Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
- Serie: The Big Book
- Sprache: Russisch
Впервые на русском — новейшая книга Дженнифер Доннелли, автора "Чайной розы" и "Саги воды и пламени", лауреата Медали Карнеги. Однажды Изабель и Октавия заперли на чердаке свою сводную сестру Эллу-Синдереллу-Золушку и чуть не костьми легли, чтобы влезть в хрустальную туфельку. Все мы знаем, чем это кончилось. Теперь же три Судьбы — дева, мать и старуха — пером из крыла черного лебедя чертят бесценные карты, каждая из которых заключает в себе человеческую жизнь. Но тут Риск, он же Азарт, он же Шанс, смуглокожий и янтарноглазый, похищает карту Изабель. Он верит, что Изабель найдет в себе силы переломить предначертанное и вершить свою судьбу сама. Ведь даже злой сестрице надо дать шанс исправиться… "Перед нами история братьев Гримм, пересказанная языком не Уолта Диснея, но Нила Геймана. Достойный игрок на поле, где раньше блистала одна лишь "Звездная пыль"" (Wellesley Books).
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 477
Veröffentlichungsjahr: 2020
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Оглавление
Jennifer Donnelly
STEPSISTER
Copyright © Jennifer Donnelly, 2019
This edition published by arrangement with Writers House LLC and Synopsis Literary Agency
All rights reserved
Перевод с английского Натальи Масловой
Оформление обложки Виктории Манацковой
Доннелли Дж.
Сестрица : роман / Дженнифер Доннелли ; пер. с англ. Н. Масловой.— СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2020. (The Big Book).
ISBN 978-5-389-18184-7
16+
Впервые на русском — новейшая книга Дженнифер Доннелли, автора «Чайной розы» и «Саги воды и пламени», лауреата Медали Карнеги.
Однажды Изабель и Октавия заперли на чердаке свою сводную сестру Эллу-Синдереллу-Золушку и чуть не костьми легли, чтобы влезть в хрустальную туфельку. Все мы знаем, чем это кончилось. Теперь же три Судьбы — дева, мать и старуха — пером из крыла черного лебедя чертят бесценные карты, каждая из которых заключает в себе человеческую жизнь. Но тут Риск, он же Азарт, он же Шанс, смуглокожий и янтарноглазый, похищает карту Изабель. Он верит, что Изабель найдет в себе силы переломить предначертанное и вершить свою судьбу сама. Ведь даже злой сестрице надо дать шанс исправиться…
«Перед нами история братьев Гримм, пересказанная языком не Уолта Диснея, но Нила Геймана. Достойный игрок на поле, где раньше блистала одна лишь „Звездная пыль“» (Wellesley Books).
© Н. В. Маслова, перевод, 2020
© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа„Азбука-Аттикус“», 2020Издательство АЗБУКА®
Каждому, кто хотя бы раз чувствовал себя недостаточным
Это мрачная сказка. Страшная сказка.
Она из других времен, когда волки еще подстерегали девушек в лесах, чудовища бродили по коридорам зачарованных замков, а ведьмы выглядывали в окошки пряничных домиков с сахарными крышами.
Те времена прошли.
Но волки по-прежнему здесь и стали даже хитрее, чем раньше. Чудовища тоже никуда не девались. И смерть все так же любит прикинуться доброй.
Плохо той девушке, которая потеряет дорогу.
Еще хуже той, которая потеряет себя.
Помни: сходить с тропы опасно.
Но куда опаснее не сходить.
Пролог
Как-то раз и еще много раз в древнем городе на берегу моря трудились при свечах три сестры.
Первая была девой. Кудри цвета утренней зари свободно падали ей на спину. Нитка жемчуга, белого, как ее платье, обвивала шею. Тонкие пальцы сжимали золотые ножницы, которыми она резала на полосы тончайший пергамент.
Вторая, мать, сильная и обильная телом, носила малиновое платье. Рубины сверкали вокруг ее шеи. Заплетенные в косы рыжие волосы пламенели, как летний закат. В руке она держала серебряный компас.
А третья была старухой, согбенной и опытной. Она ходила в черном; кольцо из обсидиана с печаткой-черепом темнело на ее руке. Седые как лунь волосы она укладывала вокруг головы. И не выпускала пера из скрюченных, испачканных чернилами пальцев.
Глаза старухи, как и глаза двух ее сестер, были серыми, холодными и неумолимыми, словно море.
Вдруг ударил гром, и старуха, сидевшая за длинным деревянным столом у распахнутой настежь балконной двери, подняла голову от работы. Над городом бесновалась гроза. Струи дождя хлестали по крышам дворцов. Молнии раскалывали ночь. На каждой церковной колокольне били в набат.
— Вода поднимается, — сказала старуха. — В городе будет наводнение.
— Мы высоко. Воде до нас не добраться. Она нам не помешает, — отозвалась мать.
— Нам ничто не может помешать, — добавила дева.
Старуха прищурилась:
— Кроме него.
— Наши слуги бдительны, — сказала мать. — Он не войдет.
— Может быть, он уже здесь, — возразила старуха.
При этих словах мать и дева тоже подняли головы. Обе внимательно оглядели комнату, огромную и полутемную, словно пещера, но не увидели никого, кроме темных фигур в плащах с низко надвинутыми капюшонами: это слуги бесшумно сновали, занимаясь своим делом. Успокоенные, сестры вернулись к работе, но старуха не теряла бдительности.
Три сестры жили тем, что чертили карты, вот только покупателей на них никогда не находилось — товар был бесценным.
Каждая линия была безупречно прочерчена пером из крыла черного лебедя.
Пространства меж линиями заполняли чернила тончайших оттенков — смесь индиго, золота, толченого жемчуга и других вещей, раздобыть которые куда труднее.
Мерой каждой карты было не пространство, но время, ибо каждая заключала в себе человеческую жизнь.
— Розы, ром, разруха, — проворчала, принюхиваясь, старая карга. — Или вы не чуете? Чуете его?
— Это всего лишь ветер, — успокоила ее мать. — Доносит запахи города.
Продолжая ворчать, старуха обмакнула перо в чернильницу и поднесла его к пергаменту. Она вела линию чьей-то жизни, а рядом, на ветвях серебряного канделябра, дрожали огненные язычки свечей. Они отражались в блестящих глазах черного как уголь ворона, сидевшего на каминной полке. У стены стояли напольные часы в футляре черного дерева. Маятник, подвесом которому служил человеческий череп, раскачивался влево и вправо, отмеряя секунды, часы, годы, жизни.
В плане комната напоминала паука. Рабочее пространство сестер в центре было его телом. От него в разные стороны тянулись проходы между шкафами — ноги. С балкона в комнату вели стеклянные двери, напротив них высились резные деревянные.
Карга закончила карту. Поднесла к свече палочку красного воска, нагрела, затем приложила к нижней части карты и поставила на красной кляксе оттиск своей печатки. Когда печать застыла, она свернула карту, перевязала черной ленточкой и подала слуге. Тот скрылся в одном из проходов, чтобы положить карту на полку.
Тогда все и случилось.
Другой слуга, склонив голову, скользнул между старухой и распахнутой дверью за ее спиной. С балкона ворвался порыв ветра, и в комнате остро запахло дымом и специями. Старуха раздула ноздри. И стремительно обернулась.
— Ты здесь! — воскликнула она, бросаясь к слуге, вцепилась в его капюшон похожей на клешню рукой. Капюшон упал, и все увидели юношу с янтарными глазами, смуглой кожей и длинными черными кудрями. — Схватите его! — прошипела старуха.
Дюжина слуг разом кинулась на него, но, пока они окружали юношу, новый порыв ветра задул все свечи. Двери закрыли, свечи зажгли заново, но пришлеца уже и след простыл, только плащ растекся на полу черной лужей.
Старуха взволнованными шагами мерила комнату, покрикивая на слуг. Те носились между шкафами в поисках незваного гостя, черные плащи развевались, точно крылья. Вдруг он выскочил откуда-то из-за полок, но тут же затормозил, едва не наткнувшись на старуху. Метнулся к деревянной двери, рванул на себя ручку — заперто. Ругнувшись вполголоса, он обернулся к трем сестрам — лицо мгновенно осветилось улыбкой — и отвесил поклон.
