Логико-философский трактат E-Book

Людвиг Витгенштейн

• Herausgeber: Kolibri
• Kategorie: Bildung
• Serie: Человек Мыслящий. Идеи, способные изменить мир
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 555

Beschreibung

В 2021 году исполнилось сто лет с момента первой публикации труда, который во многом определил развитие европейской и мировой философии XX столетия, — «Логико-философского трактата» Людвига Витгенштейна (1889–1951). Впрочем, с публикацией «Трактата» эксцентричный молодой ученый из Вены Людвиг Витгенштейн не обрел мировой славы: фактически его идеи получили распространение гораздо позже. Уже во второй половине XX столетия вокруг сочинения Витгенштейна начал складываться подлинный культ, изучение его текста вошло в университетские программы по современной философии и знакомство с ним стало обязательным для человека мыслящего. «Трактат» затмил собой более поздние работы Витгенштейна, опубликованные посмертно, благополучно перевалил через столетний рубеж своего культурного бытования, и, судя по количеству переизданий на разных языках, ему уготована участь неоспоримой и вечно актуальной классики. В настоящем издании вниманию читателей предлагается новый комментированный перевод трактата, приуроченный к столетнему юбилею эпохального труда Витгенштейна. Впервые при публикации «Трактата» на русском языке авторская структура приводится не линейно, а в виде логического древа, как было задумано автором. В Приложении вниманию читателя предлагается подборка извлечений из произведений ряда авторов, принадлежащих к числу предтеч современной когнитивистики.

Leseprobe

Содержание

Логико-философский трактатLogisch-Philosophische Abhandlung / Tractatus Logico-Philosophicus(1921)

Приложение о философии языка и исчислении понятий: на пути к «логико-философскому трактату»

Примечания

Перевод с немецкого, латинского и английского Кирилла Королева

Составление, примечания и статьи Кирилла Королева

Оформление обложки Вадима Пожидаева-мл.

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

Витгенштейн Л.Логико-философский трактат / Людвиг Витгенштейн ; пер. с нем., лат., англ. К. Королева. — М. : КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2023.

16+

ISBN 978-5-389-23476-5

В 2021 году исполнилось сто лет с момента первой публикации труда, который во многом определил развитие европейской и мировой философии XX столетия, — «Логико-философского трактата» Людвига Витгенштейна (1889–1951).

Впрочем, с публикацией «Трактата» эксцентричный молодой ученый из Вены Людвиг Витгенштейн не обрел мировой славы: фактически его идеи получили распространение гораздо позже. Уже во второй половине XX столетия вокруг сочинения Витгенштейна начал складываться подлинный культ, изучение его текста вошло в университетские программы по современной философии и знакомство с ним стало обязательным для человека мыслящего. «Трактат» затмил собой более поздние работы Витгенштейна, опубликованные посмертно, благополучно перевалил через столетний рубеж своего культурного бытования, и, судя по количеству переизданий на разных языках, ему уготована участь неоспоримой и вечно актуальной классики.

В настоящем издании вниманию читателей предлагается новый комментированный перевод трактата, приуроченный к столетнему юбилею эпохального труда Витгенштейна. Впервые при публикации «Трактата» на русском языке авторская структура приводится не линейно, а в виде логического древа, как было задумано автором.

В Приложении вниманию читателя предлагается подборка извлечений из произведений ряда авторов, принадлежащих к числу предтеч современной когнитивистики.

© К. М. Королев, перевод, статья, примечания, 2023© Издание на русском языке, оформление, состав.ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023Издательство КоЛибри®

Людвиг «великий и ужасный» и его «Трактат»

В 2021 году исполнилось сто лет с первой публикации семидесятипятистраничного текста, который во многом определил развитие европейской и мировой философии XX столетия. Сам автор хотел назвать свое сочинение просто «Трактатом», однако издатель и коллеги автора настояли на раскрытии в названии содержания (или хотя бы научного направления) работы. Автора этого текста звали Людвиг Витгенштейн.

За первым изданием «Трактата» на немецком языке последовала английская публикация 1922 г., причем по совету коллеги и друга Витгенштейна, видного британского философа Дж. Э. Мура, тексту в английском переводе было дано латинское название — «Tractatus Logico-Philosophicus». (Мур считал, что по глубине мысли и рациональности научного анализа этот текст вполне способен соперничать со знаменитым сочинением Б. Спинозы «Tractatus Theologico-Politicus», иначе «Богословско-политическим трактатом, содержащим несколько рассуждений, показывающих, что свобода философствования может быть допущена без вреда благочестию и спокойствию государства».) Вот так небольшая, но крайне многозначная работа Витгенштейна прочно утвердилась на философском олимпе, где и продолжает пребывать по сей день.

Правда — в отличие, например, от Дж. Г. Байрона, который после выхода из печати поэмы «Странствия Чайльд-Гарольда», по его собственному признанию, «проснулся знаменитым», — Витгенштейн с публикацией «Трактата» вовсе не обрел мировую славу; фактически его идеи получили распространение гораздо позже, благодаря структуралистам и семиотикам, которые в 1960-х годах обнаружили, насколько витгенштейновские воззрения близки их собственным [1]. Вдобавок в 1965 г. был найден и несколько лет спустя опубликован ранний вариант «Трактата» — так называемый «Прото-Трактат», составленный автором по своим дневниковым записям и еще не прошедший авторскую редактуру [2]; эта публикация также способствовала возникновению широкого интереса к фигуре Витгенштейна и его рассуждениям. Разумеется, несправедливо будет утверждать, что первые издания «Трактата» вообще не привлекли внимания публики — достаточно указать на восторженные отзывы Б. Рассела и других британских логиков и философов и вспомнить, сколь тщательно положения Витгенштейна изучались на заседаниях Венского логического кружка [3], — но все-таки по-настоящему «модным», если можно так выразиться, по-настоящему влиятельным и востребованным «Трактат» оказался уже во второй половине XX столетия.

Постепенно вокруг «Трактата» начал складываться подлинный культ, изучение этого текста вошло в университетские программы по современной философии, а само произведение со временем превратилось в артефакт массовой культуры — сделалось своего рода обязательным к прочтению для всякого, кто желал показаться интеллектуалом, затенило и затмило собой более поздние работы Витгенштейна, опубликованные посмертно и во многом опровергающие положения «Трактата»; даже послужило основанием для интерпретаций кинематографических («Трактат Витгенштейна» П. Форгача, 1992, да и «Витгенштейн» Д. Джармена, 1993) и музыкальных («Трактат-сюита» М. Нумминена, 1989; «Логико-философский трактат. Музыкальная версия» Б. Зульцера, 2010). Если прибавить сюда так называемое «окончательное толкование» (resolute reading) «Трактата», о котором подробнее будет сказано ниже и которое изрядно всколыхнуло почтенное академическое сообщество, то ничуть не удивительно, что столетие с момента публикации текста Витгенштейна ознаменовалось обилием исследований и иных материалов по этому поводу — как в научной, так и в популярной прессе.

