3,99 €
Mehr erfahren.
- Herausgeber: АСТ
- Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
- Serie: Король на все времена
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2023
Один из обитателей тихого провинциального городка Касл-Рок — добродушный сенбернар Куджо. Однажды, преследуя кролика, он загоняет его в маленькую пещеру, где получает укус летучей мыши. На первый взгляд безобидное происшествие оборачивается настоящей трагедией. И возвращается Куджо к хозяевам уже совсем другим — чудовищем, сеющим смерть. Счет его жертв постоянно увеличивается. Справиться с ним кажется невозможным. И невольно возникает мысль: какая в действительности болезнь может превратить животное в настоящего монстра? И можно ли это Зло искоренить раз и навсегда?..
Das E-Book können Sie in Legimi-Apps oder einer beliebigen App lesen, die das folgende Format unterstützen:
Seitenzahl: 495
Ähnliche
Стивен Кинг Куджо
© Stephen King, 1981
© Перевод. Т. Покидаева, 2023
© Издание на русском языке AST Publishers, 2023
Эта книга посвящается моему брату Дэвиду, который переводил меня за руку через Уэст-Брод-стрит и научил делать балансирующие игрушки из старых вешалок. Это было так круто, что я никак не мог остановиться.
Я люблю тебя, Дэвид.
в печали[1].
Да, тут все хорошо.
Когда-то, не так чтобы очень давно, в маленьком городке Касл-Рок в штате Мэн появилось чудовище. В 1970 году оно убило официантку Альму Фрешетт; в 1971-м – женщину по имени Полин Тутэкер и старшеклассницу Шерил Моди; в 1974-м – симпатичную девушку Кэрол Данбаджер; осенью 1975-го – учительницу Этту Рингголд; и, наконец, в декабре того же года – ученицу начальной школы Мэри Кейт Хендрасен.
Это был не вампир, не волк-оборотень, не безымянная тварь из зачарованных лесов или заснеженных пустошей; это был всего-навсего полицейский по имени Фрэнк Додд, страдавший психическим и сексуальным расстройством. Хороший парень Джон Смит разоблачил его с помощью своего рода магии, но Фрэнк Додд не стал дожидаться ареста и покончил с собой. Может быть, оно и к лучшему.
Конечно, у жителей Касл-Рока был шок, но все-таки радости было больше – радости, что чудовища, державшего в страхе их маленький городок, больше нет. Оно мертво, наконец-то мертво. Кошмар упокоился в могиле Фрэнка Додда.
Но даже в наш просвещенный век, когда родители в основном понимают, что детей надо беречь, чтобы ненароком не ранить их неокрепшую психику, где-то в Касл-Роке наверняка были мамы – или, может быть, бабушки, – пугавшие малышей, что если те будут капризничать и не слушаться старших, их заберет страшный Фрэнк Додд. И наверняка где-то были притихшие дети, в страхе глядевшие на темные окна с мыслями о Фрэнке Додде в черном блестящем дождевике, о Фрэнке Додде, который душил своих жертв… и душил… и душил…
Он где-то рядом, я прямо слышу бабушкин шепот под завывание ветра в каминной трубе и дребезжание старой крышки от кастрюли, приспособленной в качестве печной заслонки. Он где-то рядом, и если ты будешь вести себя плохо, он заглянет в окно твоей спальни совсем поздно ночью, когда в доме все спят – все, кроме тебя, – или, может быть, высунется из шкафа, с улыбочкой на губах, в одной руке – знак «СТОП», с которым он переводил детей через дорогу, в другой руке – бритва, которой он перерезал себе горло… так что тише, малыш… тише… тише.
Однако для большинства горожан все закончилось. Да, кому-то по-прежнему снились кошмары, и дети подолгу не могли уснуть, и опустевший дом Додда (его мать умерла от сердечного приступа вскоре после разоблачения сына) сразу же стали называть проклятым домом, к которому старались не подходить; но это были временные явления, неизбежные издержки цепи бессмысленных убийств.
Время шло. Миновало пять лет.
Чудовище умерло, сгинуло без следа. Фрэнк Додд разлагался в своем гробу.
Вот только чудовище не умирает. Оборотень, вампир, безымянная тварь с диких пустошей. Чудовище не умирает.
Летом 1980-го оно снова пришло в Касл-Рок.
* * *
В одну из майских ночей того года четырехлетний Тэд Трентон проснулся сразу после полуночи, потому что ему захотелось в туалет. Он встал с кровати и побрел, полусонный, к полоске белого света, что лился из ванной сквозь приоткрытую дверь. Он заранее, еще на ходу, приспустил пижамные штанишки, потом долго-долго мочился, спустил воду в унитазе и вернулся в постель. Забираясь под одеяло, Тэд увидел в шкафу чудовище.
Оно сидело, припав низко к полу, его мощные плечи вздымались над склоненной набок головой, глаза горели янтарным огнем. Странное, жуткое существо, получеловек-полуволк. Его янтарные глаза следили за Тэдом, когда тот сел на постели – в паху что-то сжалось в тугой комок, волосы на голове встали дыбом, дыхание вырывалось из горла тоненьким ледяным свистом. Эти глаза хищно смеялись, глаза обещали страшную смерть и музыку криков, которых никто не услышит. Глаза чудовища, поселившегося в шкафу.
Тэд слышал его рокочущее рычание; чувствовал запах его дыхания, сладковатый душок мертвечины.
Тэд Трентон закрыл руками глаза, судорожно вдохнул и закричал.
Приглушенный возглас в соседней комнате – это папа.
Испуганный вскрик: «Что такое?» – в той же комнате – это мама.
Топот бегущих ног. Когда родители ворвались в детскую, Тэд выглянул в щелочку между пальцами и увидел, что чудовище никуда не исчезло: глядит на него, скалит зубы и как бы грозится, что да, мама с папой пришли, но они скоро уйдут, и тогда…
Зажегся свет. Вик и Донна Трентон бросились к кровати сына, встревоженно переглянулись поверх его белого как мел лица и застывших, широко распахнутых глаз, и мама сказала… нет, скорее рявкнула:
– Я же говорила, Вик, что три хот-дога ему многовато!
Папа сел на кровать, обнял Тэда за плечи и спросил, что случилось.
Тэд решился еще раз взглянуть на приоткрытую дверцу шкафа.
Чудовища не было. Вместо голодного зверя Тэд увидел две неровные стопки теплых одеял, которые Донна так и не удосужилась отнести в кладовую на третьем этаже. Они лежали на стуле, куда Тэд забирался, когда ему надо было взять что-нибудь с верхней полки в шкафу. Вместо лохматой треугольной головы, хищно и настороженно склоненной набок, он увидел своего плюшевого медвежонка, сидящего на одеялах. Вместо злых глаз, горящих янтарным огнем, – дружелюбные шарики из коричневого стекла, которыми его медвежонок смотрел на мир.
– Что случилось, Тэдди? – вновь спросил папа.
– Там, в шкафу, было чудовище! – крикнул Тэд и расплакался.
Мама тоже присела к нему на кровать, и они с папой принялись утешать его вместе. Привычный родительский ритуал. Они объяснили, что не было никакого чудовища, потому что чудовища есть только в сказках, а в жизни их нет; ему просто приснился страшный сон. Мама сказала, что иногда тени складываются в фигуры, похожие на злых персонажей из фильмов и комиксов, а папа уверил, что все хорошо и в их добром доме с Тэдом не может случиться ничего плохого. Тэд кивнул, соглашаясь, хотя знал, что это не так.
Папа ему объяснил, что в темноте все не такое, как при свете дня: две стопки из одеял запросто можно принять за сгорбленные плечи, плюшевого медвежонка – за склоненную голову, а свет из ванной, отразившийся в стеклянных игрушечных глазах, придал им сходство с глазами настоящего, живого зверя.
– Теперь смотри, – сказал папа. – Смотри внимательно, Тэдди.
Тэд стал смотреть.
Папа сгреб одеяла в охапку и запихал их подальше вглубь шкафа. Тэд услышал, как звякнули вешалки. Наверное, они говорили о папе на своем вешалочном языке. Это было смешно, и Тэд чуть улыбнулся. Мама заметила эту улыбку и с облегчением улыбнулась в ответ.
Папа взял медвежонка и вручил его Тэду.
– И последнее, самое главное. – Папа изобразил церемонный поклон, рассмешив Тэда и маму. – Стул.
Он плотно закрыл дверцу шкафа и подпер ее стулом. Возвращаясь к кровати Тэда, папа по-прежнему улыбался, но его глаза были серьезны.
– Все в порядке, Тэд?
– Да, – ответил Тэд и все же заставил себя добавить: – Но там было чудовище, пап. Я его видел. Честное слово.
– Тебе показалось, что ты что-то видел. – Папа погладил Тэда по голове большой теплой рукой. – На самом деле никакого чудовища не было и быть не могло. Все чудовища – выдумки. Они бывают только в сказках или в фантазиях у тебя в голове.
Тэд посмотрел на папу, потом на маму и снова на папу – на их большие, любимые лица.
– Правда?
– Правда, – сказала мама. – А сейчас большой мальчик пойдет в туалет и пописает.
– Я уже сходил. Я поэтому и проснулся.
– Тогда сходи еще раз, – сказала мама, ведь родители никогда не верят ребенку. – Сделай мне одолжение.
И он пошел в туалет, и мама пошла вместе с ним и улыбнулась, когда он вытряхнул из себя пару капель.
– Вот видишь? Все-таки надо было сходить.
Тэд послушно кивнул. Вернулся в постель. Его укрыли. Поцеловали.
Но когда мама с папой собрались уходить, ему опять стало страшно. Страх накрыл его, как холодное покрывало, сотканное из тумана. Как саван, пропахший безнадежной смертью. Ну пожалуйста, подумал он, только эти два слова, и ничего больше: Ну пожалуйста, ну пожалуйста, ну пожалуйста.
Наверное, папа уловил его мысли. Он обернулся, держа руку на выключателе, и повторил:
– На самом деле чудовищ не существует, Тэд.
