Новые странствия Салли Джонс E-Book

Якоб Вегелиус

• Herausgeber: Белая Ворона
• Kategorie: Für Kinder und Jugendliche
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 285

Veröffentlichungsjahr: 2022

Beschreibung

Что скрывает старый моряк, владелец плешивого и слепого петуха? Он что-то знает о Салли Джонс? Или ему что-то от нее нужно? Раскрыв одну тайну, можешь оказаться на пороге куда большей и сложной, а еще — в начале нового путешествия. Книги Якоба Вегелиуса про Салли Джонс — это истории странствий, напастей и счастливых избавлений. Несмотря на эффектное смешение жанров, главная находка в книге — героиня. Горилла, мыслящая не хуже человека, умеющая писать, но не способная говорить. Ее жизнь — огромное, почти бесконечное приключение, продолжающееся в каждой новой книге.

Leseprobe

ИНФОРМАЦИЯОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Художественное электронное издание

Для детей среднего школьного возраста

В соответствии с Федеральным законом № 436 от 29 декабря 2010 года маркируется знаком 12+

Вегелиус Я.

Новые странствия Салли Джонс / Вегелиус Я.; илл. автора. — М.: Белая ворона / Albus corvus, 2021.

ISBN 978-5-00114-319-2

Что скрывает старый моряк, владелец плешивого и слепого петуха? Он что-то знает о Салли Джонс? Или ему что-то от нее нужно? Раскрыв одну тайну, можешь оказаться на пороге куда большей и сложной, а еще — в начале нового путешествия. Книги Якоба Вегелиуса про Салли Джонс — это истории странствий, напастей и счастливых избавлений. Несмотря на эффектное смешение жанров, главная находка в книге — героиня. Горилла, мыслящая не хуже человека, умеющая писать, но не способная говорить. Ее жизнь — огромное, почти бесконечное приключение, продолжающееся в каждой новой книге.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Text © Jakob Wegelius, 2020

Illustrations © Jacob Wegelius, 2020

First published by Bonnier Carlsen Bokförlag, Stockholm, Sweden

Published in the Russian language by arrangement with Bonnier Rights, Stockholm, Sweden

© Мария Людковская, перевод, 2021

© ООО «Издательство Альбус корвус», издание на русском языке, 2021

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

Для мадам

Вы просили меня написать все, что я знаю о человеке по имени Шетланд Джек. И я это сделаю. Я расскажу Вам о его суровой жизни. И страшную правду о его жестокой смерти.

Однако история Шетланд Джека с его смертью не закончилась. Она стала частью моей собственной истории. О чем мне тоже придется написать, хотя это непросто. Многое из того, что случилось со мной в этот год, я предпочла бы забыть.

Чтобы рассказать все от начала до конца, мне понадобится недели две или три. Или даже целый месяц. Но, если хотите, можете читать по частям по мере того, как я пишу. Каждый вечер я буду оставлять новые страницы на столике красного дерева у рояля в большой гостиной.

Машинка, которую Вы мне дали, очень хороша. Я никогда не печатала на империале. У меня есть старенький ундервуд № 5, но он остался в Лиссабоне. Лежит в моем рундуке на борту «Хадсон Квин».

«Хадсон Квин» — это наш бот. Когда-то мы со Старшим купили его в Нью-Йорке, и с тех он заменил нам дом и кормил нас. На нем мы прошли почти все большие моря и океаны, а портов, где стояли на погрузке и разгрузке, не счесть.

Пять лет назад мы пришвартовались в Лиссабоне. Нам поручили забрать изразцы в городке под названием Ажиере. Ажиере стоит на реке Зезере, в двух десятках километров от Лиссабона на северо-восток страны. Работа показалась нам плевой, но обернулась большим несчастьем. В Ажиере на «Хадсон Квин» напали бандиты, и бот затонул на реке.

Мы со Старшим спаслись. Но, когда добрались до Лиссабона, Старшого арестовала полиция. Его обвинили в том, что он убил человека по имени Альфонс Морру, и приговорили к двадцати пяти годам тюрьмы.

Внезапно я стала просто ничейным бездомным животным в большом незнакомом городе. По улицам с криками носились люди, они искали меня. Они называли меня «обезьяной убийцы» и хотели расквитаться со мной.

Я потеряла Старшого. И «Хадсон Квин» тоже. Мне некуда было податься и не на что уповать. Но, когда я уже думала, что мне конец, я повстречала Ану Молину. Если бы не она, я бы погибла. Хотя все вокруг твердили, что я бешеная обезьяна убийцы, Ана спрятала и защитила меня.

Ее дом стал моим домом. А ее друг, скрипичный и гармонный мастер синьор Фидардо, стал моим другом. Он позволил мне работать у себя в мастерской и обучил своему ремеслу. Благодаря синьору Фидардо я умею неплохо чинить гармоники и, если надо, могу даже поменять гриф на гитаре.

С помощью Аны и синьора Фидардо я со временем узнала правду о гибели «Хадсон Квин» и убийстве Альфонса Морру. На это ушло три долгих года. В конце концов Старшого освободили. День, когда он вышел из тюрьмы, стал самым счастливым днем моей жизни.

Вскоре мы со Старшим вернулись в Ажиере. Нам удалось поднять «Хадсон Квин» и отбуксировать до Лиссабона. Все это время бот пролежал на дне реки и теперь был похож на старое разбитое корыто. Чтобы наскрести денег на ремонт, мы брались за любую работу, которая подворачивалась в лиссабонском порту. Но платили мало, к тому же почти все что мы зарабатывали, уходило на пропитание и другие нужды.

Мы заново оборудовали кают-компанию и начали восстанавливать рубку. Но дел еще невпроворот. Хуже всего, что из-за взрывов пострадал большой котел. Даже не представляю, где нам взять денег на новый. Поэтому иногда я сомневаюсь, сможет ли «Хадсон Квин» вновь бороздить большие моря.

Я рассказываю все это потому, что история о «Хадсон Квин» отчасти продолжает историю Шетланд Джека. Позже Вы поймете, что я имею в виду.