Как отмечалось в одной статье, «и через 100 лет многие философские дилеммы, о которых говорил Витгенштейн, продолжают занимать читателей» [4]. В чем же причина удивительного «долголетия» «Трактата» — сочинения, которое никак не назовешь простым для понимания, общедоступным или, паче чаяния, развлекательным?

* * *

Эта крохотная книжица — пусть и много лет спустя после первой публикации — радикально изменила пространство европейской философии (во всяком случае, немецко- и англоязычной): «после Витгенштейна» стало невозможным философствовать как прежде, «по старинке», пренебрегая логической структурой мироздания как основой бытия и выдвигая очередные «бессмысленные», в его понимании, философские теории; словно воплощая в жизнь заповедь Ф. Ницше, он ворвался в это пространство со своим «Трактатом» и принялся «философствовать молотом» [5].

Но дело не только и не столько в этом; сам Витгенштейн, человек крайне эксцентричного поведения, разительно выделялся из благопристойной массы ученых 1920-х — 1940-х годов, и такая фигура, да еще окруженная знаменитостями наподобие Б. Рассела, не могла не сделаться предметом обсуждения в «салонных беседах» университетских преподавателей и студентов, будь то в Австрии или в Великобритании. Постепенно складывалась репутация — слегка скандальная, что греха таить, — которая входила, что называется, в молву, обеспечивала узнаваемость и популярность у широкой публики, а отблеск этой репутации падал, конечно же, и на произведения «скандалиста», как было в свое время с О. Уайльдом. Вот как представляется, почему «Трактат» однажды вырвался из академической тиши и превратился, как уже упоминалось, в артефакт массовой культуры.

Далее же все происходило и происходит по законам масс-культурного воспроизводства: в медиасреде — не важно, на каком уровне развития она находится, — любое творение, в нее угодившее, попросту обречено существовать и навязывать себя потребителю, пока существует эта среда. А поскольку модерное человеческое общество уже второе столетие живет в условиях пролонгированной медиасреды «ревущих двадцатых», всем ее образцам, даже самым ранним, суждено тиражироваться и далее. Частично, полагаю, вот благодаря такому стечению обстоятельств «Логико-философский трактат» по сей день известен, пускай понаслышке, людям образованным (наверное, точнее будет сказать — осведомленным о наличии мира за пределами удовлетворения насущных потребностей) и вне рамок философии.

Прошу понять правильно: я нисколько не пытаюсь умалить значимость «Трактата» как вехи развития человеческой мысли — наоборот, эта философская работа, как мне кажется, до сих пор не оценена по достоинству. Но нельзя отрицать, что во многом своим «долголетием» она обязана массовой культуре, падкой до образов эксцентричных ученых (вспомним хотя бы А. Эйнштейна и его теорию относительности — о самом Эйнштейне и его теории слышали почти все, но мало кто способен объяснить, что это за теория; таково же, на мой взгляд, положение Витгенштейна и его «Трактата»).

Так или иначе, «Трактат» благополучно перевалил через столетний рубеж своего культурного бытования — и, судя по количеству переизданий на разных языках, в том числе на русском, ему уготована участь неоспоримой классики. Правда, классику часто называют омертвелой, но к «Трактату» это определение вряд ли применимо: слишком много в нем загадок, подлинных и мнимых (об этом ниже), слишком велико разнообразие его интерпретаций, от научных до житейских (мол, Витгенштейн — напомню, человек и персонаж массовой культуры — не мог мыслить ясно из-за болезни, оттого и писал так, как писал [6]), чтобы эта книга в относительно ближайшем времени стала пыльным памятником.

* * *

Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что всякий, кому доводилось читать «Трактат» — или кому еще только доведется в него погрузиться, — приходит к этому тексту своей дорогой. Моя личная история знакомства с «Трактатом» началась в студенческие годы. Среди прочих предметов у нас был и тот, который носил пугающее название «Моделирование информационных процессов и объектов». Что это такое, не понимали, по-моему, и сами преподаватели, — во всяком случае, каждый из них (а лекторов по предмету было несколько) читал собственный курс: один — об информационных системах, другой — об общей и математической лингвистике, третий — о семиотике в трактовке Ф. де Соссюра и его продолжателей, четвертый — по математической логике и так далее. Именно на лекции по матлингвистике как-то прозвучала фраза, которая меня буквально зачаровала: «Тем самым появляется возможность строить логические леса». Это было неимоверно красиво — логические леса! После лекции преподаватель счел нужным пояснить, что выражение «логические леса» восходит к «Логико-философскому трактату»; тогда-то я впервые услышал о «Трактате» и о самом Витгенштейне — увы, в советской средней школе вся современная философия («обществоведение») начиналась Гегелем, а заканчивалась Марксом, Энгельсом и Лениным.

Предмет «Моделирование», как мы называли его между собой, растянулся на четыре семестра, и в третьем семестре пришел новый лектор; он рассказывал о формальной стороне языка, о способах и проблемах формализации человеческого знания, о возможностях искусственного интеллекта как знаковой системы — и ссылался время от времени на те или иные рассуждения Витгенштейна, которого, среди прочих, причислял к отцам кибернетики [7]. Многочисленные упоминания о «Трактате» в конце концов побудили меня разыскать русский перевод текста в Библиотеке иностранной литературы (в университетской его не нашлось). Каково же было мое удивление, когда на обороте титульного листа я прочитал фамилию переводчика — Лахути; выяснилось, что у нас преподавал Д. Г. Лахути, один из членов Московского логического кружка (как и другой преподаватель «моделирования», В. К. Финн), кибернетик, философ и лингвист, соавтор первого перевода «Трактата» на русский язык [8].

Благодаря ДГЛ, как за глаза именовали Д. Г. Лахути студенты, я прочитал «Трактат» дважды — сначала по-русски, а затем, не сумев разгадать ряд темных мест перевода, по-английски, в тщетной надежде понять ход мысли автора по оригиналу. Отчасти непонимание было вызвано, как мне кажется сегодня, последовательным изложением содержания «Трактата» как в русской, так и в английской версии, то есть чтением текста подряд согласно нумерации параграфов; лишь гораздо позже пришло осознание того, что «Трактат» представляет собой логическое дерево и читать этот текст нужно «по веткам», а не как обычную книгу. (Забегая чуть вперед, замечу, что данное обстоятельство в 2000-х годах породило ученую дискуссию об «окончательном толковании» «Трактата», и многие доводы сторонников этой гипотезы опираются как раз на последовательное, а не ветвеобразное прочтение параграфов текста.) Так или иначе, «Трактат» во многом остался для меня загадкой; вдобавок на восприятие работы Витгенштейна наложился целый ряд прочитанных ранее трудов по теоретической лингвистике, от В. фон Гумбольдта до О. Есперсена, и потому из всего «Трактата» в памяти, помимо «логических лесов», засела тогда одна-единственная фраза: «Границы моего языка определяют границы моего мира». В этой фразе ощущалась, как мог сказать бы сам Витгенштейн, некоторая достоверность, и весь «Трактат» на довольно долгий срок сделался для меня этаким манифестом теории лингвистической относительности [9] и ранней попыткой проторить тропу к когнитивистике с точки зрения взаимоотношений языка и мышления.

