Кавказская слава России. Шашка и штык E-Book

Владимир Соболь

• Herausgeber: Астрель
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Воздаяние храбрости
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 491

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Черный гусар Валериан Мадатов вместе с Дунайской армией адмирала Чичагова участвует в заключительной битве Отечественной войны 1812 года — сражение на Березине. Там была окончательно похоронена Великая армия императора Наполеона. Через несколько лет Мадатов, уже генерал-майор, возвращается в родные места. Он становится одним из ближайших помощников командующего Кавказским корпусом Алексея Ермолова. Там же оказывается его сослуживец по Александрийскому полку — Сергей Новицкий.

Leseprobe

Владимир Соболь Кавказская слава России Шашка и штыкРоман

* * *

© Владимир Соболь, текст, 2021, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

* * *

Автор сердечно благодарит Ольгу Миклухо-Маклай

Часть первая

Глава первая

I

Град защелкал по киверу, по ментику, по вальтрапу[1], зазвенел на рукоятях пистолетов, торчащих из ольстр[2]. Вороной жеребец недовольно фыркнул и попробовал подвинуться вбок, уйти с размытой дороги на обочину, над которой ветер раскачивал ветки распушившихся тополей. Валериан стиснул Проба шенкелями, заставил вернуться на середину.

– Господин подполковник! Может быть, остановимся, дадим людям передохнуть? Три часа уже поливает. А тут еще такая буря да с градом.

Командир первого эскадрона, штабс-ротмистр Павел Бутович подъехал справа. Мадатов только слегка повернул к нему голову.

– К полуночи нам приказано быть уже на том берегу. Пусть наденут плащи, но продолжают двигаться. Хотя бы и шагом… Чернявского ко мне!

Темной и бурной июльской ночью первый батальон Александрийского гусарского полка собирался форсировать Мухавец – небольшую речку в окрестностях белорусского городка Кобрина.

Более месяца назад, 12 июня 1812 года, армия французского императора перешла Неман и двинулась на Москву. Размышляя над картой, Наполеон так объяснил свое решение маршалам, министрам и дипломатам:

– Петербург – голова России, Полтава – желудок, Москва – ее сердце. Мы поразим восточную империю в самое больное и уязвимое место.

Теперь сотни тысяч солдат, пеших и конных, собравшихся со всех концов Европы, подошвами и копытами перемалывали версты восточноевропейской равнины. Первая русская армия Барклая-де-Толли и вторая – Багратиона спешно отступали, пытаясь оторваться от противника и соединить свои силы. Корпус генерала Витгенштейна стал у Западной Двины, прикрывая направление на Петербург. Третья армия Тормасова охраняла дороги на Украину, к хлебу.

Александрийские гусары еще весной прошли маршем от Дуная до Буга и поступили под тяжелую руку генерала от кавалерии Александра Петровича Тормасова. Еще недавно он командовал русскими войсками на Тереке и в Закавказье, но год назад император Александр вызвал его в Россию и поручил формировать новую армию. Теперь он с небольшими силами – чуть более сорока тысяч – должен был действовать против фланга Великой армии великого полководца. Бонапарт повернул на юг корпуса генералов Ренье и Шварценберга, уверенный, что те остановят Тормасова и отбросят его в болота Полесья.

О том, что происходило на огромном пространстве между Вильной, Смоленском, Двиной и Волынью, Валериан мог только догадываться. Пока же его гусары вместе со всем полком, с кавалерийской дивизией графа Карла Осиповича Ламберта прошли ускоренным маршем к Бресту, который уже занял генерал Щербатов. Он без большого труда преодолел сопротивление небольшого отряда французской конницы, отступившего под давлением русских. Армия продолжала двигаться на северо-восток, и теперь на ее пути стоял городок Кобрин, где расположилась усиленная дивизия саксонского генерала Кленгеля.

Днем пятнадцатого июля Мадатова вызвал командир александрийцев Ланской.

– Возьмешь свой батальон. К нему дают тебе сотню казаков, два эскадрона драгун и роту артиллерии конной. Задача – к полуночи перейти эту речушку и сесть на дорогу северней городка. Только ждать. Но когда они покатятся на тебя, встретить и держаться зубами…

Дождь моросил с утра, земля раскисла, и отряд шел только шагом, примеряясь к четырем орудиям, тянувшимся в середине колонны. Валериан отправил казачьи разъезды веером, и к вечеру те разведали лесную дорогу, что выводила к броду, чуть выше разрушенного моста. Мадатов приказал есаулу отправиться туда налегке как можно скорее, переправиться и охранять брод. Остальные продолжали все так же ползти, ползти, не решаясь оставить артиллеристов на милость погоды и неприятеля.

С темнотой дождь усилился, да еще задул ветер, раскачивая кроны, срывая листья с веток и кивера с всадников. Мадатов упрямо ехал вперед, чуть наклонив голову навстречу налетающей буре. А ветер завывал все ужаснее, и казалось, будто бы впереди великан в чужой форме раздувает мясистые щеки, выпуская раз за разом шквалы холодного вихря. Ко всему еще с невидимого уже неба сыпанул крупный град, изрядно перепугав лошадей и обеспокоив наездников. Валериан и сам было подумал дать людям укрыться, передохнуть, но тут совсем некстати подвернулся Бутович. Решения командир должен принимать сам – этому Мадатова учили и Бутков, и Ланской. Потому он приказал продолжать марш и только вызвал к себе командира охотников.

Чернявский возник из черноты, не подъехав, не подскочив, а просто оказавшись неожиданно рядом. Только что его не было, и вот уже едет рядом с Мадатовым, колено к колену, чуть повернув голову к подполковнику. Смуглое хищное лицо кажется просто пятном, повисшим между кивером и доломаном. Валериан еще пару часов назад приказал всем надеть ментики в рукава, но Фома все так же вез куртку на левом плече, не замечая сырости, ветра и града.

– Возьмешь свой взвод, – сказал Мадатов, чуть повышая голос, чтобы перекричать ветер. – Поедешь по дороге, вперед, быстро, как только сможешь. По пути будешь мне посылать донесения – свободно, свободно, свободно. Казаки, думаю, уже на той стороне. Но ты через реку не лезь. Посмотри – что с мостом, можно ли подлатать, чтобы протащить пушки. Все…

Чернявский исчез так же в одно мгновение, как и появился полторы минуты назад. Еще минута прошла, и цепочка всадников порысила справа, обгоняя основную колонну. Валериан усмехнулся, подумав, что теперь и подполковник Мадатов может расслабиться, покачаться в седле, чуть смежив глаза. Вороной жеребец Проб и поручик Чернявский точно выведут его к нужному месту.

Трижды к нему подъезжали унтеры, посланные Чернявским сообщить, что дорога перед отрядом пуста, неприятеля нет ни впереди, ни по флангам. Валериан и сам бы заранее предсказал, что в такую ночь саксонская кавалерия вряд ли решится на дальнюю разведку. Если Кленгель и выставит аванпосты, то лишь на шоссе[3], ведущем к Бресту. Но он хотел предусмотреть все возможные неприятности, оставив резерв сил и времени для самого невероятного. Валериан был неспокоен. Он знал, как дерутся персы и турки, но через несколько часов должен столкнуться с регулярной европейской кавалерией. Как они держат строй, как быстро слушаются сигналов, хороши ли лошади, стойки ли люди – все это оставалось для него пока что загадкой.

Мост, нелепое, горбатое сооружение, опиравшееся на козлы, связанные из бревен, разрушен был не саксонцами, а временем да российским авосем. Фома провел Мадатова и командира артиллеристов до середины, показав гнилой настил, зиявший огромными дырами.

– Леса много вокруг, можно бы накатать, – проронил задумчиво батарейный.

Ему, очевидно, не хотелось загонять своих людей и пушки в холодную воду.

Фома помотал головой.

– Нашумим. До города, может, не долетит, но случись кто поблизости – и услышит.

– Да время еще потеряем, – добавил Мадатов.

– Тогда хотя бы заряды надо перетащить. Глупо будет, если порох вдруг вымокнет.

– А драгуны у нас на что? – усмехнулся Валериан. – Сейчас я тебе их пришлю, они на руках все перетащат.

Вернувшись на берег, он подъехал к Голубовскому, высокому, плечистому капитану драгун.

– Как-нибудь проберутся между дыр, капитан. Глядишь, и сами будут посуше. А лошадей коноводы переведут. Течет здесь слабо, и только у того берега лошади брюхо замочат. Казаки наши уже на той стороне.

Какое дно, какое течение, где расставил есаул свою сотню, он уже знал от Чернявского.

Спешившиеся драгуны по очереди подбегали к зарядным ящикам, брали в охапку картузы[4] и так же бегом устремлялись на мост. Мадатов подозвал всех четырех эскадронных Александрийского, показал им реку и тщательно объяснил каждому, что, как и когда ему надлежит сделать вместе со своим людьми. Сам первым из гусар погнал своего коня в воду, только вынул сапоги из стремян и забросил носки на круп Проба, чтобы невзначай не плеснула вода в голенища.

