Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Für Kinder und Jugendliche
- Sprache: Russisch
Путешествия, плавания и полеты в пять или шесть частей света, встречи с капитаном Немо и Филеасом Фоггом, хитроумные изобретения и обыкновенная находчивость, недостижимые цели и неожиданная удача: «Необычайные путешествия Сатюрнена Фарандуля в 5 или 6 частей света и во все страны, известные и даже неизвестные господину Жюлю Верну» (1879) — это остроумная пародия на книги Жюля Верна и оригинальный образец «графического романа» последней трети XIX века. Французский писатель и художник Альбер Робида (1848–1926) известен как автор иллюстрированных футурологических романов, в которых предсказал многие реалии не только XX, но и XXI века: от повседневной жизни (телевидения и дистанционных покупок) до техногенных катастроф. Однако «Необычайные путешествия» — это книга о XIX веке, в которой преобладает не фантастика, а фантасмагория: происходящее настолько невероятно, что кажется одновременно смешным и страшным, удивительным и банальным, новым и знакомым с детства. Робида считал Жюля Верна своим учителем, но не подражал ему слепо, а дополнил и переосмыслил старые сюжеты и даже предвосхитил некоторые находки писателей следующего века. Так, роман о Сатюрнене Фарандуле — искателе приключений, воспитанном обезьянами в далеких джунглях, был написан почти за сорок лет до знаменитых историй о Тарзане Э. Берроуза. В этом издании воспроизводится полный комплект авторских иллюстраций к роману (455 рисунков).
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 890
Veröffentlichungsjahr: 2025
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
![Tintenherz [Tintenwelt-Reihe, Band 1 (Ungekürzt)] - Cornelia Funke - Hörbuch](https://legimifiles.blob.core.windows.net/images/2830629ec0fd3fd8c1f122134ba4a884/w200_u90.jpg)
Albert RobidaVOYAGES TRÈS EXTRAORDINAIRES DE SATURNIN FARANDOUL DANS LES 5 OU 6 PARTIES DU MONDE ET DANS TOUS LES PAYS CONNUS ET MÊME INCONNUS DE M. JULES VERNE
Перевод с французского Льва Самуйлова
Серийное оформление Вадима Пожидаева
Оформление обложки Егора Саламашенко
Иллюстрации Альбера Робида
Робида А.
Необычайные путешествия Сатюрнена Фарандуля в 5 или 6 частей света и во все страны, известные и даже неизвестные господину Жюлю Верну : роман / Альбер Робида ; пер. с фр. Л. Самуйлова. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2025. — (Мир приключений. Большие книги).
ISBN 978-5-389-29451-6
16+
Путешествия, плавания и полеты в пять или шесть частей света, встречи с капитаном Немо и Филеасом Фоггом, хитроумные изобретения и обыкновенная находчивость, недостижимые цели и неожиданная удача: «Необычайные путешествия Сатюрнена Фарандуля в 5 или 6 частей света и во все страны, известные и даже неизвестные господину Жюлю Верну» (1879) — это остроумная пародия на книги Жюля Верна и оригинальный образец «графического романа» последней трети XIX века.
Французский писатель и художник Альбер Робида (1848–1926) известен как автор иллюстрированных футурологических романов, в которых предсказал многие реалии не только XX, но и XXI века: от повседневной жизни (телевидения и дистанционных покупок) до техногенных катастроф.
Однако «Необычайные путешествия» — это книга о XIX веке, в которой преобладает не фантастика, а фантасмагория: происходящее настолько невероятно, что кажется одновременно смешным и страшным, удивительным и банальным, новым и знакомым с детства.
Робида считал Жюля Верна своим учителем, но не подражал ему слепо, а дополнил и переосмыслил старые сюжеты и даже предвосхитил некоторые находки писателей следующего века. Так, роман о Сатюрнене Фарандуле — искателе приключений, воспитанном обезьянами в далеких джунглях, был написан почти за сорок лет до знаменитых историй о Тарзане Э. Берроуза.
В этом издании воспроизводится полный комплект авторских иллюстраций к роману (455 рисунков).
© Л. С. Самуйлов, перевод, 2018, 2025
© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2025Издательство Азбука®
Глава I
Как Сатюрнен Фарандуль, четырех месяцев и семи дней от роду, встал на путь приключений. — Приемная семья принимает его за неполноценную обезьяну
Это случилось у 10-й параллели северной широты и 150-го градуса западной долготы, неподалеку от островов Помоту, что в Полинезии, посреди столь щедрого на бури Тихого океана, который в тот день в еще большей мере не оправдывал своего названия!
Далеко на горизонте, со скоростью неизвестно сколько узлов, по беспокойному небу бежали черно-фиолетовые тучи. На неведомые в наших жалких европейских морях высоты поднимались волны; с ревом и завыванием они устремлялись одна за другой и одна на другую, словно штурмуя это разбушевавшееся небо, прорываемое ужасными смерчами, под весом которых самые высокие из волн с грохотом разбивались в водоворотах пены.
Отдельные фрагменты мачт, обшивные доски кораблей и бочки, всплывая то здесь, то там, указывали — увы! — на то, что злой гений бурь вернулся в свои глубокие пещеры с богатым уловом.
Среди обломков, однако же — то взлетая на гребень вала, то, напротив, исчезая во впадинах между чудовищными волнами, — раз за разом возникал один необычный предмет.
Находка
Предмет этот был всего-навсего люлькой — люлькой, содержавшей хорошо запеленатого и надежно закрепленного ребенка.
Дитя безмятежно спало, похоже не находя разницы между тем, как убаюкивает океан и его собственная кормилица.
* * *
Проходили часы... люлька, каким-то чудом так и не уйдя ко дну, по-прежнему раскачивалась на волнах.
Буря утихла, небо, постепенно проясняясь, уже позволяло различить длинную линию скал, возникающую на горизонте. Хрупкое суденышко, очевидно подхваченное течением, направлялось к неожиданному порту!
Мало-помалу все более и более различимым становился берег, где под скалами укрывались небольшие бухточки, в коих течение было уже совсем спокойным, но, чтобы добраться до них, нужно еще было преодолеть, не разбившись об оные, линию мадрепоровых рифов, на которых пенились водовороты волн.
Наконец люлька миновала их и, все так же сопровождаемая фрагментами мачт, поплыла к берегу; последняя волна забросила ее достаточно высоко на песок, оставив на мели, и... мальчуган, внезапно разбуженный этим резким прекращением движения, впервые закричал во все горло.
Вечерело; солнце, не появлявшееся на протяжении всего дня, наконец показалось и, завершая свой путь, вознамерилось протянуть длинные желтовато-оранжевые лучи к водам открытого моря.
Решив воспользоваться этим часом восхитительного покоя после бурного дня и немного размяться после вечерней трапезы, достопочтенное семейство обезьян вышло на променад и теперь прогуливалось по влажному пляжу, любуясь благолепием заката.
Казалось, им принадлежала вся природа; они выглядели спокойными, ничего не опасающимися хозяевами живописного ландшафта, где, словно в некой волшебной среде, распускаются все красоты тропической зоны, все те яркие цветы, прелестные растения, гигантские деревья и многие тысячи раз переплетенные между собой лианы, что цветут под солнцем экватора!
Четыре небольшие обезьянки различных размеров резвились в траве, мимоходом повисали на ниспадающих лианах и гонялись друг за дружкой по кокосовым пальмам под покровительственным взором родителей, особ весьма степенных, которые выказывали свою радость по случаю возвращения хорошей погоды лишь тем, что покачивали с видом совершенного спокойствия колышущимися плюмажами своих мягких мест.
Мать, красивая обезьяна изящных пропорций и грациозных форм, держала на руках пятого отпрыска, которого она кормила грудью, вышагивая с простодушием и безмятежностью, достойными того, чтобы быть увековеченными резцом Праксителя.
Внезапно это спокойствие было нарушено!.. Отец, при виде лежащего на пляже предмета, сделал два или три кульбита через голову, что у обезьян этих отдаленных краев означает грандиознейшее изумление; мать, не выпуская младенца, а вслед за ней и все их детеныши также совершили с полдюжины оборотов и, почти испуганные, упали на все четыре конечности!
Дело в том, что замеченный обезьяной предмет шевелился и барахтался, отчаянно перебирая ручками и ножками, как это делают крабы, когда их, шутки ради, укладывают на спину.
