Смерть в салоне восковых фигур E-Book

Лев Брусилов

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 407

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Четвертое дело полковника фон Шпинне. В губернском городе Татаяре есть множество всяких развлечений, клубы, и даже свой салон восковых фигур. Его открыл купец первой гильдии Иван Пядников, что многие сочли чудачеством. Однажды утром в салоне находят тело самого владельца. Казалось бы, ничего необычного в смерти от сердечного приступа нет, но доктор все же обнаружил некоторые странности. Полковник фон Шпинне, к которому доктор обратился с сомнениями, вначале отмахнулся от дела, но любопытство все же взяло верх. Что купец делал в салоне ночью? Действительно ли там видели привидение? И связана ли с этим делом новая смерть? Фому Фомича ждет новое расследование.

Leseprobe

Лев Брусилов Смерть в салоне восковых фигур

© Брусилов Л., 2025

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

Глава 1 Смерть купца Пядникова

Ещё только начало светать, а сенная девка Палашка, неприбранная и нечёсаная, в старом кубовом сарафане, цвет которого из синего превратился в лазоревый, уже спускалась по скрипучей, пахнущей мастикой, деревянной лестнице на первый этаж пядниковского дома, где в левом крыле располагался известный на весь губернской город Татаяр и его окрестности салон восковых фигур. Скульптуры для него были куплены Иваном Христофоровичем Пядниковым, хозяином дома, несколько лет назад у какого-то немца. Сказывали, будто немец этот после сделки много и сильно радовался, – дескать, наконец-то избавился от бремени копеечного дела. Что именно заставило «сурьёзного» купца, владельца доброй половины каменоломен губернии, где добывался не только бутовый камень, а ещё и граниты и мраморы, заняться таким необычным делом – неизвестно. Многие считали – это такое чудачество, когда у человека денег много, очень хочется ему что-то купить: зудит, свербит, чешется, а что купить, не знает. Тут и появляется какой-нибудь советчик хитромордый: «А не купить ли тебе, Иван Христофорович, чучела восковые, то-то все удивятся…» – «А вот возьму и куплю! Вот возьму и куплю! Они-то думают там, что я здесь… а вот вам фигушки!» Но это, конечно же, люди додумывали; как на самом деле было, повторимся – неизвестно.

* * *

В обязанности Палашки входило каждое утро, не исключая и дня воскресного, приходить в салон и мягкой метёлкой из перьев белой цапли сметать с фигур осевшую за ночь пыль.

Работа эта ей нравилась. Палашка могла с выставленными в зале венценосными особами вести себя совершенно свободно, а порой, когда никто не видит, даже озорничать. К примеру, взять и съездить метёлкой по носу императору Рудольфу, да ещё и сказать при этом:

– Ну, что вытаращился, мусью, это я с тебя пыль сбиваю! Кабы не я, то совсем бы грязью зарос, ампиратор!

Девка вошла в салон. Осторожно ступая в темноте, направилась к шкафчику, где хранилась метёлка. Метёлка была особой гордостью Палашки; поначалу, когда салон только открылся и Иван Христофорович вручил ей это чудо расчудесное и, тяжело дыша, объяснил, что нужно делать, она не могла поверить в то, что ей доверяют это великолепие. Держала метёлку робко и торжественно, как скипетр. А потом обвыклась, поняла, что это всего лишь барская метла.

Летом Палашка никогда свечей не зажигала, на ощупь находила висящий на гвоздике ключ, вставляла в замочную скважину и отпирала шкаф. На этот раз ключ висел не на гвоздике, как прежде, а на шее у девки. Она решила носить его с собой, ей почему-то последнее время казалось, что у неё хотят украсть метёлку. Она даже сказала об этом приказчику Климу, но тот только рассмеялся.

На стенах салона, обтянутых льняными шпалерами с голландскими видами, и на стоящих в две шеренги фигурах уже лежал лёгкий розовый свет занимающейся зари, а вот пол ещё тонул во мраке. В воздухе остро пахло воском.

В шкафу ничего, кроме метёлки, не хранилось, и нужды запирать его, скажем правду, не было. Но так мог рассуждать только человек, ничего не понимающий в сохранности вещей. Палашка думала иначе. Ей казалось, что именно запирание делает её работу важнее, чем она есть на самом деле.

Свечу сенная девка не зажгла, но по салону шла уверенно. Делала это не в первый раз, и никогда с ней ничего не случалось.

Однако в то утро…

Палашка неожиданно наткнулась на что-то, лежащее под ногами, и что было в ней девичьей гордости, грохнулась на пол, едва успев подставить руки, чтобы смягчить падение.

Сначала она ругнулась, правда негромко и несильно, а так, чтобы боль спугнуть. Потом принялась шарить в темноте, пытаясь выяснить, что же такое лежит на полу, чего тут раньше не было. Ладони её легли на что-то большое и упругое. Глаза уже пообвыкли к темноте, и она, к ужасу своему, увидела: на полу, раскинув руки, точно распятое, лежит тело человека!

Пригляделась: «Так это ведь хозяин – Иван Христофорович! Неужто пьяный? Опять в салон спускался. В последнее время он каждую ночь сюда ходит, а вот спать здесь впервые улёгся».

– Иван Христофорович! – негромко позвала Палашка.

В ответ – ничего, молчал хозяин. Видно, сильно пьян был. Правда, пугало то, что дыхания не слышно, а ведь он всегда дышит, как паровая машина, да ещё храпит, так что дом содрогается. А тут – тишина…

Девка поднялась на колени, осторожно коснулась своими дрожащими пальцами руки Ивана Христофоровича и тут же отдёрнула их. Кожа хозяина была холодной, как забытый на морозе самовар. Страшная догадка поразила Палашку. Она вначале быстро, точно рак, попятилась, потом вскочила на ноги и, дико вопя, кинулась вон из салона…

* * *

Когда несколько лет назад начальник сыскной полиции барон фон Шпинне впервые переступил порог своего будущего кабинета на улице Пехотного капитана, то буквально остолбенел от его убранства. Комната была обставлена в лучших традициях купеческого рококо. Чего здесь только не было, – может быть, только клетки с двумя канарейками. Хотя, если бы в особняке нашлись канарейки, они бы тоже были здесь. Впоследствии Фома Фомич узнал, что его подчинённые, в неудержимом желании угодить будущему начальнику, собрали со всего дома всё, что им показалось достойным стоять в кабинете полковника, а что не вошло, они разместили в коридоре вдоль стены. Это вызвало у начальника неудержимый смех, жизнерадостный и громкий. Даже зеленщик из лавки напротив выбежал на улицу – не случилось ли чего?

Из всего, что находилось в кабинете, начальник сыскной, указывая пальцем, велел оставить стол – двухтумбовый, дубовый, с выстланной зелёным сукном столешницей, напольные мозеровские часы в ореховом футляре, ситцевый диван, несколько стульев, лаковую ширму, шкаф для бумаг и буковую вешалку. Всё остальное потребовал выбросить вон.

«Ну ладно прочее, – перешёптывались между собой стражники, вытаскивая из кабинета мебель, – а вот это чем ему не угодило? – Они указывали на инкрустированный перламутром столик-бобик с кривыми, как у французского бульдога, ножками. – Замечательная барская вещь… чем не угодила?»

