еще печати не просохли – и, года не прошло, ускакал в адвокатуру. Не понравилось ему на следствии. Тут же работать надо, а не языком трепать.

Завканцелярией всегда находилась по «правильную» сторону гипотетических судебных баррикад и была твердо убеждена, что деятельность адвокатов состоит из болтовни, слегка разбавленной поисками нечестных судей, которых любой адвокат, разумеется, спит и видит как подкупить в пользу своего клиента. Арина, чье общение с адвокатами было более обширным, понимала, что те бывают разные. Как, кстати, и следователи. Но с Евой не спорила.

Та, однако, не унималась:

– Слуш, Вершина, а почему там жена-то чисто свидетельницей проходила? Почему не соучастницей?

Арина пожала плечами:

– Ну не вдвоем же они этого пацана несчастного убивали. Да и без умысла, судя по всему. Нечаянный удар, ну и… Зря что ли программа называлась «Несчастный случай», хоть и с вопросительным знаком в конце. И чего ты от меня-то хочешь? Фигурантов я в студии впервые удостоилась лицезреть, делом не занималась, оно ж больше трех лет как закрыто, злодей сидит, а жена, Соня эта… ей и так досталось.

– Ой, да, да, точно! – Ева завздыхала, закивала головой. – Мне ее, когда я смотрела, прям жалко даже стало. Этот муж, хоть и не выгнал ее, но, по-моему, так запугал, что уж лучше бы выгнал. Он ее бьет, наверное… – задумчиво протянула завканцелярией.

– Может, и бьет, – согласилась Арина. – А может, и так… словами тоже можно ниже плинтуса опустить. Женщина действительно запугана донельзя. Как она на съемку-то согласилась, удивительно. Разве что он сам и приказал.

– Нет, ну все-таки, – не унималась Ева, – почему ты спросила про первый брак и про других баб? Думаешь, эта Соня единственная, кто согласился за этого типа замуж?

– Да нет, – усмехнулась Арина, – вряд ли единственная. Он же, в сущности, вполне приличный жених. Не алкоголик, работящий и вообще положительный. Холодный, правда, как ботинок из крокодиловой кожи. Но это для главы семьи вещь вполне обыкновенная. Спросила, потому что надо было что-то говорить, когда мне микрофон сунули. У меня какой-то другой вопрос в голове вертелся, сейчас уже не помню какой. А про предыдущих его женщин действительно интересно показалось. Потому что он вдвое Сони своей старше. И весь такой, ну ты же видела, благодетель. А это не с потолка падает. Вот мне и подумалось…

– Что он сперва на кошках тренировался?

– На кошках не на кошках, но вполне мог и раньше в благодетеля играть. Чего проще: пригреть девчонку вокзальную, которая еще не совсем опустилась, но лиха уже хлебнула. Помоложе, посимпатичнее. По крайней мере поначалу такая точно будет на цыпочках ходить и в рот заглядывать.

– А потом… бах, и на огороде закопал!

Арине стало смешно:

– Да ну тебя! Не выдумывай. Никого он на огороде не закапывает. Все проще. Отогреется такая девочка, глядишь, собственным голосом разговаривать начнет. Ему оно надо? Пошла прочь, другую найдет. А другая, может, родить не в состоянии. Тоже прочь пошла. Да ладно, это все предположения чистые. Соседей, по-моему, там недостаточно отработали. Но, с другой стороны, а смысл? Даже если у этого, прости господи, Кащеева до Софьи еще полдюжины таких девочек перебывало – если совершеннолетние, ненаказуемо. Но вряд ли совсем мелких подбирал, он, мне кажется, не по малолеткам.

– Откуда знаешь? – азартно прошептала Ева.

– Так… – Арина повела плечом. – Глаза не те, повадка тоже. У тех, что по малолеткам, просто сексуальные предпочтения на сторону свихнуты. Этот не такой.

– А какой? Какой? – та чуть не подпрыгивала на стуле. – Ну вот скажи в двух словах.

– В двух? Глава семьи. При этом семьи может и не быть. Но он тем не менее – глава. Хозяин дома.

– Так это же хорошо? – неуверенно спросила Ева.

– Вроде да, – так же неуверенно ответила Арина.

– Щебечем? – в приемную заглянула Эльвира. – Что, Вершина, поджидаешь начальство, чтобы про свои телевизионные успехи отчитаться? Ах-ах-ах, лицо следственного комитета! Типа ты у нас теперь не Вершина, а вершина, – она сместила ударение на второй слог. – Другие работают, а тут, без году неделя, раз – и знаменитость.

– Вообще-то я сюда тоже не прямо со свеженьким дипломом явилась.

– Ой, слышали про твои питерские подвиги! Маньяка она поймала! Повезло просто, а звону-то теперь на всю жизнь хватит!

– Эль, ты, что ли, сердишься, что не тебя на телевидение отправили? Ну так я туда не просилась. Ева, поклянись, что в следующий раз Эльвира поедет.

– Ну конечно, клянусь. Элечка, вот ей-богу, крест на пузе!

