Мастодония E-Book

Клиффорд Саймак

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Мир Фантастики. Коллекция делюкс
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 1424

Veröffentlichungsjahr: 2023

Beschreibung

Клиффорд Саймак — один из отцов-основателей современной фантастики, писателей-исполинов, благодаря которым в американской литературе существует понятие «золотой век НФ». В начале литературной карьеры Саймак писал «твердые» научно-фантастические и приключенческие произведения, а также вестерны, но затем раздвинул границы жанра НФ и создал свой собственный стиль, который критики называли мягким, гуманистическим и даже пасторальным, сравнивая прозу Саймака с прозой Рэя Брэдбери. За пятьдесят пять лет Саймак написал около тридцати романов и более ста двадцати повестей и рассказов. Награждался премиями «Хьюго», «Небьюла», «Локус» и другими. Удостоен звания «Грандмастер премии "Небьюла"». В этот сборник вошли четыре романа, относящиеся к позднему этапу творчества Клиффорда Саймака. Роман «Мастодония» публикуется в новом переводе.

Leseprobe

Оглавление

Мастодония

Пришельцы

Проект «Ватикан»

Исчадия разума

Clifford D. SimakMASTODONIACopyright © 1978 by Clifford D. SimakTHE VISITORSCopyright © 1980 by Clifford D. SimakPROJECT POPECopyright © 1981 by Clifford D. SimakOUT OF THEIR MINDSCopyright © 1969 by Clifford D. SimakAll rights reserved

Перевод с английского Олега Битова, Андрея Полошака, Надежды Сосновской, Георгия Швейника

Серийное оформление Сергея Шикина

Оформление обложки Татьяны Павловой

Саймак К.Мастодония : романы / Клиффорд Саймак ; пер. с англ. О. Битова, А. Полошака, Н. Сосновской, Г. Швейника. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2023.

ISBN978-5-389-22535-0

16+

Клиффорд Саймак — один из отцов-основателей современной фантастики, писателей-исполинов, благодаря которым в американской литературе существует понятие «золотой век НФ». В начале литературной карьеры Саймак писал «твердые» научно-фантастические и приключенческие произведения, а также вестерны, но затем раздвинул границы жанра НФ и создал свой собственный стиль, который критики называли мягким, гуманистическим и даже пасторальным, сравнивая прозу Саймака с прозой Рэя Брэдбери. За пятьдесят пять лет Саймак написал около тридцати романов и более ста двадцати повестей и рассказов. Награждался премиями «Хьюго», «Небьюла», «Локус» и другими. Удостоен звания «Грандмастер премии „Небьюла“».

В этот сборник вошли четыре романа, относящиеся к позднему этапу творчества Клиффорда Саймака. Роман «Мастодония» публикуется в новом переводе.

© О. Г. Битов (наследник), перевод, 1993© А. С. Полошак, перевод, 2022© Н. А. Сосновская, перевод, 1993© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022Издательство Азбука®

Глава 1

Где-то заскулил пес, и я, толком не проснувшись, привстал в кровати. В спальню проник призрачный луч рассвета, выхватил из темно­ты стоптанный ковер, старенький комод, одежду за открытой дверцей гардероба.

— Что такое, Эйза?

Я повернулся, увидел на кровати Райлу и спросил себя, как вышло, что после стольких лет она здесь, рядом.

А потом вспомнил, хоть и смутно.

Снова заскулил пес, теперь ближе, и я понял, что ему больно и страшно.

Мало-помалу я вылез из постели, схватил брюки и поелозил ногами по полу в поисках шлепанцев.

— Это Бублик, — сказал я Райле. — Вчера так и не вернулся. Я думал, он сурка нашел.

Бублик им прохода не дает. Как почует сурка, пиши пропало: до центра Земли докопается, дурья башка. Обычно я забираю его со двора, но вчера приехала Райла, и мне недосуг было его искать.

Я вышел на кухню. Бублик подвывал на крыльце. Я открыл дверь, и вот он, мнется на пороге, а из лапы торчит деревяшка.

Я нагнулся, приобнял его и завалил на бок — посмотреть, что там. Оказалось, в задней лапе у него не деревяшка, а что-то вроде дротика с каменным наконечником. Вернее, не в лапе, а чуть выше, в бед­ре. Бублик поглядывал на меня и жалобно повизгивал.

— Что такое, Эйза? — спросила Райла, стоя в дверях.

— Поранили его, — сказал я. — Дротиком.

Она быстро вышла на крыльцо, обогнула нас двоих и спустилась по ступенькам на землю.

— Смотри, наконечник проник не до конца. Еле держится.

Схватилась за древко, ловко выдернула дротик, Бублик истошно взвизгнул и снова заскулил. Его била дрожь. Я взял пса на руки и отнес на кухню.

— В зале кушетка, на ней одеяло, — сказал я Райле. — Принесешь? Сделаем ему подстилку в углу. — Повернулся к Бублику. — Ну тише, тише. Ты дома, все хорошо. Мы тебя вылечим.

— Эйза!

— Я тут.

— Это фолсомский наконечник. — Она показала мне дротик. — Как он оказался в лапе у твоей собаки?

— Чей-то неслух отличился, — ответил я. — Пацаны, они же сущие дьяволята.

— Глянь, как он крепится к древку, — усомнилась Райла. — Маль­чишка так не сумел бы.

— Одеяло неси, — напомнил я. — Пожалуйста.

Она положила дротик на стол и ушла за одеялом. Принесла, свер­нула вдвое, встала на колени, постелила одеяло в углу, и я опустил на него Бублика.

— Все нормально, друг, мы тебя подлечим. Ранка неглубокая.

— Эйза, ты не понял? Или не слышал?

— Все я слышал, — сказал я. — Фолсомский наконечник. Был в ходу у палеоиндейцев. Десять тысяч лет назад. Впервые найден в костях доисторического бизона.

— Более того, — добавила Райла, — древко обработано скреб­лом. По древней технологии.

— Да, знаю, — кивнул я. — Не хотел тебя смущать, но раз уж мы затронули эту тему... Бублик, как видно, путешествует во времени. Однажды приволок домой кости динозавра...

— Зачем собаке кости динозавра?

— Ты не поняла. Не окаменелости. Свежие кости. Даже не завет­рились. На них остались кусочки мяса. И принадлежали они некрупному динозавру. Размером с собаку. Может, чуть больше.

Но Райла пропустила мои слова мимо ушей.

— Возьми ножницы: надо состричь шерсть вокруг раны. И еще нужна теплая вода, чтобы промыть. Где у тебя аптечка?

— В ванной. Справа от зеркала. — Она пошла за водой, и я оклик­нул: — Райла?

— Что?

— Хорошо, что ты здесь.

Глава 2

Она явилась прямиком из прошлого. До вчерашнего вечера я не видел ее двадцать лет.

Я сидел перед домом в шезлонге под раскидистым кленом, когда на подъездную дорожку свернула большая черная машина. Еще подумал с ленцой: «Кого черти принесли?» Сказать по правде, в последнее время не особо хотелось кого-то видеть. Я научился ценить одиночество, а чужие... чужим тут, мягко говоря, не рады.

Машина остановилась у ворот, и Райла вышла из нее. Я встал и направился к ограде, а она открыла ворота и зашагала мне навстречу. На полпути я узнал ее. Увидел в этой стройной, гибкой, хорошо одетой женщине девушку, которую знал двадцать лет назад. Но все равно не поверил, что это она. За долгие годы воспоминаний я привык видеть эту девушку в каждой красивой женщине.

— Райла? — позвал я, превратив это в вопрос. — Райла Эллиот?

Она тоже остановилась в десяти футах от меня и посмотрела так, словно сомневалась, что перед ней Эйза Стил. Наконец сказала:

— Эйза, это и впрямь ты. Теперь вижу. На днях говорила с прия­телем, и он сказал, что ты перебрался в здешние края. Я-то думала, ты до сих пор живешь в том несуразном домишке на западе. И дня не прошло, чтобы я о тебе не вспомнила...

Она никак не умолкала. Наверное, от смущения.

Я подошел к ней.

— Эйза, — сказала она, — сколько же лет прошло...

После чего оказалась в моих объятиях — чудеса, да и только. Женщина, вышедшая из большой черной машины тем висконсинским вечером, шагнула сквозь два десятилетия; оставалось разглядеть в ней хохотушку с раскопок на Ближнем Востоке, где мы вкалывали как проклятые, разгадывая тайны древних курганов (не имевших, как ока­залось, никакой ценности); я копал и просеивал песок, а она пыталась идентифицировать черепки и прочий древний хлам, разложенный на длинных столах. Время жаркое, пыльное, мимолетное. Днем мы трудились бок о бок, а ночью спали вместе, если получалось ускользнуть от остальных, хотя ближе к концу, помнится, мы осмелели, поскольку никто не обращал на нас внимания.

