Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
- Sprache: Russisch
Продолжение романа «Путь дракона» от соавтора эпической космооперы «Пространство». Гедер Паллиако восходит на вершину славы. Теперь он герой Антеи, спаситель королевства, опекун принца Астера — наследника Рассеченного Престола. Но над его головой сгущаются тучи, и близится гроза, которая изменит все. Юной беженке Китрин бель-Саркур удалось создать на чужбине филиал могущественного банка, в этом ей помогли похищенные сокровища, подделанные документы и клинки верных людей. Не сразу она поняла, что оказалась заперта в золотой клетке. И если Китрин смирится с заточением, то ее жизнь и судьба лишатся всякого смысла. Мастер Кит, в прошлом жрец паучьей богини, а ныне актер бродячей труппы, за мрачными событиями видит скрытую руку. Забытая тайна древней империи драконов угрожает всему человечеству. Грядет эпоха безумия и гибели, и на ее пути стоит лишь горстка обреченных героев. Впервые на русском!
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 603
Veröffentlichungsjahr: 2025
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Daniel AbrahamTHE KING’S BLOODCopyright © Daniel Abraham, 2012Published in agreement with the author,c/o BAROR INTERNATIONAL, INC., Armonk, New York, U.S.A.All rights reserved
Перевод с английского Ирины Майгуровой
Серийное оформление Виктории Манацковой
Оформление обложки Егора Саламашенко
Карта выполнена Юлией Каташинской
Абрахам Д.
Кинжал и монета. Кн. 2 : Королевская кровь : роман / Дэниел Абрахам ; пер. с англ. И. Майгуровой. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2025. — (Звезды новой фэнтези).
ISBN 978-5-389-29010-5
16+
Продолжение романа «Путь дракона» от соавтора эпической космооперы «Пространство».
Гедер Паллиако восходит на вершину славы. Теперь он герой Антеи, спаситель королевства, опекун принца Астера — наследника Рассеченного Престола. Но над его головой сгущаются тучи, и близится гроза, которая изменит все.
Юной беженке Китрин бель-Саркур удалось создать на чужбине филиал могущественного банка, в этом ей помогли похищенные сокровища, подделанные документы и клинки верных людей. Не сразу она поняла, что оказалась заперта в золотой клетке. И если Китрин смирится с заточением, то ее жизнь и судьба лишатся всякого смысла.
Мастер Кит, в прошлом жрец паучьей богини, а ныне актер бродячей труппы, за мрачными событиями видит скрытую руку. Забытая тайна древней империи драконов угрожает всему человечеству. Грядет эпоха безумия и гибели, и на ее пути стоит лишь горстка обреченных героев.
Впервые на русском!
© И. В. Майгурова, перевод, 2025© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2025Издательство Азбука®
Моему брату Ксерксу
ПрологМАСТЕР КИТ
Отступник, называемый, помимо прочего, Китап рол-Кешмет, стоял под моросящим дождем, накрывшим столицу. Примесь в крови мучила и не давала покоя, от страха и мрачных предчувствий сжималось горло.
Храм, на который он смотрел, в любых городах и селениях Кешета, Борхии или Пу’та стал бы главной точкой всей округи, поводом для гордости, средоточием местной жизни. Посреди огромного величавого Кемниполя здание терялось рядом с тысячей таких же — при впечатляющем размахе, красоте и пышности оно казалось неприметным на фоне других.
Кемниполь — сердце Антейской империи, а та, в свою очередь, — опора власти первокровных во всем мире. Город насчитывал больше лет, чем подчиненная ему держава, и каждая эпоха оставила здесь свой отпечаток; любое из поколений росло на руинах прошлого, и темные камни мостовых ложились не поверх грунта, а поверх обломков того, что осталось от прежних времен. Черный цвет соседствовал с золотым, богатство — с крайней нищетой. Городские стены возносились к небу символом гордой неприступности, аристократические кварталы полнились роскошными дворцами, башнями и храмами так, словно великолепие здесь не более чем шаблон, мелочь, обыденность. Стань Кемниполь рыцарем, он носил бы черный эмалевый доспех и изысканный плащ из тонкой шерсти. Стань женщиной, она была бы прекрасной до невозможности отвести взгляд и грозной до невозможности вымолвить при ней хоть слово. Однако он был городом, и звался он Кемниполь.
Из-за дождя, падающего на стены и высокие колонны, камень сейчас казался темнее. Широкие ступени поднимались от мостовой к площадке на возвышении, а потом дальше к затененной колоннаде. Под выступом крыши чуть колыхалось от ветра огромное знамя из паутинно-тонкого шелка — кроваво-красное, с восьмичастной эмблемой богини в центре, темное внизу от влаги, вверху от теней. Кареты и паланкины благороднейших аристократов Антеи сгрудились на узкой мощеной улице, где каждый жаждал протиснуться на самое почетное место, не отступая ни на шаг и не давая соперникам себя обойти. И это ранней весной, когда только-только минула первая оттепель. Летом, с началом придворного сезона, здесь будет не протолкнуться.
Огромная башня Кингшпиля едва виднелась на севере за сизой дымкой дождя. Она казалась вросшей в широко простершуюся тучу — словно Рассеченный Престол, расходясь в стороны, нависал над всем миром.
Отступник поглубже надвинул капюшон плаща, прикрывая от взглядов лицо и волосы. Мелкие дождинки бусинами застыли в бороде, как попавшие в паучью сеть мухи. Он ждал.
На вершине лестницы стоял герой Антеи, раздавая улыбки и приветственные кивки тем немногим представителям знати, кто прежде начала сезона приехал в столицу и теперь явился к дверям сумрачного храма. Гедер Паллиако, новоявленный барон Эббингбау и опекун принца Астера, наследника Рассеченного Престола, единственного сына короля Симеона. Гедер Паллиако, спасший королевство от коварных заговоров, зародившихся при дворе Астерилхолда. Для героического спасителя державы он выглядел не очень-то подходяще. Лицо круглое и бледное, гладкие волосы зачесаны назад, черный кожаный плащ, явно сшитый на более тучную фигуру, свисает складками, как узорчатый занавес. Стоя у входа в новый храм под огромным багряным знаменем, молодой человек походил на актера, впервые вышедшего на сцену. Отступник не удивился бы, застань он Гедера за мысленным повторением заученной реплики, которую ему предстоит вот-вот озвучить.
Именно Гедер возродил давно забытый культ богини и вбросил его в самый центр величайшей империи мира за пределами Дальней Сирамиды. Во времена более благочестивые храм мог бы и не прижиться, однако священнослужители Антеи давно уже переквалифицировались в выразителей политических мнений и борцов за сиюминутные выгоды. Голос богини, которому невозможно долго противостоять, нашел здесь охотно внимающие уши, и теперь столичные аристократы стекались в храм, как детвора на кукольное представление, завороженные веянием экзотики, соблазна и причудливой новизны.
Сами аристократы, их город, их империя, привычные им истины, впитанные с молоком кормилиц, — на всем лежала печать смерти. Тлен проступил на теле столицы, как первый бледный отпечаток проказы на коже, и никто его не замечал. Скорее всего, он так и останется незамеченным, даже когда растекающееся безумие подчинит себе все и всех. Люди, даже умирая, так и не поймут, во что они превратились.
— Эй! Старик!
Отступник обернулся. Неподалеку маячил ясурут, бронзовочешуйчатый и с черным языком, одетый в кожаный панцирь с эмблемой в виде змеи на оранжевом фоне. Позади него лакей в одежде тех же цветов помогал выйти из золоченой кареты молодой женщине в черном кожаном плаще, слишком для нее просторном. Мода, везде мода.
— Ты что здесь забыл? — грозно спросил ясурут, держа ладонь на рукояти меча.
— Ничего важного, — ответил отступник. — Не заметил, что создаю помеху. Очень сожалею.
Стражник глухо рыкнул и отвел взгляд. Отступник, повернувшись, зашагал прочь. За спиной уже разрастался дребезжащий звон жестяных гонгов — этот призыв на молитву он прежде слыхал лишь в юные годы и сразу после, когда стал жрецом в горном храме за полконтинента отсюда. На миг почудился запах пыли и колодезной воды, шорох ящериц по камням и вкус козлятины с особыми пряностями, которую умели готовить лишь в селении его детства. Низкий голос начал сзывать к молитве, и сила, живущая в крови отступника, встрепенулась при звуке полузабытого распева. Он помедлил и, презрев мудрость тысяч детских сказок, обернулся.
Бычьих размеров здоровяк в зеленых с золотом одеждах верховного жреца, приступающего к будничным ритуалам, был ему незнаком. Значит, того верховного жреца, которого он знал, уже нет в живых. Что ж, среди многочисленных даров, обещанных паучьей богиней, бессмертие не числится. Стало быть, жрецы смертны.
Утешенный этой мыслью, отступник поплотнее завернулся в убогий шерстяной плащ и исчез в сыром лабиринте улиц и проулков.
