Крылья за спиной E-Book

Саманта Миллс

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 382

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Город-государство Радежда поделен между пятью сектами, каждая поклоняется своему богу. Юная Земолай, рожденная в секте книжников, с ранних лет мечтала стать воином, примкнуть к секте их бога, обрести право на крылья, чтобы защищать жителей города, который она любила. Мечта Земолай сбывается, крылья у нее за спиной, и двадцать шесть долгих лет она верой и правдой служит в крылатом воинстве. Но однажды все рушится. Возвращаясь с очередного дежурства, она совершает проступок, несовместимый с жесткими нормами, установленными для них божеством. Она проявляет жалость, недопустимый акт милосердия к человеку, поклоняющемуся чужому богу. И сразу теряет все, ради чего жила. Пытаясь разобраться в случившемся, Земолай начинает осознавать, что государство, которое она защищала, и боги, дремлющие где-то на небесах, вовсе не та основа, на которой держится мир, и единственное, что ей остается, встать на сторону тех, кто этой тирании противостоит. Впервые на русском!

Leseprobe

16+

Samantha Mills

THE WINGS UPON HER BACK

Copyright © Samantha Mills, 2024

All rights reserved

Published by permission of the author and her literary agents, JABberwocky Literary Agency, Inc. (USA) via Igor Korzhenevskiy of Alexander Korzhenevski Agency (Russia)

Перевод с английского Анастасии Кузнецовой

Серийное оформление и оформление обложки Виктории Манацковой

Миллс С.

Крылья за спиной : роман / Саманта Миллс; пер. с англ. А. Кузнецовой. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2025. — (Звезды новой фэнтези).

ISBN 978-5-389-29444-8

Город-государство Радежда поделен между пятью сектами, каждая поклоняется своему богу. Юная Земолай, рожденная в секте книжников, с ранних лет мечтала стать воином, примкнуть к секте их бога, обрести право на крылья, чтобы защищать жителей города, который она любила. Мечта Земолай сбывается, крылья у нее за спиной, и двадцать шесть долгих лет она верой и правдой служит в крылатом воинстве. Но однажды все рушится. Возвращаясь с очередного дежурства, она совершает проступок, несовместимый с жесткими нормами, установленными для них божеством. Она проявляет жалость, недопустимый акт милосердия к человеку, поклоняющемуся чужому богу. И сразу теряет все, ради чего жила. Пытаясь разобраться в случившемся, Земолай начинает осознавать, что государство, которое она защищала, и боги, дремлющие где-то на небесах, вовсе не та основа, на которой держится мир, и единственное, что ей остается, встать на сторону тех, кто этой тирании противостоит.

Впервые на русском!

© А. А. Кузнецова, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025Издательство Азбука®

Посвящается Бу.

Жаль, ты этого не видишь

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вначале был город из камня и дерна, небогатый народ, убежище в ничем не примечательной долине. А потом явились боги.

Св. Лемен. История. Т. 1

В ту ночь, когда крылатая Земолай впала в немилость, с востока дул холодный ветер. Она еще припомнит этот ветер — ветер ее последнего полета, — и в памяти он покажется холоднее и будет злобен, словно живое существо. А тогда это был обычный нисходящий ветер, она о нем и думать не думала. Земолай летела обратно в Радежду после месячного патрулирования восточной границы. Спина горела, измученная мерным ходом механических крыльев. Мысли занимал длинный перечень болячек: колени — болят; бедра — очень болят...

Она слишком устала, чтобы благодарить ветер.

Сквозь ночные облака впереди проглядывало слабое мерцание. Оранжевые, красные, золотые всполохи — огненные цвета без пламени. Ни один другой город в мире не мог похвастаться таким видом. Благословенна Радежда, и нету другой такой.

Беспламенные огни представляли собой порталы. Врата в иной мир. А по ту сторону их странного ускользающего сияния крепко спали пятеро божеств.

Земолай любила пятое божество: меха-дэву — покровительницу городских воинов и блюстительницу закона. Ради того чтобы служить ему и охранять город, Земолай пришлось покинуть обоих и вести долгие вахты в горах, облетая границу, пока крылья не раскалялись так, что импланты в спине начинали буквально плавиться. Устала она от этого. Ус-та-ла.

В таком состоянии — измотанная и провонявшая разогретым металлом — Земолай и прибыла в башню Кемьяна, сердце секты воинов. Двадцать пять этажей из кирпича, дерева и металла вздымались до самого портала меха-дэвы — чудо среди городских чудес. Ожидаемо Земолай приземлилась на дозорный балкон двадцать третьего этажа.

Менее ожидаемой оказалась возникшая там ссора.

После крылатая вихрем ссыпалась в рабочие казармы на третьем уровне, где и учинила внеплановую инспекцию. Суть ссоры особого значения не имела (еще как имела). Просто инспекция запоздала, и кто-то должен был ее провести (не обязательно она сама; ей хотелось драки).

Вот там-то она себе жизнь и сломала.

Рабочие казармы встретили Земолай пустотой. Вдоль помещения вытянулись пять рядов коек и сундуков — все простыни заправлены, все ручки защелкнуты. Потолок подрагивал от далекой музыки — двумя этажами выше гремела вечеринка. Праздновали День святого Орлуски. Пользуясь лишним выходным, курсанты будут пить в его честь всю ночь.

Внезапно ее накрыло абсурдностью ситуации. Пол-округа гуляет, а она вот — вся в поту, все болит, спать хочется неимоверно, но вместо того, чтобы праздновать или спать, поддалась раздражению, а оно притащило ее сюда, в пустую казарму, и заставило рыться в чужих вещах. И каких вещах — латаных-перелатаных шмотках; книгах, как религиозных, так и развлекательных; мешках с конфетами.

«Молодец, Земолай, точно стоило время тратить».

Она уже собиралась уходить, когда наткнулась на идола.

Тот был завернут в рубашку — торопливая попытка спрятать вещь при вызове на внеочередное дежурство по кухне. Копнула глубже и обнаружила у сундука фальшивое дно — при серьезном подходе к делу такое давно бы вскрылось. Земолай вдохнула и нажала кнопку вызова над койкой.

Запыхавшийся голос в динамике отдавал жестью:

— Кухня.

Она глянула на табличку на сундуке:

— Хай Савро ко мне, в казарму.

— Уже идет.

Послышалась ей нотка колебания или то была игра статического электричества? Не важно. Минуты через три работник явится, и упадет на брюхо, и примется все отрицать, и будет выть и брыкаться, пока его выволакивают за дверь, — но до этого еще три минуты, а идол в руках у Земолай.

Красивая вещица — изящная медная отливка в виде спящей фигурки со скрещенными на груди руками. За ней явно с любовью ухаживали. Даже лицо намечено — небольшие впадинки глаз и крохотная выпуклость на месте носа. И сходящиеся в одну точку ступни, словно это принадлежность для письма.

Схола-дэв.

Дверь с тихим вздохом отъехала в сторону, и в казарму вошел Хай Савро. Пожилой мужчина, усталый, с чуть синеватой от многолетнего употребления дешевых стимуляторов кожей. Зайдя внутрь, он не стал протестовать, хотя наверняка догадался, почему его вызвали. Просто опустился на колени перед Земолай и ждал. Одно-единственное «пожалуйста» слетело с его губ, еле слышное, словно против воли. Молитва, не предназначенная для ее ушей.

И Земолай заколебалась.

Процедура сомнений не вызывала — закон был предельно ясен. И жалости коленопреклоненный старик у ее ног не вызывал — к мольбам она привыкла.

Но в его смирении присутствовало тихое достоинство, въевшаяся в кости усталость, какую сама она ощущала с каждым днем все сильнее, и впервые за очень долгое время крылатая медлила в нерешительности.

— Сколько ты проработал на кухне? — спросила она.

— Пятнадцать лет.

Голос у него оказался хриплый и тихий.

— И сколько лет притворяешься, будто служишь дея-дэву?

— Двадцать.

Она оценила, что он не стал лгать. Не стал тянуть время, препираясь по поводу истинности убеждений, верности, промахов инспекции: «Пожалуйста, крылатая Земолай, тут какая-то ошибка, это даже не моя койка!..»

