Лев. Золотой век. Книга 1 E-Book

Конн Иггульден

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
• Serie: The Big Book. Исторический роман
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 519

Beschreibung

На смену миру богов пришел мир людей. И хотя боги остались только в легендах и мифах, они все еще способны чему-то научить — и от чего-то предостеречь. В священном храме Аполлона греки от имени своих городов и царств поклялись стоять, как один, в мире и войне. И хотя они назвали себя Делосским союзом, его сердцем были тогда Афины — город, обретший могущество. Но малые государства стали требовать пересмотра договора. Афины сочли это клятвопреступлением. А клятвопреступление еще во времена богов каралось беспощадно: сжигались города, земли отравлялись солью, развязывались войны, целые народы обращались в прах или рабство. Настало время прийти герою. Тому, кто понимает: чтобы выиграть войну, необходимо сначала выиграть мир. Впервые на русском!

Leseprobe

Оглавление

Пролог

Часть первая

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

Часть вторая

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

Часть третья

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

ЭПИЛОГ

Историческая справка

Conn Iggulden

THE LION

Copyright © 2022 by Conn Iggulden

All rights reserved

Перевод с английского Сергея Самуйлова

Оформление обложки Егора Саламашенко

Иллюстрация на обложке Виталия Аникина

Карта выполнена Юлией Каташинской

Иггульден К.

Золотой век. Кн. 1 : Лев : роман / Конн Иггульден ; пер. с англ. С. Самуйлова. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. : ил. — (The Big Book. Исторический роман).

ISBN 978-5-389-24973-8

16+

На смену миру богов пришел мир людей. И хотя боги остались только в легендах и мифах, они все еще способны чему-то научить — и от чего-то предостеречь.

В священном храме Аполлона греки от имени своих городов и царств поклялись стоять, как один, в мире и войне. И хотя они назвали себя Делосским союзом, его сердцем были тогда Афины — город, обретший могущество.

Но малые государства стали требовать пересмотра договора. Афины сочли это клятвопреступлением. А клятвопреступление еще во времена богов каралось беспощадно: сжигались города, земли отравлялись солью, развязывались войны, целые народы обращались в прах или рабство.

Настало время прийти герою. Тому, кто понимает: чтобы выиграть войну, необходимо сначала выиграть мир.

Впервые на русском!

© С. Н. Самуйлов, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2024Издательство Азбука®

Посвящается Мишель Уайтхед

То, что от нас остается, — любовь.

Филип Ларкин

Пролог

Павсаний медленно и глубоко вздохнул, чувствуя, как внутри разливается спокойствие. Обменявшись взглядом с прорицателем, он поднялся с колен и зашагал через пустой зал, впервые за долгое время без сопровож­дающих. Вечер выдался жаркий, но в царском дворце Спарты сохранялась приятная прохлада. Тишину нарушал только звон доспехов.

Целым и невредимым Павсаний вернулся благодаря, в первую очередь, богам-покровителям — Аресу и Аполлону. Он не пострадал физически, война не сделала его уродом или калекой; лихорадка не лишила рассудка. В самом расцвете молодости он уже оправился от тягот и лишений военной службы. Конечно, по­беда смягчает боли и помогает легче перенести голод. Изнеможение — удел проигравшего великую битву. Победители же нередко обнаруживают, что могут пить и плясать за двоих.

Хорошо, что он успел искупаться перед вызовом во дворец. Волосы еще не высохли, и жара его не утомила. В Спарту Павсаний вернулся недавно; илоты еще чис­тили его плащ, когда прибыл гонец. Засохшую кровь и пыль, а также оставленные потом соляные разводы счистили щеткой и смыли, и этого было пока достаточно. Отправляясь во дворец, он перекинул плащ через плечо и скрепил железной застежкой.

Впервые погрузившись дома в холодную воду, Павсаний увидел, как от него отходит слой маслянистой грязи. Он и теперь еще надеялся, что это было хорошее предзнаменование. Тогда же, оторвав взгляд от странных узоров и подняв голову, он вдруг увидел красные глаза илотов, их дрожащие руки. Теперь Павсаний понимал их лучше, чем прежде. Они горевали. Он мог бы прогнать их — как-никак они нарушили ход его мыслей, — но не стал. Илоты тоже сражались с персами при Платеях, и потери исчислялись тысячами. Их как будто охватило безумие, и Павсаний до сих пор считал афи­нян виновными в этом безумии. Он сам предупреждал Аристида не позволять рабам думать, будто они мужчины!

Шагая по центральному проходу, Павсаний раз­мышлял, что в этом году устраивать криптию не стоит. В обыч­ное время, когда илотов становилось слишком много, молодые спартанцы охотились на них на улицах и холмах, соревнуясь в ремесле убийства. Там, в пруду, ему показалось, что в их глазах появилось что-то новое, тревожащее. Они смотрели на него так, как дикие собаки могли бы смотреть на раненого оленя.

Павсаний покачал головой. Возможно, он все-таки прикажет провести криптию. Будь проклят Аристид! Илотов слишком много, чтобы отпускать их на свободу. Спарта выбрала свой путь — по лезвию ножа, под постоянной угрозой, вынуждавшей ее оставаться сильной. Павсаний мысленно одернул себя. Никакого приказа он уже не отдаст. Его власть закончилась в тот момент, когда он ступил на землю Спарты. Теперь решения такого рода будет принимать тот, кто его вызвал.

Дойдя до конца зала, Павсаний опустился на одно колено, уткнувшись взглядом в полированный каменный пол. Молчание затянулось. Молодой царь явно хотел показать, кому здесь принадлежит власть. Павсаний еще раз напомнил себе об осторожности. Битвы ведут не только на полях сражений.

— Встань, Павсаний, — сказал наконец Плистарх.

До восемнадцатилетия молодому царю оставался еще месяц, но на то, что он — сын Леонида, указывали могучие предплечья, густо покрытые черными волосками. Плистарх отчаянно хотел командовать спартанским войском в Платеях, но эфоры запретили ему это. Они уже потеряли своего военного царя при Фермопилах, и его сын был самым ценным ресурсом, которым располагала Спарта.

Войско возглавил Павсаний, и именно он одержал невероятную, невозможную победу, положив конец великому вторжению и разбив мечты персидских царей. Триумф, однако, не принес ему благоволения. Подняв голову, он встретился с холодным взглядом царя. В любом случае, что бы его ни ждало, оно случится быстро. Это афиняне — любители разбавить любое дело разговором. Его народ тратил слова с куда большей бережливостью.

— Ты выполнил свой долг, — сказал Плистарх.

Павсаний склонил голову в ответ. Этого было достаточно, и все же больше, чем хотел сказать молодой царь.

Двое эфоров кивнули, выражая поддержку. Но го­раздо важнее было то, что трое этого не сделали. Они толь­ко наблюдали за человеком, который привел спартиатов и илотов к победе.

— Я представлю имена павших, — сказал Павсаний в наступившей тишине.

Илоты в списке, разумеется, отсутствовали. Посмерт­ное почтение полагалось только спартанским воинам. Милостью Аполлона и Ареса их было не так уж много. Гневная гордость всколыхнулась в груди, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не дать ей выплеснуться. Он был там в тот славный день! Он удерживал своих людей в пыли и хаосе сражения, пока не наступил нужный момент, чтобы поместить их, как золотой камень, на пути персидского потока. Эфоров там не было. И сына Леонида там не было!

Павсаний почти физически ощутил упавшую на плечи тяжесть. Именно в этом и заключалась проблема. Именно поэтому они смотрели на него так, будто хотели вскрыть, словно плод, и исследовать внутренности. Запретив Плистарху покидать Спарту, эфоры тем самым лишили его величайшей победы в истории города-государства. Молодой царь, должно быть, ненавидит их за это. Или же... У него пересохло во рту. Его вызвали сюда одного. Второй, прорицатель, оказался здесь случайно, только потому, что был с ним. Дадут ли они кому-нибудь из них уйти живым? Он попытался сглотнуть. Основой жизни в Спарте была пейтархия — полное повиновение. Сыну Леонида пришлось нелегко. Каково ему было смотреть, как войско его отца уходит на войну под командой другого? Однако ж он не обронил ни слова жалобы. Что свидетельствовало в его пользу и говорило о том, каким царем он будет.

— Я решал, что с тобой делать, — сказал Плистарх.

В спину Павсания словно дохнуло холодком. Если молодой царь приказал его убить, то живым отсюда не выйти. Погибнет он от своей руки или от чужой — не­важно, теперь все зависит от юнца, который обижен на него, и от эфоров, сожалеющих о сражении, которое спасло их всех.

Чувствуя, что жизнь висит на волоске, Павсаний быст­ро заговорил:

— Я хотел бы посетить Дельфийского оракула, ­узнать, что ждет нас впереди.