Через пару часов они добрались к дороге, ведущей на север, к местечку Пружаны. Орудия Валериан поставил по обе стороны проселка, предложив артиллеристу тщательно замаскировать их кустами и ветками. Драгун спешил; два взвода рассыпал в цепь, два оставил охранять пушки. Гусар отвел за взгорок, казаки ушли в разъезды. Ветер к этому времени стих, дождь прекратился, но костры зажечь не осмелились, и кое-как коротали ночь, греясь о лошадиные бока.

С рассветом ударили пушки. Мадатов выскочил верхом на пригорок и увидел, что на юге, по Брестской дороге, движется кавалерия. Дивизия графа Ламберта, где был и второй батальон александрийских гусар, атаковала заслоны Кленгеля, сбила их и устремилась к городу. Но из предместья по всадникам сыпанули картечью, эскадроны замешкались, остановились, повернули назад. Следом подходила еще колонна, но она, не разворачиваясь для атаки, так же в походном строю, повернула еще левее, пошла рысью, обходя Кобрин с юга.

– Батальон! – крикнул Мадатов вниз, а добавлять ничего не стал.

Эскадронные уже и сами приказывали мундштучить коней, подниматься в седла, строиться шеренгами и ждать решительного приказа.

Теперь стрельба доносилась с дальнего расстояния, с дороги на Антополь, которую, понял Валериан, и оседлала другая дивизия. Теперь Кленгелю оставалось только пробиваться на север. И действительно, спустя час в сторону отряда Мадатова направился отряд всадников в светло-синих мундирах.

Валериан спустился с холма, надеясь, что саксонцы еще не успели его заметить. Как он и договаривался с есаулом, казачья сотня собралась, двинулась, уставив пики на неприятеля, но потом остановилась, словно сообразив неравенство сил, и повернула. Саксонцы радостно закричали и припустили следом. Казаки уходили неспешно, будто бы притомились под ними кони, и расстояние между двумя отрядами сокращалось с каждым скачком. Синие уже поднимали сабли, готовясь рубить отставших, как вдруг темно-зеленые гикнули и, разделившись надвое, брызнули в поле. А в образовавшийся просвет грохнули залпом четыре спрятанные орудия, и сразу же рассыпались трескотней ружья драгун.

Полетели на землю кони и всадники, саксонцы замешкались. Командир их поднял руку, и трубач сыграл короткий сигнал, очевидный приказ отойти и перестроиться для новой атаки, но только синие повернули, как Мадатов уже выпустил на них свои эскадроны.

Не больше трети атаковавших удалось уйти от черных гусар, да и тех еще долго преследовали казаки, безжалостно сбивая длинными пиками. Валериан не позволил своим преследовать чересчур долго, отвел их за пушки и снова выстроил фронтом.

– Хорошо размялись, ваше сиятельство! – Бутович широко улыбался, не замечая, что у самого рассечена щека, почти у глаза.

Мадатов держал саблю острием вниз, ожидая, пока стечет кровь. Саднило плечо, левое – саксонец наскочил сбоку и ударил, но Проб в этот момент прыгнул вперед, лезвие соскользнуло по ментику, а синего всадника срубил подоспевший Чернявский.

– Да, неплохо, не больше сотни ушло. Но готовьтесь, штабс-ротмистр. Думаю, что на этом не кончилось.

Но про себя Валериан подумал, что, пожалуй, другого дела сегодня им не подвернется. Чересчур легко принял свое поражение неприятель. Мог попробовать оторваться от преследования, перестроиться и контратаковать, но предпочел уйти, не делая лишних усилий. Турецкая конница так просто не уступила. Может быть, уж очень неожидан и силен был удар, а может быть, излишне раздута слава Великой армии.

Они простояли до вечера, но больше их не атаковали. Видимо, судьба двух изрубленных эскадронов изрядно смутила саксонского генерала. Посылать небольшой отряд, чтобы отогнать русский заслон, он не осмелился, а выводить из города всю дивизию казалось ему шагом вовсе неверным. На них тут же навалились бы кавалеристы Ламберта и Чаплица да подоспевшие гренадеры Каменского-старшего.

Кленгель втянул все свои силы в город, отбил два штурма, но, обмыслив ситуацию, благоразумно решил не ожидать третьего. В семь часов пополудни над монастырем, стоявшим у западного предместья, поднялось белое полотнище.

Ланского Валериан нашел у ограды монастыря. Генерал уже сидел на лавочке, посасывая короткую трубку, и выглядел раздосадованным.

– Что за война! Я и махнуть-то едва успел. Надо было мне с тобой, Мадатов, идти. Вы-то рубились.

Валериан улыбнулся.

– Было дело, Николай Сергеевич, но – только утром. А потом так же стояли, сушились.

– Да, ветер нам, в общем, помог. Ночью врага глушил, с утра тучи поразогнал. Весь день жарило, думаю, и дальше так же будет. Сложновато нам придется на марше.

Он вдруг вскочил и нахлобучил кивер, стоявший рядом на камне. Валериан оглянулся. По пыльной улочке к ним подъезжала группа конных – генерал Тормасов с конвоем и свитой.

– Ваше высокопревосходительство! – Ланской сделал два шага вперед и тщательно утвердил себя на земле. – Имею честь поздравить вас с победой над сильным и искусным врагом!

Командующий молча наклонил голову.

– Позвольте представить вам подполковника князя Мадатова. Командуя отдельным отрядом, он перерезал северную дорогу и отразил все попытки неприятеля опрокинуть заслон. Командир первого батальона Александрийского гусарского – один из лучших кавалерийских офицеров армии.

– Я запомню, генерал. Спасибо вам, князь. Ваши действия сегодня изрядно способствовали успеху всего нашего дела.

Валериан вытянулся, сдвинул каблуки, прозвенев шпорами. Когда Тормасов проехал мимо, Ланской вернулся на лавочку. Поманил стоявшего в отдалении гусара. Тот подскочил и достал из ташки манерку и медный стаканчик.

– Присаживайся, Мадатов. Много людей потерял?

– Один убит, трое ранено. Это у наших. И у казаков четверо.

– А у саксонцев?

– Думаю, не менее сотни убитых с ранеными, да еще пленные. Двух эскадронов как не бывало.

Ланской выпил и крякнул. Денщик вынул из ладони командира стаканчик, наполнил и протянул Валериану.

– Выпей, Мадатов, за очередной свой успех. Но только особенно не гордись. Кто перед нами был? Солдаты короля Фридриха Августа. Хорошо дерутся, не спорю. Особенно пехотинцы. Но командиры у них ниже среднего. Чуть лучше австрийцев. Подожди, пока мы до самого доберемся. Тогда, может быть, и поймем, кто чего стоит. Ну, пей, подполковник!

Валериан подождал, пока стекут в рот последние капли, опустил стаканчик и выдохнул. За два года службы в Александрийском он не только привык к водке, но и начал находить вкус в обжигающем горло напитке.

– Все равно, победа, Николай Сергеевич. Победа!

– Навалились армией на дивизию, конечно же раздавили. Ну да, ловко окружили, быстро подошли, не дали за стенами отсидеться. Домишек, правда, сожгли без счета – как местные зимовать соберутся?

– До зимы еще дожить надо, – осторожно заметил Валериан.

– Это ты прав. На чью сторону дед Мороз станет, нам пока и неведомо. Знать бы, Мадатов, что там, на Смоленской дороге творится. Где Багратион, где Барклай? Почему не вместе, почему врозь держатся? А где же там Яша Кульнев? Я слышал – их корпус к северу отошел, за Полоцк. Чего ждут, почему пропускают Наполеона? Тормасов приказал – я туда Новицкого с взводом отправил. Должен пробраться, отвезти письмо и с обратной депешей вернуться. Хоть бы одно слово оттуда, хоть бы глазом одним заглянуть – что же творится?..

II

Ротмистр Новицкий выскочил на пригорок, бросил саблю в ножны и огляделся.

Последние французские пехотинцы бежали вниз к мосту, уже не оглядываясь, чувствуя спиной, что русская кавалерия утомилась рубкой и отстает. Все пространство впереди, до самого берегового откоса, завалено было трупами. Оттуда, из разных концов, повинуясь нескольким нотам «аппеля»[5], съезжались гусары в темно-синих ментиках. Впереди ближней группы поднимался к Новицкому хорошо знакомый ему человек в мундире солдатского сукна; он плотно сидел в седле, словно с рождения прирос к форменному ленчику[6], саблю держал обнаженной и опущенной острием к земле, давая стечь крови, мощные черные бакенбарды раздувались на энергичном лице. Шеф Гродненского гусарского полка генерал-майор Яков Петрович Кульнев только что выбил войска маршала Удино из небольшого местечка на севере Белоруссии.

Деревня горела за спиной. Трещали и ухали, разламываясь, бревенчатые срубы, страшно мычали коровы, кричали люди, выхватывая из пламени детей, еду, утварь, нажитую за несколько спокойных десятилетий. Где-то еще стучала ружейная перестрелка, а из сарая у самой околицы истошно визжала забытая свинья, к которой уже подступал страшный жар полыхающих рядом стен.

