Я из России. Прости E-Book

Евгений Клюев

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 96

Veröffentlichungsjahr: 2023

Beschreibung

В XXI веке даже самым далеким от актуальной повестки поэтам очевидно, что невозможно остаться в стороне от горя и крови, клубящихся вокруг. В сегодняшней поэзии Евгения Клюева неразрывно связаны искусное умение «собирать причудливые тропы», хроники войны, отражение бытия человека в предельной его точке. И призыв «надо переговорить» — это руководство к действию для поэта: только так возможно осмыслить происходящее, поскольку от поэзии требуется глаголом не только жечь сердца людей, но и лечить их.

Leseprobe

№ 6

Евгений Клюев

Я из России. Прости

Freedom Letters2023

ЧТО ЭТО ЗА СТРАНА?

МАЛЕНЬКИЙ БЕЖЕНЕЦ

Очи наполнены темнотой,

а ведь ничуть не угрюм!

Это кузнечик такой золотой

из довоенных Сум —

вырезан, видимо, из фольги

ножничками для ногтей.

Скачет… Господь ему помоги —

сохрани хоть детей!

Милый кузнечик, скачи сюда

тут тебя ждали давно…

книжки, игрушки, еда и вода —

всё как и быть должно.

Скоро приедет твоя семья —

поезд уже в пути,

будете снова все вместе… я?

Я из России. Прости.

Что ты… куда ты? Ведь мы не враги!

Но твоё сердце — броня.

Маленький беженец, не беги…

не убегай от меня!

***

Н. Калошиной

Здравствуй, чужой кров.

Здравствуй, чужой хлеб.

Как для меня нов

Божий чужой гнев —

и небеса вдруг

сделались далеки…

Помню, Святой Дух

просо клевал с руки!

Рушатся времена?

Кончился небосклон?

Помню, просил — «на!»

Нынче стучу — «вон!»

Мне говорить — с кем?

Чей оплатить счёт?

Ты же мне был шлем.

Ты же мне был щит.

Не высока ль цена —

в доме своём изгой…

Что это за страна?

Господи, Бог с Тобой!

***

Поколению не знавших войны

снились детские чудесные сны.

Явь печалила… но что значит явь —

раз не нравится, возьми да поправь!

Поколению не знавших войны

палачи были уже не страшны —

только тени их… но что значит тень,

раз такая в голове темнотень!

Поколению не знавших войны

мысли, в общем, были запрещены —

если громко… но что значила мысль?

Ну подумай про себя да уймись!

Поколению не знавших войны

были дальние края не нужны —

ну и правильно: ведь что значит край?

Обойдёшься, во дворе поиграй!

Поколение не знавших войны

отсмотрело наконец свои сны.

Поколение не знавших войны

навсегда ушло из этой страны.

***

Тогда ещё стихи водились в сих краях,

тогда, ещё не пав во всех своих боях,

я собирал в саду причудливые тропы,

тогда ещё вели извилистые тропы

в такие тайники неведомой души,

где мир и тишина: укройся и пиши.

Тогда был старый век, и все мы были живы,

тогда на флаге изолгавшейся державы

за молот золотой ещё держался серп —

такой же золотой, но век был милосерд

и каждому давал одежду и еду,

и ставил каждому пятёрку по труду.

Тогда и этот сад был сыт, обут, одет —

и с яблоком во рту сидел в качалке дед

и всё в столбцах газет разыскивал ответ,

которого там не было, да и поныне нет,

и подавали чай под яблоню и вишню,

и каждый раз на чай заглядывал Всевышний.

Тогда был небосвод ровнее и положе,

да и Всевышний был значительно моложе

и обещал, что утешений впереди —

хоть улицы мости, хоть пруд пруди,

и улыбался, безмятежно повторяя:

«Все, кто живёт в этой стране, достойны рая».

***

...и думали,что она либо умерла, либо очарована. Шарль Перро. Спящая красавица

Что там в руках — что в облаках

и где журавль — где синица,

теперь уже не объяснится

ни так, ни эдак и никак:

тут чем-то залита страница —

как раз на слове «заграница»,

и больше эта заграница

в поблёкших не видна крючках.

А спросят — что-нибудь наври

про населенье коренное:

что головы у них — по три,

и все с луну величиною,

и все отравленной слюною

от веку брызжут… дикари.

Наври, как врали сотни лет

бродяги, странники, гуляки,

чьи беззастенчивые враки,

кружась и не даваясь в руки,

очаровали белый свет, —

и никакого шанса нет

разоблачить все эти враки,

и никакого смысла нет.

И не тебе — ловить на лжи

да посягать на миражи,

гуляка, странник, белый клоун!

Ты сам попрал все рубежи,

а спросят, где пропал, — скажи,

что умер или очарован.

