Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
- Serie: Звезды новой фантастики
- Sprache: Russisch
Однажды вечером трое молодых людей вышли на лужайку Казенного дома, чтобы полюбоваться звездами. И увидели, как звезд не стало. Прошли годы. Звезды так и не вернулись на небосвод, один из юношей выучился на врача, девушка ушла в религию, а второй юноша стал богом. «Спин» — это роман о предсмертном рывке человечества в космос, о несовершенстве демиурга, о поисках спасательного круга в бушующем океане глобальной катастрофы. Но в первую очередь это роман о любви. Это текст, созданный рассказчиком в медикаментозном бреду. Это коварная, обманчиво прозрачная, но тесная паутина слов. Это твердая научная фантастика, где рожденный автором мир не вызывает ни малейших вопросов. Это сказание о том, как люди проживают год за годом, ежедневно глядя в глаза неизбежной смерти. Это роман-поэма и роман-какофония, где биг-бэнд Дюка Эллингтона громыхает «Гарлемским воздуховодом», Майлз Дэвис пронзительно выводит «Семь шагов на небеса», а Аструд Жилберту с хрипотцой поет «Лицо, которое люблю». И любовь разорвет нас в клочья. Снова.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 676
Veröffentlichungsjahr: 2022
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Robert Charles WilsonSPINCopyright © 2005 by Robert Charles WilsonAll rights reserved
Перевод с английского Андрея Полошака
Серийное оформление Виктории Манацковой
Оформление обложки и иллюстрация на обложке Сергея Шикина
Уилсон Р. Ч.Спин : роман / Роберт Чарльз Уилсон ; пер. с англ. А. Полошака. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2022. — (Звезды новой фантастики).
ISBN 978-5-389-21094-3
16+
Однажды вечером трое молодых людей вышли на лужайку Казенного дома, чтобы полюбоваться звездами. И увидели, как звезд не стало.
Прошли годы. Звезды так и не вернулись на небосвод, один из юношей выучился на врача, девушка ушла в религию, а второй юноша стал богом.
«Спин» — это роман о предсмертном рывке человечества в космос, о несовершенстве демиурга, о поисках спасательного круга в бушующем океане глобальной катастрофы. Но в первую очередь это роман о любви.
Это текст, созданный рассказчиком в медикаментозном бреду. Это коварная, обманчиво прозрачная, но тесная паутина слов. Это твердая научная фантастика, где рожденный автором мир не вызывает ни малейших вопросов. Это сказание о том, как люди проживают год за годом, ежедневно глядя в глаза неизбежной смерти. Это роман-поэма и роман-какофония, где биг-бэнд Дюка Эллингтона громыхает «Гарлемским воздуховодом», Майлз Дэвис пронзительно выводит «Семь шагов на небеса», а Аструд Жилберту с хрипотцой поет «Лицо, которое люблю».
И любовь разорвет нас в клочья. Снова.
© А. С. Полошак, перевод, 2022© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022Издательство АЗБУКА®
4 × 109 нашей эры
Все мы падаем, и каждый где-нибудь да приземлится.
Например, в Паданге. Мы сняли номер на третьем этаже гостиницы в колониальном стиле: идеальное место, чтобы не привлекать лишнего внимания. Уединение обошлось в девятьсот евро за сутки. Бонусом шел балкон с видом на Индийский океан.
В погожие дни, а в последнее время в них не было недостатка, с балкона виднелся ближний край Дуги. Вертикальная белесая линия уходила от горизонта в самую высь, за голубую дымку. Впечатляющее зрелище: с западного побережья Суматры взгляду открывается лишь небольшой фрагмент конструкции, выходящей из-под воды за Ментавайскими островами. Дальняя опора Дуги спускается к подводным вершинам Восточно-Индийского хребта. До них от Паданга больше тысячи километров. Чтобы представить масштаб сооружения, возьмите обручальное кольцо и аккуратно поставьте его на ребро в блюдце с водой. Поставили? Так вот, блюдце — это Индийский океан, а надводная часть кольца — это Дуга, соединяющая Зондский желоб и Восточно-Индийский хребет в районе экватора. На суше она протянулась бы над Индией с запада на восток, от Бомбея до Мадраса. Или, скажем, над США — от Нью-Йорка до Чикаго, но это очень приблизительно.
