Мистер Буги, или Хэлло, дорогая E-Book

Саша Хеллмейстер

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
• Serie: Коллекция странных дел
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 638

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

В штате Нью-Джерси ходят леденящие душу легенды о Мистере Буги — маньяке, который на протяжении шестнадцати лет совершает массовые убийства в канун Хэллоуина. За неделю до праздника двадцатилетняя Конни Мун решает организовать вечеринку для друзей в доме покойной бабушки. Чтобы получить дубликат ключа, она связывается с двоюродным дядей — Хэлом Оуэном… не подозревая, что именно он держит в страхе побережье. Узнав о планах племянницы, Хэл решает нанести ей визит в разгар вечеринки. Однако впервые за много лет он чувствует, что убить девушку будет нет так-то просто… Пять причин прочесть: История Мистера Буги — маньяка из вселенной Hunters and victims. Атмосферный кровавый слэшер для поклонников культовых ужастиков «Хэллоуин», «Крик», «Пятница, 13-е». Откровенное повествование от лица серийного убийцы. Горячий dark romance и запретные отношения. Оформление от веб-художницы Nicta.

Leseprobe

Саша Хеллмейстер Мистер Буги, или Хэлло, дорогая

Иллюстрация на переплете и внутренние иллюстрации – Nicta

Иллюстрации в блоке текста Евгении Лукомской

© Хеллмейстер С., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

***

Привет!

Меня зовут Саша, но вы также можете знать меня под псевдонимом Hellmeister.

Я лингвист, сейчас изучаю два индейских языка и дружу со своим бессменным «музом» – духом по имени Щорох.

Очень рада, что эта книга оказалась на твоей полке.

Приятного чтения, мой друг!

А-хо!

* * *

«Сочетание самой яркой классики хоррора с психологией убийцы. Можно ли полюбить и спасти монстра? А понять? Готовтесь побывать в самых темных закоулках души психопата. Какой бы привлекательной ни была тьма в его глазах, когда он выходит на охоту, остается только бежать. Хэллоуин не время для любви. Твоя задача – выжить».

Эвелит, автор YouTube-канала Bookish Madness

Плейлист

00 Suicide Squad – SLEEPING FOREST (Instrumental prod. by Leon)

01 Woodkid – So Handsome Hello

02 GXNRC – Hard Drive

03 Train to Mars – Daddy Issues

04 Bad Omens – The Death of Peace of Mind

05 HIM – Join Me in Death

06 Venax – After Dark Slowed

07 Alt-J – Bloodflood Pt. II

08 Carlos Nebot – All the good girls go to hell

09 Eminem – When I’m Gone

10 NLXTN – I Wanna Feel You

11 Sundazer – Closer

12 The Ring Soundtrack – Main Theme

13 Dark Tranquility – Auctioned

14 Isabel Larosa – Haunted

15 Gym Class Heroes – Cupid’s Chokehold

16 Lacuna Coil – My Demons

17 Les Friction – String Theory

18 Les Friction – Here Comes the Reign

19 SVDIST – Feeling (Extended)

20 Les Friction – Your Voice

21 Within Tepmtation – Say My Name

Предупреждения

Хэлло, дорогие!

Рада обратиться к вам со страниц книги и хочу предупредить читателей, которые могли посчитать, что это легкое дарк-романтичное чтение. Книга написана в жанрах психологического триллера с элементами эротики, слэшера и психологических ужасов, а потому повествование содержит ряд тем и мотивов, которые могут показаться некоторым читателям чрезмерно жестокими, морально тяжелыми и кровавыми. Напоминаю, что абсолютно все криминальные моменты, сцены, эпизоды и поступки героев и злодеев в книге ни в коем разе не одобряются и не подвергаются романтизации, поощрению и одобрению.

Немного пройдемся по триггерам:

• сексуальное насилие над женщинами;

• не кровный инцест (сводные дядя и племянница);

• моральное издевательство над героями;

• плен и нежелательная беременность от насильника;

• жестокие убийства с пытками (вырывание ногтей, зубов, физические истязания с применением посторонних предметов, удушье);

• секс с использованием посторонних предметов, который привел к летальному исходу жертв;

• возбуждение от убийства (не забываем, что речь идет о серийном убийце);

• сексуальные пытки;

• употребление алкоголя;

• пренебрежительные и уничижающие высказывания из уст злодея в адрес групп людей, различающихся по половым, социальным, расовым признакам и не соответствующих его искаженному представлению об «идеале»;

• секс с принуждением;

• многочисленные и подробные описания смертей.

И не забывайте: каким обворожительным ни показался бы вам злодей этой книги, помните слова, сказанные им самим о себе, – он монстр, неспособный к исправлению и прощению, и таких людей, как он, необходимо избегать.

С уважением,

Саша Хеллмейстер

Пролог

Интересно, успею я все рассказать? Надеюсь, да. Потому что у меня немного времени.

Меня зовут Хэл Оуэн. Мне тридцать четыре года. Я живу в Нью-Джерси, округе Кэмден, в маленьком городе Мыс Мэй. Нью-Джерси всегда был в тени огромного Нью-Йорка: в Нью-Йорке я появляюсь только по работе. Я работаю междугородним курьером и иногда езжу в Нью-Йорк на электричке, потому что там мой головной офис. Я зарабатываю очень неплохо и мало трачу. Еще у меня осталось кое-какое наследство от матери. Это приличная сумма. Матушка всегда учила меня бережливости. Она говорила: «Заботься о центах, а доллары позаботятся о себе сами». Она говорила еще, что человеку страшно остаться без денег и что все беды – тоже от них. Я так не думаю.

Все беды от разнузданности. Оттого, что люди перестали быть достойными. Оттого, что нас трудно посчитать цивилизованными. Жак Фреско – жалко, он уже умер – однажды сказал, что человечество еще совсем не цивилизованное. Что мы только идем к этому. Согласен ли я? Да. Но мне кажется, что не к, а от. Вот как мы стагнируем.

Женщин больше не назовешь «леди». Побойтесь бога, они все сильные и независимые! Я однажды открыл перед девушкой дверь, а она ударила меня по пальцам – мне было не больно, но как-то мерзко. Но я их понимаю. Они не виноваты. Всему виной мужчины… Мужчины больше не ведут себя как джентльмены, в том все и дело. Оттого и они осучились.

Вся эта новая философия – сильные женщины, немужественные мужчины. Все это – и громкие слова, что ты можешь все, и все тебе дозволено, и всего добьешься, стоит только захотеть, – дерьмо собачье, которое показывают в рекламе прокладок по центральному телевидению. Тех, кто говорит такое, нужно казнить, как в Древнем Китае, бамбуком. Знаете, как это делали? Сначала затачивали ростки молодого бамбука, чтобы из них получились копья. Затем подвешивали казнимого над ними горизонтально, спиной или животом – ну это неважно. Бамбук быстро рос вверх и прорастал сквозь человека, в брюхе его, значит. Вот всех этих говнюков, которые делают из людей моральных уродов, тоже хочется туда. Говорят, так пытали пленных японцы во Вторую мировую. Что ж, не зря мы по ним шарахнули «Малышом».

Молодых людей этим смущают, им нагло лгут. Пудрят мозги. Мне тридцать четыре, и я знаю, что один хороший электрик стоит двадцати политиков и что любая женщина прекрасна, когда ждет ребенка. Это святая истина. Потому что вы все в курсе, что такое добро и зло, что такое хорошо и плохо, если, конечно, у вас были хорошие родители и учителя, в общем, те, кто это мог пояснить. А если нет, что ж. Не завидую, если однажды наши пути пересекутся.

Я знаю, что не терплю цветных, особенно черных, хоть и не всех. Среди них бывают исключения. И не потому, что я расист: просто большинство из них – наглецы и говнюки и у них отсутствуют какие-либо манеры и принципы. Они плодятся как кролики, трахают своих и наших женщин, а потом бросают их с детьми одних барахтаться в этой клоаке. Они сколачиваются в банды и устраивают разборки в любом месте и в любой час. Они насилуют, убивают, спиваются, обвиняют полицию в расовой ненависти и потом громят магазины других цветных. Если была бы в мире кнопка, уничтожающая всех таких ублюдков, – я б ее нажал не задумываясь. Да. Я голосовал за правых, кстати, на последних выборах, но победили все равно леваки.

Раньше я работал на Ю-Пи-Эс, но в конце концов ушел оттуда. Мне не понравились поправки в выплате соцпакета. Три года я работаю на «ФедЭкс» и ношу их форму с фиолетовым логотипом. Комбинезон в последнее время мне жмет в груди. Я стал уделять своей форме больше внимания. Много бегаю, занимаюсь спортом, прошлой весной был на соревнованиях штата по триатлону и занял второе место. В местной газете даже напечатали мою фотокарточку. Серебро – это хорошо, но хотелось бы, конечно, победить.

