Метро 2033: Рублевка-2. Остров Блаженных E-Book

Сергей Антонов

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Вселенная метро 2033
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 443

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Захватить власть — куда легче, чем удержать ее. С этим очень скоро сталкиваются все без исключения революционеры. Не стали исключением и Юрий Корнилов сотоварищи, возглавившие переворот в Рублевской Империи. Разумеется, бывшие «хозяева жизни», не собираются мириться с властью военных и гастов, и на Рублевке зреет заговор. А тут еще всеведущий и таинственный Конструктор, и старые враги из Метро, да и дьявольский генератор Сфумато по-прежнему представляет нешуточную опасность для всех носителей разума. Но, как говаривал классик, «вослед врагам всегда найдутся и друзья»…

Leseprobe

Сергей Антонов Рублевка-2. Остров Блаженных

Блаженный – в высшей степени счастливый, невозмутимо радостный. В переносном значении – чудаковатый, юродивый.

«Толковый словарь русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова.

Автор идеи – Дмитрий Глуховский

Серия «Вселенная Метро 2033» основана в 2009 году

© Д.А. Глуховский, 2014

© С.В. Антонов, 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Второй фронт Докладная записка Вячеслава Бакулина

Как быстро летит время! Кажется, совсем еще недавно, а на самом деле – больше года назад (и ровно за двадцать лет до событий, описанных в «Метро 2033»), в мае 2013-го, я написал первую свою объяснительную записку для нашей серии. Посвящена она была роману Сергея Антонова «Рублевка». «Иногда они возвращаются», – говорил тогда я, вместе со всеми читателями радуясь, что Сергей, поставив точку в приключениях Анатолия Томского, не ушел из проекта.

Но жизнь – штука непредсказуемая, особенно жизнь в постъядерной Москве. Известно письмо Пушкина, в котором Александр Сергеевич сообщает: «Представь, какую шутку учудила со мной моя Татьяна! Она – замуж вышла. Этого я никак не ожидал от нее». И важно сейчас даже не то, искренним был великий поэт или слегка лукавил (мне почему-то кажется, что второе), а то, что хвост иногда может вилять собакой. Вряд ли Сергей Антонов, прощаясь в послесловии «Непогребенных» со своим героем, предполагал, что Томского, Елену и неразлучную пару Вездехода с Шестерой рано отправлять на покой, а вот как все вышло. Такую уж кашу заварил Юрий Корнилов, что расхлебать ее в одиночку ему оказалось не по силам. Да и Рублевка со своими обитателями, что ни говори, во все времена была слишком уж специфическим местом. Так что встреча двух героев Антонова была не предрешена, конечно, но вполне логична и ожидаема поклонниками серии. А уж во что она выльется… Сергей, как опытный писатель, остановил рассказ на самом интересном месте, и нам с вами не остается ничего другого, кроме как запастись терпением и дождаться завершения трилогии. Надеюсь, оно не за горами.

А еще мне пришло в голову вот что: Москву ведь не зря именуют «большой деревней» даже сейчас, когда она входит в число самых густонаселенных мегаполисов мира. В мире же, придуманном Дмитрием Глуховским, когда она и вовсе превратилась в весьма замкнутое пространство, да еще и на фоне «рожденного ползать» поколения, настоящие герои видны еще отчетливее. Мне кажется, что они просто обречены на встречи друг с другом. На альянсы, противостояния или просто параллельное взаимодействие. Для Вселенной супергероев Marvel, скажем, такое положение дел давно уже является нормой, и ее поклонников не удивить столкновением Железного Человека или Человека-Паука с Тором или Хал-ком. Так что «второй фронт», открытый в «Рублевке-2», скоро может стать для Вселенной Метро 2033 обычным делом, и герои Сергея Антонова, Анны Калинкиной, Сурена Цормудяна, Сергея Зайцева, Андрея Гребенщикова смогут встретиться не только в воображении фанатов серии. По крайней мере, мне было бы интересно прочесть об этом.

Пролог

Вся экипировка человека, который направлялся от Жуковки к видневшемуся на горизонте лесу, была такой новой, что сразу было понятно – свое уютное гнездышко он покидает не часто. Да и путешественником он был неопытным: беспрестанно поправлял сползающий с плеча ремень автомата, останавливался, чтобы протереть стекла противогаза, и постоянно оглядывался назад.

Этот человек действительно никогда раньше не покидал своего элитного бункера. Если бы кто-то двумя днями раньше сказал Хиле, что он в одиночку попрется к черту на кулички, он бы рассмеялся шутнику в лицо. Однако все изменилось. У Хилы были очень веские причины не посвящать никого в свою тайну. Он попросту не хотел делиться славой. А с насиженного места его, как ни странно, подняла древняя легенда.

Несколько китайских правителей, в том числе и строитель Великой Стены, император Цинь Шихуанди, снаряжали экспедиции за травой цзи, произрастающей на Острове Блаженных[1]. Безрезультатно. Легендарное растение, дарующее вечную молодость, добыть так и не удалось. И все потому, что остров не являлся географической точкой. Он существовал вне времени и пространства. Добраться до него стало возможным лишь после того, как Катаклизм вывернул мир наизнанку. Трудно поверить, но именно ядерная зима позволила расцвести новым формам жизни. В том числе и волшебной траве цзи… Как говорится, нет худа без добра.

Хила остановился передохнуть. Он слишком спешил, а защитный комбинезон с нашитыми на груди свинцовыми пластинами не предназначался для бега по пересеченной местности.

Присев на поваленное ветром сухое дерево, мужчина в который раз протер запотевшие стекла противогаза, снял с плеча автомат и с наслаждением вытянул ноги. Времени у него полно. До леса всего пара километров, и он успеет вернуться в Жуковку еще засветло.

В том, что траву удастся отыскать, Хила не сомневался, хотя и не знал, откуда взялась эта уверенность. Он просто шел по пути, который указали ему высшие силы. Вера ведь тем и отличается от всего остального тем, что не нуждается в доказательствах.

Впрочем, если хорошенько поразмыслить, и кое-какие доказательства у него имелись. По легенде на Острове Блаженных жили не только бессмертные люди сянь, но и драконы. А разве рублевские леса не кишели ящерами-варанами? Разве в них не произрастали диковинные, порожденные радиацией плоды?

Хила улыбнулся. Он добудет главный ингредиент эликсира бессмертия и сделает так, чтобы остатки человечества вновь почувствовали себя хозяевами этой планеты. Разумеется, не бесплатно.

– Немощный старик – снова пылкий юноша, – вслух, нараспев произнес Хила. – Дряхлая старуха – снова юная девушка. Тот, чей облик преображен, и кто избежал коварства жизни, обретает славное звание Истинного Человека…

Хорошо сказано. Красиво.

Хила встал и продолжил свой путь. По мере приближения к лесу трава становилась все гуще. Начали попадаться кусты. Их корявые, покрытые бородавчатыми наростами ветви и сморщенные коричневые листья не подходили под описание растений, произрастающих в земном раю, но Хилу такие мелочи не волновали. Древние китайские мудрецы были склонны приукрашать прозу жизни, ничуть не заботясь о том, что могут ввести простых людей в заблуждение. И к тому же, красота – понятие относительное.

На подходе к лесу Хила не смог сдержать нетерпения – оставил размышления на потом и побежал. Тут же споткнулся о какую-то корягу, бухнулся в траву.

– О, черт…

Хила сел. Потер ушибленное колено. Сам виноват. Нечего вести себя, как мальчишка, которого поманили конфеткой. Надо быть осмотрительнее. Траву цзи он пока не добыл, эликсир не изготовил, а потому калечиться рано.

Хила нахмурился. Пока он падал и вставал, что-то изменилось. Лес? Нет. Он выглядел по-прежнему. Засохшие, лишенные коры сосны и новые деревья – приземистые, режущие глаз своей неестественно яркой зеленью. Небо? С ним тоже все в порядке. Серые тучи, мутное пятно солнца – все, как обычно. В чем же тогда дело? Хила взглянул на компас. Стрелка его бешено вертелась, не желая указывать стороны света. Ничего удивительного. Этого следовало ожидать. В таком месте созданные руками человека приборы не работали. И не должны были работать. Но не компас волновал Хилу.