Земолай повертела идола в руках, проводя пальцами по шелковистым и гладким линиям, как множество раз это делали другие пальцы. Закон гласил: частные богослужения недопустимы; поддельная лояльность недопустима. Хай Савро являлся неучтенным представителем секты книжников, а это неприемлемо. Немногие оставшиеся книжники обитали уединенно у себя в башне, занимаясь архивами и ведя исторические хроники. Для них так было безопаснее всего. (И для всех остальных тоже.)

Хай Савро прикинулся рабочим с целью получить доступ к собственному храму меха-дэвы, самому сердцу Кемьяны, главной башне. Гнусное коварство!

Но...

Но опять вспомнилась та ссора (та, что привела ее сюда; та, что не имела значения).

Земолай не знала, сколько человек арестовала за эти годы, и не рвалась увеличивать их число. В памяти расплывчато мелькали волосы цвета радуги; дешевые механические протезы; улучшенные глаза, сверкающие гневом, горем и вызовом; грубые голоса, вопрошающие «что?», вопрошающие «как?», вопрошающие «почему?», «почему?», «почему?».

Она знала только, что устала, зла и очень давно не видела схола-дэва.

— Избавься от него! — резко сказала Земолай и сунула идола старику в руки.

Хай Савро вытаращился на нее. Затем перевел взгляд на дальнюю дверь, без сомнения ожидая увидеть воинов-курсантов, готовых потащить его на правёж. Старик проработал в этой башне слишком долго, чтобы поверить, будто приговор меха-дэвы может склониться в пользу обвиняемого.

— Зал скоро опустеет, — сказала Земолай. — Я не стану повторять дважды.

Савро вскочил на ноги, прижимая идола к груди. Крылатая проводила его взглядом, и у нее екнуло в животе. Она уговаривала себя, что виной тому жидкий ужин: обезболивающие, запитые кружкой притупляющей чувствительность дряни. Доза росла с каждым годом, и Земолай начала подозревать, что потроха у нее откажут раньше, чем импланты.

Закружилась голова. Затошнило. На одно мимолетное мгновение женщина почувствовала себя больше чем машиной, больше чем механическими крыльями за спиной — но в то же время гораздо меньше. Крылья ничего не значили вне служения меха-дэве.

Благочестие Земолай дало тонюсенькую трещину; возможно, она наметилась давным-давно. Крылатая ждала срыва еще много лет назад. Она рассчитывала погибнуть в битве с боевым кличем на устах или сойдя с ума от ярости в карантинной клетке — отнятая у нее судьба, жестокое милосердие. Она не ожидала, что конец наступит так. Тихо. Мягко. Без всякой помпы.

Единственное крохотное колебание распахнуло окно свежему воздуху в месте, уже много лет не ведавшем чистого вдоха.

Земолай просыпалась.

Но еще не знала об этом.

На пятнадцатый этаж Земолай поднялась на внутреннем лифте — слишком устала, чтобы снова выходить из башни и перелетать к себе на балкон (упущенная возможность).

В комнате ее ожидали пыль и пустота. Кровать, письменный стол, сундук с вещами. От рабочих казарм она отличалась разве что тем, что была отдельной и запиралась, да из стены напротив кровати торчали крючья для крыльев.

Крылатая придвинулась к стене спиной и нажала на фиксатор на позвоночнике. Резьбовые цилиндры в портах завертелись против часовой стрелки, жужжа громче, чем хотелось бы (пора смазывать), — а затем крюки резко сняли тяжесть со спины.

Земолай застонала от облегчения и вышла из-под крыльев. В открытые порты хлынул прохладный воздух, и она вздрогнула. Цилиндры с толстыми бороздками сидели глубоко в костных мозолях на спине, а их механервные окончания уходили непосредственно в спинной мозг. Она чувствовала себя уязвимой. Голой. Не хотелось ничего, только рухнуть в постель и забыть этот день, весь этот год.

Месяц она провела в патруле на этот раз. Месяц!

Месяц трехдневных смен — прочесывая горизонт при свете дня, противостоя холодным ночным ветрам; останавливаясь лишь ненадолго, чтобы справить нужду и наполнить едой и водой контейнеры, прицепленные к крестообразной портупее. Ночной отдых на скалистом аванпосте, пока ее подменял дежурный, а потом снова три дня в воздухе.

Земолай вымоталась вконец.

Но крылья грязные, а это недопустимо.

Она раскрыла их. Нынче в кузницах выковывали металл всех цветов неба, но Земолай никогда не хотела ничего, кроме блестящей меди. Пусть старомодно, но вид ее до сих пор вызывал у крылатой чуть заметную улыбку.

«Пожалуйста», — прошелестел в памяти голос Хай Савро, и улыбка Земолай погасла.

Сегодня вечером она сделала глупость. Зла была (она не хотела об этом думать), потому что (она не хотела об этом думать)...

Земолай жестко задавила мысли. В той стороне лежала паника, потому что в той стороне находилась Меха Водайя. Водайя — глава их секты и, как следствие, города-государства Радежды — постоянно сидела у Земолай в голове, предостерегая от крамолы, требуя большего, требуя лучшего.

Водайя не сама меха-дэва, но какая разница?

Земолай сосредоточилась на протирании сотен перьев. Тонкие и гибкие, они искусно соединялись проводами с полым каркасом — не из настоящей меди, но сплава с большей проводимостью, разработанного лучшими мастерами техно-дэва.

Земолай давно не молилась, но проявляла благочестие вот таким образом. Все свои тревоги, страхи, гнев и отчаяние она держала внутри и теперь выплескивала накопленную энергию, очищая каждое соединение, каждый проводок, каждую шестеренку. Полируя царапины и разглаживая вмятины. С головой нырнув в работу.

Тело было машиной, а машина была продолжением тела.

Меха-дэва смастерила их, а они взамен мастерили себя.

Прежде в мыслях об этом Земолай так далеко не заходила, но по мере того, как из организма вымывался привычный коктейль из стабилизаторов и стимуляторов, его место занимали сомнения. Ощущение кислятины в желудке усилилось, а тело затекло.

Наконец она закончила и забралась в постель, не потрудившись даже умыться.

Знакомая тяжесть распластала ее на спине, прохладные простыни нежили обнаженные порты, и Земолай собралась с духом, чтобы встретить надвигающийся сон. Она отчаянно мечтала уснуть, но в то же время боялась, ведь ночь промелькнет в мгновение ока, придется просыпаться и начинать всю эту карусель по новой.

В конце концов она заснула.

Пришли за ней в самый темный час перед рассветом, и это не должно было стать сюрпризом, но стало. Две пары рук — крылатой Хавы и крылатого Тескодоя — вздернули ее на ноги, словно проспавшего завтрак курсанта. Она покачнулась в их хватке, все еще чуть живая от усталости, но ей хватило присутствия духа спросить:

— Надолго?

— Пока не вернется Меха Водайя, — нахмурилась крылатая Хава.

Они вышли на балкон. Земолай взглянула на город, раскинувшийся внизу кольцом кукольных домиков. Сердце упало. Чтобы подняться на пятнадцатый этаж, потребовалось двадцать шесть лет. Как далеко назад отбросит ее эта ошибка?

Крылатые собрались стартовать, крепко сжимая руки Земолай — неуклюжий способ транспортировки арестанта, призванный вызвать у нее чувство стыда.

В голове прояснилось, и Земолай чуть не рассмеялась в голос. Вот для чего это все: чтоб стыдно стало. Прилюдная выволочка. Хай Савро поймали, и, защищаясь, он выдал ее имя. Надо просто объясниться и распутать это недоразумение.

Они так и не прыгнули.

Башня содрогнулась от мощного взрыва. Дерево треснуло, стекло разбилось. Один из складов расцвел огненным клубком, щекоча пятки жаром, а ноздри — дымом горящих трав. Крылатая Хава толкнула Земолай на пол, крича: «Замри, не двигайся!», а крылатый Тескодой взмыл в воздух, c переговорником в одной руке, парализатором в другой; еще десяток крылатых взлетели со своих балконов, и наверху воцарился такой же хаос, как и внизу...

И неприятности у Земолай оказались гораздо хуже, чем она думала.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Рассмотрим парадокс ереси: это убеждения, противоположные общепринятой доктрине; убеждения, которые необходимо подавлять, дабы они сами не стали общепринятыми; и поэтому эти ереси увековечиваются — остаются ересями — уже благодаря самому факту их подавления.