Сейчас и Лиссабон, и «Хадсон Квин» кажутся бесконечно далекими. В окно башни я вижу, как на востоке, над лесистыми холмами, встает солнце. Теплые лучи окрасили всю долину в огненно-рыжий цвет. А внизу, у кромки реки, из-за деревьев выплывает и снова прячется утренний туман. Только что я видела, как Старшой сел на велосипед и поехал к большой дороге. Думаю, он отправился в Лодев за новым полотном для Вашей паровой пилы. Если так, то, возможно, когда он вернется, я тоже смогу ее опробовать. Это было бы здорово.

Ведь Старшой рассказывал Вам, как мы познакомились. Видно было, что поначалу Вы с недоверием отнеслись к его словам. Но это ничего. Многие не верят, что горилла способна выучиться на судового механика.

Дело в том, что почти всю свою жизнь я прожила среди людей, на их условиях. Поэтому я уже не просто животное. Но и не человек. Кто же я? Это мне до конца не известно. Единственное, в чем я уверена, — так это в том, что я — друг моих друзей. И этого вполне достаточно.

Хоть мы с Вами, мадам, знакомы совсем недавно, я отношу Вас к числу своих друзей. И потому должна Вас предупредить. Вы попросили меня рассказать страшную историю. И печальную. Будьте готовы к тому, что узнаете такое, о чем, возможно, предпочли бы не знать никогда.

Вечерний гость

Сперва я расскажу о Харви Дженкинсе. Ведь с него все началось. На нем и закончилось.

Впервые мы повстречали Дженкинса в Лиссабоне. Это было апрельским вечером в прошлом году. Весь день мы таскали ящики со льдом в рыбном порту. Рассчитались с нами частично рыбой, выдав полкило анчоусов к ужину. Старшой сел на палубе чистить картошку, а я развела на камбузе огонь в плите. С деньгами у нас было туго, но топлива мы не жалели. Дровяной ларь у плиты всегда был до отказа набит старой древесиной. В тот вечер, чтобы приготовить ужин, я взяла несколько досок из старой обшивки кают-компании.

Поставив картошку, мы взяли полотенца и мыло и сошли на берег. Баню мы позволяли себе не часто, раз или два в месяц, а остальное время мылись в Тежу. Чуть выше по течению вода вполне чистая, там есть и мостки, и кабинка для переодевания.

Мы искупались и медленно пошли обратно вдоль пирсов. Низкое солнце бросало на воду золотые и красные блики. Старшой насвистывал. Уже почти две недели его не покидало приподнятое настроение — с тех пор, как его взяли вторым механиком на пассажирский пароход «Фуншал». Через несколько дней он взойдет на борт и пробудет в плавании целый месяц.

До места стоянки «Хадсон Квин» оставалось метров пятьдесят, когда я увидела, что на боте кто-то есть.

— Интересно, кто это? — сказал Старшой и сложил ладонь козырьком, чтобы разглядеть получше. — Лишь бы не за деньгами. Мы же уплатили портовому сторожу за пресную воду?

Я кивнула. Насколько я знала, долгов у нас не было.

Подойдя ближе, мы увидели, что поджидавший нас человек не слишком похож на портового служащего. Длинное поношенное пальто, шляпа с узкими полями, которая, казалось, мала ему на несколько размеров. На плече сидит какая-то крупная сероватая птица.

Незнакомец разглядывал рынду, висевшую на мачте. Заслышав шаги, он обернулся. Не спеша выпустил старый, видавший виды бронзовый колокол и двинулся нам навстречу.

— Так-так, — сказал Старшой. — И кто же вы будете?

На вид я дала бы ему лет шестьдесят. Незнакомец улыбнулся и протянул руку, покрытую выцветшими моряцкими татуировками. На худом обветренном лице — сетка из тысячи морщин. Птица при ближайшем рассмотрении оказалась петухом. И, судя по всему, очень древним. Сквозь редкое оперение тут и там проглядывала бледная кожа. Глаза, водянисто-белесые и невидящие, пялились в одну точку.

— Дженкинс, — сипло, с заметным шотландским акцентом отвечал незнакомец. — Харви Дженкинс. Извините, что поднялся на борт без спросу. Вы капитан?

— Да, — сказал Старшой.

— Я просто шел мимо, — объяснил Дженкинс. — И увидел вашу лодку. Это же «клайд-паффер»! Таких полно на западном побережье Шотландии. Я сам ходил на таком механиком. Мы почту возили и всякий товар из Глазго на Гебриды. Хотя это уже давненько было.

Старшой просиял. Не часто встретишь человека, который знает, что за судно наша «Хадсон Квин».

— Может, позволите одним глазком заглянуть в трюм? — спросил Дженкинс. — Воспоминания… сами понимаете…

— Смотреть там особо не на что, — со вздохом ответил Старшой. — Она три года пролежала на дне реки.

— Неважно, — сказал Дженкинс. — Приятно снова взойти на «паффер».

Вот так и получилось, что Старшому пришлось показать «Хадсон Квин» человеку по имени Харви Дженкинс. Дженкинс облазил все укромные уголки, поэтому экскурсия длилась долго. Я тем временем жарила анчоусы. Старшой предложил Дженкинсу поужинать с нами, и тот согласился.

Мы просидели на камбузе часа два. Дженкинс поинтересовался, как «паффер» оказался здесь, в Лиссабоне. И Старшой рассказал о том, как мы нашли «Хадсон Квин» в Нью-Йорке лет десять назад и обо всех путешествиях, что мы совершили на ней с тех пор.

А потом Харви Дженкинс поведал свою историю.

— Я провел в море бог знает сколько, — сказал он. — Но однажды мне все опостылело. Я навсегда забросил это дело, осел на берегу, купил небольшую ферму в Оклахоме. В глуши, посреди Америки, подальше от моря. У меня были куры, свиньи и пара коров. И пять акров пахотной земли. Как-то раз я запряг лошадь и поехал в Саут-Бенд купить семян и рассады. А когда через два дня вернулся, дом пропал. Свиньи и коровы тоже. И хлев, который я построил сам, своими руками. Исчезло все. Мимо прошел торнадо. Такое там бывает, в Оклахоме. Среди развалин лежал этот петух, скорее мертвый, нежели живой. Это все, что оставил мне смерч. Я забрал бедолагу с собой, так мы с тех пор и колесим с ним по свету.

Петух раскрыл клюв, и Дженкинс дал ему кусочек картошки.