Я не ем все это фастфудовское дерьмо из «Бургер Кинг», «Чикерс», «Шейк Шэк» и «Вотэбургер». Мое тело – мой храм. Все дела.

Я стригусь только в парикмахерской у Клары Бург, сколько себя помню. Ей пятьдесят два. Она делает лучшую стрижку. Она точно знает, что мне нужно. Я просто сажусь к ней в кресло, она накрывает мне плечи специальным воротником, говорит: «Какой ты большой стал, Хэл, еще больше прежнего», – и начинает очень аккуратно мыть мою голову. Каждый раз после ее мягких рук с меня словно груз спадает. Так хорошо становится, как после исповедальни. Даже лучше. Потом она берет машинку и очень коротко меня стрижет. Это называется «бокс». Я стараюсь не запускать волосы и не отращивать их. Мне не идут длинные. Я всегда стригусь только так: бокс или полубокс. Зимой и осенью – второе, потому что все равно чаще ношу бейсболки.

У меня дом на Холлоу-драйв. В нем два этажа и подвал. Чердак технический. Есть небольшой дворик. Лужайка, клумба, почтовый ящик – все как у всех. Недавно я поменял окна на отличные, звукоизоляционные. Они блокируют любой шум изнутри и снаружи. В гостиной они пластиковые. Захочешь разбить… ну удачи тебе. Я и новые двери поставил, тоже с шумоизоляцией. В подвале дверь такая же, как входная. У нее широкий профиль и внушительный набор замков. Я всегда держу ее закрытой.

Езжу я на старом коричневом «Плимуте Барракуда». Ну и что? Подумаешь. Денег хватает, чтобы я просто так пришел в дилерский центр и выбрал любую тачку среднего класса. Неплохую какую-нибудь. Но я не хочу. Мой «Плимут» бегает очень бодро, я каждый сезон езжу в автомастерскую. Хотя я уже говорил, у меня есть накопления. С этим порядок.

Однажды какой-то урод черножопый битой снес у «Плимута» боковое зеркало. Ему просто так вздумалось. Он не знал, куда девать эту дурь у себя из башки. Выбежал от подружки и – бам! – просто выместил злость на «Плимуте». Он потом пожалел об этом. К слову, я хорошенько застраховал дом и машину, в наше время без этого никуда.

И тут меня перебили. Это значит, мое время кончилось.

– Пожалуйста, – сказала она очень сипло, – пожалуйста…

Я немного задумался и не выпустил ее горла из ладони, когда стоило бы. Она вся выгнулась мне навстречу, выпучила глаза. Ее красота куда-то мигом делась: из-за глаз она стала похожа на рыбу без воды; открытый рот, которым она хватала воздух, добавлял сходства. У нее из промежности тоже пахло рыбой. Она вся была скользко-красивой, блестящей, перламутровой. Манящей, но нечистоплотной.

– Ты меня удушишь… – снова сипнула она, схватившись за мое запястье всеми десятью пальцами.

И я ее отпустил.

Она сделала хриплый вдох и села, держась за шею так, словно защищала ее. От меня защищала. Я пристально посмотрел на нее.

– Сволочь, – сказала она с ненавистью, смаргивая слезы. Длинные накрашенные ресницы осыпались черными мушками на смуглое лицо, щеки были в туши, а губы – в красной помаде, как в крови. Я вытер ее с собственных губ запястьем и поморщился. От ее языка на моем остался вкус клубники, а еще – несвежего дыхания. Этот запах, он шел откуда-то изнутри. Из нее. И я подумал: ну надо же. Эта сука воняет, будто уже сгнила.

Я молча встал с дивана и прошел в угол комнаты. Я трахал Клэр – ну она сказала, что ее так зовут, не вижу смысла в этом сомневаться – в собственной гостиной. Она безо всяких проблем поехала ко мне домой. Она не проститутка, в общем понимании, конечно. Просто женщина в поисках свободных отношений. И приключений на свою задницу. Мы познакомились с ней в «Тиндере», она написала, что хочет развлечься. Она была не местная, а из Ламбертвилла. Я оставил свои фотографии, две: одна портретная, по плечи, другая – с заливом Делавэра, на мысе Кейп-Мей. На ней был красивый красный закат. В этом закате моя белая короткая стрижка казалась затканной в розовый. Странно и смешно: я подумал, это развеселит девушек, и не ошибся. Она написала мне: привет, клубничный красавчик. Я сразу понял, что она любит таких. Что она не леди, мать вашу. Что она, в общем, мой клиент. Я предложил ей встретиться. Она сразу согласилась. Она попросила мое фото – я сделал и отправил. На снимке я был в белой рубашке, на две пуговицы расстегнутой на груди. Я так часто ношу: не люблю воротники, они меня душат. У меня открытая улыбка, я в курсе этого, потому что так часто говорили все, кто меня знает (плохо знает): со школы еще. А вот на днях, кстати, сняли на рекламу штата для ФедЭкс. Там просили сделать пару фотографий сотрудников. Они сочли меня достаточно фотогеничным, чтобы поместить на листовки с акцией компании. Потом эти листовки они рассовали по коробкам, и когда мы доставляли их в офисы или дома, выходило, что всюду была теперь моя физиономия. Я там в форменном комбинезоне с фиолетовой нашивкой, в бейсболке, в рабочих перчатках. Улыбаюсь и показываю большой палец, типа, с вашей посылкой все в порядке.

Поэтому она легко согласилась со мной встретиться. Я заехал за ней на машине. Конечно, она немного скривилась, когда увидела мой «Плимут». Это был второй звоночек для меня, похоронный колокол – для нее. Пошлая, вульгарная, алчная сука. Я сидел за рулем и щурился, пока разглядывал ее. Она была в коротких джинсовых шортах и открытой блузе. Кажется, ничего особенного – все так ходят, осень выдалась слишком жаркой. Хотя в прогнозе погоды говорили, это последний день «индейского лета». С завтрашнего сразу сильно похолодает. Предпосылки есть: нынче к вечеру поднялся сильный ветер с залива. Там же Атлантический океан.

Мы съездили с ней в кафе в ее городишке. Потом, после, когда я заплатил за обед, долго целовались прямо в машине. Я был джентльмен, ну вы знаете: ухаживал за ней, слушал все, что она там молола. У нее были красивые темные волосы, но – увы – смуглые женщины мне не нравятся. Я и сам загорелый, даже очень. Не сразу люди соображают, что я белый парень.

Она уже в машине хотела сделать мне… ну вы понимаете. Приятное ртом. Но не уверен, что от нее это было бы таким уж приятным. Единственный раз, когда мне было хорошо, – с Хейли. Она была идеальна во всех отношениях. Почти абсолютно во всех.

Не то что это шлюха Клэр. Я мягко улыбнулся ей тогда, взял за плечи и сказал: «Милочка, давай лучше прокатимся до залива». Ехать час, а у меня там дом. В доме все удобнее, есть кровать и всякое такое. Она сказала мне, что хочет сейчас, и у нее в глазах мелькнуло что-то жадное. Я понял: она не знала, ехать со мной или нет. Стоит ли того потраченное время. Я поднял ее на руки, вжал спиной в руль, и она ощутила, что я возбужден. Клэр откинула голову. Обняла меня за шею и положила ладонь на затылок. Это было слишком: слишком лично, слишком интимно. Так было делать нельзя, но она не знала, конечно, и я взял ее за руку и просто убрал себе на плечо. Я знал: сейчас опасно начинать, опасно, потому что она может встать и уйти, получив свое. Я ссадил ее с рук и, нежно поцеловав, сказал, что хочу еще и хочу больше, но не так.

Она еще посмеялась: романтик, значит. Я скромно опустил глаза. Вообще-то да. Если дело касается женщины, которую я люблю, весь мир вокруг нее я буду подстраивать так, чтобы она жила в нем легко и счастливо. Ну да, я отдаю себе отчет, кто такой, кем работаю. Я не богач, не изобретатель, не филантроп, не крутой парень. Просто Хэл Оуэн из округа Кэмден.

Итак, мы с Клэр привели себя в порядок, сели на свои места и поехали на залив. Она вся разрумянилась. Я старался сохранять спокойствие. Это получалось хорошо. Я ее даже не хотел. Не было никаких причуд от незаконченного секса. Мы доехали за час, погуляли по пляжу. Я был с ней ласков и обходителен и снял рубашку, чтобы накрыть ее плечи от ветра. Она очень внимательно посмотрела на мое тело: на торс, обтянутый футболкой, на руки. Она не знала простой истины. Сильный мужчина хорош, только когда он на твоей стороне. Иначе – подумай, хватит ли у тебя сил завалить меня нахрен, чтобы в случае чего сбежать.