Расчет был правильный. Даже эфоры Спарты не про­игнорировали бы просьбу поговорить с представителем Аполлона. Сидя над парами, поднимающимися из подземного мира, пифийская жрица говорила голосом бога. Сердце Павсания дрогнуло, когда двое эфоров обменялись взглядами.

Плистарх нахмурился и покачал головой:

— Возможно, посетишь, если долг позволит. Я вызвал тебя этим вечером, чтобы передать тебе командование флотом. В этом мы с царем Леотихидом согласны. Ты примешь нашу власть над городами и кораблями. У персов остались крепости. Нельзя позволить им полностью восстановиться или снова набраться сил. Спарта должна быть впереди. Ты должен быть впереди — там, вдали отсюда.

Смысл сказанного был ясен, и Павсания захлестнуло облегчение. Его бросало от гордости к страху и об­рат­но, кровь приливала к лицу, и сердце колотилось как бешеное. Царь принял прекрасное решение. Победитель персов удаляется от молодого царя, который теперь фактически управляет вооруженными силами Спарты. Никаких неловких ситуаций уже не возникнет, столк­новения удастся избежать, опасность граж­данской вой­ны исчезает. Павсаний очень хорошо знал, что люди по­читают тех, кто вел их к победе. Прямо сейчас он мог бы бросить против эфоров всю армию. Они должны бояться его, и он видел страх в их глазах, видел, с какой опаской они за ним наблюдают.

И все же Павсаний подчинился и снова опустился на колено:

— Ты оказываешь мне честь.

Он с облегчением увидел улыбку на лице Плистарха. Вернувшийся с победой командующий, вероятно, его беспокоил.

— Это больше, чем награда за службу. Афины стремятся править на море так же, как мы правим на суше. Они собирались на Делосе, но я не хочу, чтобы они вели за собой наших союзников. Спартанцы — первые среди эллинов, и так будет всегда. Ты отправишься к ним на шести кораблях с полными командами из спартиатов и гребцов-илотов. Твоя власть получена от меня — напомни им об этом. И ты поведешь объединенный флот. Понятно?

— Да.

Павсаний почувствовал, как по коже пробежали мурашки и зашевелились волосы. Интересно, как к этому отнесутся афиняне. Он поднялся.

Юный царь взял его за плечи и поцеловал в обе щеки. Павсаний принял это как знак одобрения. Значит, он останется в живых. Его уже била дрожь, и кожа заблестела от пота.

— Твои корабли стоят в порту Аргоса. Возьми с собой тех, кто тебе нужен. Это я оставляю на твое усмотрение.

Павсаний молча поклонился в ответ. Конечно. Молодой царь стремился избавиться от каждого, кто мог бы поддержать Павсания, если бы тот решил вдруг за­явить свои права на власть. Он принял невозмутимый вид, привычный для каждого спартиата, и, взяв царя за руку, поднял ее над головой.

— Ты хорошо послужил Спарте, — произнес эфор.

Один из тех, кто не выказал ему поддержки. Однако Павсаний поклонился. В конце концов, эти пятеро стариков говорили от имени богов и царей Спарты.

В обратном направлении по длинному проходу Павсаний шагал с высоко поднятой головой.

Увидев его и не зная, чего ждать, Тисамен вопросительно поднял брови. Проходя мимо, Павсаний хлопнул его по плечу и позволил себе сдержанную улыбку.

— Идем, мой друг, у нас много дел.

— Так ты доволен? — спросил Тисамен.

Павсаний на мгновение задумался и кивнул:

— Да. Есть хорошая новость. Они дали мне флот!

В удаче великой не думают люди, что могут споткнуться.

Эсхил

1

В темноте триера врезалась в берег со скоростью бегущего человека, с громким шорохом рассекая гальку. За ней тенью последовала вторая. Одна за другой они остановились, наклонившись набок. На третьей корм­чие всем весом навалились на сдвоенный руль, направляя триеру к чистой береговой полосе. Внизу, под ними, гребцы — по девяносто на каждый бот — взбивали в пену волны. Побережье обследовали заранее, но ночью все три корабля шли без огней. Люди на скамьях не видели вообще ничего. Стоявший на носу гоплит всматривался в темноту, не обращая внимания на летящие в него морские брызги и готовый в любой момент подать сигнал тревоги.

Третий киль зацепил дно. От резкого толчка стоявшие на палубе люди попадали на колени, а один со сдав­ленным криком свалился за борт, упал на мелководье и в панике метнулся в сторону. Галька поднялась под ним, словно носовая волна, и вынесла на берег. Распластавшись на земле, он с облегчением уставился в звездное небо.

Некоторое время афинский военный корабль продолжал по инерции двигаться вперед, забираясь выше и выше, пока огромный вес не придавил его к земле. Деревянные балки заскрипели, и триера остановилась. Быстрая и живая в привычной стихии, на берегу она превратилась в нечто неуклюжее и мертвое.

Палуба медленно накренилась. Веревки и лестницы развернулись, словно праздничные ленты, и люди посыпались на берег. Гребцы по оба борта торопливо втянули свои драгоценные весла и тоже выбрались на сушу по песку и камням. Берег здесь спускался к морю полого, что и объясняло решение Кимона в пользу этого места. В ином случае им пришлось бы спускать на воду лодки, брать на буксир оставшиеся на плаву галеры и тащить их на мелководье.

Свои три корабля Кимон направил на берег, как копья. Все афиняне научились грести, меняясь на веслах, как это делала столетия назад команда «Арго». На суше они все, бормоча молитвы богам, брали в руки оружие и щиты. Кимон уже давно обратил внимание на мощные плечи и ноги гребцов, ходивших бесшумно, как кошки, и лазавших ловко, как берберийские обезьяны. По его настоянию гоплиты целыми днями сидели на веслах, набирая физическую силу, а гребцы осваивали навыки владения копьем и щитом. Все гребли и все дрались.

Гоплиты собрались чуть в стороне от темнеющих в ночи громадин. Снаряжение и оружие пешего воина обходилось в небольшое состояние, так что каждый носил на себе немалую часть семейного богатства. На хороший щит уходило трехмесячное жалованье, и копили на него целый год. Изготовив по размерам и подогнав основу, щит украшали личным гербом. Поножи тоже требовали немалого мастерства, они крепились к голени с помощью ремней. Примерно столько же стоил гребенчатый шлем. Некоторые гоплиты носили на поясе мечи, но главным оружием всегда считалось длинное копье-дори.

Каждый боевой комплект представлял собой настоящее сокровище. Его помечали именем владельца, берегли, а после битвы приносили домой, чистили и смазывали маслом. Оружие и доспехи павших подбирали и передавали в семью — старшему сыну или вдове, которая могла продать их и жить на вырученные деньги.

Выйдя на освещенный звездами берег, Кимон обнаружил полный порядок — его люди выстроились шеренгами и негромко переговаривались, уже готовые к маршу. Он удовлетворенно кивнул. Пожалуй, лучше всего гоплиты владели копьями, как и подобает людям, обученным боевым приемам с детства. Каждая из этих устрашающих штуковин заканчивалась листовидным железным наконечником. С другого конца копье уравновешивалось тяжелым втоком. В руках умелого воина это оружие помогало противостоять коннице и побеж­дать «бессмертных». Укрытый щитами строй гоплитов щетинился копьями, как шипами. В сражениях на поле Марафона и при Платеях копья-дори убедительно доказали, чего стоят. Свою репутацию они подтвердили и в Эйоне, где греки разграбили персидскую крепость.

Перикл наблюдал за Кимоном, стоявшим в стороне от строя, — темная, неподвижная фигура в развевающемся на ветру плаще. Сам Перикл стоял рядом с Аттикосом, гоплитом по меньшей мере вдвое старше, но принадлежавшим к его племени и дему в Афинах. Дрожа от морского бриза, Аттикос напевал под нос, чтобы никто не слышал, как у него стучат зубы. Намного ниже Перикла ростом, он больше напоминал обезьяну, чем человека, и всегда шумно дышал через нос. Сколько ему лет, Аттикос не признавался, но свое дело знал и к отцу Перикла относился с глубоким почтением. Время от времени Перикл задавался вопросом, не приставлен ли этот человек к нему Ксантиппом для обеспечения его безопасности.

— Только время зря теряем, я уже яйца отморозил, — ворчал себе под нос Аттикос. — Слышишь? Это мои ша­рики падают на гальку. Я б их поискал, если б не было так темно. Придется оставить здесь. Подберу на обратном пути. А тут еще спина горит после прыжка с палубы. Вот так же и в Эйоне было. И теперь только хуже будет...

Аттикос всегда бубнил, когда нервничал. Если его просили заткнуться, он умолкал на какое-то время, но потом начинал заново, сам того не замечая, как ребенок, говорящий во сне.