— Сейчас мы в парк аттракционов нанялись, — рассказывал дальше Дженкинс. — Неплохая работка. Можно мир посмотреть. В Лиссабоне мы уже с неделю стоим, все шатры и повозки на пустыре у Кайш-ду-Содре. Я на карусели работаю, слежу за паровым двигателем, а Петух… ага, я так его и зову… Петух детей пугает своими зенками.

Птица подалась вперед, склонила голову на бок и вытаращила слепой глаз. За что получила в награду еще кусочек картошки.

— Заходите как-нибудь вечерком, — продолжал Дженкинс. — Вход бесплатный. А на карусели можете кататься сколько влезет!

— Спасибо, — сказал Старшой. — Но меня взяли на одно линейное судно1, и через несколько дней я ухожу в плавание. В Бразилию. А до этого у меня еще куча дел. Так что с каруселью придется обождать — покатаемся, как вернусь в Лиссабон.

Дженкинс поглядел на Старшого, потом на меня, потом снова на Старшого.

— Ясно… — помедлив, сказал он. — То есть, выходит, пока вы будете в море… Салли Джонс останется одна?

Старшой кивнул.

— Салли Джонс прекрасно управляется сама. К тому же у нее в городе друзья.

Дженкинс посмотрел на меня в раздумье. Как будто какая-то мысль засела у него голове.

Они еще немного поболтали, Дженкинс поблагодарил за угощение и, пожелав Старшому семь футов под килем, собрался уходить. Когда мы стояли у трапа, Дженкинс повернулся ко мне и сказал:

— Я вот что подумал. Из тебя вышел бы хороший смотритель карусели. Горилла, да еще механик… ты просто создана, чтобы работать в парке аттракционов!

Мы со Старшим переглянулись.

— Мы берем любую работу, — сказал Старшой, — ни от чего не отказываемся. Нам нужны деньги на починку «Хадсон Квин».

Я кивнула. Смотритель карусели — это звучало заманчиво.

— Отлично, — ответил Дженкинс. — Правда, вот гарантировать ничего не могу. Сейчас работы для тебя нет. Но народ в луна-парке взбалмошный. Приходят, уходят как вздумается. Не успеешь глазом моргнуть — и место свободно. Но я посмотрю, что можно сделать. Вот это уж я обещаю!

На том мы и распрощались. Мы со Старшим подтянули на ночь швартовы, а Дженкинс зашагал прочь с Петухом на плече.

Я задумчиво глядела им вслед. Дженкинс показался мне неплохим малым. Но что-то с ним было не так. Что именно, я сообразить не могла.

Только через полчаса, забравшись в подвесную койку и задув фонарь, я поняла, что меня смутило в нашем госте.

Увидев меня, он ни капли не удивился.

Люди, которые встречают меня впервые, всегда удивляются. Они задают вопросы. Не мне, конечно, а Старшому. И он объясняет, что я, хоть и горилла, понимаю человеческую речь и исполняю свою работу не хуже любого другого судового механика.

Но Харви Дженкинс ни о чем таком не спросил. Как это возможно?

Ответ, наверно, прост, решила я. Дженкинс, должно быть, столького навидался на своем веку, что его уже ничем не удивишь.

Скипидар и стружки

Через четыре дня Старшой должен был явиться на борт парохода «Фуншал». В то утро шел дождь. В ноздри бил запах сточных вод и холодного рассвета, когда мы тащили его вещмешок на место стоянки «Фуншала» в Дока-де-Алкантара.

Огромный пассажирский лайнер прибыл накануне вечером и всего через несколько часов должен был снова отчалить, взяв курс на запад, в Рио-де-Жанейро.

Старшой был полон предвкушений и, наверно, немного нервничал тоже. Зимой он подрабатывал на одном из пассажирских катеров, принадлежавших портовой конторе, но сейчас ему предстояло отправиться в первое настоящее плавание за почти что пять лет.

Я надеялась до отплытия хоть одним глазком взглянуть на машинное отделение «Фуншала», но у вахтенного матроса, дежурившего у трапа, было распоряжение не пускать посторонних. Пришлось нам проститься на пирсе.

— Береги себя, — сказал Старшой и хлопнул меня по плечу.

Я кивнула, и он взошел на борт.

Долгие прощанья были не по нашей с ним части.

Вместо того, чтобы вернуться на «Хадсон Квин», я пересекла Праса-ду-Комерсиу и пошла вверх по крутым и извилистым улочкам Алфамы. Дождь перестал, и от нагретой солнцем брусчатки шел пар. Кое-где уже открылись кафе, переулки были забиты повозками, развозившими молоко, фрукты, рыбу и мясо в магазины и кабаки.

Синьор Фидардо и Ана Молина живут в доме у небольшого безымянного парка в том месте, где узкая темная Руа-ду-Салвадор встречается с более широкой и оживленной Руа-де-Сан-Томе. Музыкальная мастерская синьора Фидардо занимала первый этаж. Я вошла, колокольчик на двери зазвонил. Пахло скипидаром, стружками и хорошо смазанными стальными инструментами. Синьор Фидардо сидел, склонившись над рабочим столом. Лампа свисала с потолка так низко, что белые волосы, казалось, пламенели в ее теплом свете.

— Одну секунду, — сказал он, не поднимая головы.

Я тихонько прошла в свой угол. У меня на столе лежала маленькая двухрядная ручная гармоника, разобранная на части. Хозяин просил полностью отремонтировать ее, и синьор Фидардо поручил это мне. Он сказал, что самому ему некогда, хотя дело было не в этом. Зная, что Старшой уходит в море, синьор Фидардо подумал, что мне будет веселее работать у него в мастерской, чем торчать одной на «Хадсон Квин». И был совершенно прав.

У стола, прислоненный к стене, стоял наш корабельный штурвал. Это был добротный штурвал, вырезанный из дуба и укрепленный мощными латунными накладками. Но, как и все остальное на «Хадсон Квин», он сильно пострадал от воды, пока бот лежал на дне Зезере. Лак отслоился, древесина местами почернела. Чтобы привести штурвал в порядок, нужны были столярные инструменты для тонких работ, поэтому я и притащила его сюда. Но это могло и подождать. «Хадсон Квин» стояла, где стоит. Штурвал ей понадобится еще не скоро.

Через некоторое время синьор Фидардо расправил плечи и обернулся.