– Можно подумать, нас каждый день туда приглашают, теперь-то можно чем хочешь клясться. И я миллион раз просила не называть меня Элей! – фыркнув, она выплыла из приемной.

«Нехорошо», – подумала Арина, чувствуя себя почти виноватой. Сама с мамой воюешь из-за вечных «деточек» и «душенек», и сама же про «Элю» забываешь, а ей обидно. Да еще телевидение это, чтоб его! Кому там и блистать, если не первой красавице всего областного следствия. Немудрено, что Эльвира разозлилась. Арине стало вдруг почти жалко коллегу. Следователь-то она неплохой, а все видят только ноги от подмышек, смоляные кудри да бездонные глаза. И ясно, почему ППШ ее на программу не отправил – чтоб, не дай бог, не подумали, что он любовницу сыночка своего продвигает. Тоже ведь то еще счастьице Эльвире досталось – младший Пахомов.

– Пойду я, Ева. Спасибо за чай.

– Заходи ближе к вечеру, – улыбнулась та. – У тебя ж сейчас ничего срочного в производстве? Выгоним всех, я тортик припасу, расскажешь еще про съемки.

* * *

Дверь Арининого кабинета подпирала знакомая плечистая фигура:

– Здрава будь, Арина свет Марковна! – Молодцов отвесил ей шутовской поклон.

Опер пребывал в радостно приподнятом состоянии духа, Арине даже подумалось – не выпил ли? Но – с утра пораньше? Да и не склонен Молодцов к злоупотреблению – по праздникам может любого перепить и даже язык не заплетается, а в прочие дни – ни-ни.

– И тебе не хворать, Иван Сергеич! Ты чего к нам? Так забежал али по делу какому?

– По делу, матушка следователь, по самому что ни на есть делу. По твоему, между прочим, иначе чего б я под твоим кабинетом торчал.

– Ну заходи, – пригласила Арина. – Хотя… я ж только из отпуска, никаких поручений операм вроде еще не успела расписать.

– Вот! – он воздел глаза к небу. – Пока некоторые отдыхают по самое не хочу, другие работают по самое не могу. Подарок у нас для тебя, Арина свет Марковна. Как раз к твоему возвращению объявился. Очень, я считаю, удачно.

– Подарок? – изумилась она.

– Подарок-подарок, прямо самолучший. Так что нечего в кабинете штаны… а, ты по случаю первого рабочего дня в юбочку, как приличная девочка, оделась? Все равно: нечего юбку на стуле протирать, поехали?

– Куда поехали-то? Что стряслось?

– Что ты нервная какая? Как будто не отдыхала, ей-богу! Ах да, наслышаны, тебя ж заставили в телевизоре выступать.

Арина понимала, что Молодцов явился не просто так, но все-таки начала сердиться:

– Да черт с ним, с телевизором, говори быстро, в чем дело.

– В чем, в чем… Я-то думал – привезу Арину Марковну, будет ей сюрприз. Ладно, ладно, докладываю. По мошенничеству искала подозреваемого?

– Ну… – Арина нахмурилась, еще не веря в удачу. – Ой, Ванечка, миленький, неужели?

Дело о мошенничестве лежало в приостановленных – до задержания подозреваемого. Надежды на что, впрочем, было совсем немного. Эпизодов в последнее время не прибавлялось, только предыдущие жертвы звонили регулярно, требуя найти, покарать и, разумеется, вернуть их «кровные». Жертвы! Арина не уставала удивляться, как люди на столь явный «развод» ведутся? С другой стороны, на «нигерийские письма» и прочие «лотереи» тоже ведь не марсиане ловятся. И деньги мошенникам отдают собственноручно, а после приходят и плачут: помогите!

Суть дела была проста, как грабли: элегантный представительный мужчина снимал приличную квартиру – и начинал ее продавать. Вроде как риэлтер он. Приводил потенциальных покупателей ознакомиться с «товаром», договаривался о времени окончательного заключения сделки и… брал аванс. Небольшой, для «обозначения намерений» и в компенсацию, так сказать, за его риэлторские услуги. «Продать» одну и ту же квартиру он ухитрялся десяти, а однажды даже семнадцати страждущим. После чего исчезал со всеми авансами – и снимал следующую квартиру. Доказательств набралось более чем достаточно – включая отпечатки пальцев хитреца и даже фото, сделанное случайно одним из «покупателей». Плюс целая коллекция визиток с разнообразными именами. Не хватало одного – самого «умника». Почуяв, что на него охотятся, мошенник затих. Залег, что называется, на дно. Сама Арина, впрочем, была почти уверена, что скорее всего ушлый персонаж успел сбежать и теперь греется на каком-нибудь дорогом курорте. Вот и ищи его от Турции до Бразилии, включая Флориду и Канарские острова.

Не успел, значит… Но какие же ребята молодцы – отыскали гада! Как только ухитрились!