Озарение пришло, когда Хила догадался закрыть глаза. Он сразу понял – причина беспокойства не в визуальных ощущениях. Звуки. Точнее, всего один звук. Какое-то монотонное гудение.

Хиле было под шестьдесят, но он хорошо помнил дедовскую пасеку и гудение клубящегося над клевером роя пчел. Очень похожий звук он слышал сейчас. Вот только откуда здесь взяться пчелам?

Хила открыл глаза и окаменел. Дед шел ему навстречу. Крепкий старикан с окладистой седой бородой, в своей неизменной клетчатой сорочке. Пчелиный рой окружал его голову, как нимб, и излучал голубоватый свет. Такими же были глаза деда – в них словно вмонтировали лампочки от елочных гирлянд.

Замешательство Хилы длилось недолго. Дед умер еще до Катаклизма, но в местности, где растет трава цзи, понятия жизни и смерти теряют всякий смысл. Немощный старик – снова пылкий юноша… Мертвец – опять живой!

Под усиливающееся гудение пчелиного роя Хила двинулся навстречу деду, уверенный в том, что старик – посланник высших сил. Он сообщит что-то очень важное или станет проводником.

Чаяния Хилы не оправдались. Когда его и деда разделял всего лишь десяток метров, призрак окутался голубым свечением и растворился в нем. Голубой столб распался на отдельные фрагменты, которые окружили Хилу. Гудение сменилось потрескиванием. Автомат соскользнул с плеча и упал в траву, но Хила этого даже не заметил. Он шел к лесу неверной походкой пьяного человека. Когда оказался среди деревьев, с удивлением осмотрелся. Вспомнить, зачем сюда пришел, Хила так и не смог, но упорно, с маниакальной настойчивостью продолжал двигаться вперед.

И вот деревья расступились, впустив человека на странную поляну. Хила окаменел. Он никогда не видел такой красоты. Даже все прелести Жуковки, резиденции нового фараона, меркли перед этой поляной. Все здесь расцветало всевозможными оттенками ультрамарина – стволы невиданных деревьев, их листья, трава… Над ней порхали полупрозрачные голубые бабочки. Одна из них села Хиле на плечо. Он все вспомнил. Трава цзи. Вот то, что ему нужно.

– Сними противогаз, человек. Он здесь ни к чему. Лишь мешает вдыхать чудные ароматы этого места. Сними же, сними…

Бабочка, само собой, разговаривать не могла. Этот голос, нежный, бархатистый и бесполый звучал в голове Хилы. С ним говорила Поляна. Хила ни секунды не раздумывал – с омерзением сорвал противогаз и швырнул его в траву.

Выглядел он намного младше своего возраста. Сказывались постоянная забота о собственном здоровье и рублевский быт, который позволял довести эту заботу до совершенства. Брить голову Хила начал давно – как только заметил залысины. Благодаря этому и тщательному уходу за кожей лица теперь он походил на стареющего, но все еще не покинувшего сцену артиста. Узкое, с подвижными чертами лицо, тонкие, аристократического очертания губы, прямой победительный нос с чувственными ноздрями и умные серые глаза дополняла академическая бородка клинышком.

Хила проследил за упавшим противогазом. Падая, он поднял облачка голубой пыльцы. Да, Поляна права. Ароматы здесь, действительно чудные. Какая-то странная смесь шампанского «Дом Периньон», которое так ценили рублевские небожители, и засушенных цветков лаванды. Запах рая, запах Острова Блаженных.

Хила улыбнулся. Он достиг своей цели. У его ног – трава цзи. Он и не мечтал, что ее будет так много. Сейчас надо просто набить рюкзак, а уж потом, если удастся изготовить эликсир, он уговорит Рамзеса снарядить еще одну, хорошо оснащенную экспедицию.

Мысль о том, что появится возможность готовить целые бочки эликсира бессмертия, так развеселила Хилу, что он звонко рассмеялся.

Метнулись в разные стороны испуганные бабочки. Хила наклонился, чтобы сорвать первый пучок травы, но тут Поляна вновь заговорила с ним. На этот раз в голосе этом отчетливо звучали нотки насмешки.

– Ты естествоиспытатель или портянка?

– Что?!

– А уши на что, лапшу вешать? Ты уверен, что эта голубая хрень – действительно трава цзи?

– Что?! – пораженный грубым тоном невидимого собеседника, Хила оглядывался по сторонам. – Как?

– Каком кверху! И ты еще называешь себя целителем! Шарлатан и трус! Любой уважающий себя естествоиспытатель сначала проверит свое творение на себе. А вдруг как эта травка окажется ядовитой? Нетушки. Без испытания – никак.

– Но я не могу изготовить эликсир прямо здесь!

– Зато здесь можно начать, а закончить потом. Нечего таращиться по сторонам! Вспомни настоящих ученых, которые были готовы пожертвовать жизнью во имя науки, и приступай! Бери пример с изобретателя противогаза Зелинского. Это парень испытал свое детище на себе, совершив поистине научный подвиг! А Джонас Солк и его прививки против полиомиелита? А Гордон Гисбрихт и его опыты с пониженными температурами? Я уж не говорю о докторе Джекиле, мать твою через коромысло!

Невидимый собеседник Хилы говорил все громче, пока не перешел на визг. Визг сменился завыванием, а оно, в свою очередь – надрывным гудением. Хила прикрыл уши ладонями, но поскольку звук исходил не извне, а бился внутри мозга, толку от таких телодвижений было немного. Казалось, еще немного, и череп лопнет, а мозги стекут в голубую траву.

– Я согласен! – завопил Хила. – Согласен, черт бы тебя побрал! Только заткнись!

Тишина окутала поляну так внезапно, что показалась Хиле более громкой, чем недавнее гудение. Он тряхнул головой.

– Я согласен… Не делай так больше.

– Согласен? На что?

– Быть как они…

– Пожертвовать собой во имя науки?

– Да…

Хила не замечал струйки слюны, которая стекала у него из левого уголка рта и останавливала свой бег в бородке.

– Ну, так чего же мы ждем? Экспериментируй!

– Я… Я не знаю с чего начать.

– У тебя есть трава цзи, – голос Поляны сделался вкрадчивым. – С помощью ее ты можешь, например, отрастить себе крылья и стать похожим на ангела, но… Согласись – это будет смешно и нелепо.

– Да уж.

– Предлагаю другой вариант. Может быть, он покажется тебе чересчур кровожадным… Ты ведь слыхал про аутотомию и регенерацию?

– Ящерица…

– А ты чем хуже? Отрежь какую-нибудь из частей тела, а потом воспользуйся этой чудной травкой для регенерации.

– Как это – отрезать?..

– Если трусишь – я пойму. Никто тебя не принуждает. Убирайся отсюда к чертовой матери и не рассчитывай больше отыскать Остров Блаженных.

В голове Хилы все смешалось. Трава цзи, странный голос, крылья ангела, отрезанные конечности, регенерация… Он сел, поднес к глазам руки, потом уронил их на колени и осмотрел ноги. Регенерация. Возможно ли это?

Когда Хила оторвался от созерцания собственных конечностей и вновь пробежался взглядом по поляне, то вдруг понял – возможно всё. На то он рай, чтобы в нем сбывалось даже невозможное. Надо лишь поверить в чудо, и оно свершится.

Рука Хилы скользнула по бедру, ладонь сомкнулась на рукояти десантного ножа. Итак, с чего начать? Левая рука? Странно, но руки почему-то было жалко. Даже несмотря на то, что трава цзи позволит отрастить новую. Хила, наконец, принял решение. Выдернул нож из чехла и, крякнув, воткнул лезвие в правую ногу чуть ниже колена. Прорезиненная ткань поддалась легко, верхний слой плоти – тоже. А потом лезвие уперлось в кость.

Хила зарычал. Не столько от боли, сколько от ярости. Почему-то решил, что с правой ногой будет справиться легче и принялся кромсать ее. Чем хуже получалось, тем в большее неистовство приходил Хила.