А вот тяжёлые шторы на окнах начальник сыскной сорвал собственноручно и, громко чихая, выкинул их в коридор, туда же отправились и несколько горшков с бальзамином.

– Окна вымыть! Немедленно! – гремел с верхнего этажа голос Фомы Фомича. – И ещё, судя по запаху, здесь где-то лежат пучки сухой лаванды и чабреца, отыскать и тоже выкинуть!

* * *

Днём сегодняшним начальник сыскной сидел в своём теперь уже уютном служебном кабинете и просматривал присланные сыскными приставами сводки. Они не радовали. Много краж совершалось в губернском городе Татаяре, хотя в массе своей воровство мелкое, копеечное. Чужое брали не для наживы, а из бедности. Но какими бы ничтожными эти преступления ни являлись, полиции приходилось их фиксировать и по возможности расследовать, пусть даже в перечне похищенного значились одни только старые, истлевшие портянки.

Барону это претило, однако он смирился, полагая, что таков его жизненный удел.

В дверь постучали.

– Да! Войдите! – бросил, поднимая взгляд от бумаг, Фома Фомич. В кабинет протиснулся дежурный – низкорослый, но с широкими, как дверной проём, плечами.

– К вам доктор Викентьев! – Голос глухой, с хрипинкой.

– Проси! – не раздумывая, проговорил начальник сыскной, собрал документы в стопку и отложил в сторону.

Фома Фомич не водил дружбы с доктором, но их отношения можно было назвать приятельскими. Время от времени они вместе обедали. Всё же Викентьев очень редко приходил на улицу Пехотного капитана, поэтому начальник сыскной сразу подумал, что у доктора какое-то важное дело.

Викентьев вошёл в кабинет энергично и шумно. Дышал тяжело, очевидно взбегал по лестнице. Светлый льняной пиджак расстёгнут, соломенная шляпа в руках. Доктор – человек среднего роста, темноволос, благообразен, тучноват, румян и весел. В тёмно-карих глазах огонёк достатка и никакого уныния провинциального интеллигента. Единственный вывод, который можно было сделать, глядя на него со стороны: доктор доволен собой и своим положением.

Он быстро, в два шага пересёк кабинет, крепко пожал руку начальника сыскной, выразил неудовольствие установившейся жарой и стал оглядываться – куда бы сесть.

– Вы знаете, Фома Фомич, – сказал он, положив шляпу на стол и взяв стул, – меня сюда привёл странный случай. Он может показаться вам не заслуживающим внимания, возможно, – доктор сел, – однако меня он насторожил…

– Что за случай? – спросил несколько сухо фон Шпинне.

– Вы, надеюсь, слышали о смерти купца Пядникова?

– Да! Говорят, сердце не выдержало, умер прямо в своём салоне.

– Верно, я сам осматривал тело, и у меня не возникло в этом никаких сомнений, кроме одного… – Доктор замолчал, следя за реакцией начальника сыскной, однако тот спокойно ждал продолжения, и Викентьев продолжил: – Так вот, когда я осматривал тело, то обнаружил странную вещь… В правой руке Пядникова было зажато вот что… – Викентьев сделал предупредительный знак рукой и полез в боковой карман пиджака. Вынул маленькую блестящую жестянку, в каких обычно хранят вазелин, и протянул начальнику сыскной.

– Я так понимаю, мне её нужно открыть? – спросил полковник, взяв в руки коробочку и стуча по металлической крышке ногтем.

– Да, откройте!

В жестянке лежал шарик телесного цвета величиной с голубиное яйцо и чуть приплюснутый с боков. Местами из него торчали короткие тёмные волоски. На ощупь шарик был мягкий, податливый и слегла липкий. Покрутив его в пальцах, Фома Фомич положил назад в коробку.

– Не понимаю, что это и почему показалось вам странным?

– Я сейчас всё объясню, – на мгновение прикрыв глаза, медленно мотнул головой Викентьев. – Это воск. Как вы, наверное, смогли заметить, воск крашеный, более того, в него подмешаны волоски. Мне удалось выяснить, это человеческие брови…

– Воск с человеческими бровями? – удивился начальник сыскной. – Но мне всё равно непонятно…

– Когда я осматривал тело Пядникова, то обнаружил шарик зажатым в правой руке трупа. Сначала мне это показалось пустяком, но потом я задумался, а как, собственно, этот воск туда попал?

– Думаю, в этом нет ничего загадочного, – пожал плечами фон Шпинне. – В салоне восковых фигур можно очень легко испачкаться воском. Достаточно коснуться руками одной из выставленных скульптур, а время сейчас летнее – жара, даже ночью нет отдохновения…

– Это первое, что пришло мне в голову, – кивнул доктор и облизал полные губы. – Но ни одна из выставленных в зале фигур не повреждена! Я провёл, вы уж извините, – Викентьев смущённо улыбнулся, – собственное расследование.

– Значит, Пядников испачкался в другом месте, – повёл плечами Фома Фомич, – где-нибудь в подсобном помещении, в мастерской. Ведь там должна быть комната, где они приводят эти фигуры в порядок.

– Да? – Оптимизма во взгляде доктора поубавилось; он грустно изогнул губы и, перебегая глазами из стороны в сторону, проговорил: – Может быть, вы и правы… Значит, я зря вас потревожил, оторвал от дел?

– Нет, нет! – энергично помогая себе руками, решительно запротестовал начальник сыскной. – Возможно, всё наоборот – прав не я, а вы! Может быть, воск, зажатый в кулаке покойника, оказался там неслучайно. И у меня возник вопрос.

– Да, я вас слушаю! – с готовностью подался вперёд доктор.

– Вы говорите, что у Пядникова не выдержало сердце, так?

– Да, всё верно.

– А что? Он и раньше к вам обращался по поводу, – начальник сыскной коснулся рукой той стороны, где находится сердце, – или посещал другого врача?

– Нет, Пядников, скажем так, наблюдался у меня, но дело в том, что он не хотел, чтобы о его хворях знали другие, потому навещал меня инкогнито, всегда приходил поздно вечером и строго-настрого наказывал никому ничего не сообщать, даже дочери.

– Вы прописывали ему какие-то лекарства?

– Разумеется! – Во взгляде доктора промелькнула тень сомнения, а не зря ли он пришёл в сыскную, – может, нужно было просто-напросто выбросить этот воск и забыть обо всём?

Начальник сыскной задавал вопросы автоматически, он даже не знал, пригодятся ли ему ответы Викентьева в дальнейшем или нет: фон Шпинне привык трудиться с отдачей, чтобы ни у кого даже не возникало мысли в том, что он делает свою работу спустя рукава.

Знаете что, Николай Петрович, оставьте мне эту жестянку с шариком…

– Да я, собственно, и не хотел её забирать…

– Вот и замечательно! – Фон Шпинне заёрзал на стуле, давая тем самым понять, что у него кроме беседы с доктором ещё есть дела. – В ближайшее время постараюсь во всём разобраться. Спасибо за бдительность! – Это было сказано уже вслед покидающему кабинет начальника сыскной Викентьеву.