***

Шаши и Максу

Буду в Париже, но только на пять минут.

Встретимся? Как же, конечно… не жаль, не жаль —

мне бы тебя обнять, на тебя взглянуть!

В зале прилёта? Отлёта? Сама решай.

Что же вы сделали с нами, мерзавцы, мразь?

Как вы посмели? Да чтоб вам гореть в аду!

Завтра… во сколько… какая плохая связь!

В семь-полвосьмого? Я в Польше, но я приду!

Это не мы, это вы должны были — вон,

в Тьмутаракань, в Антарктиду, по полюсам!

Где ты сейчас? Поднимайся, какой диван!

Нет, оставайся на месте, приеду сам!

Чтоб вам укрытья на всей земле не найти,

чтоб вы все сдохли, давно уж пора… имхо.

Я не могу починить тебе комп, прости! —

я на Луне, дорогой, это далеко.

Ехать нельзя, оставаться — ещё нельзей,

дикое прошлое бегает по пятам.

Боже, как много на свете стало друзей!

Боже, как мало их там… тарарам-там-там.

ПЕРЕГОВОРИТЬ

Нам надо переговорить —

хоть где-нибудь, хоть на вокзале:

мы всё неправильно сказали,

всё надо переговорить.

А то ведь… жизнь пошла петлять

и так причудливо петляла,

что нас уже не впечатляло

опять за ней бросаться вспять.

Но надо переговорить —

и надо всё перелопатить,

все дыры переконопатить,

остроты все переострить,

и весь табак перекурить,

и перепить весь чай, весь кофе,

и переусмирить всю прыть,

и перевыжить в катастрофе,

где два сигнальные флажка

вдруг не заметили друг друга —

и жизнь, насмешница, хитрюга,

их разбросала на века.

Воспоминаньями сорить,

к чужой судьбе себя готовить…

вот только б встретиться, а то ведь

так и не переговорить.

***

Книжная лавка. Путан забастовка.

Временной власти вердикт.

Первая главка. Последняя главка.

Путь напрямую. Улыбка. Уловка.

Но это ещё не моя остановка,

мне ещё не выходить.

Улочек и площадей подтасовка:

лжив их порядок и дик.

Дичи доставка. Подков перековка.

Всюду мерещатся Кэрролл и Кафка.

Но это ещё не моя остановка,

мне ещё не выходить.

Спросишь небрежно: почём у вас травка?

Даром, — ответит бандит.

Как-то всё глупо и как-то неловко:

лампочка гаснет, и рвётся верёвка,

но это ещё не моя остановка,

мне ещё не выходить.

***

Он погасил задолженность за свет —

за этот свет, сказав: «На этом свете

за свет задолженности больше нет,

а там — посмотрим».

Он держал в секрете

намерения скучные свои,

но разобрал и выбросил бумаги,

сказал звонку у двери не звони,

полил цветы и приспустил все флаги.

Решил было постричь кусты в саду,

да поздно: в тот же миг настала осень,

снял с неба одинокую звезду,

недолго повертел в руках и бросил.

Вернулся в дом, сиявший чистотой,

рассеянно присел на край дивана,

нашёл два слова в голове пустой,

и это были карма и нирвана.

Вздохнул бы, да не знал, о чём вздохнуть.

Чуть задержался у иконостаса,

перекрестился: как бы в добрый путь —

и вышел. И в конце концов, остался.

***

Всё вернётся когда-нибудь снова, Вы говорите?

Ничего никуда не исчезнет, Вы говорите?

Что ж, давайте-ка выкурим с Вами по сигарете:

иногда просто нужно довериться сигарете…

Ну конечно же всё вернётся, а как иначе?

Ничего никогда не изменится, кто бы спорил…

И мы встретимся с Вами на этой же самой даче —

обсуждая всё тот же вопрос: в чём неправ Тригорин.

Будут так же бомбить — Украину не Украину,

будет ветер нести стаи беженцев издалёка.

Будет так же соседская внучка насиловать окарину,

на которой бедняжка училась играть полвека…

Прибежит пацанёнок с винтовкой — не настоящей,

пригрозит, что сейчас превратит всех гостей в окрошку,

и все взрослые тут же послушно сыграют в ящик —

понарошку, Вы что!.. пока ещё понарошку.

Вдруг заглянет коллега, отпущенный на свободу:

отсидел по доносу — скрывал, мол, что он японец…

вообще же, стоял за победу — за нашу победу,

поклянётся нам в этом, всплакнёт — и уйдёт, непонят.

Ничего не изменится, в общем, — всё повторится,

и никто не посмеет рубить нашу жизнь под корень.

Приезжайте опять — эдак лет через двести-триста:

разберёмся с Тригориным, в чём там неправ Тригорин.