– Унтер! – окликнул Кульнев спешившего мимо гренадера в мундире Северского полка. – Вернись, прикончи свинью. Сумеешь вытащить – ваша. Будет чем и позавтракать.

– Да отчего же, ваше превосходительство, и приколем, и вытащим. Дело известное. Пошли, ребята!

С полдесятка гренадер повернули вслед сержанту и побежали назад. Кульнев же глядел только вперед, вниз, на берег реки, где уже строились егеря и гренадеры Павловского полка.

Было довольно светло, время подходило, должно быть, к семи. С трех часов пополуночи они штурмовали село, выбили наконец пехоту французов и прогнали ее за мост. Но там батальоны и батареи Удино стали твердо, готовясь встретить русских у переправы.

– Как называется это селение, Яков Петрович?

Занятый своими мыслями, Кульнев не заметил, что к нему уже подъехал командующий. Генерал-лейтенант Петр Христианович Витгенштейн настроен был благодушно. Он был доволен, что его корпусу дали самостоятельное задание, что он не должен более тянуться за Барклаем к Смоленску, раз за разом атаковать железные колонны Наполеона, надеясь придержать их размеренный марш, теряя солдат в отчаянных и бесполезных схватках.

Нынешнее его положение было куда понятней. Он прикрывал столицу от флангового марша двух корпусов французов. Маршалы Макдональд и Удино были ему хорошо знакомы. С последним ему уже довелось схватиться лет семь назад в Пруссии. В отсутствие Бонапарта они были только лишь генералы, такие, как и он сам.

– Якубово, Петр Христианович.

– То, что сзади нас, я знаю. Его уже можно забыть. А вот то, большое, на той стороне? Кажется, Клястицы.

Кульнев подтвердил и добавил, что речка называется Нища и что мост, перекинутый через нее, узок и уже подготовлен неприятелем к уничтожению.

Витгенштейн поджал губы.

– Надо бы, генерал, поторопиться. Макдональда мы пока держим на расстоянии, но если он чуть надавит, легко может выйти нам в тыл. С Удино разобраться надо сегодня. Сил у него больше, чем у нас, но ненамного же. Атакуй, Яков Петрович! Выскочишь на тот берег, начнешь драку, а там уже и мы ввяжемся.

Он поднял было руку с поводьями, готовясь отъехать, но заметил Новицкого. Черный мундир александрийцев выделялся среди синих гродненцев.

– Как, ротмистр, вы зачем здесь? К вечеру бумага будет готова, вернетесь к Тормасову. А здесь еще ненароком зацепит, кого отправлю с депешей?!

Новицкий выпрямился в седле, не зная, что ответить на справедливый упрек командующего. Взвод свой, с которым пробирался через тылы наполеоновской армии, он оставил у штаба. А сам напросился участвовать в ночном штурме, зная, что по возвращении Ланской будет выпытывать все подробности дела.

За собрата по службе вступился Кульнев.

– Пусть, Петр Христианович, повоюет. Они же там тоже до сих пор все с французами лишь перемигивались. А тут все-таки первое настоящее дело. Дерется славно, как и подобает гусару, и лишний человек нам не помеха. А коли зацепит – стало быть, так и было записано. Люди его остались, доберутся и сами.

– Будет ему где погусарствовать, – оборвал Витгенштейн. – Вернется к Тормасову, передаст депешу, а там пусть машет сабелькой хоть сутками напролет. Останетесь при мне, ротмистр. А ты, Яков Петрович, поторопись.

Кульнев командовал авангардным отрядом корпуса. Его полки всю ночь вели бой с французами: атаковали, откатывались, снова ломили чужую силу, пока наконец не прорвались сквозь завалы и пламень буквально на плечах пехотинцев дивизии генерала Леграна. Гусарам еще удалось схватиться с эскадронами конно-егерского полка, но потом опытный враг огрызнулся, внятно щелкнул зубами, оторвался и проскочил через реку.

Теперь бы можно дать передохнуть уставшим, невыспавшимся солдатам. Но Кульнев понимал, что именно этого ожидает французский маршал. Удино прочно устроился в селе, поставил орудия прикрывать узкий мост, переброшенный через Нищу на двух козлах, и спокойно ждал, когда же русские успокоятся, станут лагерем, потеряют энергию наступления. Тем временем корпус маршала Макдональда сумеет оттеснить оставленный против него небольшой заслон, и вдвоем они возьмут Витгенштейна в клещи. А тогда дорога на Петербург будет открыта, как и предписывала диспозиция императора Наполеона.

– Иван Онуфриевич! – подозвал Кульнев командира артиллеристов Сухозанета. – Все орудия к берегу. Свяжите их пушки, пусть они обратятся на вас. Сумеете – зажгите село.

Последний приказ дался ему с трудом, но так или иначе Клястицы были обречены. Слишком хорошо сиделось французам за рублеными стенами русской деревни. Тот же подполковник Сухозанет через несколько минут боя приказал бы своим фейерверкерам бросать раскаленные ядра в сараи, бани, дома, укрывавшие противника. А Яков Петрович привык самые тяжелые решения принимать сам.

Он дождался, пока артиллерийская рота развернется на берегу, услышал, как рявкнул первый залп, увидел разрывы французских гранат на батарее Сухозанета и повел конницу вниз по реке. Батальон Гродненского гусарского, четыре эскадрона драгун Ямбургского полка – Кульнев чувствовал, что у него за спиной достаточно сил, чтобы смять кавалерию, которую вышлет против него Удино.

Они проскакали чуть более половины версты, когда Кульнев увидел, что параллельно им по другому берегу торопятся те же французские конные егеря, с которыми он уже рубился на исходе прошедшей ночи. Они опаздывали, они пока отставали, но легко могли нагнать и стать на другом конце брода.

– Правое вперед! – скомандовал Кульнев и первый же погнал жеребца в реку.

Отчаянно понукая лошадей, гродненцы торопились на левый берег. Вода летела из-под копыт, пенилась, бурлила, словно бы скромная болотистая речка на несколько минут вдруг обернулась бурным потоком.

Французы тоже понеслись, перешли на галоп. Новицкий, жадно следивший за смелым маневром Кульнева, понял, что егеря намерены встретить гусар, когда те еще только будут выходить из Нищи, подниматься на берег, когда батальон еще будет нестройной массой, толпой, способной только бежать или же умирать под чужими саблями.

Но тут через реку ударил залп, следом другой, третий. Завизжали, покатились на землю лошади, завопили люди, тревожно вскрикнули трубы, и егеря отвернули в сторону, выходя из-под прицельного огня русских драгун. Это командир ямбуржцев спешил два своих эскадрона, и те повели частый огонь плутонгами[7], отгоняя французов.

Несколько минут подарили драгуны гродненцам, но этого Кульневу хватило вполне. Новицкий поразился тому, как быстро генерал успел выстроить эскадроны гусар и разогнать их до рыси. Французские кавалеристы кинулись было навстречу, но их порыв был уже сбит ружейным огнем. Недоскакав двух десятков саженей, они стали осаживать лошадей, поворачивать, и бросились наутек, надеясь больше на ноги коней, нежели на свои сабли.

– Назимов, Ильинский! – крикнул Кульнев. – Гоните их к лесу, не пускайте к селу. За пленными не останавливаться…

Два эскадрона продолжали рубить бегущих, оставшихся Яков Петрович повел вдоль берега. Уже и драгуны перешли Нищу и догнали гусар. Пушки Сухозанета продолжали дуэль с французами, но насколько удачно, разглядеть не удалось. Черное облако тянулось с реки, с моста, который неприятель все же решил зажечь.

– Быстрей! Быстрей! – погнал своих людей Кульнев.

Под прикрытием завесы они могли пробраться к деревне. Иначе все восемь эскадронов так и останутся на лугу, нелепой учебной мишенью неприятельским артиллеристам и мушкетерам.

Но это также поняли и другие, те, что остались на восточном берегу вокруг Витгенштейна.

– Ребята! – Взмахнул шпагой офицер Павловского полка. – За мной! Спасем Кульнева! Храбрый Кульнев погибнет! За мной, на мост!

Гренадеры двинулись к переправе, но замялись, видя, как из-под черных бревен наката пробиваются длинные языки пламени.

– Не бойся, павловцы, в аду будет жарче! Быстрей, успеем!

Сквозь прореху, сделанную ветром в дымовом шлейфе, Кульнев увидел, что по пылающему мосту, быстро-быстро перебирая ногами, не бегут даже, а катятся волной пехотинцы. Батальон гренадеров успел перебраться по относительно еще прочному настилу и уже строил каре, готовясь отразить возможную контратаку.

– Вперед, Силин, вперед! – закричал Кульнев.

В офицере, что повел за собой гренадеров, он узнал командира павловцев подполковника Силина, ловкого и бесшабашного забияку.

– Только вперед!

Павловцы двинулись мерным шагом, взяв ружья на руку. Кульнев разделил гусар, поставив эскадроны по флангам, а драгун погнал к селу рысью, надеясь, что им удастся закрепиться на окраине. На том берегу Витгенштейн, жестикулируя, посылал через реку батальон за батальоном. Солдаты прыгали с песчаного откоса в воду, поднимали над головой патронные сумки и ружья, брели, нащупывая осторожно дно. Вся река выше и ниже горящего моста была запружена шеренгами егерей, гренадеров. К дюжине орудий Сухозанета присоединилось еще две конно-артиллерийские роты, и все они колотили позиции Удино, не давая французским пушкам накрыть переправу.

