Ночь огня E-Book

Эрик-Эмманюэль Шмитт

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Азбука-бестселлер
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 138

Beschreibung

В двадцать восемь лет Шмитт предпринял пеший поход по пустыне Сахара. Он отправился туда будучи атеистом, а, десять дней спустя, вернулся глубоко верующим человеком. Вдали от привычного окружения писатель и драматург открыл для себя простую жизнь, завязал дружбу с туарегами. А потом он заблудился на просторах Ахаггара. На протяжении тридцати часов он ничего не ел и не пил, он не понимал, где оказался, и сумеют ли его найти. И ночь, проведенная под звездами, открыла ему новый духовный путь. Она изменила его навсегда. Но что произошло в ту ночь? Что он слышал? Что произвело столь резкое неизгладимое впечатление на этого философа-агностика? В своей новой книге "Ночь огня" писатель рассказывает и о насыщенном приключениями странствии, и о пути вглубь собственного "я". Впервые Шмитт приоткрывает нам свой внутренний мир, показывая, как, казалось бы, прочно сложившаяся жизнь человека и писателя в один миг способна перемениться.

Leseprobe

Содержание

Ночь огня

Выходные сведения

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

Эпилог

Еric-Emmanuel Schmitt

LA NUIT DE FEU

Copyright © Еditions Albin Michel, S.A. — Paris 2015

Перевод с французского Нины Хотинской

Серийное оформлениеи оформление обложкиВадимаПожидаева

Шмитт Э.-Э.

Ночь огня : роман / Эрик-Эм­манюэль Шмитт ; пер. с фр. Н. Хотинской. — СПб. : Азбука, Аз­бука-Атти­кус,2016. (Аз­бука-бест­сел­лер).

ISBN 978-5-389-11384-8

16+

Впервые на русском – новый роман Э.-Э. Шмит­та «Ночь огня»

В двадцать восемь лет Шмитт предпринял пеший поход по пустыне Сахара. Он отправился туда будучи атеистом, а десять дней спустя вернулсяглубоко верующим человеком. Вдали от привычного окружения писатель и драматург открыл для себя простую жизнь, завязал дружбу с туарегами. А потом он заблудился на просторах Ахаггара. На протяжении тридцати часов он ничего не ел и не пил, он не понимал, где оказался и сумеют ли его найти. И ночь, проведенная под звездами, открыла ему новый духовный путь. Она изменила его на­всегда. Но что произошло в ту ночь? Что он слышал? Что произвело столь резкое, неизгладимое впечатление на этого философа-агностика?

В своей новой книге «Ночь огня» писатель рас­сказывает и о насыщенном приключениями стран­ствии, и о пути вглубь собственного «я». Впервые Э.-Э. Шмитт приоткрывает нам свой внутренниймир, показывая, как, казалось бы, прочно сложив­шаяся жизнь человека и писателя, его взгляды в один миг способны резко перемениться.

©Н. Хотинская, перевод, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016 Издательство АЗБУКА®

1

Думаю, что я полюбил Таманрассет в тот са­мый миг, когда город появился за иллюминатором. Самолет покинул столицу Алжира,и мы, казалось, летели над луной, видя на многие километры лишь сухой песок, валуны и скалы с вычерченной среди них, точно штрих, нанесенный ногтем в пыли, прямой дорогой, по которой следовали джипы, грузовики и караваны. Мне уже не хватало деревьев, тучных полей, извилистых рек. Вынесу ли я двухнедельный переход через Сахару? Меня страшили пустота, каменная бескровность, воздух, лишенный цветочной пыльцы, природа, не знающая времен года.Потому ли, что я смотрел на нее сверху, зем­ля эта казалась мне скудной. Время от време­ни появлялся оазис, пучок зелени, фиговые деревья и финиковые пальмы вперемешку вокруг холма; взволнованный, я шептал то­гда: «Таманрассет», номой сосед поправлял меня: то была Гардая, или Эль-Голеа, цитадель Ста плодов, или же Ин-Салах1. А потомснова все то же однообразие овладевало неподвижной равниной...

И вот после полудня наконец показался Таманрассет, о чем сообщил голос пилота. Неброская красота этого места порази­ламе­ня: городок лежал как бы в нише, две гра­нитные руки, согнутые, закругленные, обнимали его, одновременно показывая и защищая. Примостившиеся между уступами крошечные домики-кубики из шафранового цвета глины напомнили мне те, что я мас­терил в детстве, чтобы обставить пейзаж, по которому мчался мой электрический поезд.