После залива мы поехали ко мне домой. Уже вечерело, но было такое прекрасное время, когда все только через час возвращались с работы, и улицы оставались пусты. Она хотела побродить по моему двору. Я не стал рисковать. Просто взял ее на руки у машины – она еще взвизгнула, – и отнес прямо в дом. Там, в коридоре, мы начали снова целоваться. И вот так мы оказались здесь.

Пока она всхлипывала и ощупывала свое горло, я подошел к углу, взял железную кочергу – камином я не пользовался вечность, но кочерга осталась – и пошел к Клэр обратно, опустив руку вдоль бедра. Она не сразу заметила, что я держу при себе. А потом мне стало все равно.

Она завизжала, закричала и упала на локоть, закрываясь руками. Я занес кочергу и с силой опустил ее на колени Клэр – несколько раз. От боли она рыдающе завопила, и впервые что-то во мне на самом деле поднялось. Я вскинул подбородок и схватил ее рукой за горло, как прежде. Клэр вцепилась ногтями мне в эту руку, но я отвел ее от себя и сломал запястье.

Хрусть, хрусть – как сладкий хворост.

Боже, как она орала. Меня мурашками пробрало, пока не начала сипеть. Я за горло нес ее до двери в подвал и держал на вытянутой руке, пока не открыл замки. Затем спустился с ней по лестнице. Она качалась в моей руке, как дохлая рыба, и была уже вся синяя. Прекрасно.

В подвале у меня все было по полочкам. Все – очень аккуратно. Но если кто чужой посмотрит, подумает: ну обычный подвал, чего в нем такого? Я специально устроил все неприглядно. Ни в жизнь не скажешь, что здесь я убивал людей.

На столярный стол, весь в стружках, я кинул Клэр. Она ударилась о доски спиной и застонала, хныча от боли. Баюкая, прижала свою сломанную руку к груди. Я с отвращением посмотрел на нее. На темные волосы, разметавшиеся по плечам, на такой же точно треугольник внизу живота. На дрожащие пальцы с длинными алыми ногтями.

– Боже мой, – сказал я вслух, – вот это безвкусица.

Я притянул ее к себе за лодыжки, не слушая, что она кричит, как плачет и отбивается. Пусть. Мне так даже лучше. Она что-то сказала про ребенка. Я спросил: у тебя есть ребенок? Она ответила: да. Девочка, четыре года. Я покачал головой. Я не поверил ей. Но даже если дочка есть, ей лучше не смотреть на такую мать. Спросил, почему она скрыла это в анкете. Тогда Клэр зло заорала, что с женщинами с детьми знакомятся куда реже.

Тогда я снял ремень из петель джинсов и накинул ей поперек шеи. Пряжка вонзилась в гортань; Клэр начала биться и синеть, дрыгала коленями, махала руками, как припадочная, и даже полоснула ногтями мне по плечу. Я в бешенстве убрал ремень и врезал ей в челюсть кулаком. Что-то хрупнуло. Она выплюнула густую слюну с кровью, и там было что-то белое. Два зуба. Она заплакала было, но это уже поздно – я просто схватил ее за руки, сломал второе запястье (оно тоже хрустнуло, как хворост из упаковки) и поискал на полках плоскогубцы.

Сказал ей, что она виновата сама, и ухватил ноготь на правой руке, на указательном пальце. Пришлось здорово попотеть. Сначала щипцы откололи кусок ногтя, потому что он был акриловый, плотный: со второго раза удалось поддеть его весь и сорвать с пальца. Она выла, как сука, и молила остановиться. Я сказал: как только, так сразу, и взялся за другой ноготь.

И так еще девять раз.

Когда у нее нечем было больше меня расцарапать, я в нее вошел. Член стоял колом; мне нужно было погрузить его куда-то, в любую узкую глубину. Я представлял, как Клэр хрипнет и задыхается, и от этого голова тяжелела. Тогда взял ремень и сунул его ей в зубы, чтобы она не стонала так громко. Входил и выходил, погружался и вынимал. Я имел ее, словно ножом резал. И вот это было прекрасно. Ее глаза стали багровыми. Ее лицо обрело кроткое выражение. Она не двигалась подо мной и не трогала: раскинулась на столе и смотрела в потолок, постанывая.

Как и всегда, я кончил единственным возможным образом. Положил руку ей на горло.

– Тебе есть что сказать? – спросил я напоследок.

– Ты сгоришь в аду, Гейб, – бросила она. На губах где-то была кровь, а где-то – ее эта пошлая клубничная помада.

Я равнодушно пожал плечами. Встал ей на ноги коленом. Чтоб не брыкалась.

– Забавно, – сказал напоследок, прежде чем сломать ей шею и со стоном долго кончить внутрь. – Но меня как раз зовут Хэл.

Глава первая За неделю до Хэллоуина

– Бруно?

Несносная собака снова куда-то делась, но на этот раз, кажется, с концами. С тяжким вздохом Констанс разогнулась. До того она прижалась ладонями к гравию, где стояла машина: вдруг пес залез под джип? Он любил так делать раньше. А вообще, за ним нужен глаз да глаз: он ужасно неприспособленный и не вылезет, даже если джип по нему проедется. Бруно – настоящий глупыш. Он добряк, но у него напрочь отсутствует чувство самосохранения. Наестся и спит где попало, даже в небезопасных местах. Или спрячется нарочно, заигрывая с хозяевами. Чтоб его!

– Бруно! – Нет, его нигде не было. Констанс встала и отряхнула джинсы. Затем сложила ладони рупором. – Бруно-о!

Куда мог деться ласковый домашний кавалер-кинг-чарльз-спаниель? Маленький добрый компаньон, бело-коричневый друг, пожиратель конфет и кружочков свежего огурца, его любимого лакомства? Констанс запахнула на груди свитер: похолодало, даже очень, притом со вчерашнего дня. Вот только прошлым утром было так жарко, что она в летнем платье и кедах спасалась в тени с холодным кофе. А сегодня уже нет.

– Бруно! – позвала снова, пытаясь найти его взглядом во дворе.

Папа объявился на крыльце. Он держал в руке черный старомодный рабочий чемоданчик, прямо как кейс из девяностых, когда адвокаты носили в таких документы.

– Ты что-то потеряла? – спросил он.

– Свою совесть! – мрачно сказала Джорджия у него за спиной.

Она была ему женой, а Констанс – мачехой.

– Семь часов утра, а ты орешь так, что я встала без будильника. Хотя поставила два.

– Говорят, первый будильник нужен для человека, которым ты мечтаешь стать, – невинно прокомментировала Констанс, – а второй – для того, кто ты есть на самом деле.

– Очень остроумно.

– Что такое, милая? – отец спустился во двор и захрупал по гравию ботинками. – Что стряслось?

Констанс вздохнула и сложила на груди руки.

– Утром или ночью… не уверена, когда именно… но кто-то зашел ко мне в комнату и забыл закрыть дверь. И Бруно, наверное, оттуда сбежал.

– Ну ты искала в доме?

– Там его нет. Он мог просочиться в собачью дверцу и дать деру. Он еще очень глупый. – Констанс взглянула на наручные мамины часики на кожаном шнурке. – А Стейси приедет через полчаса. И я еще не собралась.

– Я уверен, Бруно найдется, – заверил отец. – Обязательно. Поезжай, милая. Мы с Джо за ним присмотрим.

– Он маленький, – небрежно сказала Джорджия, убирая черные волосы в хвост. – Запрятался куда-нибудь и спит. Или выбежал на дорогу. Ты там смотрела? А то, может, по твоему Бруно уже проехались раза…

– Джо, – перебил отец и сделал особый взгляд. Словно говорил: не нужно ей знать ни о чем таком, ты с ума сошла? Даже если пса раздавили, как пакет с йогуртом.

Констанс остолбенела, но не потому, что была шокирована словами мачехи. Она давно знала, что та точит на Бруно зуб. Сейчас Констанс подумала: а не Джорджия ли постаралась, чтобы веселый спаниель, этот вечно гавкающий звоночек, куда-то делся?

Она не показала виду, что эта мысль пришла в голову, и не показала, что отец тоже хорош, вообще-то. Кем он ее считает, ребенком? Думает, она не заметит эти переглядки?

– Пойду еще раз поищу его в доме, – сказала Констанс. – И оденусь.

– Ну вот и правильно, – пробормотал мистер Мун и проводил глазами дочь. – И, дорогая, не забудь снести вещи вниз, Джо одна не справится. Ты уже освободила комнату?

Конни напряженно кивнула.

– Славненько! – папа обрадовался. Пошел к машине. – На Хэллоуин уже не увидимся, так что – пока, дорогая!

Он не обнял напоследок, и Конни только помахала рукой, зная, что они не увидятся дольше, чем до Хэллоуина. Гораздо, гораздо дольше.

