Как верёвочка вилась. Сказки E-Book

Евгений Клюев

• Herausgeber: САМОКАТ
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Сказки Евгения Клюева
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 101

Beschreibung

Детский взгляд может оживить любую вещь и даже подножный сор. А настоящий сказочник умеет эту живую соринку подхватить и устроить виртуозное представление: хоть с огрызком Карандаша, хоть с Глотком Сока, хоть даже с простой Верёвочкой. Евгений Клюев — один из самых ярких авторов, пишущих сегодня по-русски, поэт, филолог, лауреат престижных литературных премий, кавалер Ордена Почётного Додо, признанный эксперт в литературе абсурда, автор нового — и самого близкого к оригинальному тексту Льюиса Кэрролла — перевода «Алисы в Стране чудес». Его сказки входят в школьную программу, их играют на большой и малой сцене в разных странах, на разных языках. «Как верёвочка вилась» — третий том смешных и грустных, добрых и поэтичных «Сказок Евгения Клюева» — выходит в издательстве «Самокат» с иллюстрациями Анны Журко. 5 причин купить книгу «Как верёвочка вилась. Сказки»: Сказки о родных неприметных вещах, которые – живые! Истории, которые читают уже более 15 лет; Тексты, которые ставят во множестве театров мира; Идеальное совместное чтение; Сумасшедшие коллажи от Анны Журко!

Leseprobe

Информацияот издательства

Художественное электронное издание

Для младшего и среднего школьного возраста

В соответствии с Федеральным законом № 436 от 29 декабря 2010 года маркируется знаком 0+

Детский взгляд может оживить любую вещь и даже подножный сор. А настоящий сказочник умеет эту живую соринку подхватить и устроить виртуозное представление: хоть с огрызком Карандаша, хоть с Глотком Сока, хоть даже с простой Верёвочкой.

Евгений Клюев — один из самых ярких авторов, пишущих сегодня по-русски, поэт, филолог, лауреат престижных литературных премий, кавалер Ордена Почётного Додо, признанный эксперт в литературе абсурда, автор нового — и самого близкого к оригинальному тексту Льюиса Кэрролла — перевода «Алисы в Стране чудес». Его сказки входят в школьную программу, их играют на большой и малой сцене в разных странах, на разных языках.

«Как верёвочка вилась» — третий том смешных и грустных, добрых и поэтичных «Сказок Евгения Клюева» — выходит в издательстве «Самокат» с иллюстрациями Анны Журко.

Любое использование текста и иллюстраций допускается только с письменного согласия Издательского дома «Самокат».

© Клюев Е., текст, 2024

© Анна Журко, иллюстрации, обложка, 2024

ISBN 978-5-00167-592-1

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2024

Это будет непросто — рассказать, как Верёвочка вилась: больно уж замысловато она вилась… Честно говоря, я и сам не видел никогда, чтобы та или иная верёвочка вилась так замысловато! Большинство верёвочек ведь как вьётся: виток вправо — остановка, виток влево — остановка, виток вокруг — остановка… и никаких тебе перемен. А эта Верёвочка вилась как бог на душу положит. И не признавала она ни вправо, ни влево, ни вокруг: начнёт, стало быть, виток вправо, а уйдёт влево — и поминай как звали! А уж об остановках и говорить нечего: не было никаких остановок.

— Так верёвочки не вьются, — строго замечал Дедушка, наблюдавший за тем, как Верёвочка вилась. Уж кто-кто, а Д­едушка-то всё про верёвочки знал: он таких верёвочек на своём веку сотни, а может быть, и тысячи перевидал.

П­отому-то Дедушке и верили: раз говорит, что верёвочки так не вьются, значит, не вьются!..

А Верёвочка — вилась! И возникало впечатление, что дедушкины слова для неё ничего не значат. И ещё возникало впечатление, что ей было всё равно, как верёвочки вьются…

— Дедушка, — говорили все вокруг, — да что ж у нас тут получается? Ты говоришь, верёвочки так не вьются, а она вьётся и вьётся!

В ответ на это Дедушка только пожимал плечами и бормотал себе под нос:

— Просто чепуха какая-то получается! А больше ничего не получается…

Сказать по совести, Верёвочка иногда на минутку останавливалась и говорила себе: «Скорее всего, это чистая правда, что так верёвочки не вьются. Скорее всего, мне давно пора перестать так виться, а то прямо даже и неловко…» И она уже было совсем начинала переставать, и она уже было почти переставала, но в конце концов забывала переставать — и опять вилась как бог на душу положит, потому что замечательное это было занятие — виться как бог на душу положит!..