Понадобился добрый десяток лет (если не больше), чтобы осознать неправомерность столь узкой — сугубо лингвистической и в чем-то идеалистической — трактовки работы Витгенштейна. В свое оправдание скажу, что далеко не одинок в подобном восприятии «Трактата»: едва ли не каждый из тех, кто пытается найти этому сочинению место в структуре современной философской мысли, склонен причислять его к какому-либо направлению или дисциплине, в зависимости от собственных предпочтений. Сам «Трактат» дает к тому немало поводов, поскольку, как уже отмечалось, текст изобилует темными местами, которые можно толковать как угодно — согласно желаниям и интенциям толкователя.

* * *

В известном смысле «Трактат» целиком — одно большое темное место. Этот текст, обманчиво простой на первый взгляд, застает читателя врасплох; требуются особый угол зрения и пространственное воображение, чтобы начать хотя бы смутно догадываться, что имел в виду автор. (В этом отношении, к слову, при переводе на любой другой язык крайне полезно сличение немецкой и авторизованной английской версий «Трактата»: если опираться только на одну из них, а не на обе сразу, очень легко угодить в ловушку мнимого понимания и выдать в качестве результата однобокую интерпретацию витгенштейновских рассуждений, лишенную того богатства смысловых оттенков, которое наличествует в оригинале и в одобренном автором английском переводе. Конечно, всякий перевод по определению является интерпретацией оригинала, однако в случае «Трактата» мы имеем два равнозначных варианта текста, дополняющих и разъясняющих друг друга — и создающих тем самым третий текст на каком-либо третьем языке.)

Содержательная многомерность «Трактата» подразумевает, что чтение этого произведения во многом сродни дешифровке, и здесь немалое содействие способна оказать система нумерации параграфов, предложенная Витгенштейном [10]. Любопытно, что на стадии подготовки работы к изданию даже осведомленные, казалось бы, читатели и рецензенты — логики, математики, философы, которым Витгенштейн отправлял рукопись (то есть, по определению У. Эко, идеальные, или образцовые, читатели), — испытывали определенные затруднения в следовании логике авторского изложения [11], а нумерация параграфов и вовсе кое-кого из них сбивала с толка.

Так, австрийский издатель Л. фон Фикер в письме от 29 ноября 1919 года слезно просил Витгенштейна убрать нумерацию — мол, тогда опубликовать «Трактат» будет намного проще. На это предложение Витгенштейн в ответном письме откликнулся категорическим отказом: «Десятичная нумерация моих замечаний должна быть напечатана вместе с ними, поскольку лишь она делает книгу ясной и доступной для восприятия, а без этих указаний текст превратится в неразборчивую мешанину» (письмо от 1 декабря того же года) [12]. Многие в нумерации параграфов «Трактата» усматривали подражание расселовской «Principia Mathematica», где использовалась похожая система, и полагали — некоторые даже сегодня продолжают так думать, — что автор таким образом «играет с читателем» [13], что «цифры ничего не проясняют, а наоборот, порождают непонимание» [14], что «ошибкой будет следовать этой нумерации при попытке чтения» [15]. Между тем нумерация абзацев «Трактата» принципиально отличается от той, которая была использована в «Principia Mathematica», и служит иной цели: Рассел описывал логическую систему, светило логики Г. Фреге ранее в своих «Основаниях арифметики» предлагал ввести в оборот логический язык, а Витгенштейн, в отличие от них, выносил на суд публики систему не логическую, а философскую (как он писал Л. фон Фикеру, «это сугубо философский труд, написанный повседневным языком, и в нем нет пустой болтовни») [16]. Иными словами, нумерация параграфов в «Трактате» — не просто перечисление пунктов в порядке следования, а указание на расположение той или иной цепочки рассуждений в общем контексте работы (и в общем контексте правильного — в представлении Витгенштейна — мышления).

Это правильное мышление развернуто и объемно, не предполагает «обыденной» линейной последовательности, и потому читать «Трактат» от пункта 1 до пункта 7, как преимущественно поступают исследователи и те, кто интересуется философией как таковой, значит совершать серьезную ошибку. При последовательном чтении, разумеется, уловить структуру «Трактата» тоже вполне возможно — благодаря той самой нумерации параграфов, — однако задача понимания авторского замысла возлагается в этом случае целиком и полностью на читателя. Если же последний не слишком внимателен или, хуже того, почему-либо предвзят, текст Витгенштейна действительно рискует превратиться в «неразборчивую мешанину», вызвать отторжение или побудить к скоропалительным выводам, не имеющим ничего общего с авторским ходом мысли. Автор недаром потратил три года (!) на выстраивание этой структуры, и можно лишь поражаться тому, как он ухитрился проделать данную операцию, не располагая возможностями современной вычислительной техники. (Впрочем, гениям, как известно, свойственно опережать время, и «гипертекстовая» структура витгенштейновского «Трактата» — наглядное тому подтверждение.)

Единицей чтения в «Трактате» выступает вовсе не отдельный параграф и не совокупность параграфов, объединенных общей нумерацией (скажем, от параграфа 2 до параграфа 2.225), а логическая страница, или, если угодно, логический блок, то есть рассуждение по какой-либо теме — со всеми уточнениями, каковые автор счел нужным внести [17] (для примера — от параграфа 2 до параграфа 2.06, после чего начинается новая логическая страница). При таком «блоковом» чтении «Трактат» приобретает кристальную ясность, к которой, судя по его письмам, и стремился Витгенштейн, но которой чрезвычайно трудно достичь при последовательном пролистывании страниц этого произведения. В настоящем издании, вслед за The Centenary Edition [18], предпринята попытка зримо воспроизвести исходную структуру «Трактата», какой та представлялась автору, и, на мой взгляд, подобное воспроизведение материала не только облегчает понимание текста Витгенштейна, но и открывает новые возможности для изучения тех философских и когнитивных топик, которые затрагиваются в «Трактате» [19].

* * *

Откуда мы вообще знаем, что «Трактат» виделся автору именно логическим деревом?

По авторским примечаниям к «Прото-Трактату» исследователи сделали вывод, что первоначально Витгенштейн не предполагал такой структуры. Но летом 1915 г. он составил, опираясь на свои дневниковые записи и свежие размышления, отдельную заметку, в которой перечислялись несколько параграфов будущего «Трактата», уже с нумерацией, а именно параграфы 1, 1.1, 2, 2.1, 2.2, 3, 3.1, 3.2, 4, 4.1, 4.2, 4.3, 4.3, 5 и 6. С этого момента, с этих «крючков» и началось конструирование логического дерева, к которому почти сразу стало добавляться третье, «объемное» измерение (пункты с нумерацией n. 0 и далее). В целом автор постепенно прорабатывал один логический уровень за другим, двигаясь преимущественно по горизонтали и составляя ту структуру, в которую впоследствии будут помещены (начиная со с. 28 Ms104) некоторые отрывки из дневников. В октябре 1915 г. Витгенштейн сообщил Расселу, что ему удалось добиться многого и что теперь он «все подытоживает и записывает в форме трактата» [20].