— Доброе утро, дружочек, — сказал он, глядя на меня поверх очков. — Ты пришла как раз к утреннему кофе.

Синьор Фидардо переоделся в свой белый костюм, и мы отправились в кафе «Нова-Гоа» на Руа-ду-Салвадор и выпили по чашечке кофе прямо у стойки. Синьор Фидардо никогда не выходит из дома в рабочей одежде. Он очень следит за своим внешним видом. Интересно, есть ли еще хоть один человек, который надевает пижаму перед тем, как прилечь днем?

Много часов спустя, когда колокола на церкви Граса возвестили о наступлении вечера, мы отложили инструменты. Я навела порядок и подмела пол, а синьор Фидардо налил рюмочку «Кампари» себе и большой стакан молока мне. Потом мы сидели молча и не спеша потягивали свои напитки. Так синьор Фидардо всегда завершает рабочий день. Он одинаково щепетилен во всем: и в выборе одежды, и в ритуалах.

В окно над моим столом постучали. Вошла Ана с полной холщовой сумкой в руке.

— Не хотите поужинать? — спросила она. — Я купила артишоки. И кое-чего еще.

— Спасибо, с удовольствием, — ответил синьор Фидардо. — У меня не было других планов.

Они посмотрели на меня, и я кивнула.

— Вот и замечательно! — сказала Ана. — А как ты проводила Генри? Все в порядке?

Ана всегда называет Старшого Генри. Кроме нее, так почти никто и не говорит. Хотя это его настоящее имя.

Ана живет наверху, с видом на крыши Алфамы. В ее квартирке я пережила не только одни из самых лучших мгновений моей жизни, но и несколько самых худших. Однако, как ни странно, стены не напоминают мне о страшном, а хранят только лучшее. У Аны я чувствую себя дома, почти так же, как на «Хадсон Квин».

Я давно уже не видела Ану такой веселой, как в тот вечер. За ужином она рассказала, что только что отказалась от большого турне по Европе. Всю осень Ана выступала в музыкальных театрах Парижа и Мадрида и теперь решила, что с нее хватит красивых столичных сцен. Вместо этого она хочет вернуться к своей работе на обувной фабрике в Алкантаре, а по вечерам петь с музыкантами в маленьком обшарпанном кабачке «Тамаринд» на Руа-де-Сан-Мигел, где исполняют фаду2.

Именно в «Тамаринде» Ана когда-то начала петь для публики. И там же ее впервые увидел директор оперного театра Сан-Карлуш виконт Оливейра. Виконт уговорил Ану выступить в Сан-Карлуш, и после этого Ана стала звездой.

— Зря ты отказалась от гастролей, Ана, — решительно высказал свое мнение синьор Фидардо. — Такой шанс выпадает не многим фадисткам.

Ана улыбнулась.

— Я знала, что ты так скажешь, Луиджи. И виконт тоже так говорит. Но меня устраивает моя жизнь. Зачем менять то, что и так хорошо, только потому, что представился случай? Мне нравится петь здесь, в моем городе, для друзей и соседей. Если состоятельные люди из Лондона и Парижа хотят послушать мои песни, пусть приезжают сюда. В «Тамаринде» всем рады.

Синьор Фидардо закатил глаза и обреченно пожал плечами. Ана засмеялась.

— Не волнуйся, Луиджи. Уверена, я еще съезжу на гастроли. К тому же, я записываю новую пластинку. Это же хорошо, правда? Возьми еще артишок и попробуй овечьего сыра из Бейры, который я купила на рынке!

Синьор Фидардо нехотя взял кусочек сыра. Его мрачное, недовольное лицо смягчилось, и скоро они уже судачили о соседях и общих знакомых. Я устроилась на диванчике и слушала вполуха. Мне было покойно и радостно. А от вкусной еды немного клонило в сон.

Часа за два до наступления полуночи я вышла из дома на Руа-де-Сан-Томе. Ана предлагала мне, пока Старшого нет, пожить у нее, но я отказалась. Не хотелось оставлять «Хадсон Квин» совсем без присмотра.

Внизу на реке по пустынным причалам гулял влажный ночной бриз. Между дрожащими пятнами газовых фонарей было темно, хоть глаз выколи. Я прибавила шагу, постоянно оглядываясь. Ночью в порту надо быть начеку.

Был отлив, и, чтобы попасть на борт «Хадсон Квин», мне пришлось спуститься по трапу. Открывая камбуз, я увидела под дверью сложенный лист бумаги. Я заперлась и зажгла над столом керосиновую лампу. Потом развернула записку и прочла:

В луна-парке для тебя есть работа.

Приходи на Руа-да-Муэда (рядом с Кайш-ду-Содре) завтра вечером в 7.

Харви Дженкинс

Мир развлечений

На следующий вечер я ушла из мастерской синьора Фидардо сразу после шести. Я быстро пробралась сквозь людскую толчею на крутых улочках Моурарии, купив по дороге хлеба и кусочек сыра. Внизу, на Праса-Мартин-Мониш, я догнала трамвай и запрыгнула на заднюю площадку. Трамвай разогнался и помчал по широким торговым улицам Байши. Ветер приятно обдувал лицо.

На город упали сумерки, один за другим зажглись фонари. Я соскочила у Кайш-ду-Содре и дальше пошла пешком туда, откуда доносились смех и музыка. Вскоре я оказалась на пустыре, освещенном огнем, который вырывался из больших жестяных бочек. Там, у карусели с истертыми деревянными лошадками, кружившими под брезентовым куполом, стояло с десяток ярких разноцветных повозок. Лязг карусели заглушали звуки вальса, что раздавался из внушительных размеров шарманки, на которой играла женщина в красном форменном кителе.

Возле будки, где продавались билеты на карусель, выстроилась небольшая очередь. На крыше будки огромная вывеска гласила:

ЛУНА-ПАРК БРОКДОРФФ — МИР РАЗВЛЕЧЕНИЙ!

И вдруг меня осенило: неплохо бы соблюдать осторожность. Ни я, ни Старшой толком не знали Харви Дженкинса. Что, если он заманил меня сюда с недобрым умыслом? Меня ведь и раньше обманывали.