И Новицкий увидел вдруг, как из села выскочили две орудийные запряжки и понеслись прочь, по дороге, уходящей на Полоцк. Следом еще три, четыре. А за ними, перебегая, перекатываясь, отстреливаясь, потянулись взводами и ротами пехотинцы. Корпус маршала Удино начал покидать Клястицы, уступая место сражения русским…

III

– Гусары! Помянем же нашего друга, славного гродненца Якова Петровича Кульнева! Жил он по-гусарски, и погиб как гусар. Прощай, Яков!

Генерал Ланской опрокинул чарку, поставил с треском на доски столешницы и сел, почти рухнул на лавку.

На обочине проселочной дороги стоял наспех сколоченный дощатый домик с односкатной крышей. К нему примыкал длинный навес, опиравшийся на вкопанные столбы. Под навесом вокруг щелястого стола на едва обструганных досках, брошенных вместо лавок, теснилось человек пятьдесят гусар в черных мундирах.

Офицеры Александрийского гусарского сидели у маркитанта уже более трех часов и без существенного перерыва один за другим поднимали тосты в память генерала Кульнева. Как погиб Яков Петрович, им рассказал Новицкий, сумевший вернуться от Витгенштейна. Они знали, что после победы у Клястиц Кульнев кинулся преследовать французов и на следующий день попал в искусно задуманную ловушку. Удино поставил несколько батарей на возвышенности, и когда отряд русских втянулся в дефиле[8], открыл перекрестный огонь по коннице и пехоте. Яков Петрович едва успел скомандовать отступление, как был смертельно ранен ядром. Он только успел сорвать с себя крест Святого Георгия и протянул адъютанту: «Возьми! Не хочу, чтобы они знали, что самого Кульнева победили…»

– Я не понял, – пробурчал мрачно Приовский. – Что ему забираться так далеко? До самой Франции их загонять?

Ланской нежно приобнял за плечи своего батальонного.

– Ах, Анастасий ты мой Иванович! Сколько мы уже с тобой вместе деремся, а все я удивляюсь, на тебя глядючи! Не понять тебе, дорогой мой, нашей русской души. Как же вы, венгерцы, гусар-то придумали? Это же совсем наше дело. Ты пойми, друг, – первый удар, первая победа над Бонапартом. Месяц ведь, считай, отступали. А тут – победа! Погромил французов, ну и погнал. Кто же его знал, что там такая силища притаилась. Выпьем…

Приовский не унимался. Отхлебнув из вновь наполненной чарки, он ткнул сжатым кулаком в сторону командира второго батальона.

– Первый не Кульнев, первым был он – Мадатов! Он когда при Кобрине саксонцев побил?

– Пятнадцатого, – не задумываясь, отозвался Валериан.

– А Кульнев при Клястицах?

– Девятнадцатого июля, – так же быстро ответил сидевший через четыре человека Новицкий.

Ланской засмеялся.

– Конечно, конечно, первыми всегда и везде мы – Александрийский полк! Черные гусары! Но ведь Яша-то об этом не знал. Опрокинул он этого Удино и кинулся следом. Считай, полтысячи пленных взял!

– Девятьсот! – почтительно наклонив голову, поправил командира Новицкий.

– Видишь, Приовский! Кульнев еще честно докладывал. А я так, признаюсь, вовсе тысячу написал бы, для ровного счета.

– Не боимся Удино! – высоким звонким голосом запел на другом конце стола весельчак штабс-ротмистр Павел Бутович.

– Он для нас ничто – говно! – подхватили хором собравшиеся вокруг него поручики и корнеты.

– Гусары – молчать! – гаркнул внезапно нахмурившийся Ланской. – Вы этого покушать еще не успели! Кого мы били? Австрияков с саксонцами?! Шварценберга с Ренье?! Подождите, пока до самих французов мы доберемся.

– Старая гвардия – сильный враг. Очень сильный, – поддержал генерала Приовский; он тоже прошел первую Польскую кампанию, был при Аустерлице, Прейсиш-Эйлау, Фридланде и теперь, мрачно уставившись в едва поскобленные доски столешницы, шевелил губами, вспоминая, видимо, минувшие годы и битвы.

– Нам еще повезло, что самого-самого среди них нет, – продолжал тираду Ланской.

– Наполеон с армией, – возразил удивленно Валериан.

– Наполеон – да. А маршалы?

– Даву, Ней, Мюрат, Удино, Бертье… – Новицкий высыпал россыпью фамилии знаменитых помощников французского императора.

– А-а! – отмахнулся рукой Ланской. – Видел я их. Хороши, но… Был там еще один. Погиб он три года назад. Ноги ему ядром оторвало, как Яше Кульневу…

Он допил чарку, бросил на стол и быстро, широко перекрестился. Офицеры молчали, ожидая, пока командир заговорит снова.

– Говорили потом, что все, кто остался, лишь мелкая монета, на которую разменяли одного Ланна.

– Помню его! – оживился Приовский. – Он взял Праценские горки за Аустерлицем, а потом продавил наш центр у Фридланда. Великий маршал!

– Да, таких надо помнить, – согласился с соседом Ланской. – Помнить, знать, уважать и бить! Так вот Кульнев и собирался оттузить этого Удино. Тот, между прочим, тоже вел гренадеров при Аустерлице. А его авангард Яша под Клястицами смял. Ну как тут было не загореться. Да каждый из нас на его месте кинулся бы в эту лощину. И – напоролся на пушки. За генерала Кульнева, гусары!..

Валериан опорожнил чарку, но не спешил ставить ее на стол. Крутил ее в пальцах, смотрел на дно, где, случайно сохранившись, бегала между красноватых стенок мутная капля. Он вспоминал осаду Шумлы, разгром конницы Гассан-бея у леса, поездку в корпус Каменского-старшего, бешеную скачку с гродненцами, когда они пытались отрезать от крепости караван с продовольствием. Плыли перед глазами черные, мощные бакенбарды гусарского генерала, слышался его густой, насмешливый с хрипотцой голос.

– Гусар на коня садится вполпьяна, – повторил он, казалось, совсем беззвучно.

Но Ланской замечал все, что говорили и делали его офицеры.

– Что бормочешь, полковник? – Он знал, что Мадатову нравится, когда к нему обращаются по титулу и по званию, что он еще не успел привыкнуть ни к тому, ни к другому. Полковником он и вовсе ходил едва ли полмесяца, приказ о производстве пришел сразу после боя под Кобрином.

– Вспомнилось, – ответил Валериан, не желая, впрочем, повторять вслух то, что проговаривал про себя.

Ланской понял.

– Я тоже сейчас вспоминаю. Хорошая была у Яши присказка: Россия-матушка, говаривал он, уже одним тем хороша, что в каком-нибудь ее уголке непременно дерутся!

Валериан улыбнулся. Бутович и соседи его рассмеялись от удовольствия в голос. Ланской еще более раскраснелся.

– Да, Яша человек был горячий. Давыдов Денис рассказывал, сколько ему приходилось его охолаживать. И в бою, и на биваке. Солдата всегда кормил, но случись этому же солдату курицу у крестьянина взять – кажется, сам бы его запорол.

– А говорили, – Новицкий постарался прорваться в паузу, – говорили, Николай Сергеевич, что будто бы сам Кульнев ни одной куриной шеи не отрубил.

Ланской занялся трубкой и ответил не сразу. Офицеры помалкивали и ждали.

– Правда, гусары, правда. Кульнева в бою все видели, знаете, как он рубился. Но бессловесных тварей не обижал. Сам свидетелем был: свинью тащили на двор, забивать к ужину, визжала, бедная, изо всех сил. Яков насупился, отвернулся и до утра в рот ничего не взял. Из мясного, конечно. Грибочками закусывал и капусткой. Грибы он, друзья, сам солил, мариновал, и лучших, пожалуй, нигде отведать мне не пришлось. Ах, Ефимовича нет с нами больше, а то б вспомнили, как двое суток просидели у гродненцев.

– Меня забыли, – проворчал Приовский, улыбаясь, впрочем, глазами.

– Да, Анастасия Ивановича мы оставили на полку, а с Андрей Александрычем закатились на пир к соседям. Тогда, после Батина, получил Кульнев награду из Петербурга. Нет, не орден, аренду поместья, лет на десять. Или казна ему должна была тысячу ежегодно… Не помню. Но радовался Яша, как мальчик. Он же вечно в бедности пропадал. Треть жалованья матери, остальным уж не знаю как обходился. Щи, каша гречневая, иногда и говядина попадалась… Ох, забыл, гусары! Водку гнал знатную. Чуть, на мой вкус, переслащивал, однако – прямо сама в глотку лилась. Маркитантскую не жаловал. – Он чуть брезгливо щелкнул ногтем по стоявшей рядом манерке. – А деньги наградные он племяннице переслал – в приданое. Вот каков был гусар Яков Кульнев! Господа офицеры!..