Почти всю вторую половину дня Диана провела на балконе, обливаясь потом в тени выцветшего полосатого зонтика. Вид завораживал ее, и я радовался, что она — после всех злоключений, выпавших на нашу долю, — не разучилась наслаждаться подобными вещами. На душе стало легче.
Вечером я присоединился к ней. На закате здесь очень красиво. Сухогруз, легко скользивший к порту Телук-Баюр, походил на ожерелье огоньков в прибрежном мраке. Опора сияла, словно отполированный алый гвоздь, скрепляющий небо с океаном. В городе темнело, и мы наблюдали, как тень Земли взбирается все выше по ближнему краю Дуги.
Эта технология, если вспомнить знаменитую цитату, «неотличима от магии». Воздушные и водные массы свободно циркулируют под Дугой между открытым океаном и Бенгальским заливом, в то время как суда перемещаются в неведомые дали, — разве не магия? Что это за чудо инженерной мысли, благодаря которому конструкция радиусом в тысячу километров выдерживает собственный вес? Из чего она сделана и как работает?
Ответить на эти вопросы мог бы, наверное, только Джейсон Лоутон. Но Джейсона с нами не было.
Диана разлеглась в шезлонге. Ее желтый сарафан и нелепая соломенная шляпа с огромными полями уже тонули в густом сумраке. Безупречно гладкая ореховая кожа. В глазах притягательно блестят последние лучи солнца, но лицо по-прежнему настороженное.
Диана подняла голову:
— Ты с утра сам не свой.
— Хочу кое-что записать, — ответил я. — Пока не началось. Что-то вроде мемуаров.
— Боишься что-то упустить? Тайлер, не глупи. Память не сотрется, ничего подобного не происходит.
Нет, не сотрется. Однако есть риск, что воспоминания сгладятся, расфокусируются, потеряют очертания. У препарата были и другие побочные эффекты, временные и терпимые, но потеря памяти приводила меня в ужас.
— К тому же все шансы на твоей стороне, — добавила Диана. — Ты сам прекрасно знаешь, что вероятность искажения воспоминаний довольно мала. Да, она есть, но это всего лишь вероятность.
Если процедура и сказалась на ее памяти, это, пожалуй, даже пошло Диане на пользу.
— Все равно, — возразил я, — мне будет спокойнее, если я кое-что запишу.
— Если передумал, давай отложим. Дождемся момента, когда будешь готов.
— Я уже готов.
Мне самому хотелось в это верить.
— В таком случае нужно приступить сегодня вечером.
— Знаю. Но в ближайшие недели...
— Не факт, что тебе захочется что-то записывать.
— Не захочется, а придется.
В число побочных эффектов входила графомания, но это меня не смущало.
— Посмотрим, что скажешь, когда накроет тошнота. — Диана сочувственно улыбнулась. — Что ж, все мы боимся что-то потерять.
Неприятное замечание. Мне не хотелось углубляться в эту мысль.
— Давай-ка просто приступим к делу, — сказал я.
Пахло тропиками. И хлоркой от гостиничного бассейна тремя этажами ниже. Паданг разросся в крупный международный порт. Здесь было полно иностранцев: индийцев, корейцев, филиппинцев. Встречались даже неприкаянные американцы вроде нас с Дианой; люди, которым не по карману путешествие первым классом; те, кто не попал в программу переселения ООН. Кипучий город, беззаконием здесь никого не удивишь — особенно с тех пор, как в Джакарте к власти пришли «новые реформази».
В отеле, однако, было безопасно. По небу во всем своем великолепии рассыпались звезды. Ярче всего сияла верхушка Дуги. Тонкая серебристая буква С (на ум пришли слова «странная» и «сногсшибательная»), уложенная набок дланью Господа, страдающего дислексией. Мы смотрели, как она меркнет. Я держал Диану за руку.
— О чем задумался? — спросила она.
— Вспомнил, как в последний раз любовался старыми созвездиями.
Дева, Лев, Стрелец — астрологические названия, которые теперь встретишь разве что в учебниках истории в виде сносок.
— Здесь, в Южном полушарии, они выглядели бы иначе?
Наверное, подумал я.
Затем наступила ночь. В полной темноте мы перешли в комнату. Я включил свет. Диана, задернув шторы, достала чехол со стерильным шприцем и ампулой. Я сам научил ее делать инъекции. Наполнив шприц, Диана сосредоточенно наморщила лоб и щелкнула по игле, прогоняя пузырек воздуха. Вид у нее был уверенный, но рука дрожала. Я снял рубашку и растянулся на кровати.