То был наш недавний знакомый, потерпевший кораблекрушение, забавный мальчуган, который пробудился, оказавшись на твердой земле, и теперь выражал неведомо какие чувства.
Папа-орангутан, так как представленное нами читателям семейство было семейством орангутанов, осмотрительно обошел вызвавший тревогу предмет кругом, прежде чем позволить своим родным к нему приблизиться, затем, вероятно сочтя его не представляющим опасности, жестом подозвал мать и, со смущенным видом почесывая нос, указал ей на люльку.
Это еще что за невиданная зверушка?
Что это могло быть за неизвестное животное, которого море выбросило таким образом на песчаный берег? Именно этим вопросом, похоже, задавалась вся семья, окружившая люльку, дабы держать совет. Крайне изумленные малыши вовсе ни о чем не думали, но пытались угадать по лицу родителей результат этих размышлений.
Наконец отец, приняв всевозможные меры предосторожности, чтобы не оказаться укушенным, осторожно вытащил продолжавшего жестикулировать потерпевшего кораблекрушение младенца из люльки за ногу и передал обезьяне; та смерила дитя долгим взглядом, определила рядом со своим младшеньким, сравнила, как следует поразмыслила и, многозначительно покачав головой, дала понять, что она находит эту новую расу обезьян значительно уступающей в красоте форм семейству орангутанов.
Потерпевший кораблекрушение младенец орал не переставая, несмотря на заигрывания молодых обезьян, которые, уже совершенно успокоившись, судя по всему, были не прочь познакомиться поближе с этим новым товарищем.
Обезьяна поняла причину этих криков; передав своего грудного ребенка отцу, она взяла малыша на руки и в славном порыве материнской доброты щедро позволила ему пососать грудь.
Какая то была радость для несчастного мальчугана! Столько часов он скитался без пищи по высоким волнам — и вот наконец смог насытиться!
Он сосал молоко до тех пор, пока, абсолютно умиротворенный, не уснул на груди своей странной кормилицы.
За это время маленькие обезьянки перерыли всю люльку, чтобы убедиться, что в ней не содержится второй экземпляр этого необычного существа.
Они обнаружили лишь какой-то мешочек, перехваченный кожаной тесьмой; сначала этот мешочек их чрезвычайно заинтриговал, но, когда старшая из обезьянок вытащила из него некую бумагу, они и вовсе пришли в безграничное недоумение.
Несколько минут они тщетно крутили этот лист бумаги в руках, а затем в отчаянии передали отцу, который также после тщательного, с четверть часа, его изучения, похоже, ничего не понял в странных знаках, коими он был покрыт.
Демонстрация властям
Все, однако же, обстояло очень просто: скажем лишь, что найденный в люльке мешок представлял собой обычный кисет, вероятно отцовский, который, перед тем как утонуть, несчастные родители доверили вместе с младенцем случайностям бури.
Что до покрытого знаками листа бумаги, столь глубоко заинтриговавшего наивных орангутанов, то он проливал свет на гражданское состояние потерпевшего кораблекрушение младенца, так как то было всего-навсего его свидетельство о рождении, составленное в правильной и надлежащей форме.
Младенец был мальчиком и звался Фортюне-Грасьё-Сатюрнен Фарандуль!
Вследствие того что имена родителей и свидетелей бесполезны для нашего рассказа, мы их спокойно опустим, но должны заметить, что из данного документа следовало также:
1) что Сатюрнен Фарандуль являлся гражданином Франции;
2) что ему было всего лишь четыре месяца и семь дней от роду.
Как видим, в своей карьере потерпевшего кораблекрушение он дебютировал в весьма юном возрасте!
По зрелом размышлении папа-орангутан, судя по всему, принял в отношении найденного малыша важное решение; он сделал многозначительный жест, означавший: «Пятеро или шестеро — невелика разница», и поднялся на ноги.
Ребенок был усыновлен; увеличившееся таким образом семейство направилось к своему жилищу.
Ночь выдалась тихой и безмятежной. Луна в тропическом лесу освещала спокойный сон нашего героя в лоне приемной семьи.
Солнце, поднявшись, обнаружило Фарандуля совершенно уже приспособившимся к своему новому гражданскому состоянию, а его приемных родителей — вполне довольными своей находкой.
В хворостяной хижине, покрытой срезанными листьями бананового дерева, славная обезьяна наблюдала за тем, как ее младенец задорно предается пиршеству, предложенному его устам благодетельной природой.
Помимо небольших обезьянок, с виду живо интересовавшихся этим новым компаньоном, в хижину набилась целая толпа взрослых, в которой преобладали орангутаны женского пола.
Сколько удивления на всех лицах! С каким любопытством собравшиеся следили за малейшими движениями Фарандуля! Молодые обезьяны сначала даже норовили в испуге отпрянуть, когда приемная мать в шутку подносила малыша им прямо к лицу, но вскоре приветливость Фарандуля завоевала все сердца, и присутствовавшие принялись наперебой нежить его и лелеять.
Хижина не пустела ни на минуту; обезьяны обоих полов прибывали из соседних лесов, принося младенцу фрукты и кокосовые орехи, которые тот отталкивал ручками и ножками, дабы снова припасть к квазиматеринской груди.
Фарандуль цеплялся за шерсть матери
Снаружи, в кругу стариков-орангутанов с седыми бородами, приемный отец Фарандуля рассказывал о своей находке. Возможно, он давал показания властям, и во всех случаях — что было видно по их доброжелательным жестам — эти почтенные старики одобряли его поведение и, похоже, единодушно его хвалили.
Мало-помалу смятение, вызванное появлением младенца, улеглось, и жизнь снова пошла обычным ходом.
Будь Фарандуль чуть старше, возможно, он пришел бы в восторг от того патриархального существования, какое вели обезьяны. И действительно, счастливые популяции этого блаженного острова, затерянного на бескрайних просторах Тихого океана, вдали от обычных морских путей, все еще жили в золотом веке! Остров был чрезвычайно плодородным, все фрукты Земли произрастали здесь в изобилии и, естественно, совершенно не нуждаясь в окультуривании; никакие опасные хищники не наводняли леса, в которых в полной безопасности обитали самые безобидные виды.
Обезьяний род стоял на самом верху лестницы существ и доминировал благодаря своей смышлености над всей живой природой острова; человек был здесь неизвестен и потому не угнетал эту самую природу своим варварством или извращенностью, подобно тому как он испортил множество видов падших и предающихся различным низостям обезьян, которым предстоит вечно влачить жалкое существование в местах обитания людей, если только какой-нибудь гениальной обезьяне не удастся в один прекрасный день вновь обратить их к чистой жизни древних времен в недоступной человеку глуши.
Эти обезьяны представляли собой переходный вид между орангутанами и понго; объединенные в трибы, они счастливо жили в своеобразных деревнях, состоявших примерно из пятидесяти хворостяных хижин каждая.
Каждое семейство пользовалось полнейшей свободой в частной жизни, а что до проблем общего характера, то ими, судя по всему, занимались старейшины, довольно часто собиравшиеся на совет под сенью гигантского эвкалипта, в листве которого, не принимая участия в дискуссии, резвилась молодежь.
Следует сказать, что все были преисполнены уважения к этим достопочтенным прародителям и что никогда проворные молодые обезьяны не позволяли себе прыгать им на спину или дергать их мимоходом за хвост без предварительного на то разрешения.
Фарандуль вот уже с год как находился в семье.
Он охотно катался по траве со своими молочными братьями, регулярно играл с ними во все милые игры молодых обезьян, но, к величайшему изумлению своих родителей, так еще и не овладел в совершенстве искусством прыжков и решительно отказывался взбираться на кокосовые пальмы.
Такая робость у мальчугана полутора лет от роду чрезвычайно беспокоила славных обезьян. Тщетно братья пытались показать ему пример, совершая самые отважные восхождения и делая самые воздушные кульбиты, — Фарандуль подобной гимнастикой не интересовался.
Он вырос и быстро превратился в крепкого и выносливого паренька, но вместе с тем усилилось и беспокойство его родителей. Оно стало настоящей печалью, едва они поняли, что он решительно за ними не поспевает, когда во время вылазок на природу все семейство, ища развлечений, принималось лазать по деревьям и заниматься веселой эквилибристикой среди кокосовых пальм, этих приятных качелей, дарованных самой природой.