Перикл покачал головой и предпочел промолчать. Он был готов выступить вместе с остальными, когда Кимон отдаст приказ. Ему нравилось ощущать тяжесть щита и копья, и он знал, что не уклонится от боя, хотя мочевой пузырь грозил опорожниться прямо на ногу. Пока не поступит команда двигаться, придется терпеть и тошноту, и спазмы в животе. Бесконечные жалобы Аттикоса на физические недомогания делу никак не помогали. Он сражался и при Марафоне, и при Платеях и собрал немалую коллекцию шрамов, продемонстрировать которую с готовностью соглашался за один бронзовый обол.

По телу пробежала дрожь, и волоски на голых руках и ногах встали дыбом, как крылышки насекомого. Перикл сказал себе, что все дело в сырости и ветерке с моря. На самом же деле он просто вспомнил, что носит доспехи брата. Арифрон погиб у него на глазах, на похожем берегу этого самого моря. Перикл пытался прижать рану брата, но пальцы соскальзывали с бледнеющих краев. Вытекшая кровь забрала у Арифрона жизнь.

Аттикос продолжал бормотать что-то невнятное, и Пе­рикл крепче сжал копье. Ладони стали влажными — должно быть, от брызг или от пота. Это ведь не смерть брата слепила их, нет. Такого не может быть. Но смотреть на пальцы Перикл не стал.

Они же готовились к этому, напомнил он себе. Так решило Афинское собрание — найти и уничтожить все персидские крепости и гарнизоны в Эгейском море. Флот выходил и тройками, и дюжинами, охота не прекращалась, и покоя враг не знал. Персия закончилась у моря. У персов больше не было там опорных пунк­тов — ни на островах, ни даже на побережье Фракии.

Кимон, получивший звание стратега при Саламине, собрал под своим именем около шестисот человек. Девяносто из них были опытными гоплитами, остальные прошли хорошее обучение. Месяцем ранее они высадились на той части фракийского побережья, которую персы удерживали в течение столетия. Кимон выбрал это место как цитадель и символ персидского влияния. Город окружали стены, а рядом протекала река. Перикл помнил, как Кимон вглядывался в даль, оценивая местность вокруг крепости.

Правитель города сдаться, конечно, отказался. В ответ афиняне убили посланных им гонцов, а затем пе­рекрыли все дороги, ведущие в обнесенную стеной крепость. О своем плане Кимон рассказал им той же ночью. Перикл помнил, как стратег смотрел на него, пристально и испытующе, словно решая, чего он стоит.

— Ахиллес знал это, — сказал Кимон, — когда стоял перед Троей. Человек должен бежать навстречу смерти, а не просто принимать ее. Он должен найти смерть, стряхнуть кровь со своей бороды ей в лицо и рассмеяться! Только так воин может добыть ту славу, которая отличает нас от моряка, земледельца или горшечника. Только тогда мы сможем заслужить настоящую славу — клеос, где встречаются люди и боги.

Перикл сглотнул. Он хотел, чтобы Кимон знал, что ему можно доверять, на него можно положиться. Ему ис­полнилось девятнадцать. Он мог бежать весь день, а потом пить, драться или заниматься любовью всю ночь. Перикл поймал себя на том, что ухмыляется. Было бы неплохо. Он уже целый месяц не видел женщину, но оставался воином — и сыном великого героя. Афинянином. Он был создан для этого. Но действительность угро­жала лишить его мужества. Она представлялась каким-то ужасным сном, настолько реальным, что Перикл чув­ствовал, как песок хрустит под подошвами сандалий.

Он не обрел в персидской крепости ожидаемой славы, того самого клеоса. Греки расположились вокруг города с расчетом на длительную осаду, ожидая, когда голод измотает жителей и подорвет их волю к сопротивлению. Неделя тянулась за неделей в сопровождении скуки. Каждый день они тренировались в бою на мечах. Кимон успел поговорить со всеми плотниками и корабельщиками, разведывая местность вокруг крепости. Задача войны обернулась чем-то другим, и каждую ночь он подкрадывался к стенам, чтобы осмотреть их. Перикл вздрогнул, вспомнив тот ужас, который овладел им во время одной такой вылазки.

Возводя крепостные стены, персы использовали пло­хой строительный раствор. Работая три дня и три ночи, люди Кимона запрудили реку, направив ее в новое рус­ло. Уже через несколько часов вода подмыла основание, и целый участок стены обрушился, словно песочный вал.

Перикл ликовал вместе со всеми и тоже мчался вперед, навстречу врагу. Но то, что они обнаружили, заставило их умолкнуть. Персы предпочли умереть, но не попасть в плен. В самой крепости Эйон их командующий в последние мгновения убил свою семью, а затем приставил нож к собственному горлу.

Перикл сглотнул, вспомнив, как брызнула на мрамор кровь и какой яркой она казалась. После этого он уже не хватался в гневе за меч.

Они нашли сокровища в Эйоне, и это тоже было победой — выковырнуть драгоценный камень из рукояти ножа. Персия лишилась безопасного убежища и уже не могла доминировать на окружающих землях.

И все же Перикл не чувствовал, что проявил себя. Он все еще боялся, что внутри его таится какая-то слабость, похожая на трещину в щите.

Ни Кимон, ни Аттикос, казалось, не нервничали так, как он. Он сжал кулаки, говоря себе, что выбор сделан. Галька сдвинулась под ногами, и он перенес вес с одной ноги на другую, меняя позу. Он пойдет вместе с остальными и, если потребуется, умрет. Все просто. Он сможет пожертвовать своей жизнью ради клеоса и во имя отца. Сыновья Ксантиппа не могут опозорить семью.

Он ощутил нахлынувшее волной облегчение. Он может умереть, но что такое на самом деле смерть? Ничто. На берегу Саламина он нашел безжизненное тело собаки отца. Глаза у нее были белые, окрашенные то ли луной, то ли морской солью. То же случается и с людьми. Когда боги забирают принадлежащее им, оставшееся — это просто плоть.

2

Перикл поднимался по дюнам размашистым шагом, и тишину ночи нарушало только надсадное дыхание товарищей и глухое звяканье металла. Поначалу идти было легко — лишь кое-где попадались камни и низкорослые кустарники. Некоторые воины натыкались на заросли шалфея и колючие кусты, уходящие вдаль. По сравнению с ними Перикл, казалось, едва касался земли, как будто корни не могли его зацепить. Снова и снова он говорил себе, что не может и не должен никого подвести. Его отец сражался при Марафоне и победил. Репутация остается с человеком, как шрам, и Перикл был исполнен решимости скорее умереть, чем навлечь на себя презрение. В этом никаких сомнений быть не могло. Пусть мать и назвала его «Знаменитым», но слава бывает разная. Чего бы он точно не хотел, так это жить с клеймом позора. Карабкаясь в темноте по невидимому склону, Перикл в очередной раз напомнил себе об этом.

За спиной у него, нарушив приказ Кимона соблюдать тишину, негромко выругался Аттикос. Никто из них толком не знал, чего ожидать на Скиросе. Остров издавна считался местом опасным и даже проклятым. Рыбаки не бросали здесь сети, хотя прибрежные воды изобиловали анчоусами и кальмарами. Ходили слухи и о людях, одиночках — возможно, пастухах или дезертирах, — их как будто бы видели с проходивших мимо судов. Рассказывали о сожженных дотла торговых кораблях, о разорительных набегах, после которых на мес­те деревень оставались пепелища, об уведенных в не­во­лю женщинах. Дурная слава защищала остров. Его пред­­по­читали обходить стороной, не рисковать, чтобы не подвергнуться внезапному нападению пиратов, которые вы­скакивали из ниоткуда на небольших лодках, брали торговцев на абордаж, а потом сжигали корабли.

Воры, пираты и убийцы обосновались на Скиросе, сделав его своим убежищем. И все же не из-за них Кимон привел сюда людей. Не то чтобы он отказался очис­тить остров, если представится случай. Перикл видел в нем рвение, желание использовать данную ему силу. Кимона не устраивала жизнь со спокойным исполнением обязанностей. Он был из тех, кто жаждет славы, а как ее получить — не важно. Перикл остро, почти как боль, ощущал оказанную ему честь — быть среди избранных. Он не подведет. Кимон еще поймет, что может положиться на него, как на добрый клинок.

Три шеренги гоплитов перевалили через вершину первого холма и начали спускаться с другой стороны. Позади них медленно исчезало усыпанное звездными бликами море. С гоплитами шли двести гребцов, вторая половина осталась охранять корабли. Кимон не хотел рисковать и никогда не полагался на волю случая. Как и Перикл, он относился к своим обязанностям с пол­ной серьезностью.