Древний Разлом, прорезающий Кемниполь пополам, зиял посреди столицы, как рана на теле Бога. Полдесятка главных мостов — массивные сооружения из камня и железа — наверху пересекали бездну от края до края. Сужающиеся книзу стены соединялись на разных уровнях бесчисленными кустарными мостиками, цепными и канатными. Если сидеть на самом краю Разлома, взору являлась ничем не прикрытая история города: руины, под ними слои других руин, под теми еще слои, пока не исчезнут с глаз даже древние постройки, на вид почти неотличимые от простых камней, лишь мелькнет кое-где арка или прозелень от куска бронзы. При драконах и в более раннюю эпоху на месте Кемниполя тоже стоял город, выросший на руинах более древнего города. И сейчас бедняки всех тринадцати рас населяли глубины столицы, ютясь в не знающих света пещерах — бывших сокровищницах, бальных залах и дворцовых палатах дальних предков.
— Никто никогда не задумывается о стоках, — отрешенно проговорил Смитт, вглядываясь в серое пространство.
— Похоже, что так, — ответил отступник, сбрасывая плащ. — А что, по-твоему, надо?
Труппа устроилась под навесом на городском дворе у края Разлома. Узкие двери фургона стояли открытыми, сцену еще не опустили. Кэри, скрестив ноги и прислонясь спиной к широкому колесу, расшивала бусинами голубое платье: в этот вечер дадут «Прихоть невесты», для роли леди Парции требуется побольше пышности. Сандр и Шершень под высоким сводом репетировали с палками финальную дуэль, на которой Ансон Аррансон изобличает коварство своего командира. Чарлит Соон, новенькая актриса, сидела, подложив руки под себя, губы двигались, как в молитве. В «Прихоти невесты» ей предстояло сыграть впервые, она очень трогательно волновалась. Микель где-то пропадал — не иначе как на рынке, бешено торгуясь за мясо и речную рыбу. Еще успеет вернуться и подготовиться, до спектакля вдоволь времени, темнота — это из-за ненастья.
— А ведь стоит задуматься, — продолжал Смитт, кивком указывая на дождь. — Город не город, если не может совладать с непогодой. Дождик вроде нынешнего безобиден на вид, да только Кемниполь-то огромный. Вода накапливается. Поглядите: льет так, будто Бог направил сюда целую реку. И всю эту воду надо куда-то девать.
— «Море, море, безбрежное море, — продекламировал отступник строку из пьесы, которую труппа давала два года назад. — Как любая вода стекает в соленое море, так и любой человек приходит к смерти».
— Так-то оно так, — потер подбородок Смитт. — Да только вопрос в том, как первое добирается до второго.
Губы отступника тронула усмешка.
— Смитт, мой мальчик, ты, кажется, изобрел метафору.
Актер изобразил невинный взгляд:
— Правда? А я-то думал, у нас разговор о сточных канавах.
Отступник улыбнулся. Вот уже пятнадцать лет он колесил по миру с маленькой труппой, которой случалось выступать и перед королями, и перед толпами простонародья. Артисты, выученные им за это время, принадлежали к восьми из тринадцати человеческих рас, любовницы — к трем. Он звался мастер Кит. Китап рол-Кешмет. Это имя он принял в давнее время, когда вышел в большой мир из утробы, сотворенной из пустынных скал и безумия. Ему выпало играть тысячи ролей. И теперь настало время сыграть еще одну.
Последнюю.
— Кэри, — окликнул он. — На пару слов.
Длинноволосая Кэри ответила кивком, воткнула иголку в край рукава и бережно пересыпала цветные шарики в углубление между складками расшиваемой ткани: созданное неуловимым жестом, оно теперь надежно удерживало бусины. Отступник с улыбкой кивнул и ушел под навес, в укрытие с остывшей железной жаровней и каменной скамьей. Брусчатка мощеного двора там, где ее тронул дождь, потемнела, прежде еле видные рыжина и зелень проступили ярче, будто камень покрыли эмалью.
Отступник опустился на тесную скамью, Кэри присела рядом.
Теперь, когда нужное время настало, он уже не мог скрыть печаль. Страх, сделавшийся привычным, зародился месяцы назад, когда в харчевне города Порте-Олива отступник услыхал весть о том, что в Антее развевается знамя богини. Печаль пришла не сразу; он не спешил дать ей волю, лишь убеждал себя, что ком в горле и камень на сердце подождут. Что ж, дольше ждать невозможно.
— Мастер Кит, — осторожно произнесла Кэри, — вы плачете?
— Нет, конечно. Мужчинам позволительно лишь прослезиться. Плакать считается недостойным.
Она приобняла его за плечи. Как моряк при последнем глотке пресной воды перед дальним плаванием, он силился запомнить этот миг с ней — согнутая в локте рука поверх его шеи, ладная тяжесть тела, запах вербены и пенного мыла. Отступник прерывисто вдохнул, его плечи дрогнули, и голова согласно склонилась. Заговорил он не сразу.
— Нам, видимо, нужен новый актер. Немолодой, не без внушительности в облике. На роли отцов и злодеев. Лорд Фокс. Оркус, повелитель демонов...
— Ваши роли, — договорила Кэри.
— Мои.
Мелкие капли дождя сыпались с гороховым стуком на солому навеса, на брусчатку двора. Удары палок в репетируемом поединке, вскрики актеров. Шершень пришел в труппу раньше Кэри. Смитт сыграл больше ролей. Однако Кэри способна всех уберечь и направить. Она единственная, кто сумеет сохранить семью отступника после того, как он уйдет.
— Что случилось? — спросила она.
— Мне, по-видимому, предстоит кое-что совершить.
— Мы можем помочь.
— Вы могли бы попытаться. Однако...
— Однако?..
Он отстранился и взглянул ей в лицо. Обнимающая рука соскользнула с его плеч. Большие глаза, черные в тон волосам, делали Кэри моложе. Отступник видел ее сейчас такой же, как в первый день семь лет назад, в вольном городе Маччия, когда она танцевала на площади ради нескольких монет. На вид почти ничего девичьего — дикая, голодная, шарахающаяся от мужчин. Талант и энергия полыхали в ней огнем. В тот день Опал предупредила его, что с девчонкой не оберешься хлопот, и согласилась, что затраты оправдаются. С тех пор Кэри успела превратиться во взрослую женщину. Когда растишь дочь, наверное, испытываешь нечто схожее...
— Боюсь, что не смогу исполнить нужное, если заодно придется защищать и вас, — договорил отступник. — Вы моя семья. Если буду знать, что вы невредимы и благополучны, то я, наверное, легко пожертвую чем угодно другим.
— Судя по таким словам, цена будет немалой.
— Да.
Кэри вздохнула, ее губы дернулись в кривой усмешке, появляющейся в тяжелые времена.
«Запомни, — велел себе отступник. — Запомни, как изгибаются губы и вздымается бровь. Не забывай. Впитывай».
— Прах бы все это побрал, — выдохнула Кэри.
— Как ни бесполезно это прозвучит, мне очень жаль расставаться.
— Вы кого-нибудь уже присматривали на ваши роли?
Отступник видел, что девушку переполняет боль. Он ее предает, бросает всю труппу — и она не думает обвинять, скорее отрежет себе пальцы. Хотелось взять Кэри за руку, но она задала тон дальнейшего разговора, и он не вправе ей перечить. Уже не вправе.
— Есть труппа, которая ездит по северным землям. Палдрин Лей и Себаст Беррин. Три года назад там было двое на одно амплуа. Найди их, тогда будет шанс взять актера, уже знающего все роли. Палдрин из хаавирков: это может добавить экзотики, если давать представления в южных землях.
— Поспрашиваю. Когда вам уходить?
— Нынче вечером.
— Обязательно в одиночку?
Отступник помедлил. Ответа он и сам пока не знал. То, что он задумал, было неосуществимым. Столь же безнадежным, сколь и неминуемым. Он приносил в жертву самого себя, что странным образом облегчало жертвоприношение. Позвать кого-то на смерть вместе с собой не такое уж благодеяние. И все же, если от этого зависит успех или неудача, спасение или гибель мира...
— Не обязательно, — ответил он. — Есть человек, способный помочь. Не из актеров.
— И уж точно не ответите, что за тайная цель тащит вас невесть куда? — спросила Кэри и тут же, противореча собственным словам, добавила: — Хоть это-то нам скажите.
Отступник провел языком по губам, мысленно подбирая слова, которых не говорил даже себе. Найдя их, усмехнулся.
— Может показаться чересчур пафосным, — предупредил он, поскребя длинным пальцем в бороде.
— Ничего.
— Я намерен убить богиню.
КИТРИН БЕЛЬ-САРКУР,доверенное лицо и представитель Медеанского банка в Порте-Оливе
Китрин бель-Саркур, доверенное лицо Медеанского банка в городе Порте-Олива, вышла из конторы банка с высоко поднятой головой и спокойным лицом. В груди клокотала ярость.