Остановился он лишь после того, как понял, что уже барахтается в луже собственной крови. Видеть мешал холодный пот, заливший глаза. Хила стер его рукавом и вскрикнул от изумления. Синие и голубые краски, которые всего пару минут назад заставляли сердце петь от восхищения, пропали. Их поглотила серость – визитная карточка мира, пережившего катастрофу. Кривые, уродливые стволы деревьев, чахлые кусты и пожелтевшая, болезненного вида трава – все это Хила видел тысячу раз.

Он попытался встать, но не смог этого сделать из-за головокружения и резкой боли в истерзанных до предела ногах.

Куда исчез Остров Блаженных?! Куда подевалась трава цзи?!

Хила попытался вызвать на откровенность голос, советовавший ему пожертвовать собственными конечностями во имя торжества науки, но вместо членораздельных звуков горло почему-то выдавало лишь невнятное мычание.

Хила уставился на пульсирующий фонтанчик крови, который пробивал себе путь через лоскуты комбинезона на ноге. Зрелище было таким завораживающим, что человек никак не мог от него оторваться.

Постепенно мир сузился до этого кровяного гейзера. Хилу обступали темнота и безмолвие. Он зевнул. А ну ее… Кого? Да траву, которую он собирался отыскать. И вообще, ну их всех… Путь в рай оказался гораздо короче, чем он предполагал.

Хила думал, что окончательно утратил эмоции, но появление из темноты каких-то фигур с блестящими обручами на головах его разозлило. Наверняка это были Бессмертные. Сянь. И чего они приперлись? Хотят забрать его к себе? Хм… Он на этом не настаивает. Ему все равно.

Последним, что промелькнуло в остывающем мозгу Хилы, было удивление. Люди сянь почему-то говорили и даже матерились на чистом русском языке.

Часть Первая Внутренняя Угроза

Глава 1 Бронкс и компания

Помещение, в котором собралась элита поселка Барвиха, было некогда стилизовано под рыцарский зал. Теперь об этом напоминали светильники в виде факелов и пятна, имевшие форму щитов, на стенах, небрежно сваленные по углам бутафорские доспехи, да стулья с высокими резными спинками, расставленные у круглого стола.

По замыслу дизайнера стол этот должен был походить на тот, за которым в славные времена расцвета Камелота сиживали рыцари короля Артура. Однако компания, рассевшаяся за ним сейчас, мало походила на членов рыцарского ордена.

Самыми колоритными были в ней четыре персонажа. Пальму первенства, несомненно, держал толстяк в солнцезащитных очках. Тройной его подбородок упирался в грудь, а на едва различимой, вросшей в плечи шее виднелась замысловатая вязь уже выцветших татуировок. Ими же были покрыты толстые ручищи. Толстяк был наряжен в черную футболку, украшенную изображением диковинного зверя с оскаленной пастью. То ли волк, то ли лиса, по идее изображался бегущим. Однако футболка была толстяку явно мала, и от этого зверюга сложился почти пополам.

Этот странный наряд дополнялся медальоном белого металла на длинной цепочке и красной бейсболкой, козырек которой закрывал глаза. Толстяк вел себя беспокойно – постоянно ерзал, заставляя стул жалобно поскрипывать. Судя по всему, он любил класть ноги на стол, но принять излюбленную позу мешал слишком большой живот.

Следующим по степени колоритности был мужчина, являвший собой прямую противоположность толстяку. Страшно худой и узкоплечий, он был занят тем, что беспрестанно поправлял взъерошенную копну седых волос, а в свободное от этого упражнения время увлеченно обрабатывал ногти пилочкой. Самым примечательным на его сморщенном личике были вытянутые в трубочку губы, явно имеющие такую форму не от рождения. Узкие усы и бородка выглядели не слишком уместно на женственном лице и годились разве что для того, чтобы подчеркивать половую принадлежность трубкогубого. Одет он был в белый пиджак, из-под которого выглядывала розовая сорочка с гигантским остроугольным воротником. Уверенный и даже нагловатый взгляд подведенных черным карандашом глаз свидетельствовал о том, что дядя не находит в своем виде ничего комичного и не подозревает о том, что мог сорвать бешеные аплодисменты, исполняя роль гриба-мухомора в детском спектакле. А впрочем, какие уж теперь детские спектакли…

Рядом с трубкогубым сидела дама. Увядшее лицо ее, сохранившее на себе отпечаток бурно проведенной жизни, было обычной физиономией износившейся до предела красотки. От прежней славы у светской львицы сохранилась только грудь. Она была настолько большой, что лишь чудом не вываливалась из глубокого декольте и доставляла своей хозяйке массу хлопот тем, что мешала ей удерживать вертикальное положение.

На грудь эту без особого энтузиазма поглядывал четвертый персонаж, из-за множества нашитых на красный пиджак страз, аксельбантов и эполет выглядевший гусаром-переростком. Блеклые светлые волосы его были зачесаны в тщетной попытке скрыть розовую, в половину головы, лысину. Иногда гусар-пенсионер отрывался от созерцания гигантской груди соседки, любовался на себя в овальное карманное зеркальце и, оставшись недоволен увиденным, кривил чувственные мясистые губы.

Десяток остальных членов этого подозрительного братства в той или иной степени повторяли отличительные особенности основной четверки: избыток украшений, кричащие наряды, следы пластики на лицах и набор всевозможных ухищрений для сокрытия следов неотвратимо надвигающейся старости.

Толстяк хлопнул в ладоши так громко и неожиданно, что его соратники подпрыгнули на стульях.

– Ну, ребятки, я выдал вам всю информацию, обрисовал ситуацию. Хочу услышать ваши мнения, чтобы принять решение.

– А че тут решать, Маратик?! – визгливо воскликнул трубкогубый. – Лично я от этого Корнилова в шоке! Он или совсем без башни, или таблетку принял!

Толстяк снял очки и с минуту сверлил трубкогубого взглядом заплывших жиром глазенок. В зале повисла мертвая тишина.

– Какой я тебе Маратик?! – наконец прохрипел толстяк. – Сколько раз, господин Кроликов, я просил вас называть меня Мистером Бронксом! У самого, петушиная твоя рожа, башню снесло?

– Скажите пожалуйста, какие мы ранимые! – пробормотал Кроликов себе под нос, предусмотрительно прикрывая лицо ладонями. – Был Мистер Бронкс, да весь вышел. Только и осталось, что пузатое недоразумение, под хохлому расписанное…

– Чего-о-о-о?!

– Ну-ну, господа! – гусар-переросток встал и развел руки в стороны с видом Христа, читающего нагорную проповедь. – Обойдемся без взаимных оскорблений. Все мы… Да что там говорить: годы летят, и былого куража уже нет, но…

– Да пошел ты! Не знаю, как другие, а я по-прежнему дарю красоту и украшаю собой этот мир! – запальчиво воскликнул Кроликов, не забывая поправить шевелюру. – Не желаете меня слушать – уйду!

– Ладно, – устало махнул рукой Мистер Бронкс, надевая очки. – Хватит собачиться. Все мы тут… красавцы и красавицы. Как говорится, ближе к телу. Давайте теперь по делу.

– Я скажу, – пышногрудая дама поднялась и одернула свое узкое атласное платье. – Свободные гасты – то же самое, что коктейль без соломинки. Пусть Корнилов ставит свои опыты в Жуковке. Аристократия Барвихи будет жить по правилам, установленным Рамзесом. Точка! Гасты работают, а мы…

– Гламурим! Ха-ха-ха! Аристократия! Идиоты!

Реплику с места подал длинноволосый, бородатый, с ног до головы затянутый в черную кожу мужчина. Расстегнутая до пупа куртка обнажала волосатую грудь и массивный серебряный крест. Он ничуть не стушевался под строгим взглядом Мистера Бронкса. Демонстративно вытащил из нагрудного кармана фляжку, свинтил пробку, запрокинул голову и вылил содержимое в широко разинутый рот. Только после того, как смахнул капли с бороды и усов, он удостоил окружающих вниманием.

– Че вытаращились? Пошутил я! Ха-ха-ха!