— Простите, Вы где учились виться? — спросил вдруг у Верёвочки некто… некто в белом.

— С кем имею честь? — растерялась Верёвочка: она никак не могла разглядеть говорившего.

— Мотылёк, — представился крохотный собеседник. — Мотылёк из породы однодневок.

— Рада познакомиться, — сказала Верёвочка и тоже представилась: — Верёвочка. Верёвочка из породы… — Тут она хорошенько подумала и исправилась: — Беспородная. А виться… виться я нигде не училась: у меня оно как-то само — вьётся.

— А у меня как-то само не вьётся, — вздохнул Мотылёк. — Нет, конечно, у меня тоже ­как-то вьётся… но только не так здорово, как у Вас.

Тогда Верёвочка смутилась и сказала по секрету:

— С­амой-то мне иногда кажется, что не так уж и здорово… Дедушка вон всё время недоволен: говорит, так верёвочки не вьются. Уж кто-кто, а Д­едушка-то всё про верёвочки знает!

— Это точно, — согласился Мотылёк. — Дедушка знает.

— Он потому знает, что уже очень много лет на свете живёт, — подхватила Верёвочка, — и верёвочек таких на своём веку сотни, а может быть, и тысячи перевидал.

— А я вот ни одной не перевидал, — сознался Мотылёк. — И даже больше скажу: я, кроме Вас, ни одной верёвочки в жизни не встречал. — Он основательно вздохнул и вдруг с решительностью закончил: — Но вьётесь Вы всё равно здорово. Мне почему-то даже кажется, что Вы лучше всех на свете вьётесь. Вейтесь так, пожалуйста, всегда!

— Всегда она не сможет, — заметил случившийся поблизости Дедушка. — Потому что… потому что сколько верёвочке ни виться, а конец будет. — Нельзя сказать, что он произнёс это с радостью… но и огорчения особенного в его голосе тоже не было.

— Вот видите? — шепнула Верёвочка Мотыльку и с грустью повторила: — Конец будет. Уж кто-то, а Д­едушка-то про верёвочки всё знает!

— Дедушка знает… — опять согласился Мотылёк, а потом опустился около Верёвочки и совсем тихо — так, чтобы Дедушка не слышал, — сказал: — Но для Дедушки Вы просто одна из верёвочек… из тех самых верёвочек, которых он на своём веку сотни, а может быть, и тысячи перевидал. Для меня же Вы единственная в мире верёвочка, первая и… и последняя. Вы вились, когда я появился на свет, и будете виться, когда я исчезну… а мне уже скоро исчезать: я же из породы однодневок! И вот что я Вам скажу: для меня Вы так и будете — виться и виться, и Вам никогда не будет конца. Для меня Вы вечная Верёвочка… даже не так: для меня Вы — вечность.

С этими словами он действительно исчез, а Верёвочка, горько вздохнув, продолжала виться. Она вилась под наблюдением Дедушки, который время от времени качал головой и строго повторял: «Так верёвочки не вьются». Впрочем, теперь уже Верёвочка и вовсе не слышала дедушкиных слов: она вилась, вилась, вилась — и всё не было и не было ей конца.

«До чего же всё-таки глупо называть меня зеброй!» — размышляла Пешеходная Зебра.

У неё, правда, имелись ещё и другие названия… непонятно только было, как ими пользоваться.

«Вот тоже… назовут — не подумают! Разве по зебрам ходят? Зебра — это животное такое полосатое… сильно напоминающее осла, — при чём тут оно? Ну и что же, что — полоски… Разве у одной только зебры полоски? У тетради в линейку тоже полоски. И у пианино тоже полоски — нет чтоб назвать меня “пешеходное пианино”»!

А по ней всё шли и шли.

Денно и нощно.

Так оно, впрочем, и должно было быть… если ты Пешеходная Зебра. Смешно ведь мечтать о другой какой-нибудь судьбе — лёжа на асфальте, да ещё в самом центре города, да ещё самого главного города в стране! Тут уж не замечтаешься особенно — тут тебе каждую минуту напоминают, кто ты такая и для чего существуешь.

Ты Пешеходная Зебра.

И по тебе ходят.

К­то-то рождается для того, чтобы им украшали, кто-то — чтобы им освещали, кто-то — чтобы на нём играли. А кто-то рождается для того, чтобы по нему ходили… Вот и Пешеходная Зебра родилась для того, чтобы по ней ходили. Другой судьбы, значит, бог не дал. Хотя, конечно… «Вон тому без конца подмигивающему господину наверху повезло гораздо больше, чем мне: он называется “Светофор”, и у него есть три огонька — красный, жёлтый и зелёный, и он ими подмигивает всё время. А как его слушаются! Сменит огонёк — все замирают, ещё раз сменит — все суетиться начинают, а уж в третий раз сменит — все срываются с места, только их и видели…», — с горечью размышляла Пешеходная Зебра. И наконец осмелилась спросить:

— Господин Светофор, Вы довольны своей жизнью?