— Я уж не надеялся на встречу, — сказал я. — Вернее, надеялся, но не рискнул бы тебя беспокоить. Уболтал себя: мол, Райла уже не помнит меня и ей все равно, объявлюсь я или нет. Конечно, она будет сама вежливость, и мы мило побеседуем, но темы будут дурацкие, разговор неискренний, а потом все, конец. Я не хотел, чтобы все так закончилось. Это же крест на воспоминаниях... ну, сама понимаешь. По слухам, лет десять назад ты занялась каким-то импортом-экспортом, а потом я не знал, где тебя искать...

Она крепко обняла меня, подняла лицо для поцелуя, и я поцеловал ее. Пожалуй, без былого волнения. Скорее, с чувством глубокой благодарности, что мы снова вместе.

— Я по-прежнему в бизнесе, — подтвердила она. — Импорт-экс­порт? Можно и так сказать. Но это ненадолго. Хватит с меня, надоело.

— Что же мы стоим? — спросил я. — Как-то странно даже. Пой­дем под дерево, присядем. Здесь хорошо. По вечерам я часто тут сижу. Хочешь, принесу чего-нибудь выпить?

— Потом, — отказалась она. — Тут так спокойно...

— Тихо, — сказал я. — Безмятежно. Спокойно? В университетском городке, допустим, тоже спокойно, но здесь покой иного рода. Я почти год как живу в этом покое.

— Ушел из университета?

— Нет. Творческий отпуск. Предполагается, что я пишу книгу. Честно говоря, ни строчки не написал, да и не планировал. А после отпуска уволюсь. Наверное.

— Это место... Как оно называется? Уиллоу-Бенд?

— Нет, Уиллоу-Бенд — городок, через который ты проезжала. Когда-то я там жил. У отца был магазин фермерских товаров на окра­и­не. А эта ферма принадлежала человеку по фамилии Стритер. Здесь сорок акров. В детстве я бродил по лесам, охотился, рыбачил, исследовал эти места. И сюда забредал, обычно с друзьями. Стритер не воз­ражал. Его сын прибился к нашей компании. Хью, по-моему. Примерно моего возраста.

— А твои родители?

— Отец давно ушел на покой. Переехал в Калифорнию. У него там брат, у матери несколько сестер на побережье. А я вернулся и ку­пил эту ферму. Лет пять назад. Только не начинай про возвращение к корням, хотя с этим местом, Уиллоу-Бендом и окрестностями, у ме­ня связаны самые приятные воспоминания.

— Но если это не возвращение к корням... Почему именно Уиллоу-Бенд? И эта ферма?

— Есть тут кое-что любопытное. Надо было вернуться и отыскать. Потом расскажу, если интересно. Давай лучше о тебе. Бизнес, говоришь?

— Ты будешь смеяться, — ответила она, — но я занялась доисторическими артефактами и окаменелостями. Начала с малого, но дело пошло в гору. Плюс камнесамоцветное сырье, ну и так далее. Археолог из меня не получился, палеонтолог тоже... Хоть какой-то прок от учебы. Лучше всего продаются черепа мелких динозавров, трилобиты — если они хорошо сохранились — и фоссилии рыб на камнях. Не поверишь, сколько можно выручить за удачный образец. И даже не самый удачный. Пару лет назад одна компания — она производит сухие завтраки — предложила вкладывать в упаковку сюрприз: кубик из кости динозавра. Знаешь, где мы взяли эти кос­ти? Разработали пласт в Аризоне. С помощью бульдозеров и фронтальных погрузчиков. Выкопали сотни тонн костей, а потом рас­пилили их на крошечные кубики. Знаешь, мне до сих пор немного стыдно. И не потому, что мы нарушили закон. Нет, земля принадлежала нам, и с юридической точки зрения все было чисто, но сколько там погибло бесценных фоссилий... Подумать страшно.

— Может, и так, — заметил я, — но деловые люди, похоже, не особо нуждаются в услугах археологов. Не говоря уже о палеонтологах.

— Напротив, — возразила Райла, — я высоко ценю таких спе­циалистов. Помнишь, я хотела стать одной из вас, но не сложилось. Могла бы годами ездить на раскопки — ну, как мы с тобой, в том Богом забытом местечке в Турции. Все лето копать, классифицировать, каталогизировать... После раскопок месяцами сидеть за классификаторами и каталогами, а между делом читать лекции придуркам-второкурсникам. Но издала бы я монографию? Черта с два. Чтобы чего-то добиться, надо работать в Йеле, Гарварде или Чикаго. И даже в этом случае пройдут годы, прежде чем на тебя обратят внимание. Да и то если повезет. На самой верхушке нет свободных мест. И не важно, сколько ты вкалываешь и как упорно выбиваешься в люди. Все места застолбили толстосумы и хапуги, помешанные на всеобщем признании. Их оттуда с ружьем не выгонишь.

— Со мной примерно то же самое, — признался я. — Преподаю в заштатном университете. Ни исследований, ни денег даже на мелкие раскопки. Время от времени выпадает шанс попасть в крупный проект, если успел подать заявление и готов горбатиться. Только не подумай, что я жалуюсь. Какое-то время мне было все равно. В университетском городке комфортно и безопасно. Там я чувствовал себя на своем месте. Когда ушла Элис... кстати, ты знаешь про Элис?

— Да, — ответила она. — Знаю.

— Честно говоря, я не был против. В смысле, что она ушла. Но наш разрыв ударил по самооценке, и я подумал, что надо бы исчезнуть на какое-то время. Спрятаться. Нет, не здесь, и я уже переболел.

— У тебя есть сын.

— Да. Его зовут Роберт. Наверное, он в Вене. С матерью. Или где-то в Европе. Элис ушла к дипломату. Профессиональному, не политикану.

— Ну а мальчик?

— Роберт? Поначалу жил со мной. Потом захотел к матери, и я не стал его удерживать.

— Я так и не вышла замуж, — сказала она. — Сперва некогда было, а потом незачем.

Какое-то время мы сидели молча. На землю наползали сумерки. От бесформенных зарослей, заполонивших угол моего двора, тянуло ароматом сирени. По траве степенно разгуливал дрозд, то и дело останавливался и смотрел на нас стеклянным глазом.

— Дураки мы с тобой, Райла. — Не знаю, почему я это сказал. Вроде не собирался. Само вырвалось. — Так и не поняли, что было между нами.

— Поэтому я и приехала, — сказала она.

— Останешься? Надо о многом поговорить. Могу позвонить в мотель. Хорошим его не назвать, но...

— Нет, — перебила она, — поживу у тебя. Если ты не против.

— Хорошо, — кивнул я. — Посплю на кушетке.

— Эйза, — взглянула на меня Райла, — хватит джентльменствовать. Мне это не надо. Я же сказала, поживу у тебя. Что тут непонятного?

Глава 3

Мы сели завтракать. Бублик тихо лежал в углу и сверлил нас страдальческим взором.

— По-моему, он идет на поправку, — заметила Райла.

— Никуда не денется, — сказал я. — Оглянуться не успеешь, как все зарастет.

— Давно он у тебя?

— Бублик? Много лет. Был флегматичный городской пес, чинный и очень воспитанный. На прогулках, бывало, интересовался птичками, но без фанатизма. А после переезда его не узнать. Тот еще фокусник. К тому же помешался на сурках. Пытается их выкопать. Почти каждый вечер приходится искать его и вытаскивать из норы, а сурок знай себе пищит, подзуживает — мол, глубже копать надо! Вот и вчера я думал, что Бублик убежал за сурком.

— Думал он... Бросил собаку во дворе — и смотри, что вышло.

— Ну, у меня были дела поважнее, и я решил, что ночь на свежем воздухе ему не повредит.

— Эйза, это определенно фолсомский наконечник. Я вижу его не впервые. Такие наконечники сразу бросаются в глаза. Говоришь, Бублика подстрелил чей-то неслух? Никакой мальчишка не сумел бы прикрепить наконечник к древку тем способом, которым он при­креплен. И еще ты упоминал кости динозавра.

— Я же говорил, что Бублик путешествует во времени, — сказал я. — Как бы невероятно это ни звучало.

— Да, Эйза Стил, это невероятно. Никто не способен путешествовать во времени. Ни человек, ни тем более собака.

