Мы E-Book

Евгений Замятин

• Herausgeber: Shelkoper.com
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2020

Beschreibung

«Мы: Роман-антиутопия» Евгения Замятина – знаковый роман, с которого официально отсчитывают само существование жанра «антиутопия». История фейл стейт полицейского государства в дистопическом будущем. Действие разворачивается приблизительно в тридцать втором веке, в постапокалиптическом обществе жесткого тоталитарного контроля над личностью. В результате двухсотлетней войны погибает 99,8% процентов населения Земли. Оставшиеся люди, жертвуя своей личной свободой и индивидуальностью, создают Единое государство – окруженный Зеленой стеною хрустальный город, оплот порядка, единения и равенства.

Leseprobe

ЕВГЕНИЙ ЗАМЯТИН

МЫ

История фейл стейт полицейского государства в дистопическом будущем

Copyright © Prime Novels™, 2018

Portland, Oregon, US

МЕТАДАННЫЕ

Издание на русском языке.

Российская возрастная идентификация: 12+

© Евгений Замятин.

Русское название: «Мы (Аннотировано)».

© Редактирование: Алон Комбайн.

Издательство: Прайм Новелс.

Место выпуска издания: Портланд, Орегон, США.

Дата публикации: 22 июля 2018 г.

Тип прав: Продается с эксклюзивными правами.

Территория прав: Все страны.

Категории: Художественная литература, дистопия, романтика, научная фантастика, насилие в обществе.

Выпуск электронной книги в соответствии с Договором об авторском праве Всемирной организации интеллектуальной собственности (WCT) и Законом об авторском праве в цифровую эпоху (DMCA).

Найдите на Amazon или в Google печатную версию этой книги: мягкая обложка ISBN 9781947384033, жесткий переплет ISBN 9781947384088.

Russian Edition

ISBN Title: «We (Annotated)».

ISBN Subtitle: «The History of the Police Fail State in a Dystopian Future».

Translated Title: «My (Annotirovano): Istoriya Feyl Steyt Politseyskogo Gosudarstva V Distopicheskom Budushchem».

Author: Yevgeny Zamyatin (1884–1937)

Editor: Alone Combine

Publication Date: July 22, 2018

Rights Type: For sale with exclusive rights.

Rights Territory: World.

Target Audience: Trade/General (Adult).

Categories: Fiction, Dystopian, Romance, Science Fiction, Violence in Society.

Description: A novel about social and psychological violence in the “society of equals", in which the human personality is reduced to a personal "number" and a given program of actions.

Initial Published: 1927, Russian, USSR (Inf. National Electronic Library).

Publisher: Prime Novels (is an Imprint of the Imclaim Books LLC)

U.S. Tax Registration, City of Portland Business License No.858399

SAN (Publisher ID) 991-0638

Location: 205 SE Spokane St, Portland, OR, 97202

Phone: [phone], Fax: [phone]

Email: [email protected]

Digital Book Release under the World Intellectual Property Organization Copyright Treaty (WCT) & Digital Millennium Copyright Act (DMCA).

Amazon or Google search for print version of this book: Paperback ISBN 9781947384033, Hardback ISBN 9781947384088.