Братья Фарандуля устраивали ему всевозможные проказы и скрывались в листве деревьев лишь затем, чтобы побудить его подняться туда вслед за ними, но он оставался внизу, совершенно опечаленный и удивленный своей неспособностью подражать им.
В семье
Славная кормилица Фарандуля, любившая его не меньше, чем других своих детенышей (а возможно, даже и больше, так как он, бесспорно, был из них самым слабым), не знала, что и делать, дабы развить в нем качества профессионального гимнаста, которые, как она полагала, должны были наличествовать у него в той же мере, что и у всех обезьян.
То, зацепившись хвостом за нижние ветки какого-нибудь дерева, она начинала раскачиваться, призывая Сатюрнена укоризненными криками; то делала тысячи кульбитов, прохаживалась на руках, забрасывала его себе на спину и вместе с ним взбиралась на дерево; но в первом случае Сатюрнен Фарандуль оставался на земле, словно вовсе не слыша ее призывов, а во втором в испуге цеплялся за шерсть матери и ни за что не желал ее, эту шерсть, отпустить. Как тут не взволноваться славным орангутанам!
Невинные игры
Вскоре эта их озабоченность переросла в ежеминутную тревогу. Фарандуль рос, не становясь более ловким. Его приемный отец, который со дня находки сделался одной из самых уважаемых обезьян острова, часто беседовал со старейшинами, почтенными орангутанами, которые, как мы говорили, собирались под большим деревенским эвкалиптом. Было очевидно, что темой этих разговоров является Сатюрнен Фарандуль.
Нередко некоторые из этих обезьян приводили его на собрания, гладили по голове, внимательно рассматривали, просили пройтись, пробежаться, советовались между собой, чесали свои носы и качали головой, судя по всему, ничего не понимая в данной ситуации.
В один из дней Фарандуль с удивлением увидел, что его отец возвращается после довольно долгой прогулки с очень старой обезьяной, прежде пареньком никогда не виданной. Обезьяна эта была дряхлая, морщинистая, местами плешивая; длинная белая борода обрамляла ее величественное чело, смешиваясь затем с также уже заметно поседевшей шерстью.
Этот старец, вероятно давно уже разменявший вторую сотню лет, явился из отдаленной части острова, куда приемный отец ходил проконсультироваться с ним. Очевидно, он пользовался репутацией величайшего мудреца, так как тут же сбежавшиеся из окрестных деревень орангутаны принялись всячески оказывать дряблому старцу почтение и все как один пытались помочь ему доковылять до места назначения, в то время как обезьяны издали показывали его своему потомству.
Встреченный старейшинами у входа в деревню старик-орангутан уселся под эвкалиптом, посреди огромного стечения уже знакомых Фарандулю обезьян.
Совет
Судя по всему, именно Сатюрнен Фарандуль являлся, наряду со старцем, предметом всеобщего внимания, так как приемный отец разыскал его среди катавшейся по траве малышни, дабы отвести к мудрецу.
Последний долго рассматривал паренька со всех сторон, усадил себе на колени, затем снова поставил на ноги и поочередно проверил все сочленения рук и ног.
Все они функционировали наилучшим образом, что, похоже, удивило старика-орангутана, так как он повторил свою проверку с тем же результатом, после чего погрузился в долгое раздумье, из которого вышел лишь для того, чтобы возобновить осмотр.
Спустя минуту-другую он хлопнул себя ладонью по лбу — с таким видом, будто только что мысленно произнес триумфальное: «Эврика!», — подозвал к себе одного из братьев Фарандуля, поставил его и Сатюрнена рядом друг с другом, спиной к собранию, и указал на то, что зад маленькой обезьянки располагает восхитительным хвостовым придатком, сверкающим плюмажем, столь необходимым для воздушной гимнастики, пятой рукой, которой дивная природа щедро наделила этот вид, тогда как бедняга Фарандуль мог предъявить лишь самую малюсенькую ее видимость.
Тут уж все воздели руки к небу; сидевшие подальше (и потому ничего не видевшие) поступили так же и шумно приблизились, дабы узнать причину этих выразительных жестов.
Почтенные старейшины трибы восстановили надлежащий порядок, поспорили немного, изумленно размахивая руками, после чего все обезьяны продефилировали процессией позади маленького Фарандуля, останавливаясь один за другим рядом с мальчуганом, дабы осмотреть его внимательно и убедиться в фатальном упущении природы.
Некоторые делились между собой наблюдениями и, похоже, задавались вопросом, не поправимо ли дело, на что старая седая обезьяна отвечала, что даже малейшая надежда не может основываться на самой незначительной вероятности.
Тем не менее по приказу, который она отдала по новом размышлении, некоторые обезьяны направились к скалам, пока все прочие с нетерпением ожидали. По прошествии нескольких минут посланники вернулись с пучком трав, которые затем вместе с крупными улитками и слизнями, были измельчены между двумя камнями.
Одна весьма ловкая обезьяна изготовила из всего этого компресс и живо наложила на отсутствующую часть удивленного Фарандуля. Несмотря на его гневные крики, компресс как следует закрепили, дабы бедный малыш, с коим обошлись столь жестоко, не испытывал от его ношения неприятных ощущений.
Достопочтенной обезьяне принесли легкое угощение, но та согласилась принять лишь с полдюжины кокосовых орехов. Передохнув часок под эвкалиптом (за это время ему пришлось дать еще кое-какие советы родителям мучившихся от прорезывания зубов малышей), старый орангутан вместе с приемным отцом Фарандуля двинулся в обратный путь.
Все разошлись, вернувшись к своим обычным занятиям.
Лишь тогда, впервые за долгие часы, Фарандуль нашел уединение и принялся прогуливаться по песчаному берегу — все так же в компрессе, причинявшем пареньку ощутимую боль.
Вследствие того что назначенное лекарство не принесло сколь-либо заметных изменений, уже через неделю менять компрессы перестали. Несчастная обезьяна, приемная мать Сатюрнена Фарандуля, какое-то время пыталась тайком втирать ему мазь, преподнесенную знакомыми кумушками, но и это лечебное средство помогло не больше.
Бежали месяцы и сезоны, но неполноценность Сатюрнена Фарандуля лишь усиливалась! Это, однако же, был высокий и сильный парень, хорошо сложенный, ловкий, проворный, умелый во всех физических упражнениях, такой, который без труда бы разобрался с четырьмя самыми крепкими мальчуганами его возраста, но рядом с его молочными братьями эти преимущества исчезали, и Фарандуль вынужден был признавать себя побежденным.
Иногда братья, спрятавшись в листве деревьев, подстерегали его во время прогулок, и в тот момент, когда бедняга Сатюрнен Фарандуль проходил, посасывая сахарный тростник и не думая ни о чем дурном, игривая ватага составляла цепь, самый сильный цеплялся хвостом за какую-нибудь высокую ветку, остальные повисали на нем, и последний неожиданно подхватывал Фарандуля под мышки и поднимал вместе с собой. Затем его подбрасывали в воздух (не обращая особого внимания на пинки, которые он раздавал направо и налево) до тех пор, пока вся шайка не решала наконец упасть в траву.
Мало-помалу эти шутки закончились сами собой.
С годами его братья-орангутаны поняли, что не слишком-то великодушно злоупотреблять своим физическим преимуществом, постоянно напоминая младшенькому о его неполноценности, и даже напротив, теперь, прибегая к всевозможным предосторожностям и оказывая братские знаки внимания, они старались заставить его забыть о ней напрочь.
Но было уже слишком поздно! Не по годам смышленый, Фарандуль понял причину этой внезапной обходительности и оттого испытал еще большее унижение.
Впрочем, он и сам прекрасно видел, что вся триба смотрит на него со снисходительным состраданием. Во всех обращенных на него взглядах отчетливо читалось нежное сочувствие. Славная обезьяна, приемная мать, любила его с тем большей нежностью, что полагала обреченным влачить существование несчастное и, быть может, одинокое!
Размышляя о будущем, она всерьез опасалась за грядущее устройство им своей личной жизни. Удастся ли ему когда-нибудь жениться? Как примут его молодые деревенские обезьяны, когда он начнет о них думать?
Ох, если бы его сердце могло говорить!.. Что, если его возлюбленная откажется выйти за него, а потом когда-нибудь он увидит ее в объятиях другого? Как он перенесет такие страдания?.. Ах, сколько печалей ждет его в будущем!.. А возможно, и драм!..
