Охота за наследством Роузвудов E-Book

Маккензи Рид

• Herausgeber: Like Book
• Kategorie: Krimi
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 470

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Маленький городок. Семейные тайны. Охота за наследством в четверть миллиона долларов! Лили живет с бабушкой, богатой владелицей крупнейшей компании по производству люксовой одежды. Именно Айрис Роузвуд привила внучке любовь к моде, и Лили надеется когда-нибудь возглавить семейный бизнес. Но неожиданная смерть бабушки переворачивает ее жизнь с ног на голову. Мало того, что ее выгнали из особняка, где она жила, так еще и пропало ее наследство в четверть миллиона долларов. Когда Лили и трое ее друзей внезапно получают письма от бабули, которая всегда любила загадки и головоломки, они отправляются на поиски сокровищ Роузвуд. У них будет всего два дня, чтобы его найти, ведь за наследством охотятся и другие. И вскоре эта игра станет слишком опасной.

Leseprobe

Маккензи Рид Охота за наследством Роузвудов

© Татищева Е., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Посвящаю моим родителям за веру в меня и мои историии за то, что всегда напоминали, что я никогда не буду одинока.

Глава 1

СУББОТА, 15 ИЮНЯ, 19:52

Если о моей семье что-то и можно сказать наверняка, так это то, что мы определенно умеем устраивать классные вечеринки.

Официант во всем черном проходит сквозь толпу гостей в гостиной моей бабушки. Я беру с его подноса бокал с шампанским и вижу, что оно колышется в такт низкочастотному ритму песни, несущейся из динамиков, установленных в углах комнаты. В вестибюле сидит диджей, ставящий самые разные композиции: от ABBA до Гарри Стайлса. Мы, разумеется, могли бы нанять любого исполнителя, какого бы только пожелали, но бабушка не любит тратить деньги, если это не необходимо.

Я подношу бокал к губам, оглядывая толпу. Я сижу на спинке любимого диванчика на двоих, обитого коричневой кожей, так что мне отлично видны все присутствующие. Сегодня вечером к нам явился весь город. Как всегда.

Рядом с шоколадным фонтаном устроились репортеры из «Роузтаун кроникл», нашей местной газеты, в которой завтра наверняка напишут о самых интересных моментах вечеринки. Они смеются, макая фрукты в расплавленный шоколад. Прямо под мерцающей люстрой, украшенной кристаллами Сваровски, сидят члены комитета музея изобразительного искусства Роузтауна во главе с Анджелиной Мэрфи. Вместе с другими фанатами искусства они, вероятно, обсуждают следующую выставку, которая будет устроена в музее.

Даже полицейские приходят на пресловутые вечеринки, которые устраивает бабушка. Начальник полиции города Блейн Клэрмон и двое его помощников толкутся возле стола с итальянскими мясными закусками и выдержанными сырами, сменив форму и наручники на смокинги и белые рубашки с позолоченными запонками. Можно подумать, что на всех улицах города звучит предостерегающий шепот: «Не шкодьте пятнадцатого июня. Вы же знаете, что это за вечер».

И действительно, все знают. Это день рождения моей бабушки, известный также как день, с которого в Роузвуде официально начинается лето, а значит, и сезон вечеринок.

К тому же преступности в Роузвуде, можно сказать, нет, разве что несколько бунтарски настроенных подростков время от времени пытаются проникнуть на заброшенную фабрику, стоящую на краю города. Но все, кто имеет склонность делать что-то такое, чего делать не следует, все равно находятся здесь. Потому что таковы вечеринки, устраиваемые в Роузвуд-Мэнор, в этом-то и заключаются и их прелесть, и их проклятие. Приглашения на них в запечатанных сургучом конвертах бросают в почтовые ящики всех домов города.

Я пью шампанское – просто потому, что могу, – и за один большой глоток опрокидываю в себя почти все содержимое бокала. Музыка смешивается с гомоном болтающих гостей, накрывая меня, как одна большая приливная волна. Когда я опускаю бокал, начальник полиции Клэрмон смотрит на меня, держа в руке крекер, с которого едва не падает ломтик прошутто. Он не привык, чтобы семнадцатилетние девушки вот так внаглую бросали ему вызов, тем более в толпе тех, кого мы оба знаем.

Я вскидываю одну бровь и демонстративно поднимаю бокал. На его краю красуется след от моей рубиново-красной губной помады. Ну и что вы предпримете по этому поводу?

Он отворачивается и кладет крекер с прошутто в рот. Абсолютно ничего.

На секунду я позволяю себе самодовольно ухмыльнуться. Разумеется, он ничего не предпримет. Он не может. Потому что я…

– Лили Роузвуд!

Я сразу узнаю этот голос – в нем различается едва заметный британский акцент. Я надеялась, что сегодня вечером не услышу его. Неудивительно, что начальник полиции так пристально смотрел на меня – ведь ко мне направлялась его дочь.

– Привет, Элл!

Я поворачиваюсь, приклеив к лицу свою самую ослепительную улыбку, но она тут же гаснет, когда я вижу Элл Клэрмон и узнаю ее только по родинке возле губ. Она разодета в пух и прах – обалденное коктейльное платье и алые туфли на высоких каблуках, а ее недавно покрашенные платиновые волосы волнами ниспадают на правое плечо. Она старше меня всего на четыре года, но учеба в Лондонском колледже моды превратила ее во что-то вроде модели с пухлыми губами и такими белыми зубами, что она вполне могла бы сняться в рекламе пасты «Колгейт». Теперь она совершенно не похожа на ту скромную брюнетку, за которой в детстве я бегала, как щенок.

– Я так рада, что ты смогла прийти.

Мне тяжело произносить эту ложь, когда она целует меня в обе щеки. Штука в том, что я хочу радоваться ее возвращению домой. Раньше, когда нас объединяла любовь к моде и она относилась ко мне как к младшей сестре, я очень расстроилась, что она уезжает учиться. Но, возвращаясь домой, она всякий раз запудривает моей бабушке мозги по поводу «Роузвуд инкорпорейтед», нашей компании по производству люксовых пальто, основанной более ста лет назад моей прапрабабушкой. Когда Элл выразила желание поехать учиться в Лондон, она договорилась с моей бабушкой о том, что если все это время будет работать в нашей лондонской штаб-квартире, то по окончании колледжа сможет получить постоянную работу в «Роузвуд инкорпорейтед».

С тех пор бабушка зациклена на том, чтобы обучить ее всем тонкостям и нюансам, касающимся работы компании, и постоянно зависает с ней в «Зуме». Особенно в последний год, поскольку теперь Элл остается совсем немного до окончания колледжа. Это прекрасно и замечательно, вот только предполагалось, что этот год бабушка проведет, уча меня тонкостям и нюансам, касающимся ее роли председателя правления «Роузвуд инкорпорейтед».

– Я скучала по тебе, Лили, – говорит Элл, придвигаясь ближе, когда мимо нас по полу из полированного мрамора, шатаясь, проходит какая-то подвыпившая пара. В ее глазах читается участие. – Как ты? Я знаю, что тебе было нелегко с тех пор, как… как все это произошло.

Это преуменьшение, и еще какое. У меня сдавливает горло, и чувства, которые я весь день подавляла, начинают вырываться наружу. Накладывая сегодня макияж, я пообещала себе, что буду держать эмоции в узде. Это же всего лишь очередная вечеринка. Я могу справиться, могу продержаться один вечер. Я должна это сделать.

– Со мной все хорошо, – выдавливаю я, иррационально злясь на нее за то, что заговорила об этом. – К тому же жить с бабушкой здорово.

Последнее, к счастью, чистая правда.

Элл оживляется и оглядывается по сторонам.

– Кстати об Айрис, ты ее видела?

– Э-э…

Хороший вопрос. Бабушка эффектно появилась на вечеринке более часа назад, сойдя по парадной лестнице в вестибюль в шикарном изумрудно-зеленом платье в пол. У горла на тонкой золотой цепочке висел фирменный каплевидный кулон с рубином в двадцать пять каратов. С тех пор я ее не видела, впрочем, когда в твой дом набился весь город, исчезнуть легко. И даже желательно. Потому что, когда ты матриарх самой богатой семьи в Южном Массачусетсе, всем хочется пообщаться с тобой.