* * *

После ухода доктора начальник сыскной закрыл жестянку и забросил вглубь самого нижнего ящика стола, надеясь забыть о ней и больше оттуда не вынимать. Затем тщательно вытер руки платком.

Однако забыть у Фомы Фомича, сколько тот ни старался, так и не получилось, шарик точно приклеился к памяти и весь день, а потом ещё и ночью не давал полковнику покоя. Под утро даже приснился. С полковником подобные казусы случались, но крайне редко. Эти докучливые мысли и заставили фон Шпинне следующим утром изменить свой обычный маршрут, по которому он добирался на службу.

Глава 2 Полицейский кучер

Фон Шпинне вышел из дверей своего дома, что на улице Строгановской, купленного им в прошлом году у купца Переверзева. Служебная пролётка, запряжённая пегой с обвислым брюхом лошадью, уже стояла у парадного. Лошадь была не самой быстрой в сыскной, да и с виду выглядела несколько удручающе, но Фому Фомича это не смущало. Полицейский кучер Прохор, плутоватый бородач, весело скалился щербатым ртом.

– Доброго утречка, ваше высокоблагородие! – крикнул он, щурясь от яркого, светящего прямо в глаза солнца.

– Доброго, доброго… – сбегая с высокого порога, ответил начальник сыскной, не переставая думать о вчерашнем визите Викентьева на улицу Пехотного капитана. – А ты что так сияешь, именины у тебя сегодня?

– Никак нет, до моих именин ещё полгода, я зимний. Просто радостно, солнце светит, люди ходят, птицы поют… Божья, так сказать, благодать! Вот живёшь, живёшь, утро за утром, день за днём и ничего не видишь, всё вокруг мелькает мимо, а порой встанешь, выйдешь из ворот, вот как сегодня, и так тебе радостно сделается, так умильно, а отчего – не поймёшь! И улица та же, и люди те же, а всё другое… не такое как вчера!

– Понимаю! – Фома Фомич забрался в пролётку и, скрипя кожаным сиденьем, уселся, опираясь левым плечом о поднятый фордек. – Ты знаешь, где находится дом Пядникова? – спросил он небрежно, как бы между прочим.

– Это вы про того Пядникова, который помер недавно? – Кучер сел вполоборота к фон Шпинне.

– Про него. Так знаешь, где дом?

– А вам какой? У него этих домов…

– Тот, где салон восковых фигур находится.

– Знаю, я там даже был один раз, глядел на эти чучела огородные…

– Понравилось?

– Не-а! Лучше бы я тот пятак, который там оставил, на водку истратил! – с досадой в голосе ответил Прохор. – Так куда едем, ваше высокоблагородие?

– В сыскную! Хотя… – Начальник на мгновение задумался. – Нам этот дом по дороге?

– Ежели сделать небольшой крюк в полверсты, то по дороге.

– Ну что же, делай крюк…

– А вы никак на фигуры глянуть хотите? – Кучер негромко хихикнул.

– Нет! – отмахнулся фон Шпинне. – А, впрочем, кто знает, может, и посмотрю…

– Эх! – Кучер вскинул поводья и щёлкнул ими по спине лошади. – Трогай, сердешная! – И, не оборачиваясь, добавил: – Только зря деньги потратите…

Начальник ничего на это не ответил – может быть, не услышал, а может, просто не захотел вступать в спор.

Через полчаса, негромко шурша гуттаперчевыми шинами, под цокот копыт, полицейская пролётка въехала на улицу Красную, где находился салон восковых фигур. Фон Шпинне велел Прохору пустить лошадь шагом, чтобы была возможность хорошенько рассмотреть дом Пядникова. Это было двухэтажное, больше похожее на казарму строение мышиного цвета с узкими, точно бойницы, окнами. Между этажами левого крыла висела длинная жестяная вывеска. Кривые чёрные буквы на белом фоне сообщали: «Комната заморских чучел и диковин». Под основной надписью имелась ещё одна: «Вход – пятак».

– Остановись чуть поодаль! – негромко велел начальник сыскной и для верности коснулся армячной спины кучера. Прохор мотнул головой и, проехав мимо двух домов, натянул поводья. Пролётка стала. Фон Шпинне какое-то время сидел молча. Молчал и кучер, руки его с вожжами чуть заметно подрагивали. Прохор был готов в любое мгновение стегнуть лошадь и ехать дальше. Но приказа не было. Начальник сыскной из пролётки, похоже, выбираться не торопился, а может, и вовсе не собирался.

– Что слышно в городе о смерти Пядникова? – спросил Фома Фомич. – Может, чего болтают?

Кучер продел поводья в проушину на облучке и развернулся.

– Да в городе завсегда болтают. Люди – они ведь такие, им только дай повод языком почесать… – ответил он уклончиво. Глаза щурились, нижняя половина лица хоронилась под бородой и усами. Фоме Фомичу иногда казалось, что мужики для того и отпускают бороды, чтобы прятаться за ними, как за занавесками.

– А что болтают?

– Да больше радуются, мол, ещё один кровопийца помер, туда, мол, ему и дорога… Сколько людей на его каменоломнях, будь они трижды прокляты, Богу души отдали – и не сосчитать…

– А ты, похоже, тоже с другими радуешься?

– Я – нет! Мне он, этот Пядников, что был, что не стало его – всё одно…

– Может, ходят слухи, что не своей смертью он помер? – вкрадчиво спросил полковник.

– Про такое не слыхал! – сказал кучер и отвёл глаза в сторону, тем самым давая понять – ему что-то известно, однако говорить об этом он не решается.

– А про что слыхал?

– Вы, наверное, смеяться станете, мол, бабушкины сказки…

– Ты за меня не решай! Рассказывай, что слышал! – с нажимом проговорил фон Шпинне. Начальник сыскной всегда вёл себя с подчинёнными предупредительно, особой доброты не выказывал, но и не орал, как прочие, почём зря. Однако если требовался от подчинённых быстрый и понятный ответ, а его по какой-то причине не было, то мог и прикрикнуть.

– Люди говорят, будто бы в салоне этом… – Кучер повёл глазами в сторону пядниковского дома и, виновато ухмыльнувшись в бороду, запнулся.

– Ну!

– Будто там привидение живёт! – сказал кучер со смехом в голосе, но вот глаза были серьёзными. Стало быть, верил он в эти слухи.

– Привидение? – разочарованно переспросил начальник сыскной. Как всё-таки утомительно суеверны наши люди. Где привидению не жить, как в салоне восковых фигур!

– Да! Один человек видел…

– Как же он это мог видеть, привидения – сущности ночные, а салон открыт только днём?

– Салон-то закрыт, зато окна на улицу выходят. Вот и рассказывают, что какой-то пьяный шлялся после полуночи и видел через окно, как по салону кто-то ходит…

– А почему этот пьяный решил, что это привидение, а не сам хозяин?

– Это надо у пьяницы спрашивать… чего он так решил!

– Ты его знаешь?

– Кого?

– Не прикидывайся дураком! Того, кто видел в салоне восковых фигур привидение.