Порте-Олива вступала в весеннюю пору. Яркие тряпичные флажки и искрящиеся стекляшки, оставшиеся после праздника первой оттепели, так и валялись на улицах, мало-помалу врастая в весеннюю грязь. В холодных закоулках, куда не доставало полуденное солнце, еще лежал снег.
Изо рта Китрин вырывались белые облачка, словно ее тело, как кипящий котел, выбрасывало наружу клубы пара. Морозного воздуха девушка почти не замечала.
Перед ее глазами теснились на мостовых мужчины и женщины разных рас — куртадамы с гладким мехом, украшенным бусинами, узколицые цинны, ясуруты в бронзово-золотистой чешуе, темно-хитиновые тимзины, розовощекие первокровные. Одни ей кивали, другие уступали дорогу, большинство не обращали внимания. Подернутое дымкой небо Порте-Оливы, взирая сверху, видело в ней не представителя одного из крупнейших банков в мире, а просто-напросто юную девушку, циннийку-полукровку в ладно сшитом платье.
Из дверей харчевни на Китрин повеяло теплым воздухом, ноздрей коснулись успокаивающие запахи пивного хмеля и свежего хлеба. Стянутые в комок внутренности немного расслабились. Ярость сошла на нет, обнажив скрытые под ней, как под маской, отчаяние и безысходность. Китрин едва сумела выдавить улыбку для молодого цинны, подошедшего взять у нее шаль.
— Обычный столик, магистра? — осведомился он.
— Благодарю, Веррил, ты очень заботлив.
Цинна, улыбаясь, отвесил преувеличенно церемонный поклон и широким жестом пригласил следовать за ним. В любой другой день Китрин нашла бы это очаровательным.
За столик, расположенный в глубине харчевни и наполовину отгороженный от общего зала занавесью, она дополнительно платила хозяину несколько монет. Порой, когда ей не претили сторонние беседы, она подсаживалась к общему столу и заводила разговор со случайными посетителями. В южной части города, где кипела портовая жизнь, можно было наслушаться баек от матросов и путешественников; на севере, где драконья дорога переходила в главную площадь с собором и дворцом наместника, — новостей о континентальной торговле. Однако, помимо охоты, за сведениями иногда хотелось и просто поболтать, а харчевня стояла ближе всех к ее банку — ее собственному банку, кто бы что ни думал.
Прислужница-куртадамка, обычно работающая здесь днем, поставила перед Китрин блюдо с темным хлебом и сыром, резную деревянную плошку с черным изюмом и — главное — кружку хорошего пива. Китрин коротко кивнула и постаралась улыбнуться не слишком натужно. Если прислужница что и заметила, то по лицу было не понять: кожу покрывал мягкий мех. Делая глоток, Китрин подумала, что из куртадамов вышли бы лучшие картежники: вместо лица у них всегда маска.
Дверь открылась, в харчевню хлынул поток света, который тут же перегородила чья-то тень. Лицо и фигуру было не разглядеть, вошедший не издал ни звука, однако Китрин не сомневалась, что в дверях стоит Ярдем Хейн — второй начальник ее стражи (ее собственной стражи!) и один из двоих людей, знавших ее с самого бегства из Ванайев. Теперь тот город сожжен, жители погибли, стало быть никто из живых не знаком с Китрин дольше Ярдема.
Ярдем Хейн мягкими шагами пересек зал — тралгуты, хоть и крупные телом, могли ходить пугающе тихо — и опустился на скамью рядом с Китрин. От него пахло старой кожей и оружейным маслом. Склонив вперед высокие, как у пса, уши, он глубоко, протяжно вздохнул и спросил:
— Не вышло?
— Еще бы, — ответила Китрин, пытаясь не отступать от привычной для Ярдема и капитана Вестера лаконичности. Однако слова полились сами собой. — Она меня едва выслушала! Я всю зиму готовила сделку, одни переговоры за другими. Да, риски есть, но это риски благоприятные!
— Пыкк так не считает.
— Вот именно, — ответила Китрин. — Ненавижу эту женщину.
С того самого мига, когда Китрин заключила уговор с главной дирекцией банка, она знала, что приставленный к ней нотариус будет помехой. Перед тем она несколько месяцев управляла своим филиалом Медеанского банка единолично. Брала ссуды, которые считала выгодными. Вступала в партнерства, которые считала желательными. Отпечатком надрезанного большого пальца скрепляла десятки контрактов и соглашений, получала в итоге хорошую прибыль. Загвоздка состояла в том, что учредительные документы на филиал она изначально сфабриковала, подписанные ею контракты не имели юридической силы. Сейчас до совершеннолетия оставалось еще четыре месяца. Лишь тогда она официально вступит во владение долей банка, унаследованной от родителей, и станет дееспособной в глазах закона. Но даже и после этого придется играть все ту же роль более зрелой женщины, принадлежащей к расе первокровных лишь на четверть. Банк построен на лжи и надувательстве, сомнительные контракты сменятся законными лишь через годы, и все это время придется хранить тайну. Китрин на миг задумалась, не пустить ли все прахом лишь ради того, чтобы позлить нотариуса из главной дирекции в Карсе. Нотариуса по имени Пыкк Устерхолл.
Вы ничего не подписываете. На всех контрактах ставит подпись нотариус, только он один. Переговоры ведутся исключительно в его присутствии. Если он принимает решение вразрез с вашим, вы подчиняетесь. Управление филиалом остается за главной дирекцией. Вы — номинальная фигура. Не более того.
Таковы были предложенные условия, и она их приняла. В тот миг Китрин была почти без ума от счастья, что ей оставили хоть какой-то доступ к делам, и не сомневалась, что тем или иным маневром сумеет вернуть себе власть, дайте только срок. Промежуточное время станет лишь проверкой ее терпения, и ничем другим. Все недели до приезда нотариуса она каждую ночь засыпала в мечтах о том, какой кроткой предстанет перед солидным господином из главной дирекции, какими дельными речами заслужит его интерес, как стойко будет завоевывать его доверие, пока он полностью на нее не положится. А после, говорила она себе, не будет никаких препятствий к тому, чтобы вновь взять дела банка в свои руки. Нужно всего лишь заморочить голову одному-единственному мужчине. Может, это и трудно, но не невозможно.
В мечтах все казалось простым.
Пыкк Устерхолл явилась в самый разгар зимы. Китрин сидела в кофейне напротив главного рынка — в той самой, где доплачивала маэстро Азанпуру за уединенную комнату в дальней части здания. Зимние сумерки наступали рано даже в южной Порте-Оливе, долгими темными вечерами оставалось лишь играть в кости да попивать кофе из запасов старого полуслепого цинны. Тем вечером четверо первокровных из гвардейцев ее величества, отдыхающие в кофейне после дозора, обменивались байками с купцом-тимзином. В ожидании весны и обратного пути в Элассу тимзин коротал зиму в Биранкуре, и Китрин уже который день смеялась его шуткам, надеясь мало-помалу набраться сведений о его народе. Вся шестерка посетителей, сдвинув два стола, сидела за долгой партией в кости, как вдруг дверь резко распахнулась и стылый ветер унес из зала все тепло — в прямом и переносном смысле.
В первый миг Китрин приняла женщину за необычайно разжиревшую первокровную: рослая, широкая в бедрах и в плечах, толстая и при этом сильная. Войдя в зал, она тяжело протопала по дощатому полу и размотала черный шерстяной шарф, накрученный поверх черно-седых волос. Тяжелые щеки и толстые губы придавали ей сходство с рыбой. Когда она растопырила губы, между зубами показались зазоры на месте стесанных бивней. Йеммутка.
— Стало быть, ты и есть Китрин бель-Саркур? — вопросила она. — Я твой нотариус. Найдется где поговорить?
Китрин поднялась и провела Пыкк в заднюю комнату. Как только дверь затворилась, Пыкк присела к столику, не скрывая недовольства:
— Играть в кости с городскими стражниками? Это и есть твой способ управлять банком? Доверенному лицу Комме Медеана пристало сидеть не меньше чем на дворцовом приеме или на ужине с важными людьми.
У Китрин подкатывал комок к горлу всякий раз, когда она вспоминала и сами слова, и презрение, с которым они были произнесены.
— В холодные месяцы мало что происходит, — ответила она, внутренне проклиная себя за извиняющийся тон.
— Для таких, как ты, — да, — провозгласила Пыкк. — А у меня забот невпроворот. Банковские книги принесешь сюда? Или для дела есть место поприличнее?
С тех пор каждый день сулил лишь новые унижения, новые язвительные слова, новые поводы напомнить Китрин, что никакой власти у нее нет. Неделями Китрин проглатывала все с улыбкой. В следующие месяцы просто терпеливо сносила. Случись в этом потоке оскорблений малейшая пауза, исчезни хоть на миг презрительный оскал, она сочла бы это победой.
Однако ничего подобного не происходило.
— А причину она не сказала? — спросил Ярдем.