Схола Викенци. О ереси (цитата по св. Лемену, «О еретике Викенци»; источник текста утерян)

Хай Савро взяли в котельной на пятом этаже и отправили под стражу на неопределенный срок в ожидании допроса и вынесения приговора.

Показания свидетелей собирали всю ночь.

Посудомойщик Савро, предположительно из округа Хай, пятнадцать лет прослуживший на кухне в центральной административной башне Кемьяна, завершал выполнение своих обязанностей под конец праздничного застолья, когда на кухню позвонили и вызвали его в рабочие казармы. Отдельный отчет подтвердил, что крылатая Земолай в это время проводила инспекцию. Они пробыли наедине не более пятнадцати минут.

После выхода из штабного помещения Хай Савро был замечен на нескольких этажах башни. На третьем он повернул на девяносто градусов против часовой стрелки растение в кадке. На четвертом нарисовал стеклографом крестик в правом нижнем углу восточного окна. А на пятом без разрешения проник в котельную и оставался там примерно двадцать минут, прежде чем дежурный по этажу Йевен зашел в помещение с проверкой.

Йевен немедленно отконвоировал Савро в следственный изолятор, где работника кухни вынудили объяснить свои действия. Идол. Милосердие крылатой Земолай. Шифрованные сообщения, оставленные с помощью растения в кадке и стеклографа (о чем, к сожалению, свидетели не успели сообщить до того, как предполагаемые получатели увидели послания).

Описывая задержание Савро, Йевен признал, что испытывает некоторую тревогу по поводу инцидента. Двадцати минут Хай Савро вполне хватило бы, чтобы расплавить идола и вернуться на кухню, но, войдя в помещение, Йевен обнаружил нарушителя сидящим перед открытой печью, при этом по лицу у него струился пот.

В руках Савро вертел медную фигурку, туда-сюда, туда-сюда, и не сделал ни малейшей попытки уничтожить ее, даже когда Йевен окликнул работника по имени.

Чтобы понять, что такое Радежда, необходимо обратиться к природе народа, проложившего себе дорогу в небеса.

Рассмотрим башню Кемьяна. Первые два уровня построены из камня — огромных блоков, кропотливо вытесанных в далеком карьере. Следующие пять уровней сложены из кирпича. Потом — из оштукатуренного дерева; дальше идут металл и стекло. Башню возводили серьезно, упорно, несмотря на расходы, нехватку ресурсов и рабочей силы. Если один метод терпел неудачу, перестраивались на ходу и продолжали работу — технологии всегда развивались, а цель была важнее красоты.

Все пять башен Радежды выросли так — уровень за уровнем, поколение за поколением целый город стремился вверх к тому дразнящему мерцанию в небе, за которым люди обнаружили крепко спящими своих пропавших богов.

Те, кто беспечно относится к своей вере, так себя не ведут. И вот Земолай оказалась заперта в подвале башни — не просто брошена на землю, но глубоко под нее — и оставалась в камере два дня, без крыльев и в тяжелой ломке от наркотиков, которые поддерживали ее в воздухе во время затяжного патрулирования.

Ни еды, ни воды, ни обстановки в камере не было. Земолай выбрала дальний угол и уселась на пол, спиной к стене из красного кирпича. Она мысленно считала часы, но, задремывая, теряла нить времени. Один раз пришлось справить нужду в противоположном углу камеры, но вскоре наступило обезвоживание, и проблема отпала сама собой.

Иногда она спала. Чаще — нет. Раз за разом прокручивала в уме события того вечера. Идол. Хай Савро. Почему она отпустила его? Он ведь даже не умолял! Мольбы она игнорировать умела. Рыдания она видела; как тянут руки к детям, любимым, родным, друзьям — тоже, но все равно волокла преступников прочь.

Вот в чем загвоздка. Перед слезами она бы устояла. Уверенность в собственной правоте помогала выносить и грязную брань, и чужую ярость. Но усталость на лице старого посудомойщика ее в конце концов надломила.

Земолай превратилась в сентиментальную старую дуру. А крылья для молодых.

К моменту возвращения Тескодоя Земолай уже была вся красная и на взводе. Кости болели, как у старой собаки, и она не смогла бы броситься на него, даже возникни у нее такой порыв.

Крылья у Тескодоя лежали высоко за спиной, вынуждая его пригибаться в дверях. Он заполнил собой тесное помещение, заставив узницу съежиться. Под землей крылья ни к чему. Здесь, внизу, они служили лишь для устрашения.

Земолай эту игру знала. Превозмогая боль, она перекатилась вперед на замученные колени и положила ладони на бедра. Они дрожали, но держали ее. Она знала, что Тескодой не преминет попенять ей на ненадлежащий вид во время допроса, и не собиралась доставлять ему удовольствие.

— Как давно ты знаешь Хай Савро? — спросил Тескодой.

Голос был мягкий, теплый. Как клинок на наковальне.

— Мы встречались только один раз.

— Что произошло на этой встрече?

Она коротко пересказала инцидент, сгорая от унижения, но уж лучше разложить все по полочкам сейчас, чем быть уличенной во лжи.

Даже короткая речь утомила ее, и она изо всех сил напрягала руки, чтобы не тряслись. Если ее признание и расстроило Тескодоя, виду он не подал. Они знали друг друга не один десяток лет, но Земолай так и не научилась читать у него по лицу.

— Когда ты заподозрила Хай Савро в подстрекательстве к мятежу?

— Я не заподозрила. Думала, что идол — это... дань ностальгии. Старая игрушка, от которой трудно избавиться.

— Ты знаешь закон, — сказал он. — Нет смысла его цитировать.

— Да, — согласилась она.

— Тогда почему ты его отпустила?

— Потому что...

Потому что с каждым вылетом на патрулирование тело болело немного сильнее. И каждый раз по возвращении приходилось уклоняться от жалостливого взгляда хирурга, когда она просила увеличить дозу лекарств.

Потому что Земолай хотела вернуться домой. Не на несколько дней между заданиями, не на неделю здесь или там, чтобы отоспаться, передохнуть от грязи и одиночества Келиорских гор перед повторной отправкой, — а навсегда, насовсем, на годы, сколько бы их ни оставалось до того, как у нее посыплются суставы.

Потому что она отправилась прямо в караулку и потребовала встречи с Меха Водайей, намереваясь просить ее — умолять! — о переводе в городской патруль, но дежурный ответил: «Нет. Голос тебя не вызывала». И Земолай выругалась, ох, как она выругалась, потому что было время, когда она не покидала Водайю ни на миг, а теперь ей аудиенции не добиться?!

Потому что была зла. Очень зла.

— Это вышло по недомыслию, — вместо этого сказала Земолай, давя в себе воспоминания.

— Хай Савро показывал тебе еретические материалы?

— Нет!

Тескодой продолжал сыпать вопросами. Как Савро отстаивал свою невиновность? Что он ей обещал? Как долго она нарушала указы? Скольким еще она даровала помилование? Кому еще? Кому еще? Кому еще?

Пот катился с Земолай градом; от голода, жажды и ломки кружилась голова, но она стояла на своем: это был первый раз, единственный раз. Он ей не верил. Она бы тоже не поверила. И чем дольше Тескодой ее допрашивал, тем туже затягивалась на горле еще одна нить отчаяния: крылатый не должен допрашивать другого крылатого.

Только один человек имел достаточно высокий ранг, чтобы допрашивать Земолай.

— Когда вернется Меха Водайя? — наконец спросила она.

Впервые она добилась от него настоящего чувства — презрения.

— Она уже здесь, — процедил Тескодой. — А теперь расскажи еще раз. Как отреагировал Хай Савро, когда ты его отпустила?

И тут ее охватил настоящий страх. Водайя находилась в башне, но все равно поручила арест Земолай крылатому Тескодою, как будто она даже не воин. Как будто она обычный гражданин. Будь в желудке Земолай хоть что-то, помимо кислоты, ее бы вывернуло прямо на колени.

— Отвечай на вопрос, — велел Тескодой.

— Когда придет Водайя? — помотала она головой, ошеломленная.

Это был неправильный ответ.

— Не поминай голоса всуе! — Тескодой толкнул ее. — Не смей игнорировать вопрос крылатого!