Совершенно очевидно, что Витгенштейн был уверен: сложившаяся в конце концов структура объясняет себя сама. По всей видимости, он исходил из предположения, что разумный читатель, в первую очередь логик или математик, без всякого труда осознает, что перед ним — логическое дерево. Однако отрицательная реакция тех, кому он отправил свою рукопись для ознакомления, прежде всего Г. Фреге, заставила его включить в окончательный вариант текста авторское примечание, разъясняющее правила нумерации параграфов. (Как мы уже имели возможность убедиться, этого оказалось недостаточно.) Более того, и после публикации «Трактат» читали в основном линейно, вопреки авторскому замыслу, плодя всевозможные ошибочные интерпретации.

Минуло более 70 лет с первого издания «Трактата», когда британский энтузиаст компьютерных технологий Дж. Лавентол в 1996 г. создал наглядную гипертекстовую версию работы Витгенштейна. Этот проект был осуществлен, насколько можно судить по аннотации на сайте с текстом, ради собственного удовольствия: «Решайте сами, помогает ли этот инструмент восприятию книги или вредит. Любопытствующие по поводу Витгенштейна наверняка удовлетворятся этими веб-страницами; а тому, кто захочет полноценно прочесть и понять книгу, настоятельно советую найти бумажный экземпляр и посидеть над ним в тихом помещении с карандашом в руках» [21]. Дополнительно сообщалось, что сайт «создан компьютерной программой, которая сформировала отдельные страницы и расставила внутренние ссылки, а также нарисовала карту содержания». Лавентол еще предположил — быть может, к этой мысли побудила автоматическая расстановка параграфов текста «компьютерной программой», — что параграфы с нумерацией n. 0m и n. 00m являются, как он выразился, «фантомными», то есть никак не связаны с остальными (дескать, они восходят к отсутствующим пунктам n. 0 и n. 00, которые почему-то не были включены автором в опубликованный текст). Иными словами, он — при всей наглядности структуры «Трактата», воссозданной при посредстве компьютерных технологий, — не заметил третьего измерения логического дерева, придуманного Витгенштейном.

Двумерность (вертикальная и горизонтальная иерархия, но не трехмерность) «Трактата» со временем была признана и академическими исследователями [22], а философ Р. Уайт в 2006 г. — возможно, опираясь на знакомство с сайтом Дж. Лавентола — ввел в научный обиход представление о «гипертекстовой» структуре работы Витгенштейна [23]. Тем не менее понадобилось еще почти десять лет, прежде чем объемная многоуровневая структура «Трактата» была осознана во всей ее полноте — и представлена в том числе в виде компьютерных презентаций [24].

* * *

Последовательное прочтение «Трактата» породило, как отмечалось выше, немало ошибок — и даже привело к возникновению движения «новых витгенштейнианцев», которые настаивают на так называемом «окончательном толковании» этого произведения, опровергающем и обессмысливающем все прочие интерпретации.

Движение «новых витгенштейнианцев», преимущественно представленное исследователями из США, зародилось на рубеже 2000-х годов и оформилось с выходом в свет книги «Новый Витгенштейн» [25], в которой утверждалось, что Витгенштейн видел в философии своего рода «терапию», а сам «Трактат» объявлялся «ироническим сочинением» (Дж. Конант) и «собранием бессмыслиц» (К. Даймонд), призванным избавить род людской от «болезненной тяги к метафизическому философствованию». Поводом к такому толкованию послужило «новое прочтение» заключительных параграфов «Трактата» (6.53 и 6.54):

6.53. Истинный метод философствования должен быть следующим: не изрекать ничего, кроме того, что может быть сказано, то есть помимо высказываний из области естественных наук, то есть того, что не имеет отношения к философии, — а затем, когда кто-либо еще захочет изречь нечто метафизическое, показать ему, что он не сумел наделить смыслом отдельные знаки своего высказывания. Хотя это не удовлетворит собеседника — он не ощутит, что мы учим его философии, — этот метод будет единственно верным.

6.54. Мои предложения уточняются следующим образом: тот, кто понимает меня, в конце концов признает их бессмысленными, когда проберется сквозь них, по ним, над ними. (Он должен, так сказать, отбросить лестницу после того, как взобрался по ней.)

Он должен преодолеть эти предложения, чтобы увидеть мир правильно.

В этих двух параграфах «новые витгенштейнианцы» усматривают «предварение» знаменитого параграфа 7 («То, о чем нельзя сказать, следует обойти молчанием») — совершая тем самым ошибку последовательного прочтения, ибо параграф 7 в структуре логического дерева стоит особняком от рассуждений по «ветвям» параграфа 6, уж тем более по «ветви» 6.5 — 6.54. По мнению этих ученых, книга Витгенштейна как таковая призвана развеять интеллектуальную иллюзию (в этом и заключается ее «терапия»): параграфы «Трактата» не предусматривают никакого метафизического прочтения, за исключением того, что всякий метафизический проект ведет к бессмыслице и потому невозможен; в тексте на самом деле ничего «не показывается», вопреки утверждению автора, не предлагается никакого логико-философского видения, будь то новое или видоизмененное старое, и все было написано лишь ради того, чтобы иронически обнажить иллюзорность любой философии. Мол, читателя обманом завлекают в игру по философскому осмыслению логики, языка и действительности, однако в итоге выясняется, что игра не имеет смысла, и тем самым читатель избавляется от желания что-либо осмысливать, благодаря чему начинает видеть мир правильно — иначе говоря, «исцеляется».

Известно несколько вариантов этого «окончательного толкования», но общую их суть лаконично изложил Т. Риккетс: «Книга [„Трактат“] будто бы пытается осознать в предельном обобщении понятие о высказываниях как логически взаимосвязанных отображениях действительности. В начале она выдвигает теорию, которая выглядит противоположностью расселовской с ее изъянами. Но нам удается развеять иллюзию, когда мы осознаем, что, согласно самой этой теории, такой теории попросту не может быть. Тогда мы отбрасываем все устремления действовать на уровне иллюзорной обобщенности... При этом мы понимаем, к чему ведет представление об истине как о соглашении с действительностью; мы принимаем ту степень ясности, которая задается общей формой высказываний» [26].

«Окончательное прочтение» набрало известную популярность в академической среде — как представляется, не в последнюю очередь потому, что такая постмодернистская трактовка вполне соответствует нынешнему Zeitgeist с его модой на психоаналитические по своей сути теоретизирования. Впрочем, у данной теории немало противников, и один из наиболее ревностных приверженцев «истинного витгенштейнианства» П. Хэкер задается вполне справедливым вопросом: «Каков конкретный вклад сторонников терапевтического подхода в наше понимание „Трактата“?.. Насколько мне известно, они не сумели разъяснить ни одно из тех положений книги, которые действительно требуют истолкования... Можно перечислять эти положения десятками, и у самозваных «новых витгенштейнианцев» мы не отыщем ни единого ответа. В конце концов, если в книге все — бессмыслица, тогда и все на свете — тоже бессмыслица» [27].