Все эти мысли омрачали жизнь родителям Сатюрнена Фарандуля.
Но подобные опасения рождались не только в мозгу славных обезьян — терзался ими и сам Фарандуль.
Сатюрнен прекрасно осознавал, сколь сильно он отличается от своих братьев или других молодых обезьян трибы. Тщетно он вертел шеей, пытаясь рассмотреть себя сзади, или разглядывал свое отражение в чистой воде источников — он ничего не замечал. Ничего такого, что могло зародить в нем хотя бы слабую надежду на то, что когда-нибудь и у него появится такой же хвост трубой, какие были у тех, кого он полагал своими родными братьями. В конце концов бедный Сатюрнен Фарандуль счел себя увечным калекой и с этого самого дня помышлял лишь о том, как бы бежать, покинуть родину, дабы скрыть свою боль и унижение вдали от тех, кто был дорог его сердцу.
Долгими неделями и месяцами он бродил по берегу, смутно надеясь найти способ претворить свой план в жизнь. Наконец как-то утром, после урагана, он обнаружил на пляже большую кокосовую пальму, вырванную с корнем, — способ был найден! Спустя сутки, ни свет ни заря, обняв добрых и нежных приемных родителей, столько лет относившихся к нему как к родному сыну, Сатюрнен Фарандуль вместе с пятью братьями направился к берегу, где лежала пальма.
Он попросил их, вроде как забавы ради, спустить дерево на воду; когда дело было сделано, Фарандуль, решившись, нежно, но быстро обнял братьев и прыгнул на удалявшуюся от берега кокосовую пальму.
Кокосовая пальма отдалилась от берега
Пятеро братьев издали пять воплей испуга и в отчаянии вскинули вверх пять пар рук! Он был уже слишком далеко, бедные обезьянки это понимали; пока они метались словно обезумевшие по берегу, на их крики сбежались другие орангутаны. Фарандуль, глубоко тронутый их горем, узнал родителей; зарыдав, он отвернулся лицом к открытому морю и с помощью ветки ловко провел кокосовую пальму через рифы, избежав кораблекрушения. Крики несчастных обезьян уже едва были слышны; поднявшийся бриз дул в листву дерева, унося его все дальше и дальше.
Спустя несколько часов Обезьяний остров исчез из виду и пальма оказалась посреди Тихого океана.
Сатюрнен Фарандуль, спокойно сидевший на перекрестье двух веток, был счастлив: в нем просыпались инстинкты мореплавателя! Его запасы состояли из нескольких десятков кокосовых орехов, все еще висевших на дереве, и солнце метало лучи на его совершенно голую спину; проведя всю жизнь среди обезьян, сам себя полагая обезьяной, он и не мог знать, что такое одежда.
На шее у него — со дня прибытия на остров — болтался кисет, в котором находилось его свидетельство о рождении; приемные родители, уж и не знаю зачем, повесили этот мешочек малышу на шею, и Фарандуль так и носил его с тех пор, не снимая.
Глава II
Мы знакомимся с «Прекрасной Леокадией». — Общество «Бора-Бора и Ко», пиратствующее в Зондских морях. — Шрапнельный кабан
— Капитан Ластик, видите эту точку на юго-юго-востоке?
— Онфлёрские [1] громы! Да именно на нее-то, старший помощник Мандибюль, я и смотрю вот уже с четверть часа в мою подзорную чушку!
— И что вы о ней думаете?
— Да разразит меня онфлёрская молния, старший помощник Мандибюль, если это не обломок какого-то потерпевшего кораблекрушение судна!
— Но там что-то шевелится, капитан Ластик!
— Онфлёрские громы! Да это же дерево, старший помощник Мандибюль, и на нем кто-то есть!
Этот короткий диалог произошел на полуюте «Прекрасной Леокадии», чудесной трехмачтовой шхуны из Гавра, между капитаном и старпомом этого судна. «Прекрасная Леокадия» доставила груз фортепияно, платьев и конфекций для молодых мисс Окленда, крупнейшего города английской колонии Новая Зеландия, и теперь на всех парусах летела в свой порт приписки с грузом новозеландских шкур.
Капитан Ластик и старший помощник Мандибюль
Капитан Ластик быстро принимал решения; две минуты спустя, передав зрительную трубу старшему помощнику Мандибюлю, он приказал лечь в дрейф, и к косовой пальме нашего героя Сатюрнена Фарандуля направилась весельная шлюпка.
При виде корабля, который издали он принял за ужасающего монстра, у Сатюрнена округлились глаза, тем не менее он даже не попытался удариться в бегство, решив дождаться развития событий. Шлюпка подошла к нему уже через полчаса; облик находившихся в ней людей поверг Фарандуля в ступор. Они имели лишь весьма отдаленное сходство с обезьянами его острова, и их лица отнюдь не носили отпечаток тех же моральных качеств. Сатюрнен встревожился, но стоически встретил этих новых для него обезьян с широкой улыбкой.
— Как ты здесь оказался, разрази тебя онфлёрский гром? — вопросил сидевший в лодке старший помощник Мандибюль, который полагал необходимым для поддержания своего авторитета использовать излюбленные бранные словечки капитана, когда командовал вместо него. Сатюрнен никогда не слышал человеческого голоса, а посему ничего из этих аккордов не понял и нашел их менее гармоничными, нежели возгласы обезьян своего семейства.
— Ты что, глухой? — переспросил старший помощник.
Сатюрнен снова не ответил, но, приняв реплику за приглашение, перескочил в шлюпку в один большой прыжок, несказанно удививший матросов.
Лодка переменила галс и взяла курс на корабль. Других вопросов старший помощник юному Сатюрнену не задавал, — в конце концов, то было дело капитана.
На «Прекрасной Леокадии» все взгляды были устремлены на шлюпку; капитан Ластик не отрывался от подзорной трубы до тех пор, пока лодка не оказалась в паре кабельтовых от судна.
По знаку старшего помощника Сатюрнен — опять же, в один скачок — первым забрался на палубу, едва не сбив с ног не ожидавшего от него подобной ловкости капитана.
— Онфлёрские громы! Ах ты, свинка морская!.. Вижу, вежливость тебе неведома! Да я — капитан Ластик!
Мальчуган в ответ лишь улыбнулся. Его уже окружили матросы, и старший помощник Мандибюль поведал капитану, что не смог вытащить из потерпевшего кораблекрушение паренька ни единого слова. Охваченный глубочайшим оцепенением, Сатюрнен таращил глаза. Внезапно он подскочил к капитану и обошел того кругом; затем то же самое проделал со старшим помощником, потом — с каждым из членов судовой команды. Один из матросов находился на рангоуте; Сатюрнен без малейших колебаний ухватился за канат и в мгновение ока забрался на фор-марсель фок-мачты. Марсовой взирал на него сверху и ничего не мог понять в этом стремительном подъеме совершенно голого паренька. Сатюрнен обошел его кругом, как до этого всех прочих, громко вскрикнул и проворно спустился на палубу. «О радость! О счастье! — думал он. — Этот новый вид обезьян имеет почти такое же сложение, как и я сам! Вот и пришел конец моим унижениям, моему позору!» Вне себя от радости, Сатюрнен сделал несколько кругов по палубе, то и дело совершая кульбиты и иные прыжки; последний он проделал прямо перед ошеломленными матросами, приземлившись на ноги рядом с капитаном, вокруг которого — для пущей уверенности! — покрутился еще немного.
Сатюрнен уже карабкался по рангоуту
— Это еще что такое, разрази меня онфлёрская молния! — вскричал капитан.
Сатюрнен, пребывая на седьмом небе от счастья, разумеется, ничего не отвечал.
— Ну так как, онфлёрские громы, — продолжал капитан, — скажешь ты нам, кто ты такой?
— Возможно, эта морская свинка не понимает по-французски, — заметил старший помощник.
— Попробуем по-английски, — сказал капитан, беря Сатюрнена за руку.
— What is your name?..
Никакогоответа.
— Was ist ihre name?..
— Siete Italiano?..
— HablaustedEspanol?..
— He хочешь отвечать — ну и ладно!.. Вот только тогда мотай отсюда, и да разразит тебя онфлёрская молния! — выругался капитан, исчерпав весь свой лингвистический запас. — Не с луны же ты свалился?..
