Смертельная красота E-Book

Елена Новикова

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
• Serie: О маньяках-гениях. Психологический триллер
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 412

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Его жертвы живут вечно... В городе появляется маньяк, убивающий девушек крайне изощренным способом. Он отнимает жизни при помощи скальпелей и обрамляет тела цветами, превращая убийство в особый ритуал. Возле каждой жертвы маньяк оставляет послание: фотографию, на которой девушка еще жива. Из провинции вызывают Черного — следователя по особо важным делам. Он чувствует, что напал на нужный след. Но, оказывается, убийца и следователь очень похожи друг на друга. И лишь тонкая грань отделяет охотника от его добычи… Поражающий реализмом психологический триллер о серийном убийце с высоким IQ. Хищник в овечьей шкуре, он оставляет ложные улики и ведет оперативников по особому жуткому пути.

Leseprobe

Елена Новикова Смертельная красота

© Новикова Е. А., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Глава 1

Холодно. Чертовски холодно. Ветер облизывает коленки, прикрытые тонкими капроновыми колготками. Забирается под короткую юбку, нагло хватает за ягодицы. Трусики остались где-то под кроватью этого дебила Виталика! Через подошву новеньких сапожек чувствуется стылый асфальт. А еще на них – на сапожках, сто́ящих, между прочим, почти половину зарплаты! – отвратительная царапина.

– Как же я тебя ненавижу! Придурок! – ругается девушка, переступая с ноги на ногу.

Это все Виталик! Швырнул правый сапог, и тот зацепил его дурацкий велосипед. Кто вообще держит велосипед в прихожей? Сапожок задел какую-то детальку и опрокинул чертов велик. А Виталик разорался еще громче.

– Да за что?! – облачко пара вырывается изо рта вместе с ругательством.

Конечно, вернуть теперь эти сапоги в магазин не получится. Можно выбрасывать чек. Ей жаль обновку. Но еще больше жаль себя.

Это ж надо было так обломаться! Нашла в кого влюбиться – спортсмен, красавчик с подтянутой попкой, густыми черными волосами и загадочным взглядом из-под полуопущенных век. Все девчонки на курсе текут от Виталика, и она тоже. О, как она была горда собой, когда Виталик пал к ее ногам! «Выкусили, неудачницы?» – с таким выражением лица она ходила по коридорам универа, по кафешкам, по всем этим вечеринкам.

До вчерашнего дня. Вырядилась и поперлась к нему. Нет, сначала все было прекрасно, Виталик разорился на вино и суши. Музыка – какой-то нудный блюз, от которого сводит зевотой скулы. Разговоры, никак не переходящие в любовное воркование. Ночь, слишком быстро опускающаяся на город и заставляющая зажигаться окна домов. Она быстро взяла инициативу в свои руки. Для них это не было первым разом, но было первым разом у него дома. Она была вынуждена признать, что каким бы уродом Виталик ни оказался, пользоваться собственным накачанным телом он определенно умеет.

А вот утром – всего полчаса назад! – началось.

Ей хотелось поваляться в постельке. В ногах все еще ощущалась приятная слабость. Да и вообще, какого черта вставать в семь утра, если пары только после обеда? Но он буквально вышвырнул ее из постели.

– Мне надо уходить.

– Куда?

Она потянулась к нему с поцелуем, но Виталик, уже умытый и одетый, отстранился, брезгливо скривив губы.

– У меня тренировка. Вставай.

– Давай ты пойдешь на свою тренировку, а я пока посплю? Потом встречу тебя.

Она игриво прикусила нижнюю губу, положив руку ему на бедро.

– Вставай!

Ее пальчики, будто паучок, перебрались к его паху. Виталик со злостью перехватил ее запястье, явно наслаждаясь своей силой, и посмотрел прямо в глаза девушке, открывшей рот в тихом вскрике.

– Что ты делаешь? Больно!

Она вырвала руку. Виталик сдернул одеяло, обнажив ее. Внезапно ей стало неуютно под тяжелым взглядом этих почти черных глаз. Угрюмое лицо мужчины, с которым она провела ночь и которого вроде бы любила, напугало.

– Одевайся и вали! Я не собираюсь оставлять тебя в своей квартире, ясно? И возьми уже жвачку, от тебя несет перегаром.

Каждое слово ей будто давало пощечину. Давясь слезами, она натянула колготки, так и не найдя трусики. Дрожащими пальцами застегнула пуговицы на блузке. И задом наперед влезла в юбку.

– Ну ты и урод, – тихо сказала она.

Он ничего не ответил, схватил ее сапог и швырнул. Потом загрохотал велосипед. Виталик снова заорал, но уже с таким матом, какого ей еще не доводилось слышать. Он был взбешен. Его ладони, еще несколько часов назад ласкавшие ее тело, теперь сжались в кулаки. Страх заставил девушку схватить обувь и броситься из квартиры прочь. Колготкам тоже пришел конец.

На первом этаже она обулась и вышла на улицу. Апрель только-только начинался. Темнота и свежий, чуть морозный воздух. В первые минуты ей понравилось, как ветер остужает пылающие щеки и не дает слезам победить.

Только когда показалась впереди автобусная остановка, девушка застыла на месте. Какой-то мужчина, шедший за ней, неодобрительно хмыкнул и обошел ее. Потом прошли две женщины. Мамаша тянула за руку сонного малыша в забавном комбинезоне с длинными заячьими ушками.

Сумочка осталась на журнальном столике в квартире Виталика. Телефон, кошелек, ключи, помада, тушь, пара тампонов, салфетки, какая-то необходимая мелочовка – все это осталось там. Она огляделась, будто это могло помочь хоть чем-то. Вернуться обратно? Во-первых, это страшно. Во-вторых, Виталик, скорее всего, свалил уже на свою тренировку. В-третьих, пусть, козел, сам все принесет и попросит прощения!

И вот она стоит на проклятой остановке уже полчаса. Лезть в автобус и ехать зайцем ей не хочется. Позора не оберешься, если спалят. Один таксист, остановившись рядом, сразу предлагает отвезти куда угодно за отсос. Она ругается на предложение, от души хлопая дверью.

– Ну и морозь ляжки, – лениво отвечает таксист и уезжает.

На нее неодобрительно смотрят пенсионерки, кучкой стоящие рядом. На их лицах написано все, что они думают, но и вслух бабки обсуждают девушку с ног до головы, ничуть не стесняясь. А ей хочется плакать и курить.

Пальцы на ногах замерзли до такой степени, что она их не чувствует. Коленки трясутся, крупная дрожь прокатывается по телу. Ее короткая ярко-красная курточка никак не подходит для долгого пребывания на улице. Стуча от холода зубами, она обнимает себя за плечи. Небо светлеет и морозец чуть усиливается перед рассветом.

«Плевать, – думает она. – Пойду пешком. Иначе я здесь просто сдохну».

Девушка успевает сделать только шажок в сторону от остановки, когда рядом тормозит серая иномарка.

– С вами все в порядке? – озабоченно спрашивает водитель. – Может быть, нужна помощь?

Она неуверенно улыбается, насколько позволяют застывшие мышцы. «Отсос так отсос», – проносится у нее в голове.

– Вы совсем замерзли. Давайте я печку включу.

В теплом салоне машины дрожь колотит ее сильнее. По пальцам ног и рук бегут колючие мурашки. Слезы, вмиг оттаяв, начинают литься рекой.