Все мигом вскочили, и Приовский с Мадатовым, подхватив под локти, помогли подняться отяжелевшему Ланскому.

– Ну, за генерал-майора Якова Петровича Кульнева!.. Нет, смирно! – крикнул вдруг Ланской, и десятки чарок замерли в воздухе около губ. – Полк, слушай!..

Все головы тут же повернулись к командиру полка.

– Главное вспомнил. В первую Польскую, он тогда еще, кажется, в Сумском был, шли мы с князем Багратионом. Сказал я Кульневу, что пойду сейчас с двумя эскадронами вправо, за перелесок, погляжу, что там и как. А ты, говорю, дождись меня для сикурсу. Вдруг там ломит французов сила неодолимая. Дождусь, говорит Яша. Ну, я для смеха, крикнул ему, отъезжая: «Поклянись, брат!» А он руки развел, вроде я его оскорбил, и как гаркнет: «Да будет мне стыдно!..» Александрийцы, друзья мои! Чтобы нам с вами другой клятвы не знать кроме как: да будет мне стыдно, ежели против чести своей шагну!

– Да будет мне стыдно! – согласно и твердо повторили хором офицеры Александрийского гусарского, все, от ветерана Приовского до семнадцатилетнего корнета Замятнина.

– Ну, а теперь последнюю – вечная память гусару Якову Кульневу. Разом!..

Ланской опрокинул медный стаканчик и задержал кверху дном, дожидаясь, пока скатятся последние капли. А потом вдруг сжал его в кулаке, смял и отшвырнул в сторону. Батальонные помогли ему опуститься.

– Вот так, Мадатов, – зашептал генерал, жарко дыша в ухо Валериану. – Помянули мы Яшу Кульнева. Хорошо помянули. Так и меня помянешь.

– Ваше… Николай Сергеевич! – отшатнулся Валериан. – Сами же говорили, что нельзя гусару о смерти.

– Говорил. Говорил, что нельзя кликать. А сейчас точно знаю, что она где-то рядом. – Ланской смотрел прямо в глаза Мадатову спокойно, вроде бы даже трезво. – Когда – не ведаю. Хотелось бы сначала Бонапарта прогнать. Но, ежели что, – помянешь.

Валериан понял, что боле отшучиваться и отнекиваться нельзя.

– Помяну, – сказал он также тихо и просто, в тон Ланскому. – Все помянем. Те, кто останется жив.

– Вот и ладно. – Ланской отвернулся и принялся прочищать трубку. – Эх, Витгенштейн! Говоришь, Новицкий, его уже спасителем Петербурга прозвали?

– Так точно, Николай Сергеевич, – тут же отозвался Новицкий. – Сейчас и Удино, и Макдональд стоят на Двине и дальше идти не решаются.

– Да, – Ланской приминал табак большим пальцем, но глаза его видели нечто совсем иное: не полковое собрание, не стол, даже не фляжки с водкой. – Да, Петр Христианович, столицу ты спас, а вот Яшу Кульнева потерял!

На молодом конце стола Бутович уже расчехлял гитару, соседи раздвигались и разворачивались.

– Ротмистр! – крикнул Приовский. – Мой любимый! Кавалерийский!

– Сей момент, – отозвался Павел, подкручивая колки. – Для вашего удовольствия, так прямо хором.

Он бросил пальцы по струнам, выдержал паузу и повел вместе с голосом бравурную мелодию маршеобразного романса.

Вы замундштучили меняИ полным вьюком оседлали;И, как ремонтного коня,Меня к себе на корду взяли…

«И, как ремонтного коня, меня к себе на корду взяли», – с удовольствием повторил Валериан последние строки куплета вместе с другими офицерами.

Повсюду слышу голос ваш,В сигналах вас припоминаюИ часто вместо «рысью марш!»Я ваше имя повторяю…

На противоположном конце стола особенно выделялся тенорок Алексея Замятнина, прибывшего в полк всего неделю назад. Он еще не успел побывать в сражении и только слушал истории старших товарищей, прежде всего Бутовича. Валериан подумал, что надо бы поговорить с корнетом, предупредить, чтобы тот не принимал капитана слишком всерьез. А то ведь так и отложится у мальчика в голове, что гусары – это только водка и женщины.

Несу вам исповедь мою,Мой ангел, я вам рапортую,Что вас я более люблю,Чем пунш и лошадь верховую!..

Когда гусары с особенным чувством выводили последние строки романса, кто-то тронул Мадатова за плечо. Обернувшись, он увидел Чернявского. Фома, хотя и произведен был в поручики, но в офицерском собрании сидеть не любил. Среди старших офицеров ему было неловко.

Ланской тоже повернулся к Чернявскому.

– Ну что, нашел хоть кого-нибудь?

– Никого. Проехали версты две с половиной, повернули потом на запад, но и там чисто. Оставил разъезд в полвзвода и вернулся, как было приказано.

– Хорошо. Командуй дальше, Мадатов, твой эскадрон.

Эскадрон был Бутовича, но состоял в батальоне Валериана. Он понимал, что от штабс-ротмистра толку сейчас немного, поэтому перелез через лавку, вышел из-под навеса. Теплый летний вечер сгущался над колосящимся полем, белым прямым проселком, по которому узкой колонной возвращались усталые всадники. Лошадиные морды, вальтрапы, рейтузы, доломаны, ментики, кивера, все было покрыто легкой дорожной пылью.

– Проведешь в деревню, пусть поставят коней и вычистят основательно. Кормить особенно нечем, но сам знаешь: хорошая чистка – полдачи.

– Подожди! – крикнул Ланской, когда Фома уже повернулся исполнять приказание. – Водки Чернявскому! Выпей, поручик, за упокой души нашего друга – Якова Кульнева. Пей, Фома Иванович, не торопись…

Чернявский поднял стаканчик, постоял, полузакрыв глаза, вылил водку в рот и вытер усы рукавом доломана. Поставил чарку, поднялся в седло и повел людей дальше. Валериан стоял, оглядывая каждую шеренгу, проверяя наметанным взглядом седловку, посадку, оружие, ковку.

– Поручик! – крикнул он.

Фома вернулся.

– Во втором взводе, посмотришь, коня надо перековать. Найдешь?

– Что же искать-то, ваше сиятельство? – чуть склонившись с седла и улыбаясь, проговорил Чернявский. – Под Рукавишниковым чалый. Правая задняя. Хорошо хоть, пока не хромает…

Валериан смотрел, как эскадрон заворачивает к деревне, думал, что быть бы Чернявскому ротмистром, а Бутовичу у него поручиком, тогда и четверть забот бы вычистилась из головы. А поднять его до майора, тогда и самому в любой момент можно оставить батальон хотя бы на вечер и проехаться до господского дома, стоящего на пригорке за полем. Покурить с хозяином, посидеть за семейным ужином, переглядываясь с барышней, ведь есть, наверняка, наследница этих угодий, а возможно, и не одна… Но никогда Чернявскому не подняться выше поручика, а значит, и ему, Валериану, остается судьба военного человека – строить и школить все четыре вверенных ему эскадрона.

Когда последний всадник исчез за поворотом, Мадатов вернулся к столу. Приовский наклонился к нему через колени посапывающего Ланского:

– Вы, князь, с вашими гусарами – прямо как с девушкой.

Валериан повернулся, должно быть, чересчур резко, потому что генерал очнулся и схватил его за плечо:

– Спокойно, Мадатов, не горячись. Враги еще не подошли. Все свои.

Проклиная свою горячность, Валериан заставил себя улыбнуться. Приовский, он знал, не желал сказать ничего дурного, даже не понимал, как может быть понята его случайная фраза. Мадатов расцепил зубы и произнес спокойно и внятно:

– Да, господин полковник, берегу батальон, как невесту. Но придет день, и не пожалею – ни лошадей, ни людей…

IV

Адмирал Чичагóв с закрытыми глазами слушал, как его начальник штаба, Иван Васильевич Сабанеев, читает вслух высочайший рескрипт. План уничтожения наполеоновской армии, разработанный окружением императора Александра, привез несколько дней назад в начале октября флигель-адъютант Чернышев. Он пробирался кружными путями, оттого письмо несколько запоздало, но приказ оставался приказом.

Адмирал кивал, повторяя беззвучно заученные уже наизусть периоды императорского указа, а разум его отклонялся в сторону, пытался отыскать лазейку, укрытие, в которое можно было спрятать большое, негибкое тело. Командующий Молдавией, Валахией и Черноморским флотом не хотел встречаться с Наполеоном.

Он принял весной Дунайскую армию от Кутузова, держал ее на юге до августа, пока Барклай с Багратионом отступали к Смоленску, пока Тормасов и Витгенштейн тревожили фланги Наполеона. А потом повел полки на север, к Бресту, куда, после Кобринской победы, снова отошла третья западная. Когда Тормасова вызвали на запад, принять вторую армию вместо Багратиона, смертельно раненого в Бородинском сражении, адмирал остался командовать усиленной третьей. И это его не обрадовало.

Генерал Сабанеев читал.