Сатюрнен Фарандуль пытался понять все эти новые для него звуки, но, насколько ему помнилось, человеческий голос никогда не доносился до его ушей — обезьяний язык был единственным, который он понимал.
— Смотрите-ка, капитан, — вмешался старший помощник. — У него на шее какой-то кисет...
Капитан, до сих пор не обращавший на кисет внимания, снял мешочек с шеи мальчугана.
— У него здесь с собой документы, — сказал он. — Посмотрим, что они нам скажут... Ага! Он — француз, родом из Бордо.
Капитан остановился.
— Миллиард онфлёрских громов! — воскликнул он, хватая паренька за руку. — Тебя зовут Сатюрнен Фарандуль, мой мальчик, и ты сын бедняги Барнабе Фарандуля, который был, как и я, капитаном и лет десять тому назад сгинул где-то в этих морях!
— Быть того не может! — изумился старший помощник.
— Да посмотрите сами, Мандибюль: вот свидетельство о рождении этой морской свинки, сейчас ей одиннадцать с половиной лет.
— Я бы ей дал все пятнадцать, капитан.
— Я бы тоже; видно, она не страдала от отсутствия корма, разрази меня онфлёрская молния! Из этого пацаненка выйдет отличный марсовой!.. Я усыновляю тебя, мой мальчик!
И Сатюрнен Фарандуль — а нам теперь известен его точный возраст — вошел в новую фазу своей жизни.
Как ему удалось при помощи живой и выразительной пантомимы рассказать капитану Ластику свою историю, мы объяснить не в силах; однако же это случилось, и вскоре капитан уже был в курсе мельчайших деталей сей восхитительной жизни, омраченной для бедняги Фарандуля разве что констатацией унизительной неполноценности.
На борту «Прекрасной Леокадии» обнаружилось несколько книг. В одном из рассказов об океанийских путешествиях некоторые гравюры представляли обезьян, которых Фарандуль, когда ему их показали, покрыл нежными поцелуями.
— Пóлно, мой мальчик, будь мужчиной! Позднее как-нибудь мы еще с ними повидаемся, разрази меня онфлёрская молния!
Тут славный капитан вырезал обезьянок и собственноручно наклеил на стену в выделенной Фарандулю небольшой каюте, располагавшейся неподалеку от его собственной. Так наш герой получил возможность постоянно иметь перед глазами изображения родственников, которые на их песчаном берегу, возможно, все еще оплакивали несчастного беглеца.
К одежде цивилизованных людей Фарандуль привыкал долго и мучительно. В первые дни, когда он надевал куртку вместо брюк и брюки вместо куртки, его костюм был далек от элегантности; тем не менее, желая во что бы то ни стало понравиться капитану Ластику, вскоре он все же научился придавать себе вполне презентабельный вид.
Вследствие же того, что на борту находились матросы всех национальностей, он быстро преуспел и в изучении языков. Фарандуль одновременно выучил французский, английский, испанский, малайский и китайский, а также кельтское наречие, на котором говорят в Бретани.
Капитан Ластик не переставал расхваливать новичка старшему помощнику Мандибюлю:
— Онфлёрские громы, Мандибюль! Какой марсовой!.. Наша морская свинка превратилась в очаровательного юношу! Да он в два счета спускается с перекладин бом-брамселя до грот-брамселя, давая десять очков вперед самому сноровистому марсовому торгового флота! За этого парня, Мандибюль, мне определенно не будет стыдно!
И действительно, если на Обезьяньем острове Фарандуль вынужден был пасовать перед ловкостью своих молочных братьев, то на борту «Прекрасной Леокадии», напротив, проявилось его полное превосходство над матросами. Никто не мог сравниться с ним в безрассудных кульбитах, которые он исполнял на марселях.
Мачты напоминали ему родные или почти родные кокосовые пальмы, и величайшим счастьем для него было пораскачиваться в легкий бриз на клотике грот-мачты.
Тот, кто увидел бы Сатюрнена Фарандуля через пять лет после этих событий, не узнал бы воспитанника обезьян в молодом человеке с изящными усами, умным лицом и энергичными жестами, который прогуливался по полуюту «Прекрасной Леокадии» в компании слегка уже постаревших капитана Ластика и старшего помощника Мандибюля.
О блага воспитания! Цивилизация превратила некогда бездарную обезьяну в превосходного человека! Конечно, изредка Сатюрнен еще вспоминал с некоторым умилением свою приемную семью, но теперь все его мысли занимали судоходство и торговля.
Вот уже пять лет как он путешествовал с «Прекрасной Леокадией», доставлявшей стенные и настольные часы, кожаные перчатки и кринолины на Сандвичевы острова, шампанское и зонтики от солнца — в Индию, обувь, галантерею и парфюмерию — в Чили, возвращавшейся с кампешем для виноделов из Бордо, грузами тикового, палисандрового, эбенового дерева и т. п. Он, который в ранней молодости полагал мир ограниченным горизонтами своего острова с обезьянами в качестве всего человечества, находил теперь не очень большой всю вселенную.
Он уже избороздил моря пяти частей земного шара, побывал на всех континентах, посетил множество островов, но капитан Ластик все никак не мог на него нарадоваться. Фарандуль ни разу еще не доставлял ему даже малейшего огорчения. Конечно, однажды ему пришлось вызволять юношу из ливерпульской тюрьмы, куда того завела минутная забывчивость, но этот мелкий проступок, напротив, лишь грел капитану сердце; все произошло в ливерпульском музее естествознания, где Сатюрнен Фарандуль при виде чучела обезьяны не смог сдержать своей боли и негодования. Он набросился на испуганных смотрителей с такой яростью, что, прежде чем их вырвали из его рук, уже успел их порядком поколотить.
Ливерпульское дело
В настоящее время «Прекрасная Леокадия», идущая из Сайгона с грузом для Нового Южного Уэльса, находилась у входа в Целебесское море, неподалеку от островов архипелага Сулу. Капитан Ластик выглядел совершенно спокойным. Ничто не предвещало угрозы со стороны стихии; лазурное небо и безмятежное море обещали успешное плавание. Поговаривали, что в этих краях полно пиратов, но капитан Ластик, никогда с ними не встречавшийся, не верил ни единому слову из этих историй о морских разбойниках.
— Пираты, разрази их онфлёрские громы! Да последнего из них вздернули лет пятьдесят назад! И потом, если они еще и остались, Мандибюль, я буду только рад увидеть их лично, — нередко повторял капитан Ластик.
Увы! Этому пожеланию суждено было осуществиться гораздо раньше, чем на то надеялся бедный капитан! В ту же ночь, воспользовавшись безлунным небом, без малейшего шума или даже плеска, которые могли бы стать предупреждением для матросов «Прекрасной Леокадии», судно взяли на абордаж малайские пироги. Спали ли вахтенные или же были погружены в пленительные воспоминания о недавней поездке на Таити, но они так и не пробудились, и малайские крисы сделали свое грязное дело.
Судно взяли на абордаж малайские пироги
Все так же без малейшего шума пираты наводнили корабль. Капитан Ластик проснулся, но лишь для того, чтобы увидеть себя — с величайшим изумлением — в руках малайцев, крепко-накрепко связанным.
Старший помощник Мандибюль, Сатюрнен Фарандуль и еще с полтора десятка членов экипажа также были обвязаны бечевкой, будто обычные свертки.
То был печальный момент.
По палубе рыскали пираты. В каюте капитана два или три главаря с чрезвычайно неприветливыми лицами обсуждали, что делать дальше. Бедный капитан Ластик, немного владевший малайским языком, более или менее понимал, что пираты пытаются определиться: истребить экипаж незамедлительно или же на следующий день, уже на суше. Понял он и то, что малайцы ведут корабль к самому северному из центральных островов архипелага Сулу — острову Басилан, до которого было всего несколько лье.
К Басилану подошли с рассветом; будучи весьма посредственными матросами, пираты бросили якорь в песчаное дно в паре-тройке кабельтовых от скалистого и неспокойного берега. На корабле тотчас же поднялась невообразимая суматоха; примерно пять десятков разбойников со зловещими физиономиями принялись разгружать «Прекрасную Леокадию» и перевозить добычу на остров.
Внутренняя часть острова, очень лесистого и оживленного, выглядела потрясающе красивой. Тем не менее Сатюрнен даже не помышлял о том, чтобы полюбоваться пейзажем; пираты разместили своих пленников на утесе, с вершины которого те могли наблюдать за разграблением корабля.