Констанс Мун было двадцать лет. Двадцать один должен был исполниться пятого ноября: она планировала отметить с подругами. Зная, что до Рождества домой не доведется больше приехать, она три дня провела здесь, в Ламбертвилле, потому что хотела еще немного побыть с отцом, прежде чем тот вычеркнет ее из своей жизни, как вычеркнул мертвую первую жену. К тому же Джо попросила ее освободить от вещей старую спальню. Там теперь будет детская.

Очень скоро, через три месяца, этот дом перестанет быть ее в полной мере, потому что комнату займет младшая сестра. Новость, что у отца с Джорджией будет общий ребенок, здорово выбила Констанс из колеи. Она поняла, что с тех пор мечтать о разлуке между этими двумя бесполезно. Что она останется почти совсем одна, и это навсегда. Что младенец потребует всех отцовских сил, его заботы, его любви и ласки. Она знала (наверное) – он не перестанет любить ее, но разделит эту любовь и будет совсем иначе относиться к Констанс. И к Джорджии тоже.

Она перестанет быть просто мачехой. Она станет матерью его ребенка.

К Рождеству малышка родится. У Джо под свитером уже был заметен округлившийся живот. Констанс иногда смотрела на ее узкое красивое лицо и ненавидела за то, что Джорджия по иронии жестокой судьбы была отчасти на нее похожа. Ей было только тридцать два, и многие считали их с Констанс сестрами. И хотя сама Констанс предпочла бы никаких дел с Джо не иметь, понимала – не ее ума теперь это дело. Отец выбрал эту женщину. И точка. У него новая семья, жизнь с чистого листа – они говорили об этом. Папа пояснил, что дома часто гостить теперь нежелательно и приезжать – тоже: это раздражает Джо, поскольку напоминает ей о первом браке, а она бы этого так не хотела. Задача же Конни – учиться как следует. И больше никогда не возвращаться домой.

Конни взбежала по ступенькам, толкнула дверь и вошла в дом. За спиной услышала, как переговариваются отец и Джо. Констанс на мгновение обернулась и в узкую щель закрывающейся двери увидела, что Джорджия подошла к Гарри Муну и обняла его за талию. Он обнял ее в ответ, прислонил ладонь к округлившемуся животу. Констанс скривилась.

«Иногда ненавижу их обоих за то, что поступают так», – подумала она, но тут же постаралась отбросить эти мысли. Глупые. Неправильные. Опасные, опасные мысли.

– Да кто я такая, чтобы вмешиваться, – пробормотала она и пошла к себе наверх.

Он счастлив. Остальное – не мое дело. И пусть это так, но – дьявол – они все равно злят ее!

Констанс раздраженно выдохнула и заперлась в спальне. Вчера она забыла закрыться на замок, и вот результат. Она готова была клясться – это Джо нарочно распахнула дверь настежь, чтобы Бруно убежал. Она терпеть не могла эту собаку. Отец относился к Бруно как к неизбежному бедствию: дочка получила его полтора года назад в подарок на выпускном балу от своего кавалера. Ну не выкидывать же на улицу щенка! Его оставили дома, в Ламбертвилле, потому что в общежитие с животными было нельзя, даже с такими милыми. Констанс училась в колледже Санта-Роза в Олбани и жила в корпусе Пайн-Хиллс. Там было много направлений, но она выбрала факультет искусств и гуманитарных наук, мечтая однажды стать профессиональным художником-аниматором. В ее планы щенок от бывшего парня, Харви Китона, который в первую же неделю студенческих вечеринок изменил с ее бывшей подругой, никак не входил.

Но у Бруно были смешные рыжие бровки запятыми на молочной шерстке и висячие карамельные ушки. Мокрый нос и теплый взгляд. Даже отец полюбил этого весельчака. Бруно с веселым повизгиванием бросался ему на грудь всякий раз после работы. Встречал у двери, лаял, и его коротенький хвостик нетерпеливо вилял из стороны в сторону.

Привет, дорогой хозяин! Я тебя так заждался!

Констанс сглотнула горечь и достала из-под кровати, на которой остался только пустой матрас и две подушки без наволочек, спортивную сумку. Туда она сложила все заранее приготовленные вещи: и кофр с предметами личной гигиены, и свитер, и худи, и пару футболок, и платье, и джинсы, и, конечно, костюм на Хэллоуин. Она осторожно разгладила черную ткань, затянула плотнее прозрачный пакет и аккуратно поместила поверх всех прочих вещей. Затем ушла в ванную комнату.

Очень скоро эта теперь уже пустая, чужая комната, этот дом, эти коридоры и чердак, где она так любила играть в прятки и где папа ставил ей вигвам, чтобы она устраивала там с подружками ночевки, – все это больше не будет принадлежать ей. Тихое счастливое детство прошло так быстро, что Констанс не успела даже попрощаться с ним. Последние годы были омрачены смертью матери, Мелиссы Мун.

Все банально: пароксизм наджелудочковой тахикардии. Такой болезни Констанс до четырнадцатого июля две тысячи восемнадцатого года даже не знала. Это особый вид аритмии. Возникает внезапно. И так же внезапно заканчивается. Они с отцом не знали, что было с мамой: у нее случались малозаметные приступы, похожие на приливы давления, один за другим, но она говорила, что ей просто нужно полежать и отдохнуть. В первые сутки подумали, она переутомилась. На вторые она запретила вызывать скорую и задыхалась от страха и гнева, если брались за телефон. Она боялась больниц. Она бегала в туалет, ее тошнило, сердце сжимало, как рукой. Она двое суток жаловалась, что кружится голова. Гарри Мун ничего не сделал, Конни вызвала скорую, но отец сердито вырвал телефон и отменил вызов. Перед смертью Мелисса обильно помочилась, вся вспотела, устало сказала, что все же показалась бы врачу. На том дело кончилось.

Констанс взяла с полки фотографию матери и задумчиво провела по пыльному стеклу пальцами. Под ним мама улыбалась в окружении старших родственниц на собственной свадьбе. Там были бабушка Тереза, двоюродная тетя Регина, кузина Леа. Всех их уже не осталось в живых. Констанс равнодушно села в кресло против окна и закусила губу. А это кто такая, по левое плечо от мамы? Справа бабушка Тереза: поправляет фату на дочери. Мама смеется, в руке у нее – неожиданно – бутылка с шампанским. Слева стоит среднего роста женщина с золотистыми кудрями. Она чем-то похожа на бабушку, у нее такой же прямой нос и мягкий овал лица. И Констанс подумала, что это, наверное, ее двоюродная бабушка, сводная сестра бабушки Терезы. Она много раз слышала о ней от мамы и от ба: мать Терезы Кисс, в девичестве Тернер, сошлась со вдовцом, у которого была дочка по имени Гвенет, младше Терезы на два года. Любопытно поддев рамку ногтями, Констанс убрала стекло и вынула фото, посмотрев на подпись на обратной стороне, сделанную изящным почерком:

Мелисса Мун, Тереза, Леа, Регина и Дженни Кисс, Гвенет Оуэн

Кловерфилд, 1988 год

Как давно это было. Констанс даже вообразить трудно насколько. Одно дело – смотреть фильмы и документалки о восьмидесятых, читать книги и слушать музыку, другое – думать о том, что в эти годы поженились твои родители. Отцу ведь сейчас пятьдесят три, а маме – маме был бы пятьдесят один год. На снимке же ей вечные восемнадцать.

Она здесь даже младше собственной дочери.

С улицы кто-то вскрикнул. Констанс подняла глаза от снимка, встала и подошла к окну. На улице было свежо, оранжево и пасмурно: идеальный Хэллоуин, а в комнате – пыльно и темно. Она смотрела, как отец весело кружит Джорджию на лужайке возле машины, и на их лицах были улыбки.

Констанс хорошо помнила, как отец кружил когда-то маму – и ее тоже, и знала, что ревновать его к Джо очень глупо, но ничего не могла с собой поделать. Дурные мысли лезли в голову. Она хотела поскорее уехать отсюда и забыться, потому что мир казался небезопасным и до странного опустевшим. В восемнадцать с половиной она окончила школу, в девятнадцать узнала, что отец женится снова и ей больше нет места в его жизни. Что ждало за поворотом? Неизвестность. Если раньше она знала, что будет, то теперь – нет.

Что-то тихо хрустнуло в кулаке. Констанс вздрогнула и опустила глаза: это смялся ламинированный снимок.

– Черт.

Она быстро разгладила фотобумагу и сокрушенно вздохнула, помещая «свадьбу в Кловерфилде, 1988 год» обратно в рамку. С каким удовольствием сейчас она съездила бы в гости к бабушке Терезе!