— Тайлер...
Теперь уже она волновалась.
— Нет, я не передумаю. Я прекрасно знаю, во что ввязываюсь, и мы уже сто раз все обсудили.
Диана кивнула, смочила ватку спиртом и протерла мне кожу на локтевом сгибе. Шприц она держала в правой руке, иглой вверх. Жидкости в нем было совсем немного, и выглядела она вполне безобидно. Вода водой.
— Как давно это было... — сказала она.
— Ты о чем?
— О том, как мы в тот раз смотрели на звезды.
— Рад, что ты помнишь.
— Конечно помню. А теперь сожми кулак.
Почти не больно. Во всяком случае, пока.
Казенный дом
В ночь, когда с небосвода пропали звезды, мне было двенадцать. Близнецам — по тринадцать.
Стоял октябрь, пара недель до Хеллоуина. В доме Лоутонов (мы называли его Казенным домом) устроили вечеринку «без детей», а нас троих отправили в подвал.
Ссылка в подвал наказанием не считалась — только не для Дианы и Джейсона, проводивших там немало времени по доброй воле. И тем более не для меня. Отец Лоутонов строго разграничивал «детские» и «взрослые» зоны, зато внизу была крутая игровая консоль, диски с фильмами, даже бильярд... и никаких взрослых, кроме приглашенной официантки. Ее звали миссис Труолл. Каждые час-полтора она спускалась к нам, чтобы увильнуть от разноса канапе и поведать, что творится наверху. (Парень из «Хьюлетт-Паккарда» опозорился, его застукали с женой корреспондента «Пост»; сенатор хватил лишку и храпит в курительной комнате.) По мнению Джейсона, нам не хватало лишь тишины (от грохота родительской аудиосистемы потолок ходил ходуном, словно сердце огра) и неба над головой.
Тишина и небо. Джейсон, по обыкновению, решил, что ему хочется и того и другого.
Они с Дианой родились с разницей в несколько минут, но были, по всей очевидности, не идентичными, а разнояйцевыми сиблингами; никто, кроме матери, не называл их двойняшками. Джейсон говаривал, что они с Дианой «суть результат проникновения двух сперматозоидов в две яйцеклетки с противоположным зарядом». Диана могла похвастать почти таким же впечатляющим, как у Джейсона, коэффициентом умственного развития, но держала свой словарный запас на коротком поводке, поэтому сравнивала себя и брата с парой арестантов, сбежавших из одной клетки.
Я благоговел перед обоими.
В свои тринадцать Джейсон был до жути умен. И развит физически: не особенно мускулистый, но полный энергии, он нередко занимал призовые места в состязаниях легкоатлетов. Добрых шести футов ростом, поджарый; его грубые черты лица оживляла искренняя асимметричная улыбка. Волосы у него тогда были светлые и жесткие.
Диана — на пять дюймов ниже, пухленькая, но только в сравнении с братом. Кожа смуглее, чем у Джейсона. Лицо чистое, но вокруг глаз россыпь веснушек, из-за чего веки выглядят набрякшими (маска енота, говорила она). Но больше всего — а я уже достиг возраста, когда такие подробности приобретают смутную, но неоспоримую важность, — мне нравилась ее улыбка. Улыбалась Диана редко, но эффектно. Она считала, что у нее выпирают зубы (ничего подобного), поэтому приучила себя смеяться, прикрывая рот ладонью. Мне нравилось ее смешить, но втайне я мечтал увидеть не смех, а улыбку.
Неделей раньше отец подарил Джейсону дорогой астрономический бинокль. Джейс весь вечер с ним возился, нацеливал на постер турагентства, висевший в рамочке над телевизором, и притворялся, что шпионит за жителями Канкуна из пригорода Вашингтона. Наконец он встал и заявил:
— Надо бы выйти посмотреть на небо.
— Нет, — тут же отозвалась Диана. — Там холодно.
— Зато ясно. Первая безоблачная ночь на этой неделе. И не холодно, а прохладно.
— Утром на лужайке был лед.
— Иней, — поправил Джейсон.
— Уже за полночь.
— А завтра суббота.
— Нам нельзя отсюда выходить.
— Нам нельзя на вечеринку. По поводу лужайки распоряжений не было. Никто нас не увидит, если вдруг боишься, что тебя поймают.
— Я и не боюсь, что меня поймают.
— А чего тогда боишься?