ОГЛАВЛЕНИЕ

МЫ

МЕТАДАННЫЕ

АННОТАЦИЯ

ЗАПИСЬ 1-я

ЗАПИСЬ 2-я

ЗАПИСЬ 3-я

ЗАПИСЬ 4-я

ЗАПИСЬ 5-я

ЗАПИСЬ 6-я

ЗАПИСЬ 7-я

ЗАПИСЬ 8-я

ЗАПИСЬ 9-я

ЗАПИСЬ 10-я

ЗАПИСЬ 11-я

ЗАПИСЬ 12-я

ЗАПИСЬ 13-я

ЗАПИСЬ 14-я

ЗАПИСЬ 15-я

ЗАПИСЬ 16-я

ЗАПИСЬ 17-я

ЗАПИСЬ 18-я

ЗАПИСЬ 19-я

ЗАПИСЬ 20-я

ЗАПИСЬ 21-я

ЗАПИСЬ 22-я

ЗАПИСЬ 23-я

ЗАПИСЬ 24-я

НОЧЬ. ЗАПИСЬ 25-я

ЗАПИСЬ 26-я

ЗАПИСЬ 27-я

ЗАПИСЬ 28-я

ЗАПИСЬ 29-я

ЗАПИСЬ 30-я

ЗАПИСЬ 31-я

ЗАПИСЬ 32-я

ЗАПИСЬ 33-я

ЗАПИСЬ 34-я

ЗАПИСЬ 35-я

ЗАПИСЬ 36-я

ЗАПИСЬ 37-я

ЗАПИСЬ 38-я

ЗАПИСЬ 39-я

ЗАПИСЬ 40-я

АННОТАЦИЯ

«Мы» Евгения Замятина – знаковый роман, с которого официально отсчитывают само существование жанра «антиутопия». Запрещенная в советский период, книга является знаковым классическим произведением не только русской, но и мировой литературы ХХ века, и первоисточником романа-антиутопии «1984» Джорджа Оруэлла. Действие разворачивается приблизительно в тридцать втором веке, в постапокалиптическом обществе жесткого тоталитарного контроля над личностью. В результате двухсотлетней войны погибает 99,8% процентов населения Земли. Оставшиеся люди, жертвуя своей личной свободой и индивидуальностью, создают Единое государство – окруженный Зеленой стеною хрустальный город, оплот порядка, единения и равенства.

В новом «обществе равных» вся человеческая личность сведена к личному «номеру» и заданному порядку действий. Имена и фамилии упразднены, заменены цифробуквенным набором символов, при помощи которого полицейское государство контролирует абсолютно все сферы жизни. В этом государстве, идейно основанном на неограниченном повышении экономической эффективности, культе научного знания и отрицании фантазии, правит «избираемый» на безальтернативной основе «благодетель», единолично решающий судьбу «номеров».

Отдавшие в тяжелые времена личную свободу взамен на иллюзорное благополучие, «номера» утратили также и свой «хлеб насущный» в самом прямом смысле, – питаются пищей изготовленной из нефти, планово получают секс по розовым талонам, счастливы в неведении и слепом следовании по навязанному им пути.

Усилиями руководства у машинолюдей вытравлено целеполагание, нет собственных идей и приватности, нет семьи, прочных межличностных отношений, нет даже любви. Но, кто знает, можно ли полностью вытравить из человека жажду свободы, пока он еще остается человеком?

Все в мире «Интеграла» рационально и математически точно, стерильные ячейки домов огорожены Зеленой стеной от хаоса окружающего иррационального мира, а сами дома – матрицы из стекла, где каждый элемент, каждый «номер» постоянно находится у всех на виду. Все унифицировано – одежда и жилье, поступки, мысли и чувства. Но почему главный строитель первого космического корабля Единого государства – «Интеграла», – машиночеловек D-503 идет на самоубийственную попытку уничтожения «Интеграла», и направляет его в центр зеленой зоны идеального государства?

На протяжении романа машиночеловек D-503, постепенно изменяясь, психологически развиваясь, становится настоящим, чувствующим, эмоциональным человеком. Таким образом – в центре сюжета находится процесс преобразования рациональной личности в личность иррациональную, нормальную для нас с вами.

На этом сюжет не заканчивается, это было бы слишком просто и линейно. Замятин делает следующий шаг, чтобы показать весь ужас творящегося в полицейском государстве, – бдительные хранители государства отслеживают изменения в социуме, и своевременно превращают формирующегося, оживающего человека обратно в бездушную машину, способную холодно, даже с некоторым удовольствием наблюдать, как пытают и убивают тех, кого он смог полюбить.