Холмы, снова холмы, очень мало пресной воды и раз­бегающиеся во все стороны зайцы — таким был Скирос. Никто по доброй воле не выбрал бы этот пустынный ост­ров местом жительства — разве что тот, для кого остальной мир был по какой-то причине закрыт. Или, может быть, кого-то привлекала сюда возможность жить без всяких законов. Отец как-то сказал, что некоторые люди слишком слабы, чтобы держаться в рамках дозволенного. Перикл покачал головой. Раньше он думал, что Ксантипп знает все, что должно знать мужчине. Оказалось, это не так.

Вытянув шею и глядя по сторонам, Перикл долго всматривался в темноту, но никаких признаков жилищ или их обитателей не обнаружил. Он уже перекладывал копье из одной руки в другую, когда кто-то дернул его сзади, и Аттикос довольно громко указал, куда именно надо смотреть, а потом еще и пригрозил сунуть копье кое-куда потемнее.

Помня приказ хранить молчание, Перикл только сжал зубы. Конечно, передвижение сотен людей в темноте не могло происходить бесшумно, но усугублять ситуацию пустой болтовней не следовало.

Была глубокая ночь, узкий ломтик луны опускался за горизонт, и до рассвета оставалось несколько часов. Морские падальщики устроились где-то на ночь, и сам остров в темноте казался намного больше, чем при свете дня. Терять время Кимон не мог — с восходом солнца преимущество внезапности будет утрачено. Пару воинов помоложе выслали вперед без доспехов и оружия, чтобы им ничто не мешало. Словно длинноногие зайцы, они исчезли в подлеске, шурша фенхелем и шалфеем. Поднявшись на другой холм и уже потея, несмотря на ночной холод, Перикл ждал их возвращения.

Откуда-то издалека долетел звук, похожий на ржание, и тревожный вскрик. Есть ли на острове пони? Даже разбойникам и дикарям трудно обойтись без лошадей или хотя бы диких ослов, насильно поставленных в упряжку. В Афинах оставшихся лошадей можно было сосчитать по пальцам, бо́льшую их часть съели изголодавшиеся персидские солдаты. Если бы на Скиросе было приличное племенное стадо... Он отложил эту мысль на потом.

В глубокой тени долины Перикл не видел даже лиц ближайших к нему гоплитов. Аттикос шел рядом, и некоторое время они карабкались вместе, чувствуя близость друг друга, ступая со всей возможной осторожностью и цепляясь за камни и кусты по мере того, как подъем становился круче. И один, и другой сдвинули шлемы повыше. Аттикос держал щит в левой руке и, взбираясь наверх, опирался на него, как на некую бронированную конечность. У Перикла щит лежал на плечах, что давало ему чувство защищенности с тыла и неуязвимости.

Чем выше, тем труднее становился подъем. Грунт рас­сыпался под ногами, и мелкие камешки летели вниз по склону. При дневном свете греки выбрали бы наилучший маршрут, но ночью не оставалось ничего другого, как только держаться по возможности вместе.

К тому времени, как они добрались до вершины и подъ­ем сменился широким, плоским гребнем, Перикл уже тяжело отдувался, хотя и старался, чтобы получалось не слишком шумно. Он также с раздражением заметил, что Аттикос дышит куда спокойнее. Казалось, физические усилия ничего ему не стоят, он готов маршировать дальше и карабкаться еще выше. Впрочем, воз­можно, ему было так же нелегко, но только он этого не показывал. В любом случае Перикл старался не отставать от него, хотя пот и падал со лба крупными каплями.

Ни скал, ни утесов пока не встретилось — только пологие холмы, с которых разбегались ящерицы и разлетались птицы, встревоженные приближением гоплитов.

Передняя шеренга резко остановилась, когда в темноте, внезапно ожив, дрогнула тень. Некоторые даже опус­тили копья, до них донесся безошибочно узнаваемый стук копыт. Какая-то сонная лошадь бросилась вниз по склону с возмущенным ржанием. Звук разнесся далеко, и Перикл огорченно покачал головой. Конское ржание, как и собачий лай, наверняка могло предупредить обитателей острова о присутствии чужаков.

Примерно на середине спуска тени, которые Перикл едва мог разглядеть, внезапно растворились, и он, поняв, что они скрывали, опустился на колено. Остальные, включая Аттикоса, гоплитов и гребцов, тоже остановились. Теперь все смотрели на лежащую внизу долину, гораздо более широкую, чем те, что встречались им раньше. Огней внизу не было, но Периклу показалось, что он различает очертания домов и даже более светлую полосу какой-то дороги, на которую падал лунный свет. Отсюда, издалека, место походило больше на поселок, чем на суровый лагерь убийц и изгнанников.

За спиной у Перикла вполголоса переговаривались гоплиты. Слава богам, он не ошибся. Остановка по лож­ной тревоге была бы унизительной оплошностью. Где-то едва слышно журчала вода. Ручей или какой-нибудь древний источник? Если люди поселились в этом мес­те, значит на то была причина. Он медленно повернул голову и прошелся взглядом по перевернутым чашам ближайших холмов. Возможно, они-то и скрывали дым костров от проходящих мимо острова судов. Или же люди здесь жили, не разводя большого огня. Кто знает...

Справа, пройдя мимо трех шеренг из тридцати гоп­литов, из темноты выступил Кимон. В общем строю лю­ди держались соответственно принадлежности к корабельным экипажам, хотя и находились под командой одного человека. Кимон относился ко всем одинаково и не отдавал предпочтения ни одному конкретному кораблю, хорошо зная, сколь ревнивыми могут быть мужчины. И спать он мог улечься на открытой палубе любой триеры.

Перикл смотрел на него с благоговением. В то время, когда он сам сидел со своей эвакуированной семьей на острове Саламин, Кимон уже командовал эскадрами, брал на абордаж и сжигал персидские корабли. То, что он видел, что испытал, осталось в его глазах и голосе. Вот он, несомненно, познал клеос. В его присутствии Перикл всегда помнил, что ему еще предстоит заслужить славу.

Кимон остановился рядом с ним. Стратег носил шлем, поножи и нагрудник поверх толстой льняной туники. Щит он нес так, будто тот ничего не весил. Гребень на его шлеме был черно-белый, но в общем он выглядел как любой из них. Тем не менее Перикл узнал его.

— Что ты видишь? — тихо спросил Кимон, вглядываясь в ночь.

Перикл моргнул, поняв, что его глаза лучше, чем у человека, которого он почитал.

— Там, внизу, дома. Может, сотня, может, чуть больше. Есть дорожка и перекресток, есть что-то вроде ручья... проточная вода.

— Я слышу, — ответил Кимон и покачал головой, будто недовольный собой.

В светлое время никаких проблем со зрением у него не было. Но Перикл знал, что некоторые люди видят ночью лучше, чем другие. Так или иначе, его способность оказалась кстати, и он даже почувствовал, как раздувается от гордости.

— Значит, мы нашли их, — пробормотал Кимон.

Перикл кивнул и тихо сказал:

— Я не вижу никакого движения.

Кимон провел тыльной стороной ладони по щетинистому подбородку.

Момент был решающий — и для гоплитов, и для падальщиков Скироса.

— Думаю, мы не можем оставить все как есть. Они знают этот остров лучше, чем мы. Не хочу, чтобы они взялись за оружие и напали на нас завтра, когда мы будем искать гробницу.

Кимон разговаривал с ним, спрашивал совета. Конеч­но, он мог не последовать ему, но Перикл был рад, что его включили в разговор, и воспользовался возможностью высказать свое мнение.

— Мы в долгу перед городами и островами, которые они разоряют. Нельзя оставить их в живых.

Шлем повернулся к Периклу, и после короткой, заполненной тишиной и неподвижностью паузы Кимон хлопнул его по плечу:

— Согласен. Войдем осторожно. Даже крысы кусаются, когда им грозит опасность. Ты командуешь левым крылом. Возьми три шеренги по пятнадцать человек и... половину гребцов. Не позволяй им своевольничать. Кого бы мы ни нашли внизу, если пройдем без единой раны, я буду доволен. Отнесись к противнику с тем же вниманием, какое проявил бы в полевом сражении. Щи­ты держать высоко и теснее. Если есть возможность, атаковать копьем. Обнажил меч — бей щитом, оттолкни противника назад.

Самое обычное наставление, какое мог бы дать но­вобранцам любой стратег. Но Перикл был благодарен. Он медленно поднялся, выпрямился под звездами и на мгновение почувствовал дурноту. До него вдруг с полной ясностью дошло, что ему предстоит драться насмерть, и еще неизвестно, кто выживет. Когда мыслей не остается, правильно делать самое простое. Вот к чему они так упорно, так усердно, до седьмого пота, готовились. Убийство — трудная и жестокая работа. Лишь немногим она дается легко, и эти немногие становятся либо героями, либо теми, на кого охотятся, как на львов.

— Я тебя не подведу, — сказал Перикл.