— Ну хорошо. В таком случае откуда взялись свежие кости динозавра?

— Может, это были кости другого животного.

— Милая моя, мне ли не знать, как выглядят кости динозавра. В колледже я преподавал палеонтологию, и динозавры для меня — что-то вроде хобби. Я прочел все труды, которые смог достать, а однажды мы ставили экспонат в музее, и я сам собирал этот чертов ске­лет. Всю зиму соединял косточки, а если чего не хватало, вытачивал искусственные фрагменты и красил так, чтобы нас не обвинили в подлоге.

— Но свежие?!

— С остатками мяса, хрящей и сухожилий. Подтухшие. И от Бублика пахло не лучше. Наверное, нашел гниющую тушку, а потом извалялся в ней, чтобы собрать дивный аромат. Я три дня его отмывал. Воняло так, что в дом не впустить.

— Ну ладно, как скажешь. И как ты все это объяснишь?

— Никак. Я уже зарекся что-либо объяснять. Поначалу крутил в голове мысль, что несколько мелких динозавров дожили до наших дней, один сдох, а Бублик его нашел. Но смысла в этом не больше, чем в путешествиях во времени.

В дверь постучали.

— Кто там? — крикнул я.

— Это Хирам, мистер Стил. Я к Бублику.

— Открыто, — сказал я. — Бублик в углу. С ним беда приключилась.

Вошел Хирам — и тут же попятился, увидев за столом Райлу.

— Могу позже зайти, мистер Стил. Просто Бублика не было во дворе...

— Не переживай, Хирам, — успокоил его я. — Даму зовут мисс Эллиот. Она моя подруга. Мы давно не виделись.

Он сделал пару неловких шагов, сорвал с головы кепку, обеими руками прижал ее к груди.

— Рад знакомству, мисс. Это чья там машина, ваша?

— Да, моя, — ответила Райла.

— Большая, — сказал Хирам. — Никогда не видел такой большой машины. И блестит красиво. В нее смотреться можно прямо как в зеркало.

Он бросил взгляд в угол, поспешно обогнул стол и опустился на колени рядом с Бубликом.

— Что с ним такое? Гляньте, с ляжки вся шерсть вылезла.

— Это я выстриг, — объяснил я. — Пришлось. Кто-то пустил в него стрелу.

Объяснение не вполне истинное, но достаточно простое, чтобы Хирам все понял и не лез с вопросами. Он знал, что такое стрела. Почти все городские мальчишки забавляются с луком и стрелами.

— Сильно его поранили?

— Не очень.

— Все равно нельзя так делать. — Хирам наклонился и обнял Буб­лика за шею. — Стрелять по собакам. Как это вообще можно — по собакам стрелять?

Бублик, напрашиваясь на сочувствие, легонько застучал хвостом и лизнул Хирама в нос.

— Тем более по Бублику, — добавил Хирам. — Он же самая лучшая собака.

— Кофе будешь, Хирам?

— Нет. Вы ешьте, а я тут с Бубликом посижу.

— Давай хоть яичницу зажарю.

— Нет, спасибо, мистер Стил. Я уже завтракал. Зашел к преподобному Джейкобсону, и он меня накормил. Оладьями и сосисками.

— Ну ладно, — согласился я, — тогда побудь с Бубликом, а я про­демонстрирую мисс Эллиот свои угодья.

Когда мы отошли на приличное расстояние от дома, я сказал Райле:

— Ты его не бойся. Хирам неплохой парень. Безобидный. Городские вроде как взяли над ним шефство. Он ходит по домам, и люди его подкармливают, так что он не голодает.

— Ему что, жить негде?

— Есть у него хижина на берегу, но он там почти не бывает. Любит навещать друзей. Они с Бубликом большие друзья.

— Это я уже поняла, — сказала Райла.

— По словам Хирама, они беседуют: он говорит что-то Бублику, а тот отвечает. И не только Бублик. Хирам водит дружбу со всеми животными. И с птицами тоже. Сидит во дворе и говорит с каким-нибудь безмозглым дроздом, а тот склонит набок голову и слушает. Иной раз кажется, что дрозд и правда его понимает. Хирам ходит в лес — проведать белок и кроликов, сурков и бурундуков. Ругает Бублика за неприязнь к суркам. Говорит, что лучше их не трогать. Тогда сурки сами выйдут поиграть.

— Слова простодушного человека. Если не сказать дурачка.

— О да, несомненно. Но таких людей на свете хватает, и не только в деревнях.

— Так говоришь, будто он тебе нравится.

— Скорее, не раздражает. Он безвредный. Ты правильно сказала: простодушный человек.

— Но Бублику он нравится, это уж точно.

— Бублик от него без ума, — согласился я.

— Ты говорил... по-моему, говорил, что здесь сорок акров. Ну скажи, зачем такому, как ты, сорок акров земли?

— Оглянись, — сказал я. — Может, поймешь. Послушай, как птицы поют. Глянь вон туда, на старый яблоневый сад. Посмотри, как он цветет. Яблоки там неважнецкие, по большей части мелкие и червивые. Наверное, можно чем-нибудь опрыскать, но это серьезная морока. Люди, однако, уже не помнят, а то и вовсе не знают, каковы на вкус эти яблоки, пусть даже мелкие и червивые. Там есть старое дерево сорта «фамюз» и пара-тройка «рассетов». Попробуй при случае. Вкуснее не бывает.

— Ты, верно, шутишь, — рассмеялась она. — Ты всегда надо мной подшучивал. Мягко, спокойно, беззлобно... Ты здесь не для того, чтобы слушать птиц и грызть всеми забытые яблоки. Нет, отчасти поэтому, но лишь отчасти. Вчера ты упоминал какие-то поиски, но так и не сказал, что ищешь.

— Пойдем. — Я взял ее за руку. — Устрою тебе экскурсию.

Тропинка вела за побитый дождями сарай с просевшей дверью, по краю неухоженного фруктового сада, по кромке давно запущенного поля, заросшего сорной травой и окаймленного деревьями, и заканчивалась перед углублением в земле.

— Это карстовая воронка, — объяснил я. — Провал. По крайней мере, раньше я думал, что это провал.

— У тебя тут раскопки, — заключила Райла, глядя на выкопанные мною траншеи, и я кивнул:

— Местные держат меня за полоумного. Поначалу думали, что я кладоискатель. Но сокровищ я не нашел, и все остановились на том, что я полоумный.

— Ничего ты не полоумный, — заявила Райла, — и никакой это не провал. Давай рассказывай, что это за воронка.

Я сделал глубокий вдох и начал:

— Думаю, это кратер от столкновения с космическим кораблем. Как давно он здесь? Одному Богу известно. Я нашел тут кусочки ме­талла. Маленькие, по ним ничего не понять. Корабль, если это вообще был корабль, врезался в почву на невысокой скорости, гораздо меньшей, чем скорость метеорита. В ином случае железки оплавились бы и потеряли форму. Силы удара хватило, чтобы оставить здоровенную дырку в земле, но признаков плазменной реакции я не обнаружил, а сам этот предмет, чем бы он ни являлся, ушел глубоко под землю. В этом я совершенно уверен.

— Ты бывал здесь раньше, еще в детстве?

— Так точно, — кивнул я. — В этих краях полно так называемых минеральных каверн. Тут повсюду свинец. В свое время здесь были шахты — небольшие, но вполне функциональные. Сотню лет назад что у нас, что по соседству было не протолкнуться от старателей. В поисках месторождений пробурили множество разведочных скважин. С тех пор каждое найденное отверстие считают минеральной каверной. Разумеется, это не так.

В детстве мы с приятелями думали, что это естественная воронка. Летом, бывало, приходили сюда с лопатами, а старикан, который рас­тил здесь овощи, был не против. Все шутил: ну вот, мол, опять шахтеры пожаловали. Но руды мы не нашли. Зато выкопали несколько странных металлических фрагментов. На вид ничего особенного, и вскоре мы потеряли интерес, но мне часто вспоминались те железки, и чем больше я думал, тем яснее понимал, что мы нашли обломки космического корабля. Потому и вернулся. Сделал вид, что меня потянуло к пейзажам детства. Узнал, что ферму выставили на продажу, и сразу купил ее вроде как под влиянием момента; будь у меня время на раздумья, наверное, отказался бы от этой затеи. Иной раз кажется, что я сделал глупость. Хотя мне тут нравится.

— По-моему, это прекрасно, — сказала Райла.

— Да? Правда? — удивился я.