Стоило мне выйти из самолета, как дыхание этих мест окутало меня, погладило уши,овеяло губы, и во мне откуда-то взялась уве­ренность, что этим прикосновением пустыня радостно приветствует меня.

Мы отнесли вещи в отель; к счастью, плохо прибитая табличка оповещала о его назначении, ибо ничто не отличало это строение от его соседей, разве только претенциоз­ная стойка желтого дерева в холле.

Там ждал нас Мусса, туарег, с которыммы переписывались весь предыдущий месяц.По факсу и телефону туземец предоставил нам сведения, необходимые для написаниянашего сценария. Высокий, худой, хрупкий,закутанный в черную хлопчатобумажнуюткань, с лицом цвета красного дерева, Муссаулыбнулся нам широкой радостной улыбкой, какую обычно приберегают для близкихдрузей, и пригласил поужинать у него.

От гостеприимства я всегда теряюсь, пото­му что вырос в Лионе, большом городе, сторожком и замкнутом, где и друга приглаша­ют в гости лишь после того, как месяцы — а то и годы — строго к нему присматривались. Впустить человека в свой дом — все равно что выдать диплом, означающий «достоин». Мусса же, не имея никакой информации, был рад нас принять и спонтанно распахнул перед нами свою дверь — тем более спонтанно, что двери у его дома не было.

В этом низком глинобитном строении, втиснувшемся в переулок, где дома похо­дили друг на друга, как ячейки в улье, было всего две тесные комнаты — кухня и жилое помещение. Я не увидел закута, скрыто­го хлопковой занавеской, где жена и дочери Муссы готовили ужин; зато вечер я провелв пустой келье безупречной чистоты, каждую ночь превращавшейся в спальню для всей семьи. По контрасту со скудной обстановкой, без мебели, безделушек и картин, кус­кус явился изобильным, цветным, мясо и овощи лежали, точно драгоценности, на подушке из крупы. Мятный же чай оказался вкуснее самого дорогого вина: сладкий, аро­матный, пряный, он разливался во рту фарандолой вкусов — то экзотических, то знакомых, то таких непривычно острых, что не­много кружилась голова.

На улице ночь опустилась внезапно и вместе с ней упала температура. За двадцатьминут закатное небо расцветилось пурпуром,и дыхание свежести овеяло равнину без тра­вы и кустов, после чего окончательно сгус­тилась тьма, приглушив даже ветер.

В пламени масляной лампы, заливавшем наши лица золотистым, почти жидким светом, разговор тек непринужденно. Сидя пря­мо на полу, Жерар, режиссер фильма, и я, его сценарист, засыпали нашего хозяина во­просами, а он отвечал нам своим томным, медовым голосом. Еще больше, чем слова, меня завораживали руки туарега, длинные, худые ладони с тонкими, как паучьи лапки, пальцами, ладони то и дело раскрывались нам, не скупясь ни на пищу, ни на разъясне­ния. Я сразу проникся доверием к этим чужим рукам.

Мы говорили о жизни туарегов... Мусса, хоть и имел жилье в Таманрассете, оставался кочевником и бороздил пустыню девятьмесяцев в году. Домом его был каменный ша­тер или же шатер полотняный, и поэтому всеего добро — одежда, кастрюли, посуда — по­мещалось в нескольких наскоро собранных мешках, которые они с домочадцами бралис собой. И не нужны стулья, кровати, сунду­ки, двери, замки, ключи...

— А где вы прячете ваш телефон, Мусса? Ваш факс?

Он пришел в восторг и объяснил мне, что его шурин руководит туристическим агентством в десяти километрах отсюда и он наведывался туда много раз. Послушать его, само собой разумелось, что одного телефона и одного факса достаточно для нужд всей округи, и он был горд, что его родственник владеет этим чудом современной техники. Вдоволь пораспространявшись о семейномуспехе, он принялся описывать пейзажи, ко­торые нам предстояло увидеть.

—Bioutifoul!2

Это слово не сходило у него с языка:

— Bioutifoul!

Если верить ему, мы побываем в мес­тах bioutifoul! И в других bioutifoul. Лек­сикону туарега недоставало разнообразия, но взгля­ды, сопровождавшие его восклицания, служили комментариями: там-то будет красиво, там-то величественно, там-то ужасающе, там-то гармонично. Мимикой он рас­цвечивал свои bioutifoul, как большой художник.