Кстати, в романе присутствует тема революционного движения, но о победе инсургентов и речи нет, поскольку «номера» успешно сопротивляются диверсиям людей из-за стены, и можно предположить, что в городе все останется так, как было. Однако роман и не пронизан безысходностью: женщина главного героя с его ребенком остаются где-то снаружи, за стеной и, наверное, будут счастливы, или как минимум – свободны.

Об авторе

Евгений Иванович Замятин (родился 20 января [1 февраля] 1884, Лебедянь, Тамбовская губерния)  – русский писатель, критик и публицист. В 1902 г. окончил Воронежскую гимназию и поступил в Санкт-Петербургский политехнический институт на кораблестроительный факультет.

Принимал активное участие в жизни революционной студенческой молодежи, в это же время встретил свою будущую жену – Людмилу Николаевну Усову (1883–1965). В 1906 году Замятина был арестован за членство в социал-демократической партии, и выслан в Лебедянь. В том же году он нелегально возвращается в Петербург и заканчивает институт.

В 1908 году Замятин выходит из партии и пишет свой первый рассказ – «Один». Два года спустя начинающий автор преподает на кораблестроительном факультете, работает инженером и одновременно заканчивает рассказ «Девушка». В 1911 году Замятина высылают за нелегальное проживание из Петербурга, и он вынужден жить в Лахте, где он пишет свою первую повесть «Уездное». Это произведение привлекает внимание критиков и писателей, в том числе Горького. «На куличках» – следующая повесть Замятина – также получает положительные оценки.

Во время Первой мировой войны Замятин выступал с антивоенных интернационалистических позиций, за повесть «На куличках» в 1914 году был привлечен к суду и сослан в Кемь. В марте 1916 года, отбыв ссылку, Евгений Замятин был командирован в Англию для участия в строительстве российских ледоколов на верфях Ньюкасла, Глазго и Сандерленда; побывал в Лондоне. Во время командировки создает повесть «Островитяне» (1917) – тонкую сатиру на английский быт.

В сентябре 1917 года Замятин вернулся в Россию.

В статьях (1917–1918) в газетах «Новая жизнь» и «Дело народа» выступал против произвола (в т. ч. литературного) и прислужничества перед властью, например, некоторых футуристов.

Протестовал против расправы над инакомыслящими, сатирически противопоставляя граждан покорных и непокорных.

Разновидностью публицистики явились сказки Замятина (1-я – «Бог», опубликована в «Летописи» (1916), затем цикл миниатюр в «Деле народа» (1918); в Лейпциге (1922) сборник «Большим детям сказки»). В иносказательной форме Замятин писал о разъедающем все живое бюрократизме, о насильственной переделке человека.

В 1921 году организовал группу молодых писателей «Серапионовы братья». Ее членами были Михаил Зощенко, Константин Федин, Всеволод Иванов, Вениамин Каверин, Николай Тихонов и др.

Во время Гражданской войны в России, оставаясь убежденным социалистом, Замятин критиковал политику правительства. В частности, в марте 1919 года он вместе со многими известными деятелями искусства (Александр Блок, Алексей Ремизов, Р. В. Иванов-Разумник, Кузьма Петров-Водкин) был арестован во время восстания рабочих на заводах Петрограда.

В начале 1921 года Замятин создает знаковый роман «Мы», с которого официально отсчитывают само существование жанра «антиутопия».

17 августа 1922 Замятин был арестовал, провел более месяца в петроградской тюрьме ГПУ, приговорен к бессрочной высылке за границу, но впоследствии приговор был отменен. После этого написал рассказ «Пещера» и завершил роман «Мы», в котором описывает общество жесткого тоталитарного контроля над личностью, свои представления о развитии и будущем периода военного коммунизма.

Роман «Мы» был отправлен автором в Германию для публикации издательством З. Гржебина в Берлине, был переведен и издан на английском языке в Нью-Йорке в 1924 году (предположительно без согласия автора), опубликован в СССР издательством «Федерация» в составе собрания сочинений в 4-х томах в 1927 году, затем опубликован на чешском (1927) и французском (1929) языках, после чего советская цензура усмотрела в романе скрытую издевку над коммунистическим строем и запретила публикацию произведений Замятина в СССР.