– Держите салфеточку, – протягивает ей водитель вынутую из бардачка упаковку. – Не плачьте, все наладится. Разве у такой красивой девушки могут быть непоправимые проблемы?.. Как вас зовут?

– Алина.

– Очень красивое имя – Алина. Поедем?

Серая иномарка отъезжает от остановки и вливается в утренний плотный поток тех, кто спешит по делам.

* * *

Если бы адреналин можно было увидеть и почувствовать, то здесь и сейчас ничего, кроме адреналина, не было бы видно. Разве что небольшие вкрапления страха, негодования и раздражения.

– Я не понимаю, какого рожна вы сюда приперлись? – шипит старший оперативник, подполковник Шабанов.

Полицейский не поворачивает в сторону следователя головы.

Этот надутый, вечно хмурый длинный тип его раздражает. В присутствии этого следака Шабанов чувствует себя мальчишкой, неделю назад пришедшим на службу. И это ему не нравится. Не нравится и то, что Николай Дмитриевич Черный, следователь по особо важным делам Главного Следственного комитета, вечно суется в работу оперов.

– Хотите что-то предъявить? – таким же шепотом спрашивает Черный.

– Тут стреляют иногда. Не боитесь, что вам отстрелят голову?

– У Колдыря нет оружия. Вы сами это сказали.

– Ну, не пристрелят, так просто прилетит. Тут, знаете ли, не бумажная работа.

– Я знаю, – кивает Николай. – Внизу страхуют?

Шабанов не отвечает. Желваки на его скулах отчетливо проступают. И, кажется, слышно, как он скрипит зубами от злости. Чертов следак! «Что ж, ты сам нарвался», – думает Шабанов.

– Погнали, пацаны! – отдает он распоряжение.

Черный что-то говорит про то, что Колдыря надо брать живым и, по возможности, без травм. «Да-да, “по возможности”», – мысленно соглашается Шабанов, по его губам скользит кровожадная улыбка. Со следователем он больше разговаривать не намеревается. Если тому приспичило посмотреть, как работают настоящие мужики, то пусть смотрит.

Хотя, если разобраться, то именно Черный привел их сюда, в полурасселенный дом на окраине. Колдыря искали не один месяц по всей стране и даже в ближайшем зарубежье. На его счету несколько трупов, изнасилование, грабеж и попытка угона.

Колдырь на пару со своим подельником с двумя бейсбольными битами ворвались в ювелирный салон прошлым летом. Внутри оказались продавщица, охранник и двое будущих молодоженов, выбиравших кольца. Почти праздничное настроение, помноженное на прекрасный теплый день, умытый дождем. Тихая классическая музыка, на которой настоял хозяин салона. Но безмятежность и волнующее предчувствие торжества были разбиты. Колдырь без лишних слов, широко замахнувшись, ударил охранника, который только успел повернуться на мелодичный перезвон дверного колокольчика, по голове. От удара череп треснул с влажным звуком.

– Хэк!

Колдырь еще выдыхал, а охранник уже падал к его ногам.

Женский крик перебил музыку. Молодой человек инстинктивно схватил свою избранницу и притянул к себе.

– Бей! – приказал Колдырь своему менее расторопному приятелю.

Тот подскочил к парню и замахнулся. Но ударить не успел – молодой человек перехватил биту и принялся отчаянно сопротивляться. Продавщица, чуть поскользнувшись на лужице у своих ног, бросилась к тревожной кнопке за прилавком.

– Стоять!

Бита Колдыря разбила витрину, и она осыпала продавщицу осколками.

Девушка продолжала визжать, зажимая уши руками. Страх настолько парализовал ее, что она не могла сдвинуться с места. Безумными глазами она глядела на мертвого охранника, под которым натекла багровая липкая лужа крови.

Колдырь не успел чуть-чуть – женщина нажала на кнопку вызова вневедомственной охраны. Рассвирепев, преступник перегнулся через прилавок и схватил ее за блузку.

– Не надо! Пожалуйста, не надо! Они уже едут сюда! – просила продавщица, чувствуя, как по ногам что-то течет.

– Ах, ты!.. – Колдырь резко ткнул свою жертву лицом в витрину, ломая ей нос. – Хэк!

Он отпихнул окровавленную женщину, чтобы появилось побольше пространства для замаха. Бита описала полукруг и, сломав выставленное запястье, обрушилась на голову продавщице. Та упала, согнув колени.

Вошедший в раж от запаха и вида крови Колдырь во мгновение ока подскочил к напарнику. Покупатель почти вырвал из его рук биту, когда его свалил мощный удар. Колдырь тумаком отправил подельника собирать украшения.

– Иди, ущербный, хоть че-то сделай… Быстрее! Щас менты приедут!

– Ага, – кивнул тот и бросился выполнять приказ.

– Заткнись! – Колдырь влепил оставшейся в живых пощечину.

Девка заткнулась, будто он выключил в ней что-то. Она просто остолбенела, как манекен в торговом центре. Колдырь, поглядывая в окно салона, вытащил из кобуры охранника пистолет. Со знанием дела повертел его в руках и сунул себе за пояс.

Где-то вдалеке послышался вой сирен. Колдырь сплюнул.

– Валим!

– А эта? – подельник показал подбородком на девушку.

Колдырь осклабился и схватил ее за руку.

Они ушли за минуту до появления на месте вневедомственной охраны. Сбыли часть цацек в тот же вечер. И почти неделю тихарили на какой-то хате, бухая, покуривая и бесконечно насилуя безучастную ко всему пленницу.

Ее так и найдут в этой квартире голой, грязной и почти не дышащей.

В первый раз Колдырь погорел на бухле. Он послал подельника добыть еще водки и закуски. Денег не было, но были колечки и цепочки. Через них оперативники и вышли на лежбище подонков.

– Лежать мордой в пол! – скомандовал капитан Арсентьев, врываясь на блат-хату.

Пуля угодила ему в живот и, разворотив желудок, застряла в позвоночнике. Колдырь улыбнулся – удача на его стороне. Только взялся наконец поиграть с пестиком, а тут и мент нарисовался! Вторым выстрелом он прикончил своего подельника.

– Привел, падаль!

Не раздумывая, Колдырь опрометью бросился к черному ходу. За спиной звучали мат, выстрелы, крики боли и проклятия. Он несся вперед, отстреливаясь и петляя.

Сейчас его вычислил Черный. После стольких месяцев поиска, когда надежд поднять дело не осталось, за него взялся Николай Дмитриевич. Колдырь никуда не уехал из города. Он гасится на квартире женщины, писавшей ему в тюрьму письма. Халупа на окраине – самое подходящее место, чтобы отсидеться. А баба эта рада-радешенька, что хоть кто-то позарился на ее рябую физиономию.

– Погнали, пацаны!

Дверь с треском вваливается внутрь квартиры, поднимая облачка пыли. Грохот еще не стих, а внутрь уже влетают бойцы спецназа. Маленькая квартирка уменьшается еще больше. Колдыря, сидящего в кресле перед телевизором, валят на пол.

– Контроль!

Шабанов кидается к задержанному. Приподнимает его за футболку и молча принимается бить его по лицу кулаками. Спецназовцы, закованные в бронежилеты, в черных балаклавах и касках, стеной возвышаются рядом.

– Хватит! Перестаньте! – кричит Черный, перехватывая руку Шабанова.

Сбитые костяшки пальцев деревенеют от напряжения. Колдырь что-то мычит разбитым в кашу ртом.

– Не лезь! – рычит оперативник.

– Хватит! – повторяет Черный. – Он задержан. Все.