— Ещё бы! — воскликнул тот.

Доволен, значит. Оно и понятно…

«А вот если бы меня назвали “Пешеходное Пианино”…»

Ночью всё-таки можно было хоть немножко помечтать. Если бы её назвали «Пешеходное Пианино» — всё в её жизни было бы не так. Она проводила бы время в обществе композиторов, музыкантов, певцов, и на ней, может быть, играли бы вальсы… Или марши: наступят на белую полоску — тон, наступят на тёмную — полутон… И так, из тонов и полутонов, складывалась бы музыка.

Хотя… музыка-то, конечно, у неё едва ли получится, музыку ведь ногами не играют — её руками играют: музыка — штука нежная, даже и марши.

Пешеходная Зебра усмехнулась в темноте, представив себе топочущих по ней пешеходов в тяжёлых ботинках… Хороша музыка, нечего сказать! Танец слонов на водопое… Кто бежит, кто медлит, кто на месте стоит, а кто шаг вперёд сделает — и тут же назад! Нет, такой музыки никому, конечно, не надо. Мало ли что её полоски напоминают клавиши! Они только ей самой клавиши напоминают, а другие о таких вещах даже и не задумываются: просто ступают на Пешеходную Зебру — и вперёд! Само собой, если господин Светофор разрешает.

Правда, особенно бога гневить не стоит… у других судьба ещё хуже!

Взять, например, хоть во-о-он тот люк на мостовой. Лежит себе, бедный, посреди дороги — и какую-то непонятную дырку собою закрывает! Машины прямо по нему едут и не замечают: есть он, нет его — всё равно. Т­о-то он иногда грохочет от возмущения — правда, негромко: бум-бум, бум-бум, бум-бум… обратите, значит, внимание! Да только, увы, никто внимания не обращает.

— А Вы, господин Люк, довольны ли своей судьбой?

— Доволен ли я? Да в общем доволен!

В общем доволен, значит. Ну и молодец…

Впрочем, какой с него спрос? Что он, несчастный, видел-то, пролежав свои сто лет на одном и том же месте! Наверное, и понятия не имеет, что в жизни есть музыка… Есть клавиши, по которым этак вот небрежно пробегает рука — и из-под руки возникают аккорды! Есть струны — едва их коснётся смычок, они начинают петь. Есть золотые трубы — они преобразуют воздух в божественные звуки: подуешь в такую трубу воздухом, а он по изгибам пойдёт, пойдёт, пойдёт — и рождается мелодия… Но люки о таких материях, конечно, не задумываются.

— Ещё как задумываются! — ответил Люк, и Пешеходная Зебра, опомнившись, поняла, что, кажется, давно размышляет вслух, а тихой ночной порой даже и мысли хорошо слышны.

— Но когда люки о таких материях задумываются, — продолжал Люк, — то понимают, что им, люкам, в сущности ничто не мешает быть барабанами! Поскольку музыка у каждого своя. Моя музыка — это бум-бум, бум-бум, бум-бум… Это только Вам, дорогая Пешеходная Зебра, почему-то кажется, что я так от возмущения грохочу!

— Разве нет? — растерявшись, прошептала Пешеходная Зебра.

Господин Люк улыбнулся.

— Ах, милая Пешеходная Зебра, — тихо произнёс он, — всё-то Вы витаете в облаках… и неведомо Вам, что ведь то, о чём Вы мечтаете, давным-давно сбылось! Что живёт рядом с Вами композитор Люк, который, между прочим, ничуть не хуже композитора Глюка. И что композитор Люк пишет и пишет для Вас свои барабанные партии: бум-бум, бум-бум, бум-бум! Денно и нощно. Ему, видите ли, кажется, что в той музыке, которую исполняете Вы, иногда сильно не хватает лёгкого барабанного боя…

— Разве я исполняю какую-то музыку? — пролепетала Пешеходная Зебра, окончательно теряясь.

— Все мы исполняем музыку, милая Пешеходная Зебра! И на всём белом свете нет никого, кто не исполнял бы какую-нибудь музыку… Каждому из нас это дано судьбой: исполнять ту или иную музыку. Да только вот даже и свою собственную музыку не всем дано услышать.

Пешеходная Зебра не знала, что думать.