– На радостях прощаю тебе «Ванечку», – строго заметил Молодцов, – но насчет неужели – это прямо в точку. Поехали, по дороге расскажу, такой анекдот вышел, цирка не надо.

Ванечкой Молодцова называть позволялось лишь обожаемой его супруге. Но сейчас опер излучал удовлетворение по поводу финала безнадежной истории, так что «Ванечка» сошел Арине с рук.

– Куда едем? – весело уточнила Арина, устроившись на пассажирском сиденье потрепанной, но чистенькой молодцовской «калины».

– В ИВС, матушка моя. Подозреваемого твоего оформлять, чтоб все как положено. Ну и допросить сразу сможешь, он сам, похоже, в шоке от неожиданности.

– Да уж, действительно, сюрприз. Как?! – Арина вытаращила глаза, демонстрируя степень своего изумления.

– Ой, цирк, – хмыкнув на простершуюся впереди пробку, Молодцов свернул во дворы. – До сих пор смешно. Патрульные в «Империи», ну, знаешь, торговый центр на Юбилейной, щипача на кармане взяли. Давай его вязать и в кутузку тащить. Ну и потерпевшего, само собой. А тот мнется, как девка на первом свидании – да нет, да я не могу, да я тороплюсь и все такое. Важный такой, ну прямо весь из себя солидный человек. И вообще, говорит, бумажник-то мой цел в итоге, так что спасибо, господа полицейские, за отличную службу и до свиданья. И тут один из патрульных повнимательнее к потерпевшему-то присмотрелся – что-то, потом говорил, рожа мне его знакомой показалась. Мы ж ориентировку-то рассылали, помнишь? Но, заметь, сработал парень очень грамотно, теперь же все адвокатскими закорючками пуганые – пришьют превышение, век не отмоешься. Так что кидаться на гражданина не стал, а молвил ему – уже посуровее – что это вы, говорит, господин-товарищ, странно себя ведете? Не по-граждански. Знаете, говорит, что такое воспрепятствование осуществлению правосудия? До трех лет, между прочим.

– Иван Сергеич, что за бред? – фыркнула Арина. – Нет, ну есть двести девяносто четвертая статья, но когда ты с ее применением в последний раз сталкивался? А уж до трех лет – это вообще о чем? Там штраф или, если уж в камеру, то максимум до полугода, кажется. Если я не путаю.

– Не путаешь, Арина Марковна. Ну так он же не юрист, да? Тем более что по сути-то все верно – и статья существует, и срок по ней какой-никакой, а предусмотрен. Не для таких, конечно, случаев, но фигурант-то о том ни сном ни духом. Вот и запаниковал. Сразу забыл, что страшно торопится, да я, говорит, да всегда, да пожалуйста.

– И в участок поехать не отказался?

– Ха! – Молодцов лихо вырулил из дворов опять на улицу, уже другую, где было посвободнее. – Поехал как миленький. И – здрасьте, господин Боровой, мы счастливы видеть вас во плоти. Можно было кого-то из дежурных следователей попросить оформить, да мы посчитали, что ты вот прямо уже из отпуска возвращаешься, задержали фрукта на семьдесят два часа в соответствии с законодательством. До выяснения, так сказать…

– Он, конечно, я не я и лошадь не моя?

– Ото ж. Но ребята, пока он в растерянности пребывал, пальчики-то ему откатали, якобы чтоб с пресловутого бумажника следы владельца отсеять. Он и охнуть не успел. А что возразишь?

– Те самые?

– Те самые. Но, заметь, гражданину о том никто ничего не сказал, молодцы коллеги. Только документы проверили. Собственно, не Боровой он оказался, разумеется, не Гриценко и даже не Гаспарян. Лошко он, – Молодцов резко выделил второй слог, – если по настоящему паспорту смотреть.

– Ложко? – переспросила Арина.

– Не-не-не. Не от ложки, а от лоха. Забавно. В итоге-то он сам этим лохом и оказался. В суд за постановлением сейчас или завтра?

– Давай завтра, очень хочется на этого типа живьем поглядеть.

Исполнив все необходимые формальности и допросив уже растерявшего изрядную толику солидности господина Лошко, Арина забежала к операм – поделиться радостью: дело, по всем признакам неуклонно превращавшееся в «глухарь», теперь требовало лишь проведения нескольких формальных мероприятий вроде опознания – и пожалте в суд. Вот ведь случай какой счастливый!

– Да чего там – случай! – пробасил забежавший на минутку и все еще подпиравший угол капитан Карманов из «автомобильной» секции. – Еще и не то бывает. Помнишь того придурка, что прохожего насмерть сбил и, перепугавшись, вместо того чтоб бросить и уехать, решил тело подальше увезти?

Арина покачала головой:

– Это не при мне было.

– Тоже ведь счастливый случай. Его на посту ДПС тормознули – по поводу какой-то фигни, то ли номера у него были грязные, то ли выхлоп дымил… не помню. Ни о чем короче. Через минуту бы дальше поехал, да инспектору показалось, что мужик чего-то нервный. На алкоголь проверил – чисто. Ну и так уже, до кучи, все подряд решил смотреть. Оно бы и ничего, только у мужика-то в багажнике – труп. А вы говорите – случай.