Поднимающееся над горизонтом солнце напомнило корсарам, что приближается час завтрака. Впрочем, трюм, в котором хранились запасы спиртного капитана Ластика, утонченного гурмана, и так уже предоставил им возможность промочить горло.
В последний рейс к берегу каждый из пиратов прихватил столько бутылок, сколько смог унести, и — к безмерному отчаянию капитана Ластика — началась оргия.
— Да и пусть себе пьют, — успокаивал капитана Сатюрнен Фарандуль. — Быть может, в этом и кроется наше спасение!
— Онфлёрские громы! Как подумаю, сколько там превосходнейшего коньяку было, — сердце на части разрывается!
Видели бы вы, что за типы были эти пираты! Бороды всех цветов и оттенков, брови всех степеней косматости, носы всевозможной кривизны! Ужасные бандитские рожи, почерневшие от тропического солнца! А какие походные арсеналы! Увешанные пистолетами всех калибров и всех систем, с курковыми, фитильными и кремневыми замками, кинжалами всех размеров, прямыми, изогнутыми, словно пламя, зазубренными, будто пила, но почти всегда смазанными ядом, эти морские разбойники при ходьбе шумно бряцали железом, что самим им, судя по всему, неимоверно нравилось.
К тому же, что вполне естественно, они имели право на самые изысканнейшие спиртные напитки, и правом этим не забывали пользоваться.
Следует заметить, что этих зловещих разбойников знали и боялись на всех Зондских островах. Их предводитель, знаменитый Бора-Бора, на протяжении вот уже нескольких десятков лет извлекал выгоду из малайских морей, разорял архипелаги, захватывал корабли, истреблял экипажи и — последняя и очень важная операция! — находил самый выгодный сбыт плодам этой, как он сам выражался, коммерции на Яве, Борнео или Суматре.
Двое других, Сибокко и Бумбайя, являлись его помощниками; пройдя его школу торговли, они прекрасно знали: нет лучше способа рассчитаться за товар, чем отрубить торговцу голову.
Утоленная жажда наводит на мысль о голоде; вскоре Боpa-Бора проголодался и приказал своему шеф-повару приготовить обед.
Шеф-повар пиратов
Пока кулинар насаживал на вертел огромного кабана, убитого утром одним из малайцев, остальные члены банды решили — так сказать, в качестве закуски — оказать честь провизии, перевезенной на берег с «Прекрасной Леокадии».
Минут пять блюдодел предавался сему серьезному занятию относительно сосредоточенно, но по прошествии этого времени ему захотелось развлечений; он обвел завистливым взглядом пятьдесят своих товарищей, которые, образовав большой круг у костра, жадно уничтожали столь дорогой сердцу капитана Ластика коньяк.
И тут под этим забронзовевшим от индийского солнца черепом родилась удачная мысль: чтобы получить свою долю спиртного, всего-то и нужно, что заменить себя у поджаривающейся на огне туши одним из пленников.
Увесистыми пинками повар раскидал по сторонам нескольких матросов, пока наконец не добрался до Сатюрнена Фарандуля, которому перерезал путы и объяснил, что от него требуется.
— С радостью! — с улыбкой ответил наш герой.
И двое мужчин направились к месту пиршества.
Все шло просто замечательно. Почтенное собрание веселилось до упаду; в пылу дискуссии двое или трое пиратов по недосмотру уже вонзили свои столь хорошо наточенные крисы в животы соседей; не обращая внимания на эти мелочи, повар устремился к бутылкам с горячительными напитками с видом человека, которому срочно необходимо наверстать упущенное.
Стоя у костра, Фарандуль оценивал ситуацию. Громоздкое и стесняющее оружие — ружья, пистолеты, ятаганы, — а также многочисленные патронташи, пороховницы и ящики с патронами были свалены в кучу метрах в двадцати от пиратов.
Оргия началась
Этого было достаточно; в голове Фарандуля уже зрел план.
Он перевернул кабана, затем, сделав вид, что нуждается в дровишках, вышел из круга и направился к пиратскому оружию; спутники юноши, издалека следившие за каждым его движением, решили было, что он собирается подхватить как можно больше сабель и рвануть к ним, чтобы перерубить веревки.
Они ошибались. Сатюрнен Фарандуль насобирал веток и листьев, проворно покидал патронные сумки и пороховницы на ветки, засыпал листьями и со всем этим грузом вернулся к кабану.
Ни один из пиратов не удостоил его даже взглядом.
Времени у Сатюрнена было хоть отбавляй. Он превратил брюхо кабана в превосходную адскую машину: в самом низу — порох на ложе из сухих листьев, в середине — патронные сумки, сверху — камни, собранные вокруг костра; довершал этот минный горн фитиль, позаимствованный у одного из ружей.
Когда все было готово, Сатюрнен подвесил фитиль над огнем, подул в костер — пламя занялось еще больше — и неспешно вышел из круга отдыхающих.
Долго ждать не пришлось.
Не увидев его на рабочем месте, повар направился к кабану, небрежно помахивая крисом, но не успел наклониться, чтобы проверить степень прожарки, как из животного вырвался сноп огня, и прогремел оглушительный взрыв — сдетонировала адская машина.
Взрыв
И вот уже — ни кабана, ни кулинара: первого разорвало на части, второму снесло голову! Десятка два пиратов, извиваясь и корчась, валялись на земле; патроны и камни, которыми Фарандуль начинил своего кабанчика, ударили, будто залп картечи, вправо и влево, ломая руки и ноги, пронзая грудные клетки, выбивая глаза и раскалывая черепные коробки.
Стремительный, словно молния, Фарандуль, подхватив охапку оружия, бросился к своим товарищам. Пятнадцать взмахов ножа избавили их от веревок, после чего, не теряя времени, все вооружились и, ведомые Фарандулем, обрушились на растерянных и ошеломленных пиратов.
Видели бы вы это зрелище! Те, кого пощадила картечь, как и те, кого лишь слегка посекло камнями, выхватывали свои знаменитые клинки и защищались словно черти!
Но как противостоять отважным морякам, вознамерившимся взять реванш? Не прошло и пары минут, как два с половиной десятка разбойников усеяли своими телами морской берег, тогда как оставшиеся убежали вглубь острова, словно стервятники, которых вспугнули, не позволив растерзать добычу.
В общем и целом из строя были выведены человек сорок или сорок пять малайцев, но — увы! — экипажу «Прекрасной Леокадии» пришлось оплакивать потерю своего командира. Бравого капитана Ластика, собственноручно отправившего к праотцам двух малайцев, проколол насквозь смазанный ядом крис пирата Бумбайи.
Издав последнее «Онфлёрские громы!», капитан Ластик испустил дух, в то время как Сатюрнен, в свою очередь, пронзил саблей ужасного Бумбайю.
На то, чтобы долго предаваться печали, не было времени. Сатюрнен слышал, как в бою Бора-Бора сетовал на задержку отряда своих «торговых представителей», прибытия которого он ожидал с минуты на минуту. К тому же с полутора десятка разбойников, в том числе и сам Бора-Бора, убежали и вскоре могли вернуться с подмогой и перебить матросов.
Стало быть, нужно было незамедлительно грузиться на судно и уносить ноги подальше от рокового острова. После того как все оружие пиратов и тело капитана Ластика были перевезены на борт трехмачтовика, а пироги корсаров — затоплены, экипаж корабля поднял якорь.
Как нельзя вовремя! Сотни головорезов уже высыпали на пляж, неистово размахивая копьями и ружьями; прежде чем окончательно их покинуть, «Прекрасная Леокадия» дала по ним залп из своей единственной пушки.
Выйдя в открытое море, матросы отдали последние почести несчастному капитану Ластику.
Командование по праву переходило к старшему помощнику Мандибюлю, но тот, внезапно расчувствовавшись, заявил, что, так как Сатюрнен Фарандуль проявил себя в этом их злоключении с самой лучшей стороны и всех спас, он, Мандибюль, полагает, что именно Фарандуль должен стать капитаном; сам же он намеревается и дальше оставаться помощником капитана, теперь уже — героического Фарандуля.
Экипаж встретил эту краткую речь бурными аплодисментами.
