Путь через века. Кн.3. Темное солнце E-Book

Эрик-Эмманюэль Шмитт

• Herausgeber: Иностранка
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Большой роман
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 605

Beschreibung

Эрик-Эмманюэль Шмитт — мировая знаменитость, лауреат Гонкуровской премии и многих других наград. Его роман «Оскар и Розовая Дама» читатели назвали книгой, изменившей их жизнь, наряду с Библией, «Маленьким принцем» и «Тремя мушкетерами». Его романы переведены на 45 языков и огромными тиражами выходят в более чем 50 странах. «Путь через века» — грандиозная философско-романтическая сага Шмитта, попытка охватить единым взглядом и осмыслить всю человеческую историю. Прибежище наслаждений и Дом Вечности, еврейские кварталы и дворец фараона, Мемфис и Силиконовая долина… В первой книге эпопеи бессмертный целитель Ноам пережил Всемирный потоп, во втором побывал в Месопотамии. «Темное солнце» переносит его в Древний Египет, где у человечества стало еще больше богов и еще больше власти вершить свою судьбу. Бессмертные люди — Ноам, его вечная возлюбленная Нура, его враг и сводный брат Дерек — попадают в страну, которая изобрела культ бессмертия и подчинила ему политику, науку, искусство и всю человеческую жизнь от первой до последней минуты. На глазах этих троих — Исиды, Осириса, Сета, бессмертием навеки связанных и разлученных, — возводятся египетские пирамиды, евреи обретают единого Бога и уходят из Египта, а жажда вечной жизни становится мостом, соединяющим Древний Египет с Силиконовой долиной наших дней. Впервые на русском!

Leseprobe

Содержание

Часть первая. Обреченные на разлуку

Часть вторая. В лапах Сфинкса

Часть третья. Нильский тростник

Часть четвертая. Удары топора в небе

Часть пятая. Выйти из Египта

Éric-Emmanuel SchmittLA TRAVERSÉE DES TEMPSTOME 3: SOLEIL SOMBERCopyright © Éditions Albin Michel — Paris, 2022Published by arrangement with SAS Lester Literary Agency & Associates

Перевод с французского Елены Березиной, Марии Брусовани

Оформление обложки Егора Саламашенко

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

Шмитт Э.-Э.Путь через века. Кн. 3 : Темное солнце : роман / Эрик-Эмманюэль Шмитт ; пер. с фр. Е. Березиной, М. Брусовани. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2023. — (Большой роман).

18+

ISBN 978-5-389-24286-9

Эрик-Эмманюэль Шмитт — мировая знаменитость, лауреат Гонкуровской премии и многих других наград. Его роман «Оскар и Розовая Дама» читатели назвали книгой, изменившей их жизнь, наряду с Библией, «Маленьким принцем» и «Тремя мушкетерами». Его романы переведены на 45 языков и огромными тиражами выходят в более чем 50 странах. «Путь через века» — грандиозная философско-романтическая сага Шмитта, попытка охватить единым взглядом и осмыслить всю человеческую историю.Прибежище наслаждений и Дом Вечности, еврейские кварталы и дворец фараона, Мемфис и Силиконовая долина… В первой книге эпопеи бессмертный целитель Ноам пережил Всемирный потоп, во втором побывал в Месопотамии. «Темное солнце» переносит его в Древний Египет, где у человечества стало еще больше богов и еще больше власти вершить свою судьбу. Бессмертные люди — Ноам, его вечная возлюбленная Нура, его враг и сводный брат Дерек — попадают в страну, которая изобрела культ бессмертия и подчинила ему политику, науку, искусство и всю человеческую жизнь от первой до последней минуты. На глазах этих троих — Исиды, Осириса, Сета, бессмертием навеки связанных и разлученных, — возводятся египетские пирамиды, евреи обретают единого Бога и уходят из Египта, а жажда вечной жизни становится мостом, соединяющим Древний Египет с Силиконовой долиной наших дней.Впервые на русском!

© Е. Н. Березина, перевод, 2023© М. И. Брусовани, перевод, 2023© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023Издательство Иностранка®

1

Пришло время открыть тайну, она давно не дает мне покоя.

Я перечитываю свои мемуары, и они склоняют меня к признаниям — меня, Ноама, который столь многое скрыл. Я заполняю страницу за страницей, кортежи слов наступают на меня, призывая излагать факты. Голые факты.

Моя тайна, хранившаяся тысячелетия, скрывает разрушительную силу, пострашнее мощнейших атомных бомб. В прежние времена ее разглашение могло разрушить целый мир, его города, храмы и пирамиды. Я молчал — и вводил в заблуждение миллионы людей, рабов и фараонов, богачей и нищих, селян и горожан, священнослужителей и писцов. Всех их я обманывал, но никто не заподозрил моего мошенничества. Еще не зная, что эти цивилизации обречены на гибель, я боялся, что мои слова повредят той из них, которая развивалась на берегах Нила.

Сегодня мои признания не в силах изменить судьбу египетского общества, погребенного под вековыми песками. Игра окончена.

Настало время открыться.

Египетская тайна толкает меня под руку, щекочет пальцы, торопит взять стило. Слова уже просятся на бумагу.

Мой секрет, секрет Осириса и Исиды...

Интермеццо

Ноам выронил стило, отодвинулся от письменного стола и тяжело вздохнул.

Взглянул на тетрадь и болезненно поморщился. Чертово сочинительство! Эти чары овладевают им и уносят к излияниям, от которых он всегда уклонялся. Он вскочил, покружил по комнате, выровнял дыхание.

Все три окна номера в отеле «Стрэнд», расположенном в центре Стокгольма, выходили на порт. Нет, ну разве Балтика — это море? Приехав сюда, он тотчас понял, что оно совсем не пахнет, потому что почти несоленое, в нем нет ни волн, ни бесконечности. Больше похоже на озеро. Его гладкая пепельно-серая поверхность напоминает асфальт, а домишки, мостки и лодки на первом плане делают его еще незначительней. И только вдали Балтика ненадолго становится морем — там, где паромы оставляют размеченный фарватер и ныряют за горизонт.

Ноам улыбнулся. Есть домашние животные, а есть одомашненные моря. Мягкая и послушная Балтика тянется к людям. Приближается к ним робко, ложится к ногам, пластается под мостами, лижет камень набережных, льнет к улицам, проникает лишь туда, куда ей дозволено. Она смиренно допускает дома смотреться в свои воды, и те отражают краски фасадов — зелень липы, лимон, гранат, шафран, — а ночью вбирает в свои складки золотой свет фонарей. Балтика благодарна за то, что ее приручили, и подставляет свою спину путешественникам, которые на речных трамвайчиках курсируют по городу или добираются до ближних островов, а то отправляются на пароме в Норвегию.

Мирное море для спокойного народа. Ноаму, пораженному здешней безмятежностью, учтивостью и порядком, шведы казались прирученными двуногими существами. Этот закуток космоса был пропитан оцепенением, и Ноам наблюдал за стеклом неторопливое движение его обитателей.

«Бойся спящей воды». Он вспомнил вчерашние слова Нуры: «Это море не всегда спокойно. В хладнокровии здешних людей таятся бури и пороки. Здесь и стреляют, и убивают. Подчас бунтуют, как и повсюду. И нет нужды тебя в этом убеждать, ведь ты видел Бритту».

Ноам почесал в затылке. Нура права: ее дочь внушает уважение. Ему. Швеции. Всему миру.

За несколько месяцев пятнадцатилетняя Бритта Торенсен стала мировой знаменитостью. Почему? Она услышала то, чему рассеянно внимали другие, и сделала выводы. Что же она услышала? То, о чем твердили ученые: деятельность людей на Земле ведет к катастрофе, их промышленность пачкает все вокруг, их образ жизни истощает ресурсы ископаемого топлива, выбросы углекислого газа нагревают атмосферу, движение товаров и людей усиливает парниковый эффект, а строительство городов и предприятий, уничтожение лесов и степей под предлогом их освоения сокращает жизненное пространство диких животных и растений. Этот факт признают все — кроме тех, кто отрицает очевидное. Но воз и ныне там: стоит появиться новым данным, их тотчас задвигают в дальний угол сознания, в глубокий карман, и это никак не меняет повседневной жизни, знание совершенно не сказывается на поведении людей. У Бритты же голова устроена совсем иначе, осмысленное разумом она приняла близко к сердцу и невольно перешла к активным действиям. Она протестовала у стен парламента, инициировала забастовку учащихся своей школы. «Что толку в учебе, если мы скоро сдохнем? Зачем слушать учителей, если они не понимают собственных слов?» Благодаря медиа — сначала местным, затем международным — возмущение Бритты разлетелось по миру и не могло остаться незамеченным. В противовес возмутительной инертности общества девочка-подросток обратила экологическую проблему в конфликт поколений: «Вы, взрослые, своей целью считаете потребление. Вы, взрослые, поганите наше детство, юность и годы, которые нам предстоит прожить после вас. Вы, взрослые, не проявили ни зрелости, ни ответственности. Вы оказались вовсе не взрослыми».

