Молчание о войне E-Book

Михаэль Боков

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 267

Veröffentlichungsjahr: 2023

Beschreibung

В сборник вошли рассказы и повести писателей из России и Украины. Несмотря на название, «Молчание о войне» — очень мощное антивоенное высказывание, документ эпохи, один из первых опытов прозаического осмысления событий 2022–2023 годов. Вы почти не найдёте в этом сборнике знакомых имён — но это потому, что, опасаясь за свою безопасность, авторы выступают под псевдонимами.

Leseprobe

№ 17

Молчание о войне

Freedom LettersПетроград2023

Булат Ханов

Превозмогание

Очередной рубеж нацистской обороны пал. Освободители вошли в город. Местные высыпали на улицы с песнями и флагами.

Среди множества цветов комбат Рященков заприметил один — любимый. Подкрутив ус, он подъехал на жеребце к улыбчивому мальчонке в шлемофоне. Паренек сжимал древко с красным полотнищем.

— Как тебя звать, дружок?

Мальчик отдал честь.

— Алёшка!

Командир посадил паренька перед собой и повез к месту, где недавно располагался вражеский штаб. Штаб раскурочили, уцелело только крыльцо с козырьком. Рященков спешился и поднял Алёшку над головой, чтобы тот закрепил флаг.

— Умница! — похвалил комбат. — Держи шоколадку.

Ратуша сохранилась лучше. Облик её портили не столько следы от миномётных обстрелов, сколько граффити со свастикой. Сюда уже тащили ведра с щелочным раствором, чтобы смыть непотребство.

Штурмовики «Баха» начали раздавать оголодавшим жителям печенье, консервы, молитвенники. Прошел слух, будто свет и газ скоро починят. Это могло означать только одно: уже завтра вечером ликующие горожане будут печь блины и смотреть по телевизору праздничный концерт Шамана.

Поначалу бойцы из регулярных частей, наслушавшись грязных историй про бессудные расправы, чурались наёмников. При ближайшем знакомстве мнение поменялось. Баховцы оказались балагурами и смельчаками. Они грудью защищали боевых товарищей и каждый раз доказывали верность антифашистской доктрине. Действуя где-то добрым словом, где-то кувалдой, солдаты удачи методично демонтировали нацистский режим.

Рядовой Идуллин гордился своим полком. Если бы не смелость верховного, бросившего вызов западным лицемерам, Идуллин так бы и никогда не узнал, что это такое — настоящее братство. За полгода службы рядовой возмужал: сбрил хипстотную бородёнку, обзавелся трофейной финкой, научился шутить про девчонок. По белому свету шагалось легко и весело, особенно в модной экипировке. Бронежилеты задерживали разрывные пули, каски спасали при артобстрелах, а освящённое термобелье выручало при лютых холодах. Боец из соседнего отряда однажды целые сутки пролежал в сугробе и не замёрз.

Отодвигая границу от родного дома, Идуллин обрёл друзей, повидал новые города и получил настоящую культурную закалку. За последнее отвечал Мединский. В часть к рядовому приезжали лучшие актёры, музыканты, поэты. На видеосвязь однажды вышел сам Дугин. Вдохновлённые его речью бойцы ринулись в марш-бросок длиной в пятьдесят километров и помогли тем самым закотлить дюжину вражеских дивизий. А когда Идуллин получил осколочное в печень, поддержать его дух в госпиталь прибыл Петросян. От искрометных шуток Ваганыча у рядового разошлись швы, и лечение слегка затянулось.

Всё это вспоминал Идуллин, глядя, как с ратуши отскабливают арийские мерзопакости.

К нему подбежала маленькая девочка.

— Дяденька освободитель, а можно с вами сфотографироваться?

Никто бы не отказал. Тут же подоспел с полароидом старый волк Гастон. Идуллин распахнул плащ и поднял девочку левой рукой. Малютка прильнула к солдатскому плечу. Умилённый фотограф щёлкнул, и кадр отправился в вечность.

Из всех боевых товарищей Гастон больше остальных импонировал Идуллину. Депутат и борец, Гастон в первые дни добровольцем отправился на фронт и встал плечом к плечу с бывшими учителями, курьерами, кассирами. После одного из боёв, победного и кровопролитного, Гастон на некоторое время исчез и вернулся с двумя потрепанными противниками в губной помаде.

— Содомиты, — прокомментировал депутат. — В катакомбах прятались.

Содомитов немедленно осудили и выслали почтовым переводом в США.

Праздничное настроение от взятия города едва не омрачил комбат Рященков. Когда бойцы готовили площадь перед ратушей для парада, командир известил их по громкоговорителю, что датчики засекли натовские ракеты, летящие в сторону города.

— Обиделись, черти! — Рященков выругался. — Ускакали отсюда, теперь будут мстить.

— Да кто им даст? — крикнул Гастон.

Бойцы выстроились на площади в шахматном порядке и наставили автоматы на небо. За месяцы боёв опытным путём выяснилось, что хвалёные «Горгулерсы» на раз-два сбиваются прицельными очередями из «Калашникова».

Пока ждали прилёта, послышались смешки.

— Вы уж хотя бы вид сделайте, что боитесь, — сказал комбат. — Проявите каплю сочувствия к несчастному неприятелю.

— Русские не боятся! — парировал Идуллин.

Солдаты одобрительным рёвом откликнулись на эти слова.

«Горгулерсы», жалкие и нерасторопные, показались вдали. Их сбили, как тарелочки в тире. Обломки попадали в поле.