– Да, папа, – отозвался Тэд, потому что в это мгновение папин взгляд сделался сумрачным и далеким, словно ему самому нужен был кто-то, кто его убедит. – Чудовищ не существует.
Кроме чудовища в моем шкафу.
Свет погас.
– Спокойной ночи, Тэд. – Мамин голос донесся из темноты, как дуновение тихого, ласкового ветерка, и Тэд мысленно закричал: Осторожнее, мама, они едят женщин! Во всех фильмах чудовища хватают женщин, уносят их далеко-далеко и едят! Ну пожалуйста, ну пожалуйста, ну пожалуйста…
Но родители уже ушли.
Четырехлетний Тэд Трентон остался один в темноте, весь напряженный, как перекрученные провода и детали металлического конструктора. Он лежал, натянув одеяло до самого подбородка, и со всей силы прижимал к груди своего плюшевого медвежонка. На стенах висели плакаты. Люк Скайуокер; щекастый улыбчивый бурундучок, стоящий на крышке блендера (ЕСЛИ ЖИЗНЬ ПРЕПОДНОСИТ ТЕБЕ ЛИМОНЫ, ДЕЛАЙ ИЗ НИХ ЛИМОНАД! – радостно призывал он); вся веселая братия из «Улицы Сезам»: Большая Птица, Берт и Эрни, Оскар и Гровер. Добрые домашние тотемы, добрая магия. Но снаружи выл ветер, с визгом носился по крышам, скользил по черным водосточным трубам. В эту ночь Тэд уже не уснет.
И все-таки провода потихонечку раскрутились, напряженные мышцы расслабились. Он почти задремал…
Его разбудил новый звук – не ночной ветер за окном, а ближе.
Петли на дверце шкафа.
Кри-и-и-и-и-и-и-и-и-и…
Этот скрип, такой тоненький и высокий, что его могли бы расслышать, наверное, только собаки и маленькие мальчики, не спящие поздно ночью. Дверца шкафа медленно приоткрывалась сама по себе, словно мертвая пасть, разверзавшаяся в темноту – дюйм за дюймом, фут за футом.
И там, в темноте, снова было чудовище. Сидело, припав низко к полу, на том же месте, где раньше. Оно ухмылялось, глядя на Тэда, его мощные плечи все так же вздымались над склоненной набок головой, глаза горели все тем же янтарным огнем, пронизанным хищным, звериным коварством. Они ушли, Тэд, как я тебе и говорил, шептало оно. Так всегда и бывает: они уходят. И тогда я возвращаюсь. Мне нравится возвращаться. Ты тоже мне нравишься, Тэд. Пожалуй, я буду теперь приходить к тебе каждую ночь, с каждым разом все ближе и ближе к твоей кроватке… все ближе и ближе… пока однажды ты не услышишь мой рык совсем рядом. Ты не успеешь позвать маму с папой, я схвачу тебя раньше, чем ты закричишь, и я тебя съем, и ты будешь во мне навсегда.
Завороженный липким тягучим ужасом, Тэд смотрел на чудовище в темном шкафу. В нем было что-то… почти знакомое. Что-то, что он почти знал. И это почти узнавание было страшнее всего. Потому что…
Потому что мной движет безумие, Тэд. Я уже здесь. И все время был здесь. Когда-то меня звали Фрэнк Додд, я убивал женщин и, может быть, даже их ел. Я всегда где-то рядом, и я знаю, как взять свое. Я чудовище, Тэд, древний ужас, и скоро я тебя заполучу. Смотри, как я подбираюсь все ближе… и ближе…
Может быть, это и вправду был голос чудовища, свистящий шепот из шкафа. Может быть, это был голос ветра, завывавшего за окном. Только это не важно, совсем не важно. Тэд все равно различал каждое слово, слушал, парализованный ужасом, чуть ли не в полуобмороке (но в ясном сознании), и не мог отвести взгляд от скрытого в сумраке оскаленного лица, которое почти знал. Этой ночью он точно уже не уснет. Может быть, он вообще никогда не уснет.
Но чуть позже, где-то между половиной первого и часом ночи – может быть, потому, что Тэд был еще маленьким, – он опять задремал. Сначала ему приснилось, что за ним гонятся большие лохматые звери с белыми зубами, а потом он погрузился в глубокий сон без сновидений.
За окном по-прежнему завывал ветер, вел ночные беседы с водосточными трубами. На небо взошел тонкий серп белой весенней луны. Где-то очень далеко, на тихом спящем лугу или в чаще соснового леса, истошно залаяла собака, но быстро умолкла.
А в шкафу Тэда Трентона нечто с янтарными глазами несло свою неусыпную вахту.
* * *
– Это ты переложил одеяла? – спросила Донна у мужа следующим утром. Она стояла у плиты и жарила бекон. Тэд в гостиной смотрел по телевизору детское шоу и ел «Звездочки». «Звездочки», как и все прочие хлопья от компании «Шарп», Трентоны получали бесплатно.
– Что? – спросил Вик, сосредоточенно изучавший спортивный раздел в газете. Как человек, родившийся и выросший в Нью-Йорке, он до сих пор не поддался лихорадке «Ред сокс», но уже получал мазохистское удовольствие от очередного неудачного выступления «Нью-Йорк метс» на старте сезона.
– Одеяла. В шкафу у Тэда. Они снова лежали на стуле. Стул опять был внутри, дверца снова была нараспашку. – Донна поставила на стол тарелку с горячим, еще шкварчащим беконом. – Это ты переложил одеяла обратно на стул?
– Нет, не я, – сказал Вик, переворачивая страницу. – Я, как моль, не терплю запаха нафталина и не бываю в шкафу.
– Очень смешно. Наверное, он сам их переложил.
Вик отложил газету и посмотрел на жену:
– Ты о чем, Донна?
– Помнишь, как он кричал ночью…
– Как такое забудешь! Я думал, он умирает. Думал, у него приступ.
Она кивнула.
– Ему показалось, что одеяла на стуле – это какое-то… – Она пожала плечами.
– Злое страшилище, – улыбнулся Вик.
– Да, вроде того. И ты дал ему медвежонка и убрал одеяла подальше в шкаф. Но сегодня, когда я зашла к нему в комнату, они снова лежали на стуле. – Она рассмеялась. – Я заглянула вглубь шкафа, и на секунду мне показалось…
– Теперь понятно, от кого он набрался таких фантазий. – Вик снова взял в руки газету и пристально посмотрел на жену. – Три хот-дога, ну-ну.
Позже, когда Вик уехал на работу, Донна спросила у Тэда, зачем он снова поставил стул в шкаф и навалил на него одеяла, если ночью они так его напугали.
Тэд посмотрел на нее, и его обычно живое, по-детски подвижное лицо показалось ей бледным, и строгим, и каким-то уж слишком взрослым. Перед ним на столе лежала раскрытая книжка-раскраска со «Звездными войнами». Он раскрашивал сценку в межзвездной кантине и как раз взял зеленый восковой мелок для Гридо.
– Это не я, – ответил он.
– Но, Тэд, если это не ты, и не папа, и уж точно не я…
– Это чудовище, – сказал Тэд. – Чудовище из моего шкафа.
Он снова склонился над своей раскраской.
Донна смотрела на сына, встревоженная и немного напуганная. Тэд – мальчик умный, смышленый, одаренный богатым воображением. Может быть, слишком богатым воображением, что далеко не всегда хорошо. Надо будет поговорить с Виком, сегодня же вечером. Надо будет серьезно поговорить.
– Тэд, ты же помнишь, что сказал папа? Чудовищ нет, их не бывает.
– Днем – да, не бывает. – Тэд улыбнулся так искренне и открыто, что эта улыбка прогнала все страхи Донны. Она ласково потрепала сына по волосам и поцеловала его в щеку.
Она собиралась поговорить с Виком, но когда Тэд был в детском саду, к ней приехал Стив Кемп, и она забыла, а ночью Тэд снова кричал и плакал, потому что оно там, в шкафу. Чудовище, чудовище!
Дверца шкафа была приоткрыта, одеяла лежали на стуле. На этот раз Вик отнес их на третий этаж и оставил в кладовке.
– Все, Тэдди, они наверху под замком, – сказал он, целуя сына. – Теперь все в порядке. Можешь спать спокойно.
Но Тэд еще долго не мог уснуть, и пока лежал, съежившись под одеялом, дверца шкафа опять приоткрылась с тихим щелчком, мертвая пасть распахнулась в мертвую темноту, где притаилось нечто лохматое и зубастое, источавшее запах запекшейся крови и черной погибели.
Здравствуй, Тэд, прошептало чудовище своим гнилостным голосом, и луна заглянула в окно, как прищуренный белесый глаз мертвеца.
* * *
Весной того года старейшей жительницей Касл-Рока была Эвелин Чалмерс, которую местные старики называли тетушкой Эвви, а почтальон Джордж Мира – «болтливой старой калошей». Джордж доставлял ей почту: в основном торговые каталоги, рекламные буклеты от «Ридерз дайджест» и молитвенные брошюрки Крестоносцев Предвечного Христа – и почти ежедневно выслушивал ее бесконечные монологи. «Если к чему-то и стоит прислушаться в болтовне этой старой калоши, так только к ее предсказаниям погоды», – говаривал он, пропустив несколько стаканчиков в компании друзей, собиравшихся в «Поддатом тигре». Идиотское название для бара, но раз уж в Касл-Роке нет других баров, приходилось довольствоваться тем, что есть.
В целом весь городок разделял мнение Джорджа. Титул старейшей жительницы Касл-Рока вкупе с почетной тростью от «Бостон пост» перешел к тетушке Эвви два года назад, когда стооднолетний Арнольд Хиберт – под конец впавший в глубокий маразм, так что беседовать с ним было столь же бессмысленно, как с пустой банкой из-под кошачьих консервов, – навернулся с террасы дома престарелых в Касл-Эйкерсе и сломал себе шею ровно через двадцать пять минут после того, как в последний раз в жизни напрудил в штаны.