Трудно объяснить, отчего Бритта — сама, без чьей-либо помощи — стала символом. И под ее влиянием ее ровесники на всех континентах начали протестовать, а она улавливала и направляла их бунтарские настроения. Подростки сплотились вокруг нее, разоблачая лицемерие старшего поколения, осевшего и осовевшего: «Вы мухлюете, чтобы выиграть, вам интересна только выгода. Чего вы добиваетесь? Во имя денег вы разоряете природу, разрушаете будущее. Нет, это не выигрыш, а потеря! Опомнитесь. Время не ждет. Помогите нам спасти то, что еще можно спасти».

Суровая, но исполненная надежды, Бритта расколола мир пополам: одни ее обожают, другие ненавидят. Третьего не дано. Острым скальпелем рассекла она общество на противников и сторонников. Она пробуждает и ненависть, и любовь — но ее не волнует ни то, ни другое. Одинокая и сосредоточенная, она, не стремясь кому-то нравиться, решительно вступает в противоборство, с твердостью, свойственной лишь великим мистикам. Бритта Торенсен блистательна, это мощь исключительной личности. В ней пульсирует могучий гнев, от которого ее взор твердеет, лоб напрягается, указательный палец грозно взлетает вверх, речь воспламеняется, а ведь этот неослабный гнев живет в хрупком теле девочки-подростка. Когда она обращается к толпе, делается страшно, что эта сила может ее разрушить.

Ноам взглянул на часы: девочка обратится к телезрителям через несколько минут. Он устроился на диване. Все вокруг него — стены, шторы, кресла, ковер — выдержано в приглушенных тонах, будто облака даже тут, в шведских домах, по-прежнему рассеивают свет. Он направил пульт на телевизор, и в ту же секунду в дверь постучали.

— Это я!

Ноам вздрогнул. Как часто возглас «Это я!» бывает смешон, ведь «я» — имя всех, а значит, никого. Но только что прозвеневший голос сомнений не вызывал: это Нура. Откуда он знал? Конечно, это ее голос, звучный, музыкальный; ее внятная, точная дикция; и главное, ее целеустремленность. В этом возгласе звучит и власть женщины, которая никогда не подчинится чужому диктату, и незамутненная свежесть той, что всегда оставалась собой, невзирая на обстоятельства, условности и веяния.

Как я люблю ее! — подумал Ноам. Как я ни пытался ее оттолкнуть — одному Богу известно, сколько раз! — ничего у меня не вышло.

Ноам открыл дверь. Нура без тени улыбки метнула взгляд своих зеленых глаз:

— Послушаем выступление Бритты вместе?

И, не дожидаясь ответа, она угнездилась среди диванных подушек и завладела пультом. На экране мельтешила реклама.

Ноам завороженно смотрел на Нуру. Она вошла в его жизнь восемь тысяч лет назад. И как она до сих пор ему не наскучила? Почему, стоит ей появиться, его сердце начинает учащенно биться? Какое чудо противостоит оскудению любви, порождаемому привычкой? Нура и есть это чудо: с ней каждый раз все будто впервые. Ее присутствие так ослепительно, что отбрасывает прошлые встречи в тень. Нура живет только настоящим. И обороняется от ностальгии надежным щитом.

О чем она думает? Она занята нынешними делами, ее заботят грозящие нам опасности и выступление Бритты; ее внимание ничуть не отвлекают картины прошлого. А в сознание Ноама то и дело проскальзывают воспоминания: появление Нуры в озерной деревне его детства; ее первая фраза «Не смотри на меня так, не то я забеременею»; сковавшая их невозможность объявить о своей любви; их объятия, испытания и разлуки; встречи, которые вначале окатывали их недоверием, затем приносили забвение; целительные расставания, ревность и отчаяние; и опять непременная встреча...

Ноам встряхнулся, заметив, что заплутал в дебрях воспоминаний, и постарался сосредоточиться на неотложных проблемах. В подвалах ливанского Ковчега, убежища сурвивалистов, он обнаружил тайный арсенал, в котором группа преступной сети готовила теракт планетарного масштаба. По мнению этих боевиков, Земля становится непригодной для жизни, человечество обречено на катастрофу, в которой виновато оно само. Поразмыслив, они пришли к чудовищному выводу: им следует физически и материально подготовиться к концу света, чтобы войти в постисторию, и этот момент стоит поторопить. Операция «Рыцари апокалипсиса» вот-вот начнется: по распоряжению лидера ячейка Захарии должна взорвать пять атомных станций в Соединенных Штатах, а другие команды подхватят акцию в Европе, в России, в Китае, на Ближнем Востоке.

Ноам стащил у ливанской группировки компьютер. Его данные были переданы в Швецию, где гениальный хакер, лучший разоблачитель противозаконной деятельности, сотрудничал с Бриттой Торенсен. Коды взломаны, участники заговора выявлены. Бритта, ее соратники и Ноам, посовещавшись, решили предать гласности неотвратимую угрозу. Время на исходе...

— Сколько часов остается, чтобы предотвратить атаку на атомные станции? — осведомился Ноам.

Нура внезапно расслабилась и, вздохнув, ответила:

— На самом деле охота на террористов уже началась.

— Но ведь Бритта еще не ввела политиков в курс дела...

— Дело в том, что во время неофициальных встреч ей удалось убедить их, и облава уже началась. А сейчас мы увидим что-то вроде инсценировки: Бритта сделает вид, что предупреждает людей о возникшей угрозе, а правительства сделают вид, что осознали проблему.

— Что? Неужели Бритта согласилась на этот маскарад?

— Мы не теряли времени даром. Как только Бритта заговорит, террористы все поймут. Поэтому их следовало блокировать заранее. Что полиция этих стран уже и... А, вот она!

На экране возникла Бритта — губы сжаты, брови насуплены, глаза горят огнем. Короткая выразительная пауза.

— У нас идет война. Кто наш враг? Не какая-то нация, как прежде. Противник — мы сами, высокомерное и беспечное человечество.

Пока Бритта произносила обвинительную речь, взгляд Ноама скользнул с экрана на Нуру. Они похожи?

Скорее, это не мать с дочерью, а сестры. Ведь Нура навсегда осталась двадцатипятилетней, а Бритта уже распрощалась с детством, хотя ее щеки, шея и тонкие пушистые волосы еще не поспевают за взрослением. У обеих чистый овал лица и гладкая кожа, маленький, четко очерченный нос, атласные брови. Но подбородок, скулы, радужка глаз, абрис висков и цвет кожи совсем разные. Мать и дочь роднит скорее совершенство лица, чем конкретные черты.

И вот еще: дочь переняла от матери уверенность в себе. Подобно Нуре, Бритта умеет заставить слушать себя. Даже когда она умолкает, ее молчание продолжает говорить; сначала оно означает «Я владею собой», затем «Мои суждения независимы», а еще «Вы — пустое место». Ее молчание не менее выразительно, чем слова.

Однако Ноаму пришлось сделать усилие, чтобы отвести глаза от Нуры и прислушаться к девочке.

— У нас идет война. И некоторые ею пользуются. Сурвивалисты-радикалы намерены приблизить конец света и ввергнуть человечество в хаос. Из надежных источников я узнала о существовании террористической сети, планирующей совершить ряд терактов. Эти фанатики одержимы идеей совершить диверсии на нескольких атомных станциях, гидроэлектростанциях, а также серверах хранения данных. И сейчас не время рассуждать о том, разумно ли получать энергию из ядерного топлива, не время задаваться вопросом о безумном расходе энергии, к которому нас ведет развитие информационных технологий, — нет, сегодня важно лишь одно: предотвратить теракты и остановить фанатиков. Немедленно! Моя команда передаст все полученные нами сведения в распоряжение властей. Я надеюсь, что на сей раз политики верно оценят степень угрозы. В противном случае завтра они неизбежно лишатся своих постов.

Бритта качнулась было назад, в этом движении мелькнуло все ее презрение к властям, но вовремя остановилась: ей шепнули, что еще пара слов, сказанных от души, послужат делу.

Тотчас слетелись микрофоны, нацелились ей в грудь, поплыли над ее головой, наперебой зазвучали вопросы. Каждый журналист норовил обойти остальных. Запросы сталкивались, гвалт стоял оглушительный. Бритта отступила, суровая и замкнутая. Выросли трое телохранителей и выставили мускулистый барьер, давая понять, что встреча окончена.

— Отлично! — прошептала Нура.

Она пробежалась по иностранным телеканалам, дабы убедиться, что комментаторы заглотили послание и уже вовсю его препарируют.

— Операция удалась! — заключила она. — Как насчет аперитива?

Она направилась к бару, схватила бутылочку «Лагавулина».

— Глоток виски не слишком соответствует масштабу события, это очевидно, но лучшего тут не нашлось.

Она уселась рядом с Ноамом, его окутало душистое облако и пробудило нежные воспоминания. Они чокнулись.

Ноам удержал глоток алкоголя во рту, чтобы густая жидкость обволокла нёбо, и до ожога просмаковал ее пряный торфянистый вкус. Под действием этого изысканного букета он представил, что рот Нуры подвергся тому же ароматному вторжению. Ему захотелось ее поцеловать.