— Подумать только, космический корабль с далекой планеты...

— Ну, это не факт.

Она придвинулась, встала на цыпочки и чмокнула меня в щеку.

— Факт не факт — какая разница? Главное, ты не разучился мечтать и убедил себя, что здесь лежит космический корабль.

— Как-то странно слышать такие слова от практичной деловой женщины.

— Я занялась бизнесом, чтобы выжить, свести концы с концами. В душе я по-прежнему археолог, а люди этой профессии — закоренелые романтики.

— Знаешь, я ведь не сразу решился рассказать про корабль, — признался я. — Честно говоря, боялся, что ты сочтешь меня безответственным глупцом.

— Насколько ты уверен? Какие у тебя доказательства?

— Металлические обломки. Я отправил пару штук в университет на анализ. Оказалось, этот сплав неизвестен науке. Университетские сразу сделали стойку и давай спрашивать, откуда у меня эти об­ломки. Я объяснил, что подобрал их где-то в поле и хочу узнать, что это за металл. Пока что дела обстоят так: я тут хозяин и не желаю, чтобы университет совался в мои раскопки.

Некоторые обломки — просто куски металла. На других есть следы механической обработки. Никакой ржавчины, лишь легкое помутнение поверхности, словно металл отреагировал на длительный контакт с землей. Он очень твердый, почти как алмаз, но не хрупкий. У него невероятный предел прочности. Объяснения могут быть разные, но самое логичное — инопланетный космический корабль. Ничего лучше я не придумал. Постоянно одергиваю себя: надо сохранять объективность, оставаться в рамках научного подхода, нельзя седлать любимого конька и нестись куда придется...

— Эйза, перестань, ну о каком коньке речь? Да, в эту гипотезу верится с трудом, как и в доказательства... Но вот они, прямо перед тобой. Разве можно их игнорировать?

— В таком случае, — сказал я, — позволь рассказать кое-что еще. У меня есть... как бы правильнее выразиться... странный сосед. Да, такое определение ему вполне подходит, но здесь уже никаких доказательств, кроме ощущений и визуальных контактов. Рассмотреть его я так и не сумел, но не раз ловил на себе его взгляд и замечал мельком — не существо, а какие-то очертания, из-за которых кажется, что рядом кто-то есть. Именно кажется: пойми, я пытаюсь сохранять научную объективность. На чисто наблюдательном уровне я уверен, что он существует. Появляется в саду, но нечасто. Насколько понимаю, он шастает по округе.

— Другие его видели?

— Думаю, да. Время от времени кто-нибудь говорит, что испугался кугуара, — хотя не понимаю, почему люди боятся кугуаров. На­верное, это атавистический страх, а от него так просто не отделаешь­ся. В сельской местности принято бояться медведей и пум. Это что-то вроде излюбленного развлечения.

— Может, тут и правда водятся кугуары.

— Сомневаюсь. Горного льва здесь не видели уже лет сорок, а то и больше. Дело в том, что существо, о котором идет речь, и впрямь похоже на большого кота. Один местный — занятный старик, нечто среднее между Даниэлем Буном1 и Дэвидом Торо2, всю жизнь провел в лесу — знает о нем больше остальных.

— И кто же, по его мнению, этот странный сосед?

— Нет никакого мнения — ни у него, ни у меня. Несколько раз мы беседовали и пришли к выводу, что не знаем, кто он такой.

— По-твоему, это существо как-то связано с космическим кораблем?

— Да, такой вывод напрашивается, но с большой натяжкой. Если допустить, что инопланетное существо выжило при столкновении с Землей, ему невероятно много лет. И вряд ли кто-то пережил бы подобную катастрофу — если она вообще была, эта катастрофа.

— Можно взглянуть на обломки? — спросила Райла.

— Запросто, — кивнул я. — Они в сарае. Зайдем на обратном пути.

1Даниэль Бун — американский первопоселенец и охотник.

2Дэвид Торо — американский писатель-натуралист.

Глава 4

Хирам сидел в шезлонге перед домом, а Бублик разлегся у его ног. В нескольких шагах от шезлонга стоял наглый садовый дрозд, воинственно разглядывая человека с собакой, покусившихся на его территорию.

— Бублик сказал, что на кухне скучно, — объяснил Хирам, — поэтому я вынес его на травку.

— Так он тебе на шею сядет, — заметил я. — Мог бы и сам выйти.

Бублик завилял хвостом, словно просил прощения.

— Дрозду его жалко, — продолжил Хирам, хотя у птицы был не самый сочувственный вид. — А я свободен, так что занимайтесь своими делами. Поухаживаю за Бубликом, пока не выздоровеет. Днем и ночью, если придется. Когда ему что-то понадобится, он попросит, и я все сделаю.

— Ну ладно, ухаживай, — согласился я. — А мы займемся своими делами.

Просевшая дверь не сдалась без боя. Как-нибудь починю, пообещал себе я, работы на пару часов, всего-то и надо, чтобы руки дошли.

В сарае стоял застарелый запах конского навоза, а в углу я устроил мусорную свалку. Почти все пространство занимали два импровизированных стола — длинные доски на пильных козлах. На них я разложил кусочки металла, найденные в поле или выкопанные из кратера, а на дальний край второй конструкции водрузил две блестящие полусферы — их я обнаружил, когда разбирал в сарае залежи всякого хлама.

Райла подошла к первому столу, взяла зазубренный обломок металла, повертела его в руках и с удивлением признала:

— Надо же, и правда никакой ржавчины. Пара выцветших пятен, вот тут и тут. В сплаве есть железо?

— Довольно много, — подтвердил я. — Если верить парням из университета.

— Любой сплав ржавеет, если в нем есть железо. Один раньше, другой позже, но в итоге ржавчина возьмет свое из-за контакта с кис­лородом.

— Этим штукам больше века, — напомнил я. — Допускаю, что гораздо больше. Несколько лет назад в Уиллоу-Бенде отмечали столетний юбилей города, а кратер появился намного раньше. На дне слой перегноя толщиной в несколько футов. Он не мог возникнуть в одночасье. Чтобы сформировать фут почвы, нужны годы и множество опавших листьев.

— Не пробовал соединить эти фрагменты?

— Пробовал. Некоторые подходят друг к другу, но ясности это не добавляет.

— И что теперь?

— Пожалуй, ничего. Буду продолжать раскопки. И помалкивать. Кроме тебя, никому об этом не рассказывал, а если расскажу, меня поднимут на смех, только и всего. Тут же набегут эксперты, готовые объяснить все на свете.

— Ну, наверное... — засомневалась Райла. — Но ты, как ни крути, собрал умозрительные доказательства, что на Земле побывали разумные существа с другой планеты. Как минимум одно существо. И это важно. Настолько важно, что я не побоялась бы насмешек.

— Торопиться с выводами не стоит, — возразил я, — иначе обес­ценим, а то и сведем к нулю значимость этого открытия. Только скажи, что мы не одни во Вселенной — и человечество встанет в защитную позу. Таков инстинкт. Наверное, дело в первобытном страхе перед высшим интеллектом: вдруг мы окажемся ничтожествами, существами второго сорта? Мы, бывает, волосы на себе рвем — дескать, как же одиноко посреди бескрайнего космоса, — но я склоняюсь к выводу, что это философское позерство и банальное нытье.

— Но если ты прав, — сказала Райла, — рано или поздно человечеству придется принять этот факт. И чем раньше, тем лучше. Будет время привыкнуть к этой мысли и покрепче встать на ноги перед встречей с инопланетянами, если она вообще произойдет.

— Многие с тобой согласились бы, — не стал спорить я, — но не публика. Не безликая толпа. Поодиночке мы, может быть, разумны и даже умны, но в массе не сильно отличаемся от стада баранов, и не только в вопросах инопланетного разума.

Райла прошлась вдоль столов, остановилась у блестящих полу­сфер, постучала по одной пальцем:

— А эти? Тоже из кратера?

— Нет. Были в сарае. Понятия не имею, что это такое. Если соединить обе детали, выйдет полая сфера толщиной в одну восьмую дюйма, невероятно прочная. Я хотел было отправить одну половину на анализ, но передумал. Для начала узнать бы, как они связаны с остальными деталями этой головоломки. Когда собирал столы, на полу, в самом центре, была куча мусора: обрывки старой упряжи, всякие деревяшки, пара ящиков, лысые покрышки и так далее. Все это я перенес в угол, а в самом низу обнаружились две полусферы.