— Слушать твою болтовню, пока ноги не отмерзнут.
— Ну а ты, Тайлер? — Джейсон повернулся ко мне. — Хочешь глянуть на небо?
Близнецы нередко призывали меня рассудить их спор, и мне это очень не нравилось. Проигрышное дело. Если встать на сторону Джейсона, есть вероятность оттолкнуть от себя Диану; но если из раза в раз поддерживать Диану, это будет... чересчур заметно.
— Не знаю, Джейс... — сказал я. — Там и правда слишком уж прохладно...
Выйти из положения помогла Диана.
— Не бери в голову. — Она положила руку мне на плечо. — Чем слушать, как он канючит, лучше выйду подышать свежим воздухом.
Так что мы сняли куртки с вешалки в коридоре и выбрались из дома через черный ход.
Вопреки придуманному нами прозвищу, Казенный дом выглядел не так уж грандиозно, хотя выделялся на фоне остальных жилищ (а обитали мы в районе для людей с достатком от среднего и выше). Да и участок был побольше, чем у соседей. Огромная лужайка, ровная и аккуратно подстриженная, за ней дикий сосновый бор, а дальше речушка с не самой мутной водой. Место для созерцания звезд Джейсон выбрал на полпути от дома к лесу.
Погода в том октябре радовала — до вчерашнего дня, когда холодный фронт сломал хребет бабьему лету. Диана демонстративно обхватывала себя руками и дрожала, но лишь для того, чтобы Джейсон чувствовал себя виноватым. Ночной воздух был прохладным, однако со двора не гнал. Небо прозрачное, трава относительно сухая, но не исключено, что утром снова покроется инеем. Ни луны, ни облачка. Казенный дом сверкал огнями, словно колесный пароход на Миссисипи, брызгал на лужайку жаркими желтыми отблесками, но по опыту мы знали: если в подобную ночь встать в тени дерева, исчезнешь так же верно, как если бы провалился в черную дыру.
Джейсон улегся на спину и направил бинокль на звездное небо.
Я сидел по-турецки рядом с Дианой. На моих глазах она выудила из кармана куртки сигарету. Наверное, стащила у кого-то из домашних. (Кэрол Лоутон была кардиологом. Формально она бросила курить, но, по словам моей матери, прятала пачки в трюмо, в рабочем столе, в кухонном шкафу.) Зажав фильтр в губах, Диана чиркнула прозрачной красной зажигалкой — на мгновение ее огонек стал ярче всех остальных огней, — выдохнула струйку дыма, и та закружилась, растворяясь в темноте.
— Затянуться хочешь? — спросила она, перехватив мой взгляд.
— Ему двенадцать, — сказал Джейсон. — У него хватает проблем и без рака легких.
— Конечно хочу, — ответил я, ибо теперь это был вопрос чести.
Диана с веселым удивлением передала мне сигарету. Я осторожно затянулся и сумел не закашляться.
— Смотри, как бы голова не закружилась.
Диана забрала сигарету.
— Знаешь что-нибудь про звезды, Тайлер? — спросил Джейсон.
Я хапнул полную грудь чистого холодного воздуха и выпалил:
— Конечно!
— В смысле, не из книжек в мягкой обложке. Назови пару звезд.
— Арктур, — вспомнил я, искренне надеясь, что в темноте Джейс не видит моей пунцовой физиономии. — Альфа Центавра. Сириус. Полярная звезда...
— Напомни-ка, где живут клингоны, — перебил меня Джейсон.
— Веди себя прилично, — одернула его Диана.
Близнецы были умны не по годам. Я тоже был не дурак, но выступал в иной весовой категории, и все мы это понимали. Джейсон и Диана учились в школе для одаренных детей, а я ездил в муниципальную на желтом автобусе. Они жили в Казенном доме, а мы с матерью — в бунгало на восточной границе участка Лоутонов. Их родители шагали вверх по карьерной лестнице, а моя мать убирала у них в доме. Короче говоря, между нами хватало очевидных различий, но мы научились признавать этот факт, не акцентируя на нем внимание.
— Ладно, ладно, — отступил Джейсон. — Сможешь показать альфу Малой Медведицы?
Альфа Малой Медведицы. Полярная звезда. Я читал кое-что о рабстве, о войне Севера и Юга. У беглых рабов была песня:
Когда вернется солнцеИ перепел голос подаст,ДавайШагайТуда, где калебас.Старик проводитТебя к свободе,ДавайШагайТуда, где калебас.