Бабуля не появлялась у них в гостях последний год перед смертью, потому что невзлюбила зятя. Гарри Мун променял жену на вертихвостку моложе себя на пятнадцать лет. Она поджарая, как борзая, у нее наглая усмешка, у нее недобрый взгляд. Такие обычно уводят мужиков из семьи. Но Тереза ненавидела Гарри больше, потому что он позволил сделать это с собой, и его вины было куда больше. После бабушкиных похорон Конни узнала, что она была права. Отец изменял с Джорджией еще до того, как мать умерла.

Нестерпимо захотелось снова войти в знакомый дом. Ну и пусть больше там не будет витать запах овсяных печений, которые бабуля пекла к каждому приезду своей любимицы Конни. Но те комнаты и коридоры, фотографии вдоль лестницы и большой уютный сад Констанс не забудет никогда. В двадцать один этот дом будет принадлежать ей, и у нее будет свой уголок. Место родом из прошлого. Она знала из завещания бабушки, оглашенного через две недели после ее кончины. Этот дом был для Констанс светлой гаванью родом из детства; местом, которое она пока утратила, но куда очень хотела бы вернуться.

Особенно сейчас, в Хэллоуин.

Бабушка обожала Хэллоуин. С тех пор, как Констанс исполнилось пять и она захотела ходить по домам за сладостями с котелком в руке, ба всегда забирала ее к себе в этот день, а то и на всю последнюю неделю октября. Она звала ее Конни, моя Конни, с удовольствием украшала дом и двор гирляндами-фонариками, светильниками Джека из тыквы и репы, свечами, пластиковыми скелетами и привидениями. Больше всего бабушка любила наряжать внучку: заранее они продумывали и шили самые красивые на всю округу костюмы, и кем только Конни ни была – от салемской ведьмы Мэри Сибли до Бекки Тэтчер, от Уэнсдей Аддамс до морской сирены. Да, бабушка знала много страшилок, а в комоде под телевизором у нее было полно пыльных кассет, которые она включала, когда Конни собиралась с подружками на хэллоуинскую ночевку. Констанс улыбнулась, вспомнив, как они с девчонками стелили на ковре в гостиной спальные мешки, бабуля оставляла им сладости и попкорн и включала «Дракулу» Копполы, «Американского оборотня в Лондоне» восемьдесят первого года, «Носферату» или «Хэллоуин» семьдесят восьмого года. Подружки могли не спать хоть всю ночь. Визжали от ужаса, пищали, объедались сладостями, а потом засыпали прямо в своих костюмах. Счастливые были времена!

Этот Хэллоуин совсем не похож на те, которые с такой любовью вспоминала Конни. Год назад она отмечала в кампусе с другими студентами, но быстро поняла, что большая тусовка и пьяные вечеринки с кучей незнакомцев – не ее тема. В этот раз все должно быть иначе. Стейси и Оливия приедут с минуты на минуту, они уже забронировали небольшой коттедж в Кромберри – пять миль от колледжа. Девчонки приедут со своими парнями, а кроме них и не ждали никого.

– Будет хороший теплый междусобойчик, – обещала Оливия. – Тебе точно понравится.

Больше всего на свете Конни хотела бы попасть в совсем другое место. Ее тянуло туда, ее манило. Звало. Он ждал ее – дом с черепичной старой крышей, с садом, с большими каштанами вдоль дороги. Дом, который стоял поодаль от прочих, потому газетчик всегда ехал до него дольше остальных. Констанс поставила рамку с фотографией на полку и решительно вышла в коридор.

Она спустилась в гостиную и залезла в ящик комода, где отец хранил в беспорядке все старые документы. Бесконечные бумажки, рассованные по папкам в полном хаосе, соседствовали со старыми буклетами и рекламными брошюрами, газетами с давно истекшим сроком у купонов – мама их обожала вырезать и таскала в магазины пачками – и пухлыми телефонными справочниками. Им было уже лет двадцать точно, и вряд ли по многим адресам совпадали фамилии и телефоны, но Констанс надеялась, что номер ее двоюродной бабушки Гвенет не поменялся или та не сменила место жительства. Честно признаться, о ней Констанс не так много знала.

Но знала, к примеру, что она была старше своей сестры Терезы на четыре года, что они были сестрами не родными, однако в детстве – не разлей вода, судя по бабулиным извечным рассказам о прошлом за чашкой чая, и что у нее было, кажется, два сына. Или сын и дочь. Но Констанс точно знала, с одним ребенком что-то случилось – что-то недоброе, – и бабуля – ее бабуля, обычно посыпая корицей пирог, или готовя какао, или высаживая маргаритки в клумбу, – в общем, при удобном случае говорила, вспоминая сестру: «Пора бы уже ей перестать носить этот траур и всерьез заняться своей жизнью. Она кончит безумной кошатницей или одиночкой в доме престарелых. Не нашей она крови, не нашей, потому так все и вышло…»

Констанс потерла лоб и открыла справочник телефонов и адресов Нью-Джерси на букве О. Она искала очень конкретную фамилию.

Оуэн.

Наконец, между Оуэн, Кэсседи, и Оуэн, Артур, она нашла Гвенет Оуэн. Там был номер телефона, но домашний адрес – густо зачеркнут чернилами, так, что не разглядеть. Она прошептала губами цифры и вырвала страницу из справочника, тут же захлопнув его и затолкав все бумаги обратно в шкаф. Как только она закончила с этим, в дом, переговариваясь, вошли Джорджия и Гарри.

Как ни в чем не бывало Констанс невозмутимо скомкала лист в кулаке. Она не знала, почему отец мог быть против этой затеи, – хотя догадывалась, что они с Джорджией этого не одобрят. Джо вообще ревностно относилась к любому имуществу Мунов: дома в число ее забот входили.

– Не нашли Бруно? – разочарованно спросила она и посмотрела на супругов.

Собаки при них не было. Джо покачала головой и молча прошла на кухню. Отец со вздохом обнял Констанс.

– Прости, детка, – сказал он. – Но мы его непременно найдем. Джо поспрашивает соседей, я что-то тоже придумаю после работы. А ты поезжай, тебе еще устроиться нужно…

– Не думаю, что смогу перевезти так много вещей. Комнатка в общежитии маленькая, мне некуда их складывать.

– Можешь снять гараж или складскую ячейку, – добродушно сказал отец, и по спине Конни пробежал холодок. – Что-то, конечно, придется продать. Но это и к лучшему, деньги тебе понадобятся, так ведь?

Конни подрабатывала параллельно с учебой и получала стипендию; отец перестал присылать ей деньги еще год назад, да и не в них было дело. Она осторожно произнесла:

– Я подумала, может, оставить пару коробок у вас на случай, если приеду на Рождество или каникулы налегке…

Отец вздохнул, потер затылок, заюлил:

– Милая, у нас дом и так вверх дном. Места очень немного: а скоро еще родится ребенок. Представляешь, все эти кроватки, велосипеды, коляски – все заново, и куда-то их будет нужно деть.

– Но на Рождество, – с надеждой начала Конни. Отец замялся и опустил глаза. – Ты будешь меня ждать?

– Пойми, детка, – пробормотал он, – что на Рождество выпадут роды. А если малыш появится раньше? Нам будет совсем не до гостей.

– Я бы могла приехать и помочь, – сказала она, но отец поморщился.

– Детка, не думаю, что Джо будет… этому рада. Она немного не в настроении обсуждать твой приезд сейчас, вряд ли будет делать это, когда родит.

– Что ж, когда было иначе? – резонно спросила Конни и чмокнула отца в шершавую щетинистую щеку. Она пахла гелем для бритья и сигаретами «Пэл-Мэл». Запах этот не менялся годами, девушка к нему привыкла. – Ладно. Тогда я наверх – оденусь и за сумками.

– Ты ведь поедешь с Олимпией и Стейси, верно?

– Оливией, пап, – закатила глаза Констанс.

Он щелкнул пальцами:

– Точно.

Он знал, что рано или поздно это время придет для них обоих. Время взросления и неизбежного расставания. И что самостоятельность – не такая уж плохая вещь. Во всяком случае, он покинул отчий дом в семнадцать и ни о чем не пожалел. Но он знал, что Конни слеплена из другого теста и что она все еще жила прошлым, а должна уже оставить его насовсем, потому что у него есть теперь нечто иное, нечто новое.

Она не понимала простой, как пятицентовик, истины. Прошлое обладает удивительной способностью высасывать все возможности из настоящего и будущего. И прошлое лучше оставлять в прошлом. Она – уже его прошлое… Он уже думал, какой службой доставки лучше отправить ее багаж: лучше и дешевле. Там пять-шесть коробок, в которые вместилась вся жизнь его дочери. В конце концов, к чему вся эта сентиментальность?

– Эй, Конни! – окликнул он, задумчиво глядя ей в спину. Она обернулась у самой лестницы. – Обещаешь влипнуть в какое-нибудь приключение?