Но сестер не тронула его красота. Одна за другой, они заговорили.
— Случай, — прошипела дева.
— Риск, — выплюнула мать.
— Азарт, — каркнула карга.
— Я предпочитаю «Шанс». Звучит приятнее, — ответил юноша и подмигнул.
— Давно ты не наносил нам визита, — сказала старуха.
— Да, надо бы почаще бывать у вас, — отозвался Шанс. — Всегда приятно навестить сестричек Судеб. Вы такие непосредственные, свободные и непредсказуемые. К вам идешь как на праздник. Да что там, как на вакханалию. Так. Здесь. Весело.
Из-за шкафов высыпали слуги, красные и запыхавшиеся. Шанс выхватил из ножен кинжал. Сверкнул клинок. Слуги попятились.
— Чью карту ты похитил на этот раз? — спросила старуха. — Кто молит тебя о содействии? Полководец? Императрица?
Не опуская кинжала, Шанс свободной рукой вытянул из-под плаща карту. Зубами развязал ленточку и встряхнул пергамент. Свиток развернулся, и Шанс показал его трем женщинам. Те пригляделись, и было видно, как их гнев уступает место недоумению.
— Я вижу дом под названием Мезон-Дулёр1 в деревне Сен-Мишель2, — сказала старуха.
— Там живет... — подхватила матрона.
— Одна девушка. Изабель де ла Поме3, — закончила старуха.
— А кто это? — спросила дева.
— И вся эта суета из-за простой девчонки? — спросила карга, пристально глядя на Шанса. — Она же никто, ничего из себя не представляет. Ни красоты, ни ума. Зато себялюбивая. И злая. На что она тебе?
— Она — это вызов для меня, а я не могу оставить вызов без ответа, — сказал Шанс. Прижав пергамент к груди, он ловко скатал его одной рукой и сунул под плащ. — И потом, какая девушка устоит перед тем, что я ей предложу? — Он ткнул себя в грудь с таким видом, словно не переставал дивиться собственной неотразимости. — Я дам ей возможность изменить путь, начертанный для нее судьбой. И шанс проложить свой собственный.
— Глупец, — сказала старуха. — Ты ничего не понимаешь в смертных. Мы, Судьбы, прокладываем для них путь потому, что они сами этого хотят. Смертные не терпят неопределенности. Не любят новизны. Все новое пугает. Причиняет боль.
— Новизна — это как поцелуй во мраке. Роза в снегу. Неведомая дорога в темной ночи, — возразил Шанс.
— Мрак скрывает чудовищ. Снег убивает цветы. А на неведомых дорогах без вести пропадают девушки, — парировала карга.
Но Шанс не отступал. Сунув кинжал в ножны, он вытянул вперед руку. На ладони, точно по волшебству, сверкнула золотая монета.
— Предлагаю пари, — сказал он.
— Не искушай меня, — громыхнула Судьба, и ярость затмила ее лицо, словно туча.
Шанс подбросил монету. Судьба поймала ее в воздухе и со звоном швырнула на стол.
Гроза разразилась.
— Думаешь, этот жалкий золотой кругляш стоит того, что ты выпустил на волю? — взревела она. — Война опустошает Францию. Смерть пожинает невиданный урожай. Королевство трещит по всем швам. И все из-за тебя!
Улыбка Шанса померкла. Но уже через пару секунд к нему возвратился огневой задор.
— Я все поправлю. Клянусь.
— Чем — картой девчонки?
— Когда-то она была смелой. И доброй.
— Твоя голова так же пуста, как твои обещания, — сказала Судьба. — Разверни карту. Посмотри внимательно. И ты увидишь, что ее ждет.
Шанс так и сделал. Проследил по пергаменту путь девушки. И охнул, увидев его конец... царапины, кляксы, даже какие-то зарубки. Он поднял глаза на старуху:
— Такой конец... это же не... этого не может быть...
— Ты все еще думаешь, что сможешь его изменить? — насмешливо спросила Судьба.
Шанс вскинул голову и шагнул к ней:
— Хорошо, я повышаю ставку. Если я проиграю это пари, то навеки лишусь права переступать порог вашего палаццо.
— А если проиграю я?
— Ты оставишь мне карту этой девушки. И позволишь ей самой творить свою судьбу.
— Такая ставка мне не подходит, — сказала Судьба.
Она взмахнула рукой, и по ее знаку слуги, которые давно уже потихоньку окружали Шанса, бросились на него. Кое у кого в руках сверкнули кинжалы. У Шанса не было шансов. По крайней мере, так казалось.
— Тебе не удастся скрыться. Верни мне карту, — сказала старуха и протянула руку.
— Надежда остается всегда, — сказал Шанс и сунул карту за пазуху.
Сделав пару пружинистых шагов, он подпрыгнул, закрутил в воздухе сальто и вырвался из кольца слуг, пролетев прямо у них над головами. С точностью кошки приземлился обеими ногами на стол и побежал. На другом конце он соскочил и припустил к балкону.
— Вот ты и попался, мошенник! — каркнула ему вслед старуха. — Здесь третий этаж! Куда ты денешься? Через канал сиганешь? На это даже твоей удачи не хватит!
Шанс уже распахнул балконную дверь и вспрыгнул на перила. Дождь кончился, но мрамор влажно блестел у него под ногами. Шанс качнулся. Замолотил руками по воздуху. И когда уже казалось, что падения не миновать, он все же поймал равновесие, стоя на носках.
— Карту. Живо, — потребовала карга.
Она уже вышла на балкон и приближалась к Шансу. За ней шли сестры.
Шанс оглянулся на Судеб. И прыгнул. Старуха ахнула. Поспешив к перилам, она уставилась вниз, в бурные воды канала. Сестры последовали за ней.
Женщины ожидали увидеть, как он борется со стихией. Но ничего подобного. Привольно раскинувшись, Шанс проплывал под ними на навесе какой-то гондолы. Ее, правда, раскачивало из стороны в сторону, но Шанса это нисколько не смущало.
— Греби, мой друг, греби! — крикнул он гондольеру. Тот подчинился. И они поплыли дальше.
Шанс сел и устремил на Судеб пронзительный взгляд сверкающих глаз.
— Придется принять мою ставку! У тебя нет выбора! — крикнул он.
Гондола все уменьшалась, удаляясь. Еще миг, и она скрылась за поворотом.
— Плохо дело, — мрачно сказала старуха. — Нельзя позволять смертным самим вершить свою судьбу. Это чревато катастрофой.
Матрона и дева вернулись в комнату, а за ними и карга.
— Соберите сундук, — бросила она слугам. — Положите перья и чернила... — Ее пальцы заскользили по бутылочкам на столе. И остановились на одной, черной как уголь. — «Страх», да. «Зависть», пожалуй, тоже, — добавила она, протягивая руку за второй, ядовито-зеленой.
— Куда ты? — спросила ее дева.
— В деревню Сен-Мишель, — отвечала старуха.
— Чтобы не дать Шансу найти девчонку? — догадалась мать.
Мрачная улыбка скользнула по лицу старухи.
— Нет, это не в моей власти. Но я поступлю так, как обычно поступаем мы, Судьбы. Я помешаю девчонке ухватить шанс.
1MaisonDouleur — дом скорби (фр.).
2Saint-Michel — святой Михаил (фр.), считающийся покровителем Франции. По преданию, являлся Жанне д’Арк и помогал ей в освобождении страны. Орден Святого Михаила стал первым французским орденом.
3Paumе — изгой (фр.).
Глава 1
В кухне большого дома сидела девушка с ножом в руке.
Звали ее Изабель. Она была некрасива.
Лезвие ножа она держала в пламени кухонного очага, чтобы прокалить его. За спиной девушки на стуле полулежала ее сестра, Октавия.
Лицо Октавии было бледным как смерть. Глаза закрыты. Чулок на правой ступне, когда-то белый, теперь покраснел от крови. Адели, старая нянька двух сестер, стянула его с ноги и ахнула. У Октавии не было пятки. На ее месте зияла безобразная рана, из которой капала кровь, собираясь в лужу на полу. Октавия, как ни старалась, не смогла сдержать стон.
— Тише, Тави! — прикрикнула на нее Маман. — Принц услышит! Если ты упустила свой шанс, не отнимай его у сестры.