– Знаю, – с неохотой пробормотал кучер и почесал бороду.

– Скажи, как мне с ним познакомиться? Тоже хочу про привидение узнать! – подался вперёд начальник сыскной и растянул рот в улыбке.

– Неудобно как-то… – замялся, суживая плечи, Прохор.

– Что тебе неудобно?

– Как я ему потом в глаза смотреть стану? Он со мной поделился, просил, чтобы я никому не говорил… – Кучер замолчал, ожидая, когда мимо пройдёт какой-то мастеровой с завёрнутой в рогожу двуручной пилой под мышкой. – Нехорошо получится…

– Я не скажу про тебя, – успокоил кучера Фома Фомич. – К тому же, скорее всего, он об этом не только тебе рассказал, а ещё дюжине приятелей. Поэтому можешь не волноваться, от меня он ничего не узнает, даю слово.

– Зрякин Тимофей это, он мне про привидение сказал.

– Так он сам его видел или от кого-то услышал?

– Божился, что сам видел, а там кто знает, может, и соврал… людишки-то у нас сами знаете, какие… хотя, – Прохор взмахнул рукой, – я его никогда на вранье не ловил.

– Как мне его, Зрякина этого, найти?

Кучер тяжело вздохнул и принялся рассказывать. Начальник сыскной не перебивал, только время от времени в тех местах рассказа, где ему требовалось пояснение, задавал вопросы. Через десять минут Фома Фомич знал о ночном гуляке Зрякине всё, что нужно: где живёт, чем занимается, как выглядит. После того как Прохор закончил свой обстоятельный рассказ, полковник наконец выбрался из пролётки.

– Пойду, гляну на салон, – сказал он, точно оправдывался. – А ты, чтобы не скучать, пока меня не будет, посматривай тут: кто ходит мимо дома Пядникова, что за люди, может быть, кого узнаешь. В общем, за всем следи, запоминай, потом мне доложишь. – Если сказать честно, эти наблюдения кучера начальнику сыскной были ни к чему, а давал он поручение вознице по многолетней привычке, да и кучеру приятно не просто сидеть на облучке, а наблюдать, принимать участие в общем деле.

Начальник сыскной ушёл. Прохор смотрел ему вслед. Фома Фомич шагал не спеша, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Это была походка человека, не обременённого заботами и необходимостью куда-то торопиться. Такую походку ещё называют праздной. Все люди с утра спешат, кто на службу, кто на подённую работу, а этот слоняется без дела, без занятия. Эх, нам бы так!

Подойдя к окнам салона, фон Шпинне остановился и, приложив к лицу ладонь, принялся заглядывать сквозь стёкла. Переходил с места на место, даже ребром ладони тёр по окну. Но фигуры были размещены так ловко, что начальник сыскной сколь ни старался, ничего рассмотреть не смог. Одни скульптуры стояли к окну спиной, а те, что были выставлены лицом, перекрывались первыми. «Хитро!» – подумал Фома Фомич. Он смотрел так долго и настойчиво, что из дверей вышел низкорослый темноволосый приказчик, правое плечо которого было чуть выше левого. Он стал на пороге и, уперев кулаки в бока, звонко с укоризной проговорил:

– Вы бы, господин хороший, в окна не заглядывали, а внесли в кассу пятачок да зашли – и всё в лучшем виде разглядели! Через окна, прошу прощения, только нищие смотрят да ребятня всякая, а вы, я погляжу, человек приличный. Или вам пятака жалко? – спросил он насмешливо.

Начальник сыскной оторвался от окна и, широко улыбаясь, повернулся к приказчику.

– Так вы что же, нынче работаете?

– А как иначе? Коммерция, она простоя не любит, она как вода, если не течёт, то протухает… закон жизни! – проговорил приказчик, демонстрируя склонность к философским размышлениям.

– Постоянное движение.

– Да, да, всё должно двигаться, вертеться, крутиться…

– Но я слыхал, у вас горе – хозяин помер. Думал, по случаю траура салон закрыт.

– Хозяин, ваша правда, помер, большая беда, но траур уже прошёл. Хотя мы и тогда работали. Как только тело из салона унесли, Людмила Ивановна тотчас же велела открываться.

– А кто это – Людмила Ивановна – жена? – спросил фон Шпинне, хотя уже знал, что никакая она не жена.

– Дочка покойного Ивана Христофоровича Пядникова, так сказать, наследница папашиных капиталов… – Вторую часть фразы приказчик сказал почти что шёпотом и через мгновение, вопросительно глядя на фон Шпинне, добавил: – Ну, так что, посмотрите на фигуры?

– Конечно, посмотрю! Я, собственно, за этим сюда и явился!

Глава 3 Осмотр салона восковых фигур

– Я так понимаю, посетителей у вас добавилось? – следуя за приказчиком, спросил Фома Фомич.

– Какой там добавилось, ещё меньше стало! – повернувшись к гостю, ответил тот. В голосе его звучали нотки сожаления о потерянной выгоде. – Боятся люди сюда ходить! И раньше тут никого особо не было, а теперь и подавно…

– Отчего же? Верят слухам, будто бы Пядников в салоне умер? Но это, наверное, неправда!

– В том-то и дело, что чистейшая правда! – Приказчик задом толкнул дверь в салон и, придержав её, пригласил фон Шпинне войти. – Он действительно тут помер. Утром его нашли, на полу лежал. А у нас народец какой? Сразу же слухи поползли, будто бы здесь привидение живёт и всех, кто сюда приходит, душит. Кто наши посетители были? Всякие мамки с малыми дитями да крестьяне из ближних деревень… Публика самая что ни на есть суеверная. Вот и боятся теперь тут появляться…

– Но ведь доктор сказал, это был простой сердечный приступ!

– Да, доктор сказал, – махнул рукой приказчик, – а кто их, докторов, слушать станет. Это мы с вами, люди культурные, знаем, что никаких привидений нет, а темнота наша кромешная в них верит. Вот и нету кассы!

– А в Англии привидения в большом почёте! – заметил фон Шпинне, глядя через плечо слуги на расставленные в два ряда фигуры.

– Это как?

– Ну, например, кто-то хочет купить зáмок. У него спрашивают: «А вам какой замок, с привидениями или без привидений?» Покупатель говорит: «С привидениями». Ему отвечают: «Это будет стоить на сто тысяч больше…»

– Замок с привидениями стоит на сто тысяч больше? – Глаза приказчика округлились.

– Да! – утвердительно кивнул фон Шпинне. – А то и на все двести! – Фома Фомич решил не мелочиться, – замки-то, они, и это все знают, недешёвые.

– Но почему? – журавлём вытянул шею приказчик.

– Привидение – это выгодная вещь! Если в Англии замок с духами купить, то через несколько лет он полностью окупается и начинает приносить владельцу немалый доход. А всё потому, что от желающих прогуляться по замку с привидениями отбоя нет! Ставь на входе человека с билетами – и всё. Вот у вас здесь, для того чтобы публику привлечь, нужно в каменную пыль истереться, одни эти фигуры чего стоят. И то люди ходить не желают. А в Англии просто пустой замок, но с привидениями, которых никто не видит, – и публика, прознав про это, Волгой течёт. Знай только денежки собирай… У них там даже обманы пошли: скажем, в замке нет привидений, а владельцы говорят, что есть…

– Это чтобы народ завлекать? – потрясывая головой, догадался приказчик.