– Господа! Ну, господа же! – престарелый гусар-миротворец вновь встал. – Вопрос решается очень серьезный! Прекратите юродствовать!

– Будьте дисциплинированными друзья, говорю вам я!

Призыв Бронкса был услышан, но почему-то вызвал эффект, диаметрально противоположный ожидаемому. Заговорили все одновременно. Причем никто никого не слушал.

– Независимость Барвихе!

– Долой Корнилова и его оборванцев!

– Рублевка для богемы!

Бронкс, между тем, совершенно успокоился и поглядывал на галдящих аристократов с презрением. Эта пародия на совещание было пустой формальностью. Все было ясно и так. Эти люди никогда не примут Корнилова с его бредовыми нововведениями. Власть парня, задумавшего поиграть в демократию – дом, построенный на песке. Крах неизбежен. Это лишь вопрос времени. А пока… Барвиха будет жить по старым законам, и кто знает, может быть к ней очень скоро присоединятся другие номы Рублевской Империи. Теперь остается только дать знать Корнилову и военной хунте Жуковки о том, что он, Мистер Бронкс, не собирается плясать под дудку пришельца, вздумавшего уравнять в правах элиту и гастов.

Несмотря на комичную внешность, Мистер Бронкс был парнем более чем серьезным. В отличие от коллег-аристократов, которые, по большому счету, занимались только собой, толстяк размышлял о том, что происходит вокруг, делал выводы, предпринимал ответные меры. Именно это и позволило ему стать безусловным лидером барвихинской группировки. Нельзя сказать, чтобы он пылко любил основателя Империи Рамзеса и его преемника Ахмаева. Однако, несмотря ни на что, они были людьми его круга, в отличие от баламута Корнилова. Его появление нарушило устоявшуюся жизнь и сделало из Бронкса-оппозиционера Бронкса-консерватора. Пока гламурная братия судила и рядила, он начал действовать. Чтобы удержать в узде развращенных Корниловым гастов, Бронкс пошел на беспрецедентные меры – разделил барвихинских рабов. Часть из них получила оружие, кое-какие блага и стала гвардией, защищающей интересы аристократии. Вторая половина гастов осталась в прежнем, бесправном положении. Принцип «разделяй и властвуй» сработал безотказно – гасты-воины и гасты-рабы стали непримиримыми противниками, а Бронксу оставалось только подогревать их взаимную ненависть. Оставалось только ждать, что предпримет Корнилов, и быть готовым дать ему отпор.

Бронкс вздохнул. Двадцать лет назад он и подумать не мог, что станет политиком. Все, что угодно – только не это. Музыка, кино, модельный бизнес, на худой конец пошив одежды а-ля Мистер Бронкс…

Все смел ядерный ураган. Погасли огни ночных клубов, ушли в небытие толпы поклонников и поклонниц, исчезли белоснежные яхты, на которых он привык отмечать дни своего рождения. Поначалу, еще не осознав до конца, что произошло, Бронкс пытался писать стихи и горланить любимый хип-хоп. Делал вид, что ничего не произошло. Однако суровая реальность перла изо всех щелей, давила и ломала. Никому не было дела до его стихов и песен. Бронкс впал в депрессию и нашел утешение в чревоугодии. Очень скоро от подвижного, скользкого как угорь мальчишки ничего не осталось, а Бронкс, уединившись в своем подвале, упорно продолжал жрать и рыдать, глядя на свои плакаты. Возможно, лопнул бы и сдох, если бы не сумел вовремя понять: противопоставлять себя новому миру бесполезно, необходимо влиться в него, стать неотъемлемой частью.

Бронкс сел на диету. Похудеть не удалось, зато появились новые интересы, позволившие удержать вес на достигнутой отметке. Новоявленный лидер принялся критиковать все и вся. Очень быстро добился признания и авторитета в аристократических кругах. Мог бы почивать на лаврах, не появись Корнилов. Демократическая сука… Ничего. Придет время – посчитаемся.

Отвлекшись от размышлений, Бронкс с удивлением увидел, что страсти вокруг обсуждений дальнейшей судьбы Барвихи не только не улеглись, но еще больше раскалились. Пышногрудая львица Раиса обеими руками вцепилась в драгоценную шевелюру стилиста Кроликова с твердым намерением ее проредить. Гусар-певец, уже с одним эполетом, объединившись с бывшим ди-джеем, пытался стащить запрыгнувшего на стол мужика в коже. Остальные, разделившись на несколько лагерей болельщиков, ревели, улюлюкали и хлопали в ладоши, подбадривая драчунов.

Бронкс решил не вмешиваться. Пусть себе. Элите нужны развлечения.

Кто-то тронул его за плечо. Бронкс обернулся. Затянутый в камуфляж, вооруженный автоматом гвардеец наклонился к уху хозяина.

– У нас гости из Жуковки. От Корнилова. Хотят встретиться.

– А-а, заявились, голубчики. Сколько их?

– Четверо. Пара офицеров. Два других, судя по поводкам, – гасты.

– Разоружить. Связать. Передать этим иудам, что я сейчас буду.

– Есть!

Не обращая внимания на беснующихся соратников, Бронкс с кряхтением слез со стула. Невысокий рост и тучность делали его похожим на колобка. Однако двигался толстяк довольно энергично.

Бронкс вышел из рыцарского зала в небольшую комнату, где его поджидали два охранника-гаста. Один из них распахнул перед шефом стальную дверь. Бронкс оказался в подземном переходе, освещенным лампочками-грушами, которые крепились на низком потолке. Благодаря своему росту толстяку, в отличие от статных охранников, пригибаться не приходилось.

Длинный коридор имел многочисленные ответвления, которые вели в подвалы особняков Барвихи. Кое-где кирпичная кладка была совсем свежей – сеть подземных туннелей продолжала строиться. Дело это было непростым. Инженеры, проектировавшие ходы сообщения, зачастую пренебрегали качеством, из-за чего стены многих туннелей буквально сочились влагой. Под ногами хлюпала вода – дощатых настилов не хватало, и жителям Барвихи, которые пользовались ходами, приходилось месить грязь.

Еще недавно основным занятием Мистера Бронкса было распекание инженеров и строителей. После смены власти в Жуковке о неудобствах пришлось забыть – катастрофически не хватало рабочих рук. Многим гастам пришлось сменить лопаты и кирки на автоматы. Милитаризация, мать ее так. Еще один гвоздь в гроб Корнилова.

Свернув несколько раз, Бронкс и его спутники оказались у нужной двери. Она вела в подвал особняка, особенно памятного властелину Барвихи. В нем он провел первые дни после Катаклизма – в компании старого брюзги-генерала и парочки «золотых голосов России». Тогда эта троица все никак не могла успокоиться. Генерал и певцы то и дело напяливали противогазы и выползали на балкон, чтобы полюбоваться тем, что сталось с Барвихой. Бронкс, тогда еще избалованный папашиными деньжищами зеленый юнец, предпочитал отлеживаться в подвале, пялясь на потолок. Боевое было время…

Через три месяца старый вояка застрелился. Перед актом самоубийства профессиональный алкоголик выкушал не меньше трех бутылок коньяка, поэтому не сразу попал себе в висок из наградного пистолета. Для начала разворотил половину лица и лишь после этого догадался вставить ствол в рот. Зрелище было жутким: смесь генеральских мозгов забрызгала весь подвал. «Золотым голосам России» и молодому представителю людей новой формации Бронксу пришлось взять в холеные ручонки швабры и половые тряпки. Возможно, тогда-то в сознании парня и произошел надлом – он увидел, что человеческий мозг просто серая, весьма непритязательная на вид кашица и понял, что смерть никакая не загадка, не таинство.

Потом один певец ушел в Жуковку. Второго Бронкс, начавший активную деятельность, собственноручно казнил за попытку бунта. Отсек ему голову двуручным рыцарским мечом, который, хоть и был бутафорским, отличался прекрасной заточкой. Именно после этого авторитет бывшего хип-хоппера стал непререкаемым. С ним стали считаться. Все. Даже Умар Ахмаев. А уж его уважения было не так-то просто добиться.