Идуллин оглядел горизонт, чистый и родной. Солнце, убаюканное автоматной симфонией, отправлялось на ночлег. Оно твёрдо знало, для чего оно поднимается каждое утро. Русский мир, человечный и тёплый, гордо шагал по планете и дарил предчувствие громадного и неизбывного счастья впереди.

Александра Крючкова

Обычный день

Валера не помнил, когда мама последний раз заглядывала к нему в комнату перед сном. Он вообще практически ничего не помнил о себе маленьком, как будто ему сразу было четырнадцать. Он уже лежал, но ещё читал книгу, содержание которой постоянно словно ускользало, растворялось в гулких звуках в голове и пятнах перед глазами.

Такой сегодня был день — мир словно мерцал, то вспыхивая, то становясь приглушённым. Что-то такое рассказывали на дурацком классном часе о взрослении. Валера всё хихикал и перемигивался с Ленкой, пока классная монотонно бубнила о том, что внутренние органы не поспевают за внешним ростом, у подростков кружится голова, некоторые могут даже терять сознание. Поэтому важно больше гулять на свежем воздухе и что-то ещё, Валера не слушал дальше, что именно.

Мама присела на край кровати и забрала у него книгу — старую, бумажную, с потрёпанными уголками и едва читаемой надписью «Герой нашего времени». Валера подумал, что сейчас ему точно влетит. Отец велел пользоваться для чтения только планшетом и зорко следил, чтобы никто не прикасался к нескольким томам, стоявшим на полке в гостиной. Он называл их реликвиями и раз в неделю любовно протирал корешки специальной тряпочкой. Но последнее время по вечерам, когда родители уже спали, Валера брал книги и подолгу рассматривал их.

Читать текст без подсветки, переворачивая страницы и не меняя размера шрифта, было непривычно и отнимало массу времени — он отвлекался, забывая, о чём уже прочитал. Мама кивнула на книгу:

— И как тебе?

— Да пока не понял что-то. Думал, будет про героев — ну, военных там, врачей или пожарных. Или про президента.

Мама удивленно подняла бровь:

— Президента? А он что же, герой нашего времени?

Валера пожал плечами:

— Он уже шестьдесят семь лет у власти, нам на каждой классной инфе говорят, что, если бы не его героические усилия, страну бы уже завоевали и разделили между Бенилюксом и Азией, как с остальной Европой сделали. Вот он и не может позволить себе отдохнуть, а ведь 116-й год человеку. Мам, как думаешь, он сильно устаёт?

Она устало улыбнулась и не ответила. Валера часто слышал, как за закрытой дверью кухни родители спорили о том, что надо было уезжать, пока разрешения ещё выдавали всем подряд, но из-за папиной работы в НИИ и маминого протеста (Валера всё не мог понять, против чего была мама) их бы всё равно не выпустили. Мама отложила книгу на стол и, помедлив, взяла сына за руку.

— Расскажи лучше, как прошёл твой день.

Валера зажмурился. В голове гудело всё сильнее, и цветные кольца перед глазами сжимались и разжимались снова. А ещё он слышал какие-то голоса, обрывки разговоров и чувствовал себя так, будто уже проваливается в сон, но ещё понимает, что не заснул.

Мама сжала его сухую узкую ладонь:

— Валер?

Он открыл глаза и снова пожал плечами.

— Да обычный день. Классная инфа, потом уроки, потом маршировки, курс молодого бойца для нас и сестринское дело для девчонок. Среда как среда.

***

Валера соврал. День был необычный. Сегодня из-за скачка напряжения в сети в школе вдруг отрубилась пропускная система, и терминалы перестали принимать карточки школьников. Во дворе собралась небольшая толпа. Малышей, которых родители приводят пораньше, уже развели по кабинетам. У старшеклассников была производственная практика. Учителя, пока взмокший техник лихорадочно стучал по клавиатуре и постоянно куда-то звонил, следили, чтобы ученики с шестого по восьмой класс не разбрелись кто куда. А они и не собирались разбредаться.

Все уже достали личные смартфоны — кто-то записывал сториз, кто-то просматривал ленту, кто-то уже вошёл в сетевую игру. Нерды вытащили планшеты и читали учебники. У Валеры и Ленки личных смартфонов не было, только семейные у родителей, дома. Ленкина мать считала, что Ленка может отупеть от интернета, а надо учиться. Отец Валеры говорил, что на работе строго-настрого запретили членам семей сотрудников иметь персональные гаджеты — секретность. Ленка и Валера стояли чуть поодаль и наблюдали за остальными. Вернее, Валера смотрел на Ленку, а она грызла сушку и откровенно скучала, рассматривая одноклассников.

На крыльцо вышла багровая то ли от злости, то ли от тугого парика директриса и сказала срывающимся голосом:

— Ребята! Система пока не работает, но Иван Сергеевич сделал так, что вы все зарегистрированы как пришедшие на занятия. Прошу всех пройти в классы и приступить к урокам. Классная информация на сегодня отменена.

Валера уже собрался идти, когда Ленка вдруг схватила его за рукав и сказала:

— Помнишь, нам на внеклассном чтении книгу давали. Про Марика и Лянку? Ты её тогда прочитал?

Валера поморщился, голова болела уже с утра, мысли были тяжёлые, слиплись в ком, как карамельки в кармане, но что-то такое вспомнил:

— Это которые из дома ушли, чтобы искать приключения? «Черти лысые»?