Хэкеру — оговариваясь, что далеко не во всем с ним согласен, — вторит философ Р. Уайт, поборник «естественного прочтения» «Трактата» как работы о логике, языке и отношениях между мышлением и действительностью: «Поражает тот способ, каким предлагается достигать пресловутого исцеления. Если для того, чтобы избавить людей от желания порождать метафизические теории, требовалось бы всего-навсего предъявить не слишком внятное описание отношений между языком и действительностью, то это было бы сделано еще столетия назад... Да и в целом терапевтическая теория не дает сколько-нибудь убедительного ответа на вопрос, почему положения „Трактата“ должны считаться бессмысленными... Вдобавок такой подход фактически превращает книгу Витгенштейна в сущую банальность. Большинство уверено, что „Трактат“ содержит множество ценных размышлений о логике, языке, отношениях языка и реальности, множество глубоких прозрений, послуживших началом для философской рефлексии. Пусть даже Витгенштейн в чем-то ошибался, он неизменно приводил веские доводы, которые непросто оспорить. А терапевтический подход объявляет все иллюзией — никаких открытий, никаких прозрений. Поистине извращенный способ исцелиться!.. До статей Даймонд и Конанта никто из читателей работы, смею думать, и не подозревал, что проходит, оказывается, лечение и исцеляется... При таком подходе книга из крупного философского труда превращается в образчик эксцентричного развлечения на поле науки» [28].

К настоящему времени, следует признать, накал страстей в противостоянии «старых» и «новых витгенштейнианцев» заметно поутих, и среди исследователей «Трактата» наметилось некоторое согласие — признается, в частности, что «терапевтический» подход, при всех своих недостатках и домысливаниях, привлек внимание к самой постановке вопроса о бессмысленности суждений, — однако общим от теории «окончательного толкования» «Трактата» останется все-таки, полагаю, впечатление научного курьеза, обусловленного, как уже отмечалось, последовательным прочтением текста.

* * *

То самое знаменитое высказывание, вокруг которого было сломано за столетие столько копий, — параграф 7 «Трактата» — появилось в тексте работы далеко не сразу. Оно отсутствовало в той отдельной заметке, из которой вырос «Прото-Трактат»; в рукописи это высказывание встречается только на с. 71, ближе к концу (а параграфы 6.53 и 6.54, кстати, якобы непосредственно связанные с параграфом 7 по утверждениям сторонников «терапевтической» теории, — и вовсе только на с. 85–86). Даже с этой точки зрения параграф 7 не может считаться выводом из последовательности высказываний n. 6.5. Зато он перекликается с фразой из авторского предисловия — «все, что может быть сказано, должно быть сказано четко, а то, о чем нельзя говорить, нужно обходить молчанием».

В письме к Л. фон Фикеру Витгенштейн объяснял, что текст работы «состоит из двух частей — той, что перед Вами, и всего того, что я не написал. Дерзну заявить, что важна именно вторая часть. Моя книга ставит пределы области этического изнутри... Я убежден, что многие нынче предаются пустой болтовне. В своей книге я расставил все по местам, храня молчание об этом».

Из этого письма явствует, что параграф 7 был вставлен в текст намеренно — как начало, или корень, нового логического дерева, которое так и не было составлено. Это дерево одноуровневое, как следует из фрагмента Ms104 под номером 6.55:

«Он должен преодолеть эти предложения, чтобы увидеть мир правильно. [Последнее предложение параграфа 6.54 «Трактата».]

В том отношении, в каком имеется иерархия высказываний, и в самом деле можно говорить об иерархии истин, отрицаний и пр. Но в том отношении, в каком высказывания вообще существуют, есть лишь одна истина и одно отрицание.

Самый нижний уровень действия подменяет собой иерархию целиком».

Да, положения «Трактата» нужно преодолеть, чтобы обрести правильную логическую точку зрения. А последняя сводится к тому, что все, подлежащее высказыванию, находится на одном-единственном уровне. Метафора лестницы из завершающих параграфов «Трактата» — «новые витгенштейнианцы» придают ей немалое значение и считают, что это образное описание духовного пути читателя книги, а также представление ее структуры, — нисколько не соответствует структуре работы. Скорее, это прямое указание читателю: прочел книгу и понял, что в ней написано, — отбрось ее и иди дальше, ибо теперь у тебя есть правильная логическая точка зрения.

* * *

Сжатый авторской волей едва ли не до неприличия, сухой и строгий, то ли глубокомысленный настолько, что раскрывает свое истинное содержание отнюдь не с первого прочтения, то ли, наоборот, столь удачно «замаскированный» под глубокомыслие, что заставляет читателя то и дело недоуменно качать головой, «Логико-философский трактат» — при всех своих противоречиях, недосказанностях и разноуровневых переплетениях цепочек мысли — вошел в историю мировой культуры как одна из величайших интеллектуальных книг XX столетия. (Заслуженно или нет — отдельный вопрос, который, по завету Витгенштейна, лучше обойти молчанием, ибо такой вопрос требует в качестве ответа отдельной книги, еще не написанной.) Хочется надеяться, что тот, кто, подобно мне когда-то, откроет эту работу в первый раз, испытает ощущения, близкие к моим собственным, — будет поначалу очарован и восхищен авторским стилем, безапелляционностью суждений и афористичностью формулировок, но постепенно начнет задумываться, «проживать», так сказать, параграфы «Трактата», сопоставлять их с тем, что и вправду «явлено» человеческому взору, чтобы на основании собственного опыта оценить место этого текста в пространстве человеческой культуры.

Кирилл Королев

О составе сборника

Сам Витгенштейн в авторском предисловии к «Трактату» утверждал, что ему безразличны достижения предшественников, — дескать, он не желает «сопоставлять собственные размышления» с плодами трудов других философов. Но «Трактат» возник отнюдь не волшебным образом из ниоткуда, эту работу предваряли длительные интеллектуальные усилия многих поколений мыслителей. Дабы показать преемственность мысли Витгенштейна, пусть опосредованную, и отразить, хотя бы кратко, ту логическую традицию восприятия мира, которая восходит к античным временам, в настоящий сборник в качестве приложения включены произведения ряда авторов, принадлежащих к числу предтеч современной когнитивистики. Разумеется, эта подборка вовсе не притязает на полноту, но в целом она позволяет составить сравнительно ясное представление о тех направлениях, в которых развивались философия языка и философия мышления до Витгенштейна.

Наша краткая история научной традиции начинается с Г. В. Лейбница, который первым из философов Нового времени всерьез задумался над логическим исчислением понятий. Далее приводятся отрывки из знаменитого сочинения Дж. Уилкинза о конструировании априорного искусственного языка, способного выражать, четко и непротиворечиво, все то, что подвергается искажениям или вовсе толкуется неверно в языках естественных (в силу их несовершенной природы). Трактат пионера математической логики Дж. Буля показывает, каким образом логическая символика способна не только передавать, но и упорядочивать человеческое мышление.