– Ой, а когда курьер решил, что у патрульных собачка на наркоту натасканная? – засмеялся бессменный молодцовский напарник Стас Мишкин. – Ну и спалился. И тоже его просто так остановили, типа поворотники не горят.

Баек про счастливые случайности опера знали множество. И Арина невольно вспомнила Кащеева – он ведь тоже ей на глаза случайно попался. И тоже… произвел «то самое» впечатление. Вроде потерпевший, а руки чешутся в камеру его закрыть.

Программу, где пришлось «блистать» Арине, смотрели, оказалось, все присутствующие. И по поводу Кащеева мнение было единодушным – тот еще жук. Может, и не плачет по нему уголовный кодекс, но что-то там, безусловно, нечисто.

Добродушный Стас Мишкин, который знал, кажется всех и вся, извлек откуда-то пухлую, порядком потрепанную записную книжку и улыбаясь, сообщил:

– Ща попробуем! – и, покопавшись в книжке, принялся тыкать в кнопки стоявшего на столе телефонного аппарата. – Повезло, – разулыбался он еще шире, когда ему ответили, и пояснил, повернувшись к «честной компании». – Борис Ефимыч никуда не делся, по-прежнему тем же участком рулит. Отличный мужик, я вам скажу!

У Мишкина все или почти все были – «отличные мужики». В крайнем случае, «отличные тетки».

Из динамика – Стас предусмотрительно переключил телефон на громкую связь – раскатился солидный басок:

– Помню я то дело, как не помнить. До сих пор мороз по коже. Ладно бы у кого другого – у нас тут, знаешь, контингент всякий попадается – но в этой семье… Я ж их до того и не знал почти. Сам понимаешь, вот синяков и буянов знаю, потому что работа такая – за источниками проблем следить. И предупреждать по возможности. А с этими никогда никаких проблем не было. Все чинно, благородно. Кащеев этот, конечно, не фунт изюму, но дядька приличный.

– А почему не фунт изюму, Борис Ефимыч?

– А черт его знает! Не нравится он мне. Хотя если бы у меня все граждане на участке такие были, я бы на работу только за зарплатой приходил. Мужик тихий, не пьянствует, не буйствует, не хулиганит, про наркоту уж и не говорю. Хозяйственный, дом у него справный, нигде ничего не скрипит, все чистенько. Даже у пожарной безопасности к нему претензий никогда не было, ну там поленницу к стене дома прислонил или проводка гнилая. Ни боже мой!

– Так почему ж не нравится?

– Да ну… – в динамике покашляли. – Душный он какой-то. Одно слово – куркуль.

– Жадный, что ли? – уточнил Стас.

– Не, не жадный. а такой, знаешь – я ни к кому не лезу и вы ко мне в хату не лезьте.

– Из тех, что в церкви поклоны кладет, а дома жену смертным боем лупит? – подсказал вдруг Мишкин. – Типа мой дом – моя крепость.

– Ну… вроде того… Чужая душа потемки, короче. Правда, про жену лупит не скажу. Жалоб на него никогда не было. Сонька, конечно, тише воды ниже травы ходит, ну да оно и понятно.

– Она что, действительно без бутылки никак?

– Да ну, какое там! Нормальная баба. Хотя перед мужем прямо стелется. Уж не знаю, чем он ее так выстрожил. Синяков я на ней никогда не видел. Или там чтоб хромала, к примеру, не видел. И жалоб не поступало. Ни от нее, ни от еще кого. Это ведь женился он на Соньке, а так-то у него и другие живали. Но жалоб – нет, не было.

– Другие? – оживился Стас. – И где эти другие сейчас, не в курсе?

– Я тебе кто, ЦРУ, что ли, чтоб все про всех знать? – гулко захохотал «отличный мужик» Борис Ефимыч. – Ну ладно, ладно… Одна, Лерка вроде, у Ахмета сейчас, на рынке стоит. Светка углы подпирает, улицы подметает. Про других не знаю, мне как-то ни к чему.

– Улицы подметает? Дворничает, что ли?

Из динамика раскатился еще более гулкий хохот:

– Скажешь тоже! Ты прям «руссо туристо, облико морале».

– А, понял, – хмыкнул Мишкин. – В ночных бабочках, значит.

– Ну да. В самых таких, знаешь… Те, что в массажных салонах и в баньках все-таки поприличнее, а те, что вроде Светки этой, в самом низу. Говорю же, углы подпирает. Даже не на магистральной трассе. Ты долго меня допрашивать собрался? Нет бы заехать – посидели бы, я б тебе все в лучшем виде обсказал. Что вообще за интерес такой у всех проснулся к Кащееву? Тебе-то он зачем?

– Да это не мне, следователю одному нашему, – честно признался Мишкин.

– Это которая в телевизоре вместе с Кащеевым сидела? – догадался участковый. – Ничего, симпатичная. Ей-то чего от него понадобилось?