Ленка подмигнула:

— Ага! Давай сегодня прогуляем, как они, а? Ну когда ещё такой шанс будет?

Голова гудела, как майский жук, солнце пригревало, школьники нехотя выключали смартфоны и стекались к главному входу. Валера подёргал себя за мочку, словно заставляя шум в ушах стихнуть, и кивнул:

— Ладно, давай. Только бриться налысо не будем!

Ленка прыснула и, не отпуская его рукав, потащила Валеру на задний двор, где калитка всегда была открыта для всяких хозяйственных нужд.

В суете никто не обратил на них внимания. Они спокойно вышли с территории школы, но, оказавшись за калиткой, припустили вверх по улице, как два вырвавшихся из вольера щенка. Добежав до небольшого сквера, в который уже стягивались погреться на нежарком майском солнце пенсионеры и мамы с колясками, они расхохотались, плюхнулись на скамейку и начали долго, азартно спорить, как провести день. Кино и дальние маршруты пришлось отмести сразу — при оплате билетов их карточки школьников мгновенно засветились бы. А по идее оба они сейчас слушали нудного историка — бывшего военного, который сам себя поправляет тихим «Отставить!» и приветствует класс кратким «Встать!».

Решили идти пешком, куда глаза глядят, потом повернуть направо и снова идти прямо и так, пока не надоест гулять и не настанет время возвращаться домой. Всё же уходить раньше, чем окончатся занятия, не хотелось, хотя приключение пузырилось в них, щекотало носы, как газировка, заставляло постоянно взрываться смехом. У Валеры даже голова меньше гудела, хотя перед глазами всё чаще мелькали цветные кляксы, о которых он постеснялся сказать Ленке — ещё решит, что он трусит и нервничает.

Так они и брели по весенней улице, глазели на витрины и плакаты. Рассматривали памятники Президенту и рассуждали, каково это — дожить до 115 лет и работать каждый день, убегает ли он с работы, как они сегодня, любит ли сушки, читает ли книги. Они хотели дойти до набережной, но она снова была перекрыта. Утром Ленка как раз успела прочитать новости в смартфоне матери, пока та собиралась на работу: в выходные в центре было много полиции, больше обычного. В тот день была сорокалетняя годовщина каких-то маршей, но на бульвар пропускали только тех, у кого были пригласительные на выставку городской коммунальной техники. Валера немного расстроился, что не попал к морю, но никогда не унывающая Ленка хмыкнула и потащила его в обратную сторону.

— Подумаешь, море. Лето скоро — каждый день ходить будем!

Они обошли весь центр, и Валера понял, что никогда толком не видел собственный город, потому что они никогда не гуляли всей семьей. Он смотрел на старые и новые дома, людей, похохатывающую, грызущую свои какие-то неиссякаемые сушки Ленку. И, несмотря на головную боль, ему было очень хорошо, хоть он так и не посмотрел на набережную. Валера стеснялся сказать Ленке, что всё лето сидит дома, а на море они не ездят совсем. Мама говорила, у Валеры аллергия на летнее солнце, денег на отпуск на севере у них нет, вот он и спасается дома от радиации. Он даже не помнил, был ли когда-то у моря. Но ему нравилось думать, что шум в голове похож на шторм или хотя бы прибой, который им показывали на географии пару лет назад.

Когда настало время возвращаться домой — Ленка предусмотрительно поставила будильник на часах — они дошли до школьной остановки. Там постояли немного молча, а потом Ленка как-то странно, пятнами, покраснела, как будто прыснула своим обычным лёгким смехом в вишнёвый сок и размазала его по лицу, как маленькая. Она дернула Валеру за рукав и вдруг поцеловала его в щёку, быстро и легко, словно клюнула.

— До завтра! — чужим высоким голосом сказала Ленка, почему-то рассмеялась и побежала к своему автобусу, который уже собирался уезжать.

Валера потрогал щёку, посмотрел на часы и пошёл домой. Гул в голове не стихал, но теперь Валере было даже приятно. Он снова дотронулся до щеки и задумался, считается ли это происшествие первым поцелуем или только репетицией.

***

— …что, вообще ничего интересного? Просто обычный день?

Мамин голос раздался среди гула, Валера посмотрел на неё, цветные кольца превращались в круги, мама, с тревогой глядящая на него, то появлялась, то исчезала, пряталась за пятнами.

— Обычный день. — Валера подумал и добавил: — Но очень хороший. Я бы хотел его запомнить просто так.

Мама кивнула, улыбнулась одними глазами, погладила его по щеке, а затем нажала ему на переносицу. Валера недоумённо улыбнулся ей в ответ, закрыл глаза и больше не шевелился.

Когда в комнату заглянул муж, она всё ещё сидела, сложив руки на коленях, как примерная школьница на концерте. Муж покачал головой:

— Отключила?

Она дёрнула плечом и ответила вопросом:

— Может, стоило ещё подождать? Там заряда оставалось процента полтора. Ещё одно утро вместе провели бы.

Муж положил ей руку на плечо:

— Ты же знаешь, старые модели непредсказуемы. Он мог пойти в школу и заглохнуть там. А нам бы с тобой потом ещё с исками о причинённом моральном ущербе разбираться пришлось. Кому-то из родителей обязательно бы не понравилось, что с их детишками учился робот, да ещё и такой древний. — Он похлопал жену по плечу. — Попереживала и хватит. Оформим кредит, возьмём что-то посовременнее, не одноразовое. Хочешь, подберём похожего, но с хорошим аккумулятором?