Бронкс вошел в подвал, переоборудованный под кабинет, уселся за письменный стол. Включил настольную лампу, полюбовался собственными изображениями на ветхих плакатах, которыми были оклеены все стены. Перевел взгляд на знаменитый меч, которым давно не пользовался. Меч стоял в специальной подставке, окруженный клюшками для гольфа. Фальшивый рубин, вделанный в рукоять, призывно посверкивал всеми оттенками крови.

Бронкс кивнул охранникам. Один вышел из подвала, а через минуту на верхнем этаже послышался топот сапог.

Дверь распахнулась. В кабинет втолкнули четверых жуковских парламентеров. У одного была рассечена губа, другой утирал рукавом комбинезона разбитый нос. Оставшиеся двое не пострадали. На лице каждого было написано возмущение.

Первым заговорил седой мужчина с военной выправкой и шрамом через всю правую щеку. Теперь шрам налился кровью и сделался красным, подчеркивая ярость, переполнявшую вояку.

– Мы из Жуковки!

– Искренне рад за вас, – ухмыльнулся Бронкс. – И как там в Жуковке? Все аристократы с гастами перебратались, или у кого-то еще осталась гордость?

– Мы из Жуковки и не потерпим такого обращения! Сейчас же развяжите нас и верните наше оружие!

– Потерпите, еще как потерпите… И чего же желает ваш новый владыка Корнилов?

Мужчина со шрамом хотел что-то сказать, но его перебил молодой спутник:

– Желает, пузатая падла, чтобы ты лизал ему сапоги! Совсем оборзел? Хочешь, чтобы твою поганую Барвиху разнесли по кирпичикам?!

– Так-так, – Мистер Бронкс задумчиво барабанил пальцами по столу. – Значит, сапоги. Лизать. Мне. Что ж… Не будем оставлять вашему Корнилову иллюзий. Этого с порезанной мордой оставить. Остальных вывести наверх и… Каждому по пуле в лоб. Вышибить мозги, которые додумались учить меня – меня! – лизать сапоги.

Жуковские были так ошарашены приказом Бронкса, что даже не сопротивлялись, когда их выводили за дверь.

– Ты, видать, из военных? – поинтересовался толстяк у последнего парламентера. – Звание? Фамилия?

– Майор Сиваков.

– Посадите майора на стул. Что ж ты, майор, пошел на службу к человеку без роду-племени?

Сиваков нахмурился и ничего не ответил.

– Ладно, черт с тобой, живи, – милостиво объявил Бронкс. – Только больше в Барвиху не суйся. Сам понимаешь: в другой раз я тебя отсюда живым не выпущу.

– Корнилов не простит тебе…

– Плевать мне на Корнилова! Барвиха больше не входит в состав Рублевской Империи. Мы – сами по себе. Как говорит мой дружок, стилист Кроликов, жар-птицы стаями не летают. Впрочем, все это я сообщу Корнилову письменно.

Бронкс выдвинул ящик стола, чтобы взять бумагу, и вдруг замер с разинутым ртом. Его смуглая кожа не обладала способностью бледнеть, но сделалась пепельно-серой.

Выйдя из ступора, толстяк достал конверт, поманил охранника пальцем и помахал конвертом у него перед носом.

– Как это понимать, придурок?! Откуда, едрит тебя в дышло, в моем столе…

– Не могу знать!

– А надо бы…

Бронкс вытащил из конверта сложенный вчетверо листок. Когда развернул его, первым, что бросилось в глаза, была фигурка черного шахматного короля, заменявшая подпись. В течение нескольких минут в кабинете слышалось только сопение Бронкса, читающего послание.

Наконец он положил листок на стол и взглянул на майора.

– Я поспешил с решением, командир. Корнилов обойдется без ответа. В общем, так: этого тоже – в расход!

Сиваков решил постоять за свою жизнь. Даже со связанными руками он сумел показать барвихинским увальням, как дерутся настоящие мужчины: одного охранника уложил ударом головы в живот, второго, с помощью подножки, заставил расцеловаться со стеной. Третий успел сбежать в коридор и позвать подмогу.

В конце концов, майора все-таки скрутили и выволокли из подвала.

Мистер Бронкс еще раз прочел послание Черного Короля, задумчиво пожевал губами.

– Что ж, подобьем бабки. Никакого сепаратизма. Наше дело – сторона? Нет, ребятушки – война!

Глава 2 Клин клином

Даже в такой простой штуковине, как брезентовая ширма, можно найти много занятного. При том, однако, условии, что на нее надо долго пялиться. Тогда можно увидеть, что одинаковые на первый взгляд заплатки сильно отличаются одна от другой. При желании можно даже найти определенный порядок в их хаотичном расположении и связать сшитый из старых палаток кусок брезента с собственной судьбой. Именно этим занимался Томский. Он сидел перед брезентовым пологом на деревянном ящике и вспоминал о такой же брезентовой ширме на Войковской. Там она отделяла от платформы импровизированный тренажерный зал, который жители станции называли качалкой. Здесь, на бывшей Подбелке, ширма тоже исполняла функцию по охране здоровья – огораживала карантинную зону.

Небольшой лазарет пришлось сделать после того, как болезнь поразила нескольких мужчин, бывших узников Берилага, и женщину, появившуюся на станции уже после ее переименования. Симптомы заболевания напоминали бронхит – насморк, першение в горле, сухой кашель. Это на первой стадии. Потом больные начинали жаловаться на жжение в груди и высокую температуру. Началось это неделю назад, и с тех пор карантинную зону пришлось дважды расширять. Заболевшим не помогали антибиотики, а марлевые повязки, которые теперь носили все обитатели станции имени Че Гевары, не препятствовали распространению заразы.

Поползли слухи. Кто-то утверждал, что виновники эпидемии – красные, Мол, идея заразить людей Томского пришла в голову лично товарищу Москвину, который был не прочь побаловаться с различными вирусами. Были и другие версии, совсем уж фантастичные для того, чтобы воспринимать их всерьез. Русаков, например, был уверен в том, что атаку на окраинную станцию Метро предприняли оперившиеся мутанты, которым надоело терпеть верховенство людей в подземном мире.

Товарищ Федор и Банзай пошли еще дальше: предположили, что мутанты сами стали жертвой подставы со стороны некой третьей силы – людей, стремящихся обвинить их в намерении уничтожить человеческую расу.

Толик вздохнул. Сколько людей, столько мнений. Сколько группировок, столько желающих затеять новую войну. После того, как он покинул родную Войковскую, довелось насмотреться всякого, утратить множество иллюзий и убедиться в том, что никакая общая беда не способна объединить остатки человечества. А ленинский принцип построения счастливого общества в отдельно взятой стране – полное фуфло.

Вот он попытался построить подобие рая на отдельно взятой станции. И что? До полного краха всех светлых идей было, конечно, далеко, однако и больших подвижек не наблюдалось. Открытая враждебность Красной Линии, вежливая настороженность Полиса, где новаторов-революционеров тоже не слишком жаловали, купеческая расчетливость Ганзы, а тут еще это…

Толик, наконец, оторвал взгляд от заплаток на брезенте. Как тихо на станции! Интересно, как они ухитряются заниматься повседневными делами и не шуметь при этом? Люди передвигались почти бесшумно, разговаривали полушепотом и только при крайней необходимости. Даже дети, уловив настроение взрослых, забросили свои игры. Сейчас они собрались в кучку, расселись на башне «Терминатора» и о чем-то перешептывались.

Стремление соблюдать тишину было проявлением заботы о больных? Не только. Все ждали от Томского какого-то решения. Активных действий, способных переломить ситуацию. Еще бы! Ведь он – легенда Метро, супермен, способный всегда выходить сухим из воды, рыцарь в сверкающих доспехах, готовый в любой момент прийти на помощь униженным и обездоленным. Так-то, Толян. Назвался груздем – полезай в кузов. И никто не удосужится подумать о том, что он не Бог и не его наместник на этой прокаженной Земле. И уже сделал все, что мог. Принял трудное, но единственно возможное решение, после того, как умерла первая из заболевших жительниц станции. Решение это, еще, возможно, выйдет ему боком…

За ширмой послышались тихие голоса. Брезент раздвинулся. В сопровождении двоих солдат появился тот, от чьего вердикта зависело все: превратится ли независимая станция в большой могильник, который жители Метро будут обходить стороной, или…

Невысокий и щуплый, со всклокоченной седой шевелюрой и бровями-кисточками, старичок снял марлевую повязку, пригладил пальцами усы, которые почему-то не поседели, и сразу стал похожим на Эйнштейна. Он направился к Томскому, по пути вытирая руки переброшенным через плечо вафельным полотенцем.