— Я должна поговорить с ней, — ахнула Земолай. — Ты обязан дать мне поговорить с ней.

Тескодой ясно показал, что думает по этому поводу. Если Земолай и молилась, то с одной-единственной мыслью: Водайя все исправит.

Миновал еще день, а может, час — по ощущениям длиною в день, а то и в неделю. Освещение не менялось, и внутренние часы Земолай отказали. Спину пекло, жар концентрировался в келоидных рубцах, кольцами охватывавших порты для крыльев. Боль проникала в кости, пульсируя в позвонках знакомой песней. Лишенное привычной дозы мехалина тело отторгало искусственные нервные соединения.

Если не вмешаться, организм Земолай вскоре начнет разбирать импланты на запчасти.

Дуновение прохлады вывело ее из лихорадочной дремы. Дверь отворилась, и Земолай узнала вошедшую.

Наконец, наконец, наконец-то!

Меха Водайя, крылатая более сорока лет, Голос меха-дэвы и проводник ее воли, стояла над Земолай с лицом, исполненным глубокого разочарования. Ее кожаный костюм украшали серебряные и бронзовые накладки, как и подобает Голосу, но не униформа заполнила камеру от пола до потолка, поглотив остаток света, — сама женщина. Водайя всегда была прекрасной и грозной, но годы странствий в царстве богов придали ее коже едва уловимое свечение. Сила переполняла ее от серебряной белизны волос до пыли на сапогах.

Пыль сопровождала Водайю всегда. Голос не считала возможным сидеть сложа руки, пока другие делают работу за нее.

Земолай не видела главную больше месяца, и от этого зрелища у нее перехватило горло, и без того сухое, как песок в пустыне. Она перекатилась на колени и положила ладони на бедра.

— Изволь объясниться, — негромко произнесла Водайя, и каждое слово казалось нитью в удавке.

— Он всего лишь старик, — выдавила Земолай; голос у нее охрип, губы потрескались. — Кухонный работник, цепляющийся за идола своей юности. Никаких признаков мятежа там не было...

— В том и был признак. — Голос Водайи грянул всей тяжестью и необратимостью похоронного звона.

Она не сделала ни шагу, но ее сила толкнулась вперед, пригвоздив коленопреклоненную Земолай к месту.

— Не бывает бывших адептов схола-дэва, как не бывает бывших книжников. Он старик и потому еще больше закоснел в своих привычках. Тебе следовало это понять, Земолай.

Разочарование в ее голосе ранило сильнее, чем любые словесные оскорбления. Волна недовольства накрыла узницу, и Земолай съежилась. Водайя была права.

Она всегда была права.

— После долгого допроса Хай Савро выдал имена своих сообщников. В нашей башне окопалась целая ячейка мятежников. Благодаря твоему состраданию, — и тут в ее тоне прибавилось яда, — он успел предупредить их, прежде чем его схватили. Все четверо исчезли со своих рабочих мест. Сбежали, и неизвестно, какие сведения они добыли, пока находились здесь. Неизвестно, что они затевали и какие планы уже привели в исполнение. В качестве прощального подарка они взорвали бомбу и дотла спалили наш вспомогательный склад.

Не в силах глянуть Водайе в лицо, Земолай уставилась на пуговицы начальственного мундира: каждая из них напоминала серебряный кулачок.

— Мои мотивы были чисты.

Это была ложь, и осознание собственной лжи потрясло Земолай до глубины души. Она не знала, безобиден ли Хай Савро, и ей было все равно. Она не арестовала его потому, что не захотела. А захотела она сказать «нет». Хотела насладиться одним крошечным мгновением независимости, принять решение вопреки правилам.

Жаль только, момент оказался столь неудачным.

Водайя видела это по ее лицу. Конечно видела. Она всегда знала, о чем думает Земолай и что нужно сказать, чтобы вернуть ее в лоно секты. И на миг взгляд Голоса смягчился. В нем проступила знакомая смесь сочувствия и сожаления — так она смотрела, когда понимала, что перегнула палку.

Надежда вспыхнула в груди Земолай. Вот сейчас Водайя выдаст ей задание — нечто ужасное, такое, чтобы одновременно и наказать отступницу, и позволить искупить вину, — и, заново доказав свою преданность, Земолай вернется в небо, а этот унизительный эпизод останется позади. Так всегда бывало.

Но искупления Водайя не предложила.

— Мне жаль, Земолай, но на сей раз я ничего не могу для тебя сделать. Твои мотивы проверят традиционным способом.

И Земолай сломалась.

— Я двадцать шесть лет служила тебе верой и правдой! — воскликнула она.

Водайя возмущенно ударила себя кулаком в украшенную кулачками-пуговицами грудь.

— Мне? — вопросила она. — Ты служила мне?!

Она подалась вперед, так что кончики ее крыльев задели свисающую с потолка лампу и та зазвенела, а у Земолай не осталось выбора, кроме как заглянуть в неумолимые обсидиановые глаза.

— Что ж, в том-то и заключается твоя ошибка. Ты клялась служить меха-дэве, а ей не надо двадцати шести лет. Ей нужна вся жизнь.

Всю дорогу Земолай сражалась. Ее конвоировала пара выспавшихся, сытых, мускулистых охранников. Толку от сопротивления не было никакого, только делалось еще больнее, когда ей заламывали руки и тащили вперед, но она все равно билась, буйствовала и брыкалась.

Земолай сражалась, потому что больше ничего не умела.

Ее заволокли в лифт и повезли наверх; с трудом влекомая древней гидравликой кабина дергалась и раскачивалась. Подъемник был старый, открытого типа, и, не держи конвоиры крепко, Земолай непременно выпрыгнула бы, сбежала, чтобы ее раздавило насмерть между этажами, — конец один, но путь иной.

Она мрачно провожала взглядом каждый из двадцати пяти пустых коридоров. Все уже ждали на крыше.

Потолок раскрылся, словно цветок, и сквозь стальные лепестки они поднялись на самый верх. Земолай выглянула и тут же об этом пожалела. По периметру круглой крыши рядами выстроились сотни человек. Под ногами у них и вверх по краям башни тянулись причудливые волны и впадины, выложенные из кирпичей, выкрашенных в синий, красный и розовый — цвета неба. Кое у кого из собравшихся имелись крылья, у большинства их не было.

В центре этого невеселого собрания ждала под божьим древом Меха Водайя.

Древо отчасти напоминало дуб — как если бы его поливали варом вместо воды и если бы три соперничающих солнца тянули его ветви в три противоположные стороны. Листьев на божьем древе не росло, только обожженные ладони с обожженными пальцами — черное и корявое чудовище, в немой мольбе простирающее руки к небу.

Самые верхние ветви древа дотягивались чуть ли не до мерцания в небе — странного нечто, бледно-оранжевого на фоне алой утренней дымки и полностью видимого только с одного ракурса. Повернись налево или направо, и оно сузится до едва заметной щели.

Пятеро богов спали над Радеждой. Пять богов в пяти далеких колыбелях и пять сект на земле, споривших, как лучше всего своим богам поклоняться.

В те дни бал правили методы меха-дэвы, а она очень не любила, когда ее разочаровывали.

Земолай уперлась ногами — и к черту достоинство, — вынудив конвой тащить ее волоком мимо рядов свидетелей. Только один человек встретился с ней взглядом: крылатый Митриос, молодой воин, от силы три года в воздухе. На крыльях у него буйно переливались зеленые и желтые перья — Земолай многоцветье казалось безвкусицей, но среди молодежи оно набирало все бо`льшую популярность. Свое самое первое назначение Митриос получил в пограничную пятерку Земолай и летал с ней, пока Водайя не поломала им график. Она отозвала молодого человека обратно в город, его смена закончилась в мгновение ока, но для Земолай вызов так и не пришел.

Когда ее волокли мимо него, Митриос шагнул вперед и с ужасной серьезностью произнес:

— Не поддавайся страху! Земолай, я уверен, это ошибка. Меха-дэва увидит твое истинное сердце, и все будет хорошо.

Ох уж эта юношеская самоотверженность. Но в сегодняшнем исходе никакой неопределенности не было. Земолай слабо кивнула — что ей еще оставалось? Скоро он сам все увидит.