Так Фарандуль стал капитаном «Прекрасной Леокадии»; впрочем, капитан Ластик, владелец трехмачтовика, давно уже назначил его своим наследником. Все, таким образом, устроилось к лучшему; в честь бедного Ластика матросы вздернули на рее парочку пиратов, которых обнаружили вусмерть пьяными на камбузе.
Волнения на море не наблюдалось, да и экипаж теперь уже не ослаблял бдительности.
Продолжая оплакивать бедного капитана, Сатюрнен Фарандуль вспомнил, что в конце битвы он схватил предводителя пиратов Бора-Бору за пояс (уже намереваясь раскроить ему череп), но тот вырвался и убежал, а пояс так и остался у него в руках.
Он сохранил этот пояс, но даже не подумал как следует его осмотреть. Теперь же любопытство взяло верх, и Сатюрнен, а вместе с ним и старший помощник Мандибюль принялись внимательно изучать трофей. Карманы, приделанные с внутренней стороны, были битком набиты различными документами; одни, покрытые цифрами, похоже, представляли собой торговые чеки, выписки из счетов, договоры; другие показались капитану Сатюрнену Фарандулю еще более интересными.
Он просмотрел их тщательно и благодаря своему знанию малайского языка в конечном счете понял, что держит в руках удостоверенный акт, учреждающий — под вывеской торговой фирмы «Бора-Бора и Ко» — «Общество, пиратствующее в Зондских морях»!
Финансирование этого общества осуществлялось малайскими торговцами с острова Борнео, ответственными за сбыт товаров и помещение капитала.
Все бумаги были в порядке: Бора-Бора оказался человеком организованным.
Сатюрнен Фарандуль сумел прочесть даже детальную хронику операций, записываемых изо дня в день, но аж подпрыгнул, когда дошел до своеобразного текущего счета, содержащего перечень расписок в получении денежных средств и собственно сбережений общества «Бора-Бора и Ко», общая сумма которых составляла пятьдесят четыре миллиона монет — золотых, серебряных или же медных, не уточнялось, — и все эти деньги лежали на депозите в одном из банков Борнео.
Фарандуль собрал матросов «Прекрасной Леокадии» и ознакомил с обнаруженными документами.
Над палубой разнеслось восторженное и дружное «ура!».
— Друзья! Эти богатства принадлежат нам, мы их завоевали! Каждый получит свою долю. А теперь — держим курс на Борнео! Но нужно быть настороже; Бора-Бора не умер, он попытается нас настичь!
Глава III
Осада и блокада. — Героическое поведение черепах Таинственного острова. — Ужасный бульон!
До Борнео «Прекрасная Леокадия» дошла, в общем-то, без злоключений.
От островов она старалась держаться подальше и не подпустила к себе малайские пирóги, уже было взявшие курс на корабль в проливе между островом Бангей и северной оконечностью Борнео.
Как только корабль встал на рейд, Фарандуль сошел на берег и вместе со старшим помощником Мандибюлем, оба — хорошо вооруженные, направился в обслуживающий пиратов банк.
Снова пираты!
Не углубляясь в объяснения, Фарандуль сунул под нос банкиру-малайцу, мутному субъекту с хитроватым взглядом, удостоверенный акт и сберегательную книжку общества «Бора-Бора и Ко».
Банкир побледнел, однако же удивления не выказал.
— Деньги есть? — спросил Фарандуль.
— Ни один банкирский дом, каким бы солидным он ни был, не держит в своей кассе пятьдесят четыре миллиона монет, — уклончиво ответил банкир.
— Даю вам время до завтра, — произнес Фарандуль.
— Невозможно, сеньор! К тому же нужна подпись моего друга Бора-Боры, управляющего обществом. Он должен был вам это сказать, когда отправлял получить...
— Он никуда нас не отправлял; мы сами себя отправили.
— И, клянусь брюхом тюленя, вы все нам выплатите, старый мошенник! — вскричал Мандибюль.
— Не будет подписи — не будет денег, — заявил банкир, ничуть не смутившись.
— Что ж, тогда мы подадим в суд, — спокойно ответил Фарандуль.
И уже в тот же день, вследствие вчиненного иска, власти Борнео вынуждены были начать судебное разбирательство. Фарандуля ни на миг не покидало ощущение тревоги. Судя по всему, Бора-Бора успел предупредить банкира; возможно, он и сам уже находился на Борнео, выжидая возможности снова завладеть «Прекрасной Леокадией». Нужно было смотреть в оба, как говорил Мандибюль.
Матросы «Леокадии», зная, что речь идет об их благосостоянии, не расслаблялись ни на минуту, но можно ли быть уверенным в том, что в один прекрасный день на вас не нападут превосходящие силы противника?
Фарандуль понял, что процесс может затянуться надолго. Да и судебное ведомство в султанате Борнео могло оказаться коррумпированным, у пиратов могли обнаружиться друзья и сообщники, и как знать, вдруг сам султан пожелал бы наложить лапу на кассу, дабы уладить дело?
Сатюрнен счел полезным привлечь на свою сторону одного из всесильных придворных султана. Тот за скромные двадцать процентов взялся уладить проблему и сделать в интересах «Прекрасной Леокадии» все, что позволили бы обстоятельства. Он не стал скрывать, что разбирательство может затянуться, и посоветовал Фарандулю удалиться на время предстоящих переговоров.
Фарандуль оценил справедливость этого предложения и, передав все права своему мандатарию, в одну из чудесных ночей распустил паруса.
— Друзья! — сказал капитан Фарандуль своим матросам. — Нам придется взять небольшой отпуск. Вернемся сюда, когда дело будет доведено до благополучного конца.
Слова его потонули в шквале аплодисментов.
В намерения капитана Фарандуля входило покинуть эти враждебные края, направившись через Яванское море, море Банда и Торресов пролив к островам Полинезии.
Он думал об острове, на котором прошло его детство, и говорил себе, что, раз уж Провидение дарует ему свободное время, лучше, чем на поиски своей приемной семьи, потратить это время он и не может.
Покойный капитан Ластик часто упоминал о том, что подобрал его неподалеку от архипелага Тонга, и именно там Фарандуль и собирался вести свои поиски; быть такого не может, говорил он себе, чтобы ему не удалось отыскать родной остров, и, за неимением других указаний, компасом ему должно было послужить его сердце.
Повышенную бдительность экипаж проявлял напрасно: ничто на горизонте не указывало на появление пиратов. Пройдя между архипелагом Гибриды и Соломоновыми островами, «Прекрасная Леокадия» устремилась на запад, и Фарандуль, полагая, что больше опасаться уже нечего, полностью предался своим поискам.
Корабль брал курс на любой участок суши, о котором сигнализировал впередсмотрящий, если только не выяснялось, что этот остров уже обитаемый. Таким манером в один из дней «Прекрасная Леокадия» подошла к острову, совершенно пустынному и не обозначенному ни на одной из карт.
Как и на Обезьяньем острове, подход к берегу здесь затрудняла цепочка рифов, но когда этот барьер удавалось преодолеть, абсолютно спокойное море позволяло бросить якорь в полной безопасности.
Отвесные скалы разделяли побережье на пляжи, где кокосовые пальмы спускались до самого песка; над пальмами кучерявились холмы, увенчанные пышной растительностью, а далее, насколько хватало глаз, остров покрывал огромный девственный лес, вулканическим питоном поднимавшийся по склонам метров на двести пятьдесят над уровнем моря.
Небольшая речушка змеилась по лесу, сбрасывая свои прозрачные и журчащие воды в океан на изумительном песчаном пляже. Дно вокруг всего острова, уже в нескольких метрах от берега, резко уходило вниз, словно сам остров был всего лишь выступающей из воды вершиной некой горы.
Эта большая глубина позволила «Прекрасной Леокадии» бросить якорь в непосредственной близости от берега, что, в свою очередь, навело Фарандуля на мысль о том, что можно воспользоваться этой спокойной и надежной стоянкой у гостеприимного побережья для ремонта некоторых мачт и парусов судна.
После того как корабль прочно встал на песок, конопатчики и плотники приступили к работе под руководством старшего помощника Мандибюля.
Сатюрнен Фарандуль и остальные члены экипажа занялись осмотром острова; хотя флора здесь мало чем отличалась от растительного мира Обезьяньего острова, Сатюрнен быстро понял, что едва ли находится на острове своего детства: если издали этот клочок суши и имел в своей общей конфигурации кое-какие схожие черты с последним, то с первым же променадом среди скал это смутное сходство рассеялось!