Впрочем, парк не показался мне подозрительным. Разве что слегка обветшалым и неряшливым, какими нередко бывают странствующие луна-парки. В окошках повозок можно было купить карамельки и лимонад. Какая-то пожилая женщина продавала гвоздики влюбленным. В одном шатре сидел здоровенный лысый парень и боролся на руках со всеми, кто отваживался бросить ему вызов. Он называл себя Франсуа ле Фор и утверждал, что он самый сильный человек во Франции. В другом шатре гадалка, имевшая связь с миром духов, предсказывала судьбу. Звали ее Маргоша, и приехала она из самой Одессы, что на Черном море.

За заборчиком свистела и пыхтела паровая машина, которая заставляла карусель вращаться. Рядом на деревянном стуле дремал Харви Дженкинс, нахлобучив шляпу на самый нос. Петух нес вахту у него на плече и, когда я перелезла через заборчик, затопал ногами. Дженкинс открыл глаза.

— Приветствую, — сказал он и сдвинул шляпу на затылок.

Он раскинул руки, как бы знакомя меня с парком.

— Вот, полюбуйся: наше увеселительное заведение на колесах. Как тебе?

Я пожала плечами. Дженкинс сипло рассмеялся.

— Та еще развалюха, — добавил он, — зато билеты на карусель дешевые, а Маргоша сулит блестящее будущее всем, кому гадает. Так что недовольным отсюда никто не уходит. Но сейчас я познакомлю тебя с директором Брокдорффом.

Дженкинс свистом подозвал к себе билетершу, седовласую женщину с книгой под мышкой, и попросил ее приглядеть за паровой машиной.

Контора директора Брокдорффа располагалась в одной из повозок. Директор был маленький худой человек с прямым масляным пробором и вощеной козлиной бородкой, в длинных кальсонах на помочах и заляпанной ночной сорочке.

— Ага, вот и чудо-обезьяна, — сказал он, увидев меня. — Превосходно, Дженкинс. И как вы разделите обязанности?

— Я возьму смену с двенадцати до семи, а там меня сменит Салли Джонс и будет работать до закрытия.

Директор Брокдорфф выудил из нагрудного карману пачку купюр и отслюнявил несколько штук.

— Твое жалованье — шесть эскудо в день. Здесь двадцать четыре эскудо. Через восемь дней, в субботу, получишь ровно столько же. Это будет твой последний рабочий день. В воскресенье мы снимаемся с места.

Я взяла купюры. Сумма была мизерная, но все же немного больше, чем я ожидала.

Когда мы вернулись к карусели, Дженкинс объяснил, как работает двухцилиндровая паровая машина и что от меня требуется. Если двигатель забарахлит, я должна как можно скорее устранить неполадку, пока народ не начнет возмущаться и не потребует вернуть деньги. Под стулом был ящик с инструментами.

Дженкинс постоял рядом, пока я пробовала запустить карусель. Потом взял бутылку вина, припрятанную за паровой машиной.

— Увидимся завтра вечером, — сказал он и, подмигнув, сунул бутылку в карман. — А я отправляюсь в Байрру-Алту на свидание с одной прелестной вдовушкой. Мы с ней давеча познакомились, ее зовут Евлалия, и она, скажу я тебе, готовит вкуснейший луковый пирог!

Дженкинс приставил палец к полям шляпы и, весело насвистывая, удалился. Проходя мимо цветочницы, он выдернул из ее большого букета несколько красных гвоздик.

Мой день теперь кончался поздно, но меня это не смущало. Однако синьор Фидардо переживал, что я нашла себе вечернюю работу.

— Ты в самом деле успеваешь нормально есть и высыпаться? — спросил он.

Я кивнула, но синьор Фидардо мне явно не верил. А на следующий день раздобыл где-то матрас и положил его в чуланчике перед мастерской.

— Ты должна спать днем — хотя бы полчаса, — сказал он строго. — А потом мы пойдем в город, и я накормлю тебя ужином. И тогда уже можешь идти на эту свою новую работу. Ну, договорились?

Странная вещь с синьором Фидардо: чем добрее его намерения, тем строже он притворяется.

Больше всего в новой работе мне нравилось то, что меня никто не трогал. Случалось, конечно, что некоторые посетители подолгу висли на заборе, окружавшем паровую машину, и с любопытством разглядывали меня, но подумаешь — мне не привыкать.

Зато работники парка едва обращали на меня внимание. У всех своих забот хватало. Из тех немногих, с кем я все-таки познакомилась, была женщина из билетной будки. Ее звали Сильвия Дюбуа, и она была матерью лысого силача Франсуа ле Фора.

— Бедный малыш Франсуа не может никуда устроиться, — объясняла она. — А без мамочки он пропадет. Вот я и путешествую вместе с луна-парком.

Сильвия Дюбуа обожала книги. Раньше она работала в Париже букинистом, торговала старыми книгами с собственного лотка. И теперь, пользуясь случаем, целыми днями читала. Сильвия Дюбуа могла принимать деньги и выдавать билеты, не отрываясь от книги.

Иногда, устав сидеть в своей будке, она приходила ко мне поболтать. В один из первых вечеров она спросила:

— А вы с Харви Дженкинсом, как я понимаю, давно знакомы?

Я покачала головой.

— Нет? — удивилась она. — Надо же, я думала, вы старые друзья.

Я снова покачала головой.

Сильвия Дюбуа посмотрела на меня поверх очков для чтения.

— Странно, — сказала она. — Чего же ради он так хлопотал? Маргошу вовлек...

Но тут кто-то подошел купить билет на карусель, и Сильвия Дюбуа вернулась в свою будку.

Ее вопрос озадачил меня. Поэтому, когда парк ближе к полуночи закрылся, я пошла к билетной будке в надежде, что Сильвия Дюбуа объяснит, что же она имела в виду. Но она, видно, уже об этом забыла. И, вопросительно посмотрев на меня, велела идти домой, раз я на сегодня закончила.

Неожиданные встречи

Наступило воскресенье, первое с тех пор, как Старшой ушел в плавание.

Я встала рано, чтобы побольше успеть в мой единственный выходной. Небо затянуло серой, набрякшей дождем пеленой, с Атлантики дул холодный и влажный ветерок. Отличная погода для того, чтобы обстукивать ржавчину в трюме.