Тетушка Эвви была далеко не такой маразматичной, как Арни Хиберт, и не такой старой. В свои девяносто три года она еще не настолько выжила из ума, чтобы лишиться собственного дома, как его лишился Хиберт, и могла не отказывать себе в удовольствии донимать громогласной беседой безропотного (и частенько похмельного) Джорджа Миру, когда тот привозил почту.
Но погоду она и вправду предсказывала лучше всяких синоптиков. Среди горожан – старшего поколения горожан, которых заботят подобные вещи, – бытовало единодушное мнение, что тетушка Эвви никогда не ошибается по трем вопросам: в какую неделю произойдет первый летний сенокос, как хорошо (или плохо) уродится черника и какая будет погода.
Как-то в начале июня тетушка Эвви приковыляла к почтовому ящику у калитки, тяжело опираясь на трость «Бостон пост» (которая, размышлял Джордж Мира, перейдет к Вину Маршану, когда болтливая старая калоша сыграет в ящик, и, как говорится, скатертью дорожка, Эвви) и попыхивая сигаретой. Она поздоровалась с Мирой, крича во весь голос – когда тетушка Эвви оглохла, она, очевидно, решила, что весь мир тоже оглох за компанию с ней, – и сообщила, что лето обещает быть жарким. Самым жарким за тридцать лет. Жарища в начале, жарища в конце, прогремел в сонной утренней тишине зычный голос тетушки Эвви, и посередке все так же жарища.
– Вот как? – сказал Джордж.
– Что?
– Я говорю: «Вот как?»
Вот еще одно малоприятное свойство тетушки Эвви: когда она начинала орать, ты волей-неволей орал вместе с ней, рискуя порвать себе связки.
– Да чтоб мне провалиться, если не так! – выкрикнула тетушка Эвви. Пепел ее сигареты упал на плечо Джорджа Миры, на его форменную рубашку, свеженькую, только что из химчистки. Джордж безропотно стряхнул пепел рукой. Тетушка Эвви наклонилась к окошку машины, чтобы ей было удобнее кричать ему в ухо. У нее изо рта пахло прокисшими огурцами.
– Полевки уже выбрались из подвалов! Томми Недоу видел оленей у озера Мусантик, они чесали рога. Раньше первой малиновки! Под снегом, когда он растаял, была трава! Зеленая трава, Мира!
– Вот как, Эвви? – отозвался Джордж, поскольку тут явно предполагался какой-то отклик. У него уже начинала болеть голова.
– Что?
– ВОТ КАК, ЭВВИ? – заорал Джордж Мира, брызжа слюной.
– О да! – Вид у тетушки Эвви был крайне довольный. – И вчера ночью я видела, как полыхнула зарница! Дурной знак, Мира! Ночные зарницы – всегда дурной знак! Многие люди помрут от жары этим летом, помяни мое слово!
– Мне пора, тетушка Эвви! – крикнул Джордж. – У меня заказное письмо для Стрингера Болье!
Тетушка Эвви Чалмерс запрокинула голову к небу и расхохоталась, почти задыхаясь от смеха и роняя пепел себе на халат. В конце концов она выплюнула недокуренную сигарету, и та упала, дымясь, рядом с ее туфлей – черной, как печная сажа, и тесной, что твой корсет, туфлей на все времена.
– Заказное письмо для французика Болье? Да он не прочтет даже имени на своей собственной могильной плите!
– Мне пора, тетушка Эвви! – поспешно проговорил Джордж и включил передачу.
– Французик Болье – недоумок с рождения! Дурачина, каких поискать! – крикнула тетушка Эвви, но теперь она обращалась к облаку пыли, поднятому машиной Джорджа Миры; ему все же удалось сбежать.
Она еще пару минут постояла у почтового ящика, глядя вслед почтальону. Для нее писем не было; теперь ей редко приходили письма. Большинство ее знакомых, умевших писать, уже отошли в мир иной. И ей что-то подсказывало, что она скоро последует за ними. Грядущее лето вызывало у нее дурные предчувствия. Она могла запросто говорить о рано вышедших из подвалов мышах и о сполохах ночных зарниц, но она никому не рассказывала о своих смутных страхах, о притаившейся где-то за горизонтом жаре, припавшей к земле, как отощавший, но все еще сильный зверь, весь покрытый коростой, с глазами красными, будто тлеющие угли; о своих снах, где жарило солнце и не было тени, а были лишь жажда и зной; о беспричинных слезах по утрам – горьких слезах, что не дают облегчения, а разъедают глаза, как горячий августовский пот. Она чуяла запах безумия в ветре, который еще не поднялся.
– Джордж Мира, старый ты пердун, – произнесла тетушка Эвви с сочным мэнским акцентом, что придает каждому слову одновременно и грозное, и нелепое звучание.
Она заковыляла обратно к дому, опираясь на трость «Бостон пост», которую ей вручили на торжественной церемонии в мэрии за сомнительное достижение – благополучно дожить до старости. Неудивительно, размышляла она, что эта паршивая газетенка оказалась на грани банкротства.
Тетушка Эвви помедлила на крыльце, глядя на небо, все еще по-весеннему нежное и прозрачное. Но она явственно ощущала: что-то грядет. Что-то жаркое, что-то злое.
* * *
Прошлым летом, когда левое заднее колесо старенького «ягуара» Вика Трентона начало как-то странно стучать, именно Джордж Мира посоветовал Вику обратиться в мастерскую Джо Камбера на окраине Касл-Рока.
– Он вообще странный малый, и у него странный подход к работе, – сказал Мира Вику в тот день, когда Вик вышел к почтовому ящику. – Говорит, сколько оно будет стоить, потом делает свою работу и берет ровно столько, сколько сказал. Ни цента больше. Странный способ ведения бизнеса, да? – Мира поехал дальше, а Вик еще долго стоял, размышляя, говорил ли почтальон всерьез или это была какая-то малопонятная мэнская шутка.
Но он все-таки позвонил Камберу, и однажды в июле (не таком жарком, каким будет июль на следующий год) они с Донной и Тэдом все вместе поехали в мастерскую. Путь действительно был неблизкий, Вику пришлось дважды остановиться, чтобы спросить дорогу, и именно с того дня он стал называть эту дальнюю окраину Касл-Рока Восточной Задницей Мира.
Когда он въезжал во двор Камбера, заднее колесо застучало еще сильнее. Тэд, тогда трехлетний малыш, сидел на коленях у Донны и звонко смеялся; ему всегда нравилось кататься на папиной машине «без крыши». Сама Донна тоже была в замечательном настроении.
Во дворе им встретился парнишка лет восьми-девяти, лупивший по старому бейсбольному мячу совсем уже древней битой. Мяч летел, ударялся о стену сарая – где, видимо, и размещался гараж мистера Камбера, подумал Вик, – и катился обратно.
– Привет, – сказал мальчик. – Вы мистер Трентон?
– Да, это я, – сказал Вик.
– Я позову папу.
Мальчик пошел в сарай.
Трентоны выбрались из машины, и Вик присел на корточки рядом с испорченным колесом. Наверное, все-таки стоило съездить в Портленд. Здешняя мастерская как-то не вызывала доверия; у Камбера даже не было вывески.
Его размышления прервал нервный голос жены:
– О боже, Вик…
Он быстро поднялся и увидел огромного пса, выходившего из сарая. Поначалу он даже не понял, точно ли это собака или какой-то лохматый уродливый пони неизвестной породы. Но как только пес вышел на свет, Вик увидел его печальные глаза и узнал сенбернара.
Донна порывисто подхватила Тэда на руки и отступила к машине, но Тэд принялся возмущенно вырываться, пытаясь спуститься обратно на землю.
– Хочу к собачке, мам… хочу к собачке!
Донна нервно взглянула на Вика, который молча пожал плечами, тоже встревоженный. Но тут из сарая вышел парнишка и на ходу потрепал пса по голове. Пес завилял великанским хвостом, и Тэд принялся вырываться с удвоенной силой.
– Можете отпустить малыша, мэм, – вежливо сказал мальчик. – Куджо любит детей. Он его не обидит. – Он обратился к Вику: – Папа сейчас подойдет. Только вымоет руки.
– Хорошо, – сказал Вик. – Крупный у тебя песик, сынок. Ты уверен, что он не опасен?
– Он совсем не опасен, – уверил его парнишка, но Вик все равно невольно шагнул и встал рядом с женой, в то время как их сынишка, такой немыслимо маленький, направился прямо к Куджо. Пес склонил голову набок и медленно вильнул хвостом.
– Вик… – начала было Донна.
– Все в порядке, – сказал ей Вик и мысленно добавил: Я очень надеюсь. Такому громадному зверю ничего не стоило бы проглотить малыша Тэдди одним махом.
Тэд на мгновение замер, явно засомневавшись. Они с псом глядели друг на друга.
– Собачка? – сказал Тэд.
– Куджо. – Парнишка Камбера встал рядом с Тэдом. – Его зовут Куджо.
– Куджо, – повторил Тэд. Пес подошел ближе и принялся добродушно облизывать ему лицо своим огромным слюнявым языком. Тэд захихикал и попытался его оттолкнуть. Потом обернулся к родителям и рассмеялся, как смеялся всегда, когда они его щекотали. Он шагнул к ним, но запутался в собственных ногах и упал. Внезапно пес оказался прямо над ним, и Вик, обнимавший жену за талию, скорее почувствовал, чем услышал, как у нее перехватило дыхание. Он рванулся вперед… но тут же остановился.
Зубы Куджо сомкнулись сзади на футболке с Человеком-пауком. Пес поднял мальчика – в эту секунду Тэд был как котенок в зубах мамы-кошки – и осторожно поставил на ноги.
Тэд подбежал к маме и папе.
– Собачка хорошая! Мама! Папа! Собачка хорошая!
Парнишка Камбера наблюдал за ним с доброй усмешкой, засунув руки в карманы джинсов.