Наш интерес к сказочной культуре туарегов казался естественным Муссе, ее послу; он не задавал встречных вопросов о нас, нашей стране и наших обычаях. Я уже понял то, что подтвердило потом наше путешествие: в пустыне не интересуются всем остальным, ибо занимают центр мироздания!

В десять часов мы простились с Муссой, и наши thank you количеством не уступали его bioutifoul.

— Напомните мне, как называется ­отель? — спросил Жерар для пущей надежности.

— «Отель».

— Простите?

— Это отель «Отель», — со смехом объ­яснил Мусса. — До недавнего времени он один и был... Теперь правительство построи­ло отель «Тахат», но он не заменит отель «Отель»!

Тихая ночь окутала все вокруг, совсем не­похожая на прежнюю тьму, сгустившуюся вслед за сумерками. Как будто город к ней привык...

Идя вдоль чахлых кустов тамариска, я заметил, что в некоторых домах внизу есть электричество. После пленительной ясностивечера вокруг масляной лампы зеленоватый неон, рождающий грязный свет и безобразные потемки, показался мне отнюдь не знаком прогресса, но изъяном... Его свечение раздражало глаз. Как можно, ослепляя, так мало освещать?

Я пошатывался при ходьбе. Чай ли, беседа, атмосфера — откуда мне знать? — опьянили меня... А может быть, подкосило путешествие... или сломила перемена климата... Раз десять мне пришлось хвататься за ограду. Ноги мои подворачивались. Почему-то сбивалось дыхание и не слушалось тело.

— Тебе нехорошо?

Жерар косился на меня встревоженно.

Смутившись, я собрал остатки энергии, чтобы скрыть свое недомогание.

— Очень хорошо.

Пусть этими словами я заслонился от его любопытства, но я не лгал. Хоть слабость моя была почти болезненной, я чувствовал себя хорошо, невозмутимо, спокойнее, чем в Париже, по которому мы бегали еще ут­ром. Слабость эта выражала смутное видение, предчувствие, что я попал в главнейший край, в страну, которая меня ждала... Или я ждал ее.

— Доброй ночи.

— До завтра.

— Эрик, не забудь: в половине восьмого в холле.

— Я поставлю будильник!

В отеле, прежде чем идти в свой номер, я поднял голову, пересекая патио.

Небо обрушилось мне на голову. Звезды сияли, близкие, трепещущие, живые, рукой достать. Бесконечность улыбалась мне. В од­ну секунду я почувствовал, что встречусь с необычайным.

Увы, я покачнулся от усталости и опустил глаза. Слишком поздно! Нет сил... Я упрямо следовал своему плану: поспать.

Войдя в душ, я спугнул полдюжины тараканов, и они возмущенно разбежались по шершавой плитке. Из труб тянуло запахом ног и экскрементов. Я попятился, зажимая нос. Побывав здесь, я, пожалуй, испачкаюсь, а не отмоюсь! Да и так ли уж я грязен? И спать ложусь один...

И я, хоть и маньяк гигиены, не притронув­шись к кранам, надел свежую рубашку, и благоухание лаванды создало иллюзию чис­тоты; потом я рухнул на кровать — тонкий поролоновый матрасик, брошенный прямо на цемент, — не обращая внимания на стены в пятнах от раздавленных комаров.

Я провалился в сон, торопясь не покинуть этот мир, но вернуться в него поскорее.

Это было очевидно — я не прибыл в незнакомую страну, я приземлился в обещание.

1Гардая, Эль-Голеа, Ин-Салах — населенные пунк­ты в Алжире.

2 Красивый (искаж. англ.).

2

Я никогда не просыпаюсь сразу целиком; какие-то части меня еще вязнут во сне. Мой мозг буксует, коснеет, не зная, где находится; тело движется с трудом; слов не хватает, памяти тоже. Мое имя и то порой забывается... Я выныриваю из каждой ночи, точ­но утопленник, выброшенный на берег в час отлива. Я даже не знаю, сколько времени остаюсь этой пустой формой, сознанием, кон­статирующим, что оно существует, еще лишенным содержимого. Потом моя личность медленно, даже лениво возвращается в своем ритме, точно влага, растекающаяся по промокашке, и наступает момент, когда я осо­знаю, что снова стал собой.