Известному врачу, в прошлом академику было под восемьдесят, но двигался он настолько быстро, что мог бы дать фору и двадцатилетнему юнцу.

Академик жил на Красной Линии, работал на коммунистов и был похищен со станции Комсомольской в ходе дерзкой диверсии группы, возглавляемой Вездеходом. Доктор прибыл в гости к Томскому с мешком на голове и кляпом во рту, отчего пребывал не в самом лучшем расположении духа. Поначалу ругался не хуже пьяного биндюжника, но как только узнал, зачем его похитили, успокоился и приступил к своим профессиональным обязанностям.

Еще до того, как академик присел на ящик рядом с Толиком, тот успел прочесть все на его лице.

– Марлевые повязки – это правильно. Хотя я и не уверен, что эта разновидность бронхита передается воздушно-капельным путем. Я, честно говоря, вообще ни в чем не уверен. Какая, говорите, у вас смертность?

– Три человека за последнюю неделю.

– М-да. Думаю, что она будет расти.

– Как же быть, э-э-э…

– Альберт Степанович, к вашим услугам.

Несмотря ни на что, Толик не смог сдержать улыбки. Конечно, Альберт. Никак иначе. Иметь физиономию Эйнштейна и зваться при этом Иваном…

– Неужели нет никаких лекарств, Альберт Степанович? Придумайте что-нибудь. Вы ведь – светило!

В голосе Анатолия было столько отчаяния, что академик счел нужным похлопать его по плечу.

– Видите ли, товарищ, Томский… Я, может быть, и светило, но до Господа Бога мне далеко. Ваш покорный слуга повидал многое, однако… Гм… С таким сталкиваюсь впервые. Думаю это новый вид заболевания, принесенный с поверхности. Если хотите – мутировавший бронхит. Этого следовало ожидать. Новые формы жизни – новые болезни. Вполне возможно, со временем лекарства против них и будут изобретены, а пока… Тут нужен специалист новой формации, который бы работал с флорой и фауной, порожденными радиацией. Что называется – клин клином. Но лично я не знаю никого, кто бы продвинулся в этом направлении достаточно далеко.

– Как же так? За двадцать лет никто…

– Отдельные попытки были, но… Вы ведь знакомы с положением на Красной Линии. Компартия Метро вынуждена обороняться, пресекать попытки внешних и внутренних врагов дестабилизировать ситуацию. Все силы, все ресурсы направлены на то, чтобы разрабатывать, скажем так, не новые лекарства. Товарищ Москвин достаточно дальновиден, но допускает ошибку, свойственную всем великим лидерам, – не вкладывает средства в проекты, которые не приносят быстрой отдачи. Вот почему нам пока не удалось достаточно хорошо развить новый вид медицины, о котором мы сейчас говорим.

– Чудненько! – с горечью воскликнул Толик. – Значит, моя станция обречена?

– Ну, не стоит быть столь пессимистичным. Эпидемия может закончиться также неожиданно, как и началась. Вы должны бороться. Строжайший карантин. При малейших признаках заболевания человек должен быть изолирован, а все контакты с ним сокращены до минимума. Пока это все, что я могу посоветовать.

Толик помолчал, рассматривая носки своих ботинок.

– Спасибо, доктор. Извините за доставленное беспокойство, но у нас попросту не было другого выхода. Вас доставят на Черкизовскую, а оттуда, я думаю, вы без особых проблем доберетесь до своих.

– Свои, чужие, э-эх, – академик поморщился. – Наши, ваши… Мы, товарищ Томский, обречены, поскольку не можем объединится перед лицом общей опасности. Будем грызть друг дружке глотки до тех пор, пока наше место не займут существа, более способные к тому, чтобы находить общий язык.

– Признаться, всего несколько минут назад я размышлял о том же, – грустно улыбнулся Толик. – И пришел к таким же выводам. Но, согласитесь, Альберт Степанович, что самая неприсоединямая из всех неприсоединяемых общин Метро – ваша Красная Линия. Найти с красными общий язык, основанный на логике и здравом смысле, невозможно в принципе.

– Вы правы. И я даже начинаю подумывать о том, не остаться ли мне здесь, где мои знания и опыт послужат благим целям, а не созданию какого-нибудь нового бактериологического оружия.

Томский не на шутку испугался. Он моментально представил себе последствия перехода видного ученого на сторону самых яростных противников коммунистов. Одно дело, если Альберт Степанович пропадет на несколько дней и вернется с какой-нибудь удобоваримой легендой, объясняющей его отсутствие, и совсем другое, если он останется на станции имени Че Гевары. Действие красных в этом случае вполне предсказуемы. Для начала – пропагандистская шумиха вокруг похищения, потом требование выдать перебежчика, а потом и угрозы, которые, в конечном итоге, оформятся…

Анатолию не хотелось думать о том, чем все это может закончиться. Сейчас он слаб, как никогда.

Скрыть озабоченность от проницательного старика не удалось. Альберт Степанович поспешил успокоить Толика.

– Но все это – лирика. Я – коммунист и умру коммунистом. В таком возрасте менять убеждения и поздно, и некрасиво. Прощайте, Анатолий.

Толик пожал академику руку, перемолвился парой слов с парнями, сопровождавшими гостя, и долго смотрел на то, как тот идет к выходу, ведущему на Черкизовскую.

Неужели ничего нельзя сделать? Ах, как не хватает Аршинова! Уж он-то всегда мог подбодрить его какой-нибудь тяжеловесной, солдафонской шуткой и предложить план, кажущийся на первый взгляд безумным.

Как всегда неожиданно, невесть откуда выпрыгнула Шестера. Зверек принялся тереться о ногу. Анатолий обернулся, поскольку знал, что появление ласки-мутанта всегда является предвестником близости ее дружка – Вездехода.

Примета оказалась верной. Коротышка был неподалеку. Он тут же запрыгнул на ящик рядом с Томским, достал из нагрудного кармана потертую фляжку и протянул другу.

– Хлебнешь, Толян? Говорят, повышает иммунитет…

– Ага. Повышает. Хотелось бы верить. Хлебну.

Первач Вездехода оказался отменным – карлик выпивал редко, а если и позволял себе причаститься, то гадости не употреблял.

Томский сделал пару глотков, вернул фляжку.

– Плохие новости, Коля…

– Не трать время зря. Я все слышал. Красный профессор умыл руки.

– Ума не приложу…

– А ты и не прикладывай. Лучше меня послушай. Ведь клин клином – это идея. Нам нужно отыскать умника, который бы вошкался с травками-цветочками, расплодившимися за последние двадцать лет. Так?

– А у тебя, что ли, есть такой на примете?

– Гм…

Вездеход снял свою неизменную бейсболку, помахал ею перед лицом, словно ему было жарко. Поправил сбившуюся на глаза прядь черных волос и заговорил лишь после того, как водрузил шапку на голову, придав ей правильное положение – чуть наискосок.

– Полно в нашем Метро извращенцев. Этим гомикам-педикам все по барабану: и Катаклизм, и радиация. Только и думают, в какую дырку свой член затолкать и кому задницу подставить.

– Ценное наблюдение, Вездеход… Только никак в толк не возьму: причем тут извращенцы?