Маман приходилась матерью обеим девицам. Она стояла у раковины и смывала кровь с хрустальной туфельки.
Принц приехал к ним в поисках хозяйки этой туфельки. Три дня назад на костюмированном балу он всю ночь протанцевал с прекрасной девушкой, в которую влюбился, но едва пробило полночь, красотка сбежала, обронив по дороге хрустальную туфельку. И тогда он поклялся, что женится на той девушке, которой туфелька придется впору. Только на ней, и ни на ком больше.
Маман решила, что этой девушкой будет ее дочь — не одна, так другая. Принца и его свиту она встретила в передней и, опустившись в низком реверансе, попросила, чтобы ее дочерям, Изабель и Октавии, позволили примерить туфельку приватно, снисходя к их девичьей скромности. Принц согласился. Великий герцог двумя руками протянул ей бархатную подушку. Маман, также двумя руками, сняла с нее туфельку и понесла в кухню. Дочери последовали за ней.
— Зря мы не прокалили лезвие для Тави, — беспокоилась теперь мать. — И почему мы не догадались? Горячий металл прижигает мелкие сосуды. И крови меньше. Ну ладно. Зато тебе, Изабель, будет легче.
Изабель сглотнула.
— Но, Маман, как же я буду ходить? — тихо спросила она.
— Глупышка! Ты будешь ездить. В золотой карете. А слуги будут на руках вносить тебя в нее и выносить наружу.
Пламя лизало серебристое лезвие, которое покраснело от жара. Глаза Изабель расширились от страха. У нее мелькнула мысль о жеребце, которого она когда-то любила и потеряла.
— Но, Маман, как же я буду скакать по лесам галопом?
— Настала пора отложить детские забавы, — сказала Маман, обсушивая туфельку. — Я разорилась в поисках женихов для тебя и твоей сестры. Нарядные платья и драгоценности стоили мне целого состояния. Хорошо выйти замуж — вот цель любой девушки, а какая партия может быть лучше, чем брак с наследником французского престола?
— Я не смогу, — прошептала Изабель. — У меня не получится.
Маман поставила туфельку, шагнула к очагу, обхватила лицо дочери обеими ладонями и повернула его к себе:
— Слушай меня, девочка, и слушай внимательно. Любовь — это боль. Любовь — это страдание. И чем скорее ты это усвоишь, тем лучше для тебя.
Изабель зажмурилась. Помотала головой.
Маман выпустила ее лицо. Помолчала. Когда она заговорила снова, ее голос звучал холодно, но слова обжигали, точно кипяток.
— Ты некрасивая, Изабель. Лицо у тебя простое. Круглое, как клецка. Колченогий сын школьного учителя и тот не захотел взять тебя в жены. А сейчас по ту сторону кухонной двери тебя ждет принц, Изабель, — настоящий принц, — и чтобы выйти за него замуж, тебе нужно лишь отрезать себе несколько пальцев. Не на руке, заметь, на ноге, всего пару бесполезных пальцев...
Стыд в умелых руках Маман был как кинжал в руках наемного убийцы — он поражал жертву прямо в сердце. Вот и теперь она победит; она всегда побеждает. Изабель это знала. Разве ей впервой кромсать себя по требованию Маман? Сначала она отрезала от себя ту часть, которая слишком громко смеялась. Потом ту, которая галопом носилась по полям и перескакивала через изгороди. И ту, которая за столом всегда хотела добавки, просила соуса побольше, кусок пирога потолще, тоже пришлось отрезать.
«Если я выйду замуж за принца, то стану принцессой, — думала Изабель. — А когда-нибудь — королевой. И тогда никто не посмеет назвать меня некрасивой».
И она открыла глаза.
— Вот умница. Ну же, смелее. И не тяни, — сказала Маман. — Режь по суставам.
Изабель вынула из пламени нож.
Усилием воли она прогнала из головы все прочие мысли.
Глава 2
С мизинцем пришлось повозиться.
И неудивительно. Мелочи порой ранят особенно сильно — холодный взгляд, резкое слово, смех, который стихает, едва ты входишь в комнату.
— Ну же, давай, — торопила ее Маман. — Подумай о том, что мы получаем: ты — принца, а Тави, может быть, герцога. У нас будут собственные покои во дворце!
В голосе матери Изабель слышала отчаяние. Она знала, что портной отказал им в кредите и что мясник прислал мальчишку с кипой просроченных счетов. Крепче стиснув рукоятку ножа, она завершила начатое.
Боль ослепляла, запах паленой плоти и вид собственных пальцев, которые лежали теперь у очага, были столь омерзительны, что Изабель наверняка потеряла бы сознание, не подоспей Адели с нежными руками и словами утешения.
Принесли большой моток ваты. Свежий белый чулок. Бренди. И хрустальную туфельку.
Маман подала ей туфлю.
— Надевай. Живо, — сказала она.
Изабель взяла туфельку. Та оказалась тяжелой и холодной на ощупь. Сунув в нее ногу, она почувствовала, как боль, точно хищный зверек, тут же впилась в нее острыми зубами. Жаркой волной она прокатилась по ее ноге вверх и охватила все тело: Изабель показалось, будто ее едят живьем. Кровь отхлынула от ее лица. Девушка закрыла глаза и обеими руками вцепилась в подлокотники кресла.
И все же по первому требованию Маман Изабель поднялась с кресла. Открыла глаза, сделала глубокий вдох и встала на обе ноги.
Она смогла совершить немыслимое потому, что у нее был особый дар, куда более ценный, чем смазливое личико или маленькие ножки.
У Изабель была сильная воля.
Она понятия не имела о том, как это хорошо для девушки — иметь сильную волю, ведь все вокруг твердили ей, что это ужасно. Говорили, что своевольную девицу ждет плохой конец. Что ей положено смирять свою волю перед теми, кто знает, что для нее хорошо, а что нет.
Изабель была еще очень молода, всего-то шестнадцать лет; и еще не успела понять, что ее окружают дураки.
Глава 3
Каждый шаг был мукой.
Одолевая коридор, который вел из кухни в переднюю, Изабель вздрогнула и остановилась. Она услышала тонкий, пронзительный вой. Неужели это она?
— Это Элла, — мрачно сказала Маман. — Поспеши, Изабель. Надо покончить с этим делом. Вдруг принц ее услышит?
Когда принц уже подъезжал к их дому, Изабель сама заперла Эллу на чердаке. Та плакала. Умоляла Изабель выпустить ее. Ей тоже хотелось взглянуть на принца. И примерить хрустальную туфельку.
— Не смеши меня, — ответила ей тогда Изабель. — Ты ведь даже на балу не была. Только осрамишь нас своими лохмотьями.
Она поступила жестоко. И поняла это сразу, как только повернула в замке ключ. Но и это ее не остановило. Ее вообще уже ничто не могло остановить. «Господи, в кого я превратилась?» — спросила она себя, услышав новый приглушенный взрыв плача.
Маман внимательно смотрела на нее, так внимательно, что Изабель показалось, будто та видит ее насквозь.
— Поди, Изабель, выпусти ее, — сказала мать. — Принц только взглянет на нее и сразу влюбится, как все мужчины, которым она попадалась на глаза. Только реши сначала, чего ты хочешь — быть доброй или выйти замуж за принца?
Изабель попыталась найти ответ на этот вопрос, но не смогла. Маман всегда ставила ее перед таким выбором, который был ей по душе не больше, чем эта дурацкая туфелька — по ноге. Вдруг перед ее глазами встало воспоминание, картинка из далекого прошлого. Она, Тави и Элла играли под раскидистой старой липой у дома.
Во двор въехала карета. Из нее вышли двое мужчин — это были партнеры отца Эллы, отчима Тави и Изабель. Будучи людьми добродушными и хорошо воспитанными, они остановились поболтать с девочками, но то, что произошло тогда под липой, изменило всю жизнь трех сестер.
Изабель пожалела, что в прошлое нет дороги. Вот бы прекратить то, чему был дан ход в тот день, — но как, она не знала.
Да и вообще, слишком поздно.
«Кто настроил нас друг против друга, Элла? — подумала она. — Те люди? Маман? Или весь этот жестокий, бессердечный мир?»