— Не хочет иметь дело с южнецами, — объяснила Китрин. — Вроде бы их толпа убила каких-то ее предков в Пу’те девять или десять поколений назад.
Ярдем, повернувшись к ней, резко повел назад ушами, так что они легли чуть ли не плашмя на череп. Китрин отхлебнула добрый глоток пива.
— Не говори, сама знаю, — ответила она. — Да только что я могу? Никаких переговоров без нотариуса. Мне даже документы подписывать нельзя. Если она не режет палец, никакой сделки.
Средств надавить на главную дирекцию у Китрин не осталось — отказ от них был одним из условий ее соглашения с банком. Стоит Пыкк написать в Карс, что деятельность доверенного лица мешает делу, как от Китрин тут же избавятся, и препятствовать этому будет нечем.
Отломив хлебную корочку, девушка рассеянно принялась ее жевать, не чувствуя вкуса и не получая удовольствия — будто грызла ком земли из-под ног. Заметив взгляд Ярдема, она подвинула к нему блюдо, и он закинул в рот кусок сыра. Какое-то время оба молча ели. В очаге потрескивал огонь. С улицы доносился собачий лай.
— Надо ему сказать, — вздохнула Китрин и глотнула пива.
— Помощь нужна? Я на сегодня уже свободен.
— Драться он не полезет, не из таких.
— Я для моральной поддержки. И ободрения.
— Для того-то я и пью, — ответила Китрин с безрадостным смешком.
— Я знаю.
Она окинула Ярдема взглядом. Темно-карие глаза, широкое лицо. Под левым ухом шрам, которого она раньше не замечала. Ярдем когда-то был священнослужителем, наемным воином он сделался позже.
Пиво стояло почти нетронутым. Одна кружка погоды не сделает, после второй придет расслабленность и притупится досада, но захочется взять третью, а к четвертой Китрин будет готова отложить неприятный разговор до завтра. Лучше кончить дело поскорее, решила она, и уснуть, не боясь завтрашнего утра. Китрин отодвинула пиво, и Ярдем встал, пропуская ее вперед.
Постоялый двор находился в середине соляного квартала, недалеко от комнат, в которых Китрин, Ярдем и Маркус Вестер скрывались в первые дни после приезда в Порте-Оливу. Здешние кривые улочки местами бывали так узки, что Китрин раскинутыми руками могла прикоснуться к противоположным стенам домов. Пахло нечистотами и едкой жижей. Когда впереди показались беленые стены и выцветшие голубые окна постоялого двора, подол платья уже почернел от влаги, замерзшие ноги болели. Китрин плотнее закуталась в шаль и по двум низким ступеням поднялась к двери. Ярдем с отсутствующим видом — но с ушами торчком — прислонился к стене. Китрин постучала.
Она надеялась, что откроет кто-нибудь посторонний — другой постоялец или хозяин. Тогда разговор отложился бы еще на минуту или две. Однако такого везения не случилось, — должно быть, собеседник в надежде на ее ответ ждал прямо у порога. Пепельно-серое лицо и непривычно большие черные глаза, свойственные его расе, делали его похожим на ребенка. Улыбка казалась одновременно и счастливой, и неуверенной.
— Магистра Китрин! — воскликнул он так, будто ее появление было дивной неожиданностью. Сердце Китрин упало. — Пожалуйста, входите! Я как раз согрел чая, позвольте вас угостить. И вашего приятеля-тралгута.
Китрин оглянулась на Ярдема и уловила в его лице что-то похожее на жалость — непонятно, к кому из двоих.
— Я сейчас, — сказала она ему.
— Я здесь, — пророкотал тралгут.
В гостиной пахло сыростью, несмотря на небольшой растопленный очаг, из-за которого воздух казался перегретым. Даже при закрытых дверях откуда-то из задних комнат доносились вопли младенца, мающегося животиком. Китрин опустилась на скамью, покрытую давно утратившими красоту подушками с потертыми красно-оранжевыми кистями.
— Рад вас видеть! — не умолкал южнец. — Я отправил несколько писем сыну в Лионею и сейчас получил ответ. Он сказал, что может...
— Позвольте сперва...
— ...отгрузить полную партию уже к середине лета. Орехи прошлого урожая уже высушены, можно молоть. Пахнут, говорит, цветами и дымком. Умеет ведь сказать, правда? Цветами и дымком!
Стало быть, южнец осведомлен. Или догадался. Речь лилась из него так, что Китрин не могла вставить ни слова. Будто он пытался отсрочить неминуемое. Китрин вспомнила поездку к морю в раннем детстве — может, даже еще при живых родителях. Она знала, как это бывает, когда пытаешься руками остановить морскую волну.
— Банк не сможет продолжать работу над этой сделкой, — наконец произнесла она. — Мне очень жаль.
Южнец больше не говорил, хотя по-прежнему шевелил губами, пытаясь что-то сказать. Брови его дернулись, в середине лба — кверху, по краям — вниз, словно на картинке, изображающей крушение надежд. Китрин, у которой желудок свело от напряжения, заставила себя вздохнуть поглубже.
— Не понимаю, магистра, — произнес южнец убитым голосом.
— Я получила новые сведения, не относящиеся к нашим переговорам, и с прискорбием сообщаю, что банк сейчас не способен заключить сделку по необходимой вам ссуде.
— Если... если не возражаете, магистра, я зачитаю вам письмо от сына. Видите ли, мы могли бы... — Южнец сглотнул, закрыл огромные глаза и опустил голову. — Позволите ли спросить почему? — выговорил он.
«Потому что у тебя глаза не той формы, — мысленно ответила Китрин. — Потому что нотариус мне запретил. Я огорчена не меньше твоего. Ты ведь все делаешь верно». Но она не могла произнести этого вслух, признать, что Пыкк Устерхолл ею помыкает. Если такой слух разойдется, Китрин потеряет последние крохи влияния на дела банка. Поэтому она, собравшись с силами, постаралась не выйти из роли банкира, который действует исключительно по собственной воле и способен отвечать за свои обязательства.
— Вы ведь знаете, я не вправе разглашать содержание бесед с третьими лицами, — сказала она. — Точно так же, как обнародовать наши с вами беседы.
— Да, конечно, — кивнул южнец и открыл глаза. — Есть ли шанс, что вы передумаете?
— К сожалению, нет.
Каждое слово отозвалось в ней болью.
— Ну что ж... Тогда спасибо вам. Может... может, все-таки чая?
— Я не пьяна, — сказала Китрин.
— Да, — подтвердил Ярдем.
— Тогда почему мне нельзя еще выпить?
— Потому что это способ остаться не пьяной.
В харчевню они не вернулись. Обычно Китрин приходила туда поесть и поболтать — сейчас было не до того. Хотелось кричать, ругаться и разбивать вдребезги все, что попадет под руку. Отчаяние и бессилие казались тесной железной клеткой, о которую она билась, как пойманный зяблик, рискуя расшибиться насмерть.
Верхние комнаты над банковской конторой Китрин занимала с тех времен, когда первый этаж еще не принадлежал банку. В те дни внизу находилось игорное заведение, а наверху едва хватало места для Китрин, Ярдема, Маркуса Вестера и того, что осталось от целого воза ящиков с шелком, табаком, каменьями и ювелирными изделиями, а главное, с запечатанными в воск банковскими книгами, более драгоценными, чем прочий груз. Теперь на верхнем этаже стояли кровать Китрин, ее шкаф и письменный стол. Голые доски пола покрывал для тепла толстый красный ковер, над кроватью висела картина, дар наместника, — эмблема Медеанского банка, соединенная с гербом Порте-Оливы.
Китрин, встав из-за стола, мерила шагами комнату. Доносящийся снизу гул голосов напоминал о тонких перекрытиях — звуки здесь разлетались далеко. В конторе всегда присутствовал кто-нибудь из стражников для охраны железного сейфа, вделанного в камень под зданием и хранящего денежные запасы. Главные ценности — партнерские соглашения, договоры о ссудах, контракты с вкладчиками — перекочевали из конторы в комнаты Пыкк, расположенные относительно неподалеку, в южном квартале, и ставшие тайной штаб-квартирой банка.
— Я связана по рукам и ногам, — говорила Китрин. — Всем распоряжается Пыкк!
— Такова была договоренность, — напомнил Ярдем.
— Да плевать мне на договоренность! — прошипела Китрин, с трудом сдерживая голос, чтобы до стражников внизу не долетали слова и даже интонации. — Она не просто мне противоречит. Не просто разговаривает свысока. Она принимает не те решения! Вокруг столько выгоды, а она отказывается от доходов и сворачивает дела! И все потому лишь, что ей зазорно принимать советы от несовершеннолетней циннийки-полукровки!
Китрин развела ладони, приглашая Ярдема возразить. Тот зачем-то поскреб колено, которое, судя по жесту, совсем не чесалось.
— Все, с меня хватит, — объявила Китрин. — Если Пыкк нужна война — будет ей война.