«Когда вернется солнце» — то есть после зимнего солнцестояния. Перепелки зимуют на юге. Калебас — это ковш Большой Медведицы. Линия его широкой стенки указывает на Полярную звезду, точно на север — туда, где свобода.
Я нашел на небе большой ковш и ткнул пальцем в его сторону, надеясь, что не ошибся.
— Видал? — сказала Диана Джейсону, словно я заработал для нее очко в споре, о котором меня не потрудились известить.
— Неплохо, — согласился Джейсон. — Знаешь, что такое комета?
— Знаю.
— Хочешь увидеть?
Я кивнул и растянулся рядом с ним. Во рту стоял едкий привкус Дианиной сигареты. (Ох, зря я пошел на принцип.) Джейсон показал, как удобнее улечься, а потом разрешил посмотреть в бинокль. Я повозился с настройкой резкости. Сперва звезды превратились в расплывчатые овалы, потом — в игольные ушки. Их стало очень много. Невооруженным глазом столько не увидишь. Я поводил взглядом по небесной панораме, пока не нашел (или подумал, что нашел) то место, куда показал Джейсон: крошечный светящийся сгусток на фоне беспощадно-черного неба.
— Комета... — начал Джейсон.
— Я знаю. Комета — что-то вроде снежка из газа и пыли, летит в сторону Солнца.
— Ну, допустим, — усмехнулся он. — А ты знаешь, Тайлер, откуда берутся кометы? Из внешней области Солнечной системы. Там что-то вроде ледяного гало. Ты даже вообразить себе не можешь, какой там холод.
Я кивнул, но без уверенности. К тому времени я прочел уже немало научной фантастики и понимал, что размеры ночного неба попросту неописуемы. Оно бескрайнее. Иногда мне нравилось размышлять об этом, хотя — если в доме тишина, а на дворе глубокая ночь — подобные мысли меня слегка пугали.
— Диана, — позвал Джейсон, — хочешь посмотреть?
— Это обязательно?
— Разумеется, это совсем необязательно. Можешь и дальше сидеть, где сидишь. Травить легкие и исходить слюной, если тебе так нравится.
— Грубиян.
Затушив сигарету в траве, она протянула руку. Я передал ей бинокль.
— Поосторожнее с ним, — предупредил Джейс.
Он обожал свою новую игрушку. От бинокля до сих пор пахло целлофаном и пенопластовой упаковкой.
Настроив фокус, Диана какое-то время молча разглядывала небо. Потом сказала:
— Вот я смотрю в твой бинокль на звезды. И знаешь, что я вижу?
— Что?
— Звезды.
— Ну так включи фантазию.
Судя по тону, Джейсон не на шутку рассердился.
— И зачем нужен твой бинокль, если можно включить фантазию?
— Просто задумайся о том, на что смотришь!
— Ага, — сказала она и потом: — Ага... Ага! Джейсон, вижу...
— Что?
— По-моему... Да, точно, вижу Бога! С белой бородой до пояса! В руке у него табличка, а на табличке написано... «Джейсон дурак»!
— Очень смешно. Отдай бинокль, раз не знаешь, зачем он нужен.
Он протянул руку; Диана его проигнорировала. Села прямо и навела сдвоенные окуляры на окна Казенного дома.
Вечеринка продолжалась с раннего вечера. Мать называла мероприятия Лоутонов «корпоративными встречами на высшем уровне, неформальными и весьма дорогостоящими», но она мастерски владела стилистическим приемом гиперболы, поэтому ее оценку необходимо было снижать на балл-другой. По словам Джейсона, сегодня в Казенном доме собрались по большей части политические функционеры и восходящие звезды авиакосмической индустрии. Не цвет старого вашингтонского общества, а выходцы с Запада, приезжие с тугими кошельками и связями в оборонной промышленности. И Ди, отец Джейсона и Дианы, устраивал такие вечеринки три-четыре раза в год.
— Все своим чередом, — комментировала Диана, глядя в бинокль. — На первом этаже пьют и пляшут. Больше пьют, чем пляшут. Хотя кухню, по-моему, уже сворачивают. Официанты собираются уходить. Окно кабинета зашторено. Эд в библиотеке, с ним пара типов в костюмах. Один с сигарой. Фу!
— Ваше омерзение выглядит неубедительно, — заметил Джейсон и добавил: — Мисс Мальборо.