Глава 4
— Переноси вес тела на пятку. Будет не так больно, — посоветовала Маман. — Ну, давай. Иди.
Несколькими щипками она вернула цвет щекам Изабель, и они вместе продолжили путь по коридору.
Принц, великий герцог и сопровождавшие их солдаты ждали ее в передней. Изабель знала: она должна одержать победу там, где не преуспела сестра.
Тави поначалу тоже всех обманула, но, когда она вышла из дома и пошла к экипажу принца, пятка начала кровоточить так сильно, что по земле потянулась цепочка карминно-красных следов.
Правда, всеобщее ликование было так велико, что их даже не заметили, но когда Тави поравнялась с экипажем, из кроны могучей липы выпорхнула белая голубка. Опустившись на плечо принца, она запела:
Кровь на земле! Туфля в крови!Лживое сердце не знает любви!
Принц даже побледнел, увидев столько крови. Великий герцог — худощавый, похожий на волка человек — пришел в ярость, увидев, как обманули его господина. Он потребовал, чтобы Маман вернула туфельку, но та отказалась. И заявила, что Изабель тоже имеет право на примерку, ведь принц объявил в своем указе, что примерить хрустальную туфельку может каждая незамужняя девушка королевства.
— Готова? — шепнула Изабель мать, когда они подошли к вестибюлю.
Изабель кивнула и сделала шаг навстречу принцу. Она видела его на балу, но лишь издали, а сегодня, едва он подъехал к дому, Маман поспешно спровадила Изабель на кухню.
Теперь, когда их разделяли всего несколько локтей, она разглядела, что глаза у него голубые, как небо в летний погожий день, а в светлых волосах — длинных, свободно спадавших ему на плечи — вспыхивали золотистые прядки. Он был высок ростом и широк в плечах. На щеках играл румянец.
Глядя на него, Изабель забыла про свои пальцы, про боль в ноге, даже свое имя и то забыла. Просто стояла и смотрела на него как громом пораженная. Так он был красив.
Принц тоже не говорил ни слова. Он изучал Изабель молча, измеряя взглядом каждую плоскость и каждый изгиб ее лица.
— Ах, вы видите? Он узнал ту, в которую влюблен с первого взгляда! — промурлыкала Маман.
Изабель даже съежилась, так ее кольнула материнская ложь. На том балу все были в масках, прикрывавших верхнюю половину лица. Она прекрасно понимала, чем был занят принц: изучал рисунок губ, линию щек и подбородка, ища в них сходство с чертами той, которую полюбил.
И напрасно, ее здесь не было.
Глава 5
Изабель с принцем еще долго смотрели друг на друга. Обоим было неловко. Оба молчали. Пока не вмешалась Маман.
— Ваша светлость, — заговорила она и опустилась в реверансе, потянув за руку дочь, чтобы и она сделала то же самое. — Моя младшая дочь — та, кого вы ищете. Хрустальная туфелька подходит ей идеально.
— Надеюсь, что вы совершенно уверены в этом, мадам, — предостерег великий герцог. — Вряд ли вторая попытка одурачить его высочество вызовет у него благосклонное отношение.
Маман склонила голову.
— Пожалуйста, простите Октавию, — сказала она принцу. — Она вовсе не обманщица. И виновата лишь в том, что любовь к вам вскружила ей голову. Да и какая девушка на ее месте испытывала бы иные чувства?
Принц залился краской, услышав ее слова. Однако герцог оставался спокоен.
— Вы позволите нам увидеть туфельку? — нетерпеливо попросил он.
Изабель и Маман выпрямились. Поднимая подол платья, Изабель почувствовала, как от страха желудок завязался у нее узлом. Все взгляды устремились на ее ногу. К ее огромному облегчению, крови не было. Чулок оставался белым как снег, а вата, которую Адели затолкала в носок чулка, продолжала держать форму. Туфелька сверкала голубоватыми искрами.
— Подошла, — тусклым голосом сказал принц.
Великий герцог и солдаты склонились перед Изабель.
— Да здравствует принцесса! — крикнул какой-то капитан.
— Да здравствует принцесса! — подхватили остальные.
В воздух полетели шляпы. Раздались радостные крики. Изабель медленно поворачивалась вокруг себя, ошеломленная. В кои-то веки все восхищались ею, а не Эллой. В кои-то веки она могла стоять, гордо расправив плечи, и ощущать себя могущественной и желанной. Минуту назад она была недостаточно хороша даже для колченогого сынка директора школы, теперь же станет принцессой.
— Пора отправляться во дворец, мадемуазель, — деревянно улыбнулся ей принц. — Нужно приготовиться к свадьбе.
Он отвесил ей короткий поклон, развернулся и пошел к двери, и Изабель сразу заметила, как поникли его сильные плечи, как свет ушел из прекрасных глаз.
«Принц любит другую; он жаждет ее всей душой, — подумала она. — Если я доведу это дело до конца, то получу пленника, а не мужа».
От мысли о том, чего она якобы хотела, ей стало тошно. Так тошно ей было лишь раз в жизни, в детстве, когда Адели испекла целый противень крошечных печений с вишней и оставила их остывать, а Изабель прокралась на кухню и съела все до единого.
Она повернулась к матери, и слова «не бывать этому» уже были готовы сорваться с ее губ, когда она увидела, что мать улыбается. Маман смотрела на нее и сияла от счастья. Несколько драгоценных секунд Изабель наслаждалась теплом этой улыбки. Ведь она видела ее так редко.
— Я горжусь тобой, детка, — сказала Маман. — Ты спасла нас от полного разорения. Теперь я смогу продать этот унылый дом, заплатить все наши долги и забыть прошлую жизнь как страшный сон.
Все протесты Изабель замерли у нее в горле. Конечно, разбить сердце принцу — ужасная вещь, но разбить сердце матери — куда страшнее. Ни на миг она не задумалась о том, чего хочет ее собственное сердце, ибо желания девушки не имеют никакого значения.
Взяв Изабель за руку, Маман стала спускаться с ней по ступенькам каменного крыльца, от парадной двери дома к усыпанной гравием подъездной дорожке. Изабель увидела золоченую карету, запряженную восьмеркой лошадей. Принц и великий герцог, поглощенные беседой, стояли рядом с каретой и ждали ее.
Глубокие морщины прорезали лоб принца. Тревога затуманила взгляд. Как и все вокруг, Изабель знала, что отец принца, король, тяжело болен и что герцог из соседней страны, Фолькмар фон Брук, чуя скорую поживу, перешел северную границу королевства и жестоко разорял деревни и города.
Маман обняла Изабель, пообещав, что они с Тави последуют за ней во дворец, как только смогут. Изабель, словно во сне, пошла к экипажу, но во время спуска ей пришлось поставить раненую ногу на полную ступню. Где-то на середине лестницы открылось кровотечение. Что-то теплое и мокрое стало заполнять чулок. Когда она добралась до последней ступеньки, чулок насквозь пропитался кровью.
Над ее головой, в кроне большой липы, зашелестели листья.
Глава 6
Десять шагов до экипажа. Семь. Пять.
Солдат распахнул дверцу. Изабель смотрела прямо перед собой. Принц и великий герцог, по-прежнему поглощенные беседой, не обращали на нее внимания. Вот и хорошо. Значит, у нее все получится. Она ведь уже почти дошла. Осталось всего несколько шагов. Три... два... один...
И тут она услышала его — хлопанье голубиных крыльев.
Белая голубка слетела с липы и закружила над Изабель. Маман, наблюдавшая за дочерью с порога, подбежала к ней и стала отгонять птицу, но не тут-то было. Порхая вокруг Изабель, птица запела:
Кровь на земле! Туфля в крови!Лживой девчонке не до любви!
Принц прекратил разговор. Взглянул сначала на птицу, потом на Изабель. Перевел взгляд на подол ее платья, где уже появились пятна крови, и, наконец, на следы, которые она оставила на земле.
Изабель вынула ногу из туфельки и отступила на шаг. Туфелька опрокинулась, кровь выплеснулась в грязь. Передняя часть чулка сделалась красной. Девушку обуял стыд.
— Ты отрезала себе пальцы, — проговорил принц, недоверчиво качая головой.