Пока ее тащили к древу, она таращилась на мерцание во все глаза. Ее прижали грудью к облезающей коре, а руки завели вокруг ствола и притянули веревками за плечи, спину, колени и бедра.

На краю поля зрения появился крылатый Тескодой с большим свертком в руках. Крылатая Хава не без труда помогла ему развернуть пакет, и содержимое его засияло в утреннем свете яркой медью.

Крылья Земолай.

Тескодой и Хава подняли их, и она с облегчением почувствовала, как встала на место знакомая тяжесть — пусть это и был чисто церемониальный жест. Шевельнув плечом, она убедилась: основные нервные провода пережаты. Никуда она не денется.

— Мы пришли, чтобы вознести мольбу меха-дэве, — произнесла Водайя и медленно обошла древо по границе, где земля встречалась с кирпичом. — Мы пришли, взыскуя мудрости и суда.

Она исчезла из поля зрения Земолай, затем появилась снова.

— Мы пришли, чтобы покоряться ее велениям, проводить в жизнь ее заветы, защищать народ ее города-государства любыми доступными средствами.

В такт ее словам мерцание над божьим древом то разгоралось, то тускнело.

— Крылатая Земолай, ранее Пава Земолай, ранее Милар Земолай, обвиняется в нарушении седьмого завета. Она застала инакомыслящего, человека, выказывавшего ложную верность, за тайным богослужением и замыслила скрыть его преступление. Поступив так, она не смогла защитить свою башню.

Мерцание распухало и растягивалось, распухало и растягивалось, портал открывался, и с той стороны сочился чистый белый свет. Свет струился по обожженным ветвям, по стволу, по телу Земолай.

И тут ее охватила паника. Это был божественный свет, ясность небес, перед которой не скрыться никакой неправоте. Она чувствовала его, словно электричество в разъемах крыльев. Его вибрация проникала через импланты в глаза и суставы, сотрясала само дыхание в легких.

Голос Водайи потонул в реве, заполнившем слух Земолай, но она знала церемонию наизусть. Слова обвинения, призыва и силы. Водайя закричала, пробуждая меха-дэву, и меха-дэва зашевелилась. Когда портал распахнулся, это почувствовали все, хотя слишком яркий свет застил таившееся по ту сторону.

Водайя вскинула руки и произнесла последнее слово, призывая возмездие: имя меха-дэвы. Имя-крик, имя, бьющее по ушам, подобно миллиону взлетающих птиц; имя, разорвавшее барьер между мирами и пробудившее богиню от ее вечной дремы, пусть всего лишь на миг.

Ни один другой город в мире не мог похвастаться столь прямой связью с небесами. Нигде больше верующий человек не мог задать своему богу вопрос и получить ответ с подробными чертежами. Нигде больше верховенство закона не было явлено с такой ясностью и убежденностью.

Но окно смотрело в обе стороны.

Из портала появилась огромная рука, окутанная светом таким ярким, что очертания пальцев отпечатались у Земолай на обратной стороне век ожогом. Она слышала, как запищала и начала тлеть обугленная кора древа.

Кончик пальца коснулся головы Земолай, и мысли рассыпались. Остались только жар, страх и нарастающая вибрация, от которой стучали друг о друга кости. Земолай вцепилась в божье древо и закричала.

Она не видела ни собственного тела, ни того, что открывал всем наблюдателям божественный свет. Сияла ли она ясным светом, или ее сердце опутывали темные нити сомнения?

На миг ей показалось, что за стволом она видит Водайю и лицо ее исполнено кроткого умиления. Надежда пронзила Земолай молниеносной вспышкой уверенности: меха-дэва простит ее, ведь это всего лишь ошибка, мимолетный порыв. Мотивы Земолай всегда были чисты. Она всегда действовала именно так, как велено.

Но так же быстро надежда угасла, потому что рука богини обхватила крылья.

Металл дрожал, грохоча все сильнее и сильнее, пока Земолай не решила, что ее просто размолотят о дерево насмерть, и уже хотела, чтобы размолотило, лишь бы этот грохот прекратился...

А затем с жутким лязгом крылья отошли. Дребезжание стихло. Меха-дэва сжала кулак, и от мучительного скрежета металла о металл у Земолай едва не остановилось сердце.

Огромная туманная ладонь разжалась, явив собравшимся мятый спутанный клубок. Покореженные крылья рухнули на крышу, кирпичи крошились под их весом.

И Земолай перестала быть крылатой.

Когда рука божества сдернула ее с дерева, разорвав веревки, словно бумагу, ей было уже почти все равно. Тело Земолай, вновь охваченное этой болезненной, всесотрясающей энергией, замерло, как мышь в когтях ястреба. Рука божества подняла ее в воздух, развернув лицом к слепящему божественному свету. Земолай ожидала, что ее сейчас раздавят, и ей было уже все равно.

Но меха-дэва не убила ее. Она придумала наказание страшнее.

Сначала боль в плечах не выделялась на фоне боли, терзавшей все тело. Но там пекло, и жжение ползло глубже, забираясь в разъемы, нагревая металлические кольца внутри спины. Провода расплавились, потекли.

Меха-дэва калечила ее разъемы безвозвратно.

Когда Земолай уронили на крышу, она уже обезумела от боли. Она рухнула бесформенной кучей рядом с останками своих крыльев и лежала там, прижавшись щекой к кирпичам цвета неба и уставившись на некогда изящный изгиб сломанного пера.

Она смутно чувствовала, как рука божества отдаляется, а портал сжимается обратно в безобидное мерцание. Меха Водайя растворилась в нем, зато другие стражи сгрудились рядом. Мелькнуло перекошенное от ужаса лицо Митриоса.

Не было нужды казнить ее. Незачем сажать в тюрьму. Некогда-крылатая Земолай будет изгнана на землю, там она и умрет — ровно там, откуда начинала.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Он обезумел, бегал из комнаты в комнату с зажженным факелом, плакал. Сейчас его усмирили, но ущерб архивам нанесен огромный. Раздаются призывы восстановить, что можно, пока наша память еще свежа. Но меня не отпускает тревога — а что, если он прав? А что, если и правда лучше забыть?

Схола Паруш. Письмо коллеге

Задолго до того, как грозная воительница крылатая Земолай впервые рассекла небо, жила-была простая школьница Милар Земолай, которую близкие звали Зеней.

Зеня была не по годам развитым ребенком (на меньшее ее родители не согласились бы). Она также питала склонность к проказам и вскоре после того, как ей исполнилось восемь, спрыгнула с моста Арио — Завет, прицепив на спину какие-то деревяшки и кусок бумаги.

Это был величайший момент в ее юной жизни.

В ночь перед той историей с мостом Зеня со своим младшим братом Никлаусом сидели на ковре в кабинете матери. Темноволосые и круглолицые погодки были неразлучны. Их родители вечно корпели над своими исследованиями, но если дети вели себя очень тихо и очень хорошо и до отхода ко сну еще оставалось время, им что-нибудь рассказывали.

Никлаус продирался сквозь потрепанную книгу по истории, а Зеня тем временем делала вид, будто занимается математикой. Между ними подрагивала тонкая нить напряжения, усиленная поглядыванием исподтишка на часы, так зловеще тикавшие на противоположной стене. Оба жаждали родительского внимания, и оба знали, как легко просьба уделить им больше времени может обернуться суровой нотацией о необходимости учиться развлекать себя самостоятельно.

Когда матушка откашлялась, они дружно захлопнули книги и повернулись к ней, и их нетерпение рассмешило Натилю.

— Простите, дети, вечер снова затянулся? — спросила она. — Идите-ка сюда, и я расскажу вам, над чем работаю.

Зеня первой шмыгнула за огромный стол, вглядываясь в знакомый вихрь материнского почерка на трех аккуратных стопках кремовой бумаги.

— Новая книга? — спросила она.

Натиля улыбнулась:

— Дополнение к тому Лемена. Я дошла до последнего боя святой Радежды.

— Гигантская птица! — воскликнул Никлаус, просунув голову сестре под руку.

— Да, — сухо сказала Натиля. — Гигантская птица.

Она встала, всколыхнув запах чернил и забытого чая, и указала на фреску, украшавшую стену над ее столом. Это была схематичная карта Радежды: вдали — обозначенные густыми мазками охры Келиорские горы, а на переднем плане — надежно укрытый их сенью город, пестреющий всеми цветами, какие рождала земля.