– Да, замечательный пес, – сказал Вик. Он уже не боялся, но сердце все еще билось как сумасшедшее. На мгновение ему действительно показалось, что сейчас пес откусит Тэду голову, как леденец на палочке. – Это сенбернар, Тэд.
– Сен… беринар! – крикнул Тэд и помчался обратно к Куджо, который уселся у входа в сарай, как небольшая гора. – Куджо! Ку-у-у-у-джо!
Донна вновь напряглась.
– Вик, ты думаешь…
Но Тэд уже подбежал к Куджо, крепко его обнял, а затем чуть отстранился и пристально посмотрел на него. Теперь, когда Куджо сидел (хвост глухо стучит по гравию, розовый язык вывален изо рта), Тэд, встав на цыпочки, почти мог заглянуть псу в глаза.
– Я думаю, что у них все хорошо, – сказал Вик.
Тэд сунул в пасть Куджо крошечную ручонку и заглянул ему в рот, как самый маленький в мире дантист. Вик снова встревожился, но Тэд уже бежал обратно к родителям.
– У собачки есть зубы, – сообщил он Вику.
– Да, – сказал Вик. – Много зубов.
Он обернулся к парнишке, намереваясь спросить, кто придумал собаке такое необычное имя, но тут из сарая вышел Джо Камбер, на ходу вытирая ладони о кусок ветоши, чтобы пожать Вику руку.
Вик был приятно удивлен, обнаружив, что Камбер свое дело знает. Они с Виком проехались до подножия холма и обратно, и всю дорогу Джо внимательно слушал стук в колесе.
– Подшипник, – заключил он. – Вам повезло, что машина еще на ходу.
– Сможете починить? – спросил Вик.
– Ну да. Могу прямо сейчас, если вы согласитесь пару часиков подождать.
– Да, мы подождем, – сказал Вик, глядя на Тэда и пса. Тэд завладел бейсбольным мячом сына Камбера и теперь бросал его как можно дальше (на самом деле не так уж и далеко), а Куджо послушно приносил уже изрядно обслюнявленный мяч обратно. – Ваш пес прекрасно играет с моим сынишкой.
– Куджо любит детей, – кивнул Камбер. – Стало быть, заводите машину в гараж, мистер Трентон.
Доктор сейчас вас осмотрит, подумал Вик и загнал «ягуар» в сарай. Камбер справился даже быстрее, всего за полтора часа, и цена оказалась вполне разумной.
Все это время Тэд как заведенный носился по двору и непрестанно звал пса:
– Куджо… Ку-у-у-у-джо… ко мне, Куджо…
А перед самым отъездом парнишка Камбера, которого звали Бретт, посадил Тэда верхом на Куджо и поддерживал его, пока большой пес послушно обходил двор по кругу. Когда Куджо шагал мимо Вика, тот поймал его взгляд… и мог бы поклясться, что пес смеется.
* * *
Буквально через три дня после громкого разговора Джорджа Миры с тетушкой Эвви Чалмерс четырехлетняя девочка, ровесница Тэда Трентона, сидела за завтраком на чистой кухоньке в аккуратном маленьком домике в Айова-Сити, штат Айова, и вдруг резко поднялась из-за стола и объявила:
– Мама, мне плохо. Меня тошнит.
Мама обернулась к ней без особого удивления. За два дня до того старший брат Марси пришел из школы с желудочным гриппом. Сейчас Брок уже полностью выздоровел, но в первые сутки ему было по-настоящему плохо, его постоянно несло и тошнило.
– Ты уверена, солнышко? – спросила мама.
– Ой, я… – Марси громко застонала и выскочила в коридор, держась за живот. Мама пошла следом за ней, увидела, как малышка заходит в ванную, и подумала: Ну вот, опять все сначала. Главное, мне самой не свалиться.
Она услышала звуки рвоты и вошла в ванную следом за дочерью. В голове уже складывался план действий: обильное питье, постельный режим, ночной горшок у кровати, книжки для развлечения; когда Брок вернется из школы, пусть отдаст Марси на время свой переносной телевизор, и…
Она глянула на унитаз, куда стошнило ее четырехлетнюю дочь, и все мысли вылетели из головы, словно по ней ударили кулаком.
Унитаз был полон крови; кровь забрызгала края фаянсовой чаши и кафельный пол вокруг.
– Мама, мне плохо…
Дочь обернулась, ее дочь обернулась, и весь ее рот был в крови, кровь стекала по подбородку, капала на синее матросское платьице, кровь, Господи Иисусе, Мария и Иосиф, так много крови…
– Мама…
Ее дочку снова стошнило, красное месиво полилось у нее изо рта, кровь забрызгала все вокруг, будто зловещий погибельный дождь. Мать подхватила Марси на руки, помчалась в кухню, где стоял телефон, и вызвала «Скорую».
* * *
Куджо знал, что он уже староват, чтобы гоняться за кроликами.
Он был вовсе не старым, даже по собачьим меркам. Но в свои пять лет Куджо давно вышел из щенячьего возраста, когда неутомимо носился по лесам и полям за какой-нибудь бабочкой. В свои пять лет, если переводить на человеческие года, он достиг ранней стадии среднего возраста.
Но в тот день, шестнадцатого июня, выдалось чудесное утро, и роса еще не высохла на траве. Жара, предсказанная тетушкой Эвви Джорджу Мире, уже наступила – это был самый жаркий июнь за много лет, – и к двум часам дня Куджо будет лежать на запыленном дворе (или в сарае, если ХОЗЯИН его позовет; иногда он впускал Куджо в сарай, когда напивался, что в последнее время случалось почти постоянно), тяжело дыша под палящим солнцем. Но это будет позже.
Кролик – большой, упитанный, с бурой шерсткой – даже не подозревал о присутствии Куджо на краю северного поля в миле от дома. Ветер дул в неудачную сторону для Братца Кролика.
Куджо подобрался поближе к нему, не ради мяса, а больше ради забавы. Кролик радостно угощался свежим клевером, который уже через месяц пожухнет под безжалостным жарким солнцем. Если бы кролик заметил пса хотя бы на половине того расстояния, что разделяло их изначально, Куджо дал бы ему убежать. Но кролик вскинулся только тогда, когда до него оставалось ярдов пятнадцать, не больше. На мгновение он замер, превратившись в застывшую скульптуру со смешно вытаращенными косыми глазами. А потом бросился наутек.
Залившись яростным лаем, Куджо пустился в погоню. Кролик был очень маленьким, Куджо – очень большим, но сама вероятность удачного исхода охоты придавала Куджо сил. Он почти догнал кролика и даже задел его лапой. Кролик начал петлять. Не такому проворному Куджо было трудно выдерживать темп, бросаясь из стороны в сторону. Взрывая когтями мягкую землю, он слегка отстал, но потом снова нагнал добычу. Птицы испуганно взмыли в небо, потревоженные его громким надсадным лаем; если собаки умели бы улыбаться, то сейчас Куджо улыбался бы. Кролик бросил петлять и побежал напрямик через поле. Куджо мчался следом, уже начиная подозревать, что в этой гонке ему не победить.
Но он очень старался и почти догнал кролика, когда тот юркнул в нору на склоне небольшого холма. Вход в нору зарос высокой травой, но Куджо не раздумывал ни секунды. Склонив голову низко к земле, он с разбегу влетел в узкий лаз… где и застрял, как пробка в бутылке.
Джо Камбер семнадцать лет владел фермой «Семь дубов» в конце городского шоссе номер 3, но даже не подозревал о существовании этой норы. Он бы наверняка обнаружил ее, если бы занимался фермерским хозяйством, но у него было другое занятие. В большом красном сарае располагался не хлев для скота, а авторемонтная мастерская. Его сын Бретт часто бродил по полям и лесам возле дома, но тоже не замечал этой норы, хотя несколько раз чуть не провалился в нее ногой и мог бы запросто сломать лодыжку. В ясные дни вход в нору мог сойти за пятно тени; в пасмурные дни его скрывала высокая трава.
Джон Мозам, предыдущий владелец фермы, знал о норе, но ему даже в голову не пришло рассказать о ней Джо Камберу, когда тот купил ферму в 1963-м. Возможно, он предупредил бы о ней, когда в 1970-м у Джо и его жены Черити родился сынишка, но к тому времени рак уже свел старого Джона в могилу.
Кстати, и хорошо, что Бретт не обнаружил эту нору. Нет ничего интереснее для мальчишки, чем дыра в земле, особенно если она ведет в маленькую известняковую пещеру. Ее глубина доходила до двадцати футов, и худенький маленький мальчик вполне мог забраться туда, а потом не выбраться. Такое случалось уже не раз с мелкими животными. Ведущий в пещеру лаз шел под уклон – легко съехать вниз, как по горке, и гораздо труднее вскарабкаться вверх, – и весь пол внутри был усыпан костями. Сурок, скунс, пара бурундуков, пара белок и домашний кот. Кота звали Мистер Пропер. Камберы потеряли его два года назад и решили, что кота сбила машина или он просто сбежал. Но он лежал здесь, вместе с костями упитанной полевой мыши, за которой однажды погнался.
Кролик Куджо съехал вниз и теперь мелко дрожал ушами и носом, вибрировавшим, как камертон, в ответ на яростный лай Куджо, который заполнил собой всю пещеру. Из-за эха казалось, что наверху собралась целая стая собак.
Маленькая пещера привлекала и летучих мышей. Места здесь было немного, но неровные своды служили отличным насестом для дневного сна ночных тварей. Так что Бретту Камберу действительно повезло, что он не нашел эту пещеру с мышами, и особенно в этом году. В этом году среди бурых летучих мышей, обитавших в пещере, распространился особо опасный штамм вируса бешенства.