Изабель кивнула — теперь ей было не только стыдно, но и страшно. Она обманула принца. Один Бог знает, как он ей отомстит. До нее доходили мрачные истории о подземных казематах дворца и о головах, отрубленных и насаженных на пики. Неужели эта судьба ждет и ее?
Но принц не спешил отдавать солдатам приказ. Его взгляд выражал не гнев, а печаль. И еще то, чего Изабель никак не ожидала в нем увидеть, — доброту.
— Как же ты выдержала эту боль? — спросил он.
Изабель опустила глаза. Слова Маман, сказанные недавно, вернулись к ней и обожгли, как огнем.
«Некрасивая... лицо как клецка...»
— Ничего, я привыкла, — ответила она.
Брови принца сошлись к переносице.
— Я не понимаю.
Изабель подняла голову. Взглянула ему в лицо, такое красивое, что девушки наверняка обмирали по нему пачками.
— Конечно нет, — сказала она. — И не поймете.
Тут к ним подошел великий герцог, чьи глаза сверкали яростью.
— Я знаю немало понюхавших пороху солдат, которые никогда не отважились бы на такое, мадемуазель, — сказал он Изабель. И тут же повернулся к принцу. — От девицы, способной на такой поступок, сир, можно ждать всего. Это противоестественно. Она неуравновешенна. Опасна. — Жестом он подозвал двоих солдат. — Взять ее.
Сердце Изабель подскочило от ужаса, когда двое мужчин двинулись к ней, но принц остановил их.
— Оставьте ее, — приказал он и взмахнул рукой.
— Но, ваше высочество, вы же не оставите второй обман без наказания, — возразил великий герцог. — Один — уже наглость, но два...
— Я сказал, оставьте ее. Она своей рукой нанесла себе увечье. Что еще я могу ей сделать?
Великий герцог отрывисто поклонился. И тут же повернулся к Маман:
— Не найдется ли у вас еще дочери, готовой отрезать от себя что угодно, лишь бы заполучить принца в мужья?
— Нет, — горько ответила Маман. — Других дочерей у меня нет.
— В таком случае нам пора, — сказал герцог. — Доброго вам дня, мадам.
Посреди подъездной дорожки журчал небольшой фонтан. Пока принц садился в экипаж, великий герцог, все еще державший бархатную подушку в руках, приказал одному из солдат сполоснуть туфельку под струей воды. Солдат сделал, как ему было велено, и вернул туфельку на подушку. Маман, окаменев от гнева, стояла и смотрела на них.
Изабель, у которой кружилась голова от выпавших на ее долю испытаний, опустилась на скамью под липой. Она закрыла глаза, надеясь, что так головокружение пройдет быстрее. Сидела, слушая, как застоявшиеся лошади нетерпеливо роют копытами землю. А наверху, в ветвях липы, ворковала голубка.
Вдруг новый звук, настойчивый и пронзительный, прорезался сквозь все остальные:
— Подождите! Не уезжайте! Пожалуйста, подождите, подождите!
Кричала девушка. Голос доносился со стороны дома. Настойчивый. Умоляющий.
Изабель открыла глаза.
По дорожке к ним бежала девушка. Ее распущенные волосы спутались. Платье походило на старую тряпку. Лицо и руки испачканы золой. Ноги босы.
Несмотря ни на что, она была красива — неожиданно, пронзительно, до остановки дыхания.
Это была Элла.
Сводная сестра Изабель.
Глава 7
Великий герцог метнул на Маман убийственный взгляд.
— Опять ваши штучки, мадам? Вы подослали сюда этот грязный кухонный обмылок, чтобы примерить туфельку?
Маман, прищурившись, обернулась к падчерице.
— Элла, как ты посмела! — крикнула она. — А ну, марш в дом!
Но Элла ничего не слышала. Ее взгляд был прикован к принцу, а взгляд принца — к ней. Он уже выскочил из экипажа и спешил ей навстречу.
Наблюдая за ними, Изабель увидела то, чего никогда не замечала раньше. То, чего не было между матерью и отчимом, даже между матерью и отцом. Силу, неукротимую и всепобеждающую. Могущественную, глубокую и настоящую. Любовь.
Увидев ее, неуловимую и все же такую реальную, она поняла, что именно с Эллой принц танцевал на балу и именно ее он желает.
Зависть вонзила свои тонкие длинные зубы прямо в сердце Изабель. Маман сделала все, что было в ее власти, лишь бы не дать Элле попасть на бал, но та все же нашла лазейку. Каким-то чудом эта девчонка, у которой не было ничего своего, ухитрилась раздобыть лошадей и карету, сверкающее платье и пару хрустальных башмачков впридачу. «Как?» — мелькнуло в голове у Изабель.
Принц и Элла замерли в паре дюймов друг от друга. Он поднял руку и нежно коснулся ее лица. Пальцы обвели линию ее подбородка.
— Это ты, — сказал он. — Наконец-то я тебя нашел. Почему ты убежала тогда?
— Я боялась, что, когда ты узнаешь, кто я на самом деле — обыкновенная девушка из деревни, — ты меня разлюбишь, — ответила Элла.
— Ты совсем не обыкновенная, Элла, — сказал принц, беря ее ладони в свои. Он повернулся к великому герцогу. — Принесите туфельку, — скомандовал он.
Но, к большому удивлению Изабель — да и всех остальных тоже, — великий герцог не двинулся с места. Он так поджал губы, что их почти не было видно. В его глазах цвета кремня плескалось презрение.
— Ваша светлость, это служанка, — сказал он. — Ее не могло быть на балу. Охрана никогда не пропустит во дворец девушку, одетую в такие лохмотья. Сама мысль об этом...
Но принц не желал его слушать.
— Туфельку. Живо.
Великий герцог отвесил ему деревянный поклон. С бархатной подушкой на вытянутых руках он шагнул к принцу и Элле. Но, не дойдя до них всего нескольких шагов, зацепился за что-то носком отполированного до блеска ботфорта — позже он скажет, что под ногу попался камешек, — и едва не упал.
Туфелька соскользнула с бархатной подушки. Ударилась о землю.
И разлетелась на тысячу сверкающих осколков.
Глава 8
Принц вскрикнул, точно от боли.
Великий герцог принялся извиняться, приложив руку к сердцу.
Солдаты нервно переступали с ноги на ногу, мечи брякали у них на перевязях.
Маман расхохоталась. Изабель вскрикнула. И только Элла была спокойна. Скоро стало ясно почему.
— Ничего страшного. У меня есть вторая такая же, — сказала она с улыбкой.
У всех на глазах она достала из кармана юбки вторую хрустальную туфельку, поставила ее на землю, приподняла подол. А когда ее маленькая ножка скользнула внутрь волшебной обувки, та сначала вспыхнула голубым светом, а затем засверкала всеми цветами радуги, словно бриллиантовая.
Туфелька подошла ей точь-в-точь.
Принц радостно засмеялся. Он сгреб Эллу в объятия и поцеловал, не заботясь о том, что другие их видят. Солдаты снова радостно закричали. Великий герцог отер со лба пот. Маман отвернулась, сжала кулаки и зашагала к дому.
Изабель, видевшая все со своего места под липой, в который уже раз пожалела, что она так некрасива. Ах, если бы она была красавицей! Тогда бы ее ценили. Тогда бы с ней считались.
— Элла выиграла, — раздался голос за ее спиной.
Это была Тави. Она приковыляла сюда из дома и теперь стояла, опираясь на спинку скамейки и держа на весу свою изувеченную ступню. Сказав эти слова, она кое-как обошла скамейку кругом и села.
— Красивые всегда выигрывают, — с горечью поддакнула Изабель.
Пока две сестры разговаривали, к ним подошла третья — Элла.
Тави приветствовала ее язвительной улыбкой.
— Как удачно, — сказала она. — Вот мы и снова здесь. Все трое. Под липой.
Но Элла ее не слышала. Она смотрела на ноги сестер, и ее лицо выражало огромную печаль, почти горе.
— Что вы с собой сделали? — спросила она, и слезы навернулись ей на глаза.
— Не смей плакать из-за нас, Элла, — жестко сказала Тави. — Слышишь, не смей. Незачем. Ты получила по заслугам, и мы тоже.