Предыстория «Логико-философского трактата», сколь угодно краткая, вряд ли может обойтись без ссылок на изыскания блестящего немецкого логика Г. Фреге, с которым Витгенштейн состоял в многолетней переписке, которому он отправил на прочтение подготовленную к печати рукопись «Трактата» (и который, как сетовал автор, «ничего в ней не понял»). В настоящем издании приводятся основные опубликованные при жизни работы Фреге, в том числе знаменитая статья «О смысле и значении».

Те логико-математические, языковые и философские исследования, которыми деятельно занимались европейские ученые в первые десятилетия XX века, представлены в сборнике работами Дж. Пеано и Д. Гильберта. Это всего лишь два имени из длинного списка, и если задаться целью как можно более полно показать интеллектуальную атмосферу тех лет, понадобится, полагаю, как минимум несколько томов — столь велико на самом деле количество научных проектов, так или иначе связанных с логической традицией и относящихся к указанному периоду.

В завершение приводятся переводы (тоже по прижизненным публикациям) нескольких основополагающих статей американского логика и «отца семиотики» Ч. С. Пирса, крайне своеобычного мыслителя, человека, разве что чуточку менее эксцентричного, чем сам Витгенштейн, и во многом разделившего его судьбу (уединенный образ жизни, восторженное до преклонения отношение ряда коллег, посмертная слава). Виртуальная перекличка идей Пирса и Витгенштейна наглядно отображает пути развития, которыми двигалась логическая традиция. А обзорная статья немецко-американского философа и публициста П. Каруса подводит промежуточный итог этому этапу ее развития.

Текстологическое замечание о принципах перевода

Перевод выполнен по двуязычному немецко-английскому изданию: Ludwig Wittgenstein. Logisch-Philosophische Abhandlung / Tractatus Logico-Philosophicus. London: Routledge & Kegan Paul, 1981. При переводе учитывались замечания автора к первому (авторизованному) переводу «Трактата» на английский язык (1922). Кроме того, были приняты во внимание новейшие исследования текста «Трактата», обобщенные в трудах Австрийского и Британского обществ Витгенштейна (см., например, Tractatus Logico-Philosophicus. The Centenary Edition. London, New York: Anthem Press, 2021). Также проводилось сопоставление двух английских переводов и немецкого оригинала, размещенных на веб-сайте университета штата Массачусетс (https://people.umass.edu/klement/tlp/tlp-hierarchy.pdf).

Логическая терминология в русском переводе «Трактата» употребляется с учетом правки самого Витгенштейна для английского издания 1922 г., сверенного и исправленного автором: сопоставление немецкого и английского вариантов во многих случаях позволяет точно установить значение того или иного термина. При этом следует принимать во внимание тот факт, что «ранний» Витгенштейн (как, впрочем, и «поздний») использовал «техническую» терминологию не сказать чтобы предельно строго, и это обстоятельство получило свое отражение в переводе.

Три важных витгенштейновских понятия — «Tatsache», «Gegenstand» и «Ding» — в русском тексте передаются соответственно как «факт», «объект» и «предмет».

Понятие «Sachverhalt», одно из важнейших в «Трактате», передается в русском переводе как «позиция» (в других русских переводах — «событие», «положение вещей», «положение дел», а в английском переводе — state of affairs или state of things). Как представляется, этот термин одновременно научен и лексически нейтрален; кроме того, употребление данного термина позволяет ввести в русский текст производные выражения «пропозиция» и «пропозициональный знак».

Еще одно важнейшее понятие «Трактата» — «Satz», англ. proposition — переводится как «высказывание» (иногда, по сугубо стилистическим или уточняющим соображениям, «пропозиция» [29]). Данный термин является более общим и более нейтральным по значению, то есть более корректным, нежели термины «предложение» и «суждение», используемые другими переводчиками «Трактата» на русский язык.

Опираясь на древовидную структуру «Трактата», которая была очевидна даже в предыдущих «линейных» изданиях, где все пункты рассуждений автора печатались последовательно [30], мы в настоящем издании воспроизводим текст Витгенштейна в виде иерархического логического дерева — как это сделано в Centenary Edition со ссылкой на обнаруженный в дневниках автора так называемый «Прото-Трактат» и иные записи (подробнее см. «Предисловие»). Эта иерархическая структура, своего рода гипертекст (придуманный Витгенштейном еще тогда, когда само понятие фактически отсутствовало [31]) наглядно показывает авторский ход мысли — и значительно облегчает понимание «Трактата», упорядочивая изложение тематически и содержательно.

Для удобства чтения все примечания, помимо авторских и за исключением тех, которые разъясняют какое-либо положение автора и без которых понимание будет затруднено, вынесены в отдельный блок, следующий за текстом «Трактата». В некоторых случаях для пояснения и уточнения приводятся комментарии составителя-переводчика в квадратных скобках — как в основном тексте, так и в примечаниях. Также текст издания дополнен (в примечаниях) отрывками из дневников Витгенштейна 1914–1916 гг., имеющими непосредственное отношение к содержанию «Трактата».

Логическое дерево «Трактата»

Корни этого дерева — в отличие от обычных деревьев, наблюдаемых в природе, логическое дерево «растет» от корней к ветвям и листьям не снизу вверх, а сверху вниз — составляют высказывания с простой нумерацией (1–7). Далее они комментируются и уточняются, выстраиваются в логические цепочки (например, 1.1, 1.1.1 и т. д.) — если угодно, ветвятся. Представленные в таком виде, как «ветви» логического дерева, положения «Трактата» наглядно и четко передают ход мысли автора, чего невозможно добиться при последовательной публикации рассуждений Л. Витгенштейна (именно это обстоятельство, в частности, привело к той путанице, которая породила так называемое «окончательное прочтение» витгенштейновского текста — подробнее см. «Предисловие»).

Для каждой логической цепочки выделяются узловые положения, которые развиваются и уточняются автором в последующих пунктах согласно принятой нумерации. Эти узловые положения для удобства читателя повторно воспроизводятся в начале каждой цепочки.

Графически схема логического дерева «Трактата» выглядит следующим образом (на примере разделов 1 и 2):

Памяти моего другаДэвида Юма Пинсента [32]

...И все, что ведомо человеку, все, что произнесено,

озвучено и услышано, можно передать тремя словами.

Кюрнбергер [33]

Предисловие [34]

Смею думать, что книгу эту по-настоящему поймет лишь тот, кто и прежде самостоятельно размышлял над тем, что в ней излагается, — или, по меньшей мере, воздавал должное размышлениям подобного рода. Это вовсе не учебник; книга достигнет своей цели, если сумеет доставить удовольствие тому, кто прочтет ее и скажет, что понял написанное.