Натиля взяла лист бумаги и зачитала:

— «Пятеро божеств почивали долгие годы, каждое на своих небесах, но однажды они пробудились и в бодрствовании своем даровали человечеству замечательные технологии. Каждый из них нашептывал секреты своим избранным, ибо ведомо им, что величайшим признаком человечности является наша постоянная борьба за совершенство...»

Зеня погладила кончиками пальцев крошечную фигурку на вершине самой высокой из изображенных на фреске гор — красно-серебряную полоску с протянутыми к небу руками.

— «Наши предки понимали величие этих благословений, — читала Натиля. — Они стремились сохранить их в тайне от воинственных народов по ту сторону гор, но знание существует для распространения, и оно распространялось. Жители Равастана жестоко завидовали юному поселению и обрушились на него. Именно святая Радежда собрала всех вместе — воинов и пахарей, техников и книжников, работников, — чтобы защитить этот грандиозный эксперимент: город, выстроенный, чтобы достичь небес.

Над алым пятнышком будущей святой парило крылатое чудище в коричнево-серых тонах: огромный рух — последний из племени горных птиц и величайшая надежда врагов на прорыв обороны города. Он схватил святую Радежду во время ее страстного выступления перед войском прямо перед битвой у Трех Врат. Уже в воздухе она одолела тварь, но затем упала и разбилась насмерть.

Война была выиграна, святая погибла, и Радежда официально стала городом-государством.

— Защищать этот город — наш долг, — читала Натиля. — Наша общая задача — оберегать доверенные нам знания, совершенствоваться и физически, и интеллектуально в стремлении к нашим идеалам».

Никлаус, как всегда, зачарованно разглядывал группку книжников с охапками свитков, стоящую рядом с частично отстроенной башней Желан. Но Зеню мантии не привлекали. Она уставилась на верхнюю часть фрески, которую столько раз рассматривала длинными одинокими вечерами, пока требовалось сидеть молча и не мешать маме работать. Скупые штрихи сверкающей меди — крылатых, яростно и неудержимо летящих через границу.

Вот так и зародилась у Зени та безумная идея.

На следующий день она завербовала Никлауса под предлогом совместной экспедиции по изучению дерновых крыш округа Завет — мол, по ботанике задали.

— Не нравятся мне эти цифры, — сказал маленький Никлаус, щурясь на диаграммы, обведенные сестрой в учебнике по математике.

— Все дело в пропорциях! — настаивала Зеня. — Мы увеличим масштаб.

— Это же воздушный змей, — с сомнением протянул брат.

— Как ты думаешь, зачем я делаю два?

С этим гениальным заявлением спорить было невозможно, и весь следующий час они измеряли и пилили кучу деревянных прутьев, которые Зеня втихаря умыкнула из отцовского садового сарая. Изведя уйму шпагата, клея и вощеной бумаги, Зеня обрела свои первые крылья.

Озабоченность вернулась к Никлаусу, когда пришло время привязывать результат их усилий к сестриным рукам.

— Лучше попробуй залезть повыше, а то ветер не поймаешь, — предложил он свое решение.

Они прокрались на мост Арио — Завет после обеденного перерыва, когда все окрестные взрослые были надежно заперты на своих фабриках или в конторах. Зеня неуклюже взобралась на перила, недостаточно продуманная инженерная конструкция изрядно мешала, а Никлаус тем временем встал наготове с карманными часами, дабы засечь время плавного спуска, на который они уверенно рассчитывали.

Зеня прыгнула.

В лицо ей ударил воздух, мир на краткое мгновение замер, и она сделалась невесомой, неудержимой. Булыжники ждали далеко внизу, а взором завладели облака.

Разумеется, она упала. Сломала ногу, и счастье, что больше ничего.

Последовала суматоха, подогреваемая ее собственной болью и паникой младшего брата. Зеня сорвала поломанные крылья и велела Никлаусу засунуть их в помойку под мостом, а потом заставила его, прежде чем он побежит за помощью, дать клятву хранить тайну — каковую он с радостью дал, дабы отпереться от своей роли в этой дурной затее...

Но это случилось потом. За миг до крушения она обрела небо, и ее судьба была решена.

Однажды Зеня полетит.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Они были громогласны и ужасны, и много дней мы прятались в наших 〈...〉

Вернувшись, они уже знали наш язык. Они сказали: а знаете, мы можем вам помочь. Мы можем помочь вам стать лучше.

Свитки горы Дирка. Фрагменты 12a, 12b

Всепоглощающий жар. Невыносимый холод. Кусок дерева под щекой. Звук, похожий на жужжание пчел, рвота, боль.

Земолай жестоко ломало без мехалина. Лишенное препаратов, сдерживавших иммунную систему, тело начало отторгать вживленные в спину искусственные нервные окончания. Меха-дэва только расплавила оборудование — выжечь импланты она не потрудилась.

После суда двое крылатых вынесли Земолай с крыши. Оставили возле рабочей больницы, поддерживая иллюзию, будто ее сослали на землю, а не приговорили к смерти — точно у секты работников нашлись бы лекарства, необходимые для управления чужими имплантами.

Найдись они, даже меха-хирурги не понадобились бы.

Земолай отказывалась умирать на больничной койке и, когда крылатые ушли, поковыляла прочь. Вскоре она упала.

Наступила ночь... вроде бы. Земолай ждала смерти.

Она едва почувствовала подхватившие ее руки, едва заметила, как ее положили на заднюю часть телеги. В промежутках между долгими тошнотворными морганиями совсем близко смутно проступало чье-то обеспокоенное лицо, а затем одеяло закрыло ей глаза. В темноте ее снова вырвало. Чьи-то руки торопливо ее перевернули. Лихорадочные голоса спорили, что важнее — скорость или скрытность. Телега покатилась быстрее, загрохотала сильнее, встряхивая ей голову, будто жидкую взрывчатку.

Земолай отключилась.

Земолай проснулась. Другая темнота. Темнота замкнутого помещения. Просветление длилось почти минуту, и этого времени хватило, чтобы понять: она в карантинной клетке. Кто-то поместил ее в карантинную клетку. Карантинную клетку.

Мысли буксовали. Она еще не умерла. Она еще не умерла. Она достаточно жива, чтобы понимать: мысли буксуют, а значит, пошла следующая стадия абстиненции. Кто-то поместил ее в клетку.

Фаза берсерка накрыла безжалостно — бессилием и яростью. Она поднялась, словно марионетка под током, конечности привязаны за ниточки, злая, злая, злая. Клетка пахла ржавчиной. Старое железо. Непрочное. Земолай бросилась на прутья и ударилась о них, как корабль о скалы. Яркие вспышки боли только сильнее разозлили ее, подстегнули, послали в ее кровь буйную смесь разлагающихся химикатов.

В застящей взор красной пелене проступили темные фигуры. Реальные? Нереальные? Она заорала на них. Просунула руки сквозь прутья, мечтая вцепиться когтями. Но фигуры оставались недосягаемы — терпеливые, торжественные, молчаливые. Ждали, когда она сдастся.

Чьи-то ладони прижимали ее руки к полу. Она билась и, каждый раз ударяясь воспаленной спиной о бетонный пол, выла. Ноги придавило чье-то тело. Она почти вырвалась. Чья-то рука повернула ей голову. Она укусила.

— Клята Виталия!

— Я же просила ее зафиксировать.

— Она меня укусила!

Рука опустилась снова, на этот раз с большей силой, и прижала ее лицо к полу. В шею вонзилась игла. Жгучий раствор. Это было хуже, о, хуже всего. Огонь бежал по горлу, поджигал штифты возле сердца, собирался лавой в лопатках, в позвоночнике, в бедрах, коленях, ступнях, локтях, руках, пальцах.

Она была пьяна им, сбита с толку, застрявшая на полпути между срывом и смирением.

Вскоре она поддалась успокоительному. Осела на пол у дальней стены клетки и погрузилась в мутную полудрему; подводный житель, спящий вполглаза в ожидании следующего хищника.

В какой-то момент в долгой темноте она почувствовала, как по спине скользнула призрачная ладонь, даря прохладу там, где ей пекло, слегка надавливая там, где были шрамы.