Куджо застрял в плечах. Он яростно скреб лапами, но без толку. Он мог бы выбраться наружу задним ходом, но ему было жалко бросать добычу. Он чувствовал, что кролик попался в ловушку и теперь никуда от него не уйдет. У него было не очень хорошее зрение, к тому же его крупное тело перекрыло почти весь проникавший снаружи свет, и он не видел, что лаз резко идет под уклон прямо перед тем местом, куда он мог дотянуться передними лапами. Он чуял запах сырости и помета летучих мышей, старого и совсем свежего… но самое главное, он чуял запах кролика. Горячий и вкусный. Кушать подано.
Его лай разбудил летучих мышей. Они испугались спросонья. Кто-то вторгся в их обиталище. Они встревоженно запищали и всем скопом рванулись к выходу. Но тут их эхолокаторы засекли загадочный и тревожный факт: выхода не было. Его загородил собой хищник.
Они кружили в темноте, их кожистые перепончатые крылья хлопали, как белье на ветру. Кролик под ними испуганно сжался в комок и замер, надеясь на лучшее.
Куджо почувствовал взмахи крыльев нескольких летучих мышей совсем рядом с ним, и ему стало страшно. Ему не нравился их запах и писк; не нравился исходивший от них странный жар. Он залаял еще громче и щелкнул зубами в сторону летучих тварей, круживших у него над головой. Его челюсти сомкнулись на буро-черном крыле. Хрустнули тонкие косточки, тоньше, чем пальчики у младенца. Мышь резко дернулась и укусила его прямо в нос, оставив на чувствительной собачьей морде длинную изогнутую царапину, похожую на вопросительный знак. Всего через секунду тельце умирающей летучей мыши кубарем покатилось вниз по известняковому склону. Но самое страшное уже случилось; укус бешеного животного особенно опасен в области головы, потому что бешенство поражает центральную нервную систему. Собаки более восприимчивы к вирусу, чем люди, и даже вакцина не защищает их от заражения на сто процентов. А Куджо ни разу в жизни не делали прививку от бешенства.
Куджо, конечно, об этом не знал, но знал, что укусил что-то очень невкусное и противное, и решил, что пора выбираться из этого мрачного места. Он резко рванулся назад и выскочил из норы, обрушив маленькую лавину комочков земли. Отряхнулся, и во все стороны полетело еще больше комочков земли и известняковой крошки. Из раны на носу текла кровь. Куджо сел, поднял голову к небу и тихонько завыл.
Летучие мыши вырвались из пещерки небольшим бурым облаком, растерянно заметались под ярким июньским солнцем и тут же вернулись обратно в укрытие. Глупые существа, уже через пару минут они напрочь забыли о лающем госте, потревожившем их покой, и снова уснули, уснули, повиснув вниз головой и завернувшись в свои плотные крылья, как в старушечьи шали.
Куджо побрел прочь. Снова встряхнулся. Беспомощно потрогал нос лапой. Кровь уже запеклась в корку, но рана болела. У собак очень развито чувство стыда – несоразмерно с их умственными способностями, – и Куджо был недоволен собой. Он не хотел возвращаться домой. Если вернуться домой, кто-то из его троицы – ХОЗЯИН, ХОЗЯЙКА или МАЛЬЧИК – непременно заметит, что с ним что-то не так. Может быть, кто-то из них даже скажет, что он ПЛОХОЙПЕС. В эти минуты он и сам себя чувствовал ПЛОХИМПСОМ.
Вот почему Куджо не пошел домой, а спустился к ручью, отделявшему землю Камберов от участка Гэри Первье, их ближайшего соседа. Он вошел прямо в воду и принялся жадно пить; а потом еще долго плескался в ручье, пытаясь избавиться от противного вкуса во рту, смыть с себя грязь, и мутно-зеленую известняковую вонь, и это пакостное ощущение ПЛОХОГОПСА.
Мало-помалу ему стало лучше. Он вышел из ручья и отряхнулся; на мгновение брызги воды создали радугу в тихом, безветренном воздухе.
Ощущение ПЛОХОГОПСА потихоньку сходило на нет, боль в носу тоже унялась. Он пошел к дому – поглядеть, там ли МАЛЬЧИК. Куджо уже привык, что каждое утро МАЛЬЧИКА забирает большой желтый школьный автобус и привозит обратно во второй половине дня, но на этой неделе школьный автобус – с его горящими глазами-фарами и шумным грузом из галдящих детишек – не приехал ни разу. МАЛЬЧИК все время был дома. Обычно он целыми днями пропадал в сарае, делал всякое-разное вместе с ХОЗЯИНОМ. Может быть, желтый автобус снова приехал сегодня. Может быть, нет. Сейчас будет видно. Куджо уже позабыл о норе и противном вкусе во рту. Нос почти не болел.
Куджо шел по полю, легко раздвигая грудью высокую траву, распугивал по дороге немногочисленных птиц, но не пытался за ними погнаться. Сегодня он уже нагонялся вдоволь – его тело помнило о погоне, пусть даже разум не помнил. Он был сенбернаром в самом расцвете сил, пяти лет от роду, весом почти двести фунтов, и нынешним утром, 16 июня 1980 года, он заразился бешенством.
* * *
Спустя неделю, за тридцать миль от фермы «Семь дубов» в Касл-Роке, в портлендском ресторанчике «Желтая подводная лодка» встретились двое мужчин. В «Лодке» был большой выбор сэндвичей, пицц и рулетов в ливанском лаваше. В дальнем углу зала стоял пинбольный автомат. Над стойкой висело объявление, что если кто сможет съесть сразу два «Желтых подводных кошмара», за них не нужно будет платить. Ниже кто-то приписал в скобках: «КОГО СТОШНИТ, ТОТ ЗАПЛАТИТ».
Вику Трентону нравилось это место, он всегда с удовольствием брал большой сэндвич с фрикадельками. Но сегодняшний любимый сэндвич вызывал у него только мысли о неизбежной изжоге.
– Похоже, все очень хреново, – сказал Вик своему собеседнику, который без всякого энтузиазма разглядывал сэндвич с ветчиной у себя на тарелке. Это был Роджер Брекстон, и если уж Роджер глядел на еду безо всякого энтузиазма, это значило только одно: надвигается катастрофа. Роджер весил двести семьдесят фунтов, и когда он сидел, под его животом не было видно коленей. Однажды ночью в постели Вика с Донной пробило на дурацкий смех, и Донна сказала, что думала, будто Роджеру отстрелили колени во Вьетнаме.
– Это да, – согласился Роджер. – Ты даже не представляешь, дружище, насколько хреново.
– Ты правда думаешь, что эта поездка что-то решит?
– Может, и нет, – сказал Роджер. – Но если не ехать, то Шарп уже точно расторгнет контракт. А так, может, и удастся хоть что-то спасти. И там, глядишь, потихонечку выплывем. – Он все-таки откусил кусок от своего сэндвича.
– Если мы закроемся на десять дней, нам придется туго.
– А сейчас, по-твоему, не туго?
– Конечно, туго. Но у нас съемки для «Бук фолкс» в Кеннебанк-Бич…
– Лайза справится и без нас.
– Лайза не справится даже с собственной личной жизнью, а уж тем более с роликами для «Бук фолкс», – сказал Вик. – Но даже если бы она и справилась, у нас горят сроки по серии для «Отборной черники»… и для банка «Каско»… и ты еще должен встретиться с этим важным начальником Ассоциации риелторов Мэна…
– Нет, это ты должен с ним встретиться.
– Ни хрена подобного, – сказал Вик. – Я как вижу его красные штаны и белые туфли, меня прямо трясет. Сразу хочется выдать ему рекламный щит-сэндвич.
– Это все ерунда, и ты сам это понимаешь. Никто из них не приносит агентству и десятой доли того, что приносит старина Шарп. Что еще можно сказать? Ты знаешь, что Шарп и сынуля хотят встретиться с нами обоими. Так что, я заказываю билеты?
При одной только мысли о десятидневной поездке – пять дней в Бостоне и пять дней в Нью-Йорке – Вика бросило в холодный пот. Они с Роджером шесть лет проработали в нью-йоркском рекламном агентстве «Эллисон». Теперь Вик жил в Касл-Роке, а Роджер и Алтия Брекстон – в соседнем Бриджтоне, примерно в пятнадцати милях.
Вик никогда не жалел об отъезде из большого города. Ему казалось, что он никогда и не жил полной жизнью, никогда по-настоящему не понимал, для чего он живет, пока они с Донной не переехали в Мэн. И теперь у него было мрачное ощущение, что все последние три года Нью-Йорк только и ждал, когда можно будет снова вцепиться в него когтями. Самолет загорится при приземлении. На мосту Трайборо случится авария, и их такси сложится в желтую окровавленную гармошку. Грабитель, грозящий ему пистолетом, все-таки выстрелит. Где-то взорвется газопровод, и ему снесет голову крышкой канализационного люка, летящей по воздуху, как смертоносное фрисби весом под сотню фунтов. Да что угодно. Если Вик вернется в Нью-Йорк, город его убьет.
– Родж, – сказал он, вернув на тарелку едва надкушенный сэндвич, – а ты не думал, что мир не рухнет, если Шарп действительно разорвет с нами контракт?
– Мир-то не рухнет, – ответил Роджер, наливая себе пиво в большой бокал, – но что будет с нами? У меня ипотека на двадцать лет, из которых осталось еще семнадцать, и девчонки-двойняшки, мечтающие поступить в Бриджтонскую академию. У тебя своя ипотека и свой ребенок. И плюс еще старый «ягуар», тоже удовольствие не из дешевых.
– Да, но местная экономика…
– Местная экономика в глубокой заднице! – яростно выкрикнул Роджер, грохнув бокалом о стол.
Компания за соседним столом – трое парней в теннисках и один в линялой футболке с надписью «ДАРТ ВЕЙДЕР – ГЕЙ» – отозвалась бурными аплодисментами.