— И я тоже, стратег, — пробурчал у него за спиной Аттикос, испортив своим вмешательством мгновение гордости.

Перикл закатил глаза, но Кимон уже отвернулся и ис­чез в темноте, торопясь вернуться на место.

— Передайте дальше, — сказал Перикл через плечо стоявшим позади. — Выступаем как левое крыло. Идем быстро и тихо.

Он прочистил горло, вспомнив, как отец обращался к воинам старше и опытнее его. Суровость и твердость — ключ в этом. Только бы они не услышали, как дрожит его голос. Избавиться от этой дрожи у него получалось не всегда.

— Спущу шкуру с любого, кто завопит.

Двое или трое ухмыльнулись в темноте. Нервничают? Или насмехаются над командиром, которому вздумалось учить их тому, что они и без него знают?

— И будьте внимательны, вы, петухи драные, — четко и ясно произнес Аттикос. — Или я сам поговорю с вами потом.

Перикл закрыл глаза. Аттикос подрывал его авторитет в самый ответственный момент. Спустить ему это, оставить реплику без ответа было невозможно. Щеки вспыхнули словно от жара, но Кимон уже двинулся вперед, а они еще стояли.

— Ну спасибо тебе, Аттикос, — бросил он с упреком.

— Не за что, куриос, — беззаботно ответил Аттикос. — Со мной не пропадешь, будешь цел и невредим, так что не беспокойся.

3

Собака сначала гавкнула — раз, другой, — а потом, словно сорвавшись, неистово завыла. Перикл уже достиг дна долины, когда из тени между строениями вырвалось размытое пятно со скребущими землю лапами. Один из гоплитов выругался, когда оно метнулось к нему, больше опасаясь клыков, чем возможного врага. Вой резко оборвался — кто-то ткнул пса копьем, — раздался визг, и Перикл поморщился. Шум разнесся, долж­но быть, по всему острову.

— Держать строй! — рыкнул он. — Ровный шаг.

Они все знали свое дело лучше его, но, по крайней мере, он не дал им повода усомниться в нем. Перикл услышал скрежет: щиты смыкались и накладывались один на другой, наподобие чешуи. Теперь отряд продви­гался вперед плотным боевым строем. Времени, что­бы достичь лачуг воров и пиратов, такому строю тре­бова­лось больше, зато теперь не грозила засада. Отец всегда говорил, что бой — дело опасное и преступно усложнять ситуацию беспечностью.

Вой первой собаки подхватили другие, и еще одну пришлось зарубить, когда она вцепилась зубами в край щита. Никаких признаков охраны поселка не обнаружилось, как ни всматривался Перикл в темноту, пытаясь разглядеть хоть что-то. Дома оставались темными. Неужели отсюда все ушли? Собаки вполне могли быть частью дикой своры. Хорошая была бы шутка, если бы после всех принятых мер предосторожности обнаружилось, что это место давно заброшено.

Он приказал остановиться. Кимона видно не было, но он все еще доверял Периклу и полагался на него. Пе­рикл не мог контролировать бо́льшую часть своей жизни, но в эту ночь эти люди находились под его командой, и он не мог допустить ошибку, не мог подвести их.

— Вперед по трое, — приказал он. — Опустить копья — в помещении они бесполезны. Взять мечи. Быстро! По моему приказу. Проверить каждое помещение. Не забывать о бдительности. Здесь что-то не так. Они...

Он не договорил и резко обернулся на вскрик. Голос был женский. Или детский. Крик перекрыл все прочие шумы, и Перикл попытался определить направление. Оттуда, почти наверняка. Он протянул руку, указывая на темное строение неподалеку, и повернулся к ближайшей паре гоплитов.

— Вы двое. Пойдете с Аттикосом. Найдите того, кто кричал, и приведите ко мне. Остальные — чего ждете? По трое — и вперед.

Прикажи он идти четверками или шестерками, гоп­литы перестроились бы так же быстро. Все знали свои группы, каждый знал свой маневр, и они могли перестроиться двенадцатью различными способами даже в ходе сражения. Командиры подразделений — лохаги — и стратеги могли по своему усмотрению корректировать направление атаки и распределение сил. Только полная фаланга действовала единым строем, наступая, давя противника.

Глядя, как выбивают первые двери, Перикл поймал себя на том, что ухмыляется — скорее нервно, чем от возбуждения. В его воображении эта сцена превратилась в нечто грандиозное. Афинские гоплиты в шлемах и доспехах уподобились Ахиллесу, возродившемуся в маленьком доме, — непобедимому, быстрому, несущему смерть. Падальщики, если бы их обнаружили в домах, наверняка были бы убиты на месте. Тем не менее что-то не давало покоя, заставляя сердце глухо ухать и трепетать в груди. Они знали это место. Здесь был их дом. Неужели что-то упущено?

Справа от него раздался пронзительный крик. Перикл повернулся, прислушиваясь, пытаясь понять. Гребцы все еще стояли у него за спиной и не спешили входить — он это чувствовал. Большинство людей, не имея ясно выраженного приказа действовать, предпочитали стоять, если в качестве альтернативы им предлагалось войти в темный дом, не имея ни малейшего представления о том, кто может ждать их за дверью. Не узнав, что там, и не нарвавшись на засаду, он не мог послать гребцов вслед за гоплитами. Между тем сорок пять гоплитов продвигались по улице, проверяя жилища, а издалека, справа, доносились крики и глухие удары металла по дереву — там Кимон вел второе крыло. Если кто-то и оказался между двумя флангами, поделать он ничего не мог. И все же Перикла не оставляло чувство, что здесь что-то не так. Надо бы посмотреть, проверить, но если зажечь лампу, враги сле­тятся на свет, как мухи на огонек.

— Еще раз укусишь — прибью.

Перикл услышал Аттикоса еще до того, как увидел. Два гоплита тащили женщину, а она вырывалась из их рук. Предупреждению селянка, должно быть, не вняла, потому что Аттикос зашипел от боли. Гоплит вскинул руку для удара, но Перикл успел схватить его за запястье.

— Нам нужно допросить ее.

Аттикос высвободил руку и пробормотал что-то, из-за чего женщина пнула его. Он отпрянул, чертыхаясь и смеясь.

Гоплит держал пленницу за длинные волосы, намотав их на кулак. Перикл жестом приказал отпустить ее. Солдат сделал это с большой осторожностью и торопливо отступил в сторону, словно опасаясь подвергнуться нападению. Перикла ее ярость восхитила, хотя сейчас она была беспомощна, как кошка, и подвергалась большой опасности. Достаточно одного его слова, чтобы ей перерезали горло. Судя по злым взглядам, которые бросал на нее Аттикос, он сделал бы это и без приказа.

— Сколько мужчин здесь живет? — спросил Перикл.

Женщина не ответила, но огляделась, похоже при­кидывая, как бы ей вырваться из плена. Поняв, что трое воинов заблокировали все возможные пути бегства, она заметно поникла.

— Ты говоришь по-гречески? — задал вопрос Перикл. — Ты не нужна мне, если будешь молчать.

— Я из Фив, — сказала она. — А ты? Говоришь как афинянин.

— Хорошо, — с облегчением кивнул он. — Если тебя держат в плену, можешь сказать, сколько здесь мужчин? Поможешь нам — заберем с собой и отвезем и Афины.

— С чего бы мне тебе помогать? — Она повысила голос до обращенного в темноту крика. — Если у моего мужа есть хоть капля здравого смысла, он останется...

Аттикос шагнул вперед и ударил женщину по лицу с такой силой, что она свалилась на землю.

— Тебя никто не просил кричать, милая, — сказал он, стоя над ней.

Перикл сжал кулаки от злости. Да, он не запрещал бить ее, но полагал, что это понятно и без слов. Выходка Аттикоса напоминала неповиновение.

Посланные вперед гоплиты уже возвращались, ведя с собой женщин и детей, те плакали и причитали. Все происходящее производило какое-то странное впечатление. Обеспокоенный, Перикл покачал головой и посмотрел на пленницу. При падении ее распущенные волосы разметались по земле, и он заметил, как под ними шевельнулось что-то бледное. Ее рука потянулась к поясу... В следующий момент женщина вскочила на крепких ногах и бросилась на Аттикоса, который взвыл от боли. Его ответный удар наотмашь пришелся ей в голову, и она упала без чувств.

Аттикос вырвал из бедра ее нож и замахнулся:

— Вот дрянь!

Но Перикл встал между ним и женщиной:

— Спрашиваю здесь я. Отойди и положи нож.