На волне жесткой критики и травли Замятин в 1929 году заявляет о выходе из Союза писателей, а в июне 1931 года пишет письмо И. В. Сталину с просьбой разрешить ему выезд за границу. Он получает положительный ответ (по ходатайству Горького) и в ноябре 1931 года уезжает – сначала в Ригу, затем в Берлин, откуда в феврале 1932 года перебирается в Париж.

В 1934 году – будучи эмигрантом, что беспрецедентно – был вновь принят в Союз писателей СССР (по собственной просьбе, и с одобрения Сталина), а в 1935 году участвовал в антифашистском Конгрессе писателей в защиту культуры как член советской делегации.

Скоропостижно скончался 10 марта 1937 года в Париже, в возрасте пятидесяти трех лет, от сердечного приступа.

ЗАПИСЬ 1-я

Конспект: Объявление. Мудрейшая из линий. Поэма

Я просто списываю – слово в слово – то, что сегодня напечатано в Государственной Газете:

«Через 120 дней заканчивается постройка ИНТЕГРАЛА. Близок великий, исторический час, когда первый ИНТЕГРАЛ взовьется в мировое пространство. Тысячу лет тому назад ваши героические предки покорили власти Единого Государства весь земной шар. Вам предстоит еще более славный подвиг: стеклянным, электрическим, огнедышащим ИНТЕГРАЛОМ проинтегрировать бесконечное уравнение Вселенной. Вам предстоит благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах – быть может, еще в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми. Но прежде оружия мы испытаем слово.

От имени Благодетеля объявляется всем номерам Единого Государства:

Всякий, кто чувствует себя в силах, обязан составлять трактаты, поэмы, манифесты, оды или иные сочинения о красоте и величии Единого Государства.

Это будет первый груз, который понесет ИНТЕГРАЛ.

Да здравствует Единое Государство, да здравствуют номера, да здравствует Благодетель!».

Я пишу это и чувствую: у меня горят щеки. Да: проинтегрировать грандиозное вселенское уравнение. Да: разогнать дикую кривую, выпрямить ее по касательной – асимптоте – по прямой. Потому что линия Единого Государства – это прямая. Великая, божественная, точная, мудрая прямая – мудрейшая из линий…

Я, Д-503, строитель «Интеграла», – я только один из математиков Единого Государства. Мое привычное к цифрам перо не в силах создать музыки ассонансов и рифм.

Я лишь попытаюсь записать то, что вижу, что думаю – точнее, что мы думаем (именно так: мы, и пусть это «МЫ» будет заглавием моих записей). Но ведь это будет производная от нашей жизни, от математически совершенной жизни Единого Государства, а если так, то разве это не будет само по себе, помимо моей воли, поэмой? Будет – верю и знаю.

Я пишу это и чувствую: у меня горят щеки. Вероятно, это похоже на то, что испытывает женщина, когда впервые услышит в себе пульс нового, еще крошечного, слепого человечка. Это я и одновременно не я. И долгие месяцы надо будет питать его своим соком, своей кровью, а потом – с болью оторвать его от себя и положить к ногам Единого Государства.

Но я готов, так же как каждый, или почти каждый, из нас. Я готов.

ЗАПИСЬ 2-я

Конспект: Балет. Квадратная гармония. Икс

Весна. Из-за Зеленой Стены, с диких невидимых равнин, ветер несет желтую медовую пыль каких-то цветов. От этой сладкой пыли сохнут губы – ежеминутно проводишь по ним языком – и, должно быть, сладкие губы у всех встречных женщин (и мужчин тоже, конечно). Это несколько мешает логически мыслить.