Краем глаза он отметил, что она вряд ли откликнется: вперившись в экран, она осмысливала реакцию журналистов, собравшихся в какой-то американской студии.

Ноаму никак не удавалось расслабиться. События последних дней не отпускали. Он испытывал облегчение, которому не сопутствовала радость, — облегчение канатоходца, оторопело взирающего на бездну, куда он едва не угодил, передышка, которая не уменьшает страха, а усиливает его.

*

Еще несколько секунд... И они узнают, удалось ли вооруженным формированиям задержать террористов.

Время растягивалось, в минуте уже не шестьдесят секунд, а все сто двадцать, сто двадцать игл, медленно вонзающихся в кожу.

Нура, Бритта, Ноам и Свен, устроившись за круглым столиком «Café Opera», пытались сохранять оптимизм. Мать с дочерью намеренно выбрали знакомое заведение — деревянные панели и ощущение уюта, — им как-то довелось поужинать здесь перед спектаклем. Как всегда, изобильный декор притягивал внимание: здесь не было ни сантиметра, избежавшего отделки, от деревянных панелей рыжего ореха, гипсовой лепнины по стенам и потолочных росписей, открывающих взору сельский пейзаж, до купола, составленного из цветных витражей с цветочными мотивами. Прибытие блюд с непременной селедкой, треской, картошкой и сырными пирожками сопровождается балетом официантов в белых жилетках и метрдотеля во фраке. В этой роскошной вселенной звучат и Пёрселл, и Гендель, и Моцарт, хотя оформление выдержано скорее в стиле ар-нуво. Как всегда, спускаются чары и окутывают посетителей ровным теплом. Но на их четверку обстановка сегодня не действует... Ресторан шелестит милым бормотанием, а за их столиком царит гробовая тишина.

Они знают. Все может пошатнуться. Чтобы не слишком пугать людей, власти обманули население, преуменьшив опасность. Но в этот самый миг решается судьба планеты. Прикрыв глаза, Бритта разглядывает шнурки у себя на запястье; Нура изучает роспись плафона; ее муж Свен поглаживает бороду.

Они ждут. Поначалу они перебирали возможные темы беседы; но темы быстро иссякали, и эти четверо больше не пытались чем-то скрасить нетерпеливое ожидание.

Ноам думает о разном. С одной стороны, в унисон тревогам сотрапезников, его мысли то и дело обращаются к взрывоопасной ситуации: успеют ли обезвредить фанатиков? С другой — рядом с этой молчаливой троицей ему не дает покоя вопрос: кто такой Свен? Почему Нура любит его? Как он ухитрился сделать ей ребенка?

Ноам лихорадочно ломает над этим голову, ведь он знает, что Нура скрывает и их возраст, и их страсть протяженностью в восемь тысяч лет. Нура не проговорится никогда. Да Свен и не поверит в такое. В представлении этого шведа Ноам, прилетевший из Бейрута или Дубая, чтобы доставить эксклюзивную информацию, просто боевой товарищ, и не более.

Ему невыносимо все, что он замечает в Свене. Хотя черты этого высокого тридцатилетнего парня нежны и аскетичны, Ноама раздражает его взъерошенный вид: русая грива с редкими седыми волосками, всклокоченная борода, закрывающая шею, мятая рубашка, потертые джинсы и теплые ботинки. Под этими неряшливыми одежками лесоруба нельзя разглядеть его телосложения. Однако руки у него не слишком мускулистые, на них проступают заметные вены. Что же, он стройный и в хорошей форме? Или просто жалкий тощий мозгляк? На кого польстилась Нура? Он рохля или псих? Не важно, ведь эта кокетка способна увлечься и огородным пугалом! Почему бы нет, ведь только что какая-то дамочка продефилировала рядом с их столиком, источая аромат пачули, и Свен объявил, что парфюмерия его ужасает, он разразился гневной речью, мол, «наша эпоха заставляет людей слишком много надраиваться, душ дважды в день травмирует кожу, избыток мыла ее сушит, лишая защитного слоя». Для него естественность — это экологический идеал: человек как он есть, человек доиндустриальной эпохи, как в давние времена. Какая глупость! — думает Ноам. В эпоху неолита, когда он был ребенком, мужчины и мылись, и причесывались, и — правда, слегка — подрезали волосы, и даже брились. Забота о гигиене и внешнем виде волновала их не меньше, чем нынешних людей. Такое мнимое возвращение к истокам — просто-напросто идиотский закидон! Нуре это прекрасно известно. Ноам гадает, чем пахнет Свен и как Нура его терпит? Можно представить, как воняют его подмышки... И что она в нем находит?

— Ведь нас должны оповестить? — шепчет Нура, в сотый раз заглядывая в телефон.

— Не обязательно, — отвечает Свен. — Пусть лучше работают, не отвлекаясь на сообщения нам.

— Да как же, — всхлипывает Нура, — ведь террористы знают, что мы знаем.

— Чепуха! — фыркает Бритта.

Все разом поворачиваются к ней, и она поясняет:

— Эти типы будут землю носом рыть, потому что рискуют потерять все. Они будут тянуть резину, пока не почуют опасность. Но на краю бездны они зашевелятся.

— Глупо недооценивать их некомпетентность, — возражает Нура.

— Ты права, — соглашается Бритта.

— И ловкость террористов, — добавляет Свен.

— Тоже верно.

Тревога опять сковывает сотрапезников.

И Ноам снова невольно ныряет в прошлое. За все прошедшие эпохи ему и в голову не приходило, что когда-либо ему доведется пережить подобное. В XXI веке есть что-то уникальное и гнетущее.

Совсем недавно Ноам очнулся в Бейруте после спячки продолжительностью в несколько десятилетий и поначалу восхитился новой эпохой, где каждый может воспользоваться чудесами развитых технологий; он отметил повышение уровня жизни и рост числа стариков в отличной физической форме. Но потом встретил молодых людей, которые были подавлены, не видели для себя будущего, смертельно его боялись и осуждали политиков за вялость и бездействие в вопросах защиты окружающей среды. По всей планете они размахивали транспарантами с жуткой фразой: «В котором часу конец света?» Ноам украдкой вздыхает. Опять этот вечный конец света! Страх перед будущим живет испокон веков: едва люди научились думать, они стали бояться. За восемь тысяч лет Ноам много раз сталкивался с этим страхом. По ходу времени видоизменялось и само представление о катастрофе — потоп, молния, угасание солнца, пандемия, землетрясение, цунами, тепловая смерть вселенной вследствие энтропии; сменялись ее виновники — языческие боги, единый бог, природа, человек; менялись и ее причины — жестокость богов, возмездие Яхве, законы биологии, бесконтрольное загрязнение природы, — но неизменными оставались смятение и ужас. Однако в этом веке Ноам замечает существенное новшество: прежде апокалипсис был пророческим измышлением, теперь же знаки его приближения мы видим в реальной жизни. Видовое разнообразие скудеет, ледники тают, столбик термометра ползет вверх, наводнения учащаются, периоды летней жары удлиняются. Апокалипсис покинул свое древнее жилище — страну химер — и воплотился в жизнь: перестав тревожить мозг, он обосновался на земле.

Жужжит Нурин телефон. Пока она открывает сообщение, все сверлят ее взглядом.

— Победа! В Соединенных Штатах армии удалось предотвратить теракт. В других странах полиция выявила ячейки террористов и задержала их. Сеть обезврежена.

Нуре приходится прочесть сообщение несколько раз, чтобы тревога улеглась. Все расслабляются, за столом воцаряется эйфория.

— Skål! [1] — восклицает Свен, поднимая бокал.

— Skål! — подхватывает Бритта с порозовевшими щеками.

Четверо чокаются.

Обстановка разряжается, ресторан вновь обретает свое очарование, и течет беседа, живая, разнообразная и легкая. В считаные минуты Бритта становится беспечным подростком, она фыркает, шутит и смеется, ей снова пятнадцать лет. Ноам заметил, что Свен с дочкой общаются на одной волне, и не успевает один из них закончить фразу, как другой покатывается со смеху. Нура благостно наслаждается этим сообщничеством.

Ноам наклонился к Нуре с вопросом:

— Главаря, Д. Р., захватить удалось?

Нура моргнула, заметив:

— В сообщении о нем ничего не сказано. По-моему, это подразумевается.

— То есть Д. Р. находится в тюрьме?

Нура выразительно взглянула на Ноама, мечтая, чтобы он заткнулся.

— Д. Р. находится в тюрьме.

Они смотрят друг на друга, и на сей раз им видится одна и та же картина: они представляют своего извечного противника Дерека в застенках, наконец обезвреженного. Если бы это было так...

Прозвучал колокол, возвещая новую фазу вечера.

Зал заполнялся посетителями, шумными и возбужденными. Они только что слушали поблизости «Дон Карлоса» Верди и теперь оживленно обменивались впечатлениями.

Вдруг грянули аплодисменты. Гости встали и устроили овацию великану, вошедшему с охапкой цветов.

— Ой, мама, это же Матс Блом! — воскликнула Бритта.

Она тоже вскочила и зааплодировала как ненормальная.