Райла взяла одну, приставила к другой, провела ладонью по стыку:

— Действительно, как влитые. Но накрепко не соединить: ни застежек, ни фиксаторов, ничего. Просто полый шар, который однаж­ды распался надвое. И ты не знаешь, что это такое?

— Никаких предположений.

— Вероятно, что-то относительно простое, довольно распространенное...

Я взглянул на часы:

— Пообедаем? Милях в двадцати отсюда есть неплохое место.

— Можно и тут поесть. Я что-нибудь приготовлю.

— Нет, — сказал я. — Хочу пригласить тебя на обед. Ты хоть понимаешь, что я ни разу не водил тебя в ресторан?

Глава 5

Манхэттен оказался вполне достойный. До меня дошло, что я несколько месяцев не пил ничего приличного и даже запамятовал, каково оно на вкус, культурное питье. Так и сказал Райле:

— Дома я по большей части пивом развлекаюсь. Бывает, плесну скотча на пару ледышек.

— Другими словами, с фермы носа не кажешь, — отозвалась она.

— Да. И нисколько об этом не жалею. Для меня это лучшее приобретение в жизни. Без малого год интересной работы. Небывалый покой. Да и Бублик полюбил эти места.

— По-моему, ты слегка зациклился на своей собаке.

— Ну а как иначе? Мы ведь друзья. И оба не хотим уезжать отсюда.

— Ты говорил, что не вернешься в университет. Отсидишь творческий отпуск, а потом уволишься.

— Да. Я часто так говорю. Но это лишь фантазии. Желания уезжать у меня нет... и выбора тоже. Сколько ни мечтай, факт остается фактом: нет, я не бедствую, но без зарплаты придется несладко. Короче говоря, не в той я финансовой ситуации, чтобы уходить с долж­ности.

— Представляю, как тягостно думать о возвращении, — сказала Райла. — Ведь ты потеряешь не только пресловутый покой, но и возможность продолжать раскопки.

— А куда деваться? Раскопки подождут.

— Печально...

— Не спорю. Но если корабль лежит в кратере уже бог знает сколько веков, ничего ему не сделается. Буду приезжать на летних каникулах.

— Даже странно, — задумалась Райла, — что археологи заглядывают так далеко в будущее. Наверное, это специфика ремесла. Вы работаете с долгосрочными феноменами и в какой-то мере игнорируете фактор времени.

— Говоришь так, будто сама не была археологом.

— Настоящим? Нет, не была. Провела с тобой лето в Турции. Два года спустя — простенькие раскопки в Огайо на индейской стоянке. Около года — в Чикаго, по большей части каталогизация. А потом я наконец сообразила, что археология — это не мое.

— И стала торговать окаменелостями.

— Сперва открыла магазинчик в северной части Нью-Йорка. Ока­залось, время самое подходящее. Я, что называется, попала в струю. Обросла клиентами, дела пошли в гору. Новые магазины появлялись как грибы после дождя, и я поняла, что настоящие деньги зарабатывают на оптовых продажах. Поскребла по сусекам, влезла в долги и снова начала с малого. Землю носом рыла. Стала получать какое-то извращенное удовольствие: вот она я, зарабатываю на презренном ответвлении профессии, в которой не добилась никаких успехов — пожалуй, из-за нетерпения.

— Вчера ты говорила, что подумываешь продать бизнес.

— Несколько лет назад обзавелась партнером, а теперь он готов все выкупить. Предлагает хорошую цену, выше рыночной. Ему не по душе некоторые мои соображения и методы ведения дел. Если на­думаю продать, даю ему три года, прежде чем обанкротится.

— Не заскучаешь? Тебе же нравится торговать.

— Да, нравится, — пожала плечами она. — А знаешь, что нравится больше всего? Бизнес, он беспощадный.

— Как по мне, ты не похожа на беспощадного человека.

— В бизнесе? Очень даже похожа. В бизнесе раскрываются худшие качества моей натуры.

Мы допили коктейли, и официант принес салаты.

— Еще по одной? — спросил я, но Райла покачала головой:

— Есть у меня одно давнее правило: днем не больше одного бокала. На деловых обедах, а их было множество, принято напиваться в хлам, но меня это не устраивает: довелось повидать, что вытворяет с людьми алкоголь. Но ты выпей, если хочешь.

— Пожалуй, не стану, — отказался я. — Тебя поддержу. А после обеда можем проведать нашего Даниэля Буна.

— Неплохо бы, но... вдруг засидимся допоздна? Как же Бублик?

— За ним присмотрит Хирам. Посидит, пока мы не вернемся. В холодильнике осталось жаркое, им на двоих хватит. Хирам даже яйца за курами соберет. Но сперва обсудит все с Бубликом. Скажет: «Не пора ли собрать яйца?» — а Бублик спросит, который час, Хирам ответит, и тогда Бублик согласится: «Ну да, пора. Пошли собирать».

— Кстати... По-твоему, Хирам действительно считает, что Буб­лик умеет говорить? Или притворяется?

— Если честно, не знаю, — ответил я. — Хирам, похоже, в этом уверен, но какая разница? Собаки — занятные создания, у них есть личность, характер, с ними можно наладить что-то вроде условной коммуникации. Допустим, Бублик преследует сурка и я вытаскиваю пса из норы. Он весь грязный, еле дышит, но все равно не хочет идти домой. Ему сурок нужен. Тогда я дергаю его за хвост, говорю: «Дуй домой, Бублик», он поворачивается и идет к дому, а я следом. Но сперва надо дернуть его за хвост и произнести именно эти слова, иначе не пойдет. Я и уговаривать пробовал, и силком тянул — бесполезно, а если провести этот дурацкий ритуал, Бублик всегда идет домой.

— Два сапога пара — что ты, что Бублик! — рассмеялась она.

— Ну конечно. Если долго живешь с собакой...

— Еще и куры. Помню, видела их во дворе. Может, у тебя и поросята есть? Или лошади?

— Нет. Только куры. Яйца собираю, иной раз курицу могу зажарить. Подумывал завести корову, но с ней слишком много хлопот.

— Эйза, давай поговорим о делах. Ты не хочешь, чтобы университет совался — по-моему, ты выразился именно так — в твои раскопки. А если сунусь я? Что скажешь?

В тот момент я нес ко рту вилку салата, но отложил ее. Слова Рай­лы прозвучали как гром среди ясного неба, и я даже слегка испугался — сам не знаю почему.

— Сунешься? — переспросил я. — В смысле?

— Ты пустишь меня в этот проект?

— Что за глупый вопрос? — удивился я. — Конечно. Я же рассказал все, что знаю. Разве нет?

— Я не об этом. Пустишь — не в том смысле, что сделаешь мне подарок, все расскажешь и покажешь. Я предлагаю партнерство. Ты не горишь желанием возвращаться в университет, хочешь продолжать раскопки, и я согласна, что оно того стоит. Ты нащупал что-то важное, и останавливаться нельзя, а если я слегка помогу, чтобы ты мог уйти с работы...

— Нет, — отрезал я. — Не продолжай. Ты предлагаешь деньги, но меня это не устраивает. Ни в коем разе.

— В твоих устах слово «деньги» звучит как ругательство, — сказала она. — Как нечто ужасное. Эйза, я не хочу присвоить эти раскопки. Дело не в этом. Я верю в тебя, и сердце кровью обливается, когда вижу, как ты...

— Другими словами, крупный бизнес протягивает мне руку помощи, — рассердился я. — Черт возьми, Райла, я и без твоих денег как-нибудь справлюсь!

— Ну прости. Надеялась, ты поймешь.

— Проклятье! Ну к чему этот разговор? Чем ты вообще думала? Все так хорошо начиналось, а теперь...

— Эйза, помнишь нашу последнюю ссору? Двадцать лет псу под хвост. Может, не стоит повторять?

— Ссору? Не помню я никакой ссоры.

— Ее затеял не ты, а я. Ты ушел выпивать с друзьями, а я сидела одна. Потом просил прощения, объяснялся, но я слушать тебя не хо­тела. То был последний день раскопок. Или предпоследний, не помню. В общем, я не успела проглотить обиду. Нельзя, чтобы такое повторилось. По крайней мере, я этого не хочу. А ты?

— Я тоже не хочу, — ответил я. — Но денег твоих не возьму. Даже если ты страшно богата и для тебя это не деньги.

— Я небогата, — сказала она. — Извини. Давай все забудем. Мож­но пожить у тебя еще какое-то время?

— Сколько угодно, — успокоился я. — Хоть навсегда оставайся, если хочешь.

— А как же друзья и соседи? Будут нам косточки перемывать?