Она покачала головой:

— Лучше поедем в конце недели в Ветеринарный центр. По воскресеньям там можно выбрать живую собаку. Я с детства хотела собаку, но у матери была аллергия, и мне купили дог-бота. Он тоже… — она помолчала, — …быстро разрядился.

Муж знал, что ни в какой центр они не поедут, но подбадривающе похлопал её по плечу.

— Иди спать, — сказал он, — сегодня всё равно уже ничего не решим.

Она молча кивнула, тяжело поднялась и, не оглянувшись на вытянувшуюся на кровати фигуру, вышла из комнаты.

Решать было нечего. Семь минут назад на семейный смартфон пришло уведомление о разрешении взять целевой кредит.

2021

Андрей БульбенкоМарта Кайдановская

Пропадаешь

— Варька? Ну хоть ты. (В ответ булькнуло.) А где все?

Булькнуло громче.

— А? Пропадаешь!

Опять булькнуло. Потом проклюнулось:

— …ключений связь вот такая! Васька! Вась!

— Ну?

— Вась! — взывала Варька мужским голосом. — А где все?

Ноут светился буквами «ВО» на черном экране. Сверху в маленьком окошке виднелась знакомая физиономия — кажется, Васина. Никаких других физиономий не было.

Вася хмыкнул.

— А я знаю?.. Видеосвязь включи.

— А?

— Видео включи, грю. Хоть посмотрю, какая у тебя там морда.

— Во-от… — скрипел ноут. — Уже вроде бы и время, а? Думал, опоздаю, вы все тут уже это… А кто ещё был, Вась?

— Да никого не было.

Ноут умолк, поэтому Вася повторил громче:

— Никого не было! Я, честно говоря, и сам не в курсе, тоже опоздал… Варьк! Да включи ты видео, чего ты пря…

— …рок шесть минут уже! Вроде в половину начало было, да?

Экран вдруг расцвел розовым и голубым: розовый лоб с залысиной, за ним голубая стена. — Прикинь, забыл видео включить!

— Да я заметил.

— Что?

— Что «что»?

— А? Пропадаешь!

Вася ругнулся. Розовый лоб завис на экране, потом съехал влево. На стене показалось что-то глянцевое, с изгибами.

— Та блин!

Картинка запрыгала. В ней мелькали попеременно то голова, то потолок.

Потом голова перестала прыгать и снова уставилась куда-то, как все головы делают в зуме. Под ней был белый халат.

— Всё время съезжает вебка. Прикинь, у меня допотопная ещё, на мониторе не стоит. И монитор допотопный, я ж с работы…

— А что это у тебя там такое на стене? — спросил Вася.

— Где? А. То просто реклама, не обращай вни…

— Покажи.

— Та я ж только вебку это самое, она ж не вертится у меня, допотопная ещё, я ж гово…

— Покажи!

— Ну слуш, ну говорю же — вебку только поста…

— Чет ты оборзел, Варьк, — натянул губы Вася. — Тебе говорят, а ты вроде как и не понимэ.

— Ну слуш…

— В школе-то понятливый был. А щас оборзел. Забыл, как тебя воспи…

— А сейчас-то уже не школа, Васёк! — вдруг зачастила голова. — Сейчас-то не школа и не выпускной! И брюхо у тебя вон какое, да и у меня! И нам по сорок два! И я не Варька давно, а Варсонофий Михалыч Обабко, зав косметологии! И таких разговоров, ты меня извини, я не поним…

— Вот и вижу, что не понимэ.

— А?

— Тебе русским языком говорят, а ты не понимэ. Небось, отвык от ру…

— …езура!

— …отвык от русского-то в этой своей…

— Бип, цензура, грю!

— Чего?

— Того! Лёша просил, не помнишь? Запрет на все такие темы, забыл, что ли? Вон объява висит! И он просил: чуть кто забывается — так сразу говорить «бип, цензура»! Вот я тебе и говорю: бип, цензура!

— Та ладно, — Вася откинулся на спинку дивана. — Всё равно его тут нет, — сказал он тише.

Голова на экране сосредоточенно пялилась вбок.

Вася с шумом выпустил воздух. Потянулся. Глянул зачем-то в телефон. Потом в окно. Там были огни и кусок вывески «Zимняя распро…»

— Так чё, — сказал Вася.

Голова молчала.

— Э, — позвал он, — ты где?

Голова молчала. Потом вдруг дрогнула и забулькала:

— Агоигеква! Агоквекваешь!

— А?

— Пропадаешь!

— «Пропада-аю я-а! — завёл вдруг Вася, поводя плечами. — На него, на него я смотрю и понимаю: пропадаю я-а-а!..» Помнишь? А?

— А то! Самый свежак был на выпуске!

— Помнишь, знач. И я. И Ленка тоже тогда…

— Где она сейчас?

— Кто? — вскинул брови Вася. — Ленка-то? А ты не в курсе?

— Ну так. Что-то и до меня дошло. Её — Варька прокашлялся, — её тут не было, кстати?

— Говорю же тебе, умнику: никого не было. Даже Лехи, хоть он и кипиш поднял. А Ленка… ха. Нужны мы ей сильно.

— Ну, тогда ты ей очень даже нужен был.

— Ты тупой, Варь? Был тупым и остался?.. Лан, шучу. — Вася рухнул на спинку. — Я вот всё думаю: если в жизни между Мэ и Жо такие непонятки — то, может, нам лучше в сети? Буковками в чатике? Буковками проще, кстати, эт я тебе как писатель говорю. Ты вообще в курсе, что я писатель?