– Подумайте, каковы будут последствия, если Наполеон перейдет наши границы и составит новую армию. Я полагаюсь на ваш ум, вашу деятельность и силу воли…

Последние слова Иван Васильевич хотел бы произнести сам, с выдержкой, с расстановкой, повышая голос к последней фразе, но слишком хорошо знал, что от волнения не управится с голосом. Он шевелил одними губами, но и так сбился, захрипел, закашлялся, выхватил платок, промокнул глаза, вытер губы. Сабанеев умолк. Генералы сидели с прямыми спинами и ждали. Чичагов заговорил.

– Итак, господа, император надеется, что мы не выпустим французское чудовище назад в Европу. Теперь, когда обе наши армии – обсервационная и дунайская – соединились, думаю, что у нас оказалось достаточно сил. Мы знаем, как славно войска Тормасова разбили саксонцев около Кобрина, мы знаем о победах южной армии у Рущука, у Слободзеи. Я уверен, что общими усилиями мы сумеем выстоять против Наполеона.

Опять, подумал адмирал, финал прозвучал не так твердо, как он предполагал в начале. Как просвещенный человек он не верил ни в магию, ни в заговоры, но отчего-то само имя противника лишало его способности мыслить здраво. «Но, – попытался он уговорить сам себя, – государь доверяет ему, верит в его возможности, разум, энергию и настойчивость в достижении цели. А император Франции, при всех его несомненных способностях, только всего-навсего человек, и когда-то его звали лишь Бонапартом. Два десятка лет бывшего артиллериста тащит вперед немыслимая удача, но должна же и она когда-то устать и оставить своего баловня. Так почему этому не случиться здесь, в России?..» Павел Васильевич подобрался и сделал еще одно усилие:

– Сейчас середина октября. Согласно полученным сведениям, неприятель выступил из Москвы и отходит к западным границам Российской империи. Войска под командованием графа Кутузова преследуют его и гонят вдоль старой Смоленской дороги. Наша задача – встать непреодолимой преградой и поймать корсиканского зверя в страшный русский капкан. Подробности объяснит вам начальник штаба объединенной армии, ныне третьей. Опять-таки, прошу вас, Иван Васильевич.

Генерал Сабанеев повернулся, прошел к карте, висевшей на стене у двери. Постоял, оглядывая уже хорошо известные ему города, дороги и реки. Хотел было говорить, но вместо этого направился к выходу, приоткрыл створку и выглянул. Караул стоял, как положено, с примкнутыми штыками, готовясь преградить дорогу любому незваному гостю. Рыжий егерский капитан с обнаженной шпагой оглянулся на скрип петель и вытянулся, ожидая приказа. Генерал махнул ладонью – мол, все в порядке, – и притянул дверь как можно сильнее.

– Операционная линия Наполеона протянута по населенным пунктам Вильны… – Генерал показал точку на карте. – Витебск… Орша… Могилев… и Смоленск. Кроме этих городов, огромные склады оставлены в Минске. Выйдя из Москвы, проиграв сражения при Тарутине и Малоярославце, французы возвратились в Смоленск. Возможно, они намеревались остаться там на зимних квартирах, но не нашли достаточно продовольствия. Теперь у Бонапарта два возможных варианта – идти на Витебск или все же на Минск. Если он решится идти на Витебск – тогда и нам нужно будет подниматься на север, на помощь корпусу Витгенштейна.

Сабанеев повел указкой линию от Бреста к Полоцку.

– Кто стоит сейчас против Витгенштейна? – спросил граф Ланжерон.

– Корпуса Удино и Виктора. Вместе меньше тридцати тысяч. У Витгенштейна примерно на четверть больше, и направление на Санкт-Петербург прикрыто надежно.

– Вряд ли Наполеон решится забираться так круто на север, – заметил генерал Остен-Сакен.

– Безусловно, – согласился начальник штаба. – Скорее всего, он не пойдет даже на Витебск, а будет стремиться к Минску. Потому основная часть исполнения плана уничтожения наполеоновских сил приходится на нашу армию.

– Почему план пришел к нам из Петербурга, а не из Ставки главнокомандующего? – задал очередной вопрос Ланжерон.

– Прошу не перебивать меня, генерал! – вспылил Сабанеев; его покрытые мелкими прожилками щеки еще более побагровели.

Ланжерон поклонился, привстав, признавая свою ошибку.

– Его Императорскому Величеству было угодно распорядиться движением всех своих войск. – Чичагов заговорил сидя, но уверенно и отчетливо; когда дело коснулось отношений политических, он почувствовал себя много сильнее. – Фельдмаршал граф Кутузов командует соединенными силами первой и второй армий. Корпус Витгенштейна и тем более наша армия ему напрямую не подчинены.

Ланжерон хотел напомнить, что корпус Витгенштейна формально числится по первой армии Барклая-де-Толли, но счел за лучшее промолчать. Он хорошо знал, как упрям и несговорчив адмирал, сын адмирала. Как и все в армии, граф слышал о его стычке с покойным императором. Когда разгневанный Павел Петрович подступил к нему с кулаками, Павел Васильевич отстранился, снял мундир, бросил на кресло и снова стал смирно, но уже человеком штатским. «А теперь, государь, развлекайтесь», – якобы сказал он венценосному тезке.

Человека в адмирале граф уважал, командующего армией не мог разглядеть, даже находясь с ним в одной комнате…

Сабанеев, сжимая в кулаке указку, ждал, пока Чичагов закончит. Дождался снисходительного адмиральского кивка и продолжил:

– Предполагаем, что после Смоленска Наполеон выберет южное направление. Резоны понятны – эти области много богаче продовольствием. То есть он повернет на Оршу, чтобы добраться в конечном счете до Минска. На пути у него серьезная водная преграда – Березина. И нужная ему дорога приводит к Борисову. Следовательно, наши действия – мы покидаем Брест, идем через Слоним к Минску, берем город и двигаемся дальше к тому же Борисову, стараясь успеть раньше Наполеона. Вопросы?

– Австрийцы, саксонцы? – спросил генерал Щербатов, командир 18-й пехотной дивизии.

– Шварценберга с Ренье мы гоним уже более месяца. Сейчас оба генерала уходят западнее, готовясь прикрыть Варшаву. Наступательного порыва у них, видимо, нет. Но – для пущей уверенности оставим против них сильный отряд. Командовать будете вы, Фабиан Вильгельмович.

Остен-Сакен склонил голову, показывая, что понял приказ.

– С вами останется корпус в двадцать семь тысяч. Этого будет достаточно, чтобы ни Шварценберг, ни Ренье даже не шелохнулись.

– Но с чем же мы отправимся к Березине? – удивился Щербатов.

– Сейчас у нас чуть меньше шестидесяти тысяч. После разделения на восток пойдет тридцать две. Надо учитывать, что и французы уже потеряли, наверное, четыре пятых состава. Их неотступно преследует фельдмаршал, их поддавливает с севера Витгенштейн. Наша задача не разбить Наполеона, но только остановить. Закрыть выход из ловушки, куда он сам себя загоняет.

Никто не пытался возразить, но Чичагов видел, что командиры его дивизий и корпусов не слишком довольны услышанным.

– Надо принять во внимание, – объявил он, продолжая сидеть, – что в Мозыре стоит генерал Эртель с корпусом в полтора десятка тысяч. Ему указано поступить в мое распоряжение. Как только нам станет понятно, когда мы окажемся под Борисовом, я тут же отправлю ему депешу. Еще вопросы есть?.. Господа, я надеюсь, что каждый из нас приложит все усилия, чтобы исполнить предначертания Его Императорского Величества! Все свободны.

Мрачный Ланжерон вскочил со стула и, не глядя по сторонам, быстро вышел…

V

К Несвижу корпус Ланжерона подошел утром двадцать четвертого октября и атаковал с ходу. От информантов граф знал, что городок защищает небольшой отряд генерала Косицкого, а потому сразу погнал егерей на штурм. Бой получился короткий, александрийцам, отставшим версты на четыре от авангарда, даже не пришлось браться за сабли.

В городке Ланской решил не задерживаться, а провел полк мостом через реку Уша, где оставил у берега на полчаса. Проскакал за красные стены замка Радзивиллов, где уже копошились штабные, конвойные, интенданты, и вернулся с приказом двигаться по возможности дальше. Вывел эскадроны в предместье, но там ему не понравилось: узкие, кривые улочки, стиснутые покосившимся заборами, кое-как сколоченными из почерневших досок.

– Нечего здесь кавалерии делать, – объявил он батальонным командирам. – Подкрадется пехота и перережет аки цыплят. Пусть егеря с мушкетерами обустраиваются, а наше дело – чистое поле, марш!

Махнув плеточкой, приказал идти по большаку к лесу. Туда уже порысила разведка – два взвода под командой Фомы Чернявского.

Валериану эти места не нравились вовсе. Плоская и сырая равнина раскинулась на все четыре стороны света, топкие луга, мрачные леса с густым подлеском. Даже осенние краски бледнели под тяжестью низкого, белесого неба. Косматые тучи брели, не торопясь, к горизонту, приоткрывая время от времени оранжевый кругляшок солнца. Первый снег выпал почти месяц назад и хотя сразу истаял, но все уже ощущали скорый приход зимнего холода. Когда грянут морозы, никто не знал, но дыхание зимней угрозы каждый чувствовал на шее, на руках, по тому, как липли по утрам к пальцам стволы пистолетов, клинки сабель.