Некоторые говорят, что сбивать ржавчину — дело трудное и нестерпимо скучное. И они совершенно правы! Это грязная и монотонная работа. Не верьте, если кто-то станет утверждать обратное. Через час я вынуждена была прерваться, чтобы немного размять спину и вдохнуть свежего воздуха. Я поднялась по трапу машинного отделения и пошла на камбуз согреть остатки утреннего кофе. Камбуз у нас на баке, рядом с моей маленькой каютой. Туда попадают через сходный тамбур. Внизу, на последней ступеньке, я так сильно вздрогнула от неожиданности, что чуть не повалилась назад.

На камбузе стоял Харви Дженкинс. Петух склонил голову и таращился на меня одним из своих незрячих глаз.

— А, вот и ты наконец, — сказал Харви Дженкинс и улыбнулся. — Прости, если напугал. Мы вышли на воскресную прогулку и случайно проходили мимо. Было открыто, и мы решили зайти… Я тут ванильного печенья принес, угощайся, если хочешь.

В руке он держал темный пакет из кондитерской с масляными пятнами по бокам. Придя в себя, я указала на кофейник.

— Спасибо, — сказал Дженкинс. — С удовольствием выпью чашечку.

Мы сидели недолго. Дженкинс порассуждал о том о сем и встал, как только кофе был выпит.

— Не буду тебя отвлекать, — сказал он. — Увидимся вечером. На карусели. Приходи к своей смене.

Я кивнула.

Дженкинс поднялся по трапу и медленно побрел по пристани, сунув руки в карманы и прячась от мороси за поднятым воротником. Петух съежился у него на плече.

Я долго смотрела им вслед. Странное ощущение осталось у меня от их визита. Погода для прогулки была явно не самая подходящая. И что Дженкинс делал у нас на камбузе? Почему не пришел в машинное отделение? Он ведь слышал, что я там…

Проработав еще часа два, я решила, что на сегодня хватит. Я смыла с себя пыль и надела чистый комбинезон. А потом мы с Аной и синьором Фидардо поехали на трамвае на кладбище в Празереш. Мы ездим туда почти каждое воскресенье. Синьор Фидардо играет на органе в часовне, Ана поет. А я тем временем навещаю своего старого друга Жуана, который работает на кладбище сторожем.

Я помогала Жуану полоть клумбы и ровнять гравий на дорожках, пока не настало время ехать на Руа-да-Муэда, заступать на карусельную вахту.

— Здорово, старина, — как всегда непринужденно приветствовал меня Дженкинс.

Он грелся у одной из жаровен, спрятав Петуха за пазухой и осторожно гладя его по маленькой плешивой головке.

— Боится огня, — объяснил Дженкинс. — Наверно, все животные так… кроме тебя, конечно. Ты, кстати, поужинала? Я каштаны пожарил. На случай, если ты голодна.

Рядом с жаровней на тарелке лежала горстка свежеиспеченных каштанов. Пахло восхитительно. Я поднесла два пальца к козырьку, тем самым выражая свою благодарность.

Дженкинс посадил Петуха на плечо и застегнул пальто.

— А мы прошвырнемся до Байрру-Алту, поглядим, что вкусненького нам на этот раз приготовила прекрасная Евлалия, — мечтательно сказал он. — Спокойной вахты, до завтра.

Медленно тянулся за часом час. Я поддерживала огонь в топке, но, помимо этого, дел у меня особо не было, кроме как есть каштаны и пить чай с Сильвией Дюбуа. Чтобы скоротать время, она читала мне вслух газету, забытую кем-то из посетителей.

Главной новостью дня было итальянское парусно-паровое судно из Салерно. Оно вынужденно зашло в лиссабонский порт после того, как несколько пассажиров заболели дифтерией. Дифтерия — очень опасная и заразная болезнь. Поэтому портовые власти наложили на судно карантин. Никто из экипажа и пассажиров не мог ступить на берег, и никто с берега не мог взойти на борт. Однако люди в городе до смерти боялись, что зараза все равно распространится, и некоторые требовали, чтобы судно отбуксировали обратно в море и бросили там на произвол судьбы.

— Вот не повезло беднягам, — вздохнула Сильвия Дюбуа, и я кивнула в знак согласия.

Когда наконец наступила полночь, я пошла на остановку у Кайш-ду-Содре и доехала ночным трамваем до Алфамы. Вагон был набит официантками и уборщицами с измотанными потухшими лицами, которые возвращались домой после вечерней смены в большом казино в Эшториле. Я нашла свободное место у окна и устало опустилась на отшлифованное до блеска деревянное сиденье.

Вероятно, я задремала. Когда я открыла глаза, мы уже были на Праса-ду-Комерсиу. С противоположной стороны к остановке подъехал другой трамвай. Вагоны остановились совсем рядом. Я повернула голову и заглянула внутрь. И первое, что я увидела через полоски дождя на стекле, был Харви Дженкинс. Он сидел в каких-то двух метрах и, не замечая меня, сосредоточенно смотрел перед собой.

Я удивилась. Разве Дженкинс не говорил, что собирается к вдове Евлалии в Байрру-Алту? Почему же тогда он едет на трамвае из порта Алфамы? Может, вдове наскучило готовить ему луковый пирог? Сейчас он, очевидно, возвращался домой, в луна-парк. И, судя по всему, вечер у него не задался.

Петух смотрел на меня белесым глазом. У меня возникло четкое ощущение, что слепая птица чует, что я где-то рядом. Она беспокойно переминалась с ноги на ногу на плече хозяина. Повинуясь какому-то непонятному инстинкту, я сползла пониже, чтобы Дженкинс не увидел меня. Его трамвай дрогнул и, зазвонив, тронулся в путь. В ту же секунду мой трамвай покатился в другую сторону.

Признание гадалки

Серое ненастье и туман на несколько дней заволокли Лиссабон. Ни малейший ветерок не рябил реку, а дым всех угольных каминов города неподвижно стоял в воздухе, затрудняя дыхание.

Пелену вскоре рассеял зловещий теплый юго-западный ветер. Далеко на западе, над океаном, на фоне черно-синего неба показались рваные клочки белых облаков. Почти сутки гроза висела неподвижно и набиралась сил, а потом медленно поползла в сторону города.

— Ну, я пошел, не то сухим мне до Евлалии не добраться, — мрачно взглянув на небо, сказал Дженкинс, когда я сменила его у карусели. — Еще немного — и ливанет.