– В свое время довелось мне по Ганзе шариться. – Николай не обратил внимания на язвительное замечание Толика и продолжил, помахивая ногами, как усевший на забор ребенок. – Значит, звали того паренька Кутюрье. Насквозь голубой, но портной – отменный. Ты, Томский, обратил внимание на то, какая у ганзейских вояк форма красивая? Так вот: этот самый Кутюрье ее и разрабатывал. Все, от штанов до беретов, по его лекалам шилось. А свободное от работы время наш Кутюрье развлекался. Все партнеров себе искал. Напомаженный, набриолиненный, приглаженный весь, тьфу! Не поймешь, то ли баба, то ли мужик. Если бы не это – мог бы как сыр в масле кататься. Выперли его с Ганзы за гомосячество. А еще раньше, по той же причине, с Рублевки погнали. Кутюрье там после Катаклизма жил, в элитных кругах вращался, а сгинул где-то в Черкизоне, где ему по самое не могу всунули… Говорят, он у мутантов любви искать начал. Ну и нашел.

– Слышь, Вездеход. Ты за здравие начал, а кончил – за упокой, – не выдержал Томский. – Причем тут твой Кутюрье? У нас, Колян, проблем с гомосексуализмом нет, и форма нам не нужна. Другое совсем…

– Стоп, Толян. Теперь о главном. Этот педик со мной захотел подружиться. Клинья, как говорится, подбивал. Он, как в Метро пришел, сразу теми, кто на других не похож, заинтересовался. Я, само собой, носяру ему на бок своротил, но перед этим Кутюрье мне душу раскрыл. Всю гомобиографию свою рассказал. В том числе и о рублевских жителях. Певцов, актеров, продюсеров всяких там – тьма тьмущая. А еще известные доктора, экстрасенсы и целители имеются в избытке. В основном толку от таких после Катаклизма мало, но… Жил там один докторишка по кличке Хила. Фи… Фито… В общем травами всякими народ лечил.

– Фитотерапевт!

– Точно. И Хила этот, не в пример другим элитным врачевателям, рук не опустил. Стал свои настойки из новых трав готовить. В самых грязных местах их собирал.

– И помогало?

– Кутюрье говорил, что молились на этого целителя. Мертвого, мол, мог поднять. Пока алхимией не увлекся. Какое-то несчастье с ним случилось, едва откачали…

– А жив этот Хила сейчас?

– Откуда мне знать? Я Кутюрье год тому назад видел…

– Интересную головоломку, Вездеход, ты мне подбросил. – Томский потер заросший недельной щетиной подбородок. – Что предлагаешь? Идти на Рублевку и искать этого Хилу? Опять ломиться туда, не знаю куда, искать то, не знаю что?

– Во-первых, Рублевка – понятие растяжимое. Хила в тамошней столице, Жуковке, живет. Во-вторых, Толян, идти неизвестно куда, и искать невесть что нам не впервой. А в-третьих, Рублевка сейчас уже совсем не та, что была недавно. Ты ведь в курсе, что…

Толик был в курсе. Все Метро всколыхнуло известие о жуковском восстании и его вожаке, бывшем офицере Ганзы Юрии Корнилове. Мнения по этому поводу разделились. Если Содружество Станций Кольцевой Линии никак не высказалось о смене власти на Рублевке, то красные пытались приветствовать революцию с позиции своей любви к бедным и ненависти к буржуям. Метрокоммунисты воспряли духом. Опять заговорили о провидческом даре Ленина и неизбежности всеобъемлющей социалистической революции. В Жуковку даже были отправлены ходоки-агитаторы, но как только выяснилось, что Корнилова не удастся перекрасить в красный цвет, товарищ Москвин тут же сменил тон и обвинил жуковских революционеров во всех смертных грехах, включая оппортунизм, уклонизм и троцкизм. Фашисты тоже предали Корнилова анафеме, но уже по другой причине – после своей победы новые руководители Жуковки не провели расовых чисток.

Руководство Белорусской было верно себе и рассматривало новую власть Жуковки с точки зрения «а чем бы поживиться». Этим нахлебникам тоже не удалось обмишурить Корнилова байками про общие интересы. Были и другие более группировки, помельче, которые попытались откусить свой кусок пирога рублевской неразберихи.

Страсти затихли после того, как окончательно выяснилось: новая власть не нуждается в помощи, агитации и не намерена раздаривать ресурсы направо и налево.

Томский испытывал симпатию к Корнилову и почти не сомневался в том, что, если потребуется, найдет с ним общий язык. Но отправляться в дальний путь, основываясь на паре слов подозрительного знакомого Коли Носова, было сущей глупостью. С другой стороны, чтобы спасти станцию, требовалось хвататься за любую соломинку. Он уже сделал все, что мог, а сидя здесь и наблюдая за тем, как люди умирают от неизлечимой болезни, ничего не добьешься.

– Знаю, Толик: ты не в восторге от ганзейских купчишек, но, по-моему, этот Корнилов – тот еще фрукт, – заметил Вездеход. – Точнее – вы с ним одного поля ягоды.

– Гм… Очень может быть. Знаешь, Коля, а волоки-ка ты сюда нашу карту.

– Ноу проблем!

Дожидаясь Вездехода, Томский взял на руки Шестеру и принялся поглаживать ее по спине. Он пока боялся признаваться себе в том, что уже принял решение.

Как ни верти, Толик, а ты одного поля ягода не только с Корниловым, но и с коротышкой Носовым. Тоже не можешь усидеть на месте, ищешь любого повода, чтобы ввязаться в новую авантюру. Вишь, как Вездеход рванул за картой? Шустро и с улыбкой. Уже предвкушает хождение за три моря.

Появился Носов со свернутой в рулон картой. Однако внимание Толика привлек не он, а женщина с марлевой повязкой на лице, которая вышла из-за брезентовой ширмы. Она бросила взгляд в сторону Томского, быстро повернулась и чуть ли не бегом направилась к лестнице, ведущей в бывшие покои коменданта Берилага.

– Господи Боже!

Толик бросился следом. Жену он застал сидящей в своей комнате, у маленькой кроватки, в которой сладко посапывал Томский-младший. Елена сделала невинное лицо, но даже при свете тусклой лампочки было видно, что, пойманная с поличным, она пытается скрыть свое замешательство.

– Сидишь?

– Сижу.

– Сколько раз тебе говорить, Лена! Ты подвергаешь опасности не только себя, но и Лешку! Я же просил! За больными есть кому ухаживать!

– А я, по-твоему, особенная? Рисковать должны другие? Жена великого Томского имеет какие-то особые привилегии?

– Лена, Лена, – Томский сел на табурет и понизил голос, сообразив, что может своими криками разбудить ребенка. – Ты не просто моя жена, а мать. И мать кормящая. Тебе известно решение руководства станции – дети не должны подвергаться угрозе заражения ни при каких обстоятельствах!

– Скажи еще, что это решение ты принимал не для себя!

– Хватит. Так мы, чего доброго, еще и поссоримся.

– Кстати, а зачем Вездеходу карта? Вы опять куда-то собираетесь? Не хочешь рассказать мне о цели нового крестового похода?

Толик понял – жена его раскусила и намерена перейти в наступление. Что поделаешь? Придется рассказать…

Томский заговорил. Поведал о знакомом Вездехода, фитотерапевте Хиле, живущем в Жуковке. Попытался сгладить острые углы и убедить Елену в том, что путешествие на Рублевку сродни увеселительной прогулке. Зря старался. Жена прекрасно знала, чего ждать от таких путешествий. Елена нахмурилась, помолчала, а затем встала и подошла к кроватке.

– Малыш просыпается. Вездехода с картой можно позвать сюда.

Через пять минут Томский и Носов уже склонились над испещренной карандашными пометками картой. Она была такой большой, что заняла весь стол, а ее края все равно свисали по бокам. Истертая на изгибах, клееная-переклеенная скотчем, карта, казалось, могла развалиться от одного неосторожного прикосновения.

Разговора о том, чтобы выбираться за пределы города по Метро, не велось с самого начала. Анатолий и Николай были слишком популярными личностями, и даже знание Вездеходом множества потайных лазеек решить эту проблему не могло.

– Через Преображенскую и Сокольники до Русаковской эстакады. Хм… Надо бы сказать комиссару, что в его честь эстакаду назвали. – Толик провел на карте тонкую линию. – Дальше – Рижская эстакада. Савёловский вокзал…

Карандаш в руке Томского замер. Чистое сумасшествие. Только до МКАДа что-то около тридцати километров. А дальше, судя по отсутствию карандашных пометок, вообще начнется заповедная, совершенно неизученная территория. Сплошное большое белое пятно.