Нура в двух словах пояснила Ноаму, что Матс Блом в Швеции — настоящая звезда: этот певец с дивным голосом выступал в группе хард-рока, которую молодежь очень ценила, потом переключился на лирические песни, теперь соединяет популярную музыку с классикой, и его аудитория очень расширилась.

Пока Матс Блом в сопровождении импресарио шествовал к столику, овации нарастали, грянули крики «Браво!». Его выступление в партии Филиппа II было великолепно. Матс сделал несколько приветственных жестов, изобразил смущение в связи с неугасающими восторженными возгласами; импресарио что-то шепнул ему на ухо. Герой вечера взмахнул своими немыслимыми ручищами, требуя тишины, и отблагодарил поклонников, запев одну из своих лучших арий:

Ô Isis und Osiris, schenketder Weisheit Geist dem neuen Paar!

Ария Зарастро из «Волшебной флейты» взлетела под стеклянный купол.

Голос Матса напоминал расплавленную лаву, черный уголь нижнего регистра вверху превращался в раскаленные уголья. Текучие, плавные звуки свободно сливались без помех и прорех в пластичные фразы. Тело певца, поначалу массивное и тяжелое, обретало свою подлинную суть, оно становилось музыкальным инструментом, резонатором, обителью звуков. Роскошному голосу и анатомия под стать. Сочная густота тембра может объясняться лишь комплекцией пышущего здоровьем борца. Стоит Матсу запеть, и уже нет у него лишних килограммов.

Всякий раз, когда он брал низкую ноту, черты его лица поражали своей молодостью, гладкостью кожи и свежестью: ему было лет тридцать. Немыслимая глубина его голоса покоряла; слушателей изумляло внезапное усиление звука, который, казалось, исходил из труб органа.

Stärkt mit Geduld sie in Gefahr!

Ноам наблюдал за Бриттой. Девушка затаила дыхание, глаза блестели, виски, шея и грудь порозовели. Она чувственно подалась вперед, распахнувшись навстречу мощному телу певца, а то, в свою очередь, завладело ею. Были в его голосе медь и бронза, но была в нем и плоть. Расцветшее вибрато говорило о дыхании и трепете грудной клетки. Высокие звуки сотрясали великана, вены вздувались, а мышцы спины и живота контролировали и поддерживали звукоизвлечение.

Бритта была околдована. Между ней и Матсом установилась волнующая близость. И верно, у них было нечто общее, некая сила, которая больше их, она их пронизывала и превосходила.

Ô Isis und Osiris, schenketder Weisheit Geist dem neuen Paar!

Матс забыл слова и повторял первый куплет вместо второго.

Ноам и Нура вздрогнули и с волнением переглянулись. Моцарт написал музыку на слова, которые давно протоптали в их сердце тропинку: «О, Исида и Осирис, даруйте дух мудрости этой юной чете. Вы, руководя шагами странников, укрепите их терпением в опасности» [2]. От этой проповеди им стало слегка не по себе.

Исида и Осирис... Абсолютная пара, вобравшая все радости и все печали.

Исида и Осирис, их тайна... которую они не раскроют никогда.

Поймав на себе недоуменный взгляд Свена, Ноам с Нурой, застигнутые врасплох, опомнились и опустили глаза.

В зале снова зааплодировали. И лишь Бритта, измученная голосом Матса, сидела неподвижно. Ноам все больше беспокоился за нее. Такая восприимчивость и ум таят ловушку; непомерно развитые достоинства делают Бритту уязвимой. Слишком уж остро чувствует она брошенные ей вызовы.

Но сейчас все веселились. Свен ревел, как орангутанг, зал гудел от восторга, Матс сел за столик, вечер продолжился.

За десертом Бритта оживилась, хоть и позевывала от усталости. Что тому причиной — тревожный день или радостный вечер? Ноам заподозрил, что ей легче дается борьба, чем наслаждение.

Выйдя из ресторана, они вдыхали полной грудью душистую свежесть Стокгольма и упивались прогулкой под ночным небом почти океанической синевы, под которым растекался оранжевый свет фонарей, ложась на асфальт и фасады домов.

Они вошли на широкий каменный мост, и вдруг взревел мотор. На них с треском несся мотоцикл. Водитель в закрытом шлеме и черном кожаном комбинезоне, агрессивно нагнувшись вперед, разгонялся по проезжей части, запруженной гуляющей публикой. Он не пытался их обогнуть. Казалось, наоборот, в них-то он и целился. Раздался визг. Упала какая-то женщина. Несколько прохожих с криком повалились на землю. Для водилы они были кеглями в боулинге. Одни вспрыгивали на парапет, другие убегали.

Ноам втолкнул Нуру и Бритту в какой-то закуток.

Псих пронесся мимо. Неужели он хочет всех раскидать? Он резко развернулся, едва удержавшись от падения, и бросил мотоцикл в их сторону.

— Разбегайтесь! — крикнул Ноам.

Они бросились врассыпную в поисках укрытия. Байкер метался по мосту, — похоже, он охотился за Бриттой. Девочка бежала со всех ног, но укрыться было негде, а псих уже настигал ее.

Мотоцикл едва не сбил ее с ног, но в этот момент Ноам нанес мерзавцу мощный удар кулаком.

Байкер пошатнулся, мотоцикл накренился, опрокинулся на асфальт, отлетел к парапету и уткнулся в него.

Послышался вой полицейских сирен.

Нура и Свен бежали к Бритте.

Ноам бросился было к головорезу, но тот вскочил, убедившись, что руки и ноги целы, поправил шлем, смерив Ноама холодным взглядом, схватил мотоцикл, вскочил на него и рванул с места. Теперь он мчался на полном газу, объезжая прохожих. Когда подкатили первые полицейские машины, он уже скрылся из виду.

Ноам двинулся к своим товарищам. Свен широко раскрыл объятия, крепко его стиснул и пробормотал:

— Спасибо, друг. Ты спас мою дочь.

Ошеломленная Бритта не реагировала. Нура знаком велела Свену вернуться к дочери. Подойдя к Ноаму, она прижалась к его плечу и замерла. Лицо ее было бледно, черты искажены, тонкие ноздри подрагивали. Она прошептала:

— Ты понял?

— Что?

— Он целился в Бритту.

— Не только.

— Именно в нее! Он и развернулся, потому что его целью была она. Все прочее — отвлекающий маневр.

— Да ладно, Нура, это был просто псих!

— Вовсе нет, это был наемник.

— Но кто его послал?

Нура дрожала. Ее душили слезы, потом она глухо прошептала:

— Это месть, Ноам, месть. Ты заметил, что красовалось на его шлеме?

Ноаму в момент опасности было не до этих деталей. Нура сдавленно проворчала:

— Человеческий силуэт с вытянутой звериной мордой и длинными ушами.

Ноам судорожно сглотнул. Нура не унималась:

— Да, это Сет. На его шлеме был знак Сета.

Ноам отвернулся. Нет. Не Сет. Только не Сет!

В XXI веке, здесь и сейчас, этот египетский бог, враг Исиды и Осириса? Опять?

— Но ты же меня недавно уверяла, что Дерека...

Нура не успела ответить, как проснулся ее телефон. Она прочла сообщение и побледнела.

— Они не задержали Дерека. Он скрылся от них. Этого-то я и боялась: последует возмездие. Он ни перед чем не остановится. — Она прижалась к груди Ноама и пробормотала: — Бритта стала олицетворением его провала, и теперь она станет его мишенью.

*

Ноам вперился в потолок, на котором подрагивали отсветы огней ближних и дальних морских судов.

Он не задергивал штор, потому что не хотел полной тьмы. Все равно не заснуть. Мозг выключить не удастся. Нет, не знать ему покоя!

— Но и миру тоже! — вздыхает он, ища утешения.

Исида, Осирис, Сет... Минули тысячелетия, и все начинается по новой. Сколько можно мусолить обиду? Но что делать? Безвыходность невыносима.

Он судорожно вскочил, сел за стол, зажег лампу. Желтый отблеск лампочки на красном дереве стола — маленький бог Ра.

Ноам открывает тетрадь, берет ручку.

Писать. Писать, чтобы понять. Писать, чтобы высветить лабиринты истории. Писать, чтобы прояснить смысл, себе и другим.

И что поделать, если ему поневоле придется раскрыть секреты!

Он продолжает свое повествование.

А может, это оно его продолжает...

2

«После смерти возвращайся ко мне». Это были мои последние слова влюбленного.

Перед руинами Бавеля [3], этими завалами, из которых торчали где колонна, где обломок стены, где обезглавленная статуя, над этим покровом пыли, под которым разлагались тысячи трупов, я коснулся губами бархатистого изгиба ее маленького ушка, вдохнул каштановый запах ее волос, в последний раз ощутил тепло ее тела и, прикрыв глаза, чтобы навсегда удержать эти ощущения, прошептал: «После смерти возвращайся ко мне».

Нура обернулась, я еще раз вгляделся в прозрачную кожу ее лица, она улыбнулась одними глазами, подтвердила ответ складочкой лба, алые губы обозначили еле заметный поцелуй, затем живо и легко отстранилась, сделавшись почти призраком, и вот она уже подле Авраама.