ДОУСОН КАЛЛИАМ,барон Остерлингских Урочищ
–Любую войну проще начать, чем окончить, и результат редко совпадает с задуманным, — произнес посол. — Лучше бы нам всем этого избежать.
Доусон отвернулся от окна. Сэр Дарин Эшфорд, владетель Харрина и посол короля Леккана в Антее, сидел в старой библиотеке — ноги скрещены в щиколотках, губы старательно сложены в чарующую улыбку. В Остерлингские Урочища, родовую крепость Каллиамов, он приехал два дня назад, предварив визит письмом и привезя с собой малочисленную свиту, так что угрозой от него не веяло. С тех пор оба вельможи старательно соблюдали все положенное по этикету, до прямого разговора дело дошло лишь сейчас.
Благодаря стенам из гранитного камня и драконьего нефрита зала поражала древностью и величием, отчего здание и все поместье, вполне во вкусе Доусона, воспринимались как нечто незыблемое — совокупность правильных элементов, сложенных в правильную структуру. Предмет беседы ощутимым образом с этим контрастировал.
— Вам ничто не мешало задуматься об этом прежде, чем вы устроили заговор с целью убийства принца Астера, — ответил Доусон.
Посол, предупреждающе воздев палец, подался вперед. Его шитые серебром манжеты, по словам жены Доусона Клары, в нынешнем году считались пиком моды в Калтфеле; узорчатый браслет-цепочка, носимый по придворному обычаю Астерилхолда, указывал на статус женатого человека.
— Остерегайтесь таких заявлений, барон Остерлинг!
— Если уж вы указываете, как мне говорить, можете звать меня Доусоном.
Эшфорд то ли не заметил сарказма, то ли предпочел не нарываться.
— Я всего лишь хотел сказать, что Астерилхолд не желал зла наследнику Рассеченного Престола.
Доусон, сделав три шага, повел рукой в сторону шкуры, висящей на стене. Темно-золотой мех с годами поблек, однако шкура по-прежнему впечатляла размерами.
— Видите? — спросил Доусон. — Горный лев убил десять моих рабов. Десять! Чтобы его добыть, я бросил королевский двор через месяц после рождения моего первенца. Три недели выслеживал. Четверо егерей успели погибнуть прежде, чем мы завалили зверя. Вам тогда было... лет пять? Шесть?
— Лорд Каллиам, я уважаю ваше старшинство и вижу, что...
— Не лгите мне, юноша. Мы оба знаем, что на свете существовали ножи, нацеленные в горло принцу Астеру.
— Существовали, — согласился Эшфорд. — При обоих наших дворах. Астерилхолд не менее разобщен, чем Антея. Были и те, кто вступил в переписку с лордом Маасом насчет его притязаний. Если за тайные действия нескольких человек возводить вину на всех придворных, наши государства ввергнутся в хаос.
Доусон, поглаживая мех, раздумывал над ответом. Астерилхолд и Антея — королевства-близнецы, в былые века они подчинялись одному верховному королю. Несколько поколений назад аристократические семейства этих стран, в надежде содействовать примирению, взяли моду породняться путем брака. В итоге генеалогия спуталась, теперь герцоги Астерилхолда могли предъявить довольно убедительные права на антейский престол. Если прикончить нужное количество промежуточных наследников.
Судьба всех реформ — оборачиваться против самих реформаторов. История на протяжении веков кишела деятелями, жаждавшими переделать мир по своему идеалу. Их попытки неизменно проваливались. Мир сопротивлялся переменам, и благородному сословию надлежало оберегать правильный порядок вещей. Знать бы точно, какой из них правильнее...
Доусон, еще раз проведя пальцами по шкуре поверженного зверя, опустил руку.
— И что же вы предлагаете? — спросил он.
— Вы один из старейших и преданнейших друзей короля Симеона. Вы пожертвовали своей репутацией и придворной ролью, приняли изгнание — и все ради того, чтобы раскрыть заговор против принца. Кому, как не вам, высказываться в пользу переговоров?
— И к тому же я покровительствовал нашему юному Паллиако.
— Да, — невозмутимо подтвердил Эшфорд. — И это тоже.
— Мне казалось, героическую историю Паллиако вы воспринимаете несколько скептически.
— Прозорливый виконт, поставленный управлять городом и сжегший его ради того, чтобы поспешить в Кемниполь и спасти престол от мятежников. Загадочная добровольная ссылка на восток в самый разгар триумфа и возвращение с тайным знанием о предателях у трона, — перечислил Эшфорд. — За право присвоить себе подобную биографию многие отдали бы немало монет. После такого остается только будить драконов и играть с ними в загадки.
— Паллиако интересен, — признал барон. — Я недооценил его способности. И не раз. С ним это легко.
— Он герой Антеи, спаситель принца и его опекун, всеобщий любимец при дворе. Если это недооценка способностей, то истина будет где-то рядом с древними легендами.
— Паллиако... странный, — с запинкой выговорил Доусон.
— Он вас уважает? К вашим советам прислушивается?
Доусон не знал ответа. Сразу после возвращения Гедера из Ванайев барон почти не сомневался, что на младшего Паллиако можно влиять как угодно. Теперь Гедер сам стал бароном и опекуном принца Астера. Если не по официальному статусу, то по фактическому положению он сейчас чуть ли не выше Доусона.
А еще этот храм. Когда мальчишка вернулся из пустошей Кешета, никто не взялся бы сказать, кто кому подчиняется: новоприбывшие жрецы Гедеру или он — жрецам. Главный из них, по имени Басрахип, сыграл решающую роль при нападении на Фелдина Мааса, тогдашнего барона Эббингбау, лежащего теперь грудой костей на дне Разлома. Без жреца, насколько понял Доусон, той ночью все погибло бы: Гедеру не удалось бы спастись и унести обличающие письма, король Симеон исполнил бы давнее намерение отдать принца Астера под опеку Мааса. Всем пришлось бы жить в совсем другом мире.
И тем не менее Доусон не знал, как честно ответить на заданный вопрос.
— Даже если Паллиако не поспешит склониться перед моим мнением, он послушает моего сына. Джорей служил с ним в Ванайях. Они были приятелями еще до того, как все стали жаждать сближения с Паллиако.
— Одно его слово может стать заметным шагом к смягчению обстановки. Я прошу лишь частной аудиенции у короля. Если буду знать, какие гарантии нужны его величеству, я извещу своих. Заговоры о покушении на монаршую особу король Леккан жалует не больше, чем король Симеон. Если аристократов Астерилхолда нужно призвать к ответу, Леккан это сделает. Можно обойтись без сталкивания армий.
Доусон издал неопределенный звук — не согласие и не отказ.
— Король Леккан был бы очень благодарен, — добавил Эшфорд, — за любую вашу помощь в деле сглаживания разногласий между ним и его горячо любимым родственником.
Доусон хмыкнул. Вышло коротко и резко, будто фыркнул один из его псов.
— Не принимаете ли вы меня за торговца, лорд Эшфорд? — спросил он. — Я не имею намерения извлекать прибыль из службы королю Симеону. Ваш монарх не в силах предложить мне ничего, что заставило бы меня действовать против совести.
— Тогда я положусь на вашу совесть, — не моргнув глазом ответил Эшфорд, будто и не предлагал никакого подкупа. — Что она говорит, барон Остерлинг?
— Будь выбор за мной, семенники каждого писавшего Маасу уже мариновались бы в кухонных горшках, — заявил Доусон. — Но решать не мне. На Рассеченном Престоле сидит Симеон, ему и выбирать. Да, я с ним переговорю.
— А Паллиако?
— Попрошу Джорея с ним побеседовать. Возможно, вам двоим удастся встретиться на открытии придворного сезона. Остались считаные недели, а вы, как я понимаю, всяко направляетесь в Кемниполь.
— Как раз к открытию сезона, — подтвердил Эшфорд. — Однако у меня еще много дел. С вашего позволения, милорд, я оставлю вас завтра утром.
— Чтобы посулить щедрость Леккана и другим антейским вельможам?
Улыбка посла слегка померкла, но не исчезла.
— Считайте как вам угодно, лорд Каллиам.
Крепость в Остерлингских Урочищах с ранних лет была для барона родным домом и всегда помнилась ему как обитель снега и холода. В смутном детском восприятии осенние ярмарки, радующие тыквенными сластями и вымоченными в бренди вишнями, относились к Кемниполю, снега и льды — к Остерлингским Урочищам. Почти до самой юности Доусон воображал себе, что времена года обитают в разных городах. Лето живет на темнокаменных улицах под высокими стенами Кемниполя, зимний лед и снег — в узкой долине с речкой. С годами это представление все больше походило на поэтическую метафору: не мог же он всерьез считать, будто столичные мосты, соединяющие края Разлома, никогда не знали снега, а отцовским охотничьим псам не случалось изнывать от летней жары. И тем не менее детская идея, созвучная душе и не очень-то развенчанная временем, продолжала в нем жить.