— Черт побери, еще как будут! В городках вроде Уиллоу-Бенда не так много тем для разговора. Местные хватаются за каждую мелочь.

— Как вижу, тебя это не смущает.

— Смущает? С какой стати? Я же сумасброд Стил, которому приперло вернуться в родные места. На меня смотрят с подозрением, даже с обидой, и я мало кому нравлюсь. Да, местные ведут себя дружелюбно, но перешептываются у меня за спиной. Здесь принято культивировать посредственность, а если кто-то выбивается из общего ряда... Что ж, тем хуже для него. Это защитный механизм. Ес­ли человек вернулся в город не конченым неудачником, у местных падает самооценка: они остро чувствуют собственную провинциаль­ность, если не сказать ограниченность. Так уж все устроено, и если не хочешь, чтобы тебе перемывали косточки, лучше здесь не оставаться.

— Да пусть судачат, — сказала она. — Если надеешься перевос­питать меня, превратить в добропорядочную леди...

— И в мыслях не было, — признался я.

Глава 6

— Стало быть, хотите узнать про енота, который не енот, — сказал Эзра Гопкинс. — Что он не енот, я и сам не сразу понял, а как долго не понимал, это одному Богу известно.

— Уверены, что это не енот? — спросила Райла.

— Ну конечно уверен, мисс, но беда в том, что я не знаю, кто он. Мог бы старый Бродяга говорить, рассказал бы куда больше моего.

Эзра потянул за ухо костлявого пса, лежавшего рядом со стулом. Бродяга сонно моргнул: любил, когда его тянут за уши.

— Надо бы привести сюда Хирама, — предложил я. — Чтобы поговорил с твоим Бродягой. С Бубликом он постоянно беседует. Говорит, они друг друга понимают.

— Ну, — сказал Эзра, — с этим я спорить не стану. Раньше поспорил бы, но не теперь.

— Давайте не будем про Хирама с Бубликом, — попросила Райла. — Расскажите лучше про енота.

— Я с детства хожу по этим холмам, — начал Эзра, — полсотни лет с гаком. В других местах все меняется, но здесь не особо. Земля тут негодная, почти ничего не растет. Кое-где можно скотину пасти, но даже скот не забирается в горы дальше, чем ему нужно. Бывает, лес пробуют валить, но толку мало: потом надо вывозить бревна, а это недешево. Короче, много лет эти холмы считай что мои владения. И холмы, и все, что в них есть. По закону у меня пара бросовых ак­ров, на которых мы сейчас сидим, а по факту — все холмы.

— Вы их любите, — заметила Райла.

— Ну да, наверно. Любовь приходит с познанием, а эти холмы я вдоль и поперек знаю. Могу такое показать, что вы ни в жизнь не поверите. Знаю, где растут розовые башмачки, — это цветок такой дикий. Желтые, они повыносливее, хоть и не сильно, но розовые очень нежные. Скотина потопчется пару лет, и все — нету их. Сорвешь больше, чем надо, и все — нету их. Считается, что в этих холмах не осталось розовых башмачков, но вот что я вам скажу, мисс: есть они тут, целая полянка. Я их не беру, не топчу и никому про них не рассказываю. Пускай себе растут. Иной раз постою, посмот­рю, и аж сердце заходится. Раньше они по всем холмам росли, а теперь на одной полянке. И еще знаю тайное место, где лисья нора. Лисица там шесть пометов принесла, а щенята, как подрастут, вылезают из норы поиграть. Мелкие, неуклюжие, задирают друг друга — ну, балуются, — борьба у них, возня, а я сяду потихоньку и смотрю на них. Ли­сица небось знает, где я сижу, но против ничего не имеет. За все эти годы поняла, что я им не враг.

Хижина приткнулась у крутого склона прямо над каменистым руслом говорливого ручейка. Вокруг деревья, а чуть выше по склону — выход скальной породы. У стульев, на которых мы сидели близ крыльца, Эзра подпилил задние ножки, чтобы сравнять уклон. У открытой двери — ведро с умывальником, у стены — поленница, из трубы лениво тянется дымок.

— Уютно мне тут, — сказал Эзра. — Если у человека скромные запросы, уют — дело нехитрое. Городские скажут, что я никчемный. Так оно, наверно, и есть. Но кто они такие, чтобы меня судить? Ска­жут, что я выпиваю, и это истинная правда. Пару раз в год ухожу в запой, но никому зла не делаю. Если подумать, я в жизни никого не обманул. Не соврал ни разу. Да, есть у меня одна слабость — поговорить люблю, но только потому, что мне почти не с кем разговаривать. Если кто в гости зайдет, прямо не унимаюсь. Ну да ладно. Вы пришли послушать про дружка моего Бродяги.

— Эйза не говорил, что это существо водит дружбу с вашим псом.

— Да друзья они не разлей вода.

— Но вы с Бродягой охотились на него, так?

— В свое время, но не теперь. По молодости я и постреливал, и капканы ставил, но уже несколько лет как бросил это дело. Когда капканы в сарай относил, даже стыдно было, что раньше ими зло­употреблял. Сейчас, бывает, охочусь. Иногда подстрелю белку, кролика или рябчика, но только для еды, как индейцы, чтобы было что в котелок закинуть. А другой раз прицелюсь, но не стреляю. Хотя я хищник и у меня есть право охотиться, — по крайней мере, так я себе говорю. Но беспричинно стрелять лесной народ... Нет, такого права мне никто не выписывал. А больше всего я любил охотиться на енота. Охотились когда-нибудь на енота?

— Нет, — помотала головой Райла. — Я вообще ни на кого не охотилась.

— На енота ходят только осенью. Пес гонит его на дерево, а ты находишь его на ветке и стреляешь. В основном из-за шкуры. Или, что хуже, забавы ради, если убийство можно назвать забавой. Но я енотов не только из-за шкуры стрелял. Еще и для еды. Принято счи­тать, что енот несъедобный, но вот что я скажу: это заблуждение. Дело тут, однако, не в охоте. Дело в прохладном осеннем вечере, прозрачном колком воздухе, аромате прелых листьев... В единении с природой. Еще и в охотничьем азарте: признаю, что охота — азарт­ное дело.

Но пришел однажды тот час, когда я перестал убивать енотов. Бродяга тогда был щенок, а теперь он старый пес. Охотиться я продолжил, а убивать — нет. Ночами мы выходили на охоту, Бродяга загонит енота на дерево, а я прицелюсь, но курок не спускаю. Такая у меня охота: без стрельбы, без убийства. Бродяга сперва не понимал, а потом понял. Я боялся, что, если не убивать енотов, пес ра­зучится их загонять, но ничего подобного. Собаки много чего понимают, если хорошо объяснить.

В общем, стали мы с Бродягой охотиться без стрельбы, и со временем я смекнул, что есть тут один бывалый енот и преследовать его гораздо труднее, чем остальных. Он знал все уловки преследуемого, и много ночей кряду Бродяга не мог загнать его на дерево. Мы из раза в раз бегали за ним, и такое чувство, что охота нравилась ему не меньше, чем нам. Этот енот был не глупее нас. Будто подсмеивался над нами, хитрец, в игры играл. Я им восхищался, конечно. Если противник достойный и играет не хуже твоего, а то и лучше, как тут не восхитишься? Но и сердился тоже: уж слишком он был хорош, на его фоне мы дурачками выглядели, честное слово. В итоге — не скажу, что это было спонтанное решение, скорее, я пришел к нему постепенно — я понял, что готов отказаться от своего пра­вила и застрелить этого енота. Если Бродяга загонит его на дерево, а я найду его на ветке, то застрелю, чтобы раз и навсегда выяснить, кто ловчее — мы или он. Ну, вы помните, на енота охотятся только осенью, но с этим паршивцем все было иначе. И зимой, и весной, и летом Бродяга гонял его в одиночку, и все это превратилось в нескончаемую игру между Бродягой и енотом, а иной раз и я выходил поиграть, в любое время года.

— Почему вы так уверены, что это енот, а не другое животное? — спросила Райла. — Не лисица, не волк?

— Чтобы Бродяга погнался за другим зверем?! — Эзра аж подскочил от негодования. — Он же кунхаунд, охотник на енотов, вы бы видели его родословную!

— Эзра прав, — сказал я Райле. — Если кунхаунд гоняет лис или кроликов, какой же это кунхаунд?

— То есть вы так и не застрелили этого енота, — подытожила Райла. — Так и не видели его.