– А ей, как ты выражаешься, морда кащеевская не понравилась. Никому он почему-то не нравится, а вроде такой весь положительный – и тихий, не скандалист, и не пьет, и хозяйственный, и ни в чем дурном не замечен, прямо образец для подражания.

– Может, потому и не нравится, что уж больно правильный? – раздумчиво проговорил динамик. – Ничего так следовательша твоя, не только симпатичная, – участковый опять коротко хохотнул, – еще и соображает. А поглядишь – девчонка, фитюлька. Для нее, значит, стараешься? Ну-ну, – участковый понимающе хмыкнул. – Только… делу-то сто лет в обед. Вы чего там, решили в архивах поковыряться?

– Да нет, Борис Ефимыч, мы так, из любопытства. Спасибо за помощь.

Попрощавшись с участковым, он повернулся к Арине:

– Ну что, Арина Марковна, – Мишкин ухмылялся во весь рот. – Плакала твоя безупречная репутация? Борис-то Ефимыч, по ходу, решил, что у нас с тобой шуры-муры прямо на рабочем месте.

– Да слышала! – отмахнулась Арина, едва сдерживая смех. – Придется тебе, Мишкин, на мне жениться. А то ведь и впрямь слухи – нехорошо.

– Угу, – хмыкнул он. – А ты пойдешь?

– Я… обдумаю… – протянула Арина с серьезнейшим выражением лица, но, не удержавшись, прыснула, прикусила губу и вытаращила, как бы в испуге, глаза. – Ой, а как же Тамара? – она даже назвала мишкинскую жену полным именем, давным-давно общими усилиями превращенным в Мару и Маринку.

– М-да, – серьезно покачал головой Стас, обожавший свою Тамару не меньше, чем Молодцов свою тихую обстоятельную Веру. – Это проблема. Ну ничего, Маринка – святая, она поймет.

– Я, может, и святая, и все могу понять, но пусть мне сперва объяснят, что именно, – сурово заявила появившаяся на пороге худощавая, коротко стриженая брюнетка в распахнутой дубленке. – Мишкин, ты сегодня домой собираешься? А то меня сразу на три свидания зовут, я вот и думаю…

– Вот видите! Нарасхват моя благоверная! – Стас, облапив жену, закружил ее по комнате, едва не сшибая рабочие столы. – Тамарочка, я Вершиной репутацию испортил, говорит, я теперь на ней жениться должен.

– На ком жениться? На репутации? – Марина преподавала в школе русский язык, и шуточки отпускала соответствующие.

Арине вдруг подумалось: как же разительно отличаются эти две семейные пары. Тихая, спокойная, почти флегматичная Вера очень под стать своему Молодцову, кто-то мог бы, пожалуй, даже принять их за брата и сестру. Правда, Молодцов раза в два крупнее своей невысокой хрупкой жены – но все равно они похожи! И рядом – улыбчивый кругленький Стас со своей, как он выражался, «смертельно начитанной», худой как змея и такой же язвительной Маринкой, которая не только за словом в карман не лезет, да еще каждое из этих слов – с двойным, тройным, а то и побольше смыслом.

Что там говорил Лев Николаич Толстой про одинаковость счастливых семей? Ошибался классик, ох, как ошибался. Разное оно – счастье. Они-то с Виталиком уж такими «половинками» были: одними и те же книжками зачитывались, одну и ту же музыку слушали, над одними и теми же шутками смеялись. Даже внешне были похожи. Шесть лет так прожили – душа в душу. А потом… А потом – суп с котом, сердито оборвала она ненужные мысли.

Воспользовавшись воцарившимся в комнате с появлением Марины веселым сумбуром, Арина незаметно выскользнула за дверь.

Выйдя из РУВД, она привычно повернула направо – и остановилась вдруг. Что она делает? Виталик-то, получается, был прав: ничего-то она вокруг себя не видит. Еще и гордится: она ведь совсем не то, что некоторые, которые каждый день, кроме субботы и воскресенья, в половине девятого садятся в один и тот же трамвай, а в шесть точно так же едут в обратную сторону. А в выходные – телевизор или дача. И так – тридцать лет. Разве что на машину пересядут, а маршрут все тот же. Как будто они сами – трамваи. Вот у нее, у Арины, совсем другая жизнь: никаких тебе с девяти до пяти, каждый день что-то другое, то РУВД, то, прости боже, морг или ИВС, то место происшествия. А по сути глянуть, Арина – точно такой же трамвай. Только маршрутов побольше, но чем тут гордиться, все наизусть знакомо, можно на ходу спать, ноги сами доведут.

Работа, хоть бы и самая-пресамая любимая – это ведь не вся жизнь. Даже Надежда Константиновна, за глаза именуемая, разумеется, Крупской, несгибаемый борец и старейший следователь подразделения – даже она видит вокруг больше, чем ты, Арина Марковна. То картинку принесет, что один из внуков нарисовал, то примется заглядывать в кабинеты: граждане коллеги, оторвитесь на мгновение от своих дел, подойдите к окну, поглядите, какая после давешнего ливня радуга поднялась! И радуется так искренне, словно ей не под шестьдесят, а вдесятеро меньше. А вот тебе, душа Арина, все сто шестьдесят.