— Вот здесь подключаются нервы, — пробормотал кто-то. — Ей понадобятся заглушки для портов.

Еще один голос, беспокойный:

— Как они могут делать с собой такое?

Протестующий звук.

— Это несправедливо. Ты сделал себе глаза. Я сделал...

— Посмотри на это! Ничего общего.

— Тихо. Ты ее разбудишь.

Долгая пауза. Затем:

— Ну? Есть там что-нибудь?

Долгий вздох разочарования.

— Много. Но не то, что я ищу.

Позже, снова всплыв из бессознательного состояния, Земолай попыталась мысленно зафиксировать свое окружение. Карантинная клетка, да, старая и ржавая, но стандартной конструкции. Прутья со всех сторон. Наверху: дверца, похожая на люк в карцер. Внизу: небольшая щель для подносов с едой. А дальше, за решеткой: маленькая, пустая комната. Одна дверь. Каменные стены. Прохладный воздух. Подземелье?

Дверь распахнулась, впустив тусклый треугольник света. Даже намек на освещение обжигал глаза. Земолай сощурилась от боли, старые привычки заставляли ее подмечать все, даже когда это не имело значения.

В комнату прокралась молодая особа с подносом еды в руке. Пол неясен. Возраст в сумраке не определить. Небольшого роста, округлые очертания, в основном скрытые темным плащом; заплетенные в косы волосы, отливающие синим. Нерешительно замерла на расстоянии вытянутой руки от клетки, пристально вглядываясь внутрь, а затем просунула поднос в щель и метнулась назад. Кролик, сердечко трепещет.

Кролик удрал не сразу. Постоял в дверях, посматривая. Нет. Наблюдая. Следя взглядом, как Земолай ползет по голому бетону на руках, как тянется дрожащими пальцами к первой еде, которую она увидела с момента своего заключения.

— Меня зовут Хай Гальяна, — прошептал кролик, использовав женскую форму притяжательного местоимения.

Ага, хоть клочок осязаемой информации. Самка кролика.

Приборов на поднос не положили. Земолай зачерпнула горсть теплой серой каши и старомодным способом швырнула ее через прутья.

Женщина взвизгнула и выбежала, тонкая струйка каши попала ей на плащ. Земолай снова осела на пол, совершенно измученная. Нерешительно вытерла скользкую руку о штаны, хихикнув как безумная, но смех угас так же быстро, как и появился.

Она слабела. Какой бы наркотик ни спустил ее на землю, с каждым неумолимым биением сердца его содержание в крови падало. Земолай была вполне в сознании, чтобы понять, когда безумие крови вернулось, еще более жестокое из-за того, что его подавляли.

К счастью, первым же судорожным ударом она выбила из клетки поднос с едой. Иначе могла бы нанести с его помощью реальный ущерб.

Они проходили это еще трижды. Еще три борцовские схватки. Еще три иглы. Еще три периода относительного просветления и еще три подноса с едой. Она ругалась на них. Она выла, била кулаками и ногами, прямо и с разворота. Она плевалась и швыряла поднос.

Ее разум желал соблюсти принцип («Идите на хер вместе с вашей кашей»), но тело хотело жить. На третий и четвертый раз она поела.

Для наблюдения каждый раз возвращалась одна та же женщина — девочка, едва ли достаточно взрослая, чтобы называться женщиной, — но от двери не отходила, чтобы быстрее удрать, когда Земолай снова выйдет из себя. Как будто пленница могла что-то сделать из-за решетки. «Девочка! Для того-то эти клетки и строили!»

Это была затяжная агония. Пытка. Лучше бы дали ей умереть с достоинством.

Но Земолай не умерла. После каждой жгучей инъекции спокойствие длилось дольше и срывы наступали все более неохотно. Она не понимала как, но ее похитители предотвращали последние стадии мехалиновой ломки.

Вернулись чувства, болезненно острые после долгого отупения. Она слышала, как за дверью шепчутся люди. Значит, помещения маленькие. Возможно, они решили, что она в обмороке. Скорее всего, им некуда разойтись. Рабочие норы?

Вот только у рабочих не водилось свободных комнат, где можно возвести карантинную клетку. Земолай вернулась к версии о заброшенном храмовом коридоре. Или, вероятно...

Она замерла, едва не задохнувшись от ярости. Ярости оттого, что к ней возвращается разум. Ярости оттого, что исцеляется тело. Она была голодна. Умирала от голода. Как человек, рассчитывающий еще пожить.

Гнев переплавился в горе. Лучше бы оставили ее в том переулке, чем так унижать. Только представьте: некогда-крылатая Земолай чахнет в ржавой клетке!

Хай Гальяна вернулась. И подошла почти к самым прутьям. Дверь за спиной она оставила приоткрытой, и где-то там в тусклом свете шел спор. Возбужденные голоса звучали то громче, то тише, накатываясь друг на друга, подобно волнам.

Земолай уже некоторое время бодрствовала, измученная, но в сознании. Боль никуда не делась, но притупилась. Ее больше не лихорадило от воспаления и не трясло от бешенства в мехалиновой ломке.

Она молча ждала, когда девушка заговорит.

— Думаю, ты понимаешь, чем мы здесь занимаемся, — тихо сказала Гальяна. — И почему.

На улице пройдешь мимо и не заметишь. Очередная невысокая, коренастая, разноцветная работница с сине-зелеными волосами, заплетенными в три толстые косы на голове, и старыми шрамами на кистях. Она дрожала, но то, что Земолай изначально приняла за страх, оказалось волнением. А взволновать ее в этой комнате могло только одно.

— Мы исцелили тебя, — произнесла Гальяна.

Земолай повела плечом. Поерзала на ноющих бедрах. Перекинула руку через колено, словно в насмешку, мол, и это — исцеление?

— Ты больше не зависишь от мехалина, — пояснила Гальяна. — Твои хозяева решат, что ты уже умерла.

При этих словах Земолай прошило легкой дрожью тревоги. Никто, кроме высшего командования меха-дэвы, не вводил воинам наркотический коктейль, поддерживавший их в ясном уме и добром здравии. Таково было одно из последствий обретения крыльев. Установка портов обрекала своего владельца на пожизненную зависимость от начальственной аптечки.

— Ты понимаешь, что это значит, — подсказала Гальяна.

В голове у Земолай хранилось много конфиденциальной информации. Стоило Меха Водайе хоть на миг заподозрить, что такой препарат существует вне ее контроля, она бы убила Земолай на месте. И не только воины принимали мехалин для поддержания своих дополнительных возможностей — каждый раненый работник, каждый модернизированный техник, каждый гражданин Радежды, стремившийся к богоподобному совершенству.

Мятежники овладели кое-чем помощнее любого оружия.

У них появилась медицинская независимость.

— Гальяна, подожди нас!

В комнату вбежали еще несколько молодых рабочих, исполненных беспокойства — и таких юных! Ее похитила банда детсадовцев.

Всего их было четверо, в разных стадиях модификации. Земолай мельком отметила длинные ноги, оптику, механические пальцы — приживленные, а не протезы.

(Она снова машинально запоминала, фиксировала, отмечала точки давления и штифты.)

— Тебе не следует приходить сюда в одиночку, — прошептала одна из них, явно с упреком.

— Одной лучше, чем вчетвером, — процедила в ответ Гальяна.

Это выглядело бы забавно, будь Земолай в настроении посмеяться.

— Я Гальяна, — повторила девушка, прикрывая нервозность болтовней, затем по очереди указала рукой на каждого. — Это Хай Элени.

Которая упрекала. Элени отличала кряжистая, по-матерински широкобедрая фигура и фиолетовый отблеск в темных волосах. Явно старше остальных, то есть ей где-то за тридцать (со временем Земолай становилось все труднее определять возраст).

— Это Завет Тимьян.

Худющий, не от мира сего, он прижимал к узкой груди блокнот в кожаном переплете. На встревоженном лице сверкали серебром большие усиленные глаза. Имя дано по рабочему округу, но щуплая фигурка и высококачественные оптические импланты кричали о библиотеке. Земолай не купилась.

— А это Хай Рустайя.