Элла подняла взгляд и посмотрела в лицо Тави:
— Правда? Значит, я заслужила вашу жестокость? А вы — эти увечья? Вот что мы заслужили?
Тави отвела взгляд. Затем встала — с трудом:
— Уезжай, Элла. Оставь этот дом. И никогда не возвращайся.
Элла, которая уже не сдерживала слез, наблюдала, как Тави тяжело хромает к дому. Потом повернулась ко второй сестре:
— Изабель, ты тоже меня ненавидишь? До сих пор?
Изабель не отвечала; во рту стало горько от воспоминаний, точно в него набилась соль. Картина, которую в первый раз удалось прогнать, снова всплыла в памяти. Ей было тогда девять лет. Тави и Элле — десять. Маман уже год была замужем за ее отцом.
Они играли тогда вместе, здесь, под липой.
Сестры.
Сводные, но все же.
Подруги.
Глава 9
Был летний полдень.
Небо сияло голубизной; ярко светило солнце.
Каменную ограду дома обвивали плетистые розы. Птицы пели в привольно раскинувшихся ветвях липы, под которой играли три девочки. Элла плела венки из ромашек и рассказывала сказки о Танакиль, королеве фей, которая жила в дупле липы. Тави кусочком мела писала уравнение на аспидной доске. А Изабель ручкой от швабры фехтовала с невидимым противником, представляя, будто спасает сестер от Черной Бороды.
— Время умирать, пиратское отребье! En garde!4 — скомандовала она, надвигаясь на петуха Бертрана, который подошел близко к дереву. Конечно, фехтовать с Феликсом было куда интереснее, но он сейчас был занят с новым жеребенком.
Петух вытянулся во весь рост, захлопал крыльями, громко закукарекал и бросился в бой. Сначала он гонял Изабель вокруг дерева, потом Изабель гоняла его, и так они несколько раз менялись ролями, пока Тави не выкрикнула, потеряв терпение:
— Бога ради, Иззи! Можешь ты хоть чуть-чуть посидеть спокойно?
Отделаться от разгневанного петуха было не так-то просто, и Изабель решила залезть на дерево в надежде, что он забудет про нее и уйдет. Едва она устроилась на ветке, как во двор въехал экипаж. Петух поглядел на него одним глазом и сбежал. Из экипажа вышли двое мужчин. Один был седым и сутулым. В одной руке он держал трость, а в другой — хорошенькую шелковую коробочку с нарисованными на ней цветами. Второй нес кожаный саквояж. Изабель их не узнала, но ничего необычного в этом не было. К отчиму часто приезжали из Парижа — в основном купцы, как и эти: поговорить о делах.
Мужчины не увидели ни Изабель, ни Эллу, которую скрывала густая тень липовой кроны — только Тави, сидевшую на скамейке со своей доской.
— Чем ты занята, малышка? Учишься писать буквы? — обратился к ней господин постарше.
— Нет, пытаюсь доказать пятую теорему Евклида, — ответила Октавия, сведя брови и не отрываясь от доски.
Старик хихикнул. И ткнул своего спутника локтем в бок.
— Ты погляди, какая ученая выискалась! — сказал он и снова обратился к Тави: — Послушай меня, утенок, не надо забивать свою головку алгеброй.
— Вообще-то, это геометрия.
Услышав такое замечание, старик нахмурился.
— Хорошо, пусть геометрия, все равно это не для женских мозгов, — предостерег ее он. — Ты перенапряжешься. У тебя начнутся головные боли. А от головных болей возникают морщины, ты это знаешь?
Тави подняла голову:
— Так вот оно что? А ваши тогда откуда взялись? Вы уж точно мозги особо не напрягаете.
— Нет, это уже слишком... В жизни такого не видел... Грубиянка! — запыхтел старик и даже замахал на Тави палкой.
И тут перед ним появилась Элла:
— Тави вовсе не хотела грубить вам, господин...
— Хотела, — буркнула Тави.
— ...просто Евклид ее раздражает, — закончила Элла.
Старик тут же успокоился. По его лицу расплылась улыбка. Элла всегда так действовала на людей.
— Какая хорошенькая девочка. И такая милая и приятная, — сказал он. — Я попрошу твоего папу отдать тебя в жены моему внуку. Тогда у тебя будет богатый муж, красивый дом и много модных платьев. Хочешь?
Элла подумала, а потом сказала:
— Лучше маленького щеночка. Можно?
Мужчины расхохотались. Младший потрепал Эллу по подбородку. Старик погладил ее светлые кудри, назвал ее «цветочком» и дал ей конфетку из шелковой коробочки, которую привез для Маман. Элла улыбнулась ему, сказала «спасибо» и с удовольствием съела конфету.
Изабель, все еще сидя на дереве, жадно наблюдала за происходящим. Она тоже любила конфеты. Не выпуская из рук швабры, она соскочила с дерева, чем сильно напугала старика. Тот завопил, шарахнулся назад, оступился и рухнул на землю.
— Какого дьявола?! Что ты здесь делаешь с палкой в руках? — завопил он, побагровев.
— Сражаюсь с Черной Бородой, — ответила Изабель, пока молодой спутник помогал старику подняться.
— Ты меня чуть не убила!
Изабель посмотрела на него скептически.
— Я все время падаю. С деревьев. С лошадей. С сеновала один раз свалилась. И ничего, жива, — сказала она. — А можно мне тоже конфетку? Пожалуйста.
— Нет, конечно! — ответил тот, отряхиваясь. — Зачем тратить редкое лакомство на маленькую дикарку с ужимками обезьяны, шершавыми руками и листьями в волосах?
Подняв с земли розовую коробочку и трость, старик направился к дому. Всю дорогу он бормотал что-то своему спутнику. Негромко — но Изабель, которая не оставляла надежду получить конфету, шла за ними и все слышала.
— Одна — очаровательная малышка, которая со временем станет для кого-то прекрасной женой, но две другие... — Он покачал головой, явно не вкладывая в этот жест ничего хорошего. — Пожалуй, из них выйдут монахини, или гувернантки, или что там получается из таких уродин.
Изабель встала как вкопанная. Ее ладонь взметнулась к груди. Внезапная боль пронзила сердце, новая, незнакомая прежде. Всего несколько минут назад она весело расправлялась с пиратами и даже не знала, что ей чего-то недостает. Что она хуже кого-то. Что она — маленькая дикарка с ужимками обезьяны, а вовсе не цветочек.
Так она впервые поняла, что Элла красива, а она — нет.
Изабель была сильной. Храброй. В сражении на мечах всегда побеждала Феликса. На своем жеребце, Нероне, брала такие препятствия, на которые взрослые боялись даже смотреть. А один раз палкой прогнала настоящего волка, который хотел забраться в курятник.
«Но это ведь тоже хорошо, — думала она озадаченно, вмиг лишившись уверенности в себе. — Или нет? И я не хорошая?»
С того дня все между тремя девочками пошло иначе.
Они были всего лишь детьми. Элла получила конфету и похвалу, от которой как будто еще похорошела. Изабель позавидовала ей; она ничего не могла с собой поделать. Ей тоже хотелось отведать лакомства. И еще хотелось, чтобы и к ней обращали добрые слова и восхищенные взгляды.
Иногда проще сказать, что ты ненавидишь то, чему на самом деле завидуешь, — проще, чем признаться, как сильно ты этого хочешь. Вот и Изабель, вернувшись под липовое дерево, сказала, что ненавидит Эллу.
Элла сказала, что ненавидит ее.
А Тави добавила, что ненавидит вообще всех.
А на террасе все это время стояла Маман и слушала, и недобрый огонек зажегся в ее суровых наблюдательных глазах.
4 Защищайся! (фр.)
Глава 10
— Изабель, я сейчас уеду. Я... я не знаю, увидимся ли мы еще когда-нибудь.
Голос Эллы вырвал Изабель из воспоминаний. Затем Элла склонилась над Изабель и поцеловала ее в лоб; губы оказались такими горячими, что та даже испугалась, как бы не осталось отметины.
— Больше не надо ненавидеть меня, сестренка, — прошептала она. — Ради себя самой, не ради меня.
И она ушла, а Изабель осталась одна на скамье под липой.