Не обращая на него внимания, Диана продолжала каталогизировать окно за окном, а Джейсон подсел ко мне и шепнул:
— Вот так и показывай ей Вселенную. Все равно предпочтет шпионить за гостями.
Я не знал, что на это сказать. Его замечание, как бывало нередко, прозвучало столь остроумно, что не оставило мне шансов на достойный ответ.
— Моя комната, — сказала Диана. — Слава богу, никого. Комната Джейсона. Тоже пусто, если не считать «Пентхаус» под матрасом...
— Бинокль, конечно, хороший, но не настолько же!
— Спальня Эда и Кэрол. Пусто. Гостевая спальня...
— Так?
Но Диана не ответила. Замерла как статуя с биноклем у глаз.
— Диана? — позвал я.
Она помолчала еще несколько секунд, затем вздрогнула, развернулась и бросила — нет, швырнула — бинокль Джейсону. Тот возмутился, не сообразив, что Диана увидела что-то неприятное. Я хотел спросить, в норме ли она...
И в этот момент звезд не стало.
Ничего особенного.
Многие так говорят — из тех, кто видел, как это случилось. Ничего особенного. Подтверждаю как свидетель: пока Диана с Джейсоном шипели друг на друга, я смотрел в небо, но заметил лишь странную вспышку, а за ней — холодную зеленоватую фосфоресценцию, послеобраз звезд на сетчатке. Я заморгал.
— Что это было? Молния? — спросил Джейсон.
А Диана вообще ничего не сказала.
— Джейсон... — заговорил я, все еще моргая.
— Что? Диана, богом клянусь, если ты побила линзу...
— Заткнись, — огрызнулась Диана.
— Прекратите, — сказал я. — Гляньте на небо. Что стало со звездами?
Близнецы запрокинули головы.
Из нас троих одна лишь Диана с готовностью поверила, что звезды просто «выключились» — погасли, будто свечи на ветру. Это невозможно, настаивал Джейсон: свет уже проделал путь в пятьдесят, сто, миллионы световых лет, в зависимости от источника; не может такого быть, чтобы все звезды погасли по какому-то невероятно замысловатому алгоритму, чтобы исчезли для землян синхронно, в один и тот же миг. Я добавил, что Солнце, как ни крути, тоже звезда и оно все еще светит, пусть даже на другую сторону планеты. Так?
Конечно так. А если и не так, сказал Джейсон, то к утру мы все окочуримся от холода.
Поэтому, если судить логически, звезды светили по-прежнему, но мы их больше не видели. Они не исчезли, но спрятались: произошло затмение. Да, небо вдруг стало пустым и черным как смоль, но это загадка, а не катастрофа.
Меня, однако, заклинило на слове «окочуримся». Что, если Солнце и правда исчезло? Я представил, как в нескончаемой тьме падают снежинки, а потом, наверное, замерзает сам воздух — вещество, которым мы дышим, замерзает и превращается в снег иного, невиданного доселе рода, погребая под собой всю человеческую цивилизацию. Поэтому лучше (о да, определенно лучше!) предположить, что звезды «затмило». Но что могло их затмить?
— Очевидно, что-то огромное. Что-то стремительное. Тайлер, ты все видел. Скажи, это произошло одномоментно или в небе что-то двигалось?
Я сказал, что звезды сделались ярче, а потом перегорели, будто лампочки. Одномоментно.
— Да и хер с ними, с этими звездами дурацкими, — брякнула Диана.
Меня как током ударило: сквернословила Диана нечасто, хотя мы с Джейсоном сами не стеснялись в выражениях с тех самых пор, как возраст — и мой, и его — перевалил за двузначную отметку. Да, тем летом многое изменилось.
— Думаю, бояться тут нечего, — сказал Джейсон, уловив страх в ее голосе.
Он и сам был заметно встревожен, но в ответ Диана лишь поморщилась и заявила:
— Я замерзла.
Поэтому мы решили вернуться в Казенный дом и посмотреть, не добралась ли новость о звездах до Си-эн-эн или Си-эн-би-си. Шагая по лужайке, я угнетенно думал, что впервые вижу такое чудовищно-черное, чугунное и вместе с тем невесомое небо.
— Нужно рассказать Эду, — предложил Джейсон.
— Вот сам и рассказывай, — отмахнулась Диана.