На охоте
Остров выглядел необитаемым: никаких обезьяньих триб в лесу не обнаружилось. Другие животные — кенгуру, опоссумы — скакали в чаще; бесчисленные черепахи громадных размеров медленно прогуливались вдоль реки, в конце концов протаптывая между горой и берегом настоящие тропы.
Пока Фарандуль с пылким восторгом предавался усладе охоты, матросы всеми возможными способами потешались над бедными черепахами, которых ко всему прочему с каждым днем становилось ровно на одну меньше: аппетитнейший черепаховый суп быстро стал для всех излюбленным блюдом.
Заметив черепах на берегу, матросы, просовывая им под брюхо палку, переворачивали несчастных на спину, и те какое-то, относительно долгое время пребывали в этом бедственном положении, комично дрыгая лапами.
От этого зрелища экипаж ухахатывался буквально-таки до слез. Матрос Кирксон, чистокровный англичанин, обожавший бегá и скáчки, но не всегда имевший возможность удовлетворить свою страсть во время океанских путешествий, изобрел в этих обстоятельствах черепашьи бегá.
Черепашьи бега
Для организации этого дерби нового вида всего-то и требовались, что повстречать несколько прогуливающихся в компании черепах, при помощи рук выстроить их в одну линию, по поданному сигналу взобраться на их панцири, и гонка начиналась.
Сохранять равновесие было не так-то и просто; новоиспеченные жокеи, в большинстве своем, либо валились наземь, либо плюхались задом прямо на животное, которое в испуге втягивало голову, полностью скрываясь под броней. Тот, кому удавалось продержаться на ногах дольше всех, объявлялся победителем и забирал себе сделанные ставки.
Капитан Фарандуль обнаружил на склоне горы вход в просторную пещеру, коридоры и ответвления которой были затем тщательно обследованы при свете факелов.
С этой стороны гора была довольно крутой и обрывистой. Пещера, зиявшая над лазурной синевой моря, выходила на своего рода платформу, располагавшуюся на вершине скалы, что возвышалась над влажной лощиной, в которой постоянно щипали траву сотни черепах.
Вскоре мы увидим, сколь полезным для бравых матросов окажется это открытие среди тех осложнений, которые у них возникнут!
Ремонт «Прекрасной Леокадии» шел ударными темпами, и вскоре обновленный красавец-трехмачтовик был готов к новому выходу в море.
Матросы после прощальной прогулки по лесу отдыхали на травянистых склонах круглого холма, последнего контрфорса центрального пика, на некотором расстоянии от того пляжа, где все еще покоилась на киле «Прекрасная Леокадия».
Капитан Фарандуль, предававшийся каким-то своим размышлениям, поднялся на гребень этого бугра, возвышавшегося над разделенным на зубчатые отроги и глубокие бухты берегом.
Он провел на вершине уже несколько минут, обозревая далекие дали, когда взгляд его нечаянно скользнул вниз, к берегу.
Фарандуль побледнел. Уж не сон ли это?.. Но нет! Протерев глаза, он испустил громкий крик. Настоящий флот малайских пирог, быстрых и зловещих, словно стая стервятников, приближался к ним с моря; каждую минуту то тут, то там возникали новые лодки, огибая один из мысов острова и находясь уже примерно в полутора километрах от того холма, на котором располагался Фарандуль.
Малайская пирога
На крик, изданный капитаном, сбежались матросы и теперь ошеломленно смотрели на эти несметные пироги, которых с каждой секундой становилось все больше и больше; казалось, они следуют некой тактике и продвигаются вдоль берега так, чтобы в открытом море было заметно как можно меньшее их количество.
— Сомнений быть не может: это Бора-Бора! — пробормотал наконец Фарандуль.
И, повернувшись к матросам, он прокричал:
— Вперед! К «Прекрасной Леокадии»! Нужно предупредить друзей!
Весь отряд рванул через лес в направлении корабля.
В голове у Фарандуля роились десятки мыслей. Спасти «Прекрасную Леокадию» уже едва ли удастся. В море сражение еще было бы возможным, но, посаженная на мель, она не могла служить матросам даже цитаделью.
— Спасемся в пещере! — бросил Сатюрнен на бегу. — Заберем с корабля все оружие и укроемся там!
Запыхавшиеся, они подбежали к судну. Мандибюль и его люди дремали в тени, но при приближении встревоженных товарищей вскочили на ноги.
— К оружию! — вскричал Фарандуль. — Нас атакуют пираты! Хватайте все, что можете взять, и бегом в пещеру!
— Но, клянусь брюхом тюленя, мы ведь можем сразиться с ними и здесь!
— Не выйдет, старпом, их по меньшей мере шесть сотен! Они будут тут менее чем через час, так что нужно спешить...
Дальнейших разъяснений не понадобилось: все уже приступили к работе. Оружие, порох, лагерный инвентарь — с собой унесли все, что только было возможно. Когда Фарандуль покинул корабль, первые пирóги уже появились у входа в небольшую бухту; при виде трехмачтовика пираты оглушительно заулюлюкали и прибавили ходу.
— Скорее! — подгонял подчиненных Фарандуль. — Мы должны встретить их во всеоружии!
Матросы вперемешку побросали в пещере все то, что удалось спасти. Стоя на небольшой платформе, они грозили кулаками высыпавшим на берег пиратам, которые теперь, словно муравьи, копошились вокруг «Прекрасной Леокадии».
— Нельзя терять ни минуты, дети мои! — воскликнул Фарандуль. — Подготовим-ка наши средства защиты!
Как мы уже говорили, пещера была пробита в горе над довольно крутым оврагом. Восхождение к гроту под дулами нескольких карабинов представлялось делом весьма затруднительным, но, чтобы отбросить осаждающих, пришлось бы стоять на платформе без какого-либо прикрытия.
То была слабая сторона крепости.
Фарандуль увидел это с первого же взгляда и тут же осмотрелся в поисках хотя бы парочки валунов, способных выступить в роли своеобразного бруствера; увы, он быстро убедился в невозможности отколоть даже самый малый кусок скалы без долгой и упорной работы, которую бы не преминули прервать корсары.
Что делать? Склонившегося над «черепашьей» лощиной Фарандуля внезапно осенило: в качестве фортификационного сооружения можно использовать этих черепах.
Двое матросов спустились в овраг; при их приближении черепахи втянули головы и замерли без движения. Матросы быстро пропустили веревку, которую им сбросили сверху, под брюхом самой крупной черепахи и, чтобы веревка не соскользнула, завязали ее морским узлом.
— Давайте тяните!
— Давайте тяните!
По этому сигналу могучие руки начали поднимать черепаху, пришедшую в ужас от внезапного ощущения полета. По прибытии на вершину горы ее тотчас же перевернули на спину, а веревку сбросили обратно.
Подобным же образом, поочередно — со сноровкой, продемонстрировавшей инженерный талант Фарандуля, — наверх были подняты тридцать черепах, перевернуты на спину и уложены одна на другую. Чтобы укрепление не обвалилось, в трещины скалы забили несколько прочных кольев, к которым при помощи узлов, затянутых вокруг каждой из черепах, и привязали этих несчастных.
Черепаший бастион
Едва спускавшиеся в овраг смельчаки поднялись на платформу, как пиратское полчище пришло в движение, и отряд примерно в сотню голов начал карабкаться в гору.
— Пусть подойдут к оврагу, — сказал Фарандуль. — Стрелять только наверняка!
Зазоры между черепахами образовывали естественные бойницы, через которые матросы «Прекрасной Леокадии», с ружьями наизготове, наблюдали за продвижением разбойников.
— Выпади моя борода! — бормотал южанин Турнесоль, матрос первого класса. — Да они же тут всех цветов и оттенков!
И действительно, среди пиратов можно было различить смуглых малайцев, желтолицых китайцев с острова Формоза, даяков с Борнео и прочих лиц, лишенных ярко выраженных национальных черт, метисов всех рас.
Их боевое снаряжение также отличалось крайним разнообразием: то были длинные мусульманские ружья, португальские мушкетоны, копья, луки, пистолеты и все тот же арсенал кинжалов и малайских крисов.
Старший помощник Мандибюль толкнул Фарандуля под локоть:
— Смотрите, капитан! А вот и мерзавец Бора-Бора! Узнаю́ его по большому красному тюрбану...