Она думала о себе — о той, какой она была когда-то, и о той, какой стала теперь. Думала о вещах, которые ей велено было хотеть; важные вещи, ради которых она искалечила себя. Но все важное получила Элла, а она, Изабель, опять осталась ни с чем. Зависть и ревность жгли ее, как и все минувшие годы.
Повернув голову влево, она увидела, как Тави, с трудом вскарабкавшись по ступенькам дома, пересекла верхнюю площадку, неловко перешагнула через порог и закрыла за собой дверь. Повернув голову вправо, она увидела, как принц на руках внес Эллу в экипаж. Потом нырнул за ней следом и захлопнул дверцу.
Великий герцог вскочил на облучок рядом с кучером, скомандовал что-то солдатам, которые уже сидели в седлах, и те тронулись прочь со двора. Кучер щелкнул кнутом, и карета, запряженная восьмериком белых жеребцов, покатила за ними.
Изабель долго смотрела вслед экипажу. Сопровождаемый кавалькадой, тот сначала катился по длинной подъездной аллее, потом свернул на узкую проселочную дорогу и, мелькнув в последний раз на дальнем холме, скрылся за его вершиной. Пейзаж обезлюдел.
Но и тогда Изабель не двинулась с места, а продолжала сидеть, пока в воздухе не повеяло прохладой и солнце не склонилось к горизонту. Пока птицы не вернулись в гнезда, а зеленоглазая лисица не убежала на ночную охоту в лес. Лишь тогда она встала и, глядя на удлиняющиеся тени, прошептала:
— Я не тебя ненавидела, Элла. Не тебя. Только саму себя.
Глава 11
— Нельсон, отдай глаз. Немедленно.
Шустрая черная обезьянка в белом крахмальном воротнике проскакала по палубе. В лапе она держала стеклянный глаз.
— Нельсон, я тебя предупреждаю...
Человек, который произносил эти слова, был высок ростом, хорошо одет, его глаза цвета янтаря метали молнии — одним словом, сразу было видно, что он здесь главный, но на обезьянку это не производило ни малейшего впечатления. Даже и не думая возвращать сокровище, она вскарабкалась с ним на фок-мачту и уселась среди снастей.
Корабельный боцман, ладонью прикрывая пустую глазницу, затопал по палубе, на ходу выкрикивая, чтобы ему принесли пистолет.
— Только не стреляйте, прошу вас! — крикнула женщина в красном шелковом платье. — Надо уговорить его спуститься. Лучше всего подействует опера.
— Сейчас я его уговорю, — взревел в ответ боцман. — Пулей!
Оперная дива — а это была именно она — в ужасе вскинула руку к необъятной груди и разразилась «Lascia ch’io pianga»5, арией, в которой героиня изливает свою печаль и одновременно бросает вызов судьбе. Обезьянка склонила голову набок. Моргнула. Но с места не сдвинулась.
Могучий голос дивы растекся по палубе и выплеснулся в порт, так что дюжины зевак сбежались посмотреть и послушать. Корабль, клипер под названием «Авантюра», вошел в порт Марселя всего несколько минут назад, после трехнедельного плавания.
Пока дива пела, другой персонаж из свиты человека с янтарными глазами — гадалка — решила раскинуть карты (разумеется, таро). Одну за другой она торопливо выкладывала их прямо на палубу. Закончив, она побелела, как парус.
— Нельсон, а ну, живо вниз! — крикнула она. — Добром это не кончится!
Подоспевшая откуда-то волшебница наколдовала банан, стянула с него кожуру, бросила ее через плечо и стала размахивать соблазнительным плодом. Актриса умоляла обезьяну спуститься. Тут откуда-то из-под палубы вынырнул юнга и, потрясая боцманским пистолетом, кинулся к ним. Это не укрылось от внимания дивы: ее голос взлетел на три октавы вверх.
Как только пистолет оказался у боцмана и тот прицелился в обезьяну, откуда ни возьмись выбежали акробаты в блестящих костюмах, прошлись колесом по палубе и кинулись к снастям. Увидев это, обезьяна полезла еще выше, в воронье гнездо. Боцман прицелился снова, но глотатель огня дохнул на него пламенем. От неожиданности боцман отпрянул, попал ногой на банановую кожуру и поскользнулся. Падая, он так крепко приложился головой, что потерял сознание. Пистолет в его руке выстрелил. Но пуля не нашла свою цель. Чего нельзя сказать о пламени, выпущенном огнеглотателем.
Его оранжевые языки лизнули нижний край оснастки, отчего та вспыхнула с громким «у-уш-ш-ш», и огонь весело побежал вверх, с аппетитом пожирая смоленые канаты. Перепуганная обезьяна прыгнула из вороньего гнезда на мачту. За ней сверкающими падучими звездами посыпались акробаты.
Последний из них уже твердо стоял обеими ногами на палубе, когда капля горящей смолы упала откуда-то сверху прямо на запал корабельного орудия, заряженного и готового к стрельбе на случай нападения пиратов. Фитиль занялся; пушка выпалила. Тяжелое железное ядро просвистело над гаванью и пробило дыру в борту рыбацкого баркаса. С воплями и бранью рыбаки посыпались в воду и, отчаянно бултыхая руками и ногами, поплыли к берегу.
Уверенные, что «Авантюре» грозит нападение и неминуемая гибель, шестеро музыкантов в лавандовых камзолах и пудреных париках вынули из футляров инструменты и грянули траурный марш. Тот, однако, скоро потонул в лязге колес и грохоте копыт — по булыжной мостовой в порт мчалась пожарная телега.
Дива тем временем добралась до конца арии и взяла последнюю, самую высокую ноту. В ту же секунду тугие струи воды ударили по кораблю, сбивая пламя со снастей и заливая всех, кто был на палубе, — это пожарные встали к насосам и как бешеные принялись качать воду прямо из моря. Но артистка не потеряла ноту, а продолжала петь, раскинув руки и гордо подняв голову. Толпа на берегу разразилась бурными аплодисментами. В воздух взлетали шляпы. Мужчины плакали. Женщины лишались чувств. А в капитанской каюте вылетели все стекла.
Дива закончила арию. Мокрая до нитки, она подошла к релингу и сделала глубокий реверанс. Раздались крики «Браво!».
Обезьянка слезла с мачты и кинулась на руки хозяину. Янтарноглазый выхватил из лапки животного стеклянное око, дохнул на него, протер его об отворот камзола и ловко всадил боцману в глазницу. Правда, у него возникли сомнения, не задом ли наперед он вставил глаз, но боцман, который все еще был без сознания, не возражал.
Из своей каюты, отряхивая с пышных рукавов кусочки стекла, вышел капитан и, сцепив за спиной руки, принялся обозревать разгром на палубе.
— Флеминг! — рявкнул он, подзывая первого помощника.
— Да, капитан! — рявкнул в ответ помощник, отдавая честь.
— Кто все это натворил? Только не говорите мне, что это...
— Маркиз де ла Шанс, капитан, — ответил помощник. — Кто же еще?
5 «Оставь меня плакать» (ит.) — ария из оперы Г. Ф. Генделя «Ринальдо».
Глава 12
Капитан Дюваль был в ярости.
Шанс постарался принять виноватый вид. Получилось неплохо — по этой части практики у него было предостаточно.
— Зачем вы сожгли снасти, выбили стекла и утопили баркас? — зарычал капитан. — Придется потратить целое состояние, чтобы возместить такие убытки!
— Лучшего применения состоянию нельзя и придумать! — сказал Шанс, очаровательно улыбаясь. — Кажется, столь утонченного исполнения «Lascia ch’io pianga» я не слышал за всю жизнь.
— Это не имеет отношения к делу, сударь!
— Удовольствие имеет отношение к любому делу, сударь! — возразил Шанс. — Что вы будете вспоминать на смертном одре: сожженные снасти и выбитые стекла или прекрасную диву в мокром насквозь платье, облепившем каждый изгиб роскошного тела, и ее великолепный голос, который заглушил и пушечный выстрел, и треск жадного пламени? Пусть счетоводы подсчитывают убытки, а скряги дрожат над своими монетами. Мы же будем считать секунды восторга и копить минуты радости!
Капитан, за время пути выслушавший немало подобных речей, только ущипнул себя за переносицу.