– Верно, братец! Ну что, вот тебе пятак, веди, показывай! – Начальник сыскной сунул молодому человеку медную монету и тут же взамен получил предварительно надорванный розовый билетик.

Салон восковых фигур Пядникова, надо сказать честно, Фому Фомича не впечатлил. Всё было как-то по-провинциальному уныло и скучно, никаких декораций, отделяющих фигуру от фигуры, даже вездесущие кадки с пальмами здесь отсутствовали. Скульптуры стояли в два ряда лицом к лицу, образовывая неширокий коридор, и посетителю, точно приговорённому к шпицрутенам солдату, приходилось проходить сквозь этот строй. Фон Шпинне бывал в салоне мадам Тюссо, там всё было иначе, никакого сравнения с тем, что он увидел здесь. Однако начальник сыскной тут не скучал, – прохаживаясь, с интересом рассматривал фигуры посредственного качества и постоянно спрашивал: «Кто это? А это кто?»

Приказчик, который назвался Климом, был, надо отдать ему должное, человеком весьма осведомлённым, о каждой фигуре мог говорить долго и по существу. Полковник слушал и громко восклицал: «Надо же! Подумать только… Первый раз слышу!» Это Клима вдохновляло. Он с ещё большими жаром, страстью и подробностями, словно очевидец, рассказывал о кровавых деяниях исторических личностей, выставленных в салоне.

– Вот, к примеру, наша с вами соотечественница. – Он остановился возле невысокой коренастой фигуры, в красном платье из атласа, на голове чепец вологодской вязки. Лицо жуткое, широкое и какое-то кукольное, с алой краской на щеках мастер явно переборщил. В правой, поднятой до уровня груди руке зажата венчальная фата, – Салтычиха, она же Людоедка, в миру Дарья Салтыкова, помещица. Хоть и нельзя так говорить, но мерзкая была баба, хоть и барыня; правда, её за деяния, которые она совершила, из дворян разжаловали, стало быть просто баба. – Клим подошёл к Салтычихе поближе, заботливо поправил чепец и немного взбил фату. Чувствовалась хозяйская рука.

– И чем же она прославилась? – спросил, показывая любопытство, фон Шпинне. Он, разумеется, знал кто такая Салтычиха, но ему было интересно – что расскажет приказчик, и тот не подвёл.

– Да чем прославилась, – с тяжёлым вздохом проговорил Клим, – много людей жизни лишила, в основном молодые женщины и девки. И что самое страшное, избивала их поленом…

– Поленом? – переспросил Фома Фомич.

– Да! Но полено у неё было не простое, берёзовое, привычное, можно даже сказать родное, а, как выяснила следственная комиссия… – При словах «следственная комиссия» фон Шпинне, подавляя улыбку, подобрался, а приказчик продолжал: – Полено у неё было не простое, а специальное, она его выписала откуда-то из-за моря! – Клим поднял руку с выставленным вверх указательным перстом. – И сделано оно было из чугунного дерева! И было на нём, на полене, с умыслом, нарочно, под её руку выстрогано, чтобы удобно было зверствовать. Она с ним, с поленом этим, поговаривали, и спала, под подушку его засунет и спит. А что, удобно, занемогла среди ночи желанием поизуверствовать, позвала девку какую-нибудь, а полено вот оно, под рукой, не надо в дровяник идти… удобно…

– Что-то я никогда не слышал про чугунное дерево, – заметил начальник сыскной, – про железное слыхал, а вот про чугунное – нет!

– А потому и не слыхали, что нет такого, это я сам придумал.

– Зачем?

– «Чугунное» звучит как-то особо угрожающе, а для публики это очень важно, чтобы она пугалась, я вот сейчас говорю «чугунное дерево», а у самого холодом по спине елозит…

– А что это у Салтычихи в руке фата, замуж, что ли, собиралась? – вернул разговор к фигуре Фома Фомич.

– Да нет, это ей не по возрасту, невест особо не любила, прямо вот как увидит кого в фате, так сразу и убивать принималась…

– А почему у неё в руке полена нет?

– Ну как же нет, есть, – радостно возразил приказчик, – просто его не видно, а оно вот! – Клим раздвинул складки атласного платья, в которых пряталась левая рука Салтычихи, и действительно, там она держала полено. – Мы его здесь с умыслом спрятали, люди ведь поперёд всего поленом интересуются – где? А вот! И страху добавляет. У меня даже одна мысль была, инженерная, чтобы Салтычиха когда нужно руку поднимала с поленом и грозила им. Я и хозяину, покойному Ивану Христофоровичу, говорил об этом, ему понравилось. Обещал даже, что сделаем, но вот… – Приказчик развёл руками. – Теперь-то что уж… – И было видно, что сокрушался Клим не о смерти хозяина, а о невозможности осуществить свою инженерную задумку.

– А вот это, – они перешли к следующей фигуре, – ещё один исторический упырь, так сказать.

Перед фон Шпинне стоял чуть выше среднего роста, очень худой, можно даже сказать костлявый, человек в высокой войлочной шапке, по форме похожей на боярскую, и в бархатном до пят плаще. Поверх плаща свисала длинная борода и еврейские пейсы, и то и другое достигало своей длиной пояса.

– И кто же это? Кощей Бессмертный?

– Я тоже так подумал, когда его первый раз увидал, – хохотнул Клим. – Нет, это Иуда… – Приказчик запнулся. – Вот сколько лет, а никак имени его запомнить не могу, всех помню, а его нет. – Он полез в карман и вытащил уже изрядно истёртую бумажку, развернул. – Ага, вот, тут у меня записано – Иуда Лоу бен Бецалель.

– Чем же таким он прославился, что попал сюда? Тоже, наверное, людей мучил и убивал?

– Нет, – отрицательно мотнул головой приказчик, – этот никого не убил, он другое злодеяние совершил. Возомнил о себе, что ни много ни мало, а Бог…

– Бог?

– Да! И по примеру господа нашего слепил из глины человека и с помощью магии жизнь в него вдохнул. И назвал это своё детище големом. А вот голем этот уж дел наделал, людей погубил немерено, – куда его Иуда пошлёт и кого убить велит, он туда идёт и убивает. Вот такая пакость средневековая…

Пошли дальше, остановились у подростка в соломенной шляпе и армяке не по росту.

– Это подпасок-оборотень, звали Филипок, обитал в Костромской губернии, мог превращаться, ну так люди говорят, в какого хочешь зверя. Нападал на путников, загрызал. Серебряной пулей его убили.

– А где ты, говоришь, тело купца нашли? – потеряв интерес к подпаску, неожиданно спросил Фома Фомич.

– А вам зачем? – после небольшой заминки проговорил приказчик.

– Да наступить боюсь, ещё ведь не прошло девять дней?

– А что? – Кожа на лбу Клима собралась гармошкой. – Наступать нельзя, пока девять дней не минуло?