***

в облике не своём

голосом не своим

партию не свою

как же мы так живём

как же мы так стоим

как же я так пою

я же так не умел

я же так не любил

я же так никогда

я бы поставил смайл

я бы испортил бал

дамы и господа

это напутал джинн

это попутал бес

это приснился сон

это не наша жизнь

это свихнулся босс

это порхает слон

нам подменили дом

подкоротили шаг

тáк вот и я уйду

с прошлым едва знаком

с нынешним на ножах

с будущим не в ладу

***

Пора поменять имя — наследуя древним японцам,

обычно менявшим имя, меняя форму письма.

Не стать ли мне Румпельштильцхен — или хотя б Рапунцель?

А форма письма, пожалуй, давно поменялась сама:

мои ускакали кони, мои расшатались туры,

и, как две пустых стеклотары, офицеры лежат в пыли…

Ах, оставить бы это поле, но я слишком люблю повторы,

боже, как я люблю повторы — куда б они ни вели:

эти «дважды в одну реку», эти «трижды в одну лужу»,

когда память кричит криком — и отчаян её глас!

Погоди, я и сам знаю, погоди, я и сам вижу,

погоди, я и сам сдамся, но… эх, раз да ещё раз!

Только волны бы набегали — и за краешек перелили,

и, не зная, что перелили, продолжали плескать во тьму!

Я люблю эти переливы, я люблю эти параллели —

эту тетрадь в линейку, эту тетрадь по письму,

это упорство мэтра, эту честность и тщетность метра,

эту неотменимость утра и его беспощадный свет,

эту сказку про рыбака и рыбку, эту бабу у разбитого корыта,

эту роскошь возврата — туда, куда возврата нет.

***

Ничего мне не надобно, рыбче,

ничего мне не надобно… робче

всех на свете склоняю чело,

не заказывая — ничего.

Не заказывая, не завязывая,

ибо жизнь — одноразовая —

скоро-скоро сорвётся с крючка

и — пока!

Столько много мы тут надурили,

столько много нам тут надарили,

что последних трёх тактов кадрили

дожидаться уже невтерпёж,

и они от меня не зависят,

но висят в ослепительных высях —

там, где пламя чудак один высек

и куда я, простите, не вхож.

Не пеняя на практику визовую,

ничего, говорю, не заказываю:

ни валют, ни билета на скорый,

ни гонца — ни с наградой, ни с карой,

ни порядка в ленивой строфе

и ни музыки в этом кафе…

***

Состав переполнен, пора нам, пожалуй, слезать.

Отсюда пешком — и вперёд, и подальше отсюда.

Но ходят по городу, ходят и ходят в слезах

бродячие кошки, собаки, бродячие люди.

Всё ищут пропажи, всё ищут утраты свои

не в той, так в другой, а скорее всего, в этой груде…

кто двор, кто калитку, кто ветку, кто членов семьи —

бродячие птицы, деревья, бродячие люди.

Не могут встряхнуться, не могут поднять головы,

не могут проститься с хрустальною мыслью о чуде,

всё бродят и бродят, никак не поймут, что мертвы, —

бродячие дни, разговоры, бродячие люди.

Бродячие звёзды и сферы, бродячие сны,

бродячие помыслы… и ничего нам не вычесть

из этой кромешной эпохи, из этой войны.

Бродячесть.

Бродячесть.

Бродячесть.

Бродячесть.

Бродячесть.

***

И. Фоменко

В век неправильного поступания,

в век, куда все дороги потеряны,

ах, мы были неплохая компания,

только ехали в обратную сторону.

А история впадала в истерику,

но судьба держала каждого олуха

под присмотром карманного фонарика,

под защитой румяного облака.

На машине немыслимой тряскости,

не пугаясь впереди неизвестности,

по наклонной катились мы плоскости,

по нехоженой-неезженой местности.

Помню, планы у нас были великие,

да следы свои мы путали заячьи…

Сосчитай-ка теперь свои реликвии —

исчезаючи, дружок, исчезаючи.

ЖАЛКИЕ СТРАНЫ

В феврале-то, наверное, рано,

но, едва закапает с крыш,

мы уедем в жалкие страны,

как назвал их один малыш.

Есть на свете жалкие страны

(никому только не говори).

Там закрыты все рестораны,

все погашены фонари.

В новостях там одни печали,

в небесах — полумрак и чад,

все животные одичали,

птицы съёжились и молчат.

Никому ничего не надо,

все живут на свой страх и риск.

Sancta, стало быть, povertade…

или нет, дорогой Франциск?

А зачем нам туда… да как же:

там ведь счастье во всей красе:

ни желаний, ни прочей лажи

и немножко святые — все!

***

По новейшему завету,