Аттикос шумно засопел, скорее от гнева, чем от боли. Перикл, чувствуя, что гоплит готов ослушаться, пристально и твердо посмотрел на него. Он знал, что в случае открытого неподчинения ему придется убить Аттикоса, и был готов это сделать. Перикл не сомневался в себе, и Аттикос каким-то образом ощутил эту уверенность и, опустив голову, отступил в сторону. Тем не менее Перикл продолжал наблюдать за ним — на всякий случай. Сражаясь с братом, он время от времени попадался на какой-нибудь трюк. Мысль об Арифроне отозвалась новой болью. Даже лежа в холодной могиле, брат все еще преподавал ему уроки.

— И вот что, Аттикос, найди и приведи мне еще кого-нибудь живого.

Аттикос развернулся и исчез в темноте, даже не дослушав до конца и оставив Перикла с сотней гребцов, ожидающих приказа у него за спиной. Бесчувственная пленница лежала на земле, а толпа женщин и детей уже собралась на дороге под присмотром гоплитов.

— Свяжи ей руки, — приказал Перикл гребцу рядом с собой. — Она гречанка, хотя и из Фив. Будь с ней мягок. Она одна из наших, и, возможно, с ней жестоко здесь обошлись.

Проявив благородство, он остался доволен собой и даже пропустил мимо ушей чью-то грубую реплику. Будешь отзываться на каждое слово, никогда ничего сделать не успеешь.

— Где ваши мужчины? — обратился он к толпе.

Женщины запричитали, а стоявший позади гребец отпустил по их адресу нелестный комментарий. Перикл вспыхнул от негодования, но подавил раздражение. В гоплитах он видел порядочных людей, готовых сражаться за свой город, а потом решать общие вопросы и быть, например, судьями. Честные, благородные, они были частью афинской мечты. Гребцы казались людьми иного склада. Он сжал кулак. Что ж, он либо приструнит их, либо приставит железное лезвие к горлу каждого. Пока он командует ими, никому не будет дозволено оби­жать этих женщин.

— Вы здесь не одни. Где ваши мужчины?

Перикл понял, что чувствует их запах, запах трав и немытой плоти. Скоро рассвет. В свете дня их бедность и грязь станут еще яснее. Уже сейчас на востоке небо начало сереть. Их было не больше восьмидесяти, и каждую доставили сюда из какого-то другого места. Изгнанные, как собаки, из городов за какое-то преступление, мужчины, конечно, могли добраться до Скироса сами. Мужчины, но не женщины. Женщин либо похитили и привезли на остров, либо они уже родились здесь.

Некоторые пришли с маленькими детьми и теперь, заплаканные, с совиными глазами, держали их за руки или на руках. Они не представляли опасности, но где же мужчины? Это оставалось загадкой.

— Оставьте нас в покое! — донесся голос из толпы.

Старая карга!

Перикл заколебался. Ему вдруг стало не по себе. Что, если в толпе, среди других, стоит Афина? Обижать жен­щин рискованно, если между ними богиня.

Он с усилием сглотнул и, зная, что это прозвучало слабо, повторил еще раз:

— Больше спрашивать не буду. Где ваши мужчины?

— Они ушли на охоту, но скоро вернутся, — крикнул кто-то. — Тронете кого-нибудь из нас, и они убьют вас всех!

В ее голосе слышался страх. К Периклу, сильно прихрамывая, подошел Аттикос. Рассвет наконец рассеял тьму, и вся картина предстала яснее.

— Отправились на охоту? Ночью? — проворчал Аттикос. — Что-то не верится. Да тут и охотиться не на кого. Разве что на тех пони...

Он не договорил, а Перикл замер. Как же он не по­думал раньше! Мужчины ушли на охоту, но не здесь, на острове. Они вышли в море — в поисках рыбы или какой-то другой добычи.

Перикл поднял голову и, увидев идущего к ним Кимона, подтянулся. Аттикос тоже выпрямился.

— Я никого не нашел, кроме женщин и детей. А ты?

Перикл покачал головой:

— Здесь то же самое. Думаю, мужчины ушли в море и ищут корабли, на которые можно напасть.

— Если так, — кивнул Кимон, — то они могут вернуться только через несколько дней. Сейчас это не важно. Оставь здесь кого-нибудь для охраны... тех, кому можешь доверять.

Последние слова он произнес со странным ударением, и Перикл почувствовал, что краснеет.

— Я могу остаться, куриос, — сказал Аттикос, обращаясь к Кимону, но ответил ему Перикл:

— Нет, ты нужен мне и будешь со мной. Я сам выберу тех, кто останется.

Уже поворачиваясь к Кимону, он ощутил вспышку ярости у себя за спиной.

— Ты собираешься искать гробницу?

От Кимона не ускользнуло странное напряжение между двумя мужчинами. Он вообще замечал почти все, но сейчас, не увидев в поведении и голосе Перикла слабости или нерешительности, не стал заниматься разбор­ками, предоставив юному афинянину самому решать свои проблемы.

После короткой паузы он сдержанно кивнул и от­ветил:

— Для этого мы и пришли сюда. Не ради оборванцев-пиратов и не ради их женщин. Тесей умер на Скиросе. Если на острове действительно есть могила, она может быть его могилой. И в таком случае я хочу вернуть останки в Афины — для достойного погребения. Он был царем Афин. Именем его отца названо Эгейское море.

Лежавшая на земле женщина зашевелилась и, поняв, что ее связали, попыталась освободиться от пут. Теперь, в утреннем свете, Перикл увидел, что она не намного старше его самого. Ее длинные, похоже, никогда не стри­женные волосы свисали до пояса грязными космами. Глаза их встретились, и Перикл испытал странное ощущение. Лицо женщины распухло, и с одной стороны темнел большой, на всю щеку, синяк.

— Парни вернутся домой и убьют вас всех, — сказала она.

Кимон усмехнулся:

— Ты гречанка? Тогда посмотри вокруг. Давай, теперь это уже не тени. Видишь моих гоплитов и гребцов? Думаешь, твои люди справятся с нами? Вряд ли у них получится. Если они хоть что-то соображают, то будут держаться подальше от острова, пока мы не уйдем. На самом деле никто из вас нас не интересует.

— Они убьют тебя, — снова сказала женщина и плюнула ему под ноги.

Перикл отметил, что даже в гневе она не забыла об осторожности и плюнула так, чтобы слюна не попала на сандалию.

Возмущенный ее дерзостью, Аттикос шагнул вперед, подняв угрожающе руку.

— Назад, Аттикос! — рыкнул Перикл. — Клянусь богами, если ты ударишь эту женщину еще раз, я на неделю привяжу тебя к носу галеры.

— Куриос, она...

— Ни слова! — оборвал его Перикл и повернулся к женщине, как будто вопрос был решен и не подлежал дальнейшему обсуждению.

Аттикос сдержался, и уголки ее рта дрогнули, хотя она и попыталась скрыть усмешку под завесой волос.

— Чего ты хочешь? — спросила она Кимона, и в ее голосе проскользнула нотка любопытства.

— Сначала скажи мне свое имя.

— Фетида, — пожала она плечами.

— Как мать Ахиллеса?

Она кивнула, и Кимон улыбнулся:

— Это старое имя — имя силы. Что ж, Фетида, мы ищем гробницу... возможно, храм. Старый, заброшенный и, вероятно, заросший. Где-то на острове. Мой отец сказал, что слышал об этом.

Он подождал, видя, что она задумалась. Глаза ее блес­нули, когда он заговорил о гробнице, и Кимон затаил дыхание. От волнения у него перехватило горло.

— Ты видела что-то похожее?

— Может быть, — снова пожала она плечами. — На северной стороне, там, на высоких холмах, есть старая могила. Дети, бывает, играют возле нее.

— Скажешь, как туда добраться? Мы за этим и пришли. Остальное нас не интересует.

Голос его смягчился, как будто Кимон успокаивал дикого оленя. Женщина смотрела на него, словно не могла отвести глаз, и Перикл, к своему удивлению, ощутил укол ревности. Это же он спас ее от Аттикоса! Он свободен, в отличие от Кимона, у которого в Афинах молодая жена, уже беременная первым ребенком. Но темные глаза женщины видели только его друга.

— Я могу показать ее тебе, — сказала она.

4

С восходом солнца молодая женщина повела афинян на другую сторону долины. Вести ее Кимон поручил все еще хромающему Аттикосу. Тот от злости сильно ущипнул проводницу за руку. Перикл заметил у нее на коже бледные следы пальцев, но решил ничего не говорить, пока оставался шанс, что Фетида может убежать, оставив их вдалеке от остальных. Аттикос, похоже, все еще страдал от раны на ноге, хотя и перевязал ее. По пути через долину он донимал Фетиду угрозами и обе­щаниями расправы, вынуждая ее держаться от него по возможности дальше.

Путь лежал через густой подлесок и рощи оливковых деревьев, таких же древних, как сам остров. Дважды на глаза им попадались низкорослые жилистые пони, разбегавшиеся при виде вооруженных людей. Прогулка была бы даже приятной, не будь столь серьезной ее цель. Поглядывая на солнце, они старались не отставать.