Она тихонько перебрала в памяти свои полоски — все до единой: тёмные и белые… как клавиши.

— Господин Люк, — вдруг попросила она, решившись, — расскажите, пожалуйста, какая у меня музыка!

— Вальсы! — воскликнул господин Люк. — Вальсы и марши: наступят на белую полоску — тон, наступят на тёмную — полутон… И так, из тонов и полутонов, складывается музыка. Только вот… как я уже сказал, мне всё кажется, что в ней время от времени сильно не хватает лёгкого барабанного боя!

Не знаю, как вам, а мне понятно, почему именно данную Жилетку чаще всего выбирали, чтобы в неё плакаться: загляденье она была, а не Жилетка! И потом… если ты однажды в эту жилетку поплакался, тебя уже калачом не заманишь в другие плакаться. Нету её под рукой — ты лучше предпочтёшь вообще не плакаться, чем куда попало плакаться.

Между прочим, понимание таких вещей со временем приходит: сначала нам всё равно куда плакаться, — просто лишь бы плакаться, но в конце концов — очень даже не всё равно куда… Я когда маленький был, вообще без жилетки обходился: плакался маме в подол, но теперь мне в подол стыдно — и я плачусь в жилетку, как все взрослые. Только я не в ту жилетку плачусь, про которую рассказываю, а в совсем другую, про которую сейчас рассказывать не хочу.

Что касается Жилетки, про которую я рассказываю, то она была, как уже говорилось, загляденье.

Во-первых, Жилетка была полосатая, а для жилетки это главное. Если жилетка не полосатая, плакаться в неё бесполезно: не поможет. К счастью, наша с Вами жилетка была именно что полосатая — и, более того, очень полосатая… на ней практически не было ничего, кроме полосок, — как на зебре. Убери с зебры полоски, что останется? Ничего не останется. Так и с этой жилеткой: пока есть полоски — есть жилетка. А нет полосок…

Но полоски, стало быть, имелись, причём одна белая — одна зелёная, одна белая — одна зелёная, одна белая — одна зелёная… Я бы ещё долго мог перечислять, но всех полосок никогда бы не перечислил: так много их было. Что касается пуговиц, то пуговицы я бы мог перечислить: их хоть и много имелось, но понятно сколько — двенадцать. И были они золотые! При этом от одной из них шла цепочка — тоже золотая… А если вы спросите меня, куда она шла, так я и это знаю: она шла в кармашек — и в кармашке заканчивалась карманными часами, круглыми такими и с крышечкой. Откроешь, например, крышечку в восемь часов двадцать пять минут, а там — восемь часов двадцать пять минут… Ну не красота ли?

В жилетку такую плакаться — это, понятное дело, сущее удовольствие. Плачься и плачься себе, а сам… полоски рассматривай, пуговицы пересчитывай, по цепочке взглядом скользи — приятные занятия!

Оттого, что в данную Жилетку так приятно и, я бы сказал, так интересно было плакаться, многие именно её и предпочитали: удивляться ли тому, что, как ни потрогаешь Жилетку — мокрым-мокра, хоть над раковиной выжимай! Некоторые, кстати, даже специально совсем рано плакаться приходили, например в полшестого утра, чтобы Жилетку сухой застать… Да только, увы, в полшестого утра Жилетка оказывалась такой же мокрой, как и в любое другое время!

— А что вы хотите, — говорил Хозяин Жилетки, — если в неё сегодня всю ночь Одна Девушка плакалась, не переставая?

И так каждое утро…

— Она у Вас хоть когда-нибудь сухая бывает? — то и дело недовольно спрашивали Хозяина Жилетки многие.

— Да практически никогда, — разводил руками тот. — Я даже купил её мокрой: передавая мне Жилетку, продавец начал плакаться в неё и тут же замочил. С тех пор я в мокрой и хожу…

— Не простужаетесь зимою-то? — заботливо спрашивали многие.

— Простужаюсь, — признавался Хозяин Жилетки, — да что ж теперь делать?

Многие недовольно качали головами, только всё равно плакались в его жилетку: уж больно она была хороша. И Жилетка намокала всё больше и больше.

Но как-то Один из Многих сказал Хозяину Жилетки:

— Я знаю, что делать! Просто Вас в этой Жилетке надо послать в дальние страны, где жарко и сухо. И держать в этих странах как можно дольше — пока жилетка не высохнет.

Так и поступили.

В дальних странах Хозяин Жилетки прожил тридцать лет: именно столько потребовалось для того, чтобы высушить Жилетку. Зато, когда он вернулся назад, Жилетка была действительно совсем сухая — и даже слегка шуршала от сухости.