Предводитель евреев не знал, что в его жилах течет моя кровь, не знал он и того, что ради его любви я жертвовал своей любовью. Мне было важно другое: и Авраам, и Нура заслуживали счастья. Я уступил им право быть счастливыми и вышел из игры. Как легко молчать, когда знаешь, что тебя не поймут! Мой выбор укоренился во мне естественным образом, я не рыдал и не рвал на себе волосы, — казалось, будто не сам я распорядился своей участью, а судьба.

Колонна кочевников двинулась. Верный своей миссии, Авраам повел пастухов и стада к тучным землям. Он отметил свой скот каленым железом, он отметил свой народ обрезанием. Благодаря культу Яхве, сурового бога пустыни, Авраам собрал свой народ, но ужасная опасность, которую они одолели, спаяла их еще сильнее: они избежали рабства. Лучшего цемента, чем сознание смертельной опасности, и придумать невозможно! Возродиться, побывав на краю бездны... родиться заново, понимая свою уязвимость... Страшное испытание сплотило еврейский народ [4].

Когда Бавель был разрушен, подданные Кубабы пошли за своей царицей, пастухи Авраама — за своим патриархом.

Я не шел ни за кем.

Два народа отправились каждый в свою сторону, а я недвижно сидел на перекрестке дорог.

Евреи уходили все дальше. Во главе их процессии Нура, звавшаяся Саррой, восседала на маленьком ослике, трусившем робкой поступью; направлял его Авраам. Невесомая и хрупкая Нура едва ли была для ослика тяжким бременем. Я видел, как она удалялась, невозмутимая и великолепная; нежная шея чуть клонилась под роскошной шевелюрой, покачивалась изящная ножка в плетеной сандалии, и внезапно я испытал острое чувство покинутости.

Меня окатывали горькие волны тоски. Я сел прямо на пыльную тропинку и съежился.

Ждать. Я должен ждать. Вынести это тяжкое ожидание. Дождаться, когда Авраам окончит свои дни и преставится на руках у супруги. Тогда Сарра разыграет собственную кончину, и возрожденная Нура вернется ко мне.

Меня била дрожь, мне хотелось выблевать свою участь.

Куда мне податься?

Любовь изобрела одиночество. Если бы я не боготворил Нуру, я никогда не чувствовал бы себя подавленным, обездоленным и несчастным.

Я извлекал уроки прошлого. Когда приспешники тирана Нимрода похитили Нуру, на поиски я потратил шесть лет и нашел ее лишь благодаря немыслимой случайности: она оказалась женой Авраама. На сей раз я не имел права ее терять. И я решил кочевать в окрестностях стойбища пастухов.

Итак, я держался неподалеку от народа Авраама, на таком расстоянии от них, чтобы не привлекать внимания, но в то же время отслеживать их перемещения. Их вольный образ жизни все больше конфликтовал с веяниями времени. В Стране Кротких вод [5] разрастались города; стоило городу подняться внутри укреплений, он захватывал окрестные земли, считая их своими, а затем, облагая земледельцев налогом — забирая часть урожая и приплода скота, — обеспечивал селянам вооруженную защиту. Оседлость и рост городов входили в противоречие с кочевническим образом жизни. Отказ от собственности — основное и незыблемое правило Авраама — вводил в недоумение торговцев, которых становилось все больше. Долгие тысячелетия наши предки, охотники и собиратели, шагали по миру, не заботясь о законности своих перемещений, а теперь их наследников, этих бездомных бродяг, попросту считали париями, дармоедами и грабителями. В силу обычаев, утвердившихся среди горожан и земледельцев, власти выдавливали кочевников на малопригодные для жизни территории. Утверждение государств заклеймило древний способ населять земли: вольности прежних времен оно сдало в архив.

Гонимые отовсюду, евреи теперь держались подальше от Страны Кротких вод и кочевали по равнинам и долинам между Большим морем и Соленым [6], где задерживались на несколько месяцев, не больше.

Пышная и разнообразная флора подвигла меня заполнить эти промежутки полезным делом, исследовать лечебные свойства растений. По примеру своего учителя Тибора, я бороздил луга, леса, пустыни и заросли вечнозеленых кустарников, стараясь разминуться с отрядами солдат, смотревших на бродячего травника неодобрительно. Я склонялся над портулаком, наделенным слабительными свойствами, изучал мирт, который помогает пищеварению, и горчицу, чье ароматное семя украшает пищу, а в виде припарок смягчает легочные болезни. Даже бесплодные каменистые почвы порождали чудеса: пример тому каперсник, чьи корни утоляют боль, а цветы снимают глазную красноту и воспаление. Наткнувшись на заросли тмина — любимой поварами пряности, — я открыл, что отжатое из его семян масло благотворно для кожи, рубцует раны и излечивает водянку. Смола терпентинного дерева смягчает кашель и очищает грудь; я заметил это прежде, чем жители греческого Хиоса, разбогатевшие на торговле терпентинным маслом.

Наконец, я стал изучать мандрагору, магические свойства которой мне расхваливал многоопытный Тибор. Ее причудливый корень, напоминающий человеческое тело, пробудил во мне мысль о том, что обитающие в его разветвлениях демоны могли бы воздействовать на схожие участки тела: часть корня, напоминающая торс, может воздействовать на торс; схожую с головой можно применить для головы; похожая на ногу могла бы пригодиться для ног, а напоминающая половой член пригодилась бы для него. Но обнаружил я лишь два побочных эффекта: подобно белладонне, мандрагора расширяет зрачки, взгляд от нее чернеет; к тому же она усыпляет, приглушая дыхание и замедляя сердце. Никакого толку! И почему Тибор так ее нахваливал? Я до сих пор не знаю, ошибся ли я с определением мандрагоры или неудачно провел опыт.

Я регулярно справлялся об Аврааме. В силу забавного парадокса, усложнявшего мои чувства к нему, я искренне желал, чтобы этот мой потомок — далеким пращуром которого оказался мой сын Хам, — жил долго и счастливо... и в то же время я с нетерпением ожидал его угасания и кончины, которая позволила бы мне вновь завладеть Нурой. Так или иначе, Авраам старился, пребывая в добром здравии, его поддерживали деятельная жизнь и простая пища. Про Сарру и их наследника Исаака до меня доносились также добрые вести: оба они благоденствовали.

Подчас я до головной боли изводил себя вопросами: скучает ли по мне Авраам? Знает ли Нура, что я брожу поблизости? Думает ли обо мне? Мне не давала покоя разность нашего положения: даже если она по мне скучает, она утешается с Авраамом, а я чахну в одиночестве.

И все же я не жалел о своем выборе. Любовь к Нуре диктовала мне именно такой путь, и хоть дни моей жизни были внешне пусты, лишены встреч, бесед и наслаждений, они не были лишены чувства: ожидание Нуры наполняло мое существование смыслом.

И годы сменяли друг друга.

Кончалось и это лето. Я шпионил за стойбищем евреев, остановившихся на зеленой равнине, которую оттеняли их черные шатры, рыжие козы и эбеновые овцы [7]. В этих краях всегда обитали люди, которых привлекало плодородие здешних почв, но городов здесь не было. Там и сям попадались одиночные фермы, постройки из дерева или известняка. Оседлые семьи обрабатывали землю, занимались гончарным делом и виноградарством. Авраам, привлеченный свежестью холмов Мамре, каждое лето приводил сюда свой народ и стада, чтобы избавиться от удушливой жары, спускавшейся на побережья Великого и Соленого морей [8].

Подступала осень: тускнела листва, прилетали на зимовку соколы. Обычно сбор винограда был для евреев сигналом к отходу; едва виноградари начинали таскать полные корзины к каменной давильне, дабы извлечь из ягод сусло, свободное от кожуры, зерен и веточек, как двенадцать племен пускались в путь. Однако в этот год они не двинулись с места. Похолодало, зачастили дожди, но я не замечал никаких приготовлений к перекочевке. О чем думал Авраам? Его народ никогда так надолго не задерживался на месте.

В нетерпеливом ожидании возлюбленной я размышлял о предмете, который не давал ей покоя: о бесплодии. Когда мы окажемся вместе, она снова начнет изводить себя желанием забеременеть. Со мной ей это не удалось, с Авраамом тоже, ведь она хитростью присвоила новорожденного сына служанки и объявила его их сыном, Исааком.

Мои блуждания привели меня к целомудреннику — кустарнику с перечным запахом; Тибор когда-то указал мне на него. Как-то один земледелец спросил моего совета; его новая супруга не беременела, и я занялся не им самим — с прежней женой он родил четверых детей, — а молодой женщиной, месячные которой были нерегулярны. Я несколько месяцев лечил ее плодами целомудренника, ее цикл нормализовался, и она зачала. Я обрадовался и сразу подумал о Нуре, которой непременно порекомендую это снадобье [9].

Как-то вечером — солнце еще медлило над горизонтом — к моему шатру подскочил мальчонка с взъерошенными волосами, обветренными щеками, грязными локтями и коленями.

— Сарра ждет тебя под дубом Шелах завтра, когда солнце поднимется на самый верх, — хрипло проговорил он.

— Под дубом Шелах?

— Под старым дубом, таким толстенным, что за давильней, у входа в виноградник.