— Э-э-э… ну да. Все в курсе.

— Непризнанный гений типа. Лан, шучу. Вот я думал, думал про всё это, и сочинилась у меня такая… типа будущей книжки. Короче, ладно. Представь себе виртуальные отношения. Он, она, все дела. Он уже не первой, скажем так, свежести, хорошенько ему прекрасный пол наморочил, э-э-э, голову и всякие другие разные места. Она тоже — ну, юная, конечно, всё при ней, но и опытная, обжигалась много. И она обжигалась, и об неё обжигались. И вот они, понимаешь, нашли друг друга в чат-рулетке. Знаешь, есть такие, для флирта?.. А-а, Варенька у нас скромный мальчик, Варенька не знает слова «флирт» и всяких других взрослых слов? А? Лан, шучу. Долго ли, коротко ли, но разумеет наш герой, что подобной фемины не встречал в своей жизни никогда. Ни-ко-гда. Она сквозь эти буквочки, понимаешь, в душу ему глядит и там ка-аждую загогулину видит, каждое потаённое душевное движеньице. Вот она, идеальная фемина, думает наш герой и зовет её в реал на свиданку. А она…

Вася умолк, накаляя интригу. Голова молча пялилась с экрана.

— А она, допустим, не фемина вовсе, а… транс! Ну мужик бывший, — продолжил Вася, выждав пару неловких секунд. — Или даже не бывший. И потому всё так хорошо знает, как угодить нам и понять, что у нас там внутри творится. Такую вот… книжку можно было бы написать, — подытожил Вася и вдруг крикнул: — Варь! Ты тут?

— Тут, — отозвался ноут.

— Ну… так чего пропадаешь?

— Если тебя интересует моё мнение, то твоя история несколько пошловата. Как на мой вкус.

— «Пошловата», — буркнул Вася и отвернулся к окну.

«Zимняя распро…» мерцала сквозь метель. «Мн» иногда гасло, и получалось «Zияя». Потом вдруг вообще всё погасло, кроме двух букв — «и я».

Вася хмыкнул.

— А где все? — спросил он у окна. Потом повернулся к ноуту. — А, Варьк? Куда народ подевался? Что это вообще за встреча одноклассников такая?

— Ты меня спрашиваешь? Где-то там у тебя сидят, в твоей Москве.

— «В моей Москве»… Москва, брат, большая, не то что ваш… А, кстати, Олег Задорожный и Максик, который с Любочкой был, — они же где-то у вас, да? И Тольчик Горюнов вроде. Вот их чего нет? А? Брезгуют?

— Просто без света сидят. Наверно. И без связи.

— А что у вас, реально вот настолько… А ты тогда почему?

— Что «почему»?..

— Ну не тупи, Варьк! Большой уже мальчик. Свет у тебя откуда? В конце туннеля-то? А? Или всё-таки привирают ваши независимые, блин, источники?

— Так я на работе. В больнице, — сказала голова. — Тут всегда есть свет в конце туннеля… Ё-моё!

Она снова уплыла. Вместо головы в экран влезла голубая стена с плакатом. Пошла трясучка, и плакат тоже пропал.

— Задолбала вебка, — жаловалась голова, возвращаясь на экран.

— И что у тебя там такое красивое? — щурился Вася. — А? Изгибистое.

— Кого? Где? То кабинет мой. Я на работе, я ж го…

— Покажи свой кабинет. Хоть побываю в кабинете друга.

— Не хочу я трогать вебку. Стоит и спасиб… та ё-моё!

В экран опять въехал плакат — теперь уже было видно, что на нём женский торс, — и опять всё затряслось под Варькину ругань.

— Что ж ты там скрываешь, Варьчик, от лучшего друга-то, — негромко тянул Вася. — А помнишь, как про вас с Ленкой скрывал? А?

— Начинается. Ты же знаешь, как всё кончилось. Чего вспоминать-то?

— А что ж нам теперь делать, Варь, как не вспоминать, — приподнялся Вася над диваном. — Что у нас, кроме воспоминаний этих? У тебя-то хоть кабинет, а у меня?.. Пошловато, гришь? — рухнул он на спинку. — Ну вот тебе без «пошловато». Представь себе — он и она. Снова, да, вечная тема потому что, — снова он и она, и снова в чате. Паренёк нескладный такой, худой, романтик по жизни, и она — тоже худенькая, ножки, плечики, глазищи газельи, и в них вся соль мира. И щурится. Так-то они созданы друг для друга, но есть нюанс: он плохо слышит, она плохо видит. Поэтому вживую как-то законтачить — вообще нереально. Ибо слепой с глухим, вроде вот как мы… шучу, шучу. Попробовали они, сходили на свиданку — не. Только чат, только хардкор. Договорились, что следующая встреча у них будет, чтобы вместе ощутить что-нибудь другими органами чувств — ну, ливень там, или ветер, или жару. Испытать что-то одно на двоих. И потом… — Вася поскрёб щеку, — потом бац, и объявляют ядерную тревогу. Типа НАТО хочет по нам бомбануть. И вот тут-то они и понимают, что… короче, да. Пора. Встретились, в убежище не лезут, потому как — ну что там? Опять слепой с глухим? Не лезут, а остаются на пустых улицах; вокруг ни души, а они вместе — он и она в последние минуты жизни этого города, или страны, или даже целого мира, — чтобы ощутить одну смерть на двоих, но зато вместе… А? Варь?