Я быстро оглядываюсь по сторонам, ощущая беспомощность. Мой взгляд перехватывает один из официантов и решает, что я ищу глазами поднос с закусками.

– Дамы, не желаете ли коктейль из креветок?

– Нет, спасибо, – быстро отвечает Элл, попятившись. – У меня аллергия на моллюсков и ракообразных.

Я уже съела более чем достаточно закусок, но беру с подноса креветку и кладу ее в рот. Все что угодно, лишь бы побыстрее закончить этот разговор. Внезапно все начинает напрягать меня: музыка кажется слишком громкой, выражение лица Элл – слишком понимающим. Мне нужно выйти на воздух.

Элл настороженно смотрит, как я жую и глотаю. Я снова приклеиваю к лицу улыбку, которую изображаю весь вечер. Непринужденная, беззаботная. Я чувствую себя так, будто умираю, но никому не могу этого показать.

– Я уверена, что бабушка где-то здесь, – говорю я. – И буду рада передать ей что-то от тебя.

– О, не беспокойся. Нам с ней надо обсудить вопросы, касающиеся бизнеса.

– А, ну да. – Я продолжаю улыбаться, но ее уклончивость вызывает у меня раздражение – можно подумать, что я не могу участвовать в обсуждении вопросов, касающихся бизнеса. – Извини, но мне пора идти, надо проверить, как идут дела на кухне.

– Да, конечно. Была рада увидеть тебя, Лили.

Я успеваю сделать всего два шага, когда ее голос останавливает меня:

– И да, кстати, у тебя очень красивое платье.

Я мысленно ощетиниваюсь, но снова ухитряюсь изобразить улыбку.

Затем начинаю быстро протискиваться сквозь скопление теплых тел, отделяющих меня от маятниковой двери[1] кухни. И радуюсь тому, что свет в гостиной приглушен, поэтому никто не сможет различить моих пылающих щек. Если бы мое платье похвалил кто-то другой, я бы ликовала. Оно и впрямь очень красивое: мягкий бархат, великолепный бирюзовый цвет. Я купила его в магазине винтажной одежды в городке, расположенном через четыре города от нашего. Отрезала юбку на уровне колен и подшила подол вручную, так что получилось кокетливо. В груди оно было немного узковато, но я справилась и с этим, добавив сзади кремовый корсет, чтобы скрыть молнию, застегивающуюся только до половины. Когда я закончила переделывать его, оно было совершенно не похоже на то платье, которое я купила.

Но Элл живет и дышит высокой модой. Готова поспорить, она узнала винтажный дизайн этого платья и подумала, что я исковеркала его, когда подшила под фигуру.

Однако это не ее дело.

Мне бы хотелось сказать это ей, но вокруг слишком много любопытных, прислушивающихся к каждому нашему слову. К тому же тогда мне пришлось бы объяснять, почему я была вынуждена купить винтажное платье и перешить его. Почему я не могла просто воспользоваться деньгами из огромного состояния Роузвудов и купить новый наряд.

Я пыталась найти ответ на этот вопрос весь последний год.

Облегченно вздохнув, я врываюсь на кухню, в спешке едва не сбив с ног официанта, несущего поднос с крошечными канапе.

– Извините, – бормочу я, немного сутулясь, поскольку теперь на меня не устремлены взгляды гостей.

Мне очень нравится быть членом семьи Роузвуд, но иногда я устаю оттого, что на глазах жителей города постоянно приходится выглядеть на все сто.

– У тебя такой вид, будто ты полна решимости что-то сделать, – говорит знакомый голос за спиной.

– Да, я полна решимости убраться подальше от Элл Клэрмон. – Я поворачиваюсь и вижу моего друга Майлза, щеки которого разрумянились от быстрой ходьбы. – У тебя и самого такой вид, будто ты что-то задумал.

– Да, найти тебя, – задыхаясь, отвечает он. – Я искал тебя целых десять минут, затем наконец заметил и звал с другого конца гостиной, но ты побежала сюда.

– Извини, мне просто надо было выйти на свежий воздух.

Мои каблуки стучат по безупречно чистому плиточному полу, пока я направляюсь к стеклянной двери, ведущей в патио с бассейном. Сейчас она открыта, и от дворика нас отделяет только прозрачная ширма, но духота кухни мало чем отличается от влажного летнего зноя, царящего снаружи.

Майлз следует за мной, разглаживая складки на классических брюках цвета хаки и строгой темно-синей рубашке. Его светлые волнистые волосы падают на глаза, голубизна которых дополняет бирюзовый цвет стены за его спиной. Он смотрит сквозь ширму на забитый народом задний двор нашего особняка и вскидывает бровь.

– Лили, ты не видишь в этой сцене ничего странного?

Я окидываю взглядом гостей, находящихся в бассейне и сидящих в креслах.

– Что, на надувном матрасе в виде фламинго слишком уж много людей?

Он весело смеется.

– Ладно, а что еще? – Он показывает на парнишку примерно нашего возраста, сидящего чуть поодаль на садовом стуле.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Я надеялся, что ты знаешь.

– Нет, не знаю, а должна, – отвечаю я.

На темно-коричневой коже парнишки играют блики от хлорированной воды в бассейне. Он держит в руках бутылку минералки и одет в брюки цвета хаки и фуфайку. Слишком тепло по сравнению с остальными гостями, находящимися в патио, на которых только купальники или плавки.

– Мне знакомо каждое из этих лиц, и я сама писала имя и адрес на каждом приглашении, пока у меня не начало сводить руку.

– Спасибо за самопожертвование, – торжественно изрекает Майлз.

Я тычу его локтем в бок и снова оглядываюсь на парнишку. Его глаза за очками в черной оправе ясно говорят, что он предпочел бы находиться где угодно, только не здесь.

– Он не кажется мне знакомым, – говорю я, пытаясь вспомнить, но ничего не выходит.

– А он довольно симпатичный, тебе не кажется? – спрашивает Майлз.

Я утвердительно мычу, радуясь возможности спокойно пообщаться с Майлзом, который в этот год взял на себя роль моего единственного лучшего друга.

Он всегда полон беззаботного оптимизма и готов ко всякого рода непринужденным развлечениям и сейчас, верный себе, смотрит на меня с заговорщической улыбкой.

– Спорим, что я сейчас подойду и заговорю с ним?

– Ты сделаешь это и без всякого спора, – отвечаю я.

– Тогда это будет не прикольно.

– Ладно, будем считать, что мы поспорили. Иди пообщайся с тем таинственным незнакомцем. И ты наберешь дополнительные очки, если он захочет подружиться с тобой до конца этой вечеринки.

– А сколько очков я заработаю, если сам захочу подружиться?

– Тогда я позволю тебе завтра поспать и сама открою кулинарию, – обещаю я, хотя это рискованно, поскольку по воскресеньям после церкви люди всегда валом валят в «Кулинарию ДиВинченци». Обычно, чтобы справиться с этим наплывом посетителей, на работу должны выходить мы оба.

Впрочем, вряд ли завтра в церковь явится много наших горожан, поскольку все они уже сейчас здорово напились.

– Заметано. – Майлз отодвигает ширму, затем останавливается и достает что-то из кармана. – Да, чуть не забыл. Я разыскивал тебя, чтобы передать вот это. Твоя бабушка велела, чтобы я отдал это тебе. И добавила кое-что странное. – Он делает паузу, озадаченно хмуря брови. – По-моему, она сказала: «Не за один укус». И еще: «Пусть она съест это как можно быстрее, чтобы шоколад не растаял».

Он кладет на мою ладонь шарик, завернутый в зеленую фольгу. Я смотрю на него, сдвинув брови.

– Не за один…

Майлз уже идет по патио, затем оглядывается на меня с веселой улыбкой и показывает поднятый большой палец. Я смотрю на поваров, все еще работающих у громадной плиты и передающих официантам все новые и новые тарелки. Вокруг меня витают восхитительные аппетитные запахи, повсюду из рук в руки передаются подносы, полные и пустые, и просторная кухня кажется крошечной из-за количества работников, поддерживающих непрекращающийся поток закусок. Я не узнаю никого из них. Должно быть, бабушка дала постоянной прислуге выходной.

Я перекатываю шарик между пальцами, ища что-нибудь необычное. Возле камина стоит целый поднос шоколадных конфет, так что бабушка точно знала, что я могу просто взять одну из них и съесть. Я разворачиваю зеленую фольгу и обнаруживаю трюфель из темного шоколада. Затем всматриваюсь во внутреннюю часть обертки, поскольку в духе бабушки было бы поместить послание туда. Но нет, это просто блестящая фольга. Ничего необычного.

Я вонзаю в конфету зубы, на язык падают кусочки шоколада и тут же начинают таять. Сначала сладость, затем знакомая восхитительная горечь темного шоколада. Но потом на языке оказывается что-то еще, более жесткое и…

– Тьфу! – Я выплевываю инородный предмет в ладонь.

В конфете был спрятан клочок бумаги. Ну еще бы. Для бабушки это классика. Я беру льняную салфетку, чтобы стереть с бумаги слюну, и, развернув ее, вижу, как на ней медленно проступают слова, написанные знакомым почерком бабушки.

Исчезающие чернила – это старый трюк бабушки, она всегда использует его, когда пишет записки. До того как появилась электронная почта, она именно так и вела тайную переписку и заключала сделки. Теперь она пускает этот способ в ход только тогда, когда оставляет мне в разных местах дома дурацкие записки вроде «Этот последний эклер специально для тебя» или «Ну что, будешь вечером есть пиццу и смотреть телешоу “Проект Подиум”?». На бумаге при этом всегда красуется маленькое темное пятнышко – оно означает, что здесь были использованы специальные чернила. Они проявляются тогда, когда бумага намокает, и на сей раз ее намочила моя слюна.

Мне следовало сразу догадаться, что текст написан не на фольге – ведь это было бы слишком просто.

«Моя милая Лилилав[2], – написано в записке, – приходи на наше место в восемь».

Я смотрю на часы над мойкой. Без двух минут восемь. Я чуть не опоздала.

На заднем дворе вечеринка проходит так же шумно, как и в самом доме – я убеждаюсь в этом, когда выхожу из него. А может, даже более оживленно, потому что молодежь тусуется именно здесь. Я спускаюсь по великолепной каменной лестнице, ведущей к патио, и прохожу мимо бассейна, направляясь к месту встречи с бабушкой. В бирюзовой воде собрался почти весь мой класс. Моя кузина Дэйзи стоит босиком на трамплине для прыжков в воду, балансируя на самом краю. Мы с ней родились с разницей всего в три месяца и могли бы быть близнецами, поскольку у нас обеих светлая кожа и темно-рыжие волосы, передающиеся среди Роузвудов из поколения в поколение. Но на этом наше сходство заканчивается, так как у нее карие глаза и субтильная фигурка, которые она унаследовала от матери, а у меня такие же, как у бабушки, серо-зеленые глаза и фигура с женственными округлостями.

Мы с ней отличаемся друг от друга не только внешне. Я пользуюсь в городе бо́льшим уважением, поскольку в нашем поколении Роузвудов родилась первой, а королевство Дэйзи – это наша старшая школа. Среди наших одноклассников она пользуется огромной популярностью, к тому же она звезда «ТикТока» с почти полумиллионом подписчиков.

Она вскидывает руки, короткое облегающее серебристое платье опасно задирается, и из воды слышатся одобрительные возгласы и аплодисменты. Кто-то протягивает ей бокал с шампанским. Половина содержимого льется на голову бабушкиного садовника, когда она пытается использовать бокал как микрофон.

– Прелее-естная Кэролайн! – фальшиво голосит она.

– БАМ! БАМ! БАМ! – вопят остальные.

– Ничего себе, – бормочу я, спеша прочь. Если бы на месте Дэйзи была я, репортеры «Роузвуд кроникл» сожрали бы меня заживо.

Меня пронзает зависть. В отличие от меня, Дэйзи нет нужды беспокоиться о том, чтобы всегда и со всеми быть безупречной – ни с бабушкой, ни с жителями города. Наверное, здорово не испытывать на себе постоянное давление и всегда быть окруженной друзьями, готовыми сделать для тебя все что угодно.

Музыка и смех затихают, когда я огибаю дом. Все деревья и кусты вокруг тщательно подстрижены и ухожены, везде, на каждой пяди земли, растут розы – ярко-красные цветы на фоне белоснежных кирпичных стен, возвышающихся на три этажа. Их аромат чудесен, и на несколько мгновений я останавливаюсь, чтобы насладиться им и выкинуть из головы завистливые мысли. Закат окрашивает небо золотом, на него надвигаются полосы темно-синего цвета. Сейчас я наконец одна, чего мне хотелось весь этот вечер.

Молчание нарушает бархатный голос, тембр которого так хорошо мне знаком:

– Классная вечеринка, верно?

Глава 2

СУББОТА, 15 ИЮНЯ, 20:01

– Как всегда, – отвечаю я бабушке, пройдя через фигурную калитку из кованого железа, увитую жимолостью, и оказавшись в моем самом любимом месте в мире.

Этот садик, в котором растет все, кроме роз, так тесен, что в нем могло бы поместиться самое большее десять человек. Его окружают высокие белые каменные стены, в середине стоит мраморная статуя святого Антония в человеческий рост, так что это место можно назвать чем-то вроде тайного убежища посреди обширного сада. Здесь множество цветов: лилии, маргаритки, нарциссы, пионы. Распускаются бутоны гортензий, стены оплетает плющ. Левый угол занимает магнолия, а в правом цветет вишня.

На поверхности задней стены вырезана карта Роузвуда. На ней показаны все знаменательные места в городе – наш особняк рядом с южной оконечностью, музей на юго-западе, церковь Святой Терезы в центре, гавань на юго-востоке. В левом нижнем углу видна даже старая фабрика, которую никогда не изображают на современных картах, поскольку она находится на краю города. Она закрылась, когда мне было семь лет, но я до сих пор помню, как стояла на антресолях, глядя, как работницы шьют пальто вручную, вспоминаю, как по кончикам пальцев скользили мягкие и гибкие искусственная кожа и мех.

Бабушка ждет рядом со статуей святого Антония, как всегда статная и величавая, с такими же темно-рыжими кудрями, как у меня, только в ее волосах видна проседь и сзади их скрепляет черепаховая заколка. Ее зеленые глаза ласково блестят, когда она протягивает мне тарелку с мясными закусками и сырами.

– Попробуй салями. Это моя любимая закуска.

Я беру ломтик колбасы и демонстративно осматриваю его со всех сторон, на случай если в нем что-то спрятано.

– С тобой нужно быть осторожной, – задумчиво бормочу я, взяв салями и кусочек гауды. – Кстати, спасибо за записку, но очарования ей поубавил тот факт, что она чуть не порезала мне язык.

– Мне надо держать тебя в тонусе, Лилилав. – Услышав это прозвище, я искренне улыбаюсь – впервые за сегодняшний вечер. Она накрывает ладонью одну из лилий, проводит морщинистым пальцем по ее лепестку. – Они прекрасны, не правда ли? Лео хорошо заботится о моих садах. И еще лучше играет в шахматы.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Иногда симпатия бабушки к садовнику слегка зашкаливает. Лео ДиВинченци – отличный хоккеист, король вечеринок и правая рука Дэйзи. А еще у меня с ним есть общий скелет в шкафу, запрятанный так глубоко, что лучше не пытаться вытащить его на свет божий.

– Вообще-то он здесь не за тем, чтобы играть с тобой в шахматы, он получает жалованье за уход за садом.

– С ним очень приятно общаться. Ты его уже видела?

– Когда я видела его в последний раз, он находился в бассейне, пьяный, и моя дорогая кузина лила на его голову шампанское. Возможно, теперь он уже утонул. Какая жалость.

Бабушка смеется, но затем закашливается. Она хлопает себя по груди.

– О, вот бы снова стать молодой. Надеюсь, ты хорошо проводишь этот вечер.

– Ну да… Нормально, – отвечаю я.

Сегодняшний вечер с самого начала невозможно было провести хорошо. Год назад на такой же вечеринке в честь дня рождения бабушки отец кружил меня в вальсе по гостиной, а мама смеялась. Тогда я понятия не имела, какое ужасное лето меня ждет. Не подозревала, что все изменится.

Хотя нет, не все. Бабушка осталась такой же, взяла маму и меня к себе в особняк, после того как отец умер и вскрылась ужасная правда. Он вогнал в долги половину жителей нашего городка – и себя самого – из-за того, что его бизнес по финансовому консалтингу обанкротился. Большой дом, в котором я выросла, был продан для выплаты долгов, так что нам с мамой ничего не оставалось, кроме как принять предложение бабушки. Большая часть наших вещей была также конфискована: роскошная яхта отца, дизайнерские сумочки мамы. Но маме уже было все равно. Его смерть в июле сломила ее, и к августу она исчезла, как будто ее никогда и не было. С тех пор о ней не было ни слуху ни духу.

Бабушка прочищает горло. Хотя держится она отлично, первая вечеринка Роузвудов без отца, должно быть, и ей дается нелегко.

– Будешь завтра утром есть со мной оладьи в патио?

Это наша традиция. До того как переехала сюда, я всегда ночевала в особняке после вечеринок, так что наутро мы могли полакомиться воздушными оладьями с сиропом, одновременно просматривая новые фасоны пальто для «Роузвуд инкорпорейтед». Сердце саднит оттого, что даже при таких обстоятельствах бабушка пытается сохранить хоть какой-то уровень нормальности.

– Я вызвалась поработать завтра в кулинарии.

Я не в силах сдержать печаль. Только на этом условии бабушка позволила мне жить в ее особняке. Она готова платить за самое необходимое, но я должна была найти работу на полставки, чтобы покупать все остальное. Что вполне меня устраивает. Это самое малое, что я могу сделать.

– Ты что, копишь на обучение в бизнес-школе? – Хоть это и вопрос, в нем явно скрывается намек.

Я отвожу глаза. Чем ближе последний класс старшей школы, тем чаще она пытается поднимать эту тему, оставляя брошюры на моем туалетном столике. Но я мечтаю об учебе в Технологическом институте моды в Нью-Йорке. Прошлым летом я планировала поступить именно туда. Первый семестр последнего года в старшей школе я собиралась проучиться в Милане, что позволило бы мне без проблем поступить в Технологический институт моды, а затем закончить его и присоединиться к бабушке у руля «Роузвуд инкорпорейтед». Таким образом была распланирована вся моя жизнь.

Но это было до того, как я узнала, что отец растратил все деньги, отложенные на учебу.

– Да, – отвечаю наконец я, повернувшись к калитке и сорвав бутон жимолости, чтобы бабушка не смогла распознать ложь по моему лицу.

Мне совершенно не хочется учиться в бизнес-школе, но в любом случае теперь я никогда не смогу поступить в Технологический институт моды. А если судить по довольно неуклюжим действиям, с помощью которых бабушка пытается подтолкнуть меня к выбору одного из престижных учебных заведений с программами в области администрирования бизнеса, она ни за что не одобрила бы мое желание изучать моду. Она считает, что для управления компанией необходимо полноценное образование, хотя сама никогда не училась в университете.

– Когда-нибудь ты будешь творить чудеса в «Роузвуд инкорпорейтед», – сказала мне бабушка как-то вечером прошлым летом, и в ее глазах сверкала гордость.

Это было сразу после смерти отца, когда мы с мамой переехали в особняк. Мама почти все время проводила в своей комнате, поэтому я развлекалась, рисуя новые фасоны для старой одежды. Я потратила целый день на то, чтобы переделать чересчур узкий блузон в сарафан.

– Ты действительно этого хочешь? – спросила бабушка, когда я показала ей мой альбом с эскизами моделей. – Занять мое место председателя правления, когда я буду готова уйти на покой?

Я чуть не упала.

– Только этого я всегда и хотела! – захлебываясь от избытка чувств, воскликнула я.

Я думала, что после этого она начнет учить меня делам компании и тому, что нужно знать, чтобы быть председателем правления, особенно после того, как от нас уехала мама. Но с тех пор прошел уже почти год, и все это время она уделяла куда больше внимания Элл, чем мне. Я очень хочу спросить ее почему, но всякий раз, когда пытаюсь, у меня не получается подобрать правильные слова – такие, чтобы не показаться неблагодарной или настырной.

Но я не могу на нее злиться. Достаточно и того, что она взяла меня к себе. Главное – доказать, что я могу быть тем, кем она хочет меня видеть, чтобы занять место председателя правления «Роузвуд инкорпорейтед» в будущем, хотя мне и тошно оттого, что путь в институт моды теперь закрыт.

– Я рада, что тебе нравится работать в кулинарии, – говорит бабушка. – Очень важно, чтобы ты смолоду научилась самостоятельности. И мне нравится Майлз. Тебе надо почаще приглашать к нам друзей.

Я не поправляю ее, не говорю, что он мой единственный друг. От этой мысли внутри разверзается пустота и становится невероятно одиноко. Но вместо того чтобы свалиться в эту пустоту, я подношу бутон жимолости к носу и вдыхаю нежный аромат, чтобы успокоиться. Я роняю цветок и снова поворачиваюсь к бабушке с фальшивой улыбкой на лице:

– И он неплохо умеет передавать тайные записки, не так ли?

На секунду между ее подведенными карандашом бровями появляется участливая складка. Я знаю, она видит, что я притворяюсь. Она – единственный человек, который читает меня как открытую книгу.

– Да, весьма неплохо, – наконец нарушает молчание бабушка, и ее участие вмиг сменяется лучезарной улыбкой.

Я знаю, что ей не все равно, и также знаю, как высоко она ценит умение делать хорошую мину при плохой игре. Она из тех, кто никогда не показывает слабость.

Она приветственным жестом поднимает ломтик салями.

– Тогда мы отложим нашу завтрашнюю встречу за завтраком. Я горжусь тобой, Лили.

От ее слов меня наполняет гордость, и ужасная тяжесть на миг спадает с души. Я дотрагиваюсь своим ломтиком салями до ее.

– С днем рождения, бабушка. Надеюсь, сегодня вечером ты хорошо проводишь время.

Она крепко обнимает меня и целует в висок.

– О да, чудесно.

Я отстраняюсь с улыбкой.

– А через две недели мы проделаем все это снова, чтобы отпраздновать мой день рождения.

Ее улыбка слегка увядает.

– На самом деле, Лили, есть кое-что, что я…

– Как нынче вечером поживают мои самые любимые дамы?

Мы с бабушкой смотрим на калитку садика, и у меня перехватывает дыхание. Там стоит отец, и последние лучи заходящего солнца превращают его редеющие рыжие волосы в золотые. Он одет в шикарный темно-синий смокинг с приколотой к лацкану красной розой.

Но это, конечно же, не отец. Это его брат-близнец – дядя Арбор.

Я подавляю разочарование. Хотя прошел уже почти год, боль от потери все еще свежа. Смотря на бабушку, гадаю, ощущает ли она такой же трепет в груди, как и я. Как будто мы смотрим на призрак отца, который всегда будет преследовать нас.

– Я так и подумал, что найду вас здесь. – Он слегка улыбается мне и раскрывает объятия. Я позволяю ему притянуть меня, и хотя это не объятия отца, достаточно близко, чтобы притвориться. – Уже почти четверть девятого.

Я отстраняюсь.

– И что с того?

Бабушка вздыхает.

– Думаю, пора начать эту вечеринку по-настоящему.

И тут до меня доходит.

– Ну да, конечно.

Общепризнано, что все вечеринки Роузвудов становятся по-настоящему незабываемыми только после того, как вносят торт, вино начинает литься рекой и мебель сдвигают к стенам гостиной, чтобы образовать просторный танцпол. После этого раскрепощаются даже самые консервативно настроенные горожане.

Мы проходим через калитку, и я спотыкаюсь о торчащую ветку разросшейся жимолости, но дядя Арбор вовремя подхватывает меня под руку.

– Спасибо, – бормочу я, жалея о том, что он не подождал хотя бы пару минут и прервал нашу с бабушкой беседу. Что же она собиралась мне сказать?

Сердце колотится как бешеное. Может быть, она хотела сказать что-то о моем восемнадцатом дне рождения, приходящемся на двадцать восьмое июня? В груди вспыхивает огонек надежды – быть может, она собиралась поговорить со мной о «Роузвуд инкорпорейтед», начать вводить меня в курс дела, как я и ожидала. После того как разрежут торт, я снова подниму эту тему.

Мы проходим мимо бассейна, теперь уже опустевшего. У двойных задних дверей стоят два официанта и открывают их для нас. Я благодарно киваю им и, войдя в охлажденную кондиционером гостиную особняка, чувствую себя так, будто время, которое я провела в садике за стенами, где растет все, кроме роз, было всего лишь миражом.

Кто-нибудь должен сказать диджею закругляться, потому что песня, которая звучит сейчас, подходит к концу. Все поворачиваются к нам, присутствие бабушки притягивает, как магнит, и они придвигаются ближе. Некоторые из женщин одеты в роскошные бальные платья, но есть и такие гости, которые смогли найти только классические брюки и рубашку в тон. Таковы уж жители Роузвуда. Собравшиеся все вместе на одной великолепной вечеринке.

– О, пожалуйста, не останавливайтесь из-за меня.

В ответ на непринужденную реплику бабушки все смеются. Нетрудно вычислить тех гостей, кто хочет подлизаться к ней. Лиз Чжао, хозяйка «Плюща», самой популярной в городе свадебной площадки, смеется на секунду дольше, чем надо. Это неудивительно, если учесть, что на прошлой неделе она спросила бабушку, не хочет ли та вложиться в реставрацию второго бального зала. Я уверена, что бабушка отказалась. Обычно она отказывается от таких предложений.

Бабушка является единственной владелицей состояния Роузвудов с тех самых пор, как оно перешло ей по наследству от ее матери Петунии. Говорят, что мой дед, который взял фамилию бабушки, чтобы не прерывать традицию, даже не имел права голоса в управлении компанией. Как и мой отец и дядя Арбор, хотя, насколько мне известно, время от времени бабушка скупо выделяла им кое-какое содержание, пока они не заработали собственные деньги.

Она редко расстается со сколько-нибудь значительными суммами денег, что – я это вижу – достает некоторых горожан. Отец был не такой. Он инвестировал во все, связанное с нашим городом, иногда вместе с дядей Арбором. Поэтому он и открыл компанию по финансовому консалтингу – чтобы попытаться помочь местным предпринимателям и семьям.

Странно, как быстро все забыли об этом, когда он умер.

– Я хочу поблагодарить вас за то, что сегодня вечером вы празднуете со мной. – Голос бабушки – голос прирожденного вожака, его слышно во всех уголках огромной гостиной, несмотря на чуть заметные придыхание и хрипотцу. Наверное, мы шли сюда из сада слишком быстро. – Зимы в Роузтауне длинные, но я всегда жду не дождусь этой вечеринки. Разумеется, не только из-за дня рождения. Летом все расцветает. Как розы в садах. Я вижу, что с вами происходит то же самое. Если бы только моя бабушка могла увидеть, каким великолепным стал тот клочок земли, который мы все ныне зовем нашим домом, она бы была в восторге.

Все аплодируют. Мои одноклассники вопят и улюлюкают. Они уже высохли после бассейна и теперь толпятся вокруг антикварного круглого стола, уставленного едой. Дэйзи выдвигает из-под него один из изысканно украшенных обеденных стульев и становится на него. Но несмотря на то что теперь кузина стоит на стуле, она все равно возвышается над большинством гостей всего на голову, а то и меньше.

Я усмехаюсь из-за спины бабушки, глядя, как Дэйзи пытается привлечь к себе всеобщее внимание и терпит в этом неудачу, поскольку все начинают, ужасно фальшивя, петь «С днем рожденья тебя». Я присоединяюсь к этому хору, стараясь петь особенно громко, просто затем, чтобы шум стал еще более оглушительным. Кузина закатывает глаза.

Но я недооценила, до чего она может дойти, чтобы привлечь к своей особе все взгляды. Она берет со стола одно из блюд с суши и сует его в руки Лео, у которого такой окосевший вид, будто еще пара минут – и он вырубится или бросится наружу, чтобы облевать те самые кусты, за которыми так тщательно ухаживает. Бабушка чертовски хорошо умеет подбирать персонал.

Дэйзи прочищает горло, встав на стол и убрав с глаз завитые волнами волосы, доходящие до подбородка. Затем, пошатнувшись, накреняется в сторону, и куча народу протягивает к ней руки, чтобы подхватить, если упадет, но она только смеется и отмахивается от них. Я бросаю взгляд на дядю Арбора, который сжал ножку бокала с мерло так крепко, что его пальцы побелели.

– Мне надо кое-что сказать, – продолжает Дэйзи, одернув платье так, чтобы закрыть середину бедер. Затем с сияющей улыбкой оглядывает зал, прежде чем уставиться на бабушку. – Мы все, разумеется, должны сказать огромное спасибо нашему потрясающему матриарху за то, что она устроила нам такую щедрую вечеринку, но с моей стороны было бы неправильно не выразить ей личную благодарность.

Меня сейчас стошнит. Как только Дэйзи напьется, начинает говорить так, будто явилась из другого века. Это вульгарно. Я подавляю позыв скрыться на кухне, чтобы не слышать ее хвастливую болтовню, потому что хочу узнать, за что именно она хочет поблагодарить бабушку.

– Я рада объявить, что первую половину последнего года в старшей школе проведу за границей, в Милане, изучая моду.

Все в комнате аплодируют, а у меня сдавливает горло. На мгновение взгляд Дэйзи перемещается на меня, и в ее глазах вспыхивает торжествующий блеск, затем она снова устремляет его на бабушку:

– Бабушка, спасибо тебе за то, что сделала это возможным. Все участники этой поездки определились еще прошлой осенью, однако благодаря гению бабушки я смогла получить дополнительное место в списке.

Благодаря гению? При чем тут гений? Это все благодаря деньгам бабушки. Деньгам, которые были отчаянно мне нужны в прошлом году. Деньгам, о которых я умоляла отца, не зная, что у него их нет. Ведь учеба в Милане очень бы помогла мне в поступлении в институт моды, а вкупе с фамилией Роузвуд и вовсе наверняка гарантировала бы зачисление.

Но когда отец отказал мне без всяких объяснений, я обратилась к бабушке. Это было единственное, о чем я когда-либо просила ее. И она тоже мне отказала.

А потом отец умер, и все это утратило значение. Но теперь я вдруг узнаю, что бабушка сделала все это для Дэйзи? Кузина никогда не проявляла ни малейшего интереса к семейному бизнесу. Считается, что это я посвящу будущее «Роузвуд инкорпорейтед».

Я наконец перевожу взгляд на бабушку и вижу, что она не сводит с меня глаз. Комнату опять наполняет гомон голосов, но для меня время словно остановилось. «Как ты могла?» – хочется крикнуть мне. Но я могу выдавить из себя только одно:

– Почему?

– Лили, я…

Она протягивает ко мне руку, но я, спотыкаясь, бегу прочь. Вот только не успеваю заметить официанта, выходящего из кухни и катящего тележку с пятиярусным тортом. Вернее, я замечаю ее только тогда, когда становится слишком поздно.

Я пытаюсь свернуть, но теряю равновесие на высоких каблуках и врезаюсь в тележку. Она опрокидывается, и торт вместе со мной валится на роскошный персидский ковер. Розовая глазурь пачкает мое лицо, налипает на ресницы, как тушь, а кусочки торта облепляют платье.

Меня сразу же подхватывают руки, множество рук, они ставят меня на ноги, но это не может свести на нет то жуткое унижение, которое я только что навлекла на себя. В комнате царит мертвая тишина, и мне нет нужды вытирать глазурь с глаз, чтобы понимать, что сейчас на меня устремлены взгляды всех присутствующих.

Кто-то сует мне в руку льняную салфетку, и я вытираю глаза. Куски торта валяются на полу, и никакую его часть уже не спасти. Я поднимаю голову и вижу, что Лиз Чжао больше не смеется, а ее дочь Куинн, у которой вечно недовольная рожа, уставилась на меня, раскрыв рот. Энтони ДиВинченци, отец Лео и владелец дышащего на ладан катка «Ледовый зал» на противоположной стороне города, кажется, едва сдерживает смех. Я быстро оглядываю комнату и вижу, что то же можно сказать и об остальных.

К глазам подступают слезы. Я поворачиваюсь к бабушке:

– Изви…

– Думаю, тебе лучше привести себя в порядок, хорошо? – быстро говорит она и делает знак диджею опять начать работать.

В динамиках звучит громкая музыка – вступительные такты песни I Don’t Want to Miss a Thing. Мне хочется задушить диджея за то, что выбрал именно эту композицию.

Я хочу извиниться, но бабушка берет меня за локоть – также липкий из-за глазури – и выводит в вестибюль. Ее голос звучит сдержанно, таким тоном она говорит по телефону с членами правления «Роузвуд инкорпорейтед». Я узнаю его сразу – она использует его, когда речь идет об устранении последствий нанесенного ущерба.

– Вечеринка уже почти закончена. Почему бы тебе не заночевать сегодня у дяди? Думаю, тебе будет полезно провести ночь вдалеке от особняка.

Я неверяще пялюсь на нее.

– Но это же мой дом.

– Какого черта? – К нам бросается Дэйзи. В ее карих глазах горит ярость, когда она подходит ко мне вплотную. – Ты что, не могла дать мне и десяти секунд внимания? Все взгляды всегда должны быть устремлены на тебя, да?

– Хватит, – рявкает дядя Арбор, схватив ее за руку до того, как она набросится на меня с кулаками. С нее станется, особенно когда она пьяна. Он поворачивается к бабушке: – Мама, ты не…

– Дэйзи, ты тоже поезжай, – говорит бабушка.

Дэйзи таращится на нее:

– Что? Почему это мне надо уезжать из-за нее?

– Потому что ты недоразумение, – шиплю я, быстро переведя взгляд к выходу из гостиной, где собираются гости, чтобы посмотреть на наше шоу.

Она насмешливо фыркает:

– Это же не я выгляжу как пончик в сахарной глазури.

Мои щеки вспыхивают, на языке вертится резкий ответ.

– Ты…

– Перестаньте, – командует бабушка, вытолкнув нас наружу, подальше от взглядов гостей.

– Я их отвезу, – предлагает дядя Арбор, с неудовольствием глядя на мое платье. Надо думать, ему совсем не хочется, чтобы я измазала ванильным тортом заднее сиденье его красного «Мерседеса».

– Их отвезет Фрэнк, – говорит бабушка, прижав руку к груди, закрыв глаза и сделав глубокий вдох. Когда она открывает их снова, я вижу в них такое разочарование, что внутренне сжимаюсь.

– Фрэнк? – спрашивает Дэйзи, когда по зову бабушки из дверей выходит семейный адвокат и подходит к нам. – А где Стьюи?

Никто не отвечает. Фрэнк держит в руке ключи и отпирает ими свой черный кроссовер, припаркованный на огромной закольцованной подъездной дорожке, заполненной машинами. Я поворачиваюсь к дверям, чтобы попытаться уговорить бабушку или хотя бы извиниться, но она уже зашла внутрь, и дядя Арбор следует за ней. И за ними захлопывается дверь.

– Думаю, нам лучше уехать, – говорит Фрэнк старческим сиплым голосом.

Бабушкин адвокат стал для меня чем-то вроде двоюродного дедушки, ведь, пока я росла, он всегда находился где-то рядом, и вот теперь я сажусь в его машину, оставляя на асфальте следы из глазури. Слезы, которые я до сих пор еле-еле сдерживала, теперь текут по щекам, потому что первый шок сходит на нет, на меня обрушивается унижение, и я чувствую, что начинаю сгорать со стыда.

– Это черт-те что. – Дэйзи кипит от злости, захлопывая дверь машины.

– С каких это пор тебе стала интересна учеба в Милане? – выдавливаю я, прежде чем она успевает снова накинуться на меня. – Это же моя мечта. Я трачу часы, выбирая, кроя и сшивая ткани. Рисуя фасоны. Я изучаю показы Недель моды, как учебник. Я делаю все для этого.

Ее взгляд делается жестким, если в нем и были какие-то искорки сочувствия, они гаснут. Она открывает рот, но тут в ее окно кто-то громко стучит, и мы вздрагиваем. С другой стороны двери стоит Куинн и со злостью смотрит на нее.

– Ты сказала, что мы сможем поговорить! – вопит она через стекло, и во взгляде ее темных глаз, устремленном на Дэйзи, сверкает раздражение.

Ее черные волосы стянуты сзади в узел, из-за чего видно, что внизу они подстрижены короче, чем наверху. До меня доходил слух, что в волосах она прячет нож.

– Я немного занята! – кричит в ответ Дэйзи.

Куинн опять сердито колотит по стеклу и отходит в сторону, когда Фрэнк трогается с места. Мы смотрим в заднее окно и видим, что она стоит и показывает оба средних пальца, пока не исчезает за поворотом подъездной дороги.

– Это еще что за черт? – спрашиваю я Дэйзи, на миг забыв о собственном нервном срыве.

– Не лезь не в свое дело, – огрызается она, сложив руки на груди и со злостью глядя в окно, пока доносящаяся с вечеринки громкая музыка постепенно затихает.

Фрэнк ловит мой взгляд в зеркале заднего вида. Я изучаю морщины, прорезающие его кожу теплого коричневого цвета. Он выглядит усталым, более усталым, чем когда-либо на моей памяти. Мы проезжаем через открытые ворота особняка, и их черные фигурные створки из кованого железа четко вырисовываются на фоне неба. Они почти никогда не закрываются, но даже когда они закрыты, в западной части живой изгороди есть одно местечко, где можно незаметно протиснуться внутрь.

– Фрэнк…

– Мисс Роузвуд, у меня ответов не больше, чем у вас, – вздыхает он. Выражение лица у него, как всегда, стоическое, но взгляд карих глаз смягчается. – Для вашей бабушки это очень важный и очень напряженный день. И для вас тоже. Полагаю, она поняла, что это, возможно, оказалось вам не по силам.

– Я могу справиться с этим, – огрызаюсь я.

– Ясен пень, – бормочет Дэйзи.

– Дайте вашей бабушке передышку, – продолжает Фрэнк, пока мимо проносятся здания Роузтауна, омытые цветами заката. – Ведь она, как-никак, никогда вас прежде не подводила, не так ли?

Его слова не звучат как вопрос. Я заставляю себя улыбнуться, чтобы подавить новый приступ слез и сдержать боль, прожигающую дыру в моем и без того уже опаленном сердце.

– Никогда, – лгу я.

Глава 3

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 16 ИЮНЯ, 10:03

«В итоге Лили Роузвуд, хотя от нее этого никто не ожидал, стала причиной невероятного и злополучного краха званого вечера, который до этого момента проходил безупречно».

Светлые брови Майлза взлетают вверх, когда он кладет на прилавок сегодняшний номер «Роузтаун кроникл». Мы оба одеты в видавшие виды белые передники с красной вышивкой «Кулинария ДиВинченци». На моем переднике также красуются высыхающие пятна от слез. Когда нынче утром я открывала кулинарию, на переднем крыльце лежал номер газеты с моей фотографией на первой полосе, на которой в моих волосах виднелись куски торта, а на лице застыло выражение ужаса.

– Черт возьми, они вообще не церемонились, – говорит Майлз.

– Это катастрофа, – стону я.

Несколько блаженных секунд, после того как проснулась сегодня утром, я вообще ничего не помнила о том, что произошло. Но затем до меня дошло, где я проснулась – в одной из гостевых спален дома дяди. А затем, открыв социальные сети, я обнаружила себя везде. Одно из видео даже стало вирусным. Мне пришлось выключить телефон, чтобы спастись от уведомлений.

Хотя мне и хотелось весь этот день прятаться под одеялом, пришлось разбудить дядю Арбора, чтобы он отвез меня на работу, где каждый посетитель либо смотрел на меня с сочувственной улыбкой, либо молча пялился. Если еще хоть кто-нибудь начнет сверлить меня глазами, пока я нарезаю проволоне[3], я точно выйду из себя.

– Это пройдет, – заверяет Майлз, говоря, как всегда, беспечно и непринужденно. Он редко беспокоится из-за чего бы то ни было, даже из-за того, что после окончания школы ему придется пропустить год, чтобы поработать и поднакопить денег на учебу. – Ты же знаешь этот город. Людей здесь хлебом не корми, а дай о чем-то посудачить.

– Надеюсь, твой вечер закончился лучше, чем мой. Как дела с тем таинственным парнем?

Он протягивает руку, чтобы взять с решетки только что выпеченный багет, и робко смотрит на меня.

– У этого таинственного парня есть имя – его зовут Калеб Джонсон.

Он нарезает багет. Я уже знаю, что он делает свой обычный сэндвич с индейкой и швейцарским сыром, от которого я отъем половину, хотя еще только десять часов. Сегодня из-за вчерашней вечеринки у нас мало посетителей, как я и ожидала.

– Он классный. И чертовски умный, – продолжает он. – Мы смылись еще до того, как должны были ввезти торт, и проговорили чуть ли не целую ночь. Я знаю, что в доме твоей бабушки он казался нервным и зажатым, но, когда мы уехали, он раскрепостился. Мы с ним просто поездили по городу какое-то время, прежде чем я отвез его домой. Он из Криксона.

– Из Криксона? – повторяю я, представив городок по ту сторону железнодорожных путей. – Но ведь тамошние жители терпеть нас не могут и считают снобами. Что он вообще делал на вечеринке в Роузтауне?

Майлз пожимает плечами.

– Он получил приглашение.

– Тогда его, наверное, отослала бабушка. Ты увидишься с ним снова?

– Да, сегодня вечером. Мы встретимся в Криксоне, в кино.

Я передаю ему несколько ломтиков швейцарского сыра.

– В романтических отношениях ты король. Я рада, что ты хорошо провел ночь.

Он улыбается, показывая слегка кривоватые нижние зубы и выступающие верхние.

– А как насчет тебя? Тебе удалось познакомиться с каким-нибудь симпатичным парнем, до того как случилась эта катастрофа с тортом?

– Если бы. Я была слишком занята. Убирала глазурь из глаз.

Он смотрит на меня с легким раздражением:

– Слишком занята для чего? Чтобы флиртовать? Чтобы общаться с друзьями?

– И для того и для другого.

Я поправляю канноли – пирожные с начинкой из взбитой рикотты, – чтобы он не увидел моего лица. Друзья – моя самая больная тема. В десятом классе я была такой же популярной светской тусовщицей, как Дэйзи. В то время как ее окружали спортсмены, у меня была собственная компания из продвинутых учеников, которые изучали предметы по более углубленной программе. Я считала их друзьями.

А затем умер отец, и мне пришлось съехать из нашего шикарного дома. Мои так называемые друзья даже не пришли на прощание с ним в церкви и траурную мессу. Многие из их родителей вложили средства по советам отца и потеряли деньги. Меня выгнали из нашего группового чата. Я перешла в одиннадцатый класс, и у меня отобрали даже любимое место в кабинке кафетерия, ближайшей к питьевому фонтанчику. Бабушка настояла на том, чтобы все равно отправить им приглашения на вчерашнюю вечеринку, но, к счастью, пришли только их родители.

Боль от этого немного поутихла с тех пор, как прошлой осенью я нашла эту работу и познакомилась с Майлзом. Он пригласил меня перекусить вместе с ним в школьной студии рисования, и мы стали делать это регулярно. Он работал над портфолио для поступления на факультет анимационного кино, а я использовала это время, чтобы создавать новые фасоны платьев и перешивать подержанную одежду. Иногда он даже довозил меня до ближайшего секонд-хенда в Криксоне. И он ни разу не спросил, почему я вообще покупаю там одежду.

– Просто… – Он вдруг так пристально смотрит на сэндвич с индейкой, будто это какое-то произведение искусства в музее. Я знаю, что он собирается сказать, ведь мы с ним об этом уже говорили. – Поскольку сам я уже закончил школу, тебе надо попытаться раскрыться.

Чтобы в двенадцатом классе ты не осталась совсем одна.

Он не произносит этих слов, но его молчание подразумевает их. Мне совсем не хочется остаться одной, и мне больно видеть, как к шкафчикам всех остальных подходят подруги, как они вместе смеются над мемами или вместе плачут в туалете из-за драм в отношениях. Но Майлз не понимает, что я предпочитаю оставаться одинокой, нежели чувствовать себя одинокой в окружении друзей и подруг, которые тусуются со мной только из-за фамилии и из-за количества денег на счету в банке. Которых в данный момент у меня нет.

Колокольчик над дверью звенит, избавляя меня от продолжения этого разговора. Майлз вздыхает и уходит на кухню, а я подхожу к прилавку, чтобы поприветствовать покупателя. По большой шляпе от солнца, заслоняющей лицо, я сразу понимаю, кто это, и начинаю собирать заказ.

– Здравствуйте, миссис Каполли, – здороваюсь я с учительницей, преподававшей в моей начальной школе. Она наша постоянная покупательница. – Вам как всегда, пастрами с ржаным хлебом?

– Да, дорогая, – отвечает она, не отрывая глаз от телефона. – И не забудь…

Проходит несколько секунд, я добавляю пастрами и немного горчицы. Когда она ничего не говорит, я поднимаю взгляд на нее.

– Не забыть что? – уточняю я.

Она застыла, уставившись в телефон и слегка приоткрыв губы.

– Миссис Каполли? – Ее голова резко поднимается, карие глаза широко раскрыты. – С вами все нормально?

Ее губы шевелятся, но я не слышу ни звука. И тут до меня доходит, что она не произносит вообще ничего.

Болтовня нескольких посетителей, пьющих кофе за разномастными столиками, стоящими по углам, стихла, и все они потрясенно смотрят на меня. По спине пробегает холодок, и я беспомощно оглядываюсь, ища глазами Майлза, но он все еще на кухне.

– С вами все нормально? – снова спрашиваю я миссис Каполли, потому что она продолжает просто смотреть на меня, и ситуация становится странной. – Миссис Каполли?

– О, Лили…

Колокольчик звенит опять, заглушив ее слова.

– Мисс Роузвуд! – восклицает мистер Хейворт, ведущий репортер «Роузтаун кроникл» и, скорее всего, тот самый тип, который вчера вечером сфотографировал меня, измазанную тортом. – Мы могли бы поговорить…

– Оставьте ее в покое! – Анджелина Мэрфи вскакивает из-за столика, где она маленькими глотками пила латте, который Майлз всегда делает особенно сладким специально для нее.

Миссис Каполли все еще стоит передо мной, но Анджелина отталкивает ее. Она сжимает мою руку своими, как всегда чересчур чувствительная и эксцентричная, и притягивает к себе так близко, что между нами остается всего несколько дюймов. Звонок над дверью звенит опять, но она держит меня так крепко, что я даже не могу отстраниться, чтобы посмотреть, кто пришел.

– Ты не обязана говорить ни слова, Лили. Тебе лучше быть с дядей. Если хочешь, я могу отвезти тебя к нему.

– Я могу ее отвезти, – звучит голос у входной двери.

Я не верю своим глазам, когда рядом с Анджелиной появляется Лиз Чжао. Вот уж никогда не подумала бы, что увижу ее здесь, где запах приправы для сэндвичей перебивает аромат одеколона «Аберкромби энд Фитч».

Ее глаза блестят, подводка вокруг них размазалась – стало быть, она, скорее всего, не смывала макияж после возвращения домой. Анджелина открывает рот, чтобы возразить, но Лиз перебивает ее:

– Я ее отвезу. Как-никак, она подруга моей дочери.

У меня вырывается оторопелый смех. Вряд ли Куинн испытывает ко мне большее уважение, чем к Дэйзи, учитывая, что она показала нам обеим на прощание.

– Что, простите?

Остальные посетители столпились у прилавка. Мистер Хейворт держит свой айфон, как будто снимает.

– Лили, – повторяет он. – Я понимаю, что для вас это очень эмоциональное время. Но, пожалуйста, скажите несколько слов о вашей бабушке. Она сказала вам что-нибудь, прежде чем вы уехали вчера вечером?

Этот вопрос здорово бесит меня. Будто вчерашнего моего унижения было недостаточно! Он действительно пытается собрать еще какие-то сплетни?

– Нет. – Я стараюсь произнести это слово не так холодно и враждебно, как хочу.

Миссис Каполли закрывает глаза и медленно качает головой. У меня падает сердце.

Я показываю рукой на дверь кухни:

– Э-э-э… Мне нужно посмотреть, как там…

Несмотря на сердитые взгляды, которые бросают на него остальные, мистер Хейворт продолжает гнуть свое.

– Неужели она ничего вам не сказала? – спрашивает он. – Никаких последних слов, никакого напутствия? Ничего такого о том, что вы должны продолжить ее дело?

Я моргаю.

– Последних слов?

– Эй! Подходите по одному! – кричит Майлз, вдруг оказавшийся рядом.

Но впечатление у меня такое, будто он выкрикивает это откуда-то издалека. Миссис Каполли протягивает мне свой телефон, выдавив из себя:

– Прости.

Я беру его и вижу, что в браузере открыта какая-то сенсационная статья. Пока Майлз препирается с мистером Хейвортом, я просматриваю ее, и слова обрушиваются на меня, как гранаты. Состояние. Семья. Айрис. Роузвуд.

Мертвой.

Я роняю телефон и почти не осознаю, что его экран разлетается на куски на плиточном полу. Я перегибаюсь через прилавок, глядя миссис Каполли в глаза.

– В чем дело? – выпаливаю я, чувствуя, что сердце вот-вот разобьется. – Что происходит?

Взгляд миссис Каполли полон ужаса.

– Мне так жаль! – восклицает она. – Сегодня утром твою бабушку нашли мертвой в ее особняке.

Она говорит что-то еще, но у меня звенит в ушах. Или это звенит колокольчик на двери? Сюда что, пришли еще люди? Я не могу повернуть голову, чтобы посмотреть. Кто-то дергает меня. Что значит мертвой? Бабушка не могла умереть. Вчера она была в полном порядке. Она не могла умереть. Этого просто не может быть.

За мной закрывается дверь кухни. Я поднимаю глаза и вижу, что рука, которая тянула меня прочь, принадлежит не Майлзу. Она морщиниста, и ее кожа имеет оливковый цвет.

– Нонна? – выдыхаю я.

Владелица кулинарии, Мария ДиВинченци, настаивающая на том, чтобы все называли ее Нонной[4], смотрит на меня с таким выражением на лице, что мое сердце пропускает удар. На ее лице читаются жалость, гнев, страх. Значит, та нелепица, которую все говорят, не обман.

– Она не могла умереть, – потрясенно выговариваю я, споткнувшись и врезавшись в духовой шкаф. От него исходит обжигающий жар, но мои ладони почти не ощущают его. – Скажи мне, что это неправда. Это не может быть правдой.

Нонна мягко отстраняет меня от духового шкафа и ведет к задней двери.

– Я сама только что услышала об этом, – выдавливает она, и ее итальянский акцент становится еще более заметным из-за волнения, звучащего в голосе. – Звонил твой дядя. Он сказал, что не может дозвониться до тебя. Он сейчас приедет.

Мой телефон. Я достаю его из кармана передника, но не могу заставить себя включить.

– Я выключила его, – чуть слышно говорю я. – А ведь я никогда его не выключаю.

Я слышу, как Майлз пытается перекричать толпу в кулинарии, но из этого ничего не выходит. Нонна толкает заднюю дверь, и снаружи на нас наваливается жаркий летний воздух. Я выхожу, дрожа, несмотря на обжигающие лучи солнца. Может быть, бабушка звонила мне? Может быть, ей была нужна помощь, а я не ответила, потому что не могла взять себя в руки и прочитать пару глупых постов в социальных сетях?

– Я не понимаю. – Мой голос дрожит. – Ведь с бабушкой было все в порядке. С ней все в порядке.

Нонна сжимает мои руки и смотрит в глаза. У нее глаза серые и зоркие, несмотря на возраст. У Нонны такой вид, будто она хочет что-то сказать, но только с усилием сглатывает. Я никогда не видела, чтобы она теряла дар речи, прежде она вечно шутливо кричала на нас по-итальянски, когда мы недостаточно хорошо нарезали салями, или ностальгически рассказывала о детстве на Сицилии и о том, как ей хочется вернуться туда. Но сейчас в выражении ее лица нет ни шутливости, ни ностальгии.

Раздается визг покрышек по асфальту, и на стоянку заезжает красный «Мерседес». Нонна в последний раз сжимает мои руки, затем кивком показывает на машину дяди Арбора. Я открываю пассажирскую дверь, сажусь на сиденье и едва успеваю закрыть ее за собой, прежде чем мы трогаемся. Повисает ужасное молчание.

Я поворачиваюсь к дяде, пытаясь заговорить, несмотря на ком в горле. И выдавливаю:

– Эти люди сказали…

– Знаю, – перебивает дядя Арбор. Его руки крепко стискивают руль, а на челюсти дергается мускул – так крепко он сжимает зубы.

Когда он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, я сразу узнаю выражение его лица. Точно такое же выражение я видела на собственном лице, когда обнаружила бездыханное тело отца на полу в ванной. Я тогда уставилась в зеркало, ожидая, что приедет «Скорая», что мама возьмет себя в руки, что кто-нибудь спасет его, хотя мне было понятно, что уже слишком поздно.

Я смотрела в зеркало так долго, что запомнила, как выглядели тогда мои глаза, как кровеносные сосуды выступили на них, подобно паутине. На щеках виднелись следы слез, а губы были ярко-красными.

Теперь такое же лицо у моего дяди – лицо человека, который обнаружил труп.

Глава 4

ПОНЕДЕЛЬНИК, 24 ИЮНЯ, 19:28

Все хотят посмотреть на ее тело.

Весь день жители города входят в двери особняка и становятся на колени у гроба бабушки. Он покрыт цветами, и, конечно же, это розы. Дядя Арбор срезал их в саду, но, как по мне, лучше бы он этого не делал. Бабушка бы недовольно закатила глаза.

Поверить не могу…

Перестань. Нельзя все время скатываться в отрицание. Последняя неделя прошла как во сне. Я плакала. Истошно орала. Лежала, уставившись в потолок. Я пропустила все смены в кулинарии и игнорировала сообщения Майлза – просто не могла найти силы, чтобы взять телефон. Хотя полиция осмотрела особняк и не нашла никаких признаков того, что бабушка умерла не своей смертью, Фрэнк настойчиво посоветовал мне провести эту неделю в доме дяди Арбора, чтобы можно было провести более тщательное расследование. Но к сегодняшнему утру они так ничего и не обнаружили.

Прошла неделя с тех пор, как я вернулась в особняк, но такое ощущение, будто прошло тридцать недель, таким все вокруг кажется чужим и незнакомым. Без бабушки особняк стал другим. Как будто это дом какого-то чужого человека, а не тот, в котором я прожила почти год.