Три всадника выскочили на опушку, понеслись к полковой колонне, безостановочно понукая коней. Ланской заторопился навстречу, Приовский с Мадатовым остались при эскадронах. Разговоры смолкли, каждый почувствовал, что готовится дело.

– Будет где ночевать! – весело крикнул генерал, дождавшись, когда с ним поравняются знаменщик и батальонные. – Усадебка за перелеском, в ней французы. Отогнали нашу пехоту, перестреливаются с егерями лениво. Двумя эскадронами зайти с тыла, и – домишки все наши. Валериан Григорьевич! Там уже твой Чернявский торчит, так пошли к нему Бутовича с остальными взводáми да еще кого-нибудь порасторопней. Пусть разомнутся, а мы как раз вовремя и дойдем…

Усадебка – одноэтажный дом и несколько служебных строений – стояла у небольшого овального озера. Полк как шел колонной по три, так и втянулся в ворота. За оградой лежали два мертвых тела с босыми ногами. Мадатов подъехал ближе, склонился с седла. Синий с желтым мундир, подкрашенный уже запекшейся кровью, и незнакомая кокарда на кивере – белая с красным.

– Странный француз перед нами, господин полковник. – Раскрасневшийся от хмеля и драки Бутович все еще держал обнаженную саблю, не мог расстаться с оружием. – Обидные слова кричит, причем, знаете, совершенно по-русски.

– Это не французы, не саксонцы и не австрийцы. Это – поляки. – Подъехавший Новицкий тоже внимательно оглядывал трупы. – Думаю, Северный легион. Нет, нет, скорей – Вислинский. Северный остался у саксонского короля. Хорошо они дрались, ротмистр?

– Славно стояли. – Бутович помрачнел и принялся вкладывать клинок в ножны. – Двоих у меня из седла выбили, одного насовсем, другого надолго. Да еще три лошади. Ну, мы тоже около десятка успокоили, когда они к лесу кинулись. Этих-то егеря достали. Ну, поехали, господа. Пора уже обустраиваться. Темнеть сейчас будет быстро.

У самых сеней Валериан спешился, бросил поводья вестовому, похлопал Проба по шее.

– Выведи, разотри и почисти.

– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, – отозвался, улыбаясь, рябой Николаев. – Такого коня, да с превеликим нашим удовольствием. Тут же уже прибегал Петро от Фомы Ивановича, говорит, нашли и сена, и немного овса. Небогато, конечно, живут здесь люди, да и французы уже почистили. Ну, а что осталось…

– То мы заберем, – закончил Валериан повисшую в пепельном воздухе фразу и осторожно попробовал носком ненадежную ступеньку крыльца. Та чуть проскрипела, подвинулась, но устояла.

В прихожей в нос ударила струя зловонного воздуха справа, от двери в нýжное место. Валериан задержал дыхание, быстро прошагал по расшатавшемуся полу и толкнул дверь в жилые комнаты. Хозяева жили совсем бедно, об этом говорили и незашитые, необитые, закопченные бревенчатые стены; стволы, некогда мощные, теперь уже осыпались мелкой трухой.

Внутри уже было шумно, пахло потом и сыростью. Пробежал мимо гусар с охапкой полешек, а где-то уже и трещали дрова в невидимой пока печке. Офицеры разбирались по комнатам, снимали амуницию, намеревались ночевать в тепле и уюте. Последние четыре ночи проводили они у костров, не высыпались, мерзли и теперь хотели добрать упущенное и запастись наперед. Валериан подумал, что за крышу над головой он бы со своими людьми тоже бы дрался отчаянно.

– Не нагрянули бы сюда панове поляки где-нибудь к полночи, – загудел справа голос Ланского. – Распорядись, Анастасий Иванович, твоя нынче очередь.

– Пикеты выслал, часовые поставил. Но очень быстро бежали, вряд ли вернутся. – Приовский говорил в своей обычной манере, не слишком доверяя знанию чужого языка: коротко, не очень правильно и только по делу.

В самой большой комнате, служившей хозяевам, должно быть гостиной, расположились генерал, батальонные, несколько штаб-офицеров и ротмистр Новицкий как полковой адъютант.

– Подсаживайся, Мадатов. Сейчас выпьем, поговорим, тепла надышим. Не стой, проходи. Эскадронные у тебя хорошие, сами распорядятся.

Валериан отстегнул саблю, поставил к стене и сел, почти повалился на свободное место у самой спинки кровати. И только сейчас почувствовал, как занемело туловище после долгого дня в седле.

– Что, князь, и железо иногда устает? – прозвучал голос Новицкого от противоположной стены. Огарок свечи едва мог даже не разогнать, а слегка подсветить вечерний сумрак, и лица ротмистра Валериан не увидел, но по тону понял, что старый знакомый слегка улыбается.

Мадатов знал, что в полку иногда называют его «железным», и втайне гордился этим дружеским прозвищем. Но сейчас он ощущал, что может вдруг и сломаться. Сознание своей усталости было ему неприятно. Горячий ужин с чаркой да пара часов дремоты были сейчас просто необходимы. В самом деле, не пришло бы в голову отступившим гренадерам противника вернуться, чтобы отвоевать сухой и теплый ночлег.

– Так что, говоришь, Новицкий, Вислинский легион перед нами?

Валериан уже полуприкрыл глаза, но представил, как адъютант привстает, отвечая на вопрос генерала.

– Могу ошибиться в названии части, Николай Сергеевич, но одно определенно – перед нами поляки. Может быть, Вислинский легион – они давно под началом Наполеона. Дрались еще в Испании. Может быть, войско Варшавского Великого Герцогства. У этих умения должно быть поменьше, но стойкости хватит.

– Да, это мы уже видели. Впрочем, ты ведь и сам же поляк.

– Наполовину. – По голосу Валериан почувствовал, что Новицкий несколько подобрался. – Мать полячка. Отцовский полк стоял у Гомеля. Там они и нашли друг друга.

– То есть места эти тебе не совсем чужие.

– Я родился здесь. Но отец сразу увез мать в свое поместье. Так что вырос я под Смоленском. Родных у матери не осталось, вспоминать детство она не любила. И на родину ни она, ни я не возвращались.

– Язык-то знаешь?

– Мать выучила. Говорю, понимаю. Кое-что могу прочитать.

– Отец, ротмистр? – спросил Приовский. – Отец где воевал?

– Погиб на Кавказе. Вместе с генералом Гуляковым, когда зашли в горы.

О генерале Гулякове Валериан знал из писем дяди Джимшида. Это его полк встретил многотысячную разбойную партию лезгин, в который раз рвавшихся через Алазань, через Кахетию на Гянджу, и разбил их у речки Иора. Значит, с Новицким они связаны не одной только службой.

– А что же здешние? – продолжал допытываться Ланской. – Почему убежали?

– Хозяева поместья, наверное, поляки, шляхтичи. Русских они не любят, французам же были рады. Когда же услышали, что мы приближаемся, решили не дожидаться. Я спросил одного из дворовых, говорит – недели полторы как уехали. До Варшавы.

– Но деревенька там недалеко стоит, вроде бы и жилая.

– Крестьяне здесь, Николай Сергеевич, не поляки, а белорусы. Помещики свои им не слишком-то по сердцу, нам же, напротив, рады. Егеря как раз туда отошли.

– Да-а-а! – раскатил междометие генерал Ланской. – Ну и держава! Так посмотреть – те. Над ними же – эти. А что там справа и слева, так вовсе не разберешь. Ну да, нам, гусарам, голову себе забивать нечего. У нас просто: где полк, там и родина. Что скажете, батальонные?

– Точно так, – откликнулся венгр Приовский.

– Согласен, – подтвердил армянин Мадатов.

– Новицкого не спрашиваю, знаю, что и он под этим подпишется. А коли согласны, сейчас мы за это и выпьем. Игнатьев, душа моя, раскрывай уже погребец, видишь, офицеры томятся…

VI

После ужина, превозмогая сытую и хмельную дремоту, Валериан все же поднялся, решив посмотреть, как устроились люди и офицеры его эскадронов.

Лошадей поставили под навесы, запалив костры по периметру; гусары, кому повезло, улеглись вповалку на полы домиков, загнав хозяев на печки, остальные забрались в палатки. Полотняные укрытия подвез полковой обоз, сумевший нагнать эскадроны. К ночи еще подморозило, рядовые и унтеры согревались у импровизированных жаровен: дежурные калили камни в кострах и заносили внутрь.