Почему ты сейчас свернула направо? Потому что это – кратчайшая дорога до маршрутки, которая довезет тебя до дома. Можно подумать, у тебя там семеро по лавкам голодные сидят или как минимум кот некормленный. Хотя Таймыра, само собой, весь день угощали и мама, и папа, и племянница Майка. Кроме братца дяди Федора, который в отъезде. И что ты так спешишь тогда? Скорее на домашних полюбоваться? Так ведь моментально закроешься в своей комнате и опять в бумажки уткнешься. И куда ты по своим рельсам торопишься?

Арина решительно развернулась, намереваясь пойти не рационально-минималистическим, а каким-нибудь случайным маршрутом. И, сделав шаг, опять остановилась. На противоположной стороне узкой улочки, возле автобусной остановки маячила темная и как будто знакомая фигура.

– С-стерва милицейс-ская! – прошипело в ушах так отчетливо, что Арина вздрогнула.

Мужик на остановке стоял неподвижно. Но смотрел в ее, Аринину сторону.

Она пошла медленно, не поворачивая головы, лишь косясь в сторону темной фигуры. И, поравнявшись с ней, даже через улицу узнала: он, Кащеев. Приткнутый к остановке фонарь освещал его ярко, не ошибешься.

И, собственно, что, сказала Арина сама себе. Живет он, раз дело было в нашей подследственности, в этом районе. Ничего удивительного, что он тут стоит. Стоит и стоит. Ждет маршрутку или, к примеру, автобус. А ты иди своей дорогой. А если он следом пойдет? Опять же – ну и что?

Гулять случайным маршрутом уже совсем не хотелось, но разворачиваться еще раз она не стала, представив, как глупо будет выглядеть со стороны – как мечущаяся туда-сюда заполошная курица. Она, Арина, заполошная курица? Ну уж нет! Она хладнокровный уверенный в себе опытный следователь.

В конце квартала она притормозила на светофоре: стоя словно бы в ожидании разрешающего зеленого человечка, было очень удобно поглядеть вправо, туда, где осталась ждать неведомой маршрутки темная фигура. Теперь она – точнее, он – стоял уже с другой стороны остановки. Обошел, значит. Чтобы павильончик обзор не загораживал. Стоял и глядел ей вслед.

* * *

Судмедэксперт, картинно откинувшись в кресле, так что оно жалобно скрипнуло, всплеснул руками, едва не порушив одну из заполнявших его стол бумажных стоп:

– Ну, Арина Марковна, ты совсем старого Плюшкина со свету сжить решила? Только я из секционной в кабинет сбежал, только настроился чайку спокойно попить – здрасьте вам! Или, может, думаешь, мы тут с утра до ночи кроссворды разгадываем, чтоб от безделья не заскучать? Ну так, душенька моя…

– Семен Семеныч! – взмолилась Арина.

Она и сама не знала, зачем выпросила в архиве давно закрытое дело, скрестив мысленно пальцы – только бы Пахомов не прознал – зачем терзает сейчас судмедэксперта. Ясно же было, что ничего Плюшкин в тех старых отчетах о вскрытии маленького Вити Кащеева не разглядит. Было бы что – еще тогда бы разглядели.

Почему же так на душе муторно? Как будто съела что-то несвежее. Фальшивое. Как будто в кофе вместо сахара оказался сахарин, на который у Арины была аллергия, – и теперь мутит и подташнивает. В чем та фальшь? Арина вспомнила, как Соня вжималась в самый угол студийного дивана, лишь бы быть подальше от мужа. С одной стороны, это понятно: наверняка после смерти сына Кащеев ее поедом ест. Но с другой – почему она от него не уйдет? Почему раньше не ушла? Если же ее все устраивало, откуда «загулы»? И ведь было бы еще к кому бегать-то! Фотографии осужденного за убийство мальчика Сониного приятеля впечатление производили удручающее. Кащеев выглядел куда импозантнее и внушительнее. А этот Гулявкин – сморчок сморчком. Кащеевское же объяснение про «там было вино» звучало не слишком убедительно: на алкоголичку, у которой все мысли об выпить, Соня не походила совершенно. Что студия настроилась к ней так недоброжелательно – это как раз было вполне понятно. Раз Кащеев в их глазах благородный герой, значит, другая сторона – дрянь.

– Семен Семеныч, – повторила Арина как можно жалобнее. – Ну посмотрите…

– Да ладно, егоза, – добродушно ухмыльнулся Плюшкин. – Чего ты там еще наковыряла? Опять из архива? Та-ак, кто это вскрывал? А, Тимченко… Надо же, даже снимки все есть, экий аккуратист… Ну… ладно, ладно, погляжу.

– Семен Семеныч, – протянула она еще жалобнее. Даже носом для убедительности шмыгнула.