— Как же не видел, когда видел? Однажды ночью, несколько лет назад. Бродяга загнал его на дерево ближе к утру, часа в четыре, и я наконец увидел его силуэт на фоне неба, на самой верхушке. Он распластался на ветке. Думал, я не замечу. Я вскинул ружье, но за­дыхался после беготни и прицелиться не мог: руки тряслись так, что дуло кругами ходило, поэтому я опустил ружье и перевел дух, а он сидел на ветке; наверное, знал, что я на него смотрю, но не шевельнулся. Потом я наконец снова вскинул ружье и теперь уже прицелил­ся по-нормальному, тронул спусковой крючок, но так и не выстрелил. Где-то минуту держал его на прицеле, стоял с пальцем на крючке, приготовился стрелять, но не стал. Не знаю почему. Если задуматься, я, наверное, вспомнил наши ночные догонялки и понял: сейчас спущу курок, и все это исчезнет, вместо достойного противника мне достанется пушистый трупик, и мы больше не порадуемся игре в охотника и жертву. Точно не помню, о чем я думал, но, наверно, об этом. Короче, думал-думал и придумал, что пора бы опустить ружье. А когда опустил, енот повернулся и посмотрел на меня.

И вот что странно. Дерево высоченное, он сидел на самом верху, ночь была не сильно темная, заря уже занималась, небо просветлело, но енот слишком далеко, а света не столько, чтобы разглядеть его морду. И все же, когда он повернулся, я увидел его лицо — именно что лицо, а не морду енота. Если оно и походило на морду, то на кошачью, но лишь слегка — с кошачьими усами, и даже оттуда, где я стоял, видно было каждую волосинку. Лицо толстое, круглое, неподвижное... ох, нелегко описывать, боюсь соврать... и в то же время костлявое, будто голый череп. Глаза большие, круглые, взгляд немигающий, как у совы. Даже не знаю, как я не испугался до чертиков, но не испугался: просто стоял и смотрел на это кошачье лицо. С удивлением, конечно, но не с таким уж сильным. Думаю, все это время я понимал, хотя себе не признавался и вслух не говорил, что мы гоняемся вовсе не за енотом. И тут он мне улыбнулся. Не спрашивайте, что это была за улыбка или как я понял, что он улыбается. Зубов я не видел, но знал — вернее, даже чувствовал, — что он улыбается. И не потому, что перехитрил нас с Бродягой, нет. Потому что мы сдружились. Он как бы говорил: «Ну скажи, славно мы побегали!» — и я сунул ружье под мышку и направился домой, а Бродяга следом.

— Кое-что тут не сходится, — сказала Райла. — По вашим словам, Бродяга не погнался бы ни за кем, кроме енота.

— Меня это тоже смутило, — согласился Эзра. — Временами я только об этом и думал. Вот почему, наверно, решил для себя, что это енот, хотя прекрасно знал, что никакой он не енот. Но после той ночи Бродяга не раз его гонял, да и я к ним присоединялся, чисто забавы ради. Видел этого чудилу с кошачьим лицом то на дереве, то в кустах. А он, когда знает, что я его вижу, всегда улыбается. Беззлобно, по-дружески. Ты видел его, Эйза?

— Иногда, — кивнул я. — Он бывает в яблоневом саду.

— Всегда только лицо, — продолжил Эзра. — С улыбкой Чеширского Кота. Контуры тела нечеткие, если у него вообще есть тело. Не понять, какого оно размера, какой формы. Несколько раз я ви­дел, как этот Чешир смотрит на Бродягу из кустов, а Бродяга встанет и стоит, вроде как общается с ним. Знаете, что я думаю?

— Что? — спросила Райла.

— Что в такие моменты они с Бродягой договариваются о ночной погоне. Чешир говорит: «Ну что, побегаем сегодня?» — а Бродяга отвечает: «Я не против». Потом Чешир спрашивает: «Может, и Эзру позовешь?» — а Бродяга ему в ответ: «Ладно, попробую».

— Чушь какая! — весело рассмеялась Райла. — Какая прекрасная чушь!

— Разве что для вас, — недовольно сказал Эзра. — Для меня это не чушь, а нормальный и совершенно логичный порядок вещей.

— Но что это за существо? Вы же думали на эту тему? Наверняка до чего-нибудь додумались.

— Думал, конечно. Ну, не знаю... Как тут объяснишь? Может, этот Чешир дожил до наших дней с доисторических времен или он призрак из далекого прошлого, хотя на призрака не похож. Что скажешь, Эйза, похож он на призрака?

— Иногда он какой-то тусклый, — сказал я. — Слегка расплывчатый. Но не настолько тусклый и расплывчатый, чтобы сойти за привидение. Так что нет, на призрака он не похож.

— А то остались бы на ужин, — предложил Эзра. — Хоть всю ночь можно сидеть разговаривать. Я еще не наговорился, много чего могу рассказать. Часами могу разглагольствовать. В печке у меня горшок черепашьего рагу здоровенный, нам с Бродягой и четверти не съесть. Тут рядом пруд, вот я и поймал пару каймановых черепах. Молодняк. Старые жестковаты, а молодняк во рту тает. Кроме черепашьего рагу, ничего предложить не могу, но, если есть черепашье рагу, больше ничего и не надо.

— Ну что, останемся? — взглянула на меня Райла, но я покачал головой:

— Предложение заманчивое, но нам пора. До машины две мили ходу. Не хотелось бы идти по темноте. Лучше выйти сейчас, покуда есть свет на тропинке.

Глава 7

Уже в машине по пути домой Райла спросила:

— Почему ты не рассказывал про Чешира?

— Рассказывал, — возразил я, — но без подробностей. Ты бы не поверила.

— А Эзре я, по-твоему, поверила?

— Скажешь, нет?

— Сама не знаю. Все это похоже на провинциальную небылицу. А Эзра... Философствующий отшельник. Даже не думала, что такие бывают на самом деле.

— Их не много. Принципиальные мужики, вымирающий вид. В детстве я пару-тройку таких видел, а в свое время их было гораздо больше. Бобыли, как их бабушка называла. Такие не заводят семью, сторонятся других, живут поодиночке. Сами готовят еду, стирают одежду, у каждого свой огородик, а для компании — пес или пара кошек. В страду подрабатывают у фермеров, зимой лес рубят. Почти все ставят капканы — на скунса, ондатру и так далее. По большей части живут на подножном корму: охотятся, рыбачат, собирают в ле­су что-нибудь съедобное. Не жируют, но перебиваются и вполне довольны жизнью. Забот у них не много, ответственности никакой. С возрастом, когда слабеют и уже не могут добывать пропитание, переселяются в богадельню, или какой-нибудь сосед приютит в обмен на посильную работу. Бывает, кто-то зайдет в хижину, а бобыль уже неделю как на том свете. Они инертные люди, счетов в банке не имеют. Стоит появиться каким-то деньгам, пропивают все подчис­тую, потом возвращаются в хижину, а через несколько месяцев наскребают капитал для новой питейной интерлюдии.

— По-моему, это не жизнь, а недоразумение, — сказала Райла.

— По современным стандартам так и есть, — согласился я, — но не по меркам первопроходцев. Кое-кто из молодых тоже заразился этой идеей — кормиться от земли и жить как придется. В общем, не настолько все плохо.

— Значит, ты видел существо, о котором рассказывал Эзра, и еще говорил, что местные боятся кугуаров. То есть его видели и другие?

— Ну а чем объяснить эти страхи? Чешир и правда смахивает на кота, хоть и отдаленно.

— А как же его улыбка?

— При встрече с кем-то вроде кугуара улыбки ты, скорее всего, не заметишь. Потому что тебе страшно. А если заметишь, примешь ее за оскал.

— Ну, не знаю... — задумалась Райла. — Фантастика какая-то. С другой стороны, твои раскопки — тоже фантастика. Еще и фолсомский наконечник в лапе у Бублика. И свежие кости динозавра...

— Ты просишь объяснений, — сказал я, — но у меня их нет. Да, есть соблазн связать одно с другим, но я не уверен, что это детали одной головоломки. И не могу быть уверен. Если развернешься и уедешь, я не стану тебя винить, потому что в тутошних загадках мало приятного.

— Да, приятного мало, — подтвердила Райла. — Но все это очень важно. И увлекательно! Будь на твоем месте кто-то другой, я бы задумалась. Может, и правда уехала бы. Но я знаю, что на тебя можно положиться, потому что Эйза Стил — воплощение честности. Хотя мне страшновато. Такое чувство, что стою на пороге невероятного открытия, новой реальности и вот-вот увижу Вселенную под другим углом.