Кэрол Лоутон воображала, что у нее прогрессивное семейство, поэтому Джейс с Дианой называли родителей по именам, хотя на деле все было не так просто. Кэрол потакала близнецам, но не очень-то вмешивалась в их жизнь, а И Ди целенаправленно взращивал наследника. Наследником, разумеется, был Джейсон. Он боготворил отца. В отличие от Дианы: та отца побаивалась.
Да и я прекрасно знал, что не стоит соваться на «взрослую» территорию в конце светского раута Лоутонов, когда все уже порядком заложили за воротник, поэтому мы с Дианой слонялись за дверью, в демилитаризованной зоне, а Джейсон тем временем отыскал отца в одной из смежных комнат. Беседу мы слышали только в самых общих чертах, но голос И Ди не оставлял пространства для сомнений: таким тоном говорят люди огорченные, раздраженные, готовые выйти из себя. Джейсон вернулся в подвал красным как рак и чуть не плакал; я же сказал «извините» и направился к задней двери.
В коридоре меня настигла Диана. Цапнула меня за руку так, словно на свете не осталось никого, кроме нас, и затараторила:
— Тайлер, оно же взойдет — солнце, завтра утром? Я знаю, глупый вопрос, но оно же взойдет?
Она говорила так, словно оставила всякую надежду. Я хотел было отшутиться — мол, если не взойдет, мы все умрем, — но страх Дианы подстегнул мои собственные сомнения. Чему же мы стали свидетелями и что все это значит? Выслушав Джейсона, И Ди, как видно, счел трансформацию ночного неба недостойной внимания; быть может, мы переполошились из-за форменного пустяка. Но что, если на самом деле грядет конец света, а об этом известно лишь нам троим?
— Все у нас будет хорошо, — сказал я.
Диана уставилась на меня сквозь сосульки волос:
— Уверен?
— На девяносто процентов.
Я попробовал изобразить улыбку.
— Но до утра не уснешь? — спросила Диана.
— Наверное. Скорее всего.
Я уже чувствовал, что мне будет не до сна.
— Можно я позвоню?
Она подняла руку с двумя оттопыренными пальцами, большим и мизинцем.
— Конечно.
— Я, наверное, ложиться не стану. Но если усну... Ну да, это глупо... Наберешь меня, как только встанет солнце?
Я сказал, что наберу.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Я до дрожи обрадовался ее просьбе.
Дом, где жили мы с матерью, — аккуратное бунгало, обшитое доской, — стоял на восточном краю участка Лоутонов. У крыльца был скромный розарий, обнесенный сосновым заборчиком; кусты цвели до глубокой осени, но после недавних заморозков розы завяли. В эту безлунную, беззвездную, безоблачную ночь тусклый фонарь над входной дверью светил мне, словно маяк.
Я вошел, стараясь не шуметь. Мать давно удалилась в спальню. В крошечной гостиной было прибрано, разве что на журнальном столике одиноко стоял пустой снифтер; в будние дни мать не пила совершенно, но по выходным позволяла себе глоток виски. Она не раз говорила, что у нее лишь две слабости и одна из них — пропустить стаканчик в ночь на субботу. (Однажды, когда я спросил про вторую, мать внимательно посмотрела на меня и ответила: «Твой отец». И я решил перевести разговор в другое русло.)
Не застелив диван, я улегся с книжкой и читал, пока не позвонила Диана (с тех пор как я ушел от Лоутонов, не прошло и часа). Первым делом она спросила:
— Телевизор включал?
— А надо?
— Не трудись. Там ничего не показывают.
— Неудивительно. Сейчас как-никак два часа ночи.
— Нет, ты не понял, вообще ничего, кроме «магазина на диване» по местному кабелю. Тайлер, что это значит?
Это значило, что вместе со звездами с неба пропали все спутники. Погодные, военные, навигационные, спутники связи: все они отключились как по щелчку пальцев. Но тогда я этого не знал, и, разумеется, у меня не хватило бы ума объяснить Диане.
— Да что угодно.
— Страшновато...
— Вряд ли есть повод волноваться.
— Хотелось бы верить. Рада, что ты до сих пор не спишь.
Час спустя она перезвонила с новым донесением: без вести пропал интернет. На местном канале пустили объявление об отмене утренних рейсов из «Рейгана» и региональных аэропортов. Уточнять предлагалось в справочном бюро.
— Но самолеты всю ночь летают.
Из окна моей комнаты было видно, как в небе липовыми звездами мечутся их огни.