Дженкинс оказался прав. Сразу после его ухода на землю упали первые тяжелые капли, а потом небеса разверзлись. Дождь хлестал покрытую гравием площадку, на которой стоял луна-парк, превращая ее в глинистое месиво. Ветер усиливался. Низкие облака неслись вплотную над крышами домов, город озаряли шипящие белые молнии. Последние посетители спасались бегством. Вместо того, чтобы следить за каруселью, я помогала привязывать и прятать то, что иначе бы унесло ветром.

Ближе к ночи бушевала настоящая буря. Директор Брокдорфф выбежал под ливень в одних кальсонах и приказал снять вывеску с крыши билетерской будки. Одновременно я услышала, как Маргоша зовет на помощь. Крепеж ее шатра сорвало.

В куче хлама за каруселью я нашла длинную веревку и кое-как привязала шатер к дереву. Потом перетянула все тросы и вбила колышки поглубже в землю. Гадалка стояла в проеме шатра, бледная от волнения. Когда я закончила, она облегченно захлопала в ладоши и махнула мне, чтобы я вошла внутрь.

Одесситка Маргоша была здоровенной, крепкой женщиной с красивыми глазами и лицом портовой гуляки. В ушах сверкали черные камни, оттягивая мочки чуть не до плеч. Маргошин шатер был украшен пестрыми тканями приглушенных тонов. Фонарики под сводом шатра цедили пряный запах, хотя света давали не много. Вокруг маленького столика с двумя стульями выстроилась группка причудливых скульптур. Всякий раз, когда порыв ветра налетал на шатер, фонари качались, и тени скульптур беспокойно прыгали по драпировкам на стенах.

— Какая ты молодец, что спасла мой шатер, — сказала Маргоша. — Садись, я налью тебе чего-нибудь горяченького. Мы же не хотим, чтобы ты простыла.

У нее был чудной акцент, в ее речи смешались слова из разных языков. И все же я легко понимала ее. Я села, а она тем временем принесла две чашки и наполнила их горячей красновато-бурой жидкостью из латунного ковшика с длинной ручкой. Я отпила немного, но не смогла определить по вкусу, что же это такое.

— Я предсказывала будущее собакам и кошкам, — усевшись напротив, сказала Маргоша. — Но обезьянам — никогда. Хочешь, погадаю? Это бесплатно. В благодарность за помощь.

Я покачала головой: мне совершенно не хотелось, чтобы мне гадали. Но потом вспомнила, что сказала Сильвия Дюбуа, когда я только начала работать в парке. Что Дженкинс во что-то там «вовлек» Маргошу. Ради меня. Что она имела в виду? Хорошо бы это выяснить.

Каким-то образом Маргоша прочла мои мысли. Не знаю как, но, возможно, читать мысли для гадалки — не такое уж и непривычное дело. Она подалась чуть вперед, посмотрела мне в глаза и сказала:

— Ты хочешь что-то узнать, так?

Я кивнула.

— Это связано с кем-то из парка?

Я снова кивнула.

— Тогда полагаю, — сказала Маргоша, хлебнув загадочного напитка, — ты хочешь знать, как Харви Дженкинсу удалось устроить тебя на работу в луна-парк. Я права?

Не это ли имела в виду Сильвия Дюбуа? Я немного подумала и снова кивнула.

— Я не сплетница, — сказала Маргоша. — И уж себе во вред точно болтать не стану. Но для тебя сделаю исключение. Отчасти потому, что ты мне помогла. А еще потому, что ты не умеешь разговаривать. Тебе можно доверить тайну.

Маргоша, конечно, не догадывалась, что я умею писать. И знать это ей было необязательно. Она снова подалась вперед и, понизив голос, продолжила:

— До твоего появления Дженкинс работал карусельным смотрителем на пару с человеком по фамилии Ковальски. Он был поляк, в нашем парке прослужил почти год. Тихий приятный мужчина. Дженкинс трудился в вечернюю смену, Ковальски — в дневную. Однажды Дженкинс пришел ко мне и попросил об одолжении. Это было вскоре после того, как мы приехали в Лиссабон. Он обещал, что заплатит мне, если я сделаю так, что Ковальски уволится.

Маргоша отпила еще глоток и продолжила:

— Мы с Дженкинсом знаем друг друга давно. И я была кое-чем ему обязана. Поэтому отказать не могла. В тот же день я пригласила Ковальски к себе и погадала ему на спитом чае. Я притворилась, что очень встревожена тем, что вижу в чашке. А потом рассказала, что, к сожалению, он скоро умрет. Несчастный перепугался не на шутку и захотел узнать, как это произойдет. «Тебя разорвет на куски, — сказала я, — при взрыве паровой машины, которая крутит карусель».

Маргоша пожала плечами, словно извиняясь:

— Само собой, я обманула его. Но мой трюк сработал. Ковальски ни минуты не пожелал оставаться в парке. Он тут же побежал к директору Брокдорффу и уволился. Через четверть часа он сложил вещи и был таков. А на следующий день Дженкинс сообщил, что нашел Ковальски замену. Это была ты…

Мое лицо, наверно, выражало сильное изумление. И растерянность.

— Ты хочешь узнать, почему Дженкинс избавился от Ковальски? Не потому ли, что задумал устроить на эту работу тебя? Так ведь?

Я кивнула.

— Да, — ответила гадалка. — Все верно. Дженкинс сам мне в этом признался. Но больше он ничего не сказал… хотя нет, кое-что сказал. Правда, я все равно ничего не поняла.

Маргоша пристально заглянула мне в глаза, а потом продолжила:

— Я спросила, зачем ему понадобилось устроить на работу именно тебя. И вот что он ответил…

Маргоша наклонилась ближе. Ее голос понизился до глухого шепота:

— «Прошлое возвратилось. Мне дан второй шанс».

Гадалка откинулась на стуле.

— Ровно так и сказал. Не знаю, что он имел в виду. Но, может, ты знаешь?

Я недоуменно смотрела на нее. А потом медленно покачала головой.

Когда около полуночи я возвращалась на трамвае домой, гроза и дождь прошли, хотя ветер еще не улегся. Вагон качался и скрипел под его порывами.

Раз за разом я прокручивала в голове рассказ Маргоши. Харви Дженкинс поступил с Ковальски непорядочно ради того, чтобы мне досталась его работа. Это было непонятно и жутко. Ведь мы с Дженкинсом едва знакомы.