Она знала, что это значит. Знала, что отец имеет в виду. Это была их добрая присказка родом из детства. Теплое напоминание: я рядом, но не против, чтобы ты пробежалась вокруг дома. Ведь я все равно буду начеку.

Когда-то, когда он считал ее своей семьей, так действительно было. А теперь это были просто пустые слова. Но она не хотела расстраивать человека, которого по-прежнему любила, даже если он забыл о ней, и просияла, и с надеждой ответила:

– Крещу сердце, пап! – со всей детской искренностью, с какой отвечала в пять, десять и четырнадцать.

И, начертив пальцами крестик поверх футболки, она поднялась к себе в комнату, стараясь не думать о будущем и довольствуясь теми дарами, которыми ее скудно осыпало настоящее.

Оливия Стилински была мулаткой с темным андеркатом. Многие думали, она борется за женское равноправие и все такое, но это была полная чушь: Ливи была девушкой нежного и скромного характера, у нее был парень, Ричард, и, кажется, они серьезно увлекались друг другом вот уже второй год, с тех пор, как повстречались в колледже.

Стейси Локер – лучшая подружка Конни еще с доисторических времен. Они вместе учились в школе, вместе поступали в колледж, вместе живут теперь в корпусе. У Стейси волосы льняного цвета и светлые голубые глаза. Она похожа на норвежку или эстонку – по крайней мере, так казалось всем ее знакомым.

Они забрали Конни у дома, помахали ее отцу – он вышел проводить дочь на крыльцо и передал ей сумку с одеждой в руки – и увезли подругу навстречу Хэллоуину.

– Не нашла Бруно? – сочувственно спросила Оливия.

– Пока нет.

– Одно ясно: эта сука его доконала, – мрачно заметила Стейси. Она была за рулем и курила электронную сигарету «Джул». – Придушила где-нибудь, а труп выкинула на помойку… а что ты так на меня смотришь, Ливи?! Брунерий у нас был малышом, его не так сложно прикончить.

– Она сказала, Бруно мог выскочить на дорогу, – отозвалась Констанс и задумчиво уставилась в окно. – Мол, сам сбежал.

– Так я и поверила! – фыркнула Стейси.

– Помнишь, как она выкинула твой морковный пирог? Сказала, что уронила. А он был целехонький в мусорке, – тихо сказала Оливия с заднего сиденья.

– Не могу думать, что она могла так запросто поквитаться с Бруно, ведь это же всего лишь собака, – убитым голосом сообщила всем Констанс и замолчала.

В машине стало тихо. Тогда Стейси включила радио. Там пели «Самовлюбленного каннибала». Стейси хотела переключить, но Конни остановила.

– Хорошая же песня.

– Самое оно для Хэллоуина и похорон Бруно, – зловеще отозвалась Стейси и прекратила парить. – Давай отравим твою мачеху, Конни?

– Не говори глупостей. Отец помрет с горя. Они ждут ребенка. Он так даже роста долларовых бумаг на бирже не ждал.

– Мужик с горя не помрет. Найдет себе новую Джорджию. Заделает ей нового бэби.

Конни вынула из кармана теплой плюшевой куртки припрятанный лист. Разгладила его на джинсовой коленке. Да, джинсы эти стали ей теперь свободны в талии и бедрах, а ведь раньше внатяг были. Вот что значит жить не дома и перебиваться столовской едой.

– Что это? – спросила с интересом Оливия.

– Кусок туалетной бумаги, – живо отозвалась Стейси.

– Это номер телефона моей двоюродной бабки, – ответила всем Констанс. – Так что тихо.

В трубке послышались гудки. Конни прочистила горло. Очень долго совсем никто не отвечал. Она готова была с разочарованием услышать автоответчик – или ничего, и когда хотела отсоединиться, ответил какой-то мужчина:

– Слушаю.

Конни смутилась. Она ожидала, что услышит женский пожилой голос, никак не мужской молодой, – и на секунду запнулась.

Собеседник был нетерпелив и раздраженно повторил:

– Я слушаю.

– Простите, э-э-э… – Конни еще раз посмотрела на лист. – Это дом Оуэнов или я не туда попала?

Он смолк, будто оценивал, что сказать, и осторожно произнес:

– Представьтесь, кто звонит.

Голос был среднего тембра, хрипловатый и манерный. Такой мог бы принадлежать высокому красивому манекенщику или небрежному скучающему музыканту. Ни одна из этих ассоциаций не нравилась Конни, но голос был необычным, и она подумала: а кто это, черт возьми?

– Мне нужна Гвенет Оуэн, – сказала она и пояснила: – Я Констанс Мун, может, она что-то говорила обо мне, я ее внучка…

– Констанс? – растерянно спросил мужчина. – Да. Да, говорила как-то. Что ж, Констанс, мне жаль, но я не могу позвать ее к телефону. Она, видишь ли, сейчас в доме престарелых в Акуэрте.

«Она кончит безумной кошатницей или одиночкой в доме престарелых», – вспомнила Конни и содрогнулась.

– Простите…

– Ничего, – холодно сказал незнакомец. – Она там под полным присмотром, но есть дни посещений. Если хочешь, я скажу, в какие можно ее навестить.

– Я… – она хотела сказать «не надо», но осеклась. – Благодарю, но пока мне некуда записать.

– М.

– Да… что ж. Тогда всего доброго.

– А может, я смогу чем-то помочь? – вдруг спросил он. – Я ее сын, знаешь ли.

Констанс помедлила. Сын? Так значит, это ее… дядя?

Двоюродный дядя. Ну условно дядя, если учитывать, что не кровный, – но тем не менее… Как стыдно. Они родня, но она даже не знает его имени.

– Э, вряд ли… – запнулась она.

– Нет, почему. Вполне могу. Мама была бы точно рада тебя услышать или повидать. Ты же дочка Мелиссы Мун, так?

Констанс было неловко говорить ему об этом. Совсем чужой человек. Гвенет была должна ей постольку-поскольку, так сказала Конни ее ба, бабуля Тереза, – и что это значит, она не понимала.

Потом покосилась на подруг и решительно заявила:

– Да, так. Понимаете, у нее хранится дубликат ключа от дома моей покойной матери.

Он несколько секунд молчал. Конни уже не так смело продолжила:

– Это дом в Смирне…

– Я знаю, – задумчиво отозвался ее дядя. Стейси сделала песню потише. – Хм. Кажется, я в курсе, где хранится ключ. А что, зачем-то он нужен?

Конни смутилась.

– Ну, это в целом мой дом. – Она осмелилась сказать так, потому что это было правдой. – И я хотела бы… э-э-э… отдохнуть там на уик-энд на Хэллоуин с друзьями.

– Небольшая дружеская тусовка? – ухмыльнулся дядя.

Констанс вздохнула.

– Ну так себе. Костюмы, пунш, фильмы ужасов. Ничего особенного. Мы не собираемся крушить дом пьяной компанией.

– Это твой дом, Констанс, – напомнил он. И, кажется, улыбаясь. – Крушить его или нет, решать тебе. Что ж, ладно. Мне надо будет доехать туда, это час дороги.

– Отлично! – оживилась Конни. – Нам ехать полтора, но мы уже в пути.

– Не слишком торопитесь, – предупредил дядя. – Я тут закончу кое-какие дела и подкачу к дому.

Конни стало почему-то тревожно. Незнакомец снял трубку со старого номера. Незнакомец представился ее родственником. Какой он ей родственник? Сын ее сводной двоюродной бабки… Но она осмелилась сказать:

– Э, мистер Оуэн…

– Зови меня Хэл, Констанс. Мы же не чужие люди, – расслабленно сказал он.

– Хэл. Вы, может, знаете там кафе «Молли»?

– О да, на Уэстсайд-роуд.

– Ну в центре.

– Да оно там по-прежнему одно, – с усмешкой сказал он. – Подъехать туда?

– Буду благодарна, – выдохнула Конни с облегчением.

– Хорошо. Тогда буду через два часа. Пока.

Конни хотела попрощаться тоже, но спохватилась и окликнула:

– Э, мистер… Хэл?

– М?

Она замялась:

– Простите. Мы не знакомы лично…

– Ты поймешь, что это я, – успокоил он и прибавил: – Или я сам тебя найду.

Глава вторая Привет, Конни?

Смирна – это очень небольшой город, можно даже сказать, пригород более крупного Вудстока. В Джорджии много городов и пригородов, но округи Кэмден и Чатем были друг к другу ближе прочих, и в Смирне жили тихо и хорошо все, кто предпочитал свои дома, большие лужайки, знакомых с детства соседей и спокойную жизнь.

Сколько Конни себя помнила, здесь никогда ничего не менялось.

Те же улицы на две стороны и дома друг против друга.

Те же деревья вдоль газонов, только они с каждым годом растут все выше.