– Ты этого не знал? – с деланым страхом в глазах спросил фон Шпинне.

– Нет!

– Наступал?

– Да. – Кадык на шее пошёл вверх, а потом резко вниз. – Только один раз…

– Если один, то ничего страшного, а вот если больше девяти, то ждёт тебя в скором времени такая же смерть, как и Пядникова!

– Правда? – Приказчик был основательно напуган, рыхлая кожа лица побелела и стала напоминать простоквашу. Губы, руки, тело – всё дрожало.

– Да не пугайся ты так, – боясь, как бы смотритель салона, ещё чего доброго, не упал в обморок, стал успокаивать его фон Шпинне. – Сказки это всё бабушкины, не бери в голову. К тому же ты ничего не знал, значит, тебе прощается! Так где это место?

– Вот оно! – указал приказчик на пол возле фигуры женщины в восточном костюме.

– Это кто же такая? – спросил Фома Фомич, проявляя больше интереса к скульптуре, чем к месту, где нашли Пядникова.

– Турчанка Гюль!

– Да что ты? – Начальник сыскной подошёл ближе и внимательно осмотрел восковое лицо. По-восточному точёное, с невероятно прямым носом, с черными как угольки глазами. В руках женщина держала дурно изготовленную фигуру ягнёнка, который, по замыслу мастера, должен был умилять, но больше пугал.

– Вы это…

– Что?

– Наступили! – Клим указал на пол.

– Да ладно, – отмахнулся фон Шпинне, – у меня в запасе ещё восемь раз осталось.

Видя, как легкомысленно отнёсся к своим же словам странный посетитель, приказчик тоже понемногу стал успокаиваться, решив про себя: пусть будет так, как будет. Он ведь ничего не знал, а значит, ему прощается!

– А кто она, эта Гюль, я что-то не припомню такой исторической личности? – спросил Фома Фомич, не отводя глаз от фигуры, а потом добавил: – Что-то мало она на розу похожа…

– На розу? – переспросил приказчик. – На какую ещё розу?

– Гюль – это по-турецки роза, не знал?

– Нет!

– Так что это за историческая личность?

– Да никакая она не историческая, это персонаж легенды. У турок есть предание о женщине, которая могла превращаться в мужчину…

– В мужчину? А зачем?

– Да кто же их, иноземцев, поймёт. Превращалась, и всё. При этом становилась кровожадным чудищем, убивала младенцев, а потом их поедала…

Фома Фомич отошёл от турчанки, глянул на неё издали, повёл плечами – женщина как женщина, а там кто знает, чего она по ночам творила.

– Вот смотрю я, Клим, и вижу: собраны тут у вас исключительно злодеи да разбойники, а хороших людей вроде бы и не было…

– Отчего же не было – были!

– Почему же их убрали?

– Хорошие люди кассу не делают! Кому охота деньги платить, чтобы на хорошего человека глянуть? То ли дело злодей, который в людской крови купался.

– Значит, хорошие люди не в чести?

– Когда речь идёт о коммерции, то вы правы – не в чести, – согласился приказчик.

– Говорят, будто сам хозяин по ночам тут ходил?

– Врать не стану, бывало.

– Может, это его за привидение и принимали?

– Может.

– Кабы он сейчас за это дело не взялся… – тихо проговорил фон Шпинне и сделал большие глаза.

– За какое? – потирая нос, спросил приказчик.

– Ходить тут по ночам!

– Так ведь он умер… – Клим удивлённо сделал шаг назад.

– Бывает, и мёртвые ходят; может, он и сейчас здесь, мы его просто не видим…

– Страсти вы рассказываете, прямо мороз по коже. – Лицо приказчика сморщилось. – Потому, наверное, – он перешёл на шёпот, – Палашка и уехала…

– Что ещё за Палашка? – не глядя на приказчика, спросил фон Шпинне.

– Да прислуга. Она каждое утро порядок в салоне наводит, с фигур пыль сметает…

– Так много пыли?

– Много. Воск её к себе тянет, как магнит. Электричество в нём рождается.

– А Палашка, говоришь, уехала?

– Да!

– А куда?

– Да сказывали… – Клим приложил палец к губам, – к родне в деревню.

Начальник сыскной ещё походил по салону, заглянул везде, где только можно. Подошёл к стоящей в углу шёлковой ширме с вышитыми на ней розами, глянул, что за ней, – там оказалось пусто.

– А ширма вам зачем тут? – спросил, пробуя её на прочность.

– Да я и сам, признаться, не знаю, привезли вместе с фигурами, для чего – не сказали. Ну, мы её тут и поставили, пусть, какая-никакая, а красота…

Рассказы о живущем здесь привидении Фому Фомича сильно заинтересовали. Может быть, Пядников перед смертью действительно увидел привидение или что-то на него похожее… Но поскольку фон Шпинне в духов не верил, выходило, что если Пядникова кто-то и напугал, то, скорее всего, это был живой человек. Например, залез в салон какой-нибудь воришка, хотя на это ничего не указывало.

– Скажи-ка, Клим… – Начальник сыскной повернулся к приказчику.

– Да! – подобострастно вытянулся тот.

– Ваш салон когда-нибудь обворовывали?

– Нет! – не думая, ответил приказчик. – Никогда! Кому в голову взбредёт сюда ночью лезть? Да и что здесь воровать – фигуру? А потом куда её девать? Нет, сюда никто никогда не лазал, это я точно знаю, потому как работаю тут с самого начала. Как только покойный Иван Христофорович чучел этих привёз, сразу же меня к ним приставил. Книжки дал, мол, читай, учи, чтобы потом посетителям рассказывать…

– Значит, не было никакого воровства?

– Не было! А почему вы этим интересуетесь, вы что же… – Приказчик почесал шею. – Из полиции?

– Я так сильно похож на полицейского? – удивился фон Шпинне. И удивление его было таким искренним, что обезоружило Клима.

– Нет, не похожи, совсем не похожи! – сказал он с большой уверенностью. Однако через мгновение добавил: – А вот вопросы задаёте какие-то совсем не как обычный посетитель.

– Мне просто интересно, вот и спрашиваю… А скажи мне, любезный…

– Да, да! – Приказчик выглядел так подобострастно, словно был готов разбиться в доску, но ответить на любой вопрос.

– А где вы приводите эти ваши фигуры в порядок, есть у вас здесь какая-нибудь специальная комната?

– А зачем их приводить в порядок?

– Ну, вдруг что-нибудь испортится, повредится, кто-то по неосторожности опрокинет одну из фигур, она упадёт на пол и сломается…

– Нет! – повёл головой из стороны в сторону приказчик. – У нас здесь такого не бывает и никогда не бывало. У нас, ежели знать хотите, все фигуры к полу привинчены вот такими вот винтами! – И Клим после этих слов развёл большой и указательный пальцы, показывая этим жестом величину крепежа. – Намертво! Их если и захочешь, никуда не унесёшь. А ежели что подправить, так на месте и подправляем.

– А кто подправляет?

– Да я и подправляю, кто же ещё. Дело, скажу вам честно, нехитрое.

– Ну, ну! – кивнул начальник сыскной, понимая, что качество фигур, может быть, и страдает оттого, что дело нехитрое.

В салоне Фома Фомич вспомнил о коробочке с восковым шариком, которую ему вчера принёс доктор Викентьев. Вернее, он о ней и не забывал, просто решил на время об этом не думать, а тут вернулся к этим мыслям. Как воск мог попасть в руку Пядникова? На ум приходил самый простой ответ: когда купец почувствовал себя плохо, стал падать и попытался ухватиться за ближайшую фигуру. Это объяснение никак не удовлетворяло начальника сыскной. Если бы такое случилось, тогда на одной из скульптур непременно остались бы следы пальцев. А их нет! Хотя воск мог оказаться у Пядникова и другим путём. И осталось выяснить каким.

Полковник посмотрел на одинокую свечу в медном подсвечнике, стоящую на подоконнике одного из окон, – стеариновая. Однако больше его сейчас беспокоил не воск, а как в руку купца попали волоски бровей. Со слов доктора, волоски эти живые, следовательно, Пядников их вырвал. Возможно, ночью он на кого-то здесь, в салоне, наткнулся, кинулся и…

Фома Фомич улыбнулся своим мыслям. Едва ли купец, пытаясь кого-то задержать, хватал его за брови…

Нет, всё-таки прав Викентьев, что-то здесь не то… что-то не то! Да ещё и разговоры о привидении…

Простившись с Климом, начальник сыскной вышел из дома Пядникова и направился к ожидающей его пролётке. Он слышал, как за ним открылась дверь салона. Очевидно, это приказчик вышел на порог и провожает Фому Фомича взглядом.

Глава 4 Знакомство с Тимофеем Зрякиным

Утром следующего дня Фома Фомич отправился по адресу, что узнал у Прохора.

Как успел выяснить начальник сыскной, Тимофей Зрякин, который якобы видел привидение в салоне восковых фигур, был мелким лавочником. Торговал материалами для сапожников: кожа, гвозди и прочее, что может понадобиться при пошиве обуви. Запойным пьяницей Тимофей не слыл, но в стакан время от времени заглядывал, потому верить всему, что он мог рассказать, нужно было с большой оглядкой.

Лавочка Зрякина находилась на улице Фабрикантской, по соседству с Красной. Маленькая, втиснутая между кирпичными домами-красавцами, она производила впечатление дровяного сарая. И было совсем непонятно, как она здесь оказалась и, главное, как её до сих пор терпят. Почему не снесут?

Сначала Фома Фомич бегло осмотрел лавку снаружи, потом толкнул дверь и вошёл внутрь. Полумрак. Покупателей нет. Остро и удушливо пахло свежевыделанной кожей. За прилавком стоял человек в сыромятном фартуке и взвешивал на рычажном безмене сапожные гвоздики, а затем рассыпал их в бумажные кульки.

– Здравствуйте! – коснувшись рукой шляпы, проговорил фон Шпинне.

– Доброго здоровья! – ответил стоящий за прилавком мужчина, широколицый, с мясистым угреватым носом и маленькими, точно пуговки, настороженными глазками.

– Как мне увидеть Тимофея Зрякина? – спросил, глядя в эти пуговки, Фома Фомич.

– А зачем он вам? – человек перестал взвешивать гвоздики, пуговки совсем исчезли в прищуре.

– Поговорить нужно.

– О чём?

– Может, ты мне, братец, скажешь, где он, а я уж ему самому доложу, о чём хочу поговорить.

За прилавком стоял сам Зрякин, Фома Фомич это знал, так как Прохор показал ему лавочника вчера вечером. Однако начальник сыскной не подавал вида, что это ему известно.

Насторожённость в глазах Зрякина превратилась в подозрительность. Он молча смотрел на вошедшего, который мало чем походил на хозяина сапожников, а на сапожника тем более.

– Что молчишь, забыл, как тебя зовут? – спросил фон Шпинне, нарушая тягостную тишину унылого, дурно пахнущего места.

– Нет, помню…

– Ну и?

Снова молчание и каменное выражение лица.

– Хорошо! – кивнул Фома Фомич. – Начнём с меня, я – полковник фон Шпинне, начальник сыскной полиции, а теперь ты скажи!

– А я, это… Иван Иванов!

– Правда? – рассмеялся Фома Фомич, он даже был несколько озадачен подобным поведением.

– Правда! – Глаза-пуговки не моргали, глядели точно нарисованные.

Полковник выглянул из лавки и поманил кого-то пальцем. В дверь протиснулись два дюжих молодца. Начальник сыскной взял их с собой намеренно. Прохор рассказывал: «Зрякин – человек буйный, и чего от него можно ожидать – неизвестно».

– Так, ребята, хватайте этого и в сыскную!

– За что? – снимая через голову фартук, закричал Иванов-Зрякин.

– А разве не за что?

– Не за что, я не разбойник!

– Вот мы там и разберёмся, кто ты такой, Иван Иванов! Везите его – и сразу в подвал, пусть посидит.

* * *

Мелкого лавочника отвезли в сыскную и, как велел начальник, посадили в камеру. Вытащили оттуда только под вечер. Ввели в кабинет Фомы Фомича и усадили на стул.

– Теперь вспомнил, как тебя зовут? – Фон Шпинне сидел за столом и с плохо скрытой неприязнью смотрел на Зрякина.

– Иван Иванов!

– Да! – тяжело вздохнул Фома Фомич и развёл руками. – Одно из двух: ты либо дурак, притом полный, либо не понимаешь, куда попал.

Начальник сыскной провозился с лавочником больше часа, пытаясь правдами и неправдами заставить того назвать своё настоящее имя. Однако Зрякин продолжал твердить, что он – Иванов Иван.

Его упрямство было сродни упрямству гимназиста, который понял, что его поймали на вранье, но продолжал упорствовать. У Фомы Фомича даже возникли сомнения относительно душевного здравия Зрякина. Может быть, человек не в себе и не понимает, чего от него хотят? Однако опыт подсказывал начальнику сыскной, что лавочник, скорее всего, в своём уме, а упрямится с умыслом, что его примут за дурачка и отпустят на все четыре стороны. Тогда Фома Фомич решил перехитрить хитрого. Он вызвал Кочкина и сказал следующее:

– На улице Фабрикантской есть мелкая лавочка, принадлежит некоему Зрякину Тимофею.

– Так! – На лице Меркурия отобразилась полная готовность и решимость сделать всё, что прикажут. Прикажут спалить её, поедет и спалит!

– Эта лавка оказалась без хозяина.

– Как это?

– Мы не можем найти ни самого Зрякина, ни его родственников, поэтому губернатор распорядился эту лавку продать с аукциона. Строение едва ли кого заинтересует, а вот земля под ним… Словом, я поручаю вам, Меркурий Фролович, организовать этот аукцион.

Кочкин был хитёр, он понял, в чём дело, и тут же подыграл начальнику.

– Зачем аукцион? У меня и без аукциона есть покупатель! У него уже и деньги приготовлены, в два счёта всё обделаем.

– Ну что же, это ещё лучше, – выпятив нижнюю губу, мотнул головой фон Шпинне. – Значит, нам нужно будет эту лавку продать, а деньги внести в городскую казну, они пойдут на благотворительные цели… купим на них капусту кроликам. – Начальник сыскной не смотрел на Зрякина, он чувствовал его. – Да, и ещё, нужно будет установить личность вот этого человека. – Он кивнул на лавочника. – По всей видимости, у него нет паспорта, и совсем непонятно, что он делал в лавке Зрякина. Может быть, воровал! Прознал, что хозяина нет, и залез туда… в общем, место его в тюрьме.

– Это как же… как же это? – Зрякин медленно встал со стула и протянул руки к фон Шпинне.

– Сидеть! – приказал Фома Фомич.

– Не буду! – закричал лавочник.

Начальник сыскной выразительно посмотрел на Кочкина, тот всё понял. Через несколько минут Тимофей Зрякин сидел на стуле, а руки его были скованы ручными кандалами под коленом левой ноги.

– Ты будешь сидеть! – сказал Фома Фомич. – И это тебе говорю я – полковник фон Шпинне! – Повернувшись к чиновнику особых поручений, он сообщил: – Итак, Меркурий Фролыч, приступайте. Что тянуть? Требования губернатора нужно выполнять, чтобы не получить по шапке.

– Так это ведь я хозяин лавки! – не имея возможности разогнуться, выкрикнул Зрякин.

– Фамилия? – зло спросил Фома Фомич.

– Чья?

– Твоя, болван!

– Зрякин!

– Имя?

– Тимофей…

– А почему ты называл себя Иваном Ивановым?

– Да не знаю… от страха, наверное…

– И чего ты так боишься, Тимофей?

– Полиции.

– Почему же ты её боишься?

– Так ведь… – Зрякин замолчал, покусывая губы и глядя то на фон Шпинне, то на Кочкина.

– Не молчи, говори, а то нам с Меркурием Фролычем уже скучно становится.

– Да я по молодости, эта, на каторгу угодил…

– За что?

– Да в том-то и дело, что ни за что, напраслину на меня возвели, люди невозможные, злые. Потом-то всё разъяснилось, что не я это, а уж и поздно, четыре лета я там отбыл. С тех пор и боюсь, кабы снова какой ошибки не случилось.

– Ну всё, теперь можешь не бояться. Твои страхи в прошлом, ты уже в полиции, а вскорости поедешь и в тюрьму…

– За что? – Зрякин попытался вскочить на ноги, но ему не удалось, смог только приподняться, как снова рухнул на стул.

– За то, что ты, сын собачий, обманул представителя власти, называя себя чужим именем…

– Я не хочу в тюрьму! – закричал Зрякин, – он, похоже, не умел говорить спокойно.

– Туда никто не хочет, потому что там не сахар. Но для того она и тюрьма, чтобы человек мог понять – воля лучше, чем неволя. Единственное преимущество тюрьмы – это крыша над головой, да ещё, может быть, приятные соседи по нарам. Потому-то все и стараются, из кожи вон лезут, чтобы в неё не попасть, а ты сам туда стремишься…

– Да это вы меня хотите упечь!

– Скажи ещё, не за что.

– Не за что! Ведь я ничего не сделал.

– А за обман?

– Да разве это преступление, – хрипел Зрякин, – это не преступление!

– А что же это, по-твоему? – удивился фон Шпинне.

– Шалости!

– Дурак ты, Зрякин, это у тебя с женой шалости будут, а здесь, – начальник сыскной постучал ногтем по крышке стола, – это называется преступление, и за него, хочешь или не хочешь, нужно отвечать. Попал ты по самую макушку и не в болото, а в трясину из дерьма!

– И что же это… – Зрякин заговорил тихо, исподлобья глядя на Фому Фомича, – никак нельзя меня простить?

– Как думаешь, Меркурий Фролыч, можно простить Тимофея Зрякина? – Фон Шпинне вопросительно посмотрел на чиновника особых поручений.

– Можно, наверное,… – начал тот, противно растягивая слова, – но лучше будет наказать, чтобы другим неповадно было. А то простим, а он хвастаться начнёт, что ему никто, даже полиция, не указ, и другие, глядя на него, тоже начнут себя чужими именами называть… Нет, надо сажать в тюрьму, там ему самое место.

– Видишь, что умные люди говорят, надо тебя сажать, другого выхода нет, если, конечно… – Начальник сыскной, оценочно глядя на лавочника, замолчал.

– Что? – ухватился тот за это молчание, как за соломинку.

– Если, конечно, не хочешь верой и правдой послужить отечеству…

– Это как же?

– Ну, скажем, поработать на сыскную полицию в качестве добровольного помощника… – Фома Фомич внимательно посмотрел в глаза Тимофея, но, кроме тупого отчаяния, не нашёл там ничего. – Понимаешь, о чём я говорю?

– Нет!

– Если вдруг что-то услышишь или увидишь, придёшь сюда к нам и расскажешь об этом. Теперь понял?

– Да!

– Тогда по рукам?

– По рукам! – кивнул Зрякин, переводя взгляд с Фомы Фомича на кандалы. – Мне можно уже идти?

– Не так быстро! – качнул головой полковник. – Вначале мы должны наш с тобой устный договор сделать письменным.

– А зачем?

– Знаешь, как иногда бывает, я тут тебе наобещаю с три короба, потом ты придёшь ко мне, а я скажу – ничего не помню. А всё почему, потому что уговор был устный, а когда он будет письменный, тогда мне нипочём не отвертеться, придётся выполнять договорённости.

Кочкин снял со Зрякина кандалы, и тот под диктовку начальника сыскной написал бумагу, которая делала его полицейским осведомителем. Таких бумаг от «добровольных» помощников в нижнем ящике стола фон Шпинне был целый ворох. Какие-то были, по разным причинам, совершенно бесполезными, а какие-то сильно помогали во всевозможных расследованиях. И тут не угадаешь, где обретёшь, а где потеряешь, поэтому Фома Фомич придерживался правила, что всех недостаточно виноватых для судебного преследования записывать в осведомители. Кто знает, вдруг когда-нибудь эта писулька сгодится. К тому же так у мелких, копеечных нарушителей не создавалось впечатления безнаказанности. Чтобы они всю свою дальнейшую жизнь чувствовали на себе длань закона.

– Подписывать надо? – спросил лавочник почему-то у Кочкина.

– Конечно! – кивнул тот.

Когда всё было сделано, Фома Фомич аккуратно выдернул из-под рук Зрякина листок и помахал им в воздухе, чтобы чернила быстрее высохли. Пробежал глазами по кривым строчкам, удовлетворённо хмыкнул и спрятал бумагу в зелёную папку. Прихлопнув по ней ладонью, почти торжественно заявил:

– Всё, Тимофей, теперь мы с тобой, если можно так сказать – коллеги!

– Мне можно идти? – гнусавил Зрякин.

– Да, тебе можно идти! – благодушно проговорил начальник сыскной. – Но прежде чем ты нас покинешь, хотелось, чтобы ты ещё немного задержался. У меня есть вопрос, на который ты должен ответить… А вот когда ответишь, правдиво ответишь, тогда гуляй! Мы препятствовать не будем.