Роджер раздраженно махнул им рукой и наклонился поближе к Вику:
– Ты сам понимаешь, что мы не потянем всю эту роскошь на одной только «Отборной чернике» и Ассоциации риелторов Мэна. Если мы потеряем такого клиента, как Шарп, то пойдем ко дну быстро, как два топора. С другой стороны, если мы сохраним даже малую часть заказов от Шарпа еще хотя бы на пару лет, то уже выйдем на уровень, когда к нам обратится министерство туризма или, может быть, лотерея штата, если она к тому времени не накроется медным тазом. Вполне себе лакомые кусочки, Вик. Вот тогда можно будет распрощаться с Шарпом и его тухлыми хлопьями и зажить долго и счастливо. Злому и страшному серому волку придется искать себе другой обед; этих маленьких поросяток ему уже не достать.
– Наши шансы остаться при Шарпе примерно такие же, как шансы «Кливленд индианс» победить в Мировой серии этого года, – сказал Вик.
– Но попробовать стоит, дружище.
Вик надолго задумался, глядя на свой почти нетронутый сэндвич. Все это очень несправедливо, но жизнь в принципе штука несправедливая. А вот что и вправду обидно, так это какой-то безумный абсурд всей ситуации. Беда грянула как гром среди ясного неба. Как убийственный торнадо, сметающий все на своем пути. Они с Роджером и само их агентство «Эд уоркс» вполне могли оказаться в числе виноватых, хотя были вообще ни при чем. Судя по лицу Роджера, тот сейчас думал примерно о том же. Вик не видел друга таким серьезным и бледным с тех самых пор, как они с Алтией потеряли своего сынишку Тимоти, когда малышу было всего девять дней. Три недели Роджер держался, а потом все же сорвался и зарыдал, закрывая руками свое пухлое лицо, в такой страшной и безнадежной печали, что сердце у Вика встало комом в горле. Это было ужасно. Но теперешняя тихая паника в глазах Роджера была не лучше.
Внезапные торнадо – не редкость в рекламном бизнесе. Крупные агентства вроде «Эллисона», где ворочаются миллионы, выстоят в бурю. Мелкие вроде «Эд уоркс» – нет. У них две корзины, в одной – много мелких яиц, в другой – одно крупное, контракт с Шарпом. И теперь надо понять, получится ли сохранить это большое яйцо, а если нет, то можно ли сделать из него яичницу. Они-то уж точно ни в чем не виноваты, но из рекламных агентств получаются славные мальчики для битья.
Вик с Роджером отлично сработались еще на первых совместных проектах в агентстве «Эллисон», шесть лет назад. Вик, высокий, худой и тихий, стал идеальным «инь» для «ян» Роджера Брекстона, толстого, шумного, жизнерадостного экстраверта. Они сошлись и в личном, и в профессиональном плане. Их первый проект был совсем небольшим. Журнальное объявление для Объединенного фонда помощи детям с церебральным параличом.
Они предложили такой вариант: строгая черно-белая фотография мальчика с огромными, жуткого вида скобами на ногах, стоящего у линии первой базы на поле Малой бейсбольной лиги. Он был в бейсболке с эмблемой клуба «Нью-Йорк метс», его лицо – Роджер всегда утверждал, что именно выражение лица парнишки решило дело, – было вовсе не грустным, а скорее мечтательным. Почти счастливым на самом деле. Надпись первой строкой: «БИЛЛИ БЕЛЛАМИ НИКОГДА НЕ ОТОБЬЕТ МЯЧ». Под ней: «У БИЛЛИ ЦЕРЕБРАЛЬНЫЙ ПАРАЛИЧ». Еще ниже, шрифтом помельче: «Поможете?»
Приток пожертвований ощутимо возрос. Прекрасно для фонда, прекрасно для Вика и Роджера. Команда Трентона и Брекстона стартовала отлично. За первым проектом последовало еще полдюжины столь же успешных. Вик в основном генерировал идеи, Роджер занимался практическим их воплощением.
Для корпорации «Сони»: фотография мужчины в деловом костюме, который с блаженной улыбкой сидит по-турецки на разделительной полосе шестнадцатиполосной скоростной автострады, держа на коленях большой радиоприемник «Сони». Подпись к картинке: «ПОЛИЦЕЙСКАЯ ВОЛНА, THE ROLLING STONES, ВИВАЛЬДИ, МАЙК УОЛЛЕС, THE KINGSTON TRIO, ПОЛ ХАРВИ, ПАТТИ СМИТ, ДЖЕРРИ ФОЛУЭЛЛ». И в самом низу, отдельной строкой: «ПРИВЕТ, ЛОС-АНДЖЕЛЕС!»
Для компании «Войт», производящей снаряжение для плавания: снимок мужчины, полной противоположности пляжным мальчикам из Майами. Он стоял с гордым видом в модельной позе на золотом пляже в хрестоматийном тропическом раю, татуированный пятидесятилетний мужик с пивным брюшком, руками и ногами с обвисшей мускулатурой и сморщенным шрамом высоко на бедре. В руках этот потрепанный солдат удачи держал пару ласт от «Войта». Надпись под фотографией крупным шрифтом: «МИСТЕР, Я ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ НЫРЯЛЬЩИК. У МЕНЯ ВСЕ СЕРЬЕЗНО». Ниже было еще много текста шрифтом помельче – рекламная бодяга, как ее называл Роджер, – но успех обеспечила именно фраза большими буквами. Вик с Роджером предлагали как вариант: «Я НЕ СТРАДАЮ ХЕРНЕЙ», – но заказчик его не принял. Жаль, любил говорить Вик за стаканчиком чего-нибудь крепкого. Могли бы продать больше ласт.
А потом появился Шарп.
Кливлендская компания «Шарп» занимала двенадцатое место в рейтинге предприятий пищевой промышленности США, когда старик Шарп скрепя сердце обратился в нью-йоркское агентство «Эллисон» после более двадцати лет сотрудничества с рекламным агентством в родном Кливленде. Старик любил подчеркнуть, что его компания даже крупнее, чем «Набиско» до Второй мировой войны. На что его сын неизменно отвечал, что война закончилась тридцать лет назад.
Был заключен договор – поначалу на полугодичный испытательный срок, – и Вик Трентон и Роджер Брекстон взялись за работу. К концу испытательного периода компания «Шарп», производящая печенье, торты и сухие завтраки, поднялась с двенадцатого места на девятое. Еще через год, когда Вик и Роджер переехали в Мэн и открыли свое собственное агентство, она была уже на седьмом.
Их кампания получилась масштабной. Для телевизионной рекламы печенья «Шарп» Вик с Роджером придумали Стрелка Шарпа, шерифа-недотепу с Дикого Запада, чьи шестизарядные револьверы стреляли не пулями, а печеньем: шоколадным, имбирным или овсяным – ребята из команды спецэффектов постарались на славу. Все сюжеты заканчивались одинаково. Стрелок Шарп стоял с револьверами на отлете, печально глядя на гору настрелянного им печенья, и сообщал миллионам телезрителей: «Вот незадача, бандиты сбежали. Но осталось печенье. Лучшее печенье на Западе… и не только на Западе, я полагаю». Потом брал печенье, откусывал и, судя по выражению лица, испытывал гастрономическое блаженство, сравнимое с первым оргазмом. Затемнение. Конец сюжета.
Для тортов – шестнадцать наименований в ассортименте, на любой вкус – они представили ролик с Джорджем и Грейси, как их окрестил Вик. В самом начале мы видим, как Джордж и Грейси уходят с роскошного банкета, где столы ломятся от всевозможных деликатесов. Они приходят домой, в свою крошечную квартирку, где наверняка нет горячего водоснабжения. В ярко освещенной кухне Джордж садится за стол, накрытый клетчатой скатертью. Грейси вынимает из старенького холодильника песочный торт «Шарп» (или чизкейк, или штройзелькухен) и ставит его на стол. Джордж и Грейси даже не стали переодеваться после банкета. Они улыбаются друг другу с теплотой, пониманием и любовью. Сразу видно, что эти двое живут в полной гармонии друг с другом. Дальше идет затемнение и надпись на черном фоне: «ИНОГДА ХОЧЕТСЯ ТОЛЬКО ТОРТА ОТ “ШАРПА”». Сами герои сюжета не произносят ни единого слова. Этот ролик получил премию «Клио».
Как и серия с участием профессора Шарпа, знатока сухих хлопьев, названная «самой ответственной рекламой для детских программ». Вик с Роджером считали профессора своим главным достижением… но именно он подложил им свинью.
Реклама с профессором Шарпом, которого играл характерный актер средних лет, была подчеркнуто сдержанной и по-настоящему взрослой, что, собственно, и выделяло ее среди бессчетных слащавых мультяшных сюжетов, рекламирующих жвачку, игрушки, прочие детские товары… и сухие хлопья для завтрака от конкурирующих компаний.
Сюжет начинался в пустом школьном классе, в обстановке, знакомой всем юным зрителям утренних субботних программ вроде «Шоу Багса Банни» или «Компании Драко». Профессор Шарп был одет в строгий костюм, свитер с V-образным вырезом и рубашку с расстегнутым воротничком. Его внешний вид и манера речи были умеренно авторитарными; Вик с Роджером опросили около сорока учителей и с полдюжины детских психологов и выяснили, что именно такая манера общения взрослых с детьми нравится большинству ребятишек и многим как раз не хватает подобного дома.
Профессор Шарп сидел за учительским столом в позе с намеком на некоторую небрежность – юные зрители могли бы предположить, что под этим строгим серым костюмом скрывается взрослый, с которым можно дружить, – но говорил медленно и серьезно. Он не командовал. Не вещал свысока. Не подольщался к детской аудитории. Не расхваливал свой продукт. Он обращался к маленьким телезрителям, любителям субботних мультипликационных программ и сухих сладких хлопьев, так, как будто они настоящие люди.