Но зато небо! Синее, не испорченное ни единым облаком (до чего были дики вкусы у древних, если их поэтов могли вдохновлять эти нелепые, безалаберные, глупотолкущиеся кучи пара). Я люблю – уверен, не ошибусь, если скажу: мы любим только такое вот, стерильное, безукоризненное небо. В такие дни весь мир отлит из того же самого незыблемого, вечного стекла, как и Зеленая Стена, как и все наши постройки. В такие дни видишь самую синюю глубь вещей, какие-то неведомые дотоле, изумительные их уравнения – видишь в чем-нибудь таком самом привычном, ежедневном.

Ну, вот хоть бы это. Нынче утром был я на эллинге, где строится «Интеграл», и вдруг увидел станки: с закрытыми глазами, самозабвенно, кружились шары регуляторов; мотыли, сверкая, сгибались вправо и влево; гордо покачивал плечами балансир; в такт неслышной музыке приседало долото долбежного станка. Я вдруг увидел всю красоту этого грандиозного машинного балета, залитого легким голубым солнцем.

И дальше сам с собою: почему красиво? Почему танец красив? Ответ: потому что это несвободное движение, потому что весь глубокий смысл танца именно в абсолютной, эстетической подчиненности, идеальной несвободе. И если верно, что наши предки отдавались танцу в самые вдохновенные моменты своей жизни (религиозные мистерии, военные парады), то это значит только одно: инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку, и мы в теперешней нашей жизни – только сознательно…

Кончить придется после: щелкнул номератор. Я поднимаю глаза: О-90, конечно. И через полминуты она сама будет здесь: за мной на прогулку.

Милая О! – мне всегда это казалось – что она похожа на свое имя: сантиметров на 10 ниже Материнской Нормы – и оттого вся кругло обточенная, и розовое О – рот – раскрыт навстречу каждому моему слову. И еще: круглая, пухлая складочка на запястье руки – такие бывают у детей.

Когда она вошла, еще вовсю во мне гудел логический маховик, и я по инерции заговорил о только что установленной мною формуле, куда входили и мы все, и машины, и танец.

– Чудесно. Не правда ли? – спросил я.

– Да, чудесно. Весна, – розово улыбнулась мне О-90.

Ну вот, не угодно ли: весна… Она – о весне. Женщины… Я замолчал.

Внизу. Проспект полон: в такую погоду послеобеденный личный час мы обычно тратим на дополнительную прогулку. Как всегда, Музыкальный Завод всеми своими трубами пел Марш Единого Государства. Мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, шли номера – сотни, тысячи номеров, в голубоватых юнифах (вероятно, от древнего «Uniforme», единообразный), с золотыми бляхами на груди – государственный номер каждого и каждой. И я – мы, четверо, – одна из бесчисленных волн в этом могучем потоке. Слева от меня О-90 (если бы это писал один из моих волосатых предков лет тысячу назад, он, вероятно, назвал бы ее этим смешным словом «моя»); справа – два каких-то незнакомых номера, женский и мужской.

Блаженно-синее небо, крошечные детские солнца в каждой из блях, не омраченные безумием мыслей лица… Лучи – понимаете: все из какой-то единой, лучистой, улыбающейся материи. А медные такты: «Тра-та-та-там. Тра-та-та-там», эти сверкающие на солнце медные ступени, и с каждой ступенью – вы поднимаетесь все выше, в головокружительную синеву…

И вот, так же как это было утром, на эллинге, я опять увидел, будто только вот сейчас первый раз в жизни, увидел все: непреложные прямые улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, квадратную гармонию серо-голубых шеренг. И так: будто не целые поколения, а я – именно я – победил старого Бога и старую жизнь, именно я создал все это, и я как башня, я боюсь двинуть локтем, чтобы не посыпались осколки стен, куполов, машин…

А затем мгновение – прыжок через века, с + на –. Мне вспомнилась (очевидно, ассоциация по контрасту) – мне вдруг вспомнилась картина в музее: их, тогдашний, двадцатых веков, проспект, оглушительно пестрая, путаная толчея людей, колес, животных, афиш, деревьев, красок, птиц… И ведь, говорят, это на самом деле было – это могло быть. Мне показалось это так неправдоподобно, так нелепо, что я не выдержал и расхохотался вдруг.