Возможность увидеть гробницу Тесея так захватила Кимона, что он отправился в путь, оставив бо́льшую часть войска. Думая об этом, Перикл прикусил губу. Кимон был старше его на десяток лет, что не помешало ему совершить ошибку, более свойственную юнцу. С собой они взяли только шестерых гоплитов, остальные ждали в долине или вернулись охранять корабли.

Ведя отряд по козьей тропке, тянувшейся по земле едва заметной нитью, Фетида добралась до гребня и, сба­лансировав на крутом склоне свободной рукой, без колебаний двинулась дальше. Аттикос поспешил за женщиной, но раненая нога подвернулась, и он сердито дернул Фетиду за руку. Она вскрикнула и замахнулась на обидчика, который не в первый уже раз поднял кулак. Перикл, угрюмо наблюдавший эту сцену, не выдержал.

— Аттикос! — рявкнул он, употребив голос как оружие и позабыв, что они находятся на враждебной территории.

Ближайшие холмы повторили окрик сухим, трескучим эхом, и двое гоплитов, следуя за ним, растерянно повернули голову. Остальные на мгновение замерли, как статуи, потом, поняв, что это было, ухмыльнулись. Перикл давно выработал годный для поля боя команд­ный голос.

Аттикос, никак не ожидавший подобного, недоверчиво выругался.

Еще одна ошибка, свойственная молодости, только на этот раз его собственная. Раздражение усилилось, когда Перикл почувствовал, как вспыхнуло лицо. А все из-за Аттикоса, поставившего их обоих в неловкое положение перед Кимоном.

В наступившей тишине, чувствуя на себе взгляды остальных, Перикл шагнул вперед, жестом отстранил Аттикоса и взял Фетиду за руку.

Она внимательно посмотрела на него из-под завесы каштановых волос и, казалось, улыбнулась. Интересно, когда она в последний раз мылась?

— Он больше не обидит тебя, даю слово, — сказал Перикл, намеренно не обращая внимания на Аттикоса, стоявшего всего в паре шагов от него.

В ответ на ее быстрый и беспокойный взгляд Аттикос фыркнул, но, совладав с обидой и злостью, отошел в сторону, оставив Перикла с пленницей.

— Ты не убьешь меня, когда мы доберемся до гробницы? — спросила она.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Нет. У меня есть сестра и мать, которые никогда бы меня не простили. Тебе не сделают ничего плохого.

— Твой друг сказал, что я буду у него... как жена... — сказала она и густо покраснела.

Перикл подумал, что и сам, наверное, выглядит таким же смущенным.

— Он мне не друг, так что это... ничего не значит. Нам туда?

Фетида кивнула и начала спускаться по склону. Гоп­литы потянулись следом. В какой-то момент, оказавшись между выступающих из земли камней, она заколебалась. Женщине нужны были обе руки, и Перикл отпустил ее запястье, но остался рядом, готовый броситься за ней, если она побежит.

Будто прочитав его мысли, пленница покачала го­ловой:

— Я покажу вам гробницу. Потом вы уйдете. Он так сказал.

— Если это гробница, нам нужно посмотреть, кто в ней лежит. Кроме этого, нас ничто здесь не интересует. Когда-то, давным-давно, здесь умер великий человек. Скирос важен для нас только поэтому.

Теперь они шли по заросшему папоротником склону. Откуда-то появились странные черные мухи, которых, казалось, привлекала обнаженная кожа. Одна из них укусила Перикла, и он, отмахнувшись, потер кровавое пятно на предплечье.

— Когда мы уйдем, ты останешься здесь, на острове? — спросил он.

Аттикос подтянулся ближе и был теперь всего лишь в нескольких шагах от Перикла. Кимон замыкал шествие, поэтому не слышал, как Аттикос, болтая с гоплитом, предположил, что «молодой куриос попался на ее прелести, как рыба на крючок».

Слышно было прекрасно, но произнесено вполголоса. Перикл поймал себя на том, что невольно сжал кулаки, и усилием воли заставил себя разжать их. В этой ситуации приходилось делать вид, что не слышишь мел­ких оскорблений, пусть даже нацеленных на то, чтобы уязвить или высмеять. Он уже решил, что разберется со всем потом. Если отец поручил Аттикосу прикрывать его спину, то, может быть, пришло время снять эту защиту и постоять за себя. Цена за нее оказалась слишком велика. Оглянувшись поверх висящего на плече щита, он увидел, что Аттикос наблюдает за ним с кривой усмешкой.

— Ты как там? Все в порядке? — спросил Перикл.

— Да, куриос. В полном порядке и смотрю в оба, — ответил Аттикос с нескрываемой дерзостью.

Он все еще злился из-за того, что на него наорали перед всеми, — в этом сомневаться не приходилось.

Перикл улыбнулся в ответ со всей непринужденностью, какую только получилось изобразить. Он допустил ошибку и уже не мог ее исправить. Следовало ли ему извиниться, прежде чем одергивать наглеца? Интересно, а победил бы он в честном бою? Аттикос обладал удивительной невосприимчивостью к боли, так что перспективы такого поединка просматривались недостаточно ясно. Перикл мог легко представить, как колотит старого похабника, а тот только посмеивается.

Солнце поднялось над холмами; утро медленно тянулось к полудню. Расстояние отряд прошел небольшое, но четко выраженного пути они так и не нашли. В одном месте Перикл попал в болото с черной жижей, претендовавшей на один из его сандалий и пахнущей, как кремень, когда из него высекаешь искру, или сера. То и дело приходилось перелезать через поваленные деревья, пробираться под сломанными ветками и продираться сквозь колючие кустарники, которые рубили мечами. Время от времени он возвращался к одному и тому же вопросу: не намеренно ли Фетида повела их худшим из возможных путем?

Выйдя наконец на голые скалы, над которыми кружили морские птицы, все испытали благословенное облегчение. Перикл чувствовал себя путешественником-исследователем, впервые в жизни увидевшим море. Воспрянув духом, он огляделся — и хорошее настроение мгновенно испарилось: внизу, вдоль берега, быстрым ходом шли восемь больших, заполненных людьми гребных лодок. Он посмотрел на Фетиду, и она ухмыльнулась в ответ.

— Наши мужчины вернулись. А вы здесь. Когда спус­титесь в долину, они уже перебьют всех ваших людей.

— Ты так и задумала? — недоверчиво спросил Перикл.

Ее лицо светилось торжеством. Казалось, она пустит­ся в пляс. Он видел, что женщина ждет смерти и готова ее встретить. Она обрела свой клеоси открыто смеялась над ними.

К ним, отстранив Аттикоса — не оттолкнув, а именно отстранив, причем достаточно уважительно, — подошел Кимон.

— Почему мы остановились...

Он не договорил, увидев внизу лодки. Сверху казалось, что они достаточно близко, но по суше, да еще по пересеченной местности, их разделяло изрядное расстояние. Поняв, что означает шальной взгляд Фетиды, Кимон потер щетинистый подбородок. Перикл видел — она дрожит, ожидая смерти.

— Умная девочка, — сказал Кимон. — Так что, была ли здесь гробница?

Ее взгляд метнулся в сторону, на восток, но уже в сле­дующее мгновение пленница пожала плечами и покачала головой. Перикл крепко сжал ей руку, и она вздрогнула от боли.

Кимон тоже заметил предательское движение глаз и вытянул руку:

— Там? Или это еще одна твоя уловка?

— Они высаживаются на берег, — сказал Перикл. — Мы не успеем вернуться, даже если выступим сейчас.

Кимон посмотрел на него и кивнул. Перикл с удивлением отметил, что его старший друг спокоен, как тихий ветерок.

— Что ж, тогда можно заняться поисками, — сказал Кимон. — На случай, если наша проводница действительно видела гробницу.

Маленький отряд распался, каждый двинулся в своем направлении. Кимон посмотрел на женщину, которую держал Перикл, и коснулся пальцами рукояти меча. Пленница глубоко вздохнула и замерла, ожидая решения.

— Я позабочусь о ней, куриос, — предложил Аттикос, который никуда не ушел и остался на месте. — В конце концов, она пырнула меня ножом, и я не против потратить на нее немного времени.

— Просто сделай все быстро, — отрезал Кимон.

Он тоже был зол на женщину, которая обманом увела их из деревни, где оставшиеся могли теперь подвергнуться нападению.

Не успев подумать, Перикл выпустил руку пленницы. Она взглянула на него в замешательстве, но уже в следующее мгновение повернулась и помчалась, как олень, по голым камням.

Аттикос, выругавшись, бросился за ней.

В лучшие дни он был побыстрее, подумал Перикл. Старый гоплит напоминал гончую, умеющую идти по следу. Но гончую раненую, что давало пленнице неплохой шанс. Тот шанс, которого она заслужила, но не более. Пара — беглянка и преследователь — скрылась из виду за выступом скалы. Теперь судьба Фетиды была в руках богов.