И этот день в отеле «Отель» не стал исключением из правила, превращающего ме­ня каждое утро в потерпевшего кораблекру­шение.

Будто бы полившись в комнату, когда я открыл глаза, свет поразил меня. Какая сила! Мои пальцы выключили звонок будильника. Глаза обежали оштукатуренные стены, на которых плясали тени от занавески, колеб­лемой легким ветерком у окна. Где я спал? Новые звуки врывались снаружи: приглушенные голоса с влажным выговором, коша­чьи сва­дьбы, пронзительным мяуканьем пе­рекрывавшие рев мотоциклов.

Где?

Над моей подушкой роились мухи. Любо­пытная, назойливая шпионская эскадрилья кружила надо мной, точно впервые видела француза.

Алжир... Таманрассет... Поездка с Жераром...

Я вздохнул, с радостью обнаружив себя у врат пустыни и дня.

Что-то, однако, сбивало меня с толку. Но что?

Загудел клаксон, и я понял несуразность: здесь не было гула, характерного для лю­бого города. Никакого движения на улицах. Шум машины я различал так же отчетливо, как в чистом поле. Обычно в городском хаосе за звуками не слышно тишины; здесь же на фоне тишины вырисовывались звуки. Таманрассет, эта равнина, где век назад виднелся лишь колодец да шатры кочевников, сохранил свое достоинство редкого города.

Кровь снова циркулировала под моей кожей, и я ощутил боль в ногах, руках, шее. Всю ночь я кормил комаров. Настоящий пир...

Решив в своем оцепенении, что укусы ме­ня не слишком беспокоят, я снова закрыл глаза, желая еще немного полениться. Семь часов утра? Неужели? Наверно, ошибка... Лежа на животе, я перемещал голову, ноги, руки, весившие тонну. Смогу ли я их под­нять? Они жили своей жизнью. Хватит ли у меня духу заставить их двигаться вместе?

Из коридора раздался громовой голос Же­рара:

— Эрик! Не забудь, мы идем сегодня ут­ром к торговцам драгоценностями.

Я прервал медитацию, имевшую главной целью оправдать мою лень, вскочил с посте­ли, в душе вновь распугал возмущенных та­раканов, отступил и, не сводя с них глаз, по­мылся на дедушкин манер — рукавичкой, стоя перед умывальником.

Я вышел к Жерару. Холл служил рестораном. Глотая горький кофе, я мазал на хлеб финиковое варенье, в котором от фиников было одно название, а вкус только сахара. Покуда я старательно жевал, Жерар просматривал различные справочники по реги­ону, и я попутно убедился, бросив взгляд, что еще не умею читать.

Появился Мусса, принаряженный, бод­рый, еще жизнерадостнее, чем вчера. Он уса­дил нас в джип цвета хаки, позаимствованный у брата, с гордостью представив нам автомобиль так, будто речь шла о родственнике. Я сел сзади, все еще слегка не в себе, и мы поехали.

Я считал, что меня не укачивает в машинах с детства, но теперь, казалось, вернулсяна много лет назад. Неровная дорога, ухабы,лихость, с которой управлялся с ними Мусса, переворачивали мое нутро. Желудок под­катывал к горлу. Каждую секунду я хотелвыйти, но был вынужден цепляться за ручкидверцы, чтобы меня не выбросило. От грохо­та и тряски мне казалось, будто мы едем наскорости сто километров в час, хотя на самомделе, вероятно, не превышали двадцати...

Мусса затормозил у ряда чахлых деревьев.

— Ну вот, друзья мои!

Рынок драгоценностей не имел ничего об­щего с Вандомской площадью3. Прямоуголь­ник утрамбованной земли между кустами на краю города. Раскинутые в пыли шатры. Тряпицы, на которых разложены товары. Пластиковые пакеты вместо ларцов и шкатулок.

Здесь толпились только продавцы, среди которых мы были, боюсь, единственными клиентами. Что еще более странно, сновали одни мужчины, без женщин; хоть по большей части драгоценности были предназначены им, женщины их не выбирали.

Мусса привел нас к торговцам, которые гостеприимно подали чай и разложили брас­леты, ожерелья, диадемы, перстни в надежде, что мы купим их товар. Как объяснить им, что нам, зевакам в поисках натуры для фильма, довольно будет ими полюбоваться? Нелегко, восхитившись красотой украшений, объяснить, что мы не собираемся их покупать! Терпеливо, упорно туареги расхваливали свой товар. Давление росло. Уго­варивая нас, они говорили о том, какое удовольствие доставят эти подарки нашим женам, невестам, сестрам, матерям... Я начал чувствовать себя недомужчиной: разве не было моим долгом доказать свою мужскую силу, привезя домой эти безделушки?