Экран цепенел ещё сколько-то. Потом вдруг взвыл, как самолет на старте.

— Эй! Ва-арь! Ты хоть слушал, как я тут перед тобой распина…

— Агоигеква!

— Что у тебя там воет такое?

— Агоиге… квакваешь! Пропадаешь!

— Все мы пропадаем в этой жизни! Что за вой, спрашиваю?

— Кто мой?

— Не твой, а вой. Воет что у тебя? ЗАВЫВАЕТ?.. — крикнул Вася в монитор.

— Кого забывает?

— Да иди ты…

Голова вдруг исчезла. Вой затих. На всякий случай Вася тряхнул ноут.

— Автоугон, что ли? — спросил он, когда голова появилась снова.

— А?.. Просто окно ходил прикрыть. Чтоб тревога не мешала.

— Какая тревога?

— Воздушная. А тебе не слышно, что ли? Тут так по ушам бьет…

— Трево-ога?!

— Ну да.

— Так чё оно, реально у вас, чтоль…

— А ты думал, фейк? Каждый день орёт. Раньше мы в убежище бегали, в подвал наш больничный, а потом привыкли. К коллеге в поликлинику прилетело, кстати, прямо в ординаторскую. Спасибо — не разорвалось, бывает такое, что ракета не разрывается, вот так прям дрыной и падает. Но всё равно, блин, порушило там всё, медбрата ранило… Так и живём, Васёк, так и живём. Хотя что это я? Бип, цензура! — голова забулькала смехом. — Эт я самому себе…

— Та ладно, — Вася откинулся на спинку. — Лёхи-то нет все равно.

— Ну и что, что нет, — булькнула голова. — Лёхи нет, а кто-то другой, может, и есть.

— В смысле? Тут только мы двое.

— А может, и не двое. Откуда ты знаешь? Может, и третий есть.

— Та ты чё… какой третий? — Васька полез смотреть список участников. — Никого из наших нет.

— Не из наших, а… из ваших. Из тех самых.

Вася поднял брови:

— Та брось! Кому мы нужны?

— Давай всё-таки не надо об этом. А то будет у нас сплошная бип, цензура.

— Вот слушай, Варьк… — Вася закатил глаза. — Вот слушай. Ну как тебе объяснить, что у нас совсем не так все страшно и ужасно, как у вас там… Да, я понимаю: это тоже «бип, цензура», — перебил он Варю, который пытался что-то вставить. — Я всё понимаю, но и ты, блин, пойми, что вам всё такое рассказывают, но на самом де…

— …а этот, может, сидит и слушает! И не в Лёхе дело, а в тебе, Васёк. Мне, знаешь, тоже не хочется, чтобы после нашего разговора у тебя там раздался звонок в дверь, а ты им потом такой: «бип, цензура!»

— Ты перепутал, — криво лыбился Вася. — Эт я писатель, а не ты. Наслушался ваших местных писателей, блин. Хотя — всегда ведь доверчив был. Помню, как тебя Ленка…

— Вот давай не надо!

— Тоже «бип, цензура»? — хмыкнул Вася. — Так, знаешь, очень легко. Чуть что не по тебе, так сразу «бип, цензура»…

— Ладно, — сказал он после паузы.

— Что там? — спросил Варька одновременно. (Так бывает, если помолчать.) — А? Появился кто-то?

— Угу, — кивнул Вася. — Лес рук.

— Ясно. Может, знают, что я тут, вот и… Подальше от греха.

— Да нет. Просто всем пофиг. А ты Ленку ждешь.

— Что-о?

— А то я не знаю. Нужен я тебе сто лет в белых тапочках. Ты тут торчишь не из-за меня, а просто ждёшь — вдруг она придёт. Так-то игнорит, не отвечает, да? Как и со мной.

— Вась!

— А что «Вась»?! А что?! Правда глаза колет?

Варя засопел:

— А может, ты это про себя на самом деле? А? Это ведь ты торчишь тут и ждешь Ленку? А? И я тебе как заноза в заднице. Хотя на самом деле нужны мы в белых тапочках ей оба, если вон даже для «Орифлейма» она снималась. Было дело, сколько лет прошло уже… но ты всё на что-то надеешься, да? Ты ж у нас романтик по жизни…

Вася хохотнул.

— Да. Романтик… — и провёл рукой по лбу. — А самая романтичная история знаешь какая? Ну, если вот так прикинуть, то… представь мужика вроде тебя или меня. И представь, как он где-то там на вахте поцапался с вахтёршей. Дебелая такая вахтёрша, ну, ты в курсе, какие они бывают, они везде одинаковые должны быть, что у нас, что у вас. Не пущает его куда-то, ну, или как-то гнобит по-своему, по-вахтёрски. А потом мимо проходит техничка и называет её по имени — Леночка там… или Танечка. И видит наш герой фамилию на бейджике — Тэ Фролова, допустим. Подбирает челюсть и говорит ей: «Тань? Это реально ты, Танюш?» А вахтёрша плюхается всеми своим кэгэ на стул и смотрит, смотрит на него… Потому что это на самом деле её Коленька, который дарил ей хризантемы, когда она первой красавицей класса была. Тот самый Коленька, только морщинистый малость и с брюшком опять же. И она с брюшком, и это не про беременность ни разу. И подбородков у них двоих на весь класс хватило бы. Стоят такие друг напротив друга и понимают, что вот он, конец, потому как — что дальше? Куда? Ты видел, Варенька, Ленку, какая она сейчас? А? Фотку её видел хоть одну свежую? Не ту, что вконтактике, старую и с фильтрами, а нормальную? Думаю, что нет, потому что ты не торчал бы тогда здесь, Варенька, и не делал бы вид, что тебе интересно со мной трепаться. Тебе ведь просто не хочется, чтобы мы с ней делали это без тебя, да? Да? Да?..