Те же автомойки, здания старшей и младшей школ, детский садик за сетчатым ограждением, площадь с чугунным Теодором Рузвельтом на коне, то же кафе «Молли» с пыльными витринами и самыми вкусными гамбургерами родом из детства.

– Ну и дыра, – сказала Стейси и захлопнула водительскую дверь.

– Вполне милый городок, – заметила Оливия. – Ужасно рада, что мы вышли. Разомнусь немного.

– Если нам сейчас отдадут ключ, не придется больше никуда ехать, – напомнила Констанс и мотнула головой. – Пойдемте, выпьем по коктейлю?

– Я за рулем.

– По молочному, Стейси!

Подруги засмеялись и пошли к «Молли».

Хорошо, когда ты еще так молода. Все такое будоражащее, легкое, алкогольно-пьянящее. Каждая шутка вибрирует смешком в горле. Если ты красива и учишься в хорошем месте и если у тебя нет особенных проблем ни дома, нигде больше – кажется, нет, – то быть такой, как Стейси, Оливия и Констанс, очень приятно.

Над дверью брякнул звонок. Здесь, у «Молли», пахло жареным луком, картошкой в масле и колой – все запахи были вкусными. «Молли» держала марку. Констанс хорошо помнила, как они с бабулей ходили сюда каждый выходной и как отмечали встречи и прощания тоже здесь, за столиком у окна с видом на стену розовой ратуши. У них были любимые блюда. Кажется, чизбургер с кунжутной булочкой и…

– Ты уверена, что мы здесь не отравимся? – беспокойно спросила Оливия.

Констанс с укоризной посмотрела на нее.

– Иди займи столик, – посоветовала она.

– М-м-м, антисанитария, – сказала Стейси и многозначительно кивнула на пыльные лопасти вентилятора, прокручивающие воздух в центре зала. В углу протянулись серые паучьи тенета. – Лучшее, что может быть.

– Так, – строго осекла их Конни и нахмурилась, взяв обеих подружек за плечи. – Мы не фыркаем, не ведем себя как ханжи и не делаем вид, что не хотим есть.

– Мы еще хотим выжить после еды, – намекнула Оливия.

– И выживем. Иди уже, паникерша! Мы закажем за тебя.

– Но…

Констанс ее перебила.

– Здравствуйте! – громко позвала она, подойдя к стойке. К пустой, надо заметить, стойке.

Стейси, закатив глаза, быстро сказала:

– Нам здесь никто не рад, пошли отсюда.

– Нет, Стейси, стоять. Впрочем, чего это… ты мне здесь не нужна. Иди сядь к Ливи, можете трястись от ужаса вдвоем.

– Размечталась!

Тогда они облокотились о стойку и стали ждать.

Это было типичное раннее утро в типичном кафетерии, какие модны были с шестидесятых, а то и раньше, в любом маленьком городке и городишке. Может, к вечеру здесь и собиралась местная молодежь или работяги с реки Чероки, но не сейчас. Кому взбредет в голову есть гамбургеры утром? Только нездешним чудакам и отчаянным путникам.

С тех пор, когда Мелисса, мать Конни, была того же возраста, что и дочь, в кафе ничего не изменилось. Все те же лаковые красные диваны с низкими спинками стояли эшелоном вдоль стены. Все тот же музыкальный автомат «джук бокс» с выцветшей рекламой кока-колы на деревянной стенке играл рок-н-ролл, если опустить в щель для монет пять центов. Белые барные стулья выстроились вдоль стойки. Все та же шахматная плитка, без единого скола, рябила в глазах, но уже не тех ребят, кто в шестьдесят пятом брал молочный коктейль с вишенкой на белой шапке взбитых сливок. Новое поколение, новые люди – а место прежнее, и все от мала до велика вот уже сколько десятилетий говорили: «Встретимся у Молли».

Наконец к ним через маятниковые двери в кухню вышел парень. Судя по красному фартуку и фирменному козырьку на голове, уже потерявшему цвет и новизну, он здесь работал и был одним из многих кассиров, сменявших друг друга на посту. Судя по кислому лицу, он был тому не слишком рад.

– Добрый день, добро пожаловать в кафе «Мо…», – и он осекся.

Констанс и Стейси с улыбками переглянулись.

– Кажется, мы лишили его дара речи, – шепнула Стейси на ухо подружке, и обе рассмеялись.

Парень густо покраснел, но все же подошел к кассе.

– Я закажу первой! – оживилась Стейси.

– Какая разница, все равно на всех берем.

– Но тогда покупаю я. Итак, – она возникла у стойки и прокашлялась, перекатываясь с пяток на носы туфель и задумчиво покусывая губы. – Ох, как жаль, что я не сумела сразу придумать, чего хочу…

У парня здорово покраснели уши, так что сделались алее фирменного фартука. Стейси задрала подбородок, внимательно разглядывая доску с меню у кассира над головой, прямо над вихрастыми темными волосами, которые он старательно взялся прятать под козырьком.

– Мы возьмем три молочных коктейля…

– Ванильных? – спросил он.

Стейси опустила взгляд ему на лицо и с улыбкой кивнула.

– Очень ванильных, – сказала она нежно, – и очень молочных.

Он зарумянился еще больше. Щеки, кончик носа – все стало пунцовым. Констанс с улыбкой отвернулась к Оливии: она уже заняла место у окна и копалась в смартфоне. Стейси окликнула подругу.

– Ты будешь к картошке кетчуп? – спросила она и дернула Конни за рукав блузки.

Та задумалась.

– Наверное, да, – сказала она. – Послушай, я сяду?

– Конечно!

И Констанс отправилась к столику в прекрасном настроении. Она не знала самого главного.

До начала конца оставалось всего несколько минут.

Гамбургеры приготовили даже слишком быстро. Подруги не успели выпить первый глоток коктейля, как со стойки окликнули – и Стейси подмигнула:

– Я заберу поднос.

Такие бургеры, наверное, не готовили нигде, кроме как у «Молли». Широкие кружочки соленого огурца, дижонская горчица, толстая котлетка под прессом двух зарумянившихся булочек – а еще кольца лука, немного паприки и, кажется, на этом все. Некоторое время Конни, Стейси и Оливия молча жевали, обжигая языки о горячие котлеты. Потом брали один дымящийся ломтик картофеля из золотистой горки, окунали его в лоток с кетчупом и запивали все коктейлем.

– Я и не знала, – сказала Оливия потрясенно, – что была так голодна.

– Я не знала, что вообще смогу есть в этой тошниловке, – призналась Стейси. – Но, буду честна, здесь не так плохо, как боялась.

Констанс вытерла губы салфеткой и скривилась.

– О господи боже мой, ты уплетаешь за обе щеки. И вовсю флиртуешь с официантом! Как его…

– Кевин, – сказала игриво Стейси. – И он мне чертовски нравится. Я хочу позвать его на вечеринку.

– Удобно ли? – засомневалась Оливия. – Мы его совсем не знаем.

– Зови, конечно, – сказала Конни. – Ты же хотела отметить Хэллоуин, ну, не одна.

– Да, что за праздник без парня?

Но в голосе у Конни была неуверенность, точно она хотела порадовать подругу, но сомневалась в собственных словах. Хэллоуин был семейный праздник. Ей так не хватало компании, старых друзей и бабули. Ей не хватало мамы. Не хватало отца…

– Кстати, звать – куда? Как там дела с домом? – спросила Стейси.

– Да, когда приедет твой дядя?

Констанс задумчиво помешала трубочкой в ополовиненном коктейле.

– Скоро. Уже, верно, прошло два часа?

– Почему ты вообще захотела провести вечеринку в этом доме?

Вопрос повис в воздухе. Конни молчала. Она хотела сказать: «Потому что это единственное место, где я вообще хотела бы находиться», но запнулась.

– У бабули – целая куча украшений на Хэллоуин, – медленно сказала она, – и сам дом большой и старый. Он классный. Знаете, там прикольно. Кажется, даже видеомагнитофон есть. И кассеты с ужасами. Будет так уютно, так здорово!

– А еще нам не надо будет платить за аренду, – подсказала Стейси.

Девушки рассмеялись. Об этом Констанс подумала в последнюю очередь.

– Да… – эхом отозвалась она. – И это тоже.

Откуда-то сверху, из старых коричневых колонок по углам зала, кашлянуло пылью и шумом. А потом заиграла песня родом из семидесятых. Констанс хорошо ее знала: она была про Франкенштейна и вдобавок – очень бодрая.

Edgar Winter’s White Trash – Frankenstein – у ба она была на виниловой пластинке. Конни помнила бабулину коллекцию винила: коробки с выцветшими картинками громоздились в стопки внизу книжной полки. Проигрыватель, громоздкий и квадратный, отделанный коричневым шпоном, принадлежал покойному дедушке. Бабушка Тереза дорожила этой штукой, хотя ни в жизнь не призналась бы, что скучает по мужу. Она была немногословна в отношении собственных эмоций, да и потом, Конни казалась слишком маленькой, чтобы такое обсуждать, – но чувствовала то, чего понять не могла.