Наконец Мусса, заподозрив, что мы не заинтересованы, отвел нас к ремесленникамиз касты инадан, ковавшим изукрашенные кинжалы: не угодно ли нам мужских драгоценностей? Силясь угадать наши желания, глаза его горели нетерпением.

Положение становилось затруднительным.Из трусости или из любезности я вернулся назад и выбрал серьги. Жерар же сторговал нож с чеканной ручкой.

Это успокоило Муссу.

— Вы довольны?

— Да.

— Правда довольны?

— Эти драгоценности произведут фурор в Париже.

— Тогда и я доволен!

Он сомневался в себе, не в нас...

Мы сели в джип, чтобы отправиться к следующему месту назначения: в часов­ню и бордж, где жил Шарль де Фуко4.

Под солнцем, уже поджаривавшим наши плечи, мы с Жераром взволнованно переглянулись. Шарль де Фуко... Нас била дрожь... Шарль де Фуко, отшельник, занимавший наши часы чтения, трудов и мечтаний... Шарль де Фуко, о котором мы хотелизнать все... Шарль де Фуко, белый колдун...Век спустя нам предстоит побывать в местах,где жил этот герой, о котором мы писали сценарий.

Истинное путешествие всегда состоит встолкновении воображаемого с реальностью;оно располагается меж этих двух миров. Ес­ли путешественник ни на что не надеется, онувидит лишь то, что видят его глаза; если жеон уже воображал цель своих странствий в мечтах, то увидит много больше того, что явится взору, и заглянет даже в прошлое иразглядит будущее за сиюминутным; и пустьон испытает разочарование, все рав­но оноокажется богаче, плодотворнее прос­того про­токола.

Невзирая на тряску, я запрокинул головук небу, подставил лицо дневному теплу и, смежив веки, сосредоточился на событиях, которые привели меня сюда.

Что за приключение увлекло меня в Сахару?

Мне было двадцать восемь лет, и я преподавал философию в Савойском университете. Передо мной, молодым лектором, открывалась блестящая карьера, ибо, уже выпуск­ник Эколь Нормаль, агреже и доктор, я имелшанс, если верить лестным шепоткам старших коллег, «кончить» в Сорбонне или даже в Коллеж де Франс5.

Однако, хоть и любя свою дисциплину, я опасался дороги, которую прочили мне люди. Вправду ли она моя, или это лишь логическое продолжение моей учебы? Моя жизньили чья-то чужая?

Взрослому подходил этот путь, ребенку —нет. С малых лет меня одолевал творческий зуд, я делал марионеток, малевал комиксы, сочинял музыку для фортепиано, писал сказки, таскал у отца то кинокамеру, то фотоаппарат, ставил комедии собственного сочинения в лицее. Учеба же, хоть и много да­ла мне, много и отняла. Я учился. Многому учился. Учился, и только. Учителя укрепили мою память, знания, способность к анализу и синтезу; но оставили под спудом фан­тазию, вдохновение, воображение, спонтан­ную выдумку.

Вот уже год я задыхался.

Усердно работая, чтобы одерживать побе­ды в конкурсах и получать дипломы, я в то же время чувствовал себя заложником этих успехов. Они успокаивали меня, но удаляли от себя самого.

От себя?

Нет! Даже этого я не мог сказать с уверенностью.

Я...

Кто это — я?

Каково мое дело на этой земле?

В таком состоянии я предпринял демарш параллельно моим лекциям. Из-под моего пера вышла пьеса, писавшаяся довольно легко, «Ночь в Валони»; и вдобавок ряд литературных пародий, история Отелло в стиле различных драматургов. Раздобыв адрес, я послал мои литературные опыты знамени­той актрисе Эдвиж Фейер6, и та благосклонно открыла передо мной двери мира театра, радио и телевидения.

Прочитав эти тексты, Жерар В., режиссер, работавший в театре и кино, позвонил мне.

— Вас не заинтересовал бы фильм о ­Фуко?

— Котором? Мыслителе или отшельнике?

— А кого вы предпочитаете?

— Меня интересуют оба — и Мишель, и Шарль.

— А ведь между ними нет ничего об­щего.