И тотчас же эхо – смех – справа. Обернулся: в глаза мне – белые – необычайно белые и острые зубы, незнакомое женское лицо.

– Простите, – сказала она, – но вы так вдохновенно все озирали, как некий мифический бог в седьмой день творения. Мне кажется, вы уверены, что и меня сотворили вы, а не кто иной. Мне очень лестно…

Все это без улыбки, я бы даже сказал, с некоторой почтительностью (может быть, ей известно, что я – строитель «Интеграла»). Но не знаю – в глазах или бровях – какой-то странный раздражающий икс, и я никак не могу его поймать, дать ему цифровое выражение.

Я почему-то смутился и, слегка путаясь, стал логически мотивировать свой смех. Совершенно ясно, что этот контраст, эта непроходимая пропасть между сегодняшним и тогдашним…

– Но почему же непроходимая? (Какие белые зубы!) Через пропасть можно перекинуть мостик. Вы только представьте себе: барабан, батальоны, шеренги – ведь это тоже было – и следовательно…

– Ну да: ясно! – крикнула (это было поразительное пересечение мыслей: она – почти моими же словами – то, что я записывал перед прогулкой). – Понимаете: даже мысли. Это потому, что никто не «один», но «один из». Мы так одинаковы…

Она:

– Вы уверены?

Я увидел острым углом вздернутые к вискам брови – как острые рожки икса, опять почему-то сбился; взглянул направо, налево – и…

Направо от меня – она, тонкая, резкая, упрямо-гибкая, как хлыст, I-330 (вижу теперь ее номер); налево – О, совсем другая, вся из окружностей, с детской складочкой на руке; и с краю нашей четверки – неизвестный мне мужской номер – какой-то дважды изогнутый вроде буквы S. Мы все были разные…

Эта, справа, I-330, перехватила, по-видимому, мой растерянный взгляд – и со вздохом:

– Да… Увы!

В сущности, это «увы» было совершенно уместно. Но опять что-то такое на лице у ней или в голосе…

Я с необычайной для меня резкостью сказал:

– Ничего не увы. Наука растет, и ясно – если не сейчас, так через пятьдесят, сто лет…

– Даже носы у всех…

– Да, носы, – я уже почти кричал. – Раз есть – все равно какое основание для зависти… Раз у меня нос «пуговицей», а у другого…

– Ну, нос-то у вас, пожалуй, даже и «классический», как в старину говорили. А вот руки… Нет, покажите-ка, покажите-ка руки!

Терпеть не могу, когда смотрят на мои руки: все в волосах, лохматые – какой-то нелепый атавизм. Я протянул руку и – по возможности посторонним голосом – сказал:

– Обезьяньи.

Она взглянула на руки, потом на лицо:

– Да это прелюбопытный аккорд, – она прикидывала меня глазами, как на весах, мелькнули опять рожки в углах бровей.

– Он записан на меня, – радостно-розово открыла рот О-90.

Уж лучше бы молчала – это было совершенно ни к чему. Вообще эта милая О… как бы сказать… у нее неправильно рассчитана скорость языка, секундная скорость языка должна быть всегда немного меньше секундной скорости мысли, а уже никак не наоборот.

В конце проспекта, на аккумуляторной башне, колокол гулко бил 17. Личный час кончился. I-330 уходила вместе с тем S-образным мужским номером. У него такое внушающее почтение и, теперь вижу, как будто даже знакомое лицо. Где-нибудь встречал его – сейчас не вспомню.

На прощание I – все так же иксово – усмехнулась мне.

– Загляните послезавтра в аудиториум 112.

Я пожал плечами:

– Если у меня будет наряд именно на тот аудиториум, какой вы назвали…

Она с какой-то непонятной уверенностью:

– Будет.

На меня эта женщина действовала так же неприятно, как случайно затесавшийся в уравнение неразложимый иррациональный член. И я был рад остаться хоть ненадолго вдвоем с милой О.