Вдруг песня заиграла еще громче.

– Ну и старье, – сказала Стейси, покачав головой.

– Что? – Оливия подняла голову от телефона.

Стейси приникла губами к ее уху и крикнула:

– НУ И СТАРЬЕ!

Оливия вздрогнула и случайно смахнула локтем свой коктейль. Стакан перевернулся, на стол вытекла липкая, сладкая молочная лужица. Салфеток в металлическом держателе не было. Стейси поискала их взглядом, пока Оливия огорченно опустила руки.

– Боже… зачем ты так вопишь?!

– Я принесу, чем вытереть, – успокоила Констанс и подошла к автомату с бумажными полотенцами, висевшему на стене у стойки. Она завозилась там, раз за разом нажимая на проржавевшую кнопку, спиной к окну, и вдруг замерла.

Кто-то прошел по пустой утренней улице в пыльных витринах, бледный, как фантом. Мелькнул высокой приосанившейся тенью, которую Конни проводила взглядом, когда та коснулась ее со спины. И пропал. Тогда Конни медленно обернулась. Салфетки сами собой смялись в кулаке.

Дверь открылась, прозвенел колокольчик. Играла музыка, болтали девчонки, светило осеннее солнце. К «Молли» зашел мужчина, и все переменилось.

Стейси с улыбкой дернула себя за светлую прядь.

– Бог ты мой, – шепнула она, – здесь всегда такой цветник?

Он был очень высоким и очень атлетичным. Широкие кости и литые мускулы облекались массивным, весомой тяжести телом; такие тела зарабатывают не в спортивном зале – они передаются от мощных отцов к таким же могучим сыновьям и шлифуются под солнцем и ветром ручным тяжелым трудом. Вместе с тем в нем не было грузности: двигался он легко и тягуче, как вязкая карамель. Под короткой курткой из коричневой хорошей замши над литым животом мерно вздымалась тяжелая грудь. Комплекцию было не скрыть даже под не прилегающей одеждой.

Он носил прямые голубые джинсы, солидные кожаные ботинки и полупрозрачные очки с линзами цвета жженого сахара. Он был таким загорелым – но по-рабочему, с примесью багрянца, особенно на щеках и ушах, – что казался почти в цвет куртки. И только светлые до белизны волосы, плотно облегающие правильной формы череп, были стрижены очень плотным, густым боксом. В свете солнца они малость торчали самыми кончиками, как ежиные колючки. Казалось, голова его светится, точно ангельский нимб.

В тот момент, как Конни увидела его, и то, как он двигался – лениво и медленно, и каким был каждый его жест – точным и акульи-плавным, и в тот момент, как он поднял взгляд, – она поняла: ничто в этой жизни больше не будет прежним.

Никогда.

Никому из девушек за столиком у красных диванов не было ясно, почему он идет к ним. Но у Конни мелькнула быстрая, как щелчок, мысль: может ли он быть им?

Он сначала посмотрел только на Стейси. Потом мельком окинул Оливию равнодушным взглядом из-под очков. Конни стояла поодаль в тени, ее было совсем не видно. Она сжала плечи, когда он подошел к ее подругам и, сунув руки в карманы расстегнутой куртки – под ней блеснула металлическая пряжка ремня, – сказал, пристально глядя на Стейси-Энн:

– Прости, Констанс, немного задержался. Заправлялся в дороге, но все привез. – У него был тот самый манерный, холеный голос, как по телефону, не вязавшийся с обликом полубога. Полубог из Джорджии, ну надо же!

– Я не Констанс, мистер, – вежливо улыбнулась Стейси.

Он застыл. Непонимающе смерил ее глазами. Как это – не Констанс? Задержался на ее светлых волосах, потом перевел взгляд на очень смуглую Оливию. Но не мог он ошибиться, так?

– Констанс – это я.

Он обернулся на голос и сразу все понял, даже не взглянув. А когда она появилась перед ним – по грудь ему макушкой, с глазами светло-зелеными, словно листва, подсвеченная солнцем; со вздернутым веснушчатым носом; с густыми широкими бровями вразлет и большим красивым ртом, – то солнце бликом прошлось по каштановым густым волосам, разбудив в них охристую и тыквенную рыжину. Она была тонкая, как веточка, скуластая и вся – трогательно небольшая, как хрупкая статуэтка балерины из музыкальной шкатулки из материнского дома. Хэл спал с лица и побледнел.

– Так, стало быть, – сказал он покойницки холодно, – я твой дядя…

Констанс задрала подбородок. В глазах у нее защипало, в носу потеплело. Она чувствовала, как колет губы и пальцы, и пробормотала:

– Очень приятно.

Но она солгала, конечно же. Между ними повисла тишина, и оба молчали, разглядывая друг друга.

Ей не было приятно.

Она сглотнула и увидела, что он немного развел в сторону руки и собрался ее дружески приобнять. Констанс подалась вперед. Так делали все родственники, когда встречались, и пусть даже они по крови были не родными, но это такой привычный жест, что она даже не заметила бы его – обычно.

Хэл положил большие ладони ей на предплечья и притянул к себе. Он смотрел куда-то мимо, вскользь, и глаза под очками были неподвижны, а взгляд – непроницаем. Он чувствовал себя человеком, сваленным выстрелом наповал. Он наклонился к ней и холодно коснулся щеки своей щекой и совсем невесомо отпечатал на скуле скользящий поцелуй.

У Констанс по позвоночнику пропустили разряд тока. Она поцеловала воздух у гладко выбритой щеки, не решившись коснуться кожи. Но от нее пахло лосьоном, а от его губ – горьким чаем.

Констанс казалось, она теперь благословлена и проклята разом. Не то богом. Не то дьяволом.

– Так вы двое раньше не были никогда знакомы? – бодро спросила Стейси откуда-то из другой вселенной.

Констанс и Хэл повернулись к ней. Конни была растеряна. Хэл покачал головой. Оба – слишком поражены этой встречей. Мимо них не то что проскочила искра… Их поразил удар молнии, и они теперь мертвы.

– Нет, – сказал он и сунул руки в карманы куртки. – Но моя мама и ее бабушка были сводными сестрами.

– Как интересно, – тоном, каким зачитывают задачу по математике, сказала Стейси.

– Вот это встреча, – подхватила Оливия.

– Да уж. – Констанс подошла к столу и замешкалась. – Хочешь присесть с нами?

– Ненадолго, – сказал Хэл. – Я здесь проездом.

– О, ясно.

Судьба ограждала Конни от таких, как он. Хотя прежде она не встречала никого даже малость похожего на Хэла. Конни сомневалась, что это было возможно – походить на него. Это штучный экземпляр.

Он сел напротив, рядом с Оливией, не спросив у нее разрешения, и спокойно откинулся на красную спинку дивана, положив на ручку локоть. Оливия сжалась рядом, хотя Хэл держал вежливую дистанцию. Он так и не снял очков, и взгляд под ними было трудно прочитать. Констанс думала – смотрел не на нее. Но не была уверена до конца.

– Я привез ключ, – сказал Хэл. – Как и обещал.

Конни ждала, что он сейчас вынет его из кармана, но он не торопился.

– Ты знаешь, как проехать к дому? – вместо того, чтобы отдать ключ, спросил Хэл.

Констанс замешкалась.

– В общем, да.

– Так в общем? – уточнил Хэл и все же снял очки. – Или да?

Глаза у него были удивительно яркие и кобальтово-синие, такие, что Конни почудилось, он носит линзы.

– Я помню, – увереннее ответила она.

Хэл удобнее откинулся назад и положил каблук кожаного ботинка себе на колено. Закатил глаза.

– Без проблем, поедем туда – я на месте все открою и покажу.

– А там есть горячая вода?

– Будет, если включу.

– Было бы неплохо, конечно, – сказала Конни настороженно. – Но, думаю, я справлюсь.

– Послушай, Констанс. – Хэл скучающе приспустил уголки губ. Его ухмылка стала кривой и снисходительной. – Там вообще-то бойлер. И нужно еще щиток посмотреть. Дом пустовал пару лет точно – я ездил туда и все вырубал, чтобы… ну ты знаешь… все эти хозяйские взрослые штучки…

Хозяйские взрослые… да за кого он ее держит, за ребенка?

– Поэтому – собирайся и поедем. Я все подключу, отдам тебе ключи – и готово.

В конце своей коротенькой речи он внимательно посмотрел в лицо племяннице и даже улыбнулся. Холодно так. Улыбка была похожа на стену и была такой же непроницаемой, но ничего злого или обидного в ней не было – она только отражала само естество Хэла.