Крепость стояла у подножия пологого холма, неизменная в течение веков: стены Остерлингских Урочищ знали времена более давние, чем возвышение Антеи как королевства. Драконий нефрит вился по камню, неподвластный ветрам и непогоде. Прочные гранитные плиты успели кое-где сточиться, местами их даже сменили, однако драконий нефрит сохранился в целости.
Комната, в которой Доусон устроил себе кабинет, до этого служила кабинетом его отцу, еще раньше — деду, и так поколение за поколением. У этого самого окна отец некогда объяснил ему, что стены крепости подобны материи, из которой создано королевство: аристократические семейства — это и есть драконий нефрит. Без их верности и постоянства даже самое величественное сооружение со временем превратится в развалины.
После смерти отца Доусон принял крепость в наследство, вырастил здесь сыновей. Зимними ночами над колыбелью он говорил им одни и те же слова. «Эта земля и эти стены принадлежат нам, забрать их у нас может только король. Любого другого, кто осмелится, ждет гибель. Если же король прикажет, нужно отдать ему требуемое в тот же миг. Вот что значит верность».
Сыновья отлично усвоили урок. Старший, Барриат, теперь служил на флоте лорда Скестинина. Второй сын, Викариан, которому вряд ли суждено унаследовать поместье, стал священником. Единственная дочь, Элисия, вышла замуж за старшего сына лорда Аннерина. Один Джорей пока живет дома, да и то лишь до той поры, пока его не призовут вновь на службу. Он участвовал в кампании под началом лорда Тернигана, отлично сражался, вернулся героем и другом героя, пусть и такого ненадежного, как Гедер Паллиако.
Доусон нашел Джорея на самом верху Южной башни. Он и сам мальчишкой частенько забирался сюда и, высунув голову в узкое окно, смотрел вниз, пока от высоты не начинала кружиться голова. Земли Остерлингских Урочищ открывались отсюда как на ладони — две деревни, озеро, бледные рощи с едва зазеленевшими весенними листьями, тенистые впадины с пятнами старого снега. Холодный ветерок топорщил волосы Джорея, как вороньи перья. Руки молодого человека держали забытые два письма — одно пока еще запечатанное ярко-синим воском, характерным для семейства лорда Скестинина.
— Получил письмо от брата? Какие вести с севера? — спросил Доусон.
Джорей, вздрогнув, спрятал письма за спину — ни дать ни взять поваренок, которого застали с липкими губами и с банкой меда в руках. Лицо вспыхнуло, будто его отхлестали по щекам.
— У него все хорошо, отец. Говорит, что в морозы не потеряли ни одного корабля, скоро выйдут в плавание. Может, даже уже вышли.
— Все как надо, — ответил Доусон. — Я виделся с тем болваном из Астерилхолда.
— И что же?
— Возьмусь потолковать с Симеоном насчет их встречи. Болван заодно спросил, не переговоришь ли ты с Паллиако. Видимо, считает, что слова Гедера способны утихомирить мстительность, царящую в головах.
Джорей кивнул. С опущенными глазами он очень походил на мать. У Клары тот же овал лица, та же сдержанность. Мальчику повезло их унаследовать.
— Ты пообещал, что я поговорю?
— Я пообещал поговорить с тобой, — ответил Доусон. — Ты ничем не связан.
— Спасибо. Я подумаю.
Доусон прислонился к стене. В окно влетел воробей, сделал круг-другой под узким куполом и вновь исчез в порывах ветра и клубах пыли.
— Тебе претит война или разговор с новым бароном Эббингбау? — спросил Доусон.
— Мне не хочется воевать без необходимости, — ответил Джорей.
Перед первой кампанией он разрывался между волнением и радостью. Военный опыт вытеснил и то и другое.
— Однако, если придется, мы выступим. Вот только Гедер... Не знаю...
Доусон увидел, как в лице сына на миг отразились тени Ванайев. Города, сожженного Гедером Паллиако. Легко забыть, что Паллиако способен на массовое кровопролитие. Джорей, видимо, не забыл.
— Я понимаю, — произнес Доусон. — Делай, как считаешь нужным. Я доверяю твоему решению.
По непонятной ему причине румянец на щеках Джорея заиграл снова и даже усилился. Сын кашлянул и отвел глаза.
— Барриат прислал мне письмо, — сказал он. — То есть еще одно, внутри своего письма. Оно от лорда Скестинина. Официальное представление, для знакомства с Сабигой. С его дочерью.
Охвативший Джорея трепет был столь же явным, сколь и необъяснимым.
— Вот как? — отозвался Доусон. — Официальное представление, говоришь? Гм... Ну, если тебе такое знакомство не нужно, всегда можно сказать, что письмо затерялось...
— Я сам об этом просил. Чтобы прислали письмо.
— А! — выдохнул Доусон. — Что ж... Значит, хорошо, что ты его получил. Да?
Джорей взглянул на отца, в глазах отразилось удивление.
— Да, — ответил он. — Наверное.
На миг повисла неловкая пауза, затем Доусон кивнул, повернулся и начал спускаться по узкой винтовой лестнице, едва не задевая лбом каменные ступени. Внутри у него засело неприятное чувство, будто он только что даровал родительское благословение непонятно на что.
Жена, разумеется, все поняла мгновенно. Стоило Доусону лишь упомянуть дочь лорда Скестинина, как брови Клары поползли вверх.
— Боже милостивый! — воскликнула она. — Сабига Скестинин? Кто бы мог подумать!
— Тебе о ней что-то известно?
Клара отложила шитье, вынула изо рта глиняную трубку и теперь сидела, постукивая чубуком по колену. Запах сирени, проникающий сквозь открытое окно супружеской спальни, смешивался с запахом табака.
— Умненькая девочка. Очень хорошенькая. Насколько я понимаю, мягкого нрава, но ты ведь знаешь нынешних девиц — лгут искуснее любого банкира. А главное, она не бесплодна.
Замешательство Доусона разом схлынуло, он присел на край своей кровати. Клара вздохнула:
— Два года назад Сабига родила мальчика неизвестно от кого. Дитя воспитывается в Эстинпорте у одного из вассалов семьи. Все очень старательно делают вид, что оно... то есть сын не существует, но каждый, разумеется, знает. Подозреваю, что лорд Скестинин с удовольствием рассылает письма-представления всем, в чьих жилах есть хоть капля аристократической крови.
— Ну уж нет! — заявил Доусон. — Ни за что. Я не позволю моему сыну рядиться в чужие обноски.
— Девушка не плащ, дорогой мой.
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
Доусон встал. Как он раньше не понял? Почему не догадался по смущению Джорея, что девица порочна? Да еще заявил сыну, что получить письмо — хорошо!
— Пойду отыщу Джорея и положу этому конец, — сказал он.
— Не надо.
Доусон повернулся в дверях. Клара по-прежнему сидела, не глядя на него. Мягкое округлое лицо, идеальные губы в форме розового бутона, тронутые улыбкой. В льющемся на нее потоке света она казалась... нет, не юной, как прежде. Еще лучше, чем юной. Нынешней. Настоящей.
— Любовь моя, но ведь если Джорей...
— До ближайшего случая, когда он с ней сможет увидеться, еще много недель. Спешить некуда.
Доусон отступил на шаг от порога, сам этого не заметив. Клара вновь ухватила черенок трубки губами и затянулась; дым вырывался из ноздрей, будто она была драконом в теле женщины. Когда заговорила, голос лился легко и обыденно, однако она не сводила глаз с Доусона:
— Насколько помню, я была не первой, с кем ты делил ложе. Ты ведь отлично знал, что делать в мою первую ночь.
— Она женщина. Это совсем другое дело.
— Видимо, да, — ответила Клара с меланхоличной ноткой. — И все же любая из нас иногда может стать слишком смелой. Я не задумываясь уступила бы тебе за месяцы до законного часа, мы оба это знаем.
Тело Доусона встрепенулось независимо от его воли.
— Ты пытаешься меня отвлечь.
— И мне это удается, — подтвердила Клара. — Если Сабиге не хватило осторожности и везения, это не значит, что она злодейка. Или плохая жена. Не спеши, я попробую о ней разузнать, когда вернемся в Кемниполь. Лорд Скестинин может стать отличным союзником, если Джорей вытащит из бесчестия его оступившуюся дочь. И к тому же, дорогой, бывает, что дети попросту влюбляются друг в друга.
Она протянула руку, приглашая его сесть рядом. Кожа ее, не такая гладкая, как два десятка лет назад, до рождения четверых детей, по-прежнему поражала мягкостью. Веселый огонек в глазах Клары тронул его сердце, гнев растаял. Доусон забрал трубку, наклонился и нежно поцеловал жену; во рту появился привкус дыма. Отстранившись, он увидел, что Клара улыбается.
— Но только чтоб она не изменяла, — со вздохом сказал Доусон. — Не потерплю измену в семье.
Глаза Клары слегка затуманились — мгновенное облачко, не более того.