— Хорошо. Приду.

Он все не уходил, так и сверлил меня умоляющим взглядом.

— Чего ты хочешь?

— Нура сказала, что ты дашь мне снадобье от струпьев.

Я глянул на его колени и локти, усеянные темными струпьями, среди которых виднелись пятнышки новой розовой кожи.

— Не волнуйся, они и сами отвалятся.

— Я говорю про струпья Леи, моей новорожденной сестренки.

— А, ты про молочные корочки? Желто-белые чешуйки на голове?

Он насупился, сердясь, что я предположил, будто он просит что-то для себя. Обычно я советовал матерям массировать головку младенца собственным молоком, но сейчас почувствовал, что он не решится вернуться домой с этой жалкой рекомендацией. Раз он придает своей миссии такое значение, я не стал ему говорить, что годится любая жирная субстанция — хоть миндальное масло, хоть оливковое, — и сообщил, многозначительно прикрыв глаза:

— У меня есть специальная мазь. Экстракт календулы. Осторожно, она очень редкая и драгоценная.

Конечно, я врал напропалую, ведь этих шафранных цветов — их еще называют «невестами солнца» — вокруг полным-полно. Мальчишка был доволен и умчался, прижимая трофей к груди.

Завтра свидание с Нурой... Я был озадачен. Зачем она прислала гонца? Почему призывала меня так церемонно? Странно... Ради чего рисковать, что евреи меня узнают?

Однако Нуре всегда сопутствовала атмосфера загадок, если не сплошных тайн, и я настолько привык к ее необъяснимым поступкам, что перестал мучиться вопросами и весь отдался предвкушению свидания.

На следующий день я загримировался и направился, куда было велено.

Проходя мимо сикомор, я заметил, что кучка людей бежит в ту же сторону, к старому дереву. Их крики и плач подымались к небу. Что такое? Я ускорил шаг и присоединился к бежавшим; вдали уже собралась большая толпа.

Под дубом на ковре колючих зубчатых листьев лежала с закрытыми глазами бледная, неподвижная Сарра.

Возле нее на корточках сидела служанка и всхлипывала:

— Змея! В корзине с финиками притаилась змея. Она уползла...

Один из пастухов склонился над Саррой:

— Она не дышит. Сердце не бьется.

Служанка взвыла:

— Сарра умерла!

Эти слова понеслись эхом от ближних к дальним. Их госпожа покинула сей мир.

— Надо сказать Аврааму. Где он?

Лицо служанки потемнело.

— С другой... Как всегда...

— Кто она?

— Хеттура, — сплюнула она, — эта мерзкая наложница!

Другая? Значит, Авраам ходит к другой? В голове моей невольно завертелся хоровод мыслей. Соперница? Связано ли это как-то со смертью Сарры? Во всяком случае, моя любимая покончила с собой, что сводило меня с ума, хотя я не сомневался в ее скором возрождении.

Я покачал головой. На что рассчитывала Нура? Какова моя роль в этой истории? Не спасателя и не целителя, иначе она предупредила бы меня заранее. Так что же?

Я протиснулся вперед между зеваками. Изменив голос, я назвался врачевателем и попросил служанку, чтобы она позволила мне прослушать госпожу. Та в надежде на чудо уступила мне место.

— Змея притаилась там, в корзине с финиками, — бормотала она, указывая в угол.

Я внимательно осмотрел уже похолодевшую руку Нуры: на ней виднелся укус, но один-единственный, не двойной; то не был укус гадюки, которая впрыскивает яд, вонзая в жертву два зуба. Порывшись тайком в ворохе Нуриных одежд, я извлек маленькую медную трубочку с иглой — несомненно, спрятанную Нурой. Вот чем она укололась: она назначила себе смертоносный укол, а змея была лишь для отвода глаз. Я воспользовался случаем, чтобы как следует разглядеть Нуру. Замаскировалась она великолепно, передо мной и впрямь лежала старая женщина: нежная розовая кожа была замазана желтоватой пудрой, толстый слой грима превратил мимические морщинки в тяжелые старческие складки, волосы на висках и на темени были обесцвечены.

Я стал догадываться об уготованной мне роли: Нура призвала меня к своему мертвому телу, чтобы я забрал его и хранил, пока оно не вернется к жизни...

Задача была не из легких. Сарра — законная супруга Авраама, неоспоримая первая женщина племени, боготворимая народом, и евреи непременно воздадут ей погребальные почести по достоинству, и мужчины, и женщины, и дети. Как незаметно выкрасть ее тело, когда сотни людей придут ей поклониться?

Вокруг зашумели; пастух, бегавший сообщить Аврааму печальную новость, крикнул, что вождь уже близко.

А я отправился восвояси. Мне следовало избегать встречи с ним, ведь он-то меня непременно узнает, и к тому же надо было наметить план действий.

Подымаясь по тропинке к своему шатру, я решил, что если не сумею с ходу изобрести нужный маневр, то использую какого-нибудь «посредника», чтобы сработала оригинальная идея. Хоть я и остерегался впадать в излишество, как случалось с моим наставником Тибором, который сделался рабом дурманящих снадобий, я все же подчас прибегал к веществам вроде конопли и опия.

Стоя на вершине горы, я увидел кавалькаду: вдалеке мчалось стадо горных газелей — легконогие и веселые, они все же держали ухо востро, — когда одна из них упала, другие устремились по крутому склону вниз. Я искал взглядом лису, шакала или каракала, загнавшего антилопу, но никого из хищников не увидел. К тому же бедняжка не отбивалась и не шевелилась. Мне стало любопытно, и я осторожно двинулся в ту сторону.

Прелестная светло-коричневая газель лежала на земле недвижно: похоже, у нее остановилось сердце, и ее широко распахнутые, будто подведенные тушью глаза были безжизненны. Я любовался изгибом изящных витых лирообразных рогов, возносившихся над высокими ушами, белизной ее живота и ягодиц, отделенной угольной каймою от каштановой шерстки, покрывавшей бока и спину.

Она лежала бездыханная. Как Нура.

Сегодня погибли два дивных создания.

Как Нура?

Судьба подсказала мне решение: я понял, как нужно действовать.

*

Холодная сырость пронизывала до костей.

В полночь я спустился в долину с одним из своих ослов. По счастью, туман приглушал лунный свет и угрюмо сгущал тьму. Поначалу мой спутник брыкался и не желал рисковать, ступая по темной и скользкой тропе, но я был упрямее и заставил его следовать за мной.

Как я и предполагал, евреи устроили бдение под дубом Шелах. Вокруг гроба вспыхивали оранжевые языки масляных ламп. Я остановился у поворотной давильни, в нескольких шагах от места, и украдкой привязал там своего товарища.

Уже прошла череда евреев, отдавших своей госпоже последнюю дань. Оставались лишь три группы: несколько служанок чуть в стороне, Авраам с Исааком и помощниками и прислонившиеся к стволу дуба сторожа.

Я спустился в канаву и ползком двинулся вперед. Добравшись до служанок, я прислушался к их болтовне. Хоть их речи были скованы печалью, в них проскальзывали нотки удивления; я понял, что женщины, убиравшие покойницу к похоронам, стали свидетельницами странного явления: мертвое тело их госпожи помолодело.

— Вот чтоб мне лопнуть, у нее гладкая, нежная и упругая кожа.

— Быть не может!

— Наверно, смерть умеет творить такие чудеса.

— Авраам ее видел?

— Да ты что! Только женщинам дозволено видеть неприбранные останки. Бедняга уже весь извелся; показать ему такую Сарру, ведь такую он и любил, он и вовсе свихнется.

— Ну ничего, мы ее хорошенько увернули в полотно. Он не прознает, что с ней приключилось.

Я пополз дальше, мысленно благодаря служанок: их сдержанность была мне на руку.

Когда я подобрался к кружку близких, Авраам был скорбно простерт на земле; но вот он с трудом поднялся на ноги. Он заговорил непривычно глухим голосом — а ведь прежде его тембр был раскатистым и чистым — и объявил сторожам, что они могут заколачивать гроб. С этими словами он махнул на прощание телу, укутанному в покровы, и, понурившись, удалился; за ним последовали Исаак, приближенные и служанки.

Едва они скрылись, я выпрямился и шагнул к сторожам; они было взялись за молотки и гвозди.

— Держите, — сказал я, протягивая им кожаные фляги, — Авраам прислал вам вина. Оно вас согреет и ободрит.

Желая вкусить нектара, приберегаемого для торжеств, они побросали инструмент, схватили фляги и жадно к ним присосались.

Очень скоро один зевнул, едва не вывихнув челюсть, и предложил заколотить гроб попозже; другие поддакнули, тоже зевнули, хлебнули еще по глотку и все разом забылись сном — корень валерианы, подмешанный к вину, действовал безотказно.

Я кинулся к Нуре. Случилось то, чего я опасался и ждал: она уже начинала оживать: покров, движимый легким дыханием, еле заметно подымался и опускался. Я осторожно взял ее на руки и пошел с драгоценной ношей по тропе. Возле давильни я опустил ее на землю, взвалил на плечо тяжелый мешок и вернулся к гробу.