«Доброе утро, ребята, – говорил профессор тихим, спокойным голосом. – Это реклама сухих хлопьев для завтрака. Пожалуйста, слушайте меня внимательно. Я хорошо разбираюсь в хлопьях, потому что я, профессор Шарп, посвятил много лет их изучению. И вот что я вам скажу. Сухие хлопья от компании «Шарп» – «Звездочки», «Шоколадные мишки», «Воздушные отруби» и «Смесь всех злаков» – самые вкусные хлопья в Америке. К тому же они очень полезные. – Тут он выдерживал паузу, а потом улыбался… и когда он улыбался, сразу становилось понятно, что с ним можно дружить. – Поверьте мне, потому что я знаю. Ваши мамы об этом знают. Я просто подумал, что вам тоже надо знать».
На этом месте к профессору подходил молодой человек и вручал ему миску с залитыми молоком «Звездочками», или «Шоколадными мишками», или любыми другими хлопьями «Шарп». Профессор отправлял ложку в рот и говорил, глядя прямо в глаза юным зрителям в миллионах домов по всей стране: «Да, тут все хорошо».
Старик Шарп поначалу был против этой последней реплики. Зачем специально подчеркивать, что все хорошо? Это наводит на мысли, что что-то может быть плохо. Вику с Роджером все-таки удалось его убедить, и вовсе не с помощью рациональной аргументации. Рекламный бизнес по сути не рационален. Ты просто делаешь то, что по всем ощущениям кажется правильным, и сам толком не знаешь, почему это кажется правильным. И Вик, и Роджер были уверены, что последняя реплика профессора заключает в себе немалую силу, вроде простую, но неодолимую. В устах профессора Шарпа эти слова звучали надежной гарантией безопасности. «Я тебя не подведу, я тебя никогда не обижу» – вот что под ними подразумевалось. В мире, где разводятся родители, где старшие мальчишки бьют младших просто так, безо всякой причины, где твоя бейсбольная команда постоянно проигрывает, где хорошие парни далеко не всегда побеждают, как это бывает в кино, где тебя не приглашают на хорошие дни рождения – в мире, где столько плохого, – всегда будут «Звездочки», и «Шоколадные мишки», и «Смесь всех злаков», и они всегда будут вкусными. «Да, тут все хорошо».
При вялом содействии Шарпа-младшего (впоследствии Роджер говорил, что можно подумать, будто сынуля сам все сочинил) профессор Шарп был одобрен и появился в утреннем субботнем эфире, а также в рекламных блоках еженедельных программ, таких как «Космические бойцы», «Соединенные штаты Арчи», «Герои Хогана» и «Остров Гиллигана». Продажи хлопьев от «Шарпа» заметно поднялись по сравнению со всей прочей продукцией компании, а сам профессор стал чуть ли не достоянием нации. Его коронную фразу: «Да, тут все хорошо» – знали и повторяли по всей Америке примерно в том же значении, что «без проблем» и «не парься».
Когда Вик и Роджер решили открыть свое дело, они соблюли все негласные правила и не стали обращаться к своим предыдущим клиентам, пока их связи с агентством «Эллисон» не оказались формально – и вполне мирно – разорваны. Первые полгода в Портленде прошли напряженно. Тэду был всего годик. Донна, ужасно скучавшая по Нью-Йорку, ходила угрюмая и раздраженная, а временами и вовсе испуганная. У Роджера открылась старая язва желудка – боевой шрам, оставшийся от многолетних рекламных сражений в Большом Яблоке; когда они с Алтией потеряли ребенка, язва вновь обострилась, и какое-то время он жил исключительно на таблетках. Алтия старалась держаться, и Вику казалось, что при сложившихся обстоятельствах она держится очень даже неплохо; но потом Донна заметила, что бокал слабенького коктейля, который Алтия обычно пила перед ужином, теперь превратился в два бокала до и три после. Их семьи не раз отдыхали в Мэне – и отдельно, и вместе, – но ни Вик, ни Роджер не могли себе даже представить, сколько здешних дверей изначально закрыты перед теми, кто приехал, как говорят коренные мэнцы, из «всяких других штатов».
Они и вправду пошли бы ко дну, будто два топора, как сказал Роджер, если бы Шарп не решил продолжить сотрудничество. Мнения сторон в кливлендской штаб-квартире разительно переменились. Теперь уже старик ратовал за то, чтобы остаться с Виком и Роджером, а сынуля (к тому времени сорокалетний) хотел прекратить с ними все отношения, вполне логично аргументируя свою позицию тем, что будет полным безумием заказывать крупные рекламные проекты в крошечном агентстве из двух человек, засевших в какой-то провинции в шестистах милях к северу от Нью-Йорка. Тот факт, что «Эд уоркс» держало тесную связь с одной из ведущих нью-йоркских фирм по анализу рынка, не произвел впечатления на сынулю. Как и на представителей других компаний, с которыми Вик и Роджер работали последние несколько лет.
– Если бы лояльность была туалетной бумагой, – с горечью высказался тогда Роджер, – нам было бы нечем вытереть задницу, дружище.
Но старик Шарп уже принял решение и оказал им поддержку, в которой они так отчаянно нуждались.
– Мы сорок лет обходились здешним местным агентством, – сказал он. – Если ребята хотят переехать из этого безбожного города, можно только порадоваться, что у кого-то из молодых еще есть здравый смысл.
Так все и решилось. Старик сказал свое веское слово. Сынуля заткнулся. Все последние два с половиной года Стрелок Шарп продолжал стрелять печеньем, Джордж и Грейси продолжали вкушать торты от «Шарпа» на своей крохотной кухоньке, профессор Шарп продолжал говорить маленьким телезрителям, что все хорошо. Съемки сюжетов проходили на маленькой независимой студии в Бостоне, нью-йоркская фирма по анализу рынка компетентно справлялась со своей задачей, три-четыре раза в год либо Вик, либо Роджер летали в Кливленд на совещания с Кэрроллом Шарпом и его сыном, чьи виски уже тронула заметная седина. Все прочие переговоры велись по почте или по телефону. Возможно, это была странная процедура – и уж точно не самая удобная, – но все прекрасно работало.
А потом появились «Малиновые колючки».
Вик с Роджером, разумеется, знали об этом продукте, хотя он появился в широкой продаже буквально два месяца назад, в апреле 1980-го. Большинство хлопьев Шарпа были либо умеренно сладкими, либо вовсе не сладкими. «Смесь всех злаков», вклад компании в развитие производства «натуральных» продуктов питания, оказалась особенно успешной. Однако «Малиновые колючки» предназначались для тех покупателей, кто обычно берет на завтрак такие сладкие хлопья, что их уже можно условно считать рассыпчатыми конфетами.
В конце лета и начале осени 1979-го в трех городах прошли успешные тестовые продажи «Колючек»: в Бойсе, штат Айдахо, Скрантоне, штат Пенсильвания, и на новой родине Роджера, в Бриджтоне, штат Мэн. Театрально передернув плечами, Роджер заявил Вику, что не подпустит своих дочерей и на пушечный выстрел к этой красной жути (хотя он был доволен, когда Алтия сказала ему, что девчонки просили купить эти хлопья, увидев их в магазине).
– Там больше сахара, чем самих хлопьев, и цвет у них как у пожарной машины.
Вик согласно кивнул и сказал, даже не подозревая, что выступает пророком:
– Когда я в первый раз заглянул в эту пачку, мне показалось, что там все в крови.
* * *
– Ну так что? – повторил Роджер. Он прикончил уже половину своего сэндвича, пока Вик мрачно прокручивал в голове ход событий. Он все больше и больше склонялся к мысли, что старый Шарп и его стареющий сын собирались устроить расправу над гонцами, принесшими дурную весть.
– Да, наверное, попробовать стоит.
Роджер хлопнул его по плечу.
– Наш человек, – сказал он. – А теперь ешь.
Но Вику совсем не хотелось есть.
Их с Роджером пригласили в Кливленд на «чрезвычайное совещание», которое должно было состояться через три недели после Четвертого июля. Многие руководящие сотрудники компании разъехались в отпуска, и, чтобы их всех собрать, требовалось время. Одним из пунктов повестки будет сотрудничество с «Эд уоркс». «Для оценки перспективы дальнейшего взаимодействия», – так было сказано в письме. Как понял Вик, это означало, что сынуля решил воспользоваться ситуацией с «Колючками» и все-таки сделать им ручкой.
Примерно через три недели после того, как «Малиновые колючки» появились в широкой продаже при активном – хоть и сдержанно строгом – содействии профессора Шарпа («Да, тут все хорошо»), был зафиксирован первый случай госпитализации. Бьющаяся в истерике мать привезла четырехлетнюю дочку в больницу, уверенная, что у ее девочки внутреннее кровотечение. Малышку, у которой не обнаружилось ничего, кроме легкой формы гриппа, сильно вырвало чем-то красным, и мать с перепугу решила, что это кровь.
Да, тут все хорошо.
Это произошло в Айова-Сити, штат Айова. На следующий день было зарегистрировано еще семь подобных случаев. Еще через день – двадцать четыре. Во всех случаях у детей был понос или рвота, и родители срочно везли их в больницу, опасаясь внутренних кровотечений. Количество детских госпитализаций нарастало стремительно: сначала счет шел на сотни, потом – на тысячи. Ни в одном из этих случаев рвота и/или понос не были вызваны непосредственно хлопьями, но на волне нарастающей паники этот факт упустили из виду.
Да нет же, тут все хорошо.
«Эпидемия» распространилась по всей стране. Как оказалось, проблема – в пищевом красителе, придающем «Колючкам» насыщенный красный цвет. Сам по себе он совершенно безвредный, но этот факт тоже по большей части упустили из виду. Что-то пошло не так, и красная краска, которая обычно усваивалась организмом, теперь не усваивалась, а выводилась как есть. Испорченный краситель попал лишь в одну партию хлопьев, но это была очень большая партия. Один врач сказал Вику, что если бы какой-то ребенок умер сразу после того, как съел миску «Малиновых колючек», и ему сделали бы вскрытие, то его пищевод был бы красным, как стоп-сигнал. Эффект был временным, но и об этом никто не думал.