– Что, прямо сейчас? – хмыкнул тот. – Ох, Арина Марковна, ты точно смерти моей хочешь. Я и так в нынешнем году прямо ударник патологоанатомического труда. Еще и до весны настоящей далече, еще ни одного «подснежника» не привозили, а у меня уже за полсотни перевалило. И тут ты еще… Ну давай, поглядим, что тут у нас.

«Подснежниками» именовались трупы, обнаруженные после схода снега. Их находили в дачных массивах и лесопарках, реже – среди гаражей. Большей частью это были замерзшие бомжи, но попадались среди мерзлых трупов и криминальные.

Некоторое время Плюшкин, нацепив очки «для чтения», изучал отчет судебного медика по делу о смерти маленького Вити Кащеева. Хмыкал, качал головой, бормотал что-то невнятное. Арина вся извелась, но с вопросами лезть боялась.

– Что я тебе, душенька, скажу? К вскрытию у меня претензий нет. В целом, – уточнил он, хмыкнув. – Тимченко – дядька аккуратный. Все разглядит, ничего не пропустит. Правда, насчет истолкования увиденного не так чтоб великий прозорливец, все у него от сих до сих, а смыслы пусть следователь ищет. Ну да тут-то случай, в общем, вполне очевидный. Удар по голове… чем-то с острой гранью, вроде угла стола или… было там на месте что-то в этом роде? Чего там в протоколе осмотра, изымали потенциальное орудие? Нет? Ну и ладно. Насчет угла стола – это мое личное предположение. И уж разумеется, не кулак, даже если с кастетом. Будешь искать – ищи стол, лавку какую-нибудь, шкаф с выступом.

– Там печка стояла, – осторожно предположила Арина. – Такая… нечто среднее между буржуйкой и голландкой.

– Тоже годится, наверняка там какие-то уголочки-приступочки острые имеются. Хотя дело-то старое, чего ты сейчас там найдешь, там уж двести двадцать раз ремонт сделали и мебель новую поставили. В общем, дело так было: видишь, на левой щеке синячок? Слабенький такой, но разглядеть можно.

Арина вгляделась в снимок:

– Так у него же на виске след, разве не…

Плюшкин укоризненно покрутил головой:

– Торопыга ты, торопыга. С чего бы здоровому мальчишке об угол виском прикладываться? Стукнул его кто-то, ну или оттолкнул, или оплеуху, может, дал, след в области левой скуловой кости как раз об этом нам и говорит. Оплеуха-то так себе, несильная, но пацан упал. И виском о какой-то угол ударился. Смерть наступила от внутричерепного кровоизлияния, явившегося следствием удара. Умер мальчишка быстро. Хотя насчет практически мгновенного наступления смерти я, пожалуй, с коллегой поспорил бы. По снимкам судя, я немного бы его сдвинул. Время то есть, с момента удара до наступления смерти. Не мгновенно мальчик умер. И вот тут еще, видишь… в дыхательных путях следы инородного вещества. И даже обозначено, где и сколько. И заметь, не во рту, не в ноздрях – там тоже есть, конечно, но это и понятно. А вот ниже… М-да.

– Инородного вещества?

– Пепел у мальчика в бронхах, вот что. Тимченко-то, видать, решил, что раз тело в печке лежало, то пепел вполне логичен. Но не в бронхах же! Впрочем, коллега мой разлюбезный на выводы не щедр. А вот следователь мог бы и задуматься.

– То есть… мальчик еще жив был, когда его в печку сунули? – Арина едва сама не задохнулась от такого предположения.

Семен Семеныч пожал плечами:

– Ну а как бы он еще мог пепел вдохнуть?

– Так он задохнулся, получается? – заторопилась она.

Но медик покачал головой:

– Нет, умница моя, признаков асфиксии нет. Если, конечно, Тимченко их не пропустил, но это очень вряд ли. Он, хотя на выводы и не горазд, но мужик дотошный. А уж чтоб асфиксию просмотреть, надо глаза себе завязать, иначе никак. Да и на снимках ничего похожего. Нет, причина смерти действительно удар по голове. Сперва пацан от этого удара сознание потерял. Скорее всего. А несколько погодя умер. Именно от удара по голове, точнее, разумеется, от вызванного этим ударом кровоизлияния. Но, предполагаю, не совсем сразу. Судя по тому как кровоизлияние успело распространиться, цвет опять же… ну за полчаса поручусь. Даже, пожалуй, и час возможен.

– Погодите, Семен Семеныч… но это же значит… мальчишку можно было еще спасти? Ну… если бы его не в печку сунули, а «скорую» вызвали?

– Не знаю, – медик пожал плечами. – Если бы сразу начали интенсивную терапию, да успели довезти до стационара, да к хорошему нейрохирургу повезло попасть… что, сама понимаешь, есть вопрос удачного стечения обстоятельств. Но… да, возможно. И даже вполне может быть. Да ты сама погляди!