Я сложил в гроб останки газели, прибил крышку, всунул молотки в руки сторожам, дабы по пробуждении они не усомнились, что выполнили свою работу.

Вернувшись к Нуре, я распахнул покровы. Окоченение прошло, тело обретало былую мягкость и наполнялось теплом, лицо оживало красками. Глаза открылись.

Меня захлестнул прилив нежности.

Она на меня взглянула, попыталась заговорить, поняла, что силы ей отказывают, и улыбнулась.

Я улыбнулся в ответ, поцеловал еще бескровные губы и прошептал:

— Если я тебя поддержу, сможешь усидеть на осле?

Она задумалась, с усилием пошевелилась и подтвердила взмахом ресниц.

Я осторожно усадил ее на осла.

— Ннно!

Мой товарищ больше не упрямился, и мы тронулись в путь; я придерживал Нуру, чтобы ее не слишком раскачивало.

Мало-помалу мы добрались до моего шатра. Едва я опустил измученную Нуру на дерюгу, как она заснула.

*

Утром она проснулась румяная и полная сил и сразу объявила:

— Хочу пойти на свои похороны!

Я расхохотался, не пытаясь понять, радуюсь ли я ее голосу, или меня рассмешила ее шутка. Но она насупилась и упрямо повторила:

— Я серьезно: хочу пойти на свои похороны.

— Ну да, ведь на них только тебя будет не хватать.

Она прыснула и всем телом прильнула ко мне. Мы тотчас освоились и обрели нашу безмятежную близость, которой были так долго лишены.

— И ты не скажешь мне спасибо?

— У меня целая вечность, чтобы тебя благодарить, — промурлыкала она. — И кого ты положил в гроб вместо меня?

— Горную газель. Она была так же прекрасна, как и ты.

— Так же? — игриво возмутилась она.

— Почти, — поправился я.

— Ты ее убил?

— Она испустила дух у меня на глазах. Не выдержало сердце. Я принял это как знак судьбы.

Она серьезно кивнула. Я погладил ее волосы и спросил:

— Как ты решилась на смерть?

— Мне помог мой гнев.

— Тебе было страшно?

— Боялась, что мы с тобой не увидимся. Зато мне очень хотелось досадить Аврааму.

Она с ним рассталась, но значило ли это, что она предпочла меня? Я не знал, как выразить свои чувства, и, как обычно, пошел окольным путем:

— Ты решила, что больше не станешь любить его?

— Если бы мы могли разлюбить усилием воли, мы бы никогда не страдали.

Я уточнил:

— Но змея ведь не кусала тебя, так?

— Разумеется. Она мне понадобилась, чтобы оправдать происшествие.

Я помахал медной трубочкой с иглой на конце, которую отыскал в Нуриных одеждах:

— Я выкрал ее, чтобы довершить твою ложь. Ну и отчаянная ты, Нура! Решился бы я на такое? Сомневаюсь.

— Ах, я не только укололась ядом, но для надежности и проглотила его. Ужасная гадость...

— Ты страдала?

— Вовсе нет! Я вспомнила папин метод: когда он назначал неприятное снадобье, он добавлял к нему мак. Вот я и растерла цикуту с опийным маком.

Я взглянул на Нуру новыми глазами. Долгие годы я полагал — как и ее отец Тибор, — что она не интересуется ни травами, ни зельями, но со временем обнаружил, что она многое усвоила и при надобности ее память услужливо дает ей подсказку. Она создала безупречно верный рецепт яда, который позднее применялся не одно тысячелетие [10].

— Как выглядел Авраам? — спросила Нура.

— Был очень удручен. Я не узнал его голоса.

— Вот и отлично! Хочу увидеть, как он плачет. Вернее: как он оплакивает меня.

Она развеселилась. Я этим воспользовался, чтобы задать мучивший меня вопрос:

— Почему ты не упоминаешь о Хеттуре?

— О ком? — нахохлившись, буркнула Нура.

— О Хеттуре.

— Ты ее видел?

— Нет. Твоя служанка возмущалась ее поведением. Но почему ты не говоришь о ней ни слова?

— Зачем говорить о ничтожестве? — проворчала она. — Давай-ка переоденемся. Я в самом деле не хочу пропустить свое погребение. Интересно, осмелится ли она туда сунуться...

— Кто?

— Та, о которой мы не говорим.

Вся равнина была взбудоражена. И кочевников-евреев, и местных жителей выбило из колеи событие, порвавшее цепь здешних обычаев: Авраам вознамерился предать тело супруги земле и теперь торговался насчет участка. Неслыханное дело! Кочевники не признавали собственности, будь она частная или общественная, что объяснялось их вечными перемещениями; и вот Авраам этот закон попрал. У багроволицего фермера-свиновода, слегка похожего на своих подопечных, он хотел купить луговину с гротом, в котором собирался схоронить останки Сарры. Тронутый скорбью Авраама, свиновод предложил ему использовать пещеру даром.

— Между нами и речи нет о деньгах, Авраам. Похорони ее с миром.

— Я настаиваю, Ефрон. Я пришлый, хоть и жил среди вас.

— Предлагаю тебе свое поле. Воспользуйся им.

— Но я хочу его выкупить. Во сколько ты оцениваешь это поле с деревьями?

Упрямый Авраам переубедил фермера и выкупил участок. Авраам — владелец земли! Авраам — собственник! [11]

Началась прощальная церемония. Четверо пастухов несли на плечах задрапированный гроб; они опустили его на землю перед пещерой. Все выстроились, пропели псалмы и прочли молитвы, затем Исаак начал похвальную речь той, кого считал своею матерью.

Авраам стоял в окружении помощников; он слушал, с трудом удерживая рыдания, потом уступал им и снова боролся с отчаянием; он был сражен горем. Ни гордость, ни сознание своего долга перед народом не помогали ему овладеть собой.

Мы с Нурой затерялись в толпе местных жителей, чтобы нас не узнали. Бледная Нура, укрывшись с ног до головы, не сводила с Авраама глаз, желая ощутить глубину его скорби; что касается почестей, воздаваемых им супруге, никаких сомнений не оставалось. Я чувствовал, что Нура, удрученная горем вдовца, готова броситься к нему с криком, что она жива. И потому крепко стискивал ее руку.

Во время речи Исаака я заметил в стороне от толпы евреев женщину, смотревшую на Авраама столь же пристально, как и Нура. Я пригляделся к ней и подумал, что мне мерещится.

— Но...

Нура вздрогнула, глянула на меня, проследила за моим взором и усмехнулась:

— Ну да!

— Это?..

— Хеттура.

В той, которую именовали Хеттурой, я узнал Агарь, бывшую служанку Сарры: ту, которую Сарра дала Аврааму, чтобы он стал отцом; ту, что девять месяцев спустя произвела на свет Измаила; ту, что затем была безжалостно изгнана Саррой.

Смуглая бронзоволикая Агарь с косами, украшенными ракушками, была все так же великолепна, если не больше. С годами она ничуть не отяжелела, но расцвела пуще прежнего. Личико пай-девочки обратилось в лицо прекрасной женщины, в нем проявились точность, тонкость и нрав, будто в юности ему отводилась лишь роль наброска. Ее формы сохранили былое благородство, к которому добавилась пленительность, уверенность и властность, принадлежащие лишь зрелости. Величественность и чувственность Агари поразили меня. Я не проронил ни слова, вспоминая о наших пылких объятиях.

Справа от нее переминался с ноги на ногу сухопарый тип с оливковой кожей; я признал в нем Измаила, их с Авраамом сына.

Нура шепнула мне на ухо:

— Она здесь осела десять лет назад. Измаил занимается виноделием. В прошлом году, когда Авраам заметил ее, он остановил тут свой народ. И каждый день ходил к ней. Его страсть к ней вернулась... Из-за него мы и застряли в Мамре на долгие месяцы.

Она проворчала:

— Агарь по-прежнему влюблена в Авраама. До сих пор. Никого другого и не любила.

Последние слова были сказаны мне неспроста: Нура помнила, что некогда Агарь пыталась в моих объятиях забыть Авраама.

— Его страсть вернулась? — пожал плечами я. — Но Авраам никогда не стремился к Агари. Это ты толкнула его к ней, он послушался тебя и блудил с ней, чтобы у него появился наследник.

— Казалось, он не стремился к ней. Но кто скажет наверняка? Некоторые от нее были без ума.

Опять камушек в мой огород? Она сердито буркнула:

— Так почему бы и не Авраам?

— Он изгнал ее.

— По моему требованию! Только по моему требованию... Может, спровадить ее было для него более тяжким испытанием, чем я воображала. Она великолепно созрела! Мне, бедной дурочке, приходилось старить себя и уродовать; она же молодилась и наводила красоту. Я считала зрелость упадком, она же сделала ее достоинством. Признаю, что тут она оказалась хитрее меня.

Сглотнув, она добавила:

— У нее оружие обычной женщины, но она владеет им блестяще.

Она стиснула мне руку.

— Ну, я довольна: я заставила ее увидеть отчаяние Авраама! Надеюсь, это зрелище покорежит ей потроха. Каждой свой черед!