И тут случилось что-то совсем странное: ноут заскрежетал, как мясорубка (Вася подпрыгнул на диване), мигнул — и всё кувыркнулось куда-то в туман.

— Ну ё-моё. Что там у тебя опять? — Вася вцепился в ноут. — Варь! Ты тут? Ты тут? Пропал совсем!

По экрану плыла серятина.

Какое-то время Вася вглядывался в неё, бормоча «может, видюха тю-тю, у него же старьё…» Потом прищурился: сквозь муть проступал какой-то контур.

— Глюки? — спросил он у ноута. Тот молчал.

Муть потемнела, пошла клубами, открыв хаос углов и линий. Вася ругнулся: это была пробоина в голубой стене. Из нее торчала дымящаяся труба. Судя по глянцевым ошмёткам, она влетела именно в тот угол кабинета, который Варька не хотел показывать ему, Васе. Что там было — навеки осталось тайной.

— Варь? — снова и снова звал Вася…

Он висел там ещё час или около того. Параллельно залип на ютубе, глотал автообзоры, поглядывая в зум — нет ли новостей. Не появилась ли Варькина голова там, где она должна была быть, и не подвалил ли кто из наших. (Хотя — с какой стати?)

Потом снова подпрыгнул.

Застыл. Вглядывался в люстру, в ковёр, в груду ящиков за шторой, в школьные кубки на пианино…

Просто чтобы выждать и убедиться. В том, что ему не примерещилось, не фантазия разыгралась по мотивам Варькиной «бип, цензуры», и это действительно был звонок в дверь.

Михаэль Боков

Хлоя и чудовища

Посвящается жертвам этой войны

По общему мнению жителей Кройцбурга, День Победы праздновался оглушительно здорово. Торжественное шествие возглавлял оркестр, на маршевый манер исполнявший песенки из популярного репертуара: «Судья назначил срок», «Вернусь не скоро», «Ты изменила мне с мальчишкой» и модную в этом сезоне «Возьми, красотка, в руку, не парься ни о чём».

За оркестром вышагивал местный гарнизон в полном составе. Семьдесят четыре солдата в новеньких сапогах, позаимствованных на пару выходных в соседнем городе, каблуками отбивали асфальт, требовавший к себе пристального внимания уже третий год подряд.

Далее — старшие школьники в военной форме из перешитых карнавальных костюмов, мамочки с колясками и в макияже цветов национального флага, а также рабочие артельных мастерских, интеллигенция (ветеринары, счетоводы, нарядчики), местная буржуазия (в виде лавочников, трактирщиков и ростовщиков) и все остальные прочие.

В самом хвосте плёлся чуть живой от старости танк, украшенный елочными гирляндами, которые в Кройцбурге использовали всегда, чтобы прикрыть то, что не могли отремонтировать.

Процессия двигалась от мэрии к Лобной площади, где в стародавние времена сколачивали помост для публичных казней, а теперь установили подмостки и развлекали горожан лучшими номерами художественной самодеятельности: цирковые акробаты, дрессированный медведь в балетной пачке, куплетист с аккордеоном, карточный фокусник и даже заезжая эстрадная знаменитость в люрексовом костюме и с кордебалетом из четырёх потасканных див.

Здесь же шустрили карманники и гадалки; коммивояжёры предлагали со скидкой кофемолки и вафельницы, а приходской священник раздавал девочкам и проституткам «Жития Агафьи Скромницы». И здесь же развернули шатры с дешёвой праздничной снедью: баранина на вертелах, свиная колбаса на шампурах, варёная кукуруза, пироги с рыбой, сахарная вата и дюжина сортов пива. К полудню площадь уже была полна, говорлива и пьяна:

— Мы гнали их, как шелудивых псов!

— Да, брат, как псов!

— Мы топили их в болотах, сбрасывали с гор, отправляли на съедение диким зверям. Мы были безжалостны!

— Да, брат, безжалостны!

— Мы очищали нашу многострадальную родину от их скверны огнём и мечом!

— Да, брат, огнём и мечом!

— Карл, Ульрих, что вы несёте? Вас обоих тогда даже в проекте не было.

— Замолчи, Ангелика! Мы говорим от лица наших павших героев!

— Да, брат, от их лица!

— Наше великое прошлое звучит в наших устах, Ангелика!

— Карл, в твоих устах сейчас звучит то тёмное брозненское, пять кружек которого ты успел выдуть.

— Да, и после этих пяти кружек я всё ещё полон сил, Ангелика. Я хоть сейчас способен повторить подвиг моих славных предков, если представится такая возможность. Вот этими руками готов задушить вражью гадину, которая покусится на нашу свободу… И на твою свободу в том числе, глупая Ангелика!

— Карл, в таком состоянии ты не способен даже расстегнуть собственную ширинку, чтобы опорожнить мочевой пузырь, поэтому твоей доброй матушке постоянно приходится краснеть, когда ты, шатаясь и горланя песни, идёшь по улице в обмоченных штанах. Даже твой лучший друг Ульрих это подтвердит. Я ведь не вру, Ульрих?