Вездеход уловил настроение Толика.

– Гм… Дело ясное, что дело темное. Пилить и пилить нам до этой Жуковки. Но ты, командир, раньше времени не раскисай. Десятку отчаянных, хорошо вооруженных парней такая экспедиция, на мой взгляд, вполне, по зубам. Постреляем, если придется.

– Лады, отчаянный парень, – Томский улыбнулся, в который раз дивясь кипучей энергии и оптимизму маленького человека. – Детали обсудим уже со всей командой. Займись этим, Коля. Покрепче и помоложе парней подбери. А я… Ох и не завидую сам себе! Пойду говорить с Русаковым.

Вездеход принялся сворачивать карту, а Толик направился к выходу, но замер у двери. За его спиной кто-то закашлялся. Заплакал Лешка. Лена хотела сказать малышу что-то ласковое, но ее одолел новый приступ кашля.

Томский еще пытался осознать, что происходит, а Носов уже бросился к Елене и отнял у нее ребенка.

– Ты… Ты заболела? – Анатолий шагнул к жене, но остановился на полпути. – Лена и как давно… это… у тебя?

Томская, наконец, справилась с приступом кашля. Вытерла выступившие на глазах слезы.

– Что ты, Толик! Уж не думаешь ли… Это обычная простуда. Я ведь принимала все меры предосторожности.

Томский опустил глаза. Он все понял и больше не мог смотреть на белое как мел лицо жены.

Глава 3 Черкес и черный король

В сорока километрах от станции имени Че Гевары Корнилов тоже смотрел на карту. Новенькую, полиграфически идеальную. Других в небольшой, но оснащенной по последнему слову техники личной типографии Садыкова не выпускали. От изобилия разноцветных кружков, точек и линий рябило в глазах.

Юрий с усилием оторвал взгляд от карты. Кивнул полковнику Сергею Хорошеву:

– Чего замолчал?

Проблема, которая обсуждалась, была настолько важной и настолько скользкой, что не терпела лишних глаз и ушей. В кабинете нового премьер-министра собрались только самые надежные его соратники. Делая доклад, Хорошев прохаживался по кабинету и с преувеличенным интересом рассматривал развешанные по стенам картины.

Степан Бамбуло развалился в одном из кресел, задумчиво морщил лоб и поглаживал свои рыжие усы. Максим Максимович устроился у Корнилова за спиной и смотрел на карту с видом барана, рассматривающего новые ворота.

– Так вот, по сведениям наших разведчиков отряд Коробцова дислоцируется на территории, которую контролирует банда Дракона. Не меньше двухсот сабель у нашего архитектора. И каких! Ты, Юра, сам из Метро и в курсе, какое там водится отребье. Так вот Коробцов заручился поддержкой самых отмороженных. Чего только сатанисты с Тимирязевской стоят. Какой-то Коготь[2] у них за старшего. Слыхал?

– Доводилось, – кивнул Корнилов. – Они с Коробцовым – старые дружки.

– Ну, Детки Дракона, само собой, – продолжал полковник. – Плюс – мутанты.

Все одновременно подняли головы.

– Да-с. Мутанты. Не зверье. Наполовину люди. Вроде как с Филевской линии.

– Живут там мутанты, – согласился Юрий. – Только никак не пойму, они-то как в этой банде оказались? Никогда ведь дружбы с сатанистами не водили.

– А они и не по дружбе. Пленные. Идут на нас без оружия. Коробцов их навроде штрафных батальонов использует. Впереди, значит, мы, а сзади компания Когтя в роли заградительного отряда. Если, что не так – свинцовую примочку в спину. Такие слухи… Может, и брехня, и у мутантов какие-то свои интересы. Жизнь покажет…

– Кольки у нас часу? – вступил в разговор Стук. – На организацию обороны.

– Пару суток. Может, меньше. – Хорошев подошел к карте. – Железку мы им перекрыли, но чтобы организовать полноценную оборону…

– Поэтому ничего и не будем организовывать! – громко заявил Корнилов. – Встретим их на подходе. Как можно дальше от Жуковки. Ты, Хорошев, пару сотен бойцов снарядить сможешь?

– Пожалуй. Еще и гастов вооружим.

– Ты еще и элиту сюда добавь, – усмехнулся Бамбуло. – Я бы на это народное ополчение слишком бы не рассчитывал. Тоже не хочу пулю в спину получить.

– А ты, Степан, кстати, никуда и не идешь, – не отрывая взгляд от карты, заметил Юрий.

– Шо?!

– Шо чув. Старшими здесь останетесь вместе с Хорошевым. Мне надо знать, что тылы у нас прикрыты. Заодно и обороной займетесь. На всякий пожарный. Не смотри на меня, Степа, так! Мало у меня надежных людей пока. Мало.

– Э-э-эх, а пострелять хотелось бы…

– А ты не волнуйся, Стук, – успокоил Хорошев. – Может еще, типун мне на язык, и здесь повоюешь. Как на вулкане живем. Наши аристократы зашевелились. Кучкуются. Не по нраву им новые законы. Да и номы, мать их так, ерепенятся. Вон до сих пор от людей, в Барвиху посланных, ни ответа, ни привета. Хреново все это. Там какой-то Фронкс объявился…

– Бронкс, – поправил полковника Максим Максимович. – Мистер Бронкс. И не объявился. Он там с самого начала, потому и в авторитете. Ему и Ахмаев не очень-то нравился, а уж мы… Не хочу огорчать вас, Юрий, но и в Жуковке наметился лидер оппозиции. По его собственному выражению, намерен представлять интересы элиты.

– Очередной пивень! – презрительно скривился Бамбуло. – Ты, Максимыч, только имя назови, я ему самолично и моментально клюв набок сворочу. Интересы…

– Я не сомневаюсь, господин Бамбуло, что вы мастер по сворачиванию клювов, но пойдя на открытую конфронтацию, мы только усугубим ситуацию.

– Конфронтацию… Слово-то какое… Стихами, говоришь, старик.

– Так вот, кличка этого оппозиционера – Черкес, – не обращая внимания на реплики Стука, продолжал Максим Максимович. – Из модных певцов. Сценическое имя – Митя Лав. Но пусть слово «любовь» вас не обманывает. Лав давно не поет, а свою новую кличку получил не только за то, что родился в Кабардино-Балкарии. Это очень жесткий, если не сказать – жестокий человек. Перещеголять его в безнравственности мог только покойный Умар. Ничего удивительного, что теперь Черкес выдвинулся на передний план. Не стоит его недооценивать. Не только аристократы не восторге от новых порядков. Боюсь, что и среди других группировок Черкес найдет единомышленников.

– М-да, свято место пусто не бывает, – проронил Корнилов. – Но сейчас этот Лав-Черкес – не самая большая головная боль для нас.

– Ошибаетесь, – вздохнул Максим Максимович. – Он давно рвется к вам на прием. И на этот раз, мне думается, с ультиматумом.

– Этот парень здесь? – удивился Юрий.

– Да. За дверью. Я решил, что вам стоит с ним переговорить. Война на два фронта сейчас никому не нужна.

– Вы, как всегда, правы, Максим Максимович, – согласился Корнилов. – Зовите Черкеса. Любопытно будет на него взглянуть.

Максимыч вышел за дверь и вернулся с мужчиной, который, даже не удостоив присутствующих взглядом, бухнулся в ближайшее свободное кресло и ловко забросил ногу за ногу так, что у оказавшегося сбоку Юрия появилась возможность любоваться подошвой сапога гостя. А сапоги эти действительно заслуживали внимания и могли рассказать о своем хозяине многое. Сшитое из разноцветных кусков кожзаменителя голенище было слишком широким для худой щиколотки. На кокетливо скошенных каблучках поблескивали подковки. Ходить в такой обуви было, наверняка, не слишком удобно, но Черкес таскал свои чудо-сапоги не из соображений комфорта, а для подчеркивания собственного статуса.