Но, разумеется, он мог сделать это не только из симпатии ко мне. Возможно, приведя в увеселительный парк живую гориллу, он думал добиться расположения директора? Такое вполне возможно. А может, эта идея принадлежала вовсе не Дженкинсу, а директору Брокдорффу?!

Я вышла на Руа-да-Алфандега и спустилась к реке. Волны расшибались о пристань, взметая в воздух вихри пены. Буря повредила кровлю одного из портовых складов. Смятые листы гофрированного железа скрежетали и гремели под напором ветра. Я ускорила шаг. Как выдержала шторм «Хадсон Квин»?

Хотя было темно, я издалека увидела, что ее сильно притерло бортом к пристани. Из-за жесткого западного ветра вода в реке поднялась больше чем на полметра. Швартовы следовало подобрать еще несколько часов назад.

Я быстро запрыгнула на борт и попыталась вернуть бот в нормальное положение. Но, чтобы зафиксировать его, нужны были еще веревки.

Канаты и другие полезные вещи мы держим на юте, в рундуке за рулевой рубкой. Я пошла за ключом от рундука. Он хранится вместе с остальными ключами в стенном шкафчике на камбузе.

Открыв шкафчик, я сразу заметила неладное. Один из крючков был пуст. Не хватало запасного ключа от камбуза. Куда он делся?

Но сейчас мне было не до этого. Я взяла ключ от рундука и поспешила обратно на палубу, чтобы надежно зашвартовать лодку.

Моя одежда была все еще мокрая после ливня. Я развела огонь и повесила комбинезон на спинку стула сушиться. Заваривать чай у меня не было сил. Поэтому я просто залезла в койку и укрылась двумя одеялами.

Настроение было паршивое, я никак не могла успокоиться и перестать думать. Несколько часов я плавала между сном и явью, то впадая в тревожное забытье, то снова пробуждаясь. Сны и мысли переплелись воедино. Я слышала голоса Маргоши и Харви Дженкинса. Они говорили со мной загадками.

Карантин

Когда я на следующее утро пришла в мастерскую синьора Фидардо, тело ломило от усталости. За всю ночь я проспала не больше двух часов, пока первый утренний свет, проникнув в иллюминатор, не разбудил меня.

Синьор Фидардо быстро все понял.

— Хватит зевать, — проворчал он. — Это отвлекает меня от работы. Да и выглядит, честно говоря, жутковато. Представь, в мастерскую войдет кто-то из моих престарелых клиентов как раз, когда ты вот так вот скалишь клыки. Это может плохо кончиться! У пожилых людей слабое сердце! Это из-за твоей вечерней работы ты не высыпаешься? Сейчас мы пойдем в «Нова-Гоа» и выпьем кофе. Кому-кому, а тебе это просто необходимо!

В тот день все пошло совсем не так, как я ожидала. Когда мы вернулись из кафе, на тротуаре стояло такси. Рядом беспокойно расхаживала какая-то женщина, то и дело заглядывая в окно мастерской.

Я сразу узнала ее. Синьор Фидардо тоже.

— Уж не наша ли это дорогая доктор Домингеш? — удивился он.

Роза Домингеш была врачом из инфекционной клиники Сан-Жозе. Я не знаю никого, кто бы столько работал. Но такой вымотанной, как сегодня, я ее еще не видела. Лицо было белее мрамора, вокруг покрасневших глаз темнели лилово-синие круги.

— Вот вы где! — облегченно воскликнула она, завидев нас. — Я жду вас уже целую вечность!

Роза попросила шофера не уезжать и прошла с нами в мастерскую.

— У меня серьезные проблемы, — сказала она мне. — И, боюсь, кроме тебя никто не поможет.

Дело касалось стоявшего на карантине итальянского судна. Того самого, о котором прочла в газете Сильвия Дюбуа. Роза коротко объяснила суть:

— Часть пассажиров — бедные эмигранты, — сказала она. — Они плыли в Англию, надеясь найти там лучшую долю. Вероятно, кто-то заболел еще до отплытия из Салерно. Инфекция распространилась, заразились другие пассажиры и члены экипажа. Больным нужна срочная медицинская помощь. Иначе многие могут погибнуть. Больше всех рискуют дети.

Роза тяжело вздохнула.

— Судно стоит на рейде на той стороне реки. Только вчера вечером министерство здравоохранения разрешило мне перевезти больных на охраняемую военную базу в порту. Сейчас сотрудники моей клиники разворачивают там полевой госпиталь. Но один вопрос так и не решен…

Роза судорожно сцепила руки.

— Мы не знаем, как доставить пациентов на берег. Нам дали катер, но ехать никто не соглашается. Военный флот отказался. Береговая охрана тоже. Портовая администрация тоже говорит «нет». Они не хотят рисковать своими служащими. И я могу их понять. Дифтерия — страшная болезнь.

Роза посмотрела мне в глаза и добавила:

— Но она заразна только для людей…

Синьор Фидардо освободил меня от работы в мастерской на то время, что я буду нужна Розе Домингеш. И пообещал отправить в луна-парк посыльного, который объяснит, почему меня не будет несколько дней.

Мы с доктором быстро сели в поджидавшее такси и примерно через час въехали в ворота военно-морской базы в Белене. Солдат в форме указал нам дорогу между казармами и бараками к причалу, где стояли серые военные корабли.

Катер, предоставленный для транспортировки, был открытым паровым баркасом тридцати метров в длину и вмещал около двадцати пассажиров. Пар уже был поднят до метки, так что я сразу отчалила, взяв курс на юг. Роза объяснила, как будет проходить эвакуация. Больных в самом тяжелом состоянии надо переправить на берег в первую очередь. Потом заберем тех, у кого симптомы полегче. Здоровых оставим пока на борту.

Пароход «Кампания» стоял на рейде довольно далеко от берега. На грот-мачте под краспицей реял черно-желтый карантинный флаг. Пока я швартовалась, Роза надела защитную маску и перчатки. Нам бросили веревочный трап, и я залезла на борт.

Я, конечно же, думала, что мое появление вызовет переполох. Но атмосфера на борту была настолько накаленной и взрывоопасной, что никто даже не посмотрел в мою сторону. Человек сто теснились и толкались, стремясь поскорее оставить судно и первыми сесть на баркас.