Молодые офицеры, как обычно, собрались у Бутовича. Мадатов сначала хотел скомандовать отбой, но одернул себя, вспомнив, что в двадцать лет тоже мог не спать сутками, выстаивая дежурства в карауле или маршируя на учениях гвардии. Постоял у двери и собрался уже уходить, как вдруг выхватил из общего шума зацепившую его фразу:

– …егеренок стоит дурак-дураком…

Он задержался, стал у двери, прислушиваясь. Сгрудившиеся в комнатке молодые люди не заметили, как подошел батальонный, и говорили свободно, подначивая друг друга, соревнуясь в широте взглядов и остроте речи. Корнет Алексей Замятнин, это он вспомнил о «егеренках», был куда моложе товарищей, недавно появился в полку. В июле, вспомнил Валериан, уже после дела при Кобрине. Мальчик смелый, но еще слишком зеленый. В суматохе тогдашней определили корнета в эскадрон к Бутовичу, где больше других ощущалась нужда в офицерах, но где нужен был и другой командир. Хороший парень Павел Бутович, наездник и рубака не из последних, собутыльник из первых рядов, но за тридцать лет жизни командовать не научился даже собой. Выпить, перебрать семь медных струн, вывести пару романсов несильным, но верным тенорком, отыскать верхним чутьем свободных, веселых женщин, кинуть эскадрон в лихую атаку он умел не хуже других. Но как провести сотню гусар долгим, утомительным маршем, не растерять людей по дороге, а, напротив, сплотить их, помочь сохранить им энергию, стойкость и силу, как, собственно, командовать эскадроном, оставалось для него неразрешимой загадкой.

– … я, представляется, поручик такой-то сякой-то, моя полурота готовилась атаковать… Какое там атаковать! Вы, говорю, бежали от этих французов, только что ружья не побросали. Он бледнеет, начинает тут же выдумывать маршальскую стратегию: мол, отозвал людей, чтобы не терять понапрасну, а взвод один послал обойти усадьбу с задов, чтобы через сады их достать без лишних потерь…

– Какие сады, Замятнин? – Этот голос Мадатов не распознал.

– Те самые, Петров, откуда ты яблоки трескаешь. – Сейчас говорил уже Павел Бутович, а Петрова Валериан тоже вспомнил – его же батальона кругленький, мешковатый поручик, державший, впрочем, свой взвод исправно. – Мы же через них и заехали.

– Так я ему и сказал. Мы их выгнали, стало быть, наша усадьба. Он было в крик – мой полк, мой генерал! Я и объяснил пехоте, где их полк, а где наш. Он еще думал сопротивляться, но увидел, как эскадроны подходят, повернулся, позвал своих людей и повел к озеру. Наверно, топиться.

Товарищи Замятнина захохотали. Валериан тяжело, с усилием выдохнул. Его с первых же услышанных слов начала раздражать эта барчуковая интонация, визгливое тявканье щенка, знающего, что за спиной стоит стая мощных кобелей. Тон, слова, манеры, все было взято напрокат у Бутовича. Штабс-ротмистра уже не исправить, а корнета следовало учить.

Мадатов оттолкнулся от косяка и шагнул в комнату.

– Господа офицеры! – подал команду сидевший напротив входа Петров.

Все вскочили приветствовать батальонного.

– Что за история с егерями, корнет?

Замятнин, напрягшись и несколько побледнев, в нескольких словах повторил незамысловатую историю своей стычки с пехотным поручиком. На этот раз мальчик не хвастал, докладывал только существо дела, и, кажется, сам уже понимал, что поворачивается оно не к его выгоде.

– Двумя эскадронами опрокинули два взвода? Герои.

– Одним взводом, – почтительно поправил командира Бутович. – Остальные со мной за французами к лесу гнались.

«Сначала гнались, – подумал Валериан, – а потом повернули. Тогда-то егеря отступились». Спорить, однако, не стал, спросил только:

– Какой полк?

Замятнин и Бутович одновременно пожали плечами. Вместо них ответил Чернявский.

– Седьмой егерский, – услышал Мадатов за спиной голос поручика; как компаньоны Бутовича пропустили его появление, так и он не почувствовал шагов Фомы. – Седьмой егерский. Думали здесь остановиться, да мы их… потеснили немного. Поручик тот с квартирьерской командой шел. Теперь отошли они севернее по берегу озера, стали там в деревушке. Нам опять-таки лучше: знаем, что оттуда прикрыты надежно.

Пока Фома говорил, Валериан успел расслабить тело и собрать мысли. Поначалу, только он услышал номер полка, ярость застучала в его висках, колом стала в горле. Он готов был всеми полковничьими громами обрушиться на мальчишку, растереть наглого корнета по полу, выгнать из теплой, дымной комнаты на холод, в разъезд. Но рассудительный голос Чернявского остудил его, дал время размыслить и сообразить положение.

– Поедете со мной, Замятнин! – бросил он, уже поворачиваясь к Фоме. – Далеко деревушка?

– Версты полторы-две.

– Покажешь. Людей возьми, десятка хватит. Выбери тех, кто меньше устал.

– Всем досталось, – политично заметил Чернявский, но заторопился исполнять приказание.

Когда они подъехали к околице, было уже, наверное, к полуночи. Луна поднялась над лесом, но ей едва удавалось бросить узкую дорожку по стылой воде, как ее тут же заслоняли тучи, бегущие на юго-запад. Пока еще ветер был не силен, не колюч, но уже нес обещание скорого холода.

Дымом, жильем, кухней пахнуло еще где-то за полверсты, а вскоре гусары увидели и острые язычки кострового пламени, услышали гомон. А метров через пятьдесят их остановил первый секрет.

– Полковник Мадатов к генерал-майору Земцову. Верного слова не знаю.

– Ждать здесь. – Офицер, командир поста, был хмур и неразговорчив.

Валериан подумал, что александрийцы сегодня здесь гости не слишком желанные. Та же мысль одолела, видимо, и засопевшего сердито Чернявского. Замятнин и вовсе затесался в середину колонны.

Ждать пришлось около четверти часа. Затем от деревни отделилась темная масса, скоро обернувшаяся быстро шагавшим взводом. Подошедший офицер приблизился к самой морде Проба. Мадатов чуть повернул кисть, натягивая поводья, чтобы вороной не вздумал даже оскалиться.

– Капитан Рогов. Здравствуйте, князь, давно мы не виделись.

– Здравствуйте, капитан. После Слободзеи, пожалуй, не встречались. Нас весной в третью западную отправили, а вы, верно, вместе с Дунайской пришли?

Последний раз Рогова Валериан видел в турецком лагере у Слободзеи, когда они провожали бывшее войско великого визиря. При Буткове они вместе почти не служили, но все равно ему приятно было видеть бывшего однополчанина.

– Генерал ждет вас. Пожалуйста, поезжайте за мной.

Рогов повернулся и легким привычным шагом направился прямо к деревне. Проб потрусил следом, не рысью, но не вразвалку. Боковым зрением Валериан заметил, что взвод разделился и двумя цепочками движется рядом с александрийцами, то ли охраняя их, то ли конвоируя. Земцов – командир строгий, подумал он, и поежился, представляя будущий разговор.

Генерал принял его в избе. На придвинутом к печи столе горели две свечи, лежали бумаги, карты, пистолеты и шпага. Земцов казался недовольным, но не потому, что разбудили, а оттого, что оторвали от нужной работы.

– Рад видеть вас, князь! – сказал он и махнул рукой в сторону лавки напротив.

Голос его был совершенно безрадостным. Валериан сел, снял кивер.

– Я сразу к делу, – начал он, глядя собеседнику прямо в глаза.

– Да уж, пожалуйста, без обиняков. Времени у нас обоих немного…

Александрийцы, спешившись, стояли тесной кучкой посреди лагеря егерского полка. Никто не приглашал их к костру, никто не предлагал кипяточку, да и никто с ними не заговаривал, будто бы вовсе не любопытствуя: что за люди и зачем пожаловали незваными?

Замятнин положил руку на шею своего сивого, надеясь, что к нему перетечет от мерина толика живого тепла. Хмельная бесшабашность, которой он так хвалился рядом с Бутовичем, успела выветриться за час ночного пути. Корнет не очень понимал, что же он натворил, чем так недоволен полковник, но уже понял, что по его вине дюжине его однополчан не придется, может быть, сегодня вздремнуть и вовсе.

Егерский унтер выскочил на крыльцо.

– Кто здесь корнет Замятнин?.. Пожалуйста, ваше благородие, вас генерал-майор приглашают.

– Идите, – буркнул Чернявский. – И смотрите, чтобы там не полковнику…

Конец фразы Алексей не расслышал, потому как заторопился в избу. Внутри он умудрился плечом задеть печку, шатнулся, и эдакая незадача расстроила его окончательно. Он увидел Мадатова, который кивнул ему в сторону стола, за которым, опираясь подбородком на руки, сидел егерский генерал.

Замятнин доложил о прибытии. Генерал молча оглядел его, потом крикнул:

– Летошнева сюда!

Вошел тот самый офицер, с которым Алексей несколько часов назад столкнулся в усадебке.

– Здесь полковник Мадатов и корнет Замятнин Александрийского гусарского. Поручик Летошнев был послан мной сегодня с заданием обеспечить полку ночлег у дома помещика Швейковского. Приказ им не выполнен. Объясните причины, поручик.

Летошнев только раз бросил взгляд на Замятнина, а после смотрел лишь на своего командира. Еще более вытянувшись и сжав кулаки, он принялся, не в первый, видимо, раз, рассказывать о своей неудаче.