— Наверное, военные. Может, все это связано с террористами.
— Джейсон засел у себя в комнате, слушает радио. Ловит станции Бостона и Нью-Йорка. Все говорят, что аэропорты закрыты, а военные стоят на ушах. Про терроризм ни слова. И про звезды тоже.
— Неужели никто не заметил?
— Даже если заметили, молчат. Может, им приказали молчать? И про восход тоже.
— При чем здесь восход? Он будет... когда, через час? То есть над океаном солнце уже встало. Его видно с Восточного побережья. С кораблей в океане. И у нас оно вот-вот появится.
— Надеюсь. — Голос у нее был одновременно испуганный и возбужденный. — Надеюсь, ты прав.
— Сама увидишь.
— Кстати, Тайлер, мне нравится твой тон. Я не говорила? Такой обнадеживающий...
Даже если я только что сморозил откровенную чушь.
Не хотелось, чтобы Диана поняла, как сильно взволновал меня комплимент. Я задумался о ее словах, едва она повесила трубку. Долго крутил их в голове; снова и снова чувствовал, как по телу разливается приятное тепло. Что же за ними скрывалось? Диана на год старше меня, а житейского опыта у нее втрое больше — так почему же мне вдруг страшно захотелось уберечь ее от зла, захотелось, чтобы она была рядом, чтобы я мог погладить ее по щеке и пообещать, что все будет хорошо? Головоломка чуть ли не сложнее, едва ли не тревожнее, чем то, что случилось с небом. Что бы с ним ни случилось.
Следующий звонок раздался без десяти пять. Я лежал на диване одетый, но, несмотря на все старания, уже начинал уплывать в объятия Морфея. Очнулся, вытащил телефон из кармана рубашки и сказал:
— Алло?
— Это снова я. Тайлер, там по-прежнему темно.
Так, окно (ну да, темень); потом часы на тумбочке.
— Диана, еще слишком рано для рассвета.
— Ты что, спал?
— Нет.
— Я же слышу, что спал. Везет тебе. До сих пор темно. И холодно. На кухонном окне есть термометр, я смотрела. Плюс два. Разве должно быть так холодно?
— Вчера утром было не теплее. Как у тебя дома? Кто еще не спит?
— Джейсон закрылся с приемником. Мои... гм... родители, наверное... гм... отсыпаются после гулянки. А твоя мама? Проснулась?
— По выходным она так рано не встает.
Я занервничал, бросил взгляд в окно. К этому времени небо должно было просветлеть. Малейший намек на восход, и я бы успокоился.
— Ты что, решил ее не будить?
— Ну а что она сделает, Диана? Вернет звезды на небо?
— Это вряд ли. — Она помолчала. — Тайлер?
— Я тут.
— Что первое ты помнишь?
— В смысле? За сегодня?
— Нет, вообще. Первое в жизни. Знаю, это глупый вопрос, но давай поговорим о чем-нибудь, кроме неба. Минут пять-десять. И мне станет полегче.
— Что первое? — Я задумался. — Наверное, Лос-Анджелес. До переезда на восток.
Отец тогда был еще жив и трудился в стартапе И Ди Лоутона в Сакраменто.
— У нас была квартира с тяжеленными белыми шторами в спальне. Самое первое, что я помню, — это как я смотрю на эти шторы, а они колышутся на ветру. День был солнечный, мама открыла окно, и дул легкий бриз. — Меня неожиданно пронзила тоска: словно стоишь на палубе, а берег тает за горизонтом. — А у тебя?
Тоже воспоминание из Сакраменто, но абсолютно другое. И Ди взял детей на экскурсию по заводу. Наверное, уже тогда видел Джейсона в роли преемника. Диану заворожили перфорированные балки на полу, рулоны тончайшей огнестойкой ткани размером с дом, беспрестанный шум. Все вокруг было огромное. Казалось, пройди чуть дальше, и увидишь сказочного великана, прикованного к стене. Отцовского пленника.
Воспоминание было не из приятных. Диане казалось, что она никому не нужна. Что ее бросили в бескрайнем цеху, одну среди жутких механизмов.
Какое-то время мы обсуждали ее эмоции. Потом Диана спросила:
— Ну как там небо?
Я взглянул в окно. Над западнымгоризонтом забрезжил свет — небо из черного сделалось чернильно-синим. Не хотелось признаваться, как легко мне стало на душе.
— Выходит, ты был прав, — ожила вдруг Диана. — