Предпоследний круг ада E-Book

Ольга Володарская

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Serie: Никаких запретных тем! Остросюжетная проза О.Володарской
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 357

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Таня и Аня были такими разными… Одна вела себя как истинная леди, любила поэзию и мечтала о прекрасном принце. Вторая сквернословила, пила, обожала кровавые фильмы ужасов и брутальных мужиков. Эти такие разные девушки приходились друг другу сестрами. Они делили не только крохотную квартирку, но и тело. Аня и Таня Сомовы были сиамскими близнецами… Вынужденные затворницы, они уже не надеялись зажить полной жизнью, но свершилось чудо. Казахский миллионер Нурлан Джумаев, в молодости увлекавшийся писательством, решил снять фильм по своему роману о сиамских близнецах, и Сомовы стали его музами. С легкой руки Джумаева девушки оказались на киностудии… Все равно, что в сказке, подумали обе. Но какая сказка без злодея? Среди членов съемочной группы оказался убийца. В первый же день он отравил одного из присутствовавших на площадке, но на этом не остановился…

Leseprobe

Ольга Володарская Предпоследний круг ада

© Володарская О., 2018

© ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Пролог

Саня Шумов сидел в своей каморке, пил крепкий, с пятью ложками сахара, чай и грыз ванильные сушки. Он был тучен и потлив. Сейчас его лоб был так влажен, что с него капало. Перед тем как поднести чашку ко рту, Саня вытирал его тыльной стороной ладони, чтобы пот не попал в чай. Он знал, что нужно похудеть. Если не для красоты, то для здоровья. Та же потливость появилась с лишним весом. Но как отказать себе в мучном и сладком? За смену Саня выпивал пять кружек чая с неизменными пятью ложками сахара и съедал большущий пакет печенья, вафель, снеков, смотря что продавалось по акции в ближайшем супермаркете. Но был еще полноценный прием пищи – Шумов приносил из дома в пластиковом контейнере макароны с сосиской или картошку с котлетой. Бывало, суп в литровой банке. Он пробовал диеты. Разные – агрессивные и щадящие, но хватало его максимум на неделю, а обычно дня на три. Сейчас Саня пытался себя ограничивать. Поэтому к чаю – сушки, на горячее тушеная капуста с куриным окорочком, вместо булочки – бородинский хлеб.

Шумов бросил взгляд на часы. Еще только полночь, а он ел горячее в два. Придется терпеть. Естественно, можно покушать и сейчас, но тогда до утра он с ума сойдет. И не от голода – от скуки.

Тяжко вздохнув, Саня поднялся со стула, взял фонарь и отправился на обход территории.

Шумов не то чтобы ненавидел свою работу…

Она ему не нравилась.

Платили мало, выходить приходилось в ночь, да еще одному, без напарника, то есть не с кем ни в карты поиграть, чтобы скоротать время, ни трапезу разделить, ни поговорить. Но и ненавидеть работу было не за что. Никто не дергает, не следит за каждым шагом и… Не пугает! Последнее тоже важно. До того как стать сторожем склада с реквизитом на киностудии, Саня работал в офисном центре охранником. Располагался этот офис в историческом здании, первый владелец которого покончил с собой в собственном кабинете, второй умер за обеденным столом, подавившись рыбьей костью, третий был расстрелян большевиками на пороге особняка. После революции в нем содержали сначала беспризорников, затем преступников, пока во время Великой Отечественной войны не превратили в швейную фабрику. В девяностые фабрику выкупил частник и устроил в здании офис. Но и этот владелец вскоре скончался – его убил снайпер через открытую форточку. Именно застреленный нувориш чаще всего являлся в виде призрака по ночам. Саня собственными глазами его видел, но ему верили немногие. Лишь те, что сами когда-нибудь сталкивались с паранормальными вещами. Из-за блуждающей по коридорам старого особняка нечисти Шумов из офисного центра и уволился.

Склад поначалу тоже казался пугающим. В нем было тесно, душно, но это ладно… Среди декораций попадались такие, при взгляде на которые хотелось перекреститься. Фасады склепов, сатанинские алтари, гробы, виселицы… Все это было изготовлено для съемок самого масштабного российского ужастика со времен черно-белого «Вия». Саня названия не помнил, помнил то, что смотрел его в интернете и радовался тому, что не потратил деньги на билет в кино. Фильм в прокате провалился. После чего продюсеры решили воздержаться от съемок ужастиков, но декорации не утилизировали, а оставили до лучших времен.

Со временем Саня к ним привык. Даже несколько раз в гробу спал. Он был обит изнутри поролоном, обтянут атласом, просто царское ложе по сравнению с раскладушкой в комнате охраны.

Сегодня Шумов присмотрел для ночлега диван в стиле Людовика. Какого именно по счету, он не знал. Кажется, четырнадцатого. Сане главное, чтоб диван удобным был… И не вонял. А то иногда перевезут декорации, а от них смрад идет. Когда протухшей едой – артисты роняют ее, и она забивается в щели и начинает гнить, когда кошачьей мочой (животные принимают участие в съемках), когда рвотой.

Саня дошел до дивана, присел на него, принюхался. Вроде бы все нормально. Только между ним и стеной шкаф громоздкий, которого еще вчера не было, воткнули. Это значит – ноги не вытяни. А Саня любил их на подлокотник закинуть. И решил Шумов шкаф немного подвинуть. Подошел к нему, примерился. Положив фонарь на диван, поплевал на ладони, схватился за углы, напрягся, надавил…

Шкаф ни с места.

Шумов был удивлен. Он не мог назвать себя слабаком, в юности был КМС по тяжелой атлетике и до сих пор с рывка поднимал двухкамерные холодильники и двигал габаритные предметы мебели. Саня окинул шкаф взором. Да, большой, но не гигантский. И сколочен из обычного ДСП. Решив, что в него что-то набили, Саня решил открыть дверки. Они были заперты на навесной крючок. Откинув его, Шумов взялся за шарообразные ручки…

И тут что-то грохнуло позади него.

Саня одной рукой схватил фонарь, второй выдернул из-за пояса дубинку и развернулся.

Никого.

Только вырезанная из фанеры передняя часть телефонной будки валяется, а не стоит, хотя ее совсем недавно принесли и поставили у стены.

– Неужели снова призраки? – простонал Шумов. – Опять увольняться?

Но тут из-под фанеры показалась острая усатая мордочка.

– Бориска, как ты меня напугал, – сердито буркнул Саня, но следом облегченно выдохнул. Не призрак, а всего лишь крыс. Огромный, размером с кота. Он захаживал к Сане в гости, полакомиться объедками. Шумов назвал его Борисом и, можно сказать, полюбил. Все не одному в огромном помещении торчать. А тут живое существо, да интеллигентное: контейнеры Бориска никогда не прогрызал, на столы не лазил, где ни попадя не гадил, гостей на пиры не приводил.

– Подожди, сейчас ужинать пойдем. Я тебе вынесу… – У Бориски даже мисочка своя была. – Только нужно сначала шкаф подвинуть.

Сунув фонарик в рот, Саня распахнул-таки двери.

Да, шкаф не был пустым. В нем лежал человек. Спиной к дверцам. Саня взял его за плечо и развернул к себе…

Когда Шумов увидел лицо покойника (это совершенно определенно был неживой человек), то фонарик выпал из его рта, а затем из него же вырвался такой душераздирающий крик, что привычный к людским голосам Бориска унесся к себе в подвал, забыв о еде и том, что он не гадит во владениях своего двуногого друга.

Часть первая

Ранее…

Глава 1

Женя шел по аллее городского парка и улыбался. Он обожал золотую осень, а в этот октябрьский день стояла такая дивная погода, что листья казались вырезанными из золотой фольги. Многие уже опали, и Женя наклонился, чтобы собрать букет.

«Унылая пора, очей очарованье, – декламировал он про себя, – приятна мне твоя прощальная краса…»

Женя обожал Пушкина. Считал его величайшим поэтом всех времен и народов. На второе место ставил Уильяма Блейка. На третье – себя.

Увы, Евгений Бородин родился не в то время. Опоздал, как минимум, на пятьдесят лет. Появись он на свет хотя бы в сороковые-шестидесятые годы двадцатого века, у него был бы шанс прославиться, как у Евтушенко или Рождественского. Но он дитя перестройки, и в то время, когда Бородин пытался пробиться со своими стихами на книжный рынок, тот был заполнен детективами, боевиками и пошлейшими любовными романами. Юный поэт надеялся на то, что читатель этим фастфудом обожрется (лучшего слова не подберешь) и его потянет к изысканным яствам. Но Женя ошибся, пусть и не во всем. Наевшись «гамбургеров», читатель переключился на «суши» и прочую экзотику: Мураками, Кастанеда… Поэзией интересовались все меньше. Сборники стихов если и печатались, то за счет авторов. И, естественно, выходили малыми тиражами. Евгений Бородин умудрился наскрести денег на двести экземпляров брошюры, но продать смог только треть, в основном родственникам, соседям и знакомым, что-то раздал «нужным» людям, остальное оставил до лучших времен…

Которые все не наступали.

Жене уже перевалило за тридцать. Он жил с мамой и дедом. Работал осветителем на киностудии. Туда его устроил дядька. Временно. Но, как говорится, нет ничего более постоянного, чем временное. Поэтому Женя уже восемь лет трудился на одном и том же месте. Но стихи продолжал писать. Без этого он не мог. Свои произведения выкладывал на различных спецсайтах, их было довольно много. Каждый, кто публиковался там, надеялся на то, что его заметят издатели и предложат контракт. Женя не был исключением. Но годы шли, а ничего не менялось. Да, его читали, по большей части хвалили, и он мог похвастаться тем, что имеет фанатов своего творчества в разных уголках мира (в Израиле и Америке поклонники были точно), но Евгению было мало этого. Он понимал, что времена, когда поэты были кумирами, прошли, и ему не светит не только слава Пушкина и Блейка, но и Блока-Есенина, даже Евтушенко и Рождественского, к творчеству которых он относился с прохладцей, но согласился бы и на ту популярность, что обрушилась на его давнего приятеля Кукусю. Кукуся – это фамилия. Имя – Данила. Женька учил его строки рифмовать еще в пятом классе. Им задали сочинить стихи для учительниц и одноклассниц к 8 Марта, но Кукуся этого не умел. Бородин объяснил, как нужно…

На свою голову! Стих Данилы приняли так же хорошо, как и Женин. А учитель литературы обоим поставил пятерку с плюсом. Кукуся до этого одни трояки получал. Обрадовался, конечно. Но поскольку его больше интересовали футбол и стрельба из рогатки, то свободное время посвящал этим занятиям, а не поэзии.

Данила после девятого класса из школы ушел. Поступил в училище, получил профессию газосварщика, устроился работать на стройку. Получал хорошо и был жизнью доволен. Что заставило Кукусю вновь начать писать стихи, Женя так и не понял. Он спрашивал об этом у школьного приятеля, но тот неизменно отвечал: «Торкнуло» – и выдавал очередное свое творение, содержащее, как правило, ненормативную лексику. Именно благодаря матерным стишкам Кукуся и добился первой известности. Они понравились одному эпатажному рокеру, и он сделал их текстами для своих песен. Кукусе стали поступать и другие предложения, он начал хорошо зарабатывать, обзавелся нужными знакомыми и выпустил две книги. Одну – хулиганскую, вторую – лирическую. Как ни странно, успехом пользовались обе. Данила Кукуся, как оказалось, мог одинаково хорошо писать и о суровой правде жизни, с ее бытовухой, грубостью, матюгами, и о любви, нежности, верности…

По мнению Жени – примитивно, его рифмам не хватало изящества, но читатель этого не замечал. Ему все нравилось.

Бородин узнал об успехах одноклассника от одной из своих виртуальных подруг. Он познакомился с ней на сайте пушкинистов. Звали барышню Татьяной, и она была просто чудесной. Жене нравилось в ней все, начиная от тонкой натуры и заканчивая личиком. Оно не было красивым, но нежным и одухотворенным – да. Именно такие Бородина привлекали. К современным стандартам красоты Женя относился с легким отвращением. Девушки с гипертрофированными губами, скулами, бровями напоминали ему кукол из секс-шопа… И казались такими же пустыми.

С Таней Бородин был знаком уже два года, но ни разу не видел ее в реале. Они только переписывались, отправляли друг другу фото и голосовые сообщения. Даже не созванивались, не говоря уже о большем. Женя предлагал Тане для начала пообщаться в скайпе, а если их впечатление друг о друге не испортится, то погулять или посидеть в кафе. Но барышня отказывалась, толком не объясняя причин. Бородин смирился с таким положением вещей и перестал навязываться.

Молодые люди продолжили виртуально дружить. Как-то раз Татьяна прислала Жене ссылку на страницу Данилы Кукуси в одной из топовых соцсетей (на поэтических сайтах он не появлялся). Так Бородин узнал, что тот, кого он в детстве научил рифмовать строки и отличать ямб от хорея, стал известным поэтом…

Позавидовал, конечно. Но убедил себя в том, что зависть белая. И решил написать Кукусе в надежде на то, что тот поможет Бородину продвинуться. Данила на послание ответил. Предложил встретиться в баре. Окрыленный Евгений примчался туда в назначенный час с брошюрой и блокнотом, в который записывал стихи. Но оказалось, Кукуся позвал его «чисто побухать». Когда Женя заводил разговор о поэзии, он опрокидывал в себя очередную кружку темного пива, отрыгивал и начинал читать свои вирши, да громко, чтоб все слышали. В тот день Бородин так и не смог поделиться с ним своим творчеством. Но брошюру сунуть умудрился. Да только хмельной Кукуся потерял ее по дороге домой, о чем без всякого сожаления сообщил школьному товарищу, когда тот позвонил, чтобы справиться, как ему понравились его стихи. Женя обиделся и под разными никами оставил разгромные отзывы на книги Данилы. Однако, когда спустя месяц тот позвонил Бородину и пригласил побухать, все-таки потащился в бар, надеясь, что в этот раз сценарий будет иным… Но где там!

Третья встреча бывших одноклассников состоялась лишь потому, что Кукуся позвал Бородина не в пивной бар «Бавария», а в клуб «Общество мертвых поэтов». Женя ожидал чтений в камерной обстановке и бесед о высоком за бокалом шампанского, а оказался в бедламе похлеще пивнушки. Клуб оказался андеграундным, там все бухали, орали, матерились, а под конец вечера дрались. Евгений был в шоке от того, что все присутствующие называли себя поэтами. Кукусю это веселило:

– Если б я тебя не помнил первоклашкой, то решил бы, что ты путешественник во времени… И прибыл к нам из золотого века! Хотя и тогда поэты еще теми были кадрами. И пьянствовали, и за бабами бегали, и дрались… А уж как сквернословили! Читал я матерные стихи твоего любимого Александра Сергеевича.

– Не доказано, что они его, – тут же попытался защитить солнце русской поэзии Женя. – Но если и так, Пушкину простительно. Пошалил, бывает. Вы же меры не знаете. И такое ощущение, что достаточное количество «печатных» слов для того, чтобы выразить свои чувства, это не для вас.

– В мате есть экспрессия. И «непечатные» слова тоже часть языка.

– Поэт должен нести свет людям. Как Данко.

– Данко вырвал себе сердце, а ты на это не способен, – презрительно хмыкнул Кукуся.

– Откуда тебе знать? Ты не читал моих стихов.

– Но я потерял книгу, – пожал плечами признанный поэт.

– Я накидал тебе кучу ссылок!

– Ой, я не дружу с компами.

– И кто из нас из прошлого? – ехидно заметил Женя. – Но у тебя же активные страницы в нескольких соцсетях.

– Этим занимается мой младший брат, я ему за это деньжат подкидываю. А сам я даже печатать не умею. Стихи записываю от руки.

– Кстати, я тоже. Вот у меня с собой и блокнот с ними есть.

– Да, я помню, таскался с каким-то.

– Тот заполнен. И стихи перепечатаны и выложены в сеть еще в прошлом году. Сейчас при мне другой. В нем еще достаточно чистых страниц.

– Ладно, давай, почитаю.

– Только не потеряй, – попросил Женя, протянув Кукусе блокнот. – Это единственный экземпляр.

– Зуб даю! – заявил Кукуся и застегнул карман, в который засунул блокнот, на молнию.

– Как прочтешь, позвони. Мне интересно твое мнение.

– Договорились.

После этого школьные приятели распрощались. Но прошла уже неделя, а признанный НЕГЕНИЙ НЕПРИЗНАННОМУ гению так и не позвонил.

…С охапкой кленовых листьев Женя покинул парк. Букет получился таким красивым, что хотелось его подарить кому-нибудь. Если бы Бородину не нужно было на работу, он вернулся бы домой и преподнес его маме. Но его ждали на киностудии, поэтому Женя продолжал двигаться по направлению к метро.

Снова вспомнилась Татьяна. Они жили в одном районе, это выяснилось, когда в беседе был затронут парк, в котором еще пять минут назад Бородин собирал листья. Таня, в отличие от него, гуляла по нему еще девочкой. Женя же с мамой и дедом всего четыре года назад переехал в эту часть города. Раньше жили близко к центру, в огромной трешке. Но дядька, рассорившийся с отцом и сестрой, тот самый, что устроил племяша на работу, потребовал своей доли, пришлось размениваться.

«Странно, что я за эти четыре года ни разу не встретил Таню в парке, – думал Женя, шагая к метро. – Все, кто живет неподалеку от него, там бывают. Я же через него хожу на метро каждый день…»

Бородин приостановился. Достал телефон и стал смотреть фото, что присылала ему Таня. Все это были домашние сэлфи. По сути одинаковые. Но на одном девушка особенно Жене нравилась, она была заснята на фоне открытого окна. Качество снимка оставляло желать лучшего, поскольку свет падал неправильно, но на нем Таня была живой и непосредственной. Ветер раздул ее челку, она упала на глаза, и девушка задорно поглядывала из-под нее в объектив. Бородин остановился именно на этом фото. Но его интересовало не лицо девушки, а то, что находилось за окном. Он увидел двухполосную шоссейную дорогу, остановку автобуса, за ней трехэтажное здание и выглядывающую из-за его крыши верхушку стеклянной пирамиды.

Оглядевшись, он ничего похожего не заметил. Решил обратиться к проходящей мимо пожилой женщине:

– Извините, вы не узнаете это место? – и сунул ей под нос телефон.

Бабка сумрачно глянула на Бородина из-под очков и проворчала:

– Я себя порою в зеркале не узнаю, у меня катаракта.

– А пирамида где, не подскажете?

– В Египте.

– Не каменная – стеклянная.

– В Париже. Рядом с Лувром.

Поняв, что от продвинутой в географии бабки ничего не добьешься, Женя собрался двинуться дальше, причем прямиком до станции, но та его остановила:

– Магазин тебе нужен?

– Нет, здание в форме пирамиды. Из стекла.

– Такого нет в округе. Но имеется торговый центр с остроконечной крышей. Вроде стеклянная она.

– И где он?

Бабуля объяснила. Оказалось, идти до «Пирамиды» от силы минут семь. Ее не видно за девятиэтажками. А если зайти во дворы, то крыша сразу покажется, поскольку дальше – трехэтажная застройка. Таня совершенно точно живет где-то рядом.

Женя сам не знал, зачем ему нужно заниматься этой разыскной деятельностью, тем более на работе нужно быть через час, но он поддался порыву.

«Я найду ее дом, – говорил он себе, торопливо шагая, – и тут же напишу. Она постоянно в сети и мгновенно реагирует на каждое сообщение. Спрошу, где она, если ответит – дома (она говорила, что работает, не выходя из него), скажу – спустись к подъезду, я тут. Сейчас будний день, если супруг имеется, он наверняка отсутствует. Хотя я же спрашивал, замужем ли он она, Таня отвечала отрицательно. Но добавляла, что живет не одна. С родителями? Ребенком? Так ничего страшного… В конце концов, я только лишь хочу вручить ей букет и прочесть несколько строк, родившихся в голове, пока гулял по парку. При всем уважении к Александру Сергеевичу и восхищении его стихами, я осеннюю пору унылой не считаю…»

Женя Бородин сам удивился тому, как скоро отыскал нужное место. Причем не только дом. Он и окно определил. Шестое слева на первом этаже. Над ним нависал фонарь, и он тоже влез в кадр. Женя зашагал к окну, набирая при этом текст сообщения. Дойдя до него, отправил. После этого поднял глаза и увидел…

Татьяну!

Через тюлевую занавеску она смотрела на улицу.

«И часто целый день одна сидела молча у окна…» – припомнил пушкинские строки Евгений. Они относились к Татьяне Лариной. Но пришлись как нельзя кстати в данную минуту.

Судя по тому, что девушка чуть подалась назад и повернула голову, сообщение Бородина дошло, и она взяла телефон или планшет, чтобы его прочесть. Тюль был прозрачный, похожий на сетку, и он видел, как Таня улыбается. Она рада его сообщению! Это обнадеживает…

Женя сделал шаг к окну. Встал прямо под ним. Приготовил букет, чтобы вручить его Тане. Ей даже не обязательно выходить к подъезду, достаточно открыть форточку.

Когда она снова повернулась к окну, Женя помахал ей.

Татьяна, увидев его, вздрогнула. Улыбка с ее лица сошла, лицо окаменело.

Несколько секунд Женя и Таня смотрели друг другу в глаза через дымку сетчатой занавески, пока обзор не закрылся. Это девушка задвинула ночную портьеру…

Все равно что захлопнула дверь перед носом Бородина.

Он неловко помялся. Посмотрел на букет, который держал перед собой, как первоклассник, и отшвырнул его от себя. Затем развернулся и пошел прочь, не зная о том, что через щелку за ним наблюдают…

Глава 2

Итак, она звалась Татьяной…

Как ее любимая пушкинская героиня. Фамилия у Тани была не Ларина – Сомова, сестру звали не Олей, а Аней, жили они не в деревенской глуши, а в столице, но в остальном барышни были очень похожи. Можно сказать, Таня Сомова оказалась живым воплощением книжного персонажа. «Дика, печальна, молчалива…» – все это относилось и к ней. Как и: «Ей рано нравились романы, они ей заменили все…» и прочее-прочее. Сестра-близнец имела совершенно иной характер. Диаметрально противоположный. Таня, опять же ассоциируя их с героями романов, считала, что они как доктор Джекил и мистер Хайд. Только в одном возрасте…

И теле.

Таня и Аня были сиамскими близнецами.

Они родились двадцать семь лет назад в Казахстане. Родители работали на космодроме «Байконур», да и жили Сомовы неподалеку. В их краях часто дети с патологиями рождались, но чтоб с такими…

Времена были непростые. Советский Союз развалился, все летело в тартарары… Беременную маму практически не наблюдали, УЗИ сделали единожды, на раннем сроке, сообщили, что у нее двойня и выписали какие-то космически дорогие, как «Байконур», витамины – врача волновал только свой заработок, а с продажи он получал процент. Роды были не просто сложными. Они едва не убили мать. Акушер не был готов к тому, чтобы принимать сиамских близнецов. И все же он смог. В больнице без оборудования и лекарств (йод, анальгин и физраствор – не в счет) на свет появились сестренки с общим телом. Две головы, шеи, у каждой по сердцу и паре легких, но остальное – общее: желудок, печень, почки, мочеполовая система. За левые конечности, руку и ногу, отвечала одна, за правую – другая. Малышки плакали в унисон, но двигались по-разному. Впоследствии научились координироваться и освоили вязание и езду на велосипеде.

Женщина, что произвела девочек на свет, долго отходила после родов. Двойняшки буквально разорвали ее. Пока мать балансировала между жизнью и смертью, отец узнавал, куда можно пристроить Таню и Аню. Он считал, что отказ от них естественен. Таким детям лучше в специализированных учреждениях, где за ними будут ухаживать профессионалы. Да, папа понимал, что не все дома инвалидов (а точнее – мало какие) пригодны для нормального существования, но Таня и Аня не просто девочки с психическими или физическими отклонениями, каких множество, они уникальные близнецы, такие интересны и исследователям, и журналистам. Но когда его супруга пришла в себя, то категорически отказалась расставаться с малышками. Она решила воспитывать их сама, но не без помощи квалифицированных специалистов. Одна беда – там, где они жили, таковых не имелось. Пришлось семье Сомовых переезжать.

Около года они пробыли в Алма-Ате. Мыкались по частным квартирам, поскольку на те деньги, что они выручили от продажи своей, не смогли купить даже комнату. Девочек наблюдал отличный доктор, знающий и добрый, он же выбивал для них пособия. Но поскольку врачи в Казахстане получали раз в двадцать меньше, чем в Китае, тот уехал в Поднебесную. Пациенток передал другому доктору, но он не смог найти контакт ни с близнецами, ни с их родителями. На счастье Сомовых, Таней и Аней вскоре заинтересовался Московский институт педиатрии. Семья переехала в Россию. Там ситуация с медициной тоже была аховой, а жилищный вопрос встал еще острее, но здорово помог главный врач больницы доктор Голдблюм, с чьей легкой руки Сомовы и попали в Москву. Сначала все жили при клинике, а когда вопрос с гражданством решился, семья получила небольшую квартирку. Но Таня с Аней там только гостили – больница стала их домом…

Или тюрьмой.

Тут мнение сестер разделялось. Аня считала себя пленницей. Она ненавидела больницу и не скрывала этого от сестры.

– И ты называешь это домом? – яростно шептала Аня на ухо Тане. – Нас содержат как преступников.

– Что за глупости? – мягко возражала та. – Мы живем в красивой комнате…

– Палате.

– Но не камере же. Нас отлично кормят, нам приносят игрушки, книжки… О нас заботятся.

– Как о зверях в зоопарке, да? – Аня хватала игрушку или книжку, лежащую на прикроватной тумбочке, и швыряла в окно. – Они за решеткой сидят, и мы тоже.

– Мама сказала, это для нашей же безопасности. Мы можем ненароком выпасть из окна.

– Ее послушать, так все вообще ради нас делается.

– Но это так.

– Они пускают по нам ток и колют всякой дрянью. Они нас изучают.

– Чтобы помочь.

– Не нам – себе. Мы даже хуже зверюшек из зоопарка. Мы подопытные крысы. На нас опыты ставят, чтобы сделать научную работу…

Этот разговор впервые состоялся, когда девочкам было по восемь. Они к этому возрасту умели читать и считать в уме (письмо им пока не давалось, только рисование) и по уровню развития не отставали от сверстников. Точнее, не отставала Таня, а Аня опережала многих восьмилеток. Она самостоятельно освоила грамоту и счет и научила этому сестру. Также она отлично знала географию. У девочек имелся резиновый мяч-глобус, и Аня запомнила не только названия континентов и океанов, но и большинства стран, крупнейших рек. Зато Таня знала множество стихов и хорошо их читала.

– Артистка, – улыбались медсестры, слушая Таню.

– Хулиганка, – качали головами они, подбирая вещи, которые Аня кидала на пол, когда злилась.

Управляться с ней было все труднее. К десяти годам девочка начала проявлять настоящую агрессию. Детей, что лежали с сестрами Сомовыми в одном отделении, била, пока они не начали их избегать. Могла запустить тарелкой в нянечку или укусить доктора. Доставалось и маме, которую Аня считала предательницей. Бросила их в тюрьму, которую все почему-то называют клиникой, чтобы дети-инвалиды ее личной жизни не мешали. Но отец еще хуже. Оставил их, завел себе НОРМАЛЬНУЮ семью. Мама больше не могла иметь детей, а та, другая тетя, новая, родила ему здорового ребенка. Да еще и мальчика, о котором он так мечтал.

Однажды в их палату зашел профессор Голдблюм, чего не делал давно. Он изучал их несколько лет, но, написав кандидатскую диссертацию, а затем докторскую, потерял к Тане и Ане интерес. И тут вдруг появился…

– Как мои девочки поживают? – спросил он у сестер, схватив стул и усевшись на него, как на коня.

– Хорошо, – ответила Таня с улыбкой. Она соскучилась по профессору. Аня же его терпеть не могла, как и всех в больнице. Но Голдблюма, пожалуй, больше остальных, потому что именно он ставил над ними опыты, как над крысами.

– А ты, Аня? – обратился он ко второй сестре, поскольку она промолчала. Девочка пожала плечом. – Опять не в настроении? И что послужило причиной на сей раз?

– Голова болит, – буркнула Аня.

– Это потому, что вчера ты сильно перевозбудилась. Мне рассказали об истерике, которую ты закатила перед сном.

– Я хотела посмотреть кино, а мне не дали.

– Отбой в девять, а фильм начинался позже.

– Мы не в тюрьме, – завела привычную песню Аня. – И не обязаны отходить ко сну, когда прикажут.

– Во всех больницах есть режим, – заметил профессор. – А еще в санаториях, летних лагерях. Да и дома все дети ложатся в определенное время.

– Дома и я бы легла, но вы нас туда не отпускаете.

– Да я бы выписал вас хоть сейчас, – в сердцах воскликнул профессор, – только на что вы жить будете?

– На мамину зарплату и пособие, – заявила Аня.

– Анечка, – вздохнул Голдблюм, – тебе кажется, что ты очень развитая для своего возраста и знаешь ответы на все вопросы, но, поверь, в жизни все не так, как тебе представляется. Там, за стенами больницы, весьма жестокий мир.

– Если вы о том, что в нас будут тыкать пальцем, так мы это знаем. К насмешкам и травле тоже готовы. – Аня всегда говорила «мы», отвечая за себя и сестру, даже в том случае, когда их мнения разделялись.

– О нет, я о другом, – покачал головой профессор. – Мы же с тобой финансовый вопрос обсуждали. Если вы переедете домой, мама не сможет работать. Она всю себя посвятит уходу за вами. Что в этом случае остается? Пособие. Ты знаешь его размер? Нет, конечно. Как и то, во сколько обходится содержание вас. Еда и одежда, которую придется шить на заказ, ерунда. Книжки и игрушки тоже. Обойдетесь без них, если прижмет. Но не без витаминов и таблеток. Ваш организм хрупок и сложен, но он на пороге перестройки, и как она пройдет, я не могу спрогнозировать. Здоровые дети тяжело переносят половое созревание, вы же у нас особые девочки…

– Мы готовы рискнуть.

– А ваша мама – нет. Вы все, что у нее есть.

– То есть мы так и останемся тут? – ахнула Аня.

– Нет, – улыбнулся профессор. – Именно поэтому я и явился к вам сегодня. Вас ждет новое место жительства. И, надеюсь, оно вам понравится.

– Вы что, отправляете нас в Америку? – воскликнула Аня.

– Почему именно туда? – опешил профессор.

– Она где-то прочитала о том, что в США имеет успех шоу уродов, и артистов для него ищут по всем странам, – объяснила Таня. – Боится, что вы нас продадите в цирк.

– Не беспокойся, Анечка, никто вас продавать не собирается. Как и отправлять за океан. Вы переезжаете на другой конец Москвы в медико-биологический исследовательский центр.

– И это делается ради нашего блага?

– Естественно. Как я уже сказал, вы взрослеете и скоро станете девушками…

– То есть педиатры вытянули из нас все, что могли, теперь по нам диссертации будут писать другие специалисты? – зло фыркнула Аня.

Голдблюм оставил это замечание без ответа. Он поражался недетской проницательности Ани. Иной раз, общаясь с ней, профессор забывал, сколько ей лет, казалось, тридцать, не меньше. Но едва она начинала говорить глупости, типа той, что их с сестрой продадут в цирк уродов, все становилось на свои места.

…В исследовательском центре Сомовых продержали четыре года. Ане там нравилось больше – нет раздражающей малышни, как в педиатрии, отбой в десять, телевизор в палате и врач – женщина, а не этот противный Голдблюм, Таня же страдала от разлуки с мамой. Теперь она навещала дочерей раз в неделю. Девушками сестры стали в двенадцать. Аня морально созрела раньше, а Таня дозревала еще несколько лет. Аня первая начала испытывать сексуальное возбуждение до того, как у сестер начали расти груди. А так как половая система у девочек была общей, то вторая чувствовала себя не в своей тарелке, когда ощущала жар между ног. Ей было и противно, и стыдно, и боязно. Она умоляла Аню перестать думать о сексе, но ту просто раздирали желания. Она хотела и актера Домогарова, и медбрата Костика, и… доктора Васильеву. Когда Таня узнала об этом, два часа проплакала. А Аня козырнула словом «бисексуалка», применив его к себе, и предалась своим любимым эротическими фантазиям, чем довела сестру до истерики. Не стоит и говорить, что доктор Васильева была в восторге от происходящего – ее статьи об особенностях пубертатного периода сиамских близнецов публиковали не только российские, но и зарубежные издания.

Пятнадцатилетие сестры Сомовы отмечали дома. Их не просто отпустили – выпихнули. Профессор Васильева уехала на ПМЖ в Канаду, а никому другому сестры были неинтересны. Их изучили досконально. Они были прочитанной книгой в двух томах… И подопытными крысами.

Спустя годы Таня поняла, как была права Аня.

…А Аня поняла, как была неправа.

Жизнь вне «клетки» оказалась адской. И не нехватка денег удручала больше всего, а отношение окружающих. Ане думалось, что она готова к насмешкам и даже травле. Но одно дело иногда выходить на улицу, а остальное время проводить среди сочувствующих и понимающих людей: медработников и тех, кто, как и ты, имеет какой-то порок, а другое – обитать в каменных джунглях. Аня первое время пыталась жить обычной жизнью. Думала, получится. Она же интересная, умная, сильная… Но чем больше она тянулась к людям, к свободе передвижения и самовыражения, тем острее ощущала свою ущербность. «Я как участник шоу уродов, – кричала она гневно. – Только мне за это денег не платят!»

И Аня замкнулась. Тане все сложнее было уговорить ее куда-то сходить. Ей тоже было неприятно, когда в них с сестрой тыкали пальцами, но она с этим справлялась. Потому что понимала: они не такие, как все, и глупо ждать к себе обычного отношения. Оно всегда будет особым, по большей части негативным. И за это нельзя ненавидеть окружающих, а тем более что-то им доказывать.

Учились девушки на дому, поэтому особой необходимости в том, чтобы покидать квартиру, не было. Таня всегда мечтала ходить в библиотеку, театр, кино, но Аня твердила, что благодаря интернету можно читать книги, смотреть постановки и фильмы, не вставая с дивана. Почти все время сестры проводили в четырех стенах, лишь иногда выбираясь на прогулку, но делали они это ночами. Когда Аню и Таню только выписали из больницы, мама хотела уволиться с работы, но девушки уговорили ее этого не делать. Они не немощные, не бестолковые, не малолетние, сами справятся с бытовыми проблемами.

Сестры Сомовы получили аттестаты в семнадцать. О дальнейшей учебе не шло речи. Слишком много препятствий было на пути к получению специального образования, а также применению впитанных знаний впоследствии. Кто бы взял их на работу? Так что Аня и Таня решили самообразовываться посредством интернета.

Аню интересовали труды экономистов и физиков, Таню – философов и историков. Первая, кроме того, посещала сайты, где учили быстро зарабатывать, вторая виртуально блуждала по музеям и галереям мировых столиц. Вместе они смотрели документальные фильмы о гениях. Среди них были и физики, и лирики, и интерес был у сестер взаимным. Поскольку компьютер в то время у Сомовых был один, то пока одна погружалась в изучение интересующего ее материала, вторая посвящала время хобби. Аня разгадывала сложнейшие кроссворды, Таня занималась цветами. Она спасла их от гибели, забрав у соседа, который купил запущенную квартиру вместе с хламом и собрался от него избавиться. Сестры видели, как он таскает барахло на помойку, и попросили все не выбрасывать. Ане понравился допотопный радиоприемник, который ей хотелось починить, а Тане цветы. Обе получили желаемое. А в придачу – симпатичную этажерку. Приемник Аня доломала окончательно, спалив все его внутренности, зато цветы получили вторую жизнь. Они не просто окрепли и посвежели, а стали цвести. Даже кактус, о который сигареты тушили. В общем, сестры Сомовы не могли пожаловаться на скуку. Они постоянно были чем-то заняты, и, несмотря на то что с окружавшим миром контактировали мало, недостатка в общении не ощущали. Ведь у каждой из них всегда был приятный собеседник…

А мама Ани и Тани потихоньку сходила с ума…

Сестры этого не понимали. Им было не до нее. Девушки привыкли к тому, что их родительница существует дистанционно, поэтому, находясь с ней в одной квартире, не всегда маму замечали. Они встречали ее с работы, кормили ужином (готовить девушки научились быстро), беседовали с ней, но недолго. Она стала им почти чужой. Даже Таня, которая была привязана к матери больше сестры и не таила на нее детских обид, не горела желанием проводить с ней больше времени.

Та все понимала, кроме одного… Как жить дальше?

Ей пятый десяток. Мужа нет, как и хорошей работы. Перспектив – тем более. Зато имеются две особенные дочки, с которыми она делит единственную комнату в квартире. И они с ней до самого конца! Не потому, что их не оставишь одних. Аня с Таней отлично справляются без матери. А вот ей некуда деваться! Коли не нашла себе мужика, когда была моложе и обитала одна в квартире, то сейчас вообще никаких шансов. Зато бывший муж – в шоколаде. У него жена, сын и никакой ответственности за дочек. Зря она не послушала его и не отказалась от дочек. Все равно ее жертва осталась не оцененной, в том числе Аней и Таней. У них свой мир, в который маму пускают только на время и как гостя.

* * *

Как-то Аня предложила сестре сыграть в карты. Та удивилась. Они любили лото и домино. Развлекали себя крестиками-ноликами и морским боем. Бывало, плевались из трубочек бумажными шариками в портреты или в них же метали самодельные дротики. Но карты сестер Сомовых не увлекали.

– Хочу отработать на тебе некоторые приемы, – пояснила Аня. – Понятно, что я буду играть виртуально, но с живым человеком тренироваться сподручнее.

– То есть на сайтах, где учат скорому обогащению, просто втягивают людей в азартные игры? – решила уточнить Таня.

– Не без этого. Но у меня цель заняться биржевыми сделками. Чтоб играть по-крупному, нужен стартовый капитал. Интернет-покер дает шанс его заработать. Так что давай натаскаем меня на него.

– Нет, Аня! – решительно отказалась Таня. – Я не позволю тебе стать игроманом.

– Мы не живем – существуем, – с болью воскликнула Аня. – Сводим концы с концами. Неужели тебе не хочется улучшить наше материальное положение?

– Хочется, но…

– Боишься, что я впаду в зависимость?

– Ты впадешь, – вскричала Таня. – Я же тебя знаю.

– Тогда давай договоримся так: играем вместе, – предложила Аня. – Когда я неоправданно рискую, ты меня тормозишь. Установим максимальный размер ставки на кон и проигрыша.

– Ты меня не послушаешь…

– Значит, в качестве игрока мы заявляем тебя. И именно ты сможешь поставить финальную точку в игре.

Татьяна согласилась, и сестры Сомовы начали учиться покеру.

Забыто было все: физика с социологией, философия с историей, даже цветы перестали получать привычную заботу. Аня с Таней посвятили себя карточной игре, чтобы сделать на ней деньги.

Наконец, почувствовав себя готовыми, девушки вступили в игру.

Поначалу это было скорее развлечение. Поставил копейки, проиграл их, потом выиграл, все одно – мышиная возня. Но со временем все изменилось. Пошло, как говорила Аня, крутое месиво. Сестры стали получать реальную прибыль. Поскольку Татьяна контролировала сестру, они оставались строго в плюсе. И смогли себе позволить новые телефоны, еще один компьютер, швейную машинку, бытовую технику. Естественно, близняшки большую часть времени проводили, уткнувшись в мониторы. Готовить перестали. Заказывали доставку на дом пиццы или гамбургеров, всегда на троих, но мама ела свой ужин одна. Ее уволили с работы, и она даже сообщила об этом дочерям, но заметила, что ее как будто не услышали. Иначе не спросила бы Аня через месяц, почему родительница в будний день дома сидит.

У сестер были грандиозные планы на будущее. Они мечтали о новой квартире и машине с шофером… А когда еще мечтать, если не в восемнадцать? Тем более когда, что называется, прет!

Сомовы сделали крупную ставку. Причем Таня не только не отговаривала от этого сестру, а даже подначивала. Для того чтобы принять участие в крупном интернет-турнире по покеру, необходимо было внести пять тысяч долларов. Выигрыш – сто! Никакого кидалова, реальные бабки. Все скидываются, как за обычным столом, и победитель срывает банк. Сомовы решили поучаствовать. Но пять тысяч долларов – сумма немалая. Пришлось занимать. Одолжить деньги согласился бывший мамин начальник. Потому что обещали вернуть их с процентами. Даже расписку оставили, что отдадут не пять, я шесть кусков.

Близняшки дошли до полуфинала, но и только. Банк они не сорвали. Остались ни с чем…

А точнее, с долгом в размере шести тысяч долларов. Для кого-то мелочь, для них огромная сумма.

Аня с Таней были раздавлены. И так погрязли в своих переживаниях, что не заметили маминых страданий… По традиции. Просто заверили ее в том, что вернут долг ее начальнику, пусть и не сразу. А она поняла, что вот она – последняя капля. И бросилась под поезд метро.

…Похоронив мать, Аня и Таня остались вдвоем. Горевали по ней умеренно. Долги ее не возвращали. В карты больше не играли. Но в интернете по мелочи зарабатывали. И обе ждали чуда!

Почти десять лет…

Глава 3

Эд Чаплин не был гением, как его однофамилец Чарли, но огромный талант имел.

Начинал он как актер еще в детстве. Снимался в «Ералаше» и семейном сериале, но понял, что находиться за камерой, а не перед ней, ему нравится гораздо больше. Поэтому Эд поступил во ВГИК сразу на два отделения: операторское и режиссерское. Оба бросил через год. Родителям, что оплачивали учебу, сказал: «Меня учить – только портить!», собрал рюкзак, взял камеру и уехал на Урал снимать «настоящее» кино…

Снял. И, вернувшись в Москву, представил его на суд зрителей и жюри одного из кинофестивалей. Как ни странно, фильм понравился и тем и другим. Чаплин получил главный приз и обзавелся фанатами своего творчества из «простых» людей. Именно для них он хотел снимать – не для эстетов. Но не какое-то поточное дерьмо, ибо пипл все схавает, не чернуху, порнуху, кровавую баню, а фильмы, пусть и реалистичные, без розовых соплей и мелодраматических штампов, но заставляющие пусть и на полтора часа поверить в добро и справедливость.