Я усмехнулся (пожалуй, вымученно) и предложил:

— Давай-ка не нагнетать. Будем действовать помаленьку, шаг за шагом. Так правильнее.

— Да, давай, — с облегчением согласилась она.

— Интересно, как там Бублик?

Через несколько минут мы приехали домой, и я увидел, что Буб­лик в полном порядке. Хирам устроился на крыльце, а пес растянулся у него в ногах. Завидев нас, он приветственно забил хвостом.

— Как он? — спросила Райла.

— Нормально, — ответил Хирам. — День прошел неплохо. Мы сидели, смотрели на дрозда и много разговаривали. Ранку я промыл. Уже зарастает: крови больше нет, а по краям образовалась корка. Буб­лик хороший пес. Когда я промывал ранку, лежал смирно, даже не дернулся. Знал, что ему это на пользу.

— Еду нашли? — спросил я.

— Да, в холодильнике было жаркое. Почти все мы с Бубликом съели на обед, остатки я отдал ему на ужин, а себе яичницу состряпал. Мы ходили в курятник за яйцами. Собрали одиннадцать штук. — Хи­рам встал и медленно выпрямился во весь рост. — Раз уж вы здесь, я домой пойду. А утром вернусь. Проверю, как тут Бублик.

— Если есть другие дела, возвращаться не обязательно, — сказал я. — Мы сами о нем позаботимся.

— Дела-то у меня есть, — с достоинством ответил Хирам. — Дел всегда полно. Но я уже пообещал Бублику, что буду ухаживать за ним, пока не поправится. — Он спустился с крыльца и свернул было за угол, но остановился. — Совсем забыл. Я же курятник не запер. Надо бы запереть, чтобы скунс не забрался или лисица.

— Ступай, — сказал я. — Сам запру.

Глава 8

Гвалт поднялся такой, что от неожиданности я едва не слетел с кровати.

— Что такое? — сонно пробормотала Райла.

— В курятнике что-то не так.

— Здесь вообще принято спать по ночам? — недовольно поерзала она. — Вчера Бублик, сегодня куры...

— Это лиса, чтоб ее черти драли, — объяснил я. — Троих уже стащила. В курятнике не стенки, а решето, дырка на дырке.

Ночь оглашали вопли перепуганных кур. Я свесил ноги с кровати, нашарил и надел шлепанцы.

— Что будешь делать? — привстала Райла.

— На сей раз я ее пристрелю, — пообещал я. — Только свет не включай, не то спугнешь.

— Ночь на дворе, — сказала Райла. — Как ты лису увидишь?

— Сегодня полнолуние. Если она там, увижу.

В кухонной кладовке я взял дробовик и коробку патронов. Достал две штуки, зарядил оба ствола. В углу заскулил Бублик.

— Побудь здесь, — велел я ему. — И давай-ка потише. Всех лисиц мне распугаешь.

— Осторожнее, Эйза, — предупредила Райла, уже стоявшая на пороге гостиной.

— Не переживай. Ничего мне не сделается.

— Ты хоть оделся бы, — сказала она. — Нельзя же бегать за лисой в шлепанцах и пижамных штанах.

— Там тепло, — отмахнулся я.

— Может, роса уже выпала, ноги промочишь.

— Ничего страшного, — успокоил я Райлу. — Я ненадолго.

Было светло как днем. Прямо над домом зависла громадная золотая луна, и в мягком свете двор казался эфемерным, словно японская гравюра. В воздухе висел густой аромат сирени.

Куры раскудахтались, словно умалишенные. Рядом с курятником разрослась столистная роза; к ней я и направился, осторожно ступая по холодной, влажной, отяжелевшей траве (Райла была права насчет росы). Почему-то мне представлялось, что лиса вовсе не в курятнике, а затаилась в розовых кустах.

Я крался к ним с ружьем на изготовку и говорил себе: ну что за дурь? Лиса или в курятнике, или удрала в лес. С чего бы ей прятаться в розах?

Но я не мог отделаться от чувства... даже от уверенности, что лиса именно там, и спрашивал себя: откуда она вообще взялась, эта уве­ренность? С чего бы мне знать, где затаилась лиса?

Не успел я об этом подумать, как мне стало не до размышлений. Я даже удивиться не успел. Из розового куста на меня смотрела кошачья морда — усы, улыбка, немигающие совиные глаза, — прежде я ни разу не видел ее яснее и не рассматривал дольше, чем в ту ночь. Раньше я по большей части видел Чешира краем глаза, но теперь он таращился на меня из кустов. В белесом лунном свете я различал каждую черточку его лица, каждую волосинку его усов и понимал, что впервые вижу эти усы. До сей поры мне лишь казалось, что они есть; теперь же я в этом убедился.

Зачарованный, испуганный, но скорее зачарованный, чем испуганный, и думать забывший о какой-то там лисе, я подбирался к нему, не опуская ружья, хотя понимал, что стрелять не стану. Был уже близко (чутье подсказало, что я ближе, чем надо), но сделал еще один шаг и вдруг споткнулся — или мне показалось, что споткнулся, — а когда поймал равновесие, не увидел ни курятника, ни розового ­куста.

Я стоял на замшелом склоне, поросшем невысокой травой. Глянул вверх, увидел березовую рощу. Была уже не ночь; солнце светило вовсю, но почти не грело. Что касается Чешира, он тоже исчез.

Тут я услышал за спиной шелест травы и размеренный топот, обер­нулся посмотреть, кто там топочет и шелестит травой, и увидел существо высотой футов в десять — со сверкающими бивнями и длин­ным хоботом, качавшимся из стороны в сторону, будто маятник. Нас разделяли каких-то двенадцать футов, и существо шло прямо на меня.

Я побежал. Испуганным кроликом рванул вверх по склону, а останься я на месте, этот мастодонт растоптал бы меня, будто так оно и надо, потому что он не обращал на меня внимания. Вообще на меня не смотрел. Вышагивал заданным курсом, топал и шаркал по траве, твердо вознамерившись попасть из пункта А в пункт Б.

Мастодонт, подумал я. Господи боже, мастодонт!

Меня заклинило на одном слове: мастодонт, Мастодонт, МАС­ТОДОНТ. Из-за умопомрачительных размеров этого слова в голове не осталось свободного места. Я вжался в березу и замер. В заевшем сознании крутилось слово «мастодонт», а чудище тем временем свернуло вниз, к реке.

Сперва Бублик, подумал я, прихромал домой с фолсомским дротиком в ляжке, а теперь настал мой черед. Каким-то образом я проделал тот же путь, что и Бублик, как бы невероятно это ни звучало.

Я представил, как выгляжу со стороны: в шлепанцах, пижамных штанах и с двустволкой в руке.

Сюда меня завел временной тоннель — или тропинка, или дорога, — и этот чертов Чешир, вне всяких сомнений, как-то связан с за­труднительным положением, в котором я оказался. И конечно же, он связан с путешествиями Бублика, его странствиями во времени. Что самое странное, перед тоннелем не было никакого знака, пре­дупреждавшего, что сейчас я отправлюсь куда-то не туда.

Какой знак надо было высматривать? Мерцание в воздухе? Нет. Я точно помнил, что никакого мерцания не было.

С этих мыслей я переключился на новые: надо было оставить в точке прибытия ту или иную отметину, чтобы у меня был хоть какой-то шанс вернуться в свое время. Хотя, возразил себе я, совсем не факт, что все так просто: вход в тоннель может оказаться в стороне от точки прибытия. Как бы то ни было, оставить отметину я уже не мог, ибо сбежал оттуда сломя голову (и не без причины, ведь меня чуть не задавил мастодонт), и теперь у меня не было совершенно никакой надежды выйти на прежнее место.

Я утешил себя мыслью, что Бублик тоже путешествовал во времени и всякий раз возвращался домой, так что и человек вернется — почему бы и нет?

Вернулся Бублик, вернусь и я. Хотя, если подумать, не спешу ли я с выводами?

Бублик мог унюхать вход в тоннель, а у людей нет собачьего чутья.

С другой стороны, как-то глупо стоять, бояться и ждать, что проб­лема рассосется сама собой, а решение материализуется из воздуха. Если не найду путь в наше время, надо будет перекантоваться здесь, поэтому я сказал себе, что неплохо бы посмотреть по сторонам.

Для начала — в ту сторону, куда ушел мастодонт. Там, примерно в миле от меня, обнаружилось целое стадо: четверо взрослых и детеныш. К ним неспешно шествовал едва не растоптавший меня экземпляр.

Плейстоцен, подумал я. А поконкретнее? Нет, этого никак не узнать.