В этой книге обсуждаются философские проблемы, и она показывает, как мне хочется думать, что указанные проблемы возникают по причине нарушений в логике нашего языка [35]. Смысл книги можно при желании кратко передать следующим образом: все, что может быть сказано, должно быть сказано четко, а то, о чем нельзя говорить, нужно обходить молчанием.

Иными словами, цель этой книги состоит в том, чтобы обозначить предел мысли, точнее, не столько мысли, сколько способов ее выражения; ведь чтобы указать предел мысли, мы должны изучить обе стороны этого предела (то есть должны уметь мыслить немыслимое).

Потому подобный предел достижим лишь в языке, а то, что в этом случае окажется по другую сторону предела, будет бессмыслицей.

Вовсе не желаю сопоставлять собственные размышления с достижениями других философов. Написанное в этой книге ни в коей мере не притязает на новизну в частностях, а то обстоятельство, что я не указываю своих источников, имеет простое объяснение: мне безразлично, предвосхищал ли кто-либо мои рассуждения по предмету.

Упомяну только, что многим обязан великолепным трудам Фреге [36] и сочинениям моего друга г-на Бертрана Рассела [37], немало меня воодушевлявшим.

Если эта книга вообще вправе притязать на ценность, то она имеет значение потому, что, во-первых, в ней выражены мысли, а чем яснее мысли выражены — чем глубже гвоздь, так сказать, входит в голову, — тем книга ценнее. Я отчетливо сознаю, что не приблизился к результату, который был возможен, ибо моих собственных сил для осуществления задачи оказалось недостаточно. Быть может, другие, кто придет после, справятся лучше [38].

Тем не менее истинность размышлений, изложенных на этих страницах, представляется мне неоспоримой и полной [39]. Посему я уверен, что отыскал, в существенных отношениях, окончательное решение поставленных проблем. Если в этом утверждении нет ошибки, то второй признак ценности моей книги будет таков: она показывает, сколь малого мы достигаем, разрешив эти проблемы.

Л. В.Вена, 1918 год

1. Мир есть все то, что явлено [40].

2. То, что явлено, — иначе факт — есть наличие совокупности позиций.

3. Логической картиной фактов служит мысль.

4. Мысль есть высказывание, наделенное смыслом.

5. Высказывание — функция истинности элементарных высказываний.

(Элементарное высказывание есть собственная функция истинности.)

6. В общем виде функция истинности представляется как [, N()].

Такова общая форма высказывания.

7. То, о чем нельзя сказать, следует обойти молчанием [41].

1. Мир есть все то, что явлено [42].

1.1. Мир — совокупность фактов, а не объектов.

1.2. Мир членится на факты.

1.1. Мир — совокупность фактов, а не объектов [43].

1.11. Мир определяется фактами и тем обстоятельством, что все они суть факты.

1.12. Поскольку совокупность фактов определяет все то, что явлено, а также то, что не явлено.

1.13. Мир есть факты в логическом пространстве.

1.2. Мир членится на факты.

1.21. Всякий факт может быть явлен или не явлен, а прочее останется неизменным.

2. То, что явлено, — иначе факт — есть наличие совокупности позиций.

2.01. Позиция (или положение дел) есть сочетание объектов (предметов).

2.02. Объекты просты.

2.03. В позициях объекты сочетаются друг с другом, как звенья одной цепи.

2.04. Совокупность текущих позиций и есть мир.

2.05. Совокупность текущих позиций также определяет, какие позиции не существуют.

2.06. Существование и не-существование позиций складывается в действительность. (Еще мы называем существование позиции положительным фактом, а не-существование позиции — отрицательным фактом.)

2.01.Позиция (или положение дел) есть сочетание объектов (предметов).

2.011. Для предметов существенно быть возможными составными частями позиций.

2.012. В логике нет случайностей: если нечто может явиться в позиции, сама возможность возникновения позиции должна изначально иметься в этом нечто.

2.013. Каждое явление само по себе находится в пространстве возможных позиций. Я могу вообразить это пространство пустым, но не могу вообразить предмет вне этого пространства.

2.014. Объекты содержат возможности всех ситуаций.

2.012. В логике нет случайностей: если нечто может явиться в позиции, сама возможность возникновения позиции должна изначально иметься в этом нечто.

2.0121. Если выяснится, что ситуация обнимает и предмет, который уже существует целиком сам по себе, это может показаться случайностью.

Если предметы способны проявляться в позициях, такая возможность должна присутствовать в них изначально.

(Ничто в области логики не является просто возможным. Логика учитывает все возможности, и все возможности суть ее факты.)

Мы не в состоянии вообразить пространственные объекты вне пространства или временны́е объекты вне времени; точно так же нельзя вообразить объект, лишенный возможности сочетаться с другими.

Если я могу вообразить сочетание объектов в позициях, то мне не дано вообразить их лишенными возможности сочетания.

2.0122. Предметы независимы постольку, поскольку наделены свойством проявляться во всех возможных позициях, но эта форма независимости есть также и форма в связи с позициями, то есть форма зависимости. (Невозможно, чтобы слова одновременно выступали сами по себе и в высказываниях.)

2.0123. Если известен объект, то известны и все его возможные проявления в позициях.

(Всякая из этих возможностей должна быть составной частью природы объекта.)

Новые возможности нельзя выявить впоследствии.

2.0124. Если даны все объекты, то даны и все возможные позиции.

2.0123. Если известен объект, то известны и все его возможные проявления в позициях.

(Всякая из этих возможностей должна быть составной частью природы объекта.)

Новые возможности нельзя выявить впоследствии.

2.01231. Если я стремлюсь познать объект, мне не нужно выяснять его внешние свойства, но я должен узнать все внутренние его свойства.

2.013. Каждое явление само по себе находится в пространстве возможных позиций. Я могу вообразить это пространство пустым, но не могу вообразить предмет вне этого пространства.

2.0131. Пространственный объект должен находиться в бесконечном пространстве. (Точка пространства — аргументное место [44].)

Пятну в поле зрения не обязательно быть красным, однако оно должно иметь цвет, поскольку это пятно окружено, так сказать, цветовым пространством. Звукам необходима некая высота, осязаемые предметы должны иметь некую твердость и так далее.

2.014. Объекты содержат возможности всех ситуаций.

2.0141. Возможность появления в позиции есть форма объекта.

2.02. Объекты просты.

2.0201. Всякое утверждение о совокупностях разложимо на утверждения о составных частях и на высказывания, которые описывают совокупности в их полноте [45].

2.02. Объекты просты.

2.021. Объекты суть субстанция мира. Вот почему они не могут быть составными.

2.022. Очевидно, что мир воображаемый, сколько угодно отличный от фактического, должен иметь с последним нечто общее — форму.

2.023. Объекты — именно то, что составляет эту неизменяемую форму.

2.024. Субстанция бытует независимо от того, что явлено.

2.025. Она есть форма и содержание.

2.026. Если миру присуща неизменяемая форма, то должны существовать объекты.

2.027. Объект, неизменяемое и наличествующее — это одно и то же.