— Не сейчас, — ответила она. — Волноваться об этом будем не сейчас.
Капитан Маркус Вестер
Через неделю после своих тридцать девятых именин Маркус стоял, притаившись, у выхода из проулка и ждал. На ночные улицы сыпался мелкий дождь, оседал каплями на вощеной шерсти плаща. Ярдем, невидимый в сумраке, но по-всегдашнему надежный, торчал за спиной.
На другой стороне узкой площади мелькнул силуэт в окне — человек вглядывался в темноту. Менее опытный наблюдатель отступил бы, однако Вестер знал, как оставаться незамеченным. Тень в окне исчезла. Тишину нарушал лишь стук дождевых капель по мостовой.
— Не могу же я указывать, что ей делать, — буркнул Маркус.
— Да, сэр.
— Она взрослая женщина. Ну, почти взрослая женщина. Уж точно не ребенок.
— Опасный возраст, сэр.
— Она жаждет распоряжаться собственной жизнью. Рвется к независимости. Загвоздка в том, что независимой жизни она никогда не знала, а теперь вдруг получила полную свободу. Месяц за месяцем управляла банком в одиночку и поняла, что вполне к этому способна. И теперь, когда распробовала вкус успеха, вряд ли остановится.
— Да, сэр.
Маркус вздохнул. Пара изо рта почти не было, весна стояла теплая. Он постучал пальцами по навершию меча. Раздражение и беспокойство грызли его, как крысы грызут амбарные стены.
— Я бы с ней поговорил, — произнес он наконец. — Сказал бы, что нужно выждать. Перетерпеть, пока ситуация не созреет сама. Как думаешь, прислушается?
На несколько мгновений повисла пауза, заполненная только шумом дождя.
— Вы ждете от меня ответа, сэр? — спросил тралгут.
— Я ведь задал вопрос.
— Может, он риторический.
На другом краю площади возникла тонкая полоска света. Маркус на миг замер, однако дверь, так и не распахнувшись, закрылась. Он разжал ладонь на рукояти меча.
— Нет, я вправду спрашиваю, — ответил он. — Китрин не просто мой начальник, она еще... она Китрин. Есть что сказать — говори.
— Ну видите ли, сэр, я считаю, что каждая душа имеет свою форму...
— Опять ты за свое.
— Вы ведь спросили, сэр. Так позвольте ответить.
— Ладно, давай. Попробую убедить себя, что это все метафора для чего-нибудь.
Ярдем вздохнул красноречивее некуда, однако продолжил:
— У каждой души своя форма, и она определяет путь человека в мире. Ваша душа — круг, стоящий ребром на земле. Когда вы внизу — вам только подниматься, а когда наверху — скорее всего, падать. У других душа может иметь форму клинка, или каменного бруска, или разветвленной реки. И даже если всем дать одинаковую жизнь, каждый проживет ее не так, как другие.
— Какая же это одинаковая жизнь?
— Могу объяснить, сэр, если хотите. Это богословские материи.
— Нет уж. Считай, что я ничего не спрашивал.
— Если душа магистры ведет ее одним путем, то этот путь и будет казаться самым простым, даже когда это не так. Предоставить ее самой себе — и магистру будет клонить в эту самую сторону; так старого Имберта, получившего молотом по голове, вечно сносило влево. Чтобы сделать другой выбор, нужно вмешательство другой души...
Маркус поднял руку, и Ярдем умолк. Дверь, которую раньше приоткрывали, пришла в движение. Свет за ней не горел, расширяющийся проем выделялся на фоне мрака более густой чернотой. Ярдем шевельнулся. Маркус, сощурив глаза, вглядывался во тьму.
— Идет к северу, сэр.
Маркус двинулся вперед, откинув плащ за спину; правая рука, лежащая на рукояти меча, немедленно намокла. В окружающих домах спали жители Порте-Оливы, а кто не спал, те хотя бы грелись у очагов.
Будь ночь лунной, бледные стены и голубые карнизы домов, теснящихся в квартале торговцев, отражали бы свет. Сейчас Маркус ориентировался исключительно по теням и по памяти. То здесь, то там с железных крючьев у дверей свисали фонари, струящие тусклые лучи, однако для любого, кто не желал быть замеченным, оставалось вдоволь темных мест. Брусчатка под ногами была скользкой от дождя и грязи. Маркус шел быстро, едва не переходя на бег, и настороженно ловил малейшие отзвуки чужих шагов. Ярдем следовал за ним бесшумной тенью.
Преследуемый сделал ошибку. Мелкую, но неминуемую. Едва слышный всплеск от каблука, случайно угодившего в лужу, невольный возглас — этого оказалось достаточно. Жертва близко, настало время действовать.
— Канин! — воскликнул Маркус с дружеской теплотой, вполне смахивающей на искреннюю. — Канин Майс собственной персоной! Что за нежданная встреча, да еще в такую ночь, кто бы мог подумать!
На мгновение-другое повисла тишина. Для преследуемого еще оставался мирный исход: поприветствовать капитана, отговориться чем-нибудь правдоподобным, обсудить дело. Вместо этого послышался легкий скрежет стали, вынимаемой из ножен. Маркус — разочарованный, но не удивленный — медленно отступил на шаг, увеличив расстояние между собой и противником.
— Не обязательно заканчивать дело вот так, — предупредил он, осторожно высвобождая клинок и прижимая его пальцем, чтобы не зазвенел. — Можно обойтись и без смертей.
— Вы меня обдурили! — крикнул торговец. — Ты и твоя полукровка, у которой ты на побегушках!
Голос его пьяно вибрировал, но не от хмеля. Все обстояло куда хуже. Голос принадлежал человеку, ввергнутому в унижение из-за собственных ошибок и неудач и сделавшего их оружием. В торговце бурлила ненависть, излечиться от которой гораздо труднее, чем проспаться после безудержной попойки.
— Ты взял денежную ссуду, — напомнил капитан, медленно двигаясь вправо. Меч из-за дождя становился холоднее. — Ты понимал всю ответственность. Магистра уже простила тебе три просрочки. Однако теперь поговаривают, что ты пытаешься выбраться из города, уехать в Герец, открыть там лавку. Ты ведь знаешь, я этого не позволю, пока не вернешь долг. Давай спрячем острые предметы и обсудим, как тебе расплатиться.
— Поеду куда хочу! И буду делать что пожелаю! — прорычал торговец.
— Я бы за это не поручился.
Канин Майс недурно владел мечом. Участвовал в двух войнах, затем прослужил пять лет гвардейцем ее величества, пока судьи-магистраты при наместнике не велели ему поискать другое занятие. Намерение открыть фехтовальную школу было похвальным, и если бы Майс ему последовал, то к смерти имел бы сносную репутацию и приличное состояние, позволяющее устроить судьбу всем отпрыскам, которых он успел бы наплодить.
Его подошвы шаркнули по мокрой брусчатке, меч со свистом рассек толщу воздуха и дождевые струи. Маркус, державший клинок наготове, сделал шаг назад, уходя от удара.
Будь здесь хоть какой-нибудь отблеск света, драться было бы куда проще. Однако в ночной мгле Канин Майс мог рассчитать атаку не надежнее, чем Маркус — защиту.
Капитан, напрягая все чувства, прислушивался к малейшему звуку, пытался уловить движение воздуха. Поединок больше походил на гадание, чем на битву. Маркус скользнул вперед и наугад ткнул мечом. Металл ударился о металл, Канин Майс от неожиданности взвизгнул. Маркус с криком усилил натиск, инстинктивно отводя контрудар.
Канин Майс от ярости и буйства заорал во все горло — и вдруг умолк. Меч выпал из его руки и ударился о мостовую, в темноте раздались слабые хлюпающие звуки, шлепки подошв по луже. Звуки стали слабее, потом вовсе стихли.
— Держишь? — спросил Маркус.
— Да, сэр, — ответил Ярдем. — Хватайте его за ноги, потащим.
— Стало быть, — сказал Маркус, — ты утверждаешь, что некто сделает выбор наперекор форме собственной души, если рядом будет душа другой формы?
Мокрые сапоги Канина Майса норовили выскользнуть из рук, бесчувственное тело казалось неимоверно грузным.
— Не то чтобы обязательно сделает, но возникает такая вероятность. У мира нет собственной воли, он влиять не способен. А от стороннего вмешательства может появиться понимание, что другие возможности тоже существуют. Готовы, сэр?
— Погоди.
Маркус в темноте поводил ногой по брусчатке, пока не наткнулся на оброненный меч Канина Майса. Подцепив клинок носком сапога, приподнял его и ухватил пальцами, уже занятыми грузом. Незачем оставлять ночью голый клинок на улице, где на него наступит конь или человек. К тому же за меч можно выручить сколько-нибудь монет — наверняка больше, чем торговец выплатил банку.
— Все. Тащим этого прохвоста к магистрату.
— Да, сэр.
— Значит, разговор с Китрин то ли поможет делу, то ли нет, а молчание точно не поможет?