Евреи затянули песнь, в которой повторялось имя Сарры. Благодаря монотонной музыке и заунывным голосам на собравшихся сошло умиротворение; выпевая «Сар-ра», каждый по-своему с ней прощался; Авраам поначалу невнятно бормотал себе в бороду, но теперь его голос окреп, обрел былую мощь, бронзу, насыщенность и мужественность, отдаваясь в недрах его широкой груди. Нура вонзила мне в руку ноготки, чтобы не рухнуть, и тут же метнула любопытный взгляд в сторону Агари.

— Нет, хныкать она все же не собирается!

— Она обожала тебя, когда была у тебя в услужении.

— Не называй покорность любовью. Я запретила ей меня любить. Вспомни, как эта шлюха убедила Авраама, что Исаак рожден не мной.

— Что было правдой.

— Она не имела права этого говорить!

— Ты изгнала ее с маленьким сыном! Она отомстила, это естественно. И твой подлог был чудовищным!

Она озадаченно посмотрела на меня: ей никогда не приходило в голову, что она могла быть причиной несчастья.

— Во всяком случае, я оставляю ей Авраама!

Пение прекратилось. Авраам шагнул к деревянному гробу, встал на колени, приник лбом к доскам и простонал:

— Прости, госпожа моя, прости.

Нура едва стояла на ногах. Ее потрясло раскаяние Авраама.

Теперь к гробу склонился Исаак, он тоже повторял слова раскаяния:

— Прости, мама, прости.

Нура отвернулась, на глазах ее блеснули слезы. Покусывая губы, она проворчала с вымученной фальшью:

— Очень смешно говорить это газели...

Затем Авраам и Исаак выпрямились, схватили свои накидки и выразили скорбь, разодрав их у сердца [12].

— Пойдем, — шепнула Нура.

Мы тихонько попятились и оставили наблюдательный пункт.

Прошло не меньше часа, прежде чем мы смогли вымолвить слово. Нура пробормотала:

— Как упрекать их в чем бы то ни было? Я понимаю, что Агарь влюблена в Авраама, и не буду ее осуждать, ведь я испытала к нему такое же непреодолимое влечение. Я понимаю, что Авраам любит и Сарру, и Агарь, ведь и я люблю двоих, тебя и его.

— Так ты их прощаешь?

— Если я не сумею простить их в день моего погребения, то когда же мне это удастся? — обронила она с утрированным лукавством [13].

*

Три месяца спустя на берегу Соленого моря, на нашем ложе среди кипарисов, мы всю ночь предавались любви; поутру Нура проснулась у меня на груди и спросила:

— Тебе понравились мои похороны?

— Я счастлив, что мы побывали на них вместе.

— Как я могла так долго оставаться без нашей близости?

— Я задаю себе тот же вопрос.

— Мои похороны кое-что мне открыли. Авраам страдал и просил прощения у антилопьего окорока, а я не вмешалась; отныне он каждое утро приходит к моей мнимой могиле, а я провожу весну в твоих объятиях. Мы с тобой втянулись в круг простых смертных, и нам приходится прибегать ко лжи, жульничеству и погребальному подлогу. Мы обречены на мошенничество.

— Конечно...

— И это означает, что на нас наложена еще одна санкция.

— Какая же?

— Мы обречены любить друг друга. Мы с тобой.

— Я согласен с приговором, Нура.

— Вот наказание! Но к счастью, Ноам, ты мне не противен.

— Всего лишь?

— Давай уйдем, Ноам. Теперь мы наконец вдвоем. Здесь евреи, караванщики и торговцы могут нас узнать. Пора покончить с Авраамом [14].

Она решительно добавила:

— Я хочу жить не таясь.

— И я мечтаю лишь об этом.

— Мне говорили о божественной реке, она простирается очень далеко, на западе. Никто не знает ее истоков, но она так сильна, что пересекает пустыни, не оскудевая, а летом, когда ручьи и другие реки иссыхают, она разливается и выходит из берегов, потом возвращается в свое русло, оставляя после себя илистые земли, их называют Черной землей. Бог этой реки наделен чудесной властью: говорят, он превращает песок в плодородную почву, камни — в финиковые пальмы, сикоморы и акации, воду — в вино, ведь, когда вода спадет, виноградники тяжелеют тучными гроздями. Так давай же отыщем этого сказочного бога, Ноам, синего бога, озеленяющего все вокруг, бога по имени Хапи, который повелевает рыбами и руководит ласточками. Согласен? Если он явит нам свою милость, мы будем подле него любить друг друга без утайки.

Так мы отправились на поиски Нила...

3

Нил был оазисом.

Оазисом до горизонта. Бескрайним оазисом в бескрайней пустыне...

Никогда я прежде не говорил себе, очутившись в новом месте: «Вот тут-то я и буду жить!» Но когда после раскаленных дюн и каменных россыпей мы с Нурой дошли до заболоченных земель, предвестников Нила, мы решили отдохнуть. На нас уставилась гигантская птица, одинокая, величественная, пепельно-серая; казалось, в ней соединились несколько видов: клюв пеликана, глаз орла, хохолок синицы и лапы розового фламинго. Она взирала на нас так недвижно, что мы готовы были принять ее за сухое дерево без веток; но вот она неторопливо отвернулась, давая понять, что дозволяет нам продолжить путь [15]. Потом, когда мы, топча желтоватый земляной миндаль, приближались к берегам Нила, нас привлекли другие птицы, бродившие по лужам среди голубых лотосов: то были ибисы, неутомимые часовые Нила, и каждого из них сопровождало его отражение. Они шагали на своих ходулях, укутавшись в белейший наряд, из которого выглядывали черная гузка и столь же черная голова, оснащенная великолепным серповидным клювом; они нас изучали, и вдруг, послушные таинственному приказу, все разом взлетали, оставляя за нами право двигаться дальше. Когда мы пробирались по шелестевшей пальмовой роще, к нам, поскуливая, подскочила кошечка; эта неудержимая болтушка в полосатой шубке, задрав хвост трубой, усердно терлась о наши щиколотки, не давая проходу. Я очень хорошо ее запомнил, потому что это была моя первая встреча с кошкой. И я тотчас догадался, с кем этот зверь состоит в родстве: зеленая радужка, пронизанная золотыми нитями, треугольная физиономия, кокетство, грация и мягкость, готовая обернуться раздражением, — да, передо мной разгуливала четвероногая Нура. Она непрестанно ластилась, мяукала, обмахивала хвостом наши ноги и приветствовала нас от имени здешних богов. Мы приободрились, уверенно двинулись дальше и вскоре вышли к реке — широкой, спокойной, неумолимой и уверенной в себе.

Мы долго оглядывали берега; в легких порывах ветра, доносившегося с барханов, на питавшем почву жирном гумусе мальчишки играли в догонялки.

Вечер щедро залил горизонт медью; сумерки были едва ли не роскошнее дня. А когда небесный купол украсился звездами, Нура стиснула мне руку и прошептала:

— Это он, Ноам?

— Это он!

*

На пути к Нилу мы столкнулись с множеством трудностей.

Прежде всего, нелегко было тронуться с места. Даром что Нура десятилетиями кочевала, она скопила кучу барахла: ее гардероб в давнишние времена, когда они с отцом впервые вошли к нам в деревню, умещался на нескольких ослах, он не полегчал и при Аврааме, тем более что к нему добавились бесчисленные подарки, полученные Нурой во время празднеств, которые она возглавляла.

Но как она умудрилась заполучить вещи, которые Авраам передал Агари, ведь Сарре полагалось лежать в гробу?

— Я же не собираюсь оставлять их толстухе!

Нура упрямо именовала свою извечную соперницу столь неуместным прозвищем, которое лишь ее и забавляло. Неделю спустя после похорон она наняла разбойников, которым надлежало ограбить Агарь.

— Во всяком случае, я не лишаю ее ничего. Толстуха такая необъятная, что не сможет напялить ни одно из моих платьев — разве что внакидку. Ну а украшения... мои бусы удушат ее, мои кольца раздавят ей пальцы. Нет, я преувеличиваю: если она поднатужится, то сможет натянуть на мизинец мой браслет...

Я в отчаянии обвел руками бесчисленные тюки с одеждой, талисманами, украшениями и посудой.

— Мы пойдем по разоренным безводным землям, с двумя ослами, которых нам предстоит поить и не слишком нагружать, чтобы они не рухнули.

Я ждал отказа, пререканий, ссоры и торговли, которая затянется на месяц. Но Нура всегда была непредсказуема; чуть подумав, она просто ответила:

— Согласна.

Неделю она посвятила визитам в дома, расположенные вокруг Соленого моря. Она раздавала свои вещи деликатно и приветливо и однажды вечером подошла ко мне с тремя крошечными котомками:

— Ну вот и все!

— Поздравляю, Нура.

— Ты занимался тем же?

— Да.

— И я тебя поздравляю. Знаешь, мне приятно уходить налегке. Это чувство я уже испытала в могиле.

— Что?

— Очнувшись в гробу, под пеленами я была нага, и это меня восхитило. Мне открылось, что главное — быть живой. Нагой я родилась. Нагой умерла. Нагой возрождаюсь.