2.021. Объекты суть субстанция мира. Вот почему они не могут быть составными.

2.0211. Если у мира нет субстанции, тогда наличие смысла в высказывании зависит от истинности другого высказывания.

2.0212. В этом случае мы не в состоянии нарисовать картину [46] мира (истинную или ложную).

2.023. Объекты — именно то, что составляет эту неизменяемую форму.

2.0231. Субстанция мира способна определять только форму, но не какие-либо материальные свойства. Ведь материальные свойства проявляются лишь посредством высказываний — лишь посредством конфигурации объектов, ими обусловленных.

2.0232. В известном отношении объекты бесцветны.

2.0233. Если два объекта обладают одинаковой логической формой, единственное различие между ними, помимо внешних свойств, заключается в том, что они различны.

2.0233. Если два объекта обладают одинаковой логической формой, единственное различие между ними, помимо внешних свойств, заключается в том, что они различны.

2.02331. Либо предмет обладает свойствами, которых лишены все прочие, и тогда мы можем целиком полагаться на описание, чтобы отличить его от прочих и ссылаться на него; либо, с другой стороны, несколько предметов наделены общими свойствами, и тогда совершенно невозможно их различить.

Ибо если у предмета нет никакой особенности, я не могу его отличить, а в противном случае он так или иначе отличался бы.

2.025. Она [субстанция] есть форма и содержание.

2.0251. Пространство, время, цвет (состояние цветности) суть формы объекта.

2.027. Объект, неизменяемое и наличествующее — это одно и то же.

2.0271. Объекты — то, что не подвержено изменениям и наделено бытием; зато их конфигурация изменчива и неустойчива.

2.0272. Конфигурация объектов порождает позиции.

2.03. В позициях объекты сочетаются друг с другом, как звенья одной цепи.

2.031. В позициях объекты находятся в строго определенных отношениях друг к другу.

2.032. Тот фактический способ, каким объекты сочетаются в позициях, создает структуру позиций.

2.033. Форма есть возможность структуры.

2.034. Структура фактов охватывает структуру позиций [47].

2.06. Существование и не-существование позиций складывается в действительность.

(Еще мы называем существование позиции положительным фактом, а не-существование позиции — отрицательным фактом.)

2.061. Позиции независимы друг от друга.

2.062. Из существования или не-существования одной позиции невозможно вывести существование или не-существование другой позиции.

2.063. Общий итог действительности — это мир.

2. То, что явлено, — иначе факт — есть наличие позиций.

2.1. Мы создаем себе картину фактов.

2.2. Картина имеет логико-изобразительную форму, общую с отображаемым.

2.1. Мы создаем себе картину фактов.

2.11. Картина фактов представляет ситуацию в логическом пространстве, существование и не-существование позиций.

2.12. Картина фактов есть модель действительности.

2.13. На картине объектам соответствуют элементы этой картины.

2.14. Картина состоит из элементов, находящихся в определенных отношениях друг с другом.

2.15. То обстоятельство, что элементы картины соотносятся друг с другом определенным способом, отражает отношения между предметами.

Назовем сочетание элементов структурой картины и назовем возможность этой структуры изобразительной формой картины.

2.16. Чтобы сделаться картиной, факт должен иметь нечто общее с изображаемым.

2.17. То общее, что картина должна иметь с действительностью, чтобы отображать ее таким образом — верно или неверно, — есть изобразительная форма.

2.18. То общее с действительностью, что надлежит иметь любой картине в любой форме, призванной отображать действительность, верно или неверно, есть логическая форма, иначе говоря — форма действительности.

2.19. Логические картины способны отображать мир.

2.13. На картине объектам соответствуют элементы этой картины.

2.131. На картине элементы картины замещают объекты.

2.14. Картина состоит из элементов, находящихся в определенных отношениях друг с другом.

2.141. Картина есть факт [48].

2.15. То обстоятельство, что элементы картины соотносятся друг с другом определенным способом, отражает отношения между предметами.

Назовем сочетание элементов структурой картины и назовем возможность этой структуры изобразительной формой картины.

2.151. Изобразительная форма есть возможность того, что предметы будут соотноситься друг с другом подобно элементам картины.

2.151. Изобразительная форма есть возможность того, что предметы будут соотноситься друг с другом подобно элементам картины.

2.1511. Именно так картина взаимодействует с действительностью — она достигает последней.

2.1512. Картина прилагается к действительности как мерило.

2.1513. Потому картине, мыслимой таким образом, присуще изобразительное отношение, которое и делает ее картиной.

2.1514. Изобразительное отношение заключается в соотнесении элементов картины с предметами.

2.1515. Такая соотнесенность подобна усикам насекомых: своими элементами картина соприкасается с действительностью.

2.1512. Картина прилагается к действительности как мерило.

2.15121. С подлежащим измерению объектом соприкасаются лишь крайние точки измерительных рисок.

2.16. Чтобы сделаться картиной, факт должен иметь нечто общее с изображаемым.

2.161. В картине и в том, что она изображает, должно быть нечто общее, чтобы одно могло оказаться изображением другого.

2.17. То общее, что картина должна иметь с действительностью, чтобы отображать ее таким образом — верно или неверно, — есть изобразительная форма.

2.171. Картина может отображать любую действительность, формой которой обладает.

Пространственная картина отображает любое пространство, цветная картина — любую цветность и т. д.

2.172. Но изобразительную форму как таковую картина отображать не может, лишь ее предъявляет.

2.173. Картина изображает свой предмет как бы извне (ее точка зрения есть форма представления). Вот почему картина изображает свой предмет верно или неверно [49].

2.174. Однако картина не может выйти за пределы своей формы представления.

2.18. То общее с действительностью, что надлежит иметь любой картине в любой форме, призванной отображать действительность, верно или неверно, есть логическая форма, иначе говоря — форма действительности.

2.181. Картина, изобразительная форма которой сходна с логической формой, называется логической картиной.

2.182. Каждая картина является также и логической картиной. (С другой стороны, далеко не всякая картина является, к примеру, пространственной.)

2.2. Картина имеет логико-изобразительную форму, общую с отображаемым.

2.201. Картина отображает действительность, допуская возможность существования или не-существования позиций.

2.202. Картина отображает возможную ситуацию в логическом пространстве.

2.203. Картина содержит возможность ситуации, которую она отображает.

2.2. Картина имеет логико-изобразительную форму, общую с отображаемым.

2.21. Картина согласуется или не согласуется с действительностью; она верна или неверна, истинна или ложна.

2.22. Картина отображает нечто независимо от его истинности или ложности посредством изобразительной формы.

2.22. Картина отображает нечто независимо от его истинности или ложности посредством изобразительной формы.

2.221. Картина отображает свой смысл.

2.222. Согласованность или несогласованность этого смысла с действительностью обусловливает истинность или ложность картины.

2.223. Чтобы понять, истинна картина или ложна, мы должны сопоставить ее с действительностью.

2.224. Невозможно понять из картины как таковой ее истинность или ложность.

2.225. Не существует картин, истинных априорно.