— Скажите мне одно, маркиз: как именно стеклянный глаз боцмана попал в лапы обезьяны?
— Мы с боцманом играли в карты. Я поставил пять дукатов против его стеклянного глаза. А он, глупец, вынул свой глаз и зачем-то положил его поверх монет. Скажите, капитан, видели вы такую обезьяну, которая не соблазнилась бы блеском стеклянной игрушки?
Капитан сделал движение в сторону Нельсона, который укрылся на плече Шанса.
— А ущерб мне с обезьяны взыскивать?
Шанс опустил руку в мешок, лежавший у его ног на палубе, и вынул оттуда туго набитый кожаный кошель.
— Этого довольно? — спросил он, опуская его в руки капитана.
Тот открыл кошелек, пересчитал монеты и кивнул.
— Трап сейчас спустят, — сказал он. — В следующий раз, маркиз, когда вам вздумается совершить морскую прогулку, прошу выбрать другое судно.
Но Шанс уже не слушал его. Повернувшись к капитану спиной, он проверял, вся ли его свита в сборе. Они были нужны ему все до единого. Ведь он направлялся в деревню. Где, как известно, отсутствуют оперные театры. И вообще театры, а также концертные залы. Да что там театры, в деревне кофеен и тех не сыщешь, не говоря уже о кондитерских, книжных лавках и ресторациях. И как ему, спрашивается, прожить там хотя бы пять минут без своих музыкантов, без актеров и акробатов, без дивы, без балерин, волшебницы, гадалки, глотателя огня, шпагоглотателя, ученого и повара?
— Стоп! Повара нет! — воскликнул Шанс, пересчитав всех по головам. И поглядел на Нельсона. — Где он?
Обезьянка зажала лапками рот и раздула щеки.
— О нет, только не это, — простонал Шанс.
В это мгновение на палубу, откуда-то со стороны кормы, вышел, пошатываясь, лысый коротышка в черном кожаном плаще до пят, с ярко-красным платком вокруг шеи. Вид у него был помятый, взгляд мутный. Физиономия своей серостью напоминала недельную кашу.
— Морская болезнь, — сказал он, приближаясь к Шансу.
— Морская болезнь? Так вот как по-французски будет «Вчера я опять нажрался»? — ответил Шанс, поднимая бровь.
Повар болезненно моргнул:
— Обязательно так орать? — И он уперся лбом в планшир. — Какого черта они там возятся с трапом? Куда мы едем? Скажите мне, что в Париж.
— Боюсь, что нет. Нас ждет Сен-Мишель.
— Никогда о таком не слышал.
— Это в провинции.
— Терпеть не могу провинцию. Что мы там забыли?
Пальцы Шанса впились в планшир. Он вспомнил карту той девушки. Изабель, так, кажется, ее зовут. Конец ее пути вспыхнул у него перед глазами. Кровавые кляксы. Росчерки на пергаменте — яростные, будто нацарапанные рукой безумца.
Ему пришло в голову, что последнее как раз недалеко от истины.
— Его еще можно изменить, ее путь, — прошептал он. — Это в моей власти. И я это сделаю.
— Какой путь? — спросил повар. — О чем ты говоришь? Почему ты...
Но он не договорил. Что-то внизу привлекло его внимание. Шанс проследил за взглядом повара.
По людной улице, сразу за доками, стремительно катила черная карета. В ней сидела женщина — морщинистое бледное лицо в окне экипажа походило на портрет в раме. Почуяв, должно быть, что на нее смотрят, старуха подняла голову. И взглянула в упор на Шанса. Ее серые глаза смотрели безжалостно, и Шанс понял, что ему предстоит нешуточная битва, пощады в которой ему не видать, хотя он и не станет просить о ней.
Повар набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул.
— Мы здесь из-за нее, так? — сказал он.
Шанс кивнул.
— Ничего хорошего. Она — худшая из той троицы, а это что-нибудь да значит. Зачем она здесь? И зачем здесь мы? Скажешь ты мне, наконец, или нет?
— Чтобы сражаться, — ответил Шанс.
— Ради чего на этот раз? Ради золота? Славы? Или твоей гордыни? — язвительно спросил повар.
Проследив за тем, как экипаж Судьбы скрывается за поворотом, Шанс ответил:
— За девушку. Мы будем сражаться за ее душу.
Повар кивнул:
— Так бы сразу и сказал. Ради такой цели и повоевать не грех.
Мутный взгляд повара прояснился; на смену невнятности пришла решимость. Сунув два пальца в рот, он свистнул так, что у всех вокруг уши заложило. И отошел, рявкнув злополучному матросу, который подвернулся по пути, чтобы тот спускал трап, да поживее. Волшебница, акробаты и другие люди из свиты Шанса, до тех пор бесцельно толокшиеся по палубе, подхватили свои пожитки и поспешили за ним. Шанс тоже поднял с палубы мешок, забросил его на плечо и последовал за ними. Чтобы выиграть эту битву, нужно все время быть на шаг впереди Судьбы, а он уже уступил ей добрый десяток.
Глава 13
Изабель, потная, грязная, избитая, наклонилась в седле вперед и обратилась к коню:
— Маман уже собиралась продать тебя, Мартин. Ты об этом знаешь? На живодерню, чтобы там из твоих костей сварили клей. Это я ее остановила. Пожалуй, тебе стоит об этом подумать.
Старый, медлительный и злой, конь Мартин обладал еще раздутыми боками, разбитыми копытами и способностью на удивление ловко и быстро кусаться, но других лошадей у Изабель не было.
— Ну, вперед, — понукала она его и ударяла пятками ему в бока.
Она хотела пустить коня рысцой по хозяйственному двору. Но у Мартина были свои соображения на этот счет. Обиженный, он с места срывался в короткий галоп, потом вдруг вставал как вкопанный, и девушка летела кувырком через его голову. Вот и теперь она больно ударилась о землю, перекатилась на спину и застонала, лежа в грязи.
За это утро Мартин уже трижды выбросил ее из седла. Вообще-то, Изабель была отличной наездницей, но теперь ей приходилось учиться этому искусству заново. Дело в том, что она не могла правильно распределить свой вес на стременах. Правой ноге не хватало опоры — там, где раньше подставку стремени обхватывали пальцы, теперь была пустота. С трудом удерживая равновесие, она не могла управлять Мартином, когда тот пятился, брыкался или просто упрямо останавливался, вот как сейчас.
Падения ее не пугали. Грязь на лице, синяки, боль — все это было ей безразлично. Даже наоборот: это отвлекало от мыслей об Элле. О том, что Элла больше не с ними, что она выиграла. Что у Эллы есть теперь все, а у нее, Изабель, — ничего.
Она все еще лежала на земле, глядя в небо, по которому быстро скользили облака, когда над ней склонилось лицо, перекрыв ей вид.
— Сколько раз ты сегодня упала? — спросила Тави. И, не дожидаясь ответа, добавила: — Ты так убьешься.
— Если мне повезет.
— Прекрати. Ты больше не можешь ездить верхом.
Страх лужицей собрался в животе Изабель. Нет. Неправда. Она не позволит этим словам стать правдой. Верховая езда — все, что у нее осталось. Только это поддерживало ее, когда заживала ступня. Когда она привыкала хромать, а не ходить. Когда разбегались слуги. Когда Маман запирала ставни на окнах опустевших комнат и закладывала засовами лишние двери. Когда сорные травы стали расти на каменной ограде дома.
— Зачем ты вышла? — спросила она у Тави. Сестра предпочитала отсиживаться в доме, наедине с книгами и уравнениями.
— Сказать тебе, что нам пора на рынок. Откладывать больше не получится.
Изабель моргнула:
— Плохая идея.
По округе ходили слухи. О том, как они примеряли хрустальную туфельку и чем пожертвовали, чтобы в нее влезть. Об Элле и о том, как они обращались с ней. Дети прибегали к их дому и швыряли в стены комьями грязи. А один человек даже запустил камнем в окно. Изабель знала, что поход в деревню закончится неприятностями.
— Предложи что-нибудь получше, — возразила Тави. — Где нам, к примеру, взять сыр? Ветчину? Масло? Хлеб и тот несколько недель как кончился.
Изабель вздохнула. Поднялась с земли, отряхнулась.