Разглядывать снимки Арина не стала – чего их теперь разглядывать, если Плюшкин все сказал. В голове настойчиво билась жутковатая в своей непоправимости – уже непоправимости – мысль: если бы Софьин приятель со смешной фамилией Гулявкин, испугавшись при виде бездыханного детского тельца, не стал бы спьяну и в панике совать это самое тельце в печку – вот уж дурак-то, неужели действительно спрятать хотел? – если бы у него голова в этот момент работала чуть лучше, не исключено, что маленький Витя Кащеев был бы все еще жив.

Безропотная Соня, которую совсем еще недавно Арине было искренне жаль, теперь вызывала куда меньше сочувствия. Если бы ее приятель был не настолько тупым, если бы не напился до отключки мозга, если бы, если бы, если бы… Может, и прав Кащеев, что держит жену в ежовых рукавицах? Есть за что. Правда, это он еще не знает, что Витя мог бы выжить. И лучше бы ему этого так и не узнать…

* * *

Звонок у калитки кащеевского дома был не то чтобы совсем новый, но – чистенький, аккуратный, проводочки спрятаны, из зеленой, под цвет ворот, коробочки весело сияла беленькая кнопочка. Нажатие отозвалось в доме слабой, но мелодичной трелью. Арину накрыло ощущение дежавю: так же она нажимала кнопку звонка у той питерской калитки. Только тот дом подслеповато щурился сто лет немытыми окнами, а этот – бодро сиял прозрачным блеском чистых стекол. Но, как и тогда, в Питере, здесь, в кащеевском доме на звонок никто не отозвался. Калитка, когда Арина ее толкнула, не подалась. Только за тюлевыми шторами мелькнула темная тень.

Или показалось?

Передернувшись, чтобы прогнать неприятное ощущение, Арина позвонила в соседнюю калитку. Открывшая ей полная румяная женщина звалась Тамара Степановна, и поговорить была не то что готова, а прямо-таки рада. Да и то сказать; какие у нестарой еще, но одинокой пенсионерки развлечения – кроме телесериалов да сплетен? Даже если сплетни не злые, а совсем наоборот. Это, наверное, от человека зависит, подумала Арина: кто-то видит грязную лужу, а кто-то – весеннее солнце над ней. И любители перемыть соседские косточки так же: один сосредотачивается на самых неаппетитных подробностях – скажешь гадость, сердцу радость – другой же наоборот, видит в людях сплошные добродетели. Кащеевская соседка относилась к вторым. И рассказывала очень охотно:

– Ой, такой добрый… Хотя и рос не в царских палатах, их дом во-он там, в соседнем переулке, Зинаида там сейчас одна управляется. Отец-то их бросил, когда Фимке лет восемь, что ли, всего было, нашел себе помоложе да покрасивее. Правда, помогать помогал, только Зинаида всегда говорила – копеечки от него не возьму, чтоб он сдох под забором. И ведь как в воду глядела. Он после одной крали другую нашел, потом еще одну – правду говорят, седина в бороду, бес в ребро. Да силы-то уже не молодые, вот у него удар и случился. Прям на улице, а люди думали – пьяный лежит. Под забором, как Зинаида и кляла. Когда поднимать-то его стали, а он уж холодный весь. А дом-то вот этот вот, – она махнула рукой в сторону соседнего дома, – его, раз Федор ни на одной из своих краль не женился, дом Фимке достался.

– Серафиму Федоровичу?

– Ну да. Он как с армии вернулся, так от матери и съехал. Ее-то дом хоть и рядышком, а все ж отдельное жилье. Да и хороший дом, получше, чем у Зинки, Федор-то рукастый был, все сам мастеровал, въехал в халупу-развалюху, а хоронили когда, дом справный уже такой стоял – чисто терем, на загляденье. Да и Серафим Федорович в отца удался, то тут починит, то там приладит чего. Аккуратист!

Бесконечные излияния о том, какой хороший был мальчик Фима, какой тихий, какой вежливый и послушный, каким стал мужчиной приличным, не то что некоторые, казалось, могут тянуться бесконечно. Арина вежливо поддакивала, охала и ахала, кивала и разве что руками, изображая заинтересованность, не всплескивала. Только минут через пятнадцать удалось свернуть разговор в нужную сторону – вставив в одну из кратких пауз сочувственную фразу на тему: вот ведь даже такому приличному человеку и так не повезло, экая трагедия.

Тамара Степановна же вместо ожидаемой порции охов и вздохов поджала губы:

– Переживал он, да, ничего не скажешь… Хотя мог бы и не принимать так-то уж близко. Витя-то ведь, может, и не его был, а он все равно…

– Как – не его? – изумилась Арина.

– Да ну! – соседка пренебрежительно махнула крепкой мозолистой ладонью. – Сонька ж вокзальная, и даже когда Серафим Федорович ее пригрел, отмыл, обиходил – все равно. Ну вы ж понимаете? Свечку я не держала, и вела себя она тише воды ниже травы, да только в тихом-то омуте – знаете, что? Шалава – она всю жизнь шалава. Не везло ему, в общем.