— Да, сэр, — ответил Ярдем, медленно продвигаясь вперед.
Канин Майс болтался между ними, точно мешок с мукой.
— Не мог сразу так сказать?
Тело торговца дрогнуло на весу — Маркус понял, что Ярдем пожал плечами.
— Не вижу вреда, сэр, все равно заняться было нечем.
Городская тюрьма Порте-Оливы в первых рассветных лучах походила на коллекцию парковых статуй. Арестанты с посиневшими губами, сжавшись, дрожали под обрывками парусины и одеял, брошенных им стражниками. Деревянные помосты, на которых стояли или сидели заключенные, потемнели от дождя. Куртадам без единой бусины на мехе стоял согнувшись; на бедре висела деревянная бирка, показывающая, что виновник не платит налоги. Циннийка, посаженная на железную цепь за то, что бросила детей, стонала и рыдала; на бледной коже застыли пятна ржавчины. Трое первокровных покачивались на виселице посреди площади, уже нечувствительные к холоду.
На западной стороне высился огромный кирпично-стеклянный дворец наместника. На восточной — отдающий эхом беломраморный храм. Божественный закон с одной стороны, человеческий — с другой, посредине — горстка бедолаг, погибающих от холода только потому, что имели несчастье попасться. Маркусу это представлялось компактным символом общемирового устройства.
В северной части площади виднелась широкая бледно-зеленая лента драконьей дороги, крепкой и вечной, вплетенной в обширную сеть древних путей, наследие владык мира, уничтоженных безумием и войнами. Маркус чуть задержался на широких ступенях у площади, глядя, как гвардейцы ее величества запихивают Канина Майса в тесный металлический ящик с отверстием, из которого будет торчать голова. Когда у магистратов дойдут руки до Майса, искать его не придется. Поместив преступника под стражу, наместник тем самым перекупил его долг за десятую часть цены. Сколько представители власти сумеют вытрясти из Майса — ни Маркуса, ни Китрин бель-Саркур, ни Медеанского банка уже не касается.
Площадь была сооружена драконами тысячелетия назад, и с тех пор рассветное солнце озаряло ее каждый день. Дождь и снег то били ее, то ласкали. Порте-Олива и сама была артефактом, выросшим поверх останков былой эпохи. Когда сотворялись человеческие расы, ни одного из нынешних зданий здесь не было. Империи возвышались и рушились, и, хотя в Порте-Оливу никогда не вторгался внешний враг, она видела не меньше мятежей и кровопролитий, чем другие города. Знала и смуты, и потери. Она набирала опыт, кутаясь в собственную историю, как в вязаную шаль. И хотя главная площадь никогда не задумывалась как место показа виновных и страдающих, она служила сейчас и этой цели.
Голубь взлетел в небо, серый на сером, покружил над площадью и опустился на верхушку виселицы. Маркусу вдруг отчетливо представилось, что он живет на руинах. Первокровные, куртадамы и цинны целыми поколениями приходили и уходили, жили, любили, умирали в стенах города. Как и голуби, и крысы, и соляные ящерицы, и дикие псы. Не так уж велика разница между стенами, крышами и улицами, выстроенными человечеством, и птичьими гнездами на карнизах домов. Разве что на птичьей лапе нет большого пальца. Птицы не драконы.
Маркус оглядел оброненный клинок Канина Майса. Хороший меч, умело откованный, бережно хранившийся. В навершие рукояти врезаны буквы «СРБ», значения которых никто не знает. Может, клинок получен в дар от любовницы или от командира. Или точно так же взят как трофей у предыдущего владельца. Как бы то ни было, буквы на рукояти, некогда имевшие смысл для кого-то, теперь ничего не значили.
— Ладно, — сказал Маркус. — Поесть и спать. Иначе становлюсь сентиментальным.
— Да, сэр.
Однако в конторе банка их поджидала Пыкк Устерхолл. На стене здесь висела серая аспидная доска — напоминание о временах, когда в здании находилось игорное заведение, только вместо ежедневных ставок на доске теперь красовалось расписание караулов. Имена нынешних караульных — Коризен Маут, Жук и Энен — были четко выведены рукой Ярдема, однако сами караульные отсутствовали. Маркус уже успел заметить, что в те часы, когда йеммутка-нотариус появлялась в главной комнате, у охранников обязательно находились срочные дела в дальних помещениях.
Пыкк, опираясь на массивный локоть, сидела за низким письменным столом, перед ней лежали бумаги посаженного под арест Канина Майса. Губы ее в тех местах, где прежде торчали бивни, просели внутрь, зазор между резцами и коренными зубами придавал ее облику нечто лошадиное. С такой внешностью она почти могла сойти за чудовищно уродливую и толстую первокровную. Почти, но не совсем.
— Вернулись, — констатировала она.
— Да, — ответил Маркус.
— Она еще спит.
— Что?
— Вы ищете глазами девчонку. Ее нет. Пока спит. Что у вас?
Маркус положил меч на стол. Пыкк хмуро посмотрела на меч, затем на капитана.
— Застали Майса там, где и рассчитывали. Он знал, что мы его ищем. Я заговорил, он полез с мечом.
— И как?
— Не преуспел.
Пыкк коротко кивнула.
— Сдали его магистратам? — спросила она.
— На обратном пути видели, как его сажали в ящик.
Пыкк цыкнула зубами, подхватила перо из чернильницы и дописала строку на полях исходного контракта. При огромных руках почерк у нее был на удивление мелкий и четкий. Воткнув перо обратно в чернильницу, йеммутка шумно выдохнула.
— Теперь надо уволить половину караульных, — заявила она. — Любых, кого хотите. Решайте сами.
Маркус усмехнулся было, но увидел, что Пыкк даже не улыбается. Ярдем кашлянул. Пыкк почесала локоть, не спуская с Маркуса взгляда исподлобья.
— Нельзя, — ответил он. — Нам нужны все, кто есть.
— Ладно. Тогда наполовину срежьте им жалованье. Мне все равно. Скоро отправлять отчет в главную дирекцию, надо снизить расходы. Если будет меньше промахов вроде этого, — Пыкк кивнула на клинок Канина Майса, — осенью часть людей наймем обратно.
— Видите ли, стражникам до осени надо на что-то жить. Когда я соберусь нанять их обратно, они уже будут работать на других. Я командовал отрядом, я знаю. Дешевле платить нескольким лишним, чем остаться без необходимых.
— Банком вы не командовали, — отрезала Пыкк. — К вечеру жду список тех, кого надо уволить. Сами справитесь или нужна помощь?
Маркус качнулся вперед, не снимая руки с навершия меча. Кипящая смесь голода, усталости и гнева искала выхода, снимала с него всякую ответственность. Однако чувствам, особенно приятным, он привык не доверять. Капитан взглянул на Ярдема — тот стоял с совершенно невозмутимым лицом, будто Пыкк спросила, не начался ли дождь.
— Сам справлюсь.
— Так приступайте же.
Капитан кивнул, повернулся и вышел на улицу. На востоке утреннее солнце пылало над крышами домов. Дождевые тучи разбрелись, как поверженная армия, от каменных мостовых поднимался пар. Маркус расправил плечи и повел шеей — и лишь потом осознал, что обычно делает так перед битвой.
Он глубоко вздохнул:
— Эта баба явно пытается вывести меня из себя.
— И насколько успешно, сэр?
— Отлично справляется. Значит так. День, когда ты сбросишь меня в ров и примешь отряд?..
— По-прежнему не сегодня. Завтрак и сон, сэр? Или на голодный желудок и без сна?
Маркус, не ответив, зашагал на запад. Стайка городских собак увязалась было за ним, но вскоре свернула прочь с улицы, отвлекшись на запах неведомой людям добычи. Порте-Олива уже проснулась. Торговцы спешили на рынок, гвардейцы ее величества обходили город утренним дозором. Мальчишка-тимзин с черным деревянным коромыслом, на котором болтались два огромных ведра мочи, тащился от проулков при харчевне до прачечного двора, где жидкость использовали для отбеливания и не скупились на плату. Капитан, пропуская парня, отступил в сторону.
Дойдя до домика с красной дверью, Маркус остановился. Девушка из первокровных, с кожей едва светлее тимзинских чешуек, продавала здесь ароматное куриное мясо в ячменном тесте, завернутое в широкие листья. Капитан прислонился к стене, Ярдем устроился рядом. Когда с едой было покончено, Маркус, облизнув пальцы, заговорил:
— Эта война Китрин с главной дирекцией банка, насчет которой ты так беспокоишься?..
— Да, сэр?
— Кажется, она уже началась. И первый удар нанесла не Китрин.
— Я и сам к этому выводу склонялся, сэр. — Мгновение помолчав, Ярдем добавил: — Вы по-прежнему хотите поговорить с магистрой?
— Да.
— О том, что нужно набраться терпения и спокойно ждать, пока ситуация разрешится сама собой?
— Нет.