— Не смей клеветать на Карла, Ангелика! Карл мне почти как брат, и я лучше знаю, на что он способен. Мы хоть и молоды и не видели свершений наших дедов и прадедов, но в наших душах с пелёнок пылает святая ненависть к врагу. Она питает нас любовью к родине, и когда пробьёт час испытаний, мы не убоимся сложить головы в ратном бою! Да, Карл? Поддержи меня, брат! Мы ведь не убоимся сложить головы в ратном бою? Что скажешь, брат? Но что ты делаешь, брат?! Ты обмочил нас обоих, Карл!!!

Глядя на оконфузившихся неудачников, Ангелика так смеялась, что уронила со стола свою тарелку, а когда подняла её, увидела старуху, торопливо пробиравшуюся сквозь толпу.

— Уважаемая госпожа Хлоя! — позвала Ангелика. — Присоединяйтесь к нам!

Старуха сделала вид, что не услышала.

— Госпожа Хлоя! Разделите с нами праздник! — повторила Ангелика.

Старуха остановилась, намереваясь что-то ответить, но передумала, злобно зыркнула и отправилась дальше.

— Нежное мясо, госпожа Хлоя! Пышные пироги! Для вас всё бесплатно! Во славу победы!

— Чокнулись совсем! — не выдержала старуха. — Совесть потеряли! Пропадите вы пропадом с вашей победой! — презрительно сплюнула, оттолкнула продавца леденцов, который путался под ногами, и исчезла в тёмном переулке.

— Ведьма — она и есть ведьма, — сказал Штефан, кузен Ангелики.

— Она совсем сумасшедшая, — подтвердил сосед Ганс.

* * *

В доме было так же темно, как в переулке. Именно в этот день старуха специально не раскрывала ставен, чтобы не слышать звуков накрывшей город вакханалии. Накормив кота вчерашней котлетой и положив канарейкам мелко наструганной моркови, старуха вымела из кухни крошки, перестелила в спальне бельё, вымыла голову, высушив, уложила волосы в тугую кичку и надела чёрное платье, которое служило ей одновременно похоронным и праздничным. Сварив кофе, разлила его по двум чашкам и вышла во внутренний дворик, где рос семидесятилетний тополь — единственный преданный друг, буквально по дням знавший всю её жизнь, кроме первых десяти лет, которые пришлись на самое её детство.

Война началась, когда Хлое исполнилось пять. Отец погиб на фронте в первые же дни, через три года без вести пропали оба старших брата, а ещё через год не проснулась матушка — она умерла во сне, от голода, и Хлоя в последующей жизни так и не смогла простить себе собственного эгоизма, ведь в самое тяжёлое время, когда город переживал осаду, она день-деньской ходила по дому и хныкала: «Кушать хочу… кушать хочу… кушать…» Ей было уже девять, но она вела себя, как маленькая девочка, старательно делая вид, будто не понимает, что происходит. За этим притворным неведением скрывалось расчётливое желание заполучить лишний кусок, хотя ничего лишнего тогда не было, царил голод, и мать отрывала от себя.

Похоронить её удалось не сразу. Своих сил на это у Хлои не было, а труповозка собирала по городу умерших лишь раз в неделю. Могильщики проходились по домам, попутно мародерствуя там, где удавалось. Если хозяева были ещё живы, но ослабли настолько, что не могли двигаться, их добивали, чтоб не приезжать сюда дважды, потом обшаривали комнаты, забирая всё ценное, а после закидывали тела в кузов и ехали дальше. Когда увозили мать, Хлою бегло осмотрели и посоветовали ей спать в кухне поближе к входной двери. Хлоя спросила: «Зачем?» Могильщики ответили: «Чтоб не пришлось спускать тебя по этой узкой лестнице».

Под конец войны бои шли самые ожесточённые. Озверение достигло пика, и свои не щадили даже своих. Кройцбург так часто переходил из рук в руки, что для его жителей больше не было разницы, чьи войска находятся в городе. Поэтому, когда туда снова вошли освободители, почти никто не обрадовался. Люди всю ночь прятались в погребах и подвалах, а пьяные солдаты рыскали в поисках предателей, и под подозрение мог попасть каждый, включая беспомощных стариков и малых детей.

Ранним утром, когда вояки угомонились, Хлоя выбралась из своего укрытия, чтобы напиться воды, и услышала приглушённый стон. Она выглянула во внутренний дворик и увидела врага. Молодой капрал противоборствующей армии. Хлоя невольно сравнила его со своими сгинувшими братьями и поняла, что он примерно одного с ними возраста. Капрал сидел, привалившись к стене, и обеими руками зажимал рану.

— У меня сестра, такая же, как ты, — сказал он Хлое и закрыл глаза, будто всё страшное осталось позади.

— Как ты сюда попал?

— Дверь была не заперта.

— И ты решил войти, не спросясь?

— Я решил, что здесь никто не живёт.

— Ты не боишься, что я позову солдат?

— Они могут не успеть.

— Тогда я должна торопиться.

И Хлоя быстрым шагом ушла.

Её не было минут десять. За это время капрал успел перебрать в уме все любимые имена и названия и даже попробовал насвистеть мелодию, которую субботними вечерами играл под окнами его квартиры уличный оркестр. Когда Хлоя вернулась, капрал улыбнулся, потому что она держала в руках кувшин и две чистые простыни.