Последний мятежник больше соответствовал ожиданиям Земолай. Модификации у него были дешевые и сляпанные на скорую руку. Уродливые, практичные заплатки свидетельствовали о ремонте за счет завода: скелетообразные ноги, два лишенных плоти пальца. Широкоплечий, с резко очерченными темными бровями, напряженный, недоверчивый. Это тело рассказывало мрачную историю насилия, которая стала бы хитом на меха-вечеринках. Злые, нервные дети — вот они кто.

Чего бы ни ожидала от нее ясельная команда, но всяко не молчания. Они переминались, переглядывались, наполняли воздух между собой старыми спорами и новыми тревогами. Земолай представляла, сколько времени, расходов и риска потребовала ее — как это назвать? — реабилитация. И причина, по которой они стремились ее исцелить; причина, по которой они решились предоставить ей, заложнице, всю эту информацию, тем самым выказав доверие, могла быть только одна.

Им требовалась ее помощь.

— Уверена, ты догадалась, кто мы, — сказала Гальяна. — Хай Савро успел предупредить нас, до того как его забрали. Не дай ты ему этого времени...

Они бы все погибли, а Земолай жила бы себе как раньше. (На миг у нее перехватило дыхание, грудь стеснило, но она не сорвется на глазах у этих детей, она сосредоточится на том, чтобы выбраться, и не станет заглядывать дальше этой единственной цели.)

Когда Земолай наконец заговорила, голос ее звучал хрипло и рвано: несколько дней обезвоживания и воя не прошли даром.

— Есть хочу.

Она снова их разочаровала, но та, что постарше, Элени, сказала:

— Конечно ты голодна. Потерпи минутку.

Элени притащила из соседней комнаты (неудачный ракурс: планировку не разглядеть) походную печь. Судя по виду, варево состояло из мясных консервов и каких-то корнеплодов, но, слава Пятерым, это хотя бы не каша. И еду собирались подать горячей. Гальяна просунула сквозь прутья стакан воды. Земолай залпом опустошила его и тут же вернула, чтобы налили еще.

— Зря это все! — рявкнул Рустайя.

Земолай покосилась на него. Точно. Длинноножка с многолетними заводскими травмами.

— Рустайя... — тихо сказал Тимьян.

— Да вы гляньте на нее, — настаивал Рустайя. — Развалина же. Выгорела на наркоте.

Элени грохнула кастрюлю на плиту, и Рустайя поджал губы, временно присмирев. Да, главной тут была Элени. При всем своем презрении Земолай не могла не уважать женщину, добивавшуюся своего без единого слова. Элени виновато улыбнулась пленнице, вывалив на тарелку два куска мяса и горку желтоватых овощных кубиков.

От запаха еды желудок у Земолай предательски взвыл, но ей все же хватило достоинства поинтересоваться:

— Мне дадут приборы? Или придется есть как животное?

Гальяна принесла вилку и довольно тупой на вид нож, чем немедленно вызвала еще один спор. Рустайя считал, что Земолай — убийца или, может быть, самоубийца, хотя вслух эти слова не произносил. Элени и Тимьян яростно шушукались в сторонке, взвешивая риски, — может, только вилку?

Эта мрачная комедия закончилась криком Гальяны:

— Я сама ей порежу!

Она нарезала мясо кубиками, бурча себе под нос, что у диктаторов есть одно преимущество — централизованное принятие решений.

Чтобы поесть, Земолай села на пол. Сначала это было мучительно, еда падала в желудок свинцом. Зато чем дольше она ела, не убивая себя и не бросая вилку сквозь прутья, тем меньше делалось царившее в комнате напряжение.

Элени подтолкнула Тимьяна локтем — тот вздрогнул, но выступил вперед. Следующий пошел.

На миг он замер, глядя в свой блокнот (он делал заметки!).

— Нам потребовались годы, чтобы пробраться в башню Кемьяна. За это время мы изучили каждого из вас. Ваши родители были книжниками? — Он был так серьезен, что Земолай едва могла это вынести. — Я ношу имя Завет, но я тоже родился в Миларе. Родители отправили меня в государственную школу, но дома меня учили философии... и рассказывали о Радежде до войны.

«До войны». Как будто речь о древней истории. Этим детям-отступникам, рожденным в бурные годы сразу за последними крупными стычками, Земолай казалась старухой. Она стала жевать медленнее. Она не ошиблась — этот явно из более крутого теста, чем жители Завета.

— Ты поступила туда добровольно, — подметил он. — Наверное, тогда тебе казалось, что это правильно. Большое дело! Защита города! Стычки на границе! Но ты видела, во что превратилось твое правительство. Мы не требуем ничего радикального. Мы не пытаемся заменить вашу тиранию нашей собственной. Единственная справедливость — восстановить совет Пяти. Пусть Пятеро соберутся и решат, как лучше.

Земолай сама помнила те дни и не нуждалась в кучке детей, которые излагали ей слышанную от родителей яркую, приглаженную версию. Совет, представляющий пять богов Радежды, действовал, как и любой другой: говорильни куда больше, чем дела.

— Наша миссия закончилась, когда Хай Савро выдал наши имена, — сказал Тимьян. — Теперь мы на слуху. И в бегах. То, что мы предлагаем, — это... ну, ты много лет служила вне башни Кемьяна...

Земолай проглотила последний кусок. Отложила вилку, чуть слышно вздохнув от удовольствия. Полный желудок — это благо, о котором не думаешь, пока его не лишишься.

— Вы хотите меня завербовать, — спокойно сказала она. — Хотите, чтобы я поделилась сведениями об устройстве Кемьяны и о протоколах безопасности, дабы вы могли устроить диверсию в центре управления меха-дэвы.

— Ну... Я имею в виду...

Она смутила его. Тимьян повернулся к остальным за помощью, но какие тут можно подобрать слова?

— Гальяна считает... — заговорил он, собравшись с силами для новой попытки.

Элени откашлялась, резко и угрожающе. Разразилась небольшая битва воль, выраженная в раздраженно поднятых бровях и несогласно поджатых губах. Земолай обратила внимание на ту, о ком шла речь. Гальяна, не такая уж и трусиха, как оказалось, смотрела на пленницу с таким напряжением, что Земолай внезапно вспомнила разговор, подслушанный ею в полуобмороке: «Ну? Есть там что-нибудь?» — «Много. Но не то, что я ищу».

Она встретилась с девушкой взглядом и не поняла, к каким выводам та пришла. Как бы то ни было, Земолай вытащили из сточной канавы не просто потому, что пожалели.

Земолай решила прощупать внутренние противоречия группы. Она откашлялась и указала на Гальяну:

— Она уже рассказала мне о вашем новом препарате.

Гальяна округлила глаза. Вокруг нее взвилась огненная буря — о чем она думала! Они договорились пока не упоминать об этом! Вот почему никто не приходил один...

И тут Рустайя выпалил единственное, что имело значение:

— Тебе нужна доза нашего супрессанта дважды в день, иначе ты умрешь.

Элени вздохнула и закрыла глаза. Тимьян и Рустайя смотрели с вызовом; Гальяна — просто грустно. А Земолай... ох. В ней все же осталась капля чувств, и она раскалилась добела — это была лава, это были сломанные коленные чашечки, черные мешки и долгое падение с высокой скалы.

— То есть все это брехня? После всех уговоров вы заявляете мне, что я просто сменила одну зависимость на другую? Вы не сделали ничего!

— Наша формула станет достоянием общественности, — возразил Тимьян. — Никто не должен жить или умирать по воле механского начальства.

— И где я могу ее получить?

Виноватое молчание. Они дружно отводили глаза, и Земолай думала, что захлебнется собственной желчью. Но винить их не получалось, пусть она и ненавидела их за это. Она представляла собой неизвестную величину, посвященную в опасную информацию, и им что-то от нее нужно. Конечно, они оставили себе рычаги воздействия.

А затем Гальяна взглянула ей прямо в лицо.

— Мы собираемся проникнуть на тренировочный полигон Павы, — сказала она, совершенно не стыдясь. — Мы хотим, чтобы ты дала нам код от оружейной.

Долгие секунды Земолай могла только смотреть на нее, одновременно возмущенная и впечатленная такой дерзостью — сбежать из одной крепости мехов только для того, чтобы добровольно влезть в другую. Но все чувства заслонила ярость, вызванная подтекстом просьбы: помоги нам или придется умереть.