Роджер был настроен решительно. Если уж умирать, то с музыкой. Паля из всех имеющихся в арсенале стволов. Он уже составил план действий. Встретиться с ребятами из бостонской студии, где снимались рекламные ролики. Затем поговорить с актером, который играет профессора Шарпа и так вжился в роль, что этот случай с «Колючками» стал для него настоящим ударом. Кроме того, обсудить ситуацию с маркетологами в Нью-Йорке. И самое главное, почти две недели в Бостоне и Нью-Йорке Роджер с Виком проведут практически не расставаясь, и у них будет время все хорошенько обсудить и устроить мозговой штурм, как в старые добрые времена. Роджер надеялся, что им удастся придумать какой-нибудь феерический ход, что сразит наповал старика Шарпа и сына. Они приедут в Кливленд не с выбритыми затылками, готовые лечь на плаху, а с планом битвы за восстановление доброго имени компании после прокола с «Колючками». Так было в теории. На практике они оба знали, что их шансы и вправду примерно такие же, как шансы уже упомянутых «Кливленд индианс» победить в Мировой серии.
У Вика были и другие проблемы. В последние месяцев восемь он стал замечать, что они с женой потихонечку отдаляются друг от друга. Он по-прежнему ее любил, а Тэда и вовсе чуть ли не боготворил, но что-то у них в семье было неладно, и Вика не покидало тревожное ощущение, что дальше будет еще хуже. Причем уже очень скоро. Эта поездка – гран-тур из Бостона в Нью-Йорк, а затем в Кливленд – была совершенно некстати. Лучше бы провести эти десять дней дома, с семьей. Понять, что происходит. Иногда Вик смотрел на жену и видел кого-то другого, словно из-под знакомых черт проступали черты незнакомки.
И его мучил вопрос. Вопрос, непрестанно вертевшийся в голове по ночам, когда Вику не удавалось заснуть, а в последнее время такие ночи случались все чаще. У нее есть любовник? Они с Донной почти перестали заниматься любовью. У нее кто-то есть? Он надеялся, что нет. Но что он думал на самом деле? Говорите как на духу, мистер Трентон, иначе будут последствия.
Он не был уверен. И не хотел быть уверенным. Он боялся, что если его опасения подтвердятся, то их с Донной браку наступит конец. Он по-прежнему был влюблен в нее до безумия, с тех пор как они поженились, ему даже в голову не приходило завести интрижку на стороне, и он мог многое ей простить. Но не измену. Никому неохота ходить с рогами; они растут из ушей, и детишки на улице смеются над странным дяденькой. Он…
– Что? – спросил Вик, выходя из задумчивости. – Извини, Родж, я прослушал.
– Я сказал: «Эти чертовы красные хлопья».
– Да, – кивнул Вик. – За это и выпьем.
Роджер поднял бокал.
– Ну, так пей, – сказал он.
Вик выпил.
* * *
Примерно через неделю после того, как Вик с Роджером встретились за невеселым обедом в «Желтой подводной лодке», Гэри Первье сидел на заросшей бурьяном лужайке у своего дома у подножия холма Семи дубов в конце городского шоссе номер 3 и пил «Отвертку», состоявшую на четверть из апельсинового сока и на три четверти из водки «Попов». Он сидел в тени старого вяза – пораженного голландской грибковой болезнью в последней необратимой стадии, – на раздолбанном древнем шезлонге, давно отслужившем свой век. Гэри пил водку «Попов», потому что она была самой дешевой. Во время последнего алкорейда он хорошо закупился спиртным в Нью-Хэмпшире, где оно стоит сущие гроши. «Попов» даже в Мэне достаточно дешев, но в Нью-Хэмпшире еще дешевле. Штат Нью-Хэмпшир – отличное место, где есть все, что нужно для красивой жизни: богатенькая лотерея, дешевая выпивка, дешевые сигареты, всевозможное туристическое развлекалово вроде «Деревни Санта-Клауса» или «Города шести стволов». Да, прекрасное место. Старый шезлонг Гэри врос глубоко в землю на запущенной лужайке у дома. Сам дом тоже пришел в запустение: серая развалюха с облупившейся краской и просевшей крышей. Ставни держались на честном слове. Покосившаяся труба напоминала пьянчужку, пытающегося подняться на ноги после очередного падения. Черепица, слетевшая с крыши во время последней снежной бури прошлой зимой, так и висела на ветках умиравшего вяза. Да, это явно не Тадж-Махал, частенько говаривал Гэри, но кого это долбит?
В этот жаркий июньский денек Гэри был в стельку пьян. В общем-то это было его нормальное состояние. Он знать не знал Роджера Брекстона. Знать не знал Вика Трентона. Знать не знал Донну Трентон, но если бы он ее знал, ему было бы абсолютно насрать, пусть хоть целая команда на выезде отбивает мячи прямиком в ее кэтчерскую перчатку. Он знал семейство Камбер и их пса Куджо; Камберы жили на вершине холма, в самом конце городского шоссе номер 3. Они с Джо Камбером не раз выпивали на пару, и Гэри смутно осознавал, что Джо Камбер изрядно продвинулся на пути к алкоголизму. Сам Гэри прошел этот путь до конца.
– Да, я никчемный алкаш, и хрен с ним! – объявил Гэри птицам и черепице на ветках больного вяза. Сделал глоток. Зычно перднул. Прихлопнул какую-то мушку. У него на лице лежал пятнистый узор из света и тени. Остовы нескольких распотрошенных машин за домом почти утонули в высоких зарослях сорняков. Западная стена дома сплошь заросла плющом. В этой густой растительности еле-еле проглядывало окно, которое в солнечную погоду сверкало, как грязный бриллиант. Два года назад, в приступе пьяного буйства, Гэри зачем-то вышвырнул в это окно небольшой комод. Окно пришлось застеклить заново, чтобы не замерзнуть зимой, но комод так и остался в том месте, куда упал. Один ящик выдвинулся и торчал, словно высунутый язык.
В 1944-м двадцатилетний Гэри Первье в одиночку захватил немецкий дот во Франции, после чего повел в атаку ребят из своего поредевшего отряда. Они продвинулись на десять миль, и только потом он свалился с шестью пулевыми ранениями, полученными при штурме пулеметной огневой точки. За проявленный героизм его представили к высшей награде армии США, кресту «За выдающиеся заслуги». В 1968-м Гэри привез медаль Бадди Торгесону из Касл-Фоллза и попросил переплавить ее в пепельницу. Бадди был в шо- ке. Гэри сказал, что лучше бы, конечно, сделать из креста унитаз, чтобы в него срать, но для такого он все-таки маловат. Бадди разнес эту новость по всей округе. Может быть, Гэри именно этого и хотел. Может быть, нет.
Как бы там ни было, местные хиппи пришли в восхищение. Летом шестьдесят восьмого многие из них проводили каникулы на Великих озерах вместе с богатенькими родителями – в ожидании сентября, когда можно будет вернуться в университеты и продолжить учебу в области протестов, психоделиков и перепихонов.
В общем, Бадди Торгесон, который работал на автозаправке «Эссо» в Касл-Фоллзе (теперь они все называются «Эксон», но Гэри Первье, понятно, на это насрать), а в свободное время подрабатывал кузнецом, переплавил медаль в пепельницу, и эту историю потом напечатали в «Голосе Касл-Рока», причем автор статьи истолковал произошедшее как антивоенный протест. Вот тогда к дому Гэри на городском шоссе номер 3 и потянулись толпой восхищенные хиппи. Им хотелось сказать старику, что он «четкий чувак». Им хотелось сказать, что он «крут и неслаб». Им хотелось сказать, что он «вообще чумовой».
Гэри показывал всем пришельцам одно и то же – а именно свой «винчестер» калибра 30–06 – и велел убираться с его земли. С его точки зрения, все эти хиппи были шайкой немытых, завшивленных, длинноволосых, сексуально озабоченных кретинов с левацкими замашками. Он грозился, что будет стрелять, и ему глубоко до того самого места, если их потроха разлетятся от Касл-Рока до Фрейберга. Со временем хиппи оставили его в покое, на чем история с медалью благополучно закончилась.
Одна из тех шести немецких пуль, доставшихся Гэри Первье, снесла ему напрочь правое яичко; врач обнаружил его размазанным по казенным армейским трусам. Второе яичко сохранилось почти нетронутым и периодически обеспечивало ему вполне крепкий стояк. Впрочем, самому Гэри было на это насрать, как он не раз говорил Джо Камберу. Благодарное отечество наградило его крестом «За выдающиеся заслуги». Благодарные медики выписали его в феврале 1945-го из парижского госпиталя с восьмидесятипроцентной пенсией по инвалидности и пристрастием к дорогим наркотическим веществам. Благодарные земляки устроили в городе парад в его честь 4 июля 1945 года (ему уже исполнился двадцать один год, он получил право голосовать, его волосы поседели на висках, и он чувствовал себя семисотлетним старцем, да уж, жизнь удалась). Благодарная городская администрация навсегда освободила Гэри Первье от уплаты налога на недвижимое имущество. Это было хорошо, потому что иначе он лишился бы дома с участком еще лет двадцать назад. Морфий, которого было уже не достать, пришлось заменить крепким спиртным, после чего Гэри занялся делом всей своей жизни, то есть медленно и по возможности не без приятности себя убивал.
Теперь, в 1980-м, в свои пятьдесят шесть он совсем поседел и стал злющим, как бык, которому плеснули под хвост скипидаром. Во всем мире было лишь три живых существа, кто его не бесил: Джо Камбер, его сынишка Бретт и сенбернар Бретта Куджо.
Он откинулся на спинку шезлонга, чуть его не опрокинув, и отпил еще «Отвертки» из большого бокала, которым бесплатно разжился в «Макдоналдсе». На бокале была нарисована какая-то фиолетовая животина. Нечто по имени Гримаска. Гэри частенько захаживал в «Макдоналдс», где еще можно поесть недорогих гамбургеров. Гамбургеры – хорошее дело. А что до Гримаски… и мэра Макчиза… и ублюдского Роналда Макдоналда… Гэри Первье было абсолютно насрать на всю братию.