В стороне один из гоплитов крикнул и поднял руку. Остальные устремились к нему, словно золотистые искры через зеленый утесник. Кимон, уже открывший рот, чтобы высказать упрек или замечание, обернулся.

— Что? Гробница? — крикнул он.

— Сейчас узнаем.

Перикл сорвался с места. Позабыв об усталости, они побежали.

Выхватив меч, Кимон принялся рубить лозы и корни, опутавшие огромный камень.

— Помогайте, — приказал он.

Воины присоединились к нему, работая клинками и руками, спеша освободить старинную плиту от всего, что сплелось над ней в подобие решетки. Было видно, что камень оставался в запустении долгое время.

Оторвав целый пласт белых щупальцев и отбросив его, словно ковер, Кимон наклонился и ахнул.

— Что? — спросил Перикл.

— Посмотри на этот край. Камень обработан, линии четкие. С чего бы ему быть на высокой скале? Здесь определенно поработали мастера-камнерезы. Клянусь Афиной, мы бы никогда не нашли его, если бы не эта женщина. Его и сейчас трудно заметить. Молотков у нас нет, разбить нечем — если хотим посмотреть, что лежит под камнем, придется его перевернуть.

Перикл оглянулся и посмотрел туда, где в последний раз видел беглянку и ковылявшего за ней Аттикоса. Между тем Кимон уже раскапывал ножом землю, пытаясь добраться до нижнего края плиты.

— Теперь она не твоя забота. Займись делом. Не стес­няйся запачкать руки. Давай.

Упрек достиг цели, и Перикл, почувствовав его укол, кивнул, опустился на колени и тоже вынул нож.

Камень был массивный, толщиной с домашнюю надгробную плиту, и уходил в землю на два кулака. Ниж­ний край обнажился, и стало понятно, что поднять камень будет непросто даже общими усилиями. Пока шес­теро мужчин разгребали землю, двое стояли на страже. Кимон работал вместе с остальными, молча и сосредоточенно.

Форма плиты проступала все яснее по мере того, как они рубили пленившие ее побеги.

— А теперь все на одну сторону, — внезапно сказал Кимон. — Посмотрим, сможем ли мы его перевернуть.

Встав плечом к плечу, они подсунули пальцы под расчищенный выступ у края и приготовились.

Донесшийся издалека звук, похожий на пронзительный крик чайки, заставил Перикла обернуться.

— Ты нужен мне здесь, — сердито прорычал Кимон. — Держи.

Спохватившись, Перикл взялся за камень. Пальцы кос­нулись нижней стороны плиты, и в тот же миг он ис­пытал странное ощущение, как будто что-то пробежало по коже.

— По моей команде, — сказал Кимон. — Готовы? И... взяли!

Плита поднялась, и мужчины закряхтели под огромным весом. Камень оказался известняком, древним, как сам мир. Земля под ним, казалось, зашипела, когда не­умолимая сила разорвала вековую хватку тысячи корней. Жуки и всевозможные многоножки свернулись при свете дня, которого они никогда не видели. Между тем плита поднималась выше и выше, подчиняясь усилиям людей, а потом вдруг накренилась в другую сторону и рухнула, расколовшись пополам. Глядя на две половины, Перикл ощутил укол сожаления. Дело сделано, назад не повернешь. Две половины в целое не сложишь. Так было с братом, так было со всем, что имело значение, и он не мог отменить случившееся, не мог восстановить сломанное.

Опустившись на корточки, они заглянули в открывшееся под камнем углубление, явно бывшее местом захоронения. В неглубокой, вырубленной в земле могиле покоились останки человека огромного роста. Корни и трава заполнили пространство белыми нитями, что придавало могиле сходство с гнездом. И все же над обвитым корнями черепом был виден бронзовый шлем, а на ребрах и бедренных костях — нагрудник и поножи, темно-зеленые после долгого пребывания под камнем. Щита не было.

— Мой отец говорил, что Тесей погиб на Скиросе, — благоговейно пробормотал Кимон. — Если ему и быть где-то, то именно здесь. Никогда не думал, что мы действительно найдем его могилу. Не верил. Я понимал, что могу ошибаться насчет острова. Считал, что, где бы он ни умер, его могила может быть разграблена, разорена дикими животными, а кости разбросаны. У меня не было ничего, кроме истории о старом царе, убитом предателями. И все же я считал своим долгом искать его могилу. Я просто не мог сказать себе, что надежды нет... потому что надежда была.

Он покачал головой в безмолвном благоговении. Потом, на глазах у Перикла, наклонился, раздвинул паутину, покрывавшую кости и доспехи, и осторожно коснулся пальцами костей.

— Это Тесей, называвший Геракла другом. Это его правая рука сразила Минотавра. Это он обнимал Елену Троянскую. Наш величайший царь Афин! Ну-ка, помогите мне убрать всю эту мерзкую дрянь. Мы заберем останки и отнесем на корабль.

— Ты уверен, что это он? — спросил кто-то.

— Кто еще здесь может быть? На этом забытом богами острове? — не сводя глаз с предмета своего почитания, сказал Кимон. — Этот человек носил доспехи гоп­лита — вот они, состаренные веками. И посмотрите на эти кости. Если бы он поднялся, то был бы выше любого из нас. Кто еще, кроме Тесея, заслужил такой камень, который мы вместе едва смогли поднять? Даже в старости он оставался великим воином. Тот, кто принес его сюда, хотел сделать так, чтобы он никогда не восстал. Это тоже подтверждает мою правоту.

Рубя корни, срезая густую путаницу желтых нитей, разгребая землю, они справились за короткое время, так что фигура погребенного предстала перед ними в полном виде.

С грязными по локоть руками, Кимон наклонился к останкам. Перикл подумал, что тот поцелует череп павшего царя, но он лишь поднял почерневший наконечник и пальцами соскреб хлопья ржавчины.

— А ну-ка, парни, дайте мне копье, — скомандовал он, протягивая руку.

Гоплиты передали ему копье-дори, и Кимон приложил один наконечник к другому, сравнивая их. Дерево в могиле сгнило, так что от древнего копья остался толь­ко обломок крошащегося железа. Тем не менее на нем еще можно было разглядеть сову — символ Афин. Кимон поднял наконечник к свету и повернул так, чтобы его увидели все. Гоплиты с изумлением уставились на древ­нюю реликвию. Наконечник рассыпался у них на глазах, и бурые чешуйки ржавчины упали Кимону на ладонь.

— Принесите накидку — надо собрать всё, кости и ору­жие. Тесей долго ждал этого. Ждал нас. Мы вернем его домой.

Его слова были встречены одобрительными возгласами. Случилось чудо, настоящее чудо, и воины встретили его с восторгом. Встревоженные столь громким выражением чувств чайки сорвались с утеса и закружили над скалами. Захваченный общим порывом, Перикл помогал собирать кости и доспехи, с трепетом беря в ру­ки каждый предмет и чувствуя, как колотится сердце.

Только когда все это было сложено и завязано в узел, он бегом вернулся туда, где в последний раз видел Аттикоса, и громко его позвал. Оставлять здесь старого гоплита он не хотел, хотя злость на него еще не остыла.

— Аттикос! Мы уходим! — прокричал Перикл, не обращая внимания на эхо, хотя море и лишило его голос половины обычной силы.

Ответом ему были крики чаек и тот же слабый звук, который он слышал раньше. Не думая об опасности, он ступил на выступ скалы и, прижимаясь к ней спиной, двинулся вперед. Пропасть под ним была так глубока, что посмотреть вниз недоставало духа.

Перикл услышал оклик Кимона, но оглядываться не стал. Далеко идти не пришлось. Обогнув колонну серой скалы, он увидел, что выступ перешел в узкий гребень, что-то вроде каменной дорожки, стертой почти до ленточки морскими бурями и временем. Эта ненадежная тропка протянулась над обрывом, уходящим далеко вниз, к торчащим ломаными зубьями камням. Перикл наклонился, посмотрел вниз, и в животе у него словно затянулся узлом канат.

Так и есть.

Аттикос упал неудачно. Нога у него подвернулась и лежала под неестественным углом. Перикл поморщился. Подняться при такой травме, да еще и с раненой другой ногой, у старого гоплита не оставалось ни малейшего шанса. Фетиды видно не было. Она сумела пройти по каменной тропинке, а вот афинянину не повезло.

— Перикл! Слава богам. Помоги мне! — воззвал Аттикос.

Голос его прозвучал слабо, но в нем явственно слышалось облегчение. Должно быть, он боялся, что помощь уже не придет и он умрет в одиночестве в этом жутком месте.

Перикл смотрел вниз, и над его головой кричали, борясь с ветром, чайки.