Чаплин снял еще два фильма. Но оба телевизионных. Хотелось же большого метра. Однако под те сценарии, что Эду приходились по вкусу, денег никто не давал. Он был на грани отчаяния, когда один знакомый продюсер по фамилии Панфилов прислал ему по почте повесть казахского прозаика, недавно переведенную на русский. Сказал, что та затронула его душу и, если Чаплин адаптирует ее под сценарий, он согласится финансировать фильм. Эд прочел произведение за пару часов и некоторое время находился в замешательстве. Да, оно было неплохим, но не сказать, что выдающимся. Хотел отказаться, но стал представлять сначала героев, затем придумывать раскадровку, крупные планы – и загорелся.

Сценарий Чаплин написал за ночь. Утром отправил продюсеру. Тот остался доволен результатом, но относительно концовки у него были сомнения. Дело в том, что Чаплин ее переделал, а писатель категорически не желал ничего менять в своей истории. Но Эд тоже встал в позу и заявил, что авторский финал его не устраивает. Пришлось продюсеру устраивать встречу Эду и Нурлану Джумаеву (так звали прозаика) в одном из ресторанов.

Когда Чаплин увидел его, то решил, что ошибся: администратор столики перепутал. Потому что мужчина, что сидел за тем, к которому его подвели, не мог написать пронзительную историю запретной любви. Разве что о поднятии казахской целины или сборе урожая. На вид писателю было лет шестьдесят пять – семьдесят, он имел затрапезный вид и сонный взгляд. Не творец, а собиратель хлопка, вымотанный годами непосильного труда. Такой не то что книги писать – расписывается крестиком…

– Извините, я, возможно, ошибся, – начал Эд, – но если вы Нурлан Джумаев, то я по вашу душу…

– Это я, – ответил старик и поправил свою тюбетейку. – А вы Чаплин?

– Совершенно верно.

– Псевдоним?

– Все так думают, но это моя реальная фамилия. – Эд опустился на стул, взял в руки меню. – Вы что-то заказали?

– Чай.

– А я бы поел… Не хотите? – Старик покачал головой. – Я угощаю, если что…

Нурлан улыбнулся одними глазами. Когда они ожили, лицо старика перестало казаться глуповатым. Нет, не собиратель хлопка, а сельский учитель на пенсии. Но даже от такого не ждешь произведения, в котором сестры-двойняшки были любовницами, а когда одна из них нашла себе мужчину, занимались сексом втроем. В СССР секса как такового не было, а тут и однополый, и групповой…

– Давайте сразу к делу, – проговорил Нурлан. – Я читал ваш сценарий, и он мне понравился. Если вы переделаете концовку, я подпишу контракт…

– Но в вашей повести все главные герои умирают! – воскликнул Эд. – Получится мрачная драма. На фильм не пойдут, а я народный режиссер, я снимаю для широких масс. Мы должны сохранить жизнь одной из героинь.

– Нет, – коротко ответил Нурлан. В его произведении «брошенная» сестра не смогла отпустить вторую (она согласилась бы на жизнь втроем, но остальных это не устроило), поэтому отравила соперника. Невеста, узнав об этом, поквиталась с убийцей, отняв жизнь у нее, а потом зачахла от тоски. Финита…

– «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте»? Ха! – попытался пошутить Эд. – Ваша повесть ее переплюнула.

– Вы бы переделали концовку «Ромео и Джульетты»? – с вызовом спросил Нурлан.

– На классику посягать грех. Но я не стал бы снимать кино по этой пьесе. Она, на мой взгляд, несовременна, и фильм, в котором молодой Ди Каприо играет Ромео, не воспринимаю. Сейчас все иначе…

– Человеческая природа не меняется. Мы из века в век одни и те же, несмотря на прогресс.

– Не согласен.

– Какой вы еще молодой, зеленый, – вздохнул писатель. – Ничегошеньки в жизни не понимаете.

– Да где уж мне… До вас, аксакалов! – насупился Эд. Он устал от того, что взрослые мужи не воспринимают его всерьез.

– Не обижайтесь на меня, – мягко проговорил Нурлан и подвинул к Эду чашку чая – его принесли и разлили. – Вам сколько лет?

– Двадцать четыре.

– Мне было немногим больше, когда я писал эту повесть. И тогда я так же, как и вы, считал, что умнее всех аксакалов.

– А сейчас вам?

– Пятьдесят восемь. Знаю, выгляжу старше. Потрепало меня… Но речь не об этом. И не о возрасте вообще. Оставим это. Поговорим о повести, тогда вы, возможно, поймете, почему я настаиваю на своей концовке. В первоначальном варианте история выглядела иначе. И ее не хотели печатать. Я переделал, и тогда ее опубликовали. Как эдакий горячий пирожок о запретной любви. Наш, казахский, ответ «Лолите» Набокова.

– Вы добавили жарких сцен?

– Нет, напротив, убрал некоторые. Дело в том, что изначально героини были сиамскими близнецами.

– Ничего себе, фантазия у вас, – присвистнул Эд.

– На написание этой повести меня вдохновила статья в газете. Я прочел о двух новорожденных девочках, у которых было одно тело, но две головы и шеи. Это если упростить. Легкие и сердца были парными, а вот то, что ниже, – общим. Две женщины с одним лоном, маткой… Их любовь, их сексуальные забавы, они естественны.

– А то, что одна из них нашла себе мужика?

– Тоже. Я читал литературу и могу вас уверить, что сиамские близнецы находили себе не только сексуальных партнеров, но и супругов. К примеру, сестры Блажек. Правда, они срослись в области крестца и имели каждая свое туловище и по паре рук, но половая система у них была общей. Одна из девушек, Роза, влюбилась в офицера и родила от него абсолютно здорового ребенка. Молодые смогли пожениться, но только после затянувшихся судебных тяжб. Вояку даже после смерти обвиняли в двоеженстве.

– А вторая сестра?