– Иди скажи это Серегиной жене! Этот падла моего парня убил, девку покалечил, еще жмуров после себя оставил! Я его собственными руками – на лоскуты!

Шабанов дергает руку, пытаясь высвободиться из захвата.

– Он задержан, и теперь им займутся следствие и суд.

Следователь и полицейский смотрят друг другу в глаза. Чувствуя, что оперативник успокаивается, Николай разжимает пальцы.

– Он ответит за все, – обещает Черный.

* * *

Аромат пряностей поднимается от разогретого сотейника, где в раскаленной смеси масел кипят мелконарезанные травы со щепоткой соли, перца и сахара.

– Пап, зачем?

Олеся сидит на стуле и с неподдельным интересом смотрит на отца.

– Что «зачем»? – переспрашивает Сергей Алексеевич.

– Ну, ты туда зачем сахар насыпал? Теперь выкидывать?

– Балда ты, Леська! – по-доброму улыбается мужчина. – Сахар – это такая же приправа. Будет вкусно так, что за уши не оттянуть.

Сергей Алексеевич чуткими пальцами прощупывает, будто массируя, кусок свежайшей вырезки, за которой рано утром ездил на «колхозный» рынок. Мясо молодой коровки – нежно-розовое, чем-то похоже на мякоть недозрелого арбуза. Повертев вырезку, мужчина, наконец, укладывает ее на разделочную доску. Лезвие широкого ножа легко отделяет тонкий кусочек.

– Боже! Сережа! Даже в подъезде пахнет! – доносится из прихожей голос Натальи. – К нам все соседи сбегутся!

– А мы их не пустим, да, пап?

В кухню вбегает Павлик, хватает со стола ломтик нарезанного болгарского перца и тут же убегает.

Нарезанное мясо соскальзывает в сотейник. Масло сердито начинает шипеть и брызгаться, но повара это не смущает. Будто не чувствуя горячих капель, попавших на руки, Сергей Алексеевич деревянной лопаткой перемешивает говядину, давая ей пропитаться.

– По какому поводу у нас пир? – спрашивает Наталья и чмокает мужа в щеку.

– Повод у нас есть, – улыбается Сергей Алексеевич.

– Тебе одобрили перевод?

– Все еще нет. Ой!

Отвлекшись на разговор, он нечаянно прикасается к краю раскаленного сотейника. Дуя на обожженный палец, Сергей Алексеевич накрывает сотейник стеклянной крышкой, и она тут же запотевает.

Павлик, успевший переодеться в домашнее, влетает в кухню, как маленький ураган.

– Пап! Меня сегодня тренер похвалил, сказал, что у меня удар сильный.

– Молодец, сын! Горжусь.

Сергей Алексеевич протягивает ребенку руку, сжатую в кулак. Павлик радостно стукает кулак отца своим кулачком.

– А еще он всем мальчишкам рассказывает истории про трупы. Это тренер уже сам мне сказал, – вздыхает Наталья.

– И че? – пожимает плечами Леся. – Я девкам тоже рассказываю.

– В этом-то и проблема.

Наталья устало опускается на табурет.

– Почему проблема?

Сергей Алексеевич снимает крышку с кастрюли, где кипит вода, и высыпает туда длинный коричневый рис.

– Потому что, любовь моя, это совсем неподходящая тема для детских разговоров.

– Почему?

Помешав крупу в кипятке, он закрывает крышку и поворачивается к жене.

– Потому что дети должны обсуждать мультики, звезд, школу…

– И кто чей краш, – хихикает Олеся.

– И кто чей кринж, – в тон ей усмехается Сергей Алексеевич.

– Ну ты-то куда? Сережа, я пытаюсь поговорить с тобой по-взрослому! Может быть, не стоит рассказывать им про свою работу?

– А что в ней плохого? Я судебно-медицинский эксперт с приличным стажем и кое-каким именем в нашей среде. Я люблю свою работу и умею делать ее хорошо. В конце концов, я потратил на обучение почти десять лет.

– Они дети, – возражает Наталья.

– И они тоже когда-нибудь умрут. Как все. Смерть – это нормальное явление, табуированное по непонятным причинам, но вполне естественное. Если бы люди не умирали, то наш шарик переполнился бы какими-нибудь австралопитеками, и они бы принялись друг друга жрать!

Сергей Алексеевич корчит страшное лицо и резко шагает к сыну, тянущему из миски очередной кусочек перца. Павлик визжит от предвкушения быть пойманным, хватает добычу и драпает из кухни, сшибая косяки на поворотах.

– Они и так друг друга жрали, – замечает Олеся, флегматично листая одним пальцем ленту мессенджера в своем телефоне. – Па, я тоже жрать хочу. Скоро у тебя там?

– Леся, ну ты же девочка!

Подросток поднимает глаза на мать.

– Ма, девочки тоже хотят жрать. Так бывает.

– Это все папино воспитание… Я пойду переоденусь, и будем накрывать на стол.

Наталья выходит из кухни, а отец и дочь хитро перемигиваются. Через секунду Леся возвращается к телефону, а Сергей Алексеевич принимается нарезать в миску крепенькие маленькие помидорчики. В дуршлаге в раковине ждут своей участи пупырчатые огурчики. Маленьким затейливым букетиком в стакане стоят пучки укропа и петрушки.

– Так что же все-таки за повод?

Наталья убеждается, что у детей налит компот, и садится на свое место.

– В следующем месяце у меня выставка, – буднично произносит Сергей Алексеевич. – Миронов Эс А, «Городские улицы», выставочный центр «АртХолл».

– Вау! Па, здорово! – восхищается Олеся.

– Поздравляю, Сережа! – Наталья целует мужа, сидящего рядом. – Твоя первая персональная выставка! Я так тобой горжусь! Что же ты не сказал? Я бы купила вина!

– Отметим, когда она откроется… Ну что, семья, налетай!

Павлик мало что понимает, но протягивает тарелку первым.

* * *

– Смородинова, тебя где носит? Совещание для всех вообще-то! – рычит старший опер на пытающуюся незаметно пробраться к свободному месту Екатерину.

Капитан Смородинова прикладывает руку к сердцу.

– Простите, Сан Саныч. У меня свидетель был по краже. А про совещание я помню. Вы продолжайте, я тихонечко вот тут сяду и буду слушать.

Катя смотрит на начальство честными глазами, при этом усаживаясь на стул. Как примерная ученица, кладет ладошки на колени, обтянутые джинсами.

– Ну-ну.

Сан Саныч цокает языком и перекладывает бумаги на своем столе.

– Итак, пока мы не отвлеклись, Семенов докладывал про разбой на Мещанской.

– Да я почти закончил… – гундосит Семенов, вечно страдающий гайморитом.

– Кать, – шепчет Витек Тихомиров.

– А?

– Ты только себе плюшки купила или мне одну заныкала?

– Какие плюшки? Я на диете.

Смородинова не сводит глаз с Семенова.

– Тогда что у тебя на носу? Если это не сахарная пудра, то к тебе еще больше вопросиков.

– Зараза, – ругается Смородинова, вытирая нос.

– Тебе есть что по делу дополнить? – неправильно понимает ее жест Сан Саныч.

– Конечно, – поднимается Катя. – По району давно слух ходит, что Гавроша видели. Он же у нас по разбою главный спец.

– Гаврошу еще полторашку мотать. И мы его контакты пробили, – отмахивается Семенов.

– Ну пробили так пробили. У меня все, – садится Катя.

– Слухи кто пускает про Гавроша?

– Классуха наша говорила, что Гавроша видела, и тот с ней поздоровался. Потом еще Сяпа Синяк приходил ко мне ныть, чтобы я его закрыла, потому что он Гаврошу бабки торчит с тех пор, как его последний раз закрывали. Ну и так челики болтают.

– Ёперный театр, Смородинова! – Сан Саныч проводит ладонью по лицу. – Мне иногда кажется, что ты не капитан полиции, не взрослая женщина, а ПТУшница какая-то со словарным запасом не самого умного подростка.

– А я с ней работаю, – вздыхает Тихомиров, – в одном кабинете.

– Да и ты такой же, – отмахивается Сан Саныч. – Семенов, пробей еще раз Гавроша. Ну действительно, очень на его почерк похоже.

– Отработаем, – согласно кивает Семенов, шмыгнув носом.

– Тихомиров, что у вас по краже?

– Так Катька же свидетеля трясла, – кивает Витек на напарницу.

– У нас по краже ровно, Сан Саныч. Мы ее почти подняли. Ермашова, соседа потерпевшего, надо еще проверить. Там с его показаниями нечисто что-то. Какие-то у него бесконечные мутки, отмазы голимые… Но мы работаем.

– Когда у тебя день рождения?

– Летом. Я же заявление на отпуск специально пишу так, чтобы не проставляться, – улыбается Смородинова, вызывая смешки в кабинете.

– Я тебе книжек подарю. На весь отпуск хватит. А потом заставлю пересказать… Идите, работайте.

* * *

Холодно. Холодно и страшно. Так страшно, как никогда еще не было.

Даже тогда не было, когда прошлой весной за ней полквартала шел какой-то пьяный или обдолбанный мужик. Было жутко до ужаса, до трясущихся поджилок. Когда он шел за ней по темной безлюдной улице чужого города и что-то говорил. Выкрикивал и свистел вслед. Алина оборачивалась, чтобы посмотреть на преследователя, и ускоряла шаг. А потом побежала, готовая заорать и разбудить хоть кого-нибудь. В тот раз она выскочила на главный проспект, освещенный фонарями и вывесками. Забежала в ближайший открытый магазин и долго стояла там, вызывая подозрения у охранника. Тогда ее долго не могли успокоить. Она рыдала от пережитого страха. Ее трясло и даже поднялась температура. Друзья, приехавшие за ней к тому магазину, отпаивали ее сначала водкой, а потом крепким кофе.

Сейчас никто ее не найдет. Алина лежит на голом деревянном полу в какой-то пустой комнатенке. И сама она голая. Ей очень холодно и очень-очень страшно. Но она не может встать и выглянуть в единственное окошко. Она не может встать и попрыгать, чтобы согреться. Она не может пошевелить ни ногами, ни руками. Она не может даже закричать. Тело перестало ее слушаться. Только веки едва разлепляются. Из глаз текут слезы, щекотными струйками ползут по щекам и затекают в уши. Но Алина не может ничего с этим поделать. Всей спиной, ногами и руками она чувствует только холодный деревянный пол под собой. Девушка даже не знает, в какой цвет выкрашены доски.

А еще к ней медленно возвращаются память и воспоминание о том, как она оказалась в этом жутком месте.

Из окна на нее падает солнечный луч. Будто издеваясь, показывает ей, что на улице весна.

* * *

– Как ты про Ермашова догадалась? – спрашивает Витек, на ходу кусая плюшку.

– Когда ты про пудру на носу сказал, у меня картинка сошлась, – объясняет Катя.

Оперативники идут по лестнице вниз. Знакомые до мелочей ступени можно не считать и не смотреть на них, ноги сами несут по родному отделу.

– Смотри. Он сказал, что не слышал, как обносили Потапенко, потому что делал ремонт. Так?

– Ну. Когда соседи сверху ремонт делали, я тоже ничего не слышал, – кивает Тихомиров.

– А где у него следы ремонта? Соседи реально слышали, как работали перфоратор и молоток. Значит, там не просто обои переклеивали. Проводились серьезные работы, пыльные и грязные. А он участковому открыл чистенький и причесанный.

– Вот это ты уже отсебятину несешь, – отмахивается Витек. Он засовывает в рот остатки плюшки и невнятно шамкает: – Нет в протоко́ве таких дета́вей.

– Нет так нет, – пожимает плечами Катя. – Руки вытри – и поехали посмотрим.

* * *

Алина просыпается. Рыдания вымотали ее настолько, что она уснула, даже несмотря на весь ужас своего положения. Она открывает глаза и на мгновение испытывает новый страх – слепота! Но в незанавешенное окно глядят звезды и тонкий серп луны. Алина несколько раз с усилием моргает. Пытается пошевелиться, но выходит плохо. Только пальцы рук скребут по полу. В правый средний вонзается заноза. Боль прошивает руку до плеча, но не получается даже вскрикнуть, из губ вырывается приглушенный хрип. Она обрывает и его.

Девушка напрягает слух. Кто-то ходит. Шаги, слышимые и ощущаемые по вибрации половиц, приближаются. Алина лежит макушкой к двери и в таком беспомощном положении никак не сможет посмотреть на того, кто подходит все ближе.

– Здравствуй, Алина.

Ее глаза расширяются до предела, сердце начинает скакать в груди. Чья-то теплая сухая ладонь проводит по ее волосам. И тогда, подстегиваемая бушующим в крови адреналином, Алина кричит.

Глава 2

– Вот ты мне скажи, какого черта мы здесь делаем?

– Не понимаю вопрос.

– Слякоть, мерзость, противно. У меня еще походу ботинок левый пропускает – уже весь носок до самого горла мокрый.

– Капец ты, конечно. Весна наступает, а ты ноешь.

Два ППСника не спеша идут по парковой аллее. Зимние куртки делают их фигуры похожими на комковатых снеговиков. Рядом с тележкой с мороженым полицейские ненадолго останавливаются.

– Блин, ты серьезно?

– Ну а что? Это ж не пиво, – отмахивается от напарника тот, что чуть пониже ростом.

– Лучше пиво сейчас с мужиками пить, чем тут с тобой шататься.

– Бедная твоя Ленка, как она тебя терпит? На ее месте я бы тебя бросил.

– А на моем месте я бы на тебя даже не посмотрел.

Беззлобно переругиваясь, они делают круг по внешней аллее парка. Где-то за тучами прячется солнце, иногда оно находит прорехи и выглядывает на Землю. Под его лучами становится понятно, что зима окончательно ушла и весна вот-вот начнет пробуждать к жизни деревья и траву. Птицы уже щебечут так громко, будто только от их криков зависит целый мир. В воздухе пахнет той самой влагой и прелыми листьями, отчего просыпается радость на душе.

В первой половине дня в парке малолюдно. От скуки ППСники считают, сколько встретили человек и сколько их обогнали.

– Может, посидим? Задолбался уже ходить.

– С твоим пузом тебе надо больше двигаться.

– А тебе на глистов надо провериться. Ты жрешь все время, но тощий, как карандаш.

– У меня метаболизм быстрый.

– О, смотри, что там? – прерывает перепалку первый.

– Где?

– Да вон же!

– Похоже, баба какая-то.

– Давай забьемся, что солевая?

– Да че тут забиваться, видно же, что под чем-то.

На прогалине, чуть в стороне от дорожки, лежит обнаженное тело. Руки раскинуты в стороны, будто девушка собиралась взлететь или обнять весь мир. Длинные волосы необычной короной аккуратно разложены вокруг головы. ППСники подходят сбоку, чавкая ботинками по не до конца просохшему газону.

– Э, барышня, тебе там не холодно? – издалека окликает лежащую тот, что повыше.

– Гражданочка, поднимаемся. Поднимаемся, поднимаемся! Вещички где потеряла, убогая?

Она не меняет положение, не вздрагивает от окрика, даже не поворачивает головы. Ее белое тело ярко контрастирует с весенней черной землей. И кажется таким неуместным среди жухлой прошлогодней травы, листьев и появившихся из-под снега фантиков и какого-то мелкого мусора.

– Вот дерьмо! – ругается здоровенный ППСник, первым дошедший до девушки.

Его напарнику хватает одного взгляда, чтобы, зажав себе рот, рвануть в кусты. Его выворачивает наизнанку только что съеденным мороженным, и от этого желудок сжимается в спазмах еще сильнее и болезненее.

– Твою ж мать бог любил, да недолюбил!

Продолжая причитать, ППСник подносит рацию к губам.

– База, это четвертый. У нас на маршруте жмур. Шлите опергруппу.

– База – четвертому. Повторите.

– Парк Западный, обнаружена мертвая девушка. Запрашиваем опергруппу, – повторяет полицейский. – Ты не тупи там, у нас тут полная жопа. Гони оперов на место.

– Эфир не засоряй! Ждите.

* * *

– Вы готовы записывать? – спрашивает Сергей Алексеевич.

– Да, диктуйте, – отзывается участковый, старательно не глядя на тело молодой девушки.

– Возраст – примерно девятнадцать-двадцать пять лет, рост – около ста семидесяти, вес – пятьдесят пять-шестьдесят килограммов, телосложение спортивное, развитое. Лежит на спине, верхние конечности разведены в стороны, нижние – вытянуты параллельно друг другу. Голова трупа ориентирована на юго-запад… Успеваете?

– Угу, – кивает участковый.

– Далее. Кожные покровы – чистые, гематом, ссадин и трупных пятен не обнаружено. На пальцах рук есть царапины от одного до… – Сергей Алексеевич прикладывает линейку, – …до четырех с половиной сантиметров. На животе трупа – продольный разрез… Вам нехорошо?

Миронов внимательно смотрит на участкового. Немолодой уже мужчина бледен и то и дело отирает пот со лба. Понять его можно – не каждый день ему приходится выезжать на такие трупы.

Какой-то зверь вспорол живот молодой девушки тремя точными разрезами, одним продольным и двумя поперечными. А потом развернул куски, как раскрытую книгу. Неповрежденные органы выставлены напоказ. Бесплатный непрошеный анатомический театр под открытым небом.

– Возьмите у меня в чемоданчике вон там, в кармашке, ментоловые леденцы, – предлагает Сергей Алексеевич. – Станет полегче.

– Спасибо, – мотает головой участковый. – Я потом на эти леденцы смотреть не смогу. Я в норме, давайте дальше.

– Кровь на месте обнаружения тела отсутствует. Есть незначительное скопление крови в брюшной полости. Судя по трупному окоченению и температуре окружающей среды, смерть наступила между половиной одиннадцатого вечера и часа ночи от болевого шока. Тело после наступления смерти было перемещено.

– Это ее, получается, где-то выпотрошили и сюда выбросили? – спрашивает участковый, все еще глядя на труп, но не поднимая взгляд выше лодыжек.

Ему приходилось не раз выезжать на самоубийц, жертв пьяных разборок и несчастные случаи, но чтобы вот так вот молодую девку, как какую-то свинью, вскрыли… Перед глазами сразу встает старшая дочка, заканчивающая в этом году школу. Такая же вот пигалица, до ночи где-то пропадает. Эту тоже ведь где-то сейчас мамка с папкой ждут. Ждут и не дождутся, потому что она вот тут лежит на земле и смотрит в небо полураскрытыми обессмысленными глазами.

– Да, так и получается, – чуть поморщившись, отвечает Миронов. – Видите ли, когда тело коченеет, оно застывает в том положении, в котором находится. И преодолеть это окоченение весьма непросто – мышцы буквально скованы. Если что-то оказывается зажатым в кулаке покойного, то вынуть это становится возможно только после разрешения трупного окоченения. В данном случае руки разведены в стороны и застыли в таком положении. Крови нет, все достаточно стерильно в этом смысле. Значит, тело сюда переместили и специально оставили в таком положении.

– А следы волочения есть?

Катерина присаживается на корточки у ног трупа и, извернувшись, пытается посмотреть на пятки покойной.

– Небольшие потертости вот здесь, – охотно отзывается Сергей Алексеевич, указывая на правую ногу. – Но это может быть и прижизненным повреждением. Мне нужно будет поработать в секционке.

– Если ее не тащили, то как она здесь оказалась?

Смородинова оглядывается. Лужайка, где лежит труп, с трех сторон окружена низким кустарником, с четвертой растут несколько деревьев. Слева и справа тянутся тропинки. До ближайшего входа в парк не меньше пятисот метров. Значит, машину преступник должен был оставить еще дальше. Хоть девушка и не слишком крупная, пронести ее через такое расстояние мог только человек, обладающий достаточной силой и выносливостью.

– К тому же, – продолжила размышлять вслух Катя, – нести мертвеца – это не то, что нести живую девушку… А рана чистая?

Смородинова склоняется над вскрытым животом жертвы, выискивая взглядом хоть что-нибудь. Вид сизоватых, покрытых сухой пленкой внутренних органов не вызывает в женщине брезгливости или страха. Как и лоскуты кожи, которые она осматривает с не меньшим пристрастием.

– Понимаю вас, Катюша. Если бы преступник нес девушку, то мы бы имели несколько иную картину. И следы переноса наверняка присутствовали бы. Но поглядите, – Миронов пальцем в перчатке указывает на разрез. – Очень чисто, практически ювелирно. Никаких посторонних ворсинок или волосков. Была пара травинок, я их упаковал уже, но, думаю, они уже здесь попали на тело.

– И все-таки, как?

– Этого я не знаю, – разводит руками Сергей Алексеевич.

Смородинова поднимается и, осторожно ступая, идет вокруг распростертого тела жертвы. Прошлогодняя трава притаптывается. Катя кружит по лужайке, выискивая хоть какой-то след. Но ничего нет. Мертвая девушка как будто оказалась в этом парке по воле злого волшебника.

* * *

– Борис Петрович, где я вам свидетелей буду искать? – разводит руками Тихомиров. – Какой дурак попрется в парк среди ночи?

– Ну почему сразу «дурак»? Где все эти ваши собачники? Где бегуны? – Следователь Андреевский картинно поводит головой, будто ищет свидетелей. – Тихомиров, я вас должен учить? Идите, отрабатывайте.

– Направление дадите для отработки?

– Идите с ППСниками поговорите. Это их маршрут, они здесь каждый куст должны знать.

Отослав оперативника, следователь поудобнее устраивается на лавочке. Отсюда открывается прекрасный вид на стоящую на искусственном холме ротонду, где играют дети. Солнце окончательно победило облака и теперь пригревает совсем по-весеннему. Борис Петрович довольно щурится. Настроение его с каждой минутой улучшается. Заполняя бумаги, следователь даже начинает мурлыкать себе под нос какую-то песенку.

– Просто прекрасно, просто прекрасно… – повторяет Борис Петрович.

Выглядит это крайне неуместно, особенно когда мимо проходят санитары с носилками. Тело жертвы с раскинутыми руками упаковать в мешок не удалось, поэтому его просто накрыли простыней с неотстирываемыми разводами. Две женщины-понятые непонимающе косятся на Бориса Петровича, то и дело переглядываясь.

– Вот здесь распишитесь, – протягивает им бумаги следователь. – И помните, что при необходимости вас вызовут в суд.

* * *

– Бориска совсем чокнулся, гляди, с какой мордой сидит, – кивает Виктор на скамейку, где расположился Андреевский.

– Человеку полгода до пенсии, ему на все уже по барабану, – отвечает Катя.

– Зачем его тогда на это дело поставили? Пусть бы уже сидел со шпаной и бытовухой разбирался.

– Ты чего бухтишь?

– Да он бесит просто.

– Вместо него может прийти тот, кто будет бесить сильнее.

Переговариваясь, оперативники подходят к патрульным, нашедшим труп.

– На месте что-нибудь трогали? Поднимали? – спрашивает Катя.

– Нет. Увидели, что лежит кто-то, подошли посмотреть. Ну, мало ли, может, случилось что-то.

– А оно случилось, – вставляет Витек.

– Увидели труп. Ваньку вон полоскать начало, а я сразу доложил и попросил вас вызвать.

– Кого-то видели рядом? Крутился, может быть, кто-то подозрительный?

Катя всматривается в лица ППСников, одному явно все еще нехорошо.

– Да нет, – пожимает плечами самый рослый. – Все как всегда.

– Вчера на этом же маршруте были?

– Нас меняют, чтобы глаз не замыливался. Вчера у нас другой маршрут был.

* * *

– Борис Петрович, посмотрите, что я нашел.

Миронов протягивает следователю прозрачный пакет.

– Делал фотографии общего плана и наткнулся в кустах. Вероятно, унесло ветром.

– О! Какое чудо!

Улыбка превращает Андреевского в доброго дедушку из мультика.

В пакете оказывается фотография жертвы. Девушка лежит на дощатом полу в окружении увядших цветов – ромашек, маргариток и бархатцев. Кажется, что она спит – настолько безмятежно ее прекрасное лицо. Волосы волнами укрывают плечи. Одна рука стыдливо прикрывает небольшие груди, вторая – промежность. Ноги, стройные и сильные, – вытянуты. На аккуратных пальчиках – розовый лак. Фотография была бы вполне мирной и не лишенной изящества, если бы не огромная открытая рана на животе девушки. Подсвеченные какой-то лампой внутренности бликуют. Еще совсем недавно девушка на фото была жива.

Борис Петрович рассматривает фотографию, облизывая губы. На душе у него становится совсем легко.

– Это точно серия! Я знал! Я это сразу же понял! Мне не хватало вот этого кусочка! Огромное вам спасибо, Сергей Алексеевич!

– За что? – отшатывается Миронов, ожидавший не такой реакции на свою находку.

– Вы избавили меня от головной боли. Видите ли, я пытался отказаться от этого дела. Мне скоро на пенсию, я хотел провести время до нее в кабинете. Ну, понимаете, спокойно. А тут это. Я не мальчик уже, чтобы бегать за маньяками. Пусть объединяют и отдают кому хотят. А вот с этой фотографией никто не станет отрицать очевидное совпадение. Понимаете?

– Вы хотите отказаться от расследования?

– Я так и сказал, – кивает Андреевский. – Сейчас вернусь в комитет и сразу пойду с докладом. Мне лавры ловца маньяка не нужны.

– Вы его еще не ловили, – резонно замечает Миронов, засунув руки в карманы куртки.

– И не собираюсь. Но поручение я вам выписал. Если что, новый следователь пусть уточняющие вопросы сам пишет.

– И это все?

– А что вы еще хотите?.. Вам надо чаще общаться с людьми, Сергей Алексеевич. Понимаете? Вы слишком зациклены на своих кадаврах.

Миронов, чуть скривив губы в подобии улыбки, смотрит на довольного Андреевского, любующегося фотографией мертвой девушки.

* * *

– Засада, что ее именно на нашу территорию приволокли, – вздыхает Тихомиров.

– Засада, что девушку вообще убили, – недовольно поправляет его Смородинова.

Оперативники успели обойти парк по периметру в поисках камер наблюдения. Возле ближайшей подъездной дороги, где преступнику логичнее всего было остановиться – ничего. Обычный спальный район без офисных зданий, где охраной хоть как-то занимаются. Дальше искать камеры нет смысла, но Катя настаивает.

– Бессмысленно это, – отмахивается Витек. – Можем забиться, что здесь глухо.

– Не буду я с тобой забиваться. Бориска работать не хочет, и ты туда же?

– Да он прав, что это «глухарь». И что маньяк. Нам самостоятельно это дело не поднять.

– Хорошо, давай сложим лапки на пузе и сядем в кабинете. Ты себе это так представляешь?

Брови Катерины почти сходятся в одну линию.

– А теперь ты бухтишь, – замечает Витек. – Вон камера вроде.

На противоположной улице в цокольном этаже жилого дома расположился филиал банка. Уже подходя к нему, Смородинова понимает, что все бесполезно – оперативники ушли слишком далеко от парка. Если в объектив и попала машина убийцы, то они этого никак не поймут.

* * *

Борис Петрович аккуратно выкладывает на стол бумаги.

– Вот, посмотрите, это предварительное заключение Миронова по сегодняшнему трупу в парке. Попомните мои слова, это дело так бабахнет, что только держись!

Начальник следственного отдела, Пряников Евгений Леванович, мысленно приготовился к нудной и тяжелой беседе. Его уже начали атаковать сверху – про найденное выпотрошенное тело девушки успела сообщить пресса. Евгений Леванович собирался затребовать Андреевского к себе, когда тот вернется с места, но следователь явился сам.

Борис Петрович с еще большей аккуратностью кладет перед начальником упакованную в пакет фотографию.

– Вот еще деталь преинтереснейшая, я бы сказал. Никогда не думал, что самому доведется такое увидеть. Собственно, мне не особо-то и хотелось… Да.

– Эстет чертов, – произносит Пряников.

Евгению Левановичу кажется, что он чувствует через снимок, как остывает и теряет упругость тело растерзанной жертвы. Кончиками пальцев Пряников прикасается к улике. Странно, но фотография трупа притягивает. Что-то в ней есть такое, что хочется рассмотреть каждую мелочь, каждую деталь. Каждый проклятый увядший бутон, ставший свидетелем жуткой расправы.

– Почему это здесь? – севшим голосом спрашивает Евгений Леванович, отводя взгляд от улики.

– Этот снимок был найден рядом с телом неизвестной. Ну как рядом – его сдуло в кусты. При первичном осмотре его не нашли. Эдуард Валентинович все окрестности просмотрел со своими экспертами. А Миронов, когда стал снимать местность, нашел. Он очень внимательный, этот Сергей Алексеевич. Иногда меня даже пугает его педантичность.

Пряников кашляет, возвращая голосу металлическую жесткость.

– Борис Петрович! Почему эта фотография здесь, а не у экспертов? С ней уже успели как-то поработать? Снять отпечатки? Потожировые? Может быть, попытались установить, где она была отпечатана?

– Нет. Это успеется, – как ни в чем не бывало отмахивается следователь. – Я хотел показать вам еще кое-что. Очень любопытное совпадение.

Андреевский принимается копаться в своей сумке. Где-то у него была припасена распечатка со сводками по городу. Сводки читать Андреевский обожает. Это занятие помогает убить до часу рабочего времени.

– Ага. Вот, глядите. В Покровском переулке в прошлом месяце была найдена такая же убитая. То же самое по всем параметрам. Почти. И фотография на месте преступления тоже была. Только там, как я узнал, фото было немного подпорчено. В крови все измазано. Ничего там получить не удалось. Я разговаривал со следователем, которому то дело передали, там у них глухо до сих пор…

– Борис Петрович, – останавливает тираду Андреевского Пряников, – что вы хотите сказать? Личность жертвы установлена? Свидетели? Что-то на месте преступления, что указывает на возможного подозреваемого? Вы поэтому про дело с Покровского вспомнили? Есть прорыв?

Андреевский, потерявший мысль от напора Пряникова, подслеповато моргает. Очевидные следователю вещи оказались не столь очевидными начальству. Вздохнув, Борис Петрович начинает растолковывать:

– Личность мы не установили, потому что никаких документов при жертве не оказалось. Она совершенно голая, как и та, с Покровского переулка. Раны, конечно, не идентичны. Это минус для серии, но, как мне кажется, нанесены они были одним и тем же преступником. Опять же вот эти снимки. Вы ведь не станете отрицать, что два совершенно разных человека не будут делать вот такие вот фоточки, чтобы подкладывать их на места преступлений? Вот и я не стану. Да и никто не станет. Евгений Леванович, – Андреевский преданно посмотрел в глаза начальнику, – ну ведь серия. Согласитесь.

Пряников бычится. Ждать чего-то от Бориса Петровича не приходится уже несколько лет. Следователь Андреевский рьяно готовится выйти на пенсию и не горит на работе. Нет, все свои дела он ведет, как положено. Сдает все в срок, и с оформлением у него порядок. Но не отдается работе, что называется. Приходит к девяти и старается в семь все закончить, чтобы спокойно уйти домой. На выходные просто отключает телефон, так что звонить ему абсолютно бесполезно. Никаких серьезных дел Андреевскому не поручают, можно утонуть в отписках и совершенно законных сдвигах сроков. На труп в парке Борис Петрович выехал лишь потому, что все остальные следователи отдела завалены текучкой.

Однако Пряникову ничего не остается, как согласиться с тем, что в этот раз Андреевский говорит дельные вещи. Евгений Леванович снова смотрит на фотографию убитой девушки. Из-под полуопущенных ресниц на него смотрят навеки застывшие глаза. Красивая оборванная жизнь.

– Вот что, – произносит Пряников. – Фотографию с поручением отсылайте экспертам. Пусть разберутся с ней по всей форме – пальчики, следы, микрочастицы. С постановкой вопросов вы справитесь. И не затягивайте.

– Но как же? – изумляется Борис Петрович. – А как же?..

– Вот так же. Ваше дело – начать расследование. Оформляйте бумаги, чтобы ни одна комиссия не нашла, к чему придраться. Как вы сами правильно заметили, у нас явная серия. И следить будут со всех сторон.

– Так я о чем и толкую, Евгений Леванович! Серия! Нам нужно передать дело Покровскому отделу. На их территории была найдена первая жертва. У них уже есть наработки. Пусть они и продолжают раскручивать.

– Не задерживаю.

Пряников сплетает пальцы в замок, положив руки перед собой. Под тяжелым взглядом начальника, который, между прочим, на десять лет младше Андреевского, Борис Петрович, пыхтя, собирает свои бумаги, нарочито медленно складывает их в сумку, застегивает молнию до упора, закрывает клапан, повернув застежку. Поджимая губы, встает из-за стола, аккуратно задвигает стул.

– И с оперативниками отрабатывайте. У вас там Смородинова задействована? Толковая она. Жду ваш первый доклад к шести вечера.

Шумно выдохнув через нос, Борис Петрович выходит из кабинета Пряникова, огорчившись, что скинуть дело по-быстрому не получилось.

* * *

Катя с тоской смотрит на свой заказ – две булочки с корицей и яблоками, стакан кефира и чашку черного кофе. От кофе поднимается пар, на поверхности маслянисто отблескивающего напитка плавают островки пены. Булочки – Катя точно это знает – с хрустящей корочкой и нежной начинкой.

Это ее любимое кафе. Любимое, потому что здесь вкусно и недорого кормят. Потому что до родного отделения рукой подать. Потому что сама атмосфера здесь особенная, будто отгораживает от всего мира. И нелюбимое, потому что из-за того, что здесь вкусно и недорого кормят, можно съесть больше. Потому что все коллеги знают, где ее искать в обед. Потому что из атмосферы этого кафе всегда приходится выходить во внешний мир.

– Ты еще сфоткай, – предложил Витек, сидящий напротив.

Тихомиров никаких особых чувств к этому кафе не испытывает – были бы пирожки с капустой. Оперативники сидят за своим обычным столом в самом углу, подальше от дверей.

– Зачем я две булочки взяла? Мне надо килограммов пять скинуть, – вздыхает Смородинова и откусывает приличный кусок.

– Ты загоняешься, мать. Нормальная у тебя фигура, есть на чем глаз остановить. Вот если бы не моя Нелька…

– Сто раз говорила, что твои подкаты не работают. И до Нельки не работали. Потому что ты, Витек, мне как младший братишка.

– Супер. Моя самооценка резко скакнула вверх.

Булочки тают во рту. Катя на секунду даже зажмуривается от удовольствия… «Твою мать!» – тут же думает она, представляя, как эти булочки откладываются на ее боках.

– Я думаю, может, она была проституткой, – говорит Тихомиров, меняя тему.

– Поясни.

47— Красивая молодая девушка, скорее всего, студентка. А если и не поступила – в магазин все равно не пойдет за прилавком стоять. И в официантки не пойдет, потому что там бегать надо. Куда еще податься с такой внешностью? В массажный салон мужиков ублажать?

Катя ставит пустой стакан, белый изнутри от кефира, и пристально смотрит на напарника. Иногда, чаще, чем хотелось бы, она мечтает стукнуть Витька.

– Можно и без салона, – пожимает плечами Тихомиров, не замечая перемены настроения напарницы. – Сейчас вебкам всякий есть. Или она еще как-то через сеть продавалась.

– То есть наличие у нее богатых родителей, которые ее могли содержать, ты исключаешь.

– Не исключаю. Могла и от скуки пойти. Но версия-то получается. Псих увидел красивую девочку, снял. Попользовался и убил.

– Глупости. Псих мог любую на улице увидеть, проследить за ней, затащить куда-то и убить.

– Почему ее не ищут? Если бы она была нормальная, ее бы уже хватились. Девка с ночи в парке лежит убитая, а родня не бросилась ее разыскивать. По утренним сводкам ничего такого не припомню.

– Иногородняя. Поссорилась с родителями. Сказала, что пойдет ночевать к подружке. Сирота. Живет отдельно, и родители пока просто не знают, что она пропала, – накидывает версии Катя. – Или подцепила в клубе какого-то наркомана, который в припадке ее ножом порезал и в парк оттащил.

Витек складывает руки перед собой и наваливается на них, чтобы придвинуться ближе.

– Ага. А перед этим делает профессиональный снимок, выстроив композицию из цветочков.

Катя повторяет его жест. Между оперативниками теперь сантиметров двадцать. Издалека они походят на влюбленных, выясняющих отношения.

– По крайней мере, я назвал уже два направления, где искать концы.

– А я предпочту дождаться, пока Миронов скинет заключение.

* * *

– Виктория! Это судебно-медицинское бюро, а не дискотека!

Сергею Алексеевичу приходится повысить голос, чтобы лаборантка его точно услышала.

– Это не дискотека, панк-рок на дискотеках не играют, – беззлобно отзывается круглая, как пончик, лаборантка, делая музыку тише.

Кабинет Миронова мало чем отличается от кабинета любого другого врача: столы, шкаф с книгами, ноутбук и принтер. От секционного зала его отделяют коридор, душевая и подсобное помещение.

Лаборантка Комарова сидит с ногами на маленьком диванчике и крутит в руках планшет с какой-то незатейливой игрушкой.

– Вы все подготовили?

– Ага, – кивает Вика, отчего ее крашеные кудряшки копной падают ей на лицо.

– Где Семен?

– В секционке уже, – машет рукой девушка. – У вас сегодня веселенькая футболка. Где брали?

Сергей Алексеевич машинально опускает взгляд. На горчичного цвета футболке, подбоченясь, стоит кот на задних лапах в солнезащитных очках и панаме.

– Жена купила.

– Прикольно. Я тоже такую хочу.

– Виктория, а вы не хотите пойти к Семену и хотя бы компьютер включить? У нас вообще-то вскрытие сейчас будет.

– Да куда она денется. Тем более, она уже и так вскрытая, я видела, – хихикает лаборантка, выключая планшет.

Сергей Алексеевич многое спускает с рук этой девчонке. Глупое увлечение игрушками на планшете. У каждого ведь свой способ отвлечься. Бесконечную музыку. Хотя и дарили ей уже наушники, но те чудесным образом терялись или ломались. Болтовню. Боже! Эта болтовня сводит с ума. Комарову спасают от увольнения только ее расторопность и полное безразличие к происходящему в секционном зале. Но чего Миронов терпеть не может и каждый раз готов кидаться с шашкой наголо – пренебрежение к покойникам.

– Что за тон? По-вашему, это смешно? Смерть однажды придет за всеми нами. И дай вам Бог, чтобы вы выглядели в этот момент достойно.

Сергей Алексеевич хмурится и невольно сжимает кулаки.

– Да чего вы так реагируете? Все норм. Я уже пошла в зал.

Виктория, несмотря на свой вес, легко соскакивает с диванчика, сует ноги в тапочки и выскальзывает из кабинета. Из-за закрытой двери тут же доносится ее фальшивое, слишком высокое пение, удаляющееся по коридору. Миронов закрывает лицо ладонями, стоит так пару мгновений, растирает себе щеки и принимается переодеваться для вскрытия.

* * *

Она была прекрасна. Тот момент, когда он увидел ее на той остановке. Среди промозглого мира, еще не согретого солнцем, еще не пробужденного весной, мрачного и унылого, – Она. Кругом серость, грязный асфальт, оттаявшее собачье дерьмо на газонах, смешанное с человеческим мусором. Какие-то безликие люди, которые недостойны даже взгляда. Она будто светилась изнутри. Несмотря на то что губы посинели от холода и тряслись. В глазах стояли невыплаканные, замерзающие слезы, которые она смаргивала. Коленки острые, как у подростка, колотящиеся друг об друга. Тонкие капроновые колготочки. Коротенькая курточка. Волосы, которыми играет ветер. Она. В этом не было сомнений.

В первый миг, когда он ее увидел, сердце екнуло. Так бывает, когда вдруг, в толпе, среди лиц посторонних людей встречаешься взглядом с человеком, который назначен тебе судьбой. Будто до этой секунды не жил, не дышал, ничего не видел вокруг, ничего не чувствовал. Один взгляд – и будто взрывается фейерверк. Приходит четкое осознание – вот твое.

Она еще только захлопнула за собой дверцу машины, а он уже знал, что не ошибся. Все будет так, как должно быть. Все, что задумалось, исполнится. И потому в душе его уже тогда наступил праздник. Особое предчувствие, которое сложно описать простыми человеческими словами. Эйфория, пока еще глухая, но обещавшая стать звонкой, громогласной, нарастающей во времени, ширящаяся во все уголки видимой Вселенной.

Она была прекрасна. Цветочные бутоны так оттеняли ее волосы и белизну кожи, не тронутой модным загаром из солярия. Это хотелось сохранить. Сохранить и показать им всем.

Она была прекрасна даже на той лужайке. Ночь сделала голые деревья особенно таинственными. Морозец прихватил землю и чуть посеребрил ее инеем. И уложенная на землю девушка с вольно раскинутыми в стороны руками – Она – стала совершенной. Его совершенным творением. Его победой над Жизнью и Смертью.

Это была восхитительная охота! Прекрасный трофей!

Глава 3

Черный никогда не опаздывает на работу. Без уважительной причины, разумеется. А уважительная причина у Николая только одна – вызов на место преступления. Даже все свои поездки в СИЗО и ИВС он намечает позднее девяти, чтобы успеть заехать в отдел и просмотреть накопившиеся сводки, еще раз пробежаться по делу и, если нужно, заглянуть к начальнику.

Сегодня начальник сам будто поджидал его у входа.

– Николай Дмитриевич, пройдемте в мой кабинет, – говорит Максим Игоревич, первым зашагав по коридору.

– Доброе утро, – отзывается Черный, устремляясь следом.

Задавать вопросы на ходу Николай не стал. Он хмурит брови и принимается перебирать дела, находящиеся у него в производстве, – не мог ли где-то нарушить сроки? Вроде ничего такого. Даже жалоб в последнее время от задержанных и подозреваемых на Черного не поступало. Однако, пока следователь шагает за Максимом Игоревичем, его не покидает ощущение, что визит в начальственный кабинет не будет приятным.

Встречные коллеги здороваются исключительно с начальником, к чему, впрочем, Николай давно привык. Душой компании он никогда не был и не стремится ею становиться.

В кабинете они располагаются как обычно. Максим Игоревич устраивается у окна, опершись о подоконник с одинокой геранью в керамическом горшке, Черный – за коротким столом. Максим Игоревич любовно поворачивает герань – высокую несуразную палку с несколькими широченными листьями – на пару сантиметров.

– Коля, ты мог бы быть помягче с людьми? – спрашивает начальник, отбросив официоз. – Зачем ты новенькую эту, Галкину, носом при всех ткнул в ошибки в протоколе? Девчонка только-только пришла, я бы ей замечание сделал.

– Она этим протоколом размахивала и в красках рассказывала о своем деле. Я ей сделал замечание по поводу тайны следствия, – дергает плечом Черный. – Хочет болтать – пусть в пресс-службу идет.

– И еще мне звонил начальник Центрального отдела. Опера жалуются, что ты им поручения постоянно выдаешь и контролируешь каждый шаг.

– Так и должно быть. Или я чего-то не понимаю в нашей работе? Я им выдаю поручения, они их выполняют.

– Ты на них давишь. На людей.

– Я делаю свою работу. И, как мне кажется, делаю ее хорошо, – бычится Черный, все еще не понимая, куда клонит Максим Игоревич.

– И тем не менее. Чуточку снисхождения можно же?

– Зачем? – искренне удивляется Черный.

– Чтобы люди тебя хотя бы уважали, я не говорю про то, чтобы любили.

– Мне не нужно, чтобы меня уважали или любили.

– Все хотят, чтобы их уважали и любили, – возражает Максим Игоревич, но натыкается взглядом на мрачную физиономию подчиненного. – Ай, да кому я это говорю?..

– Вы меня для этого звали? Я к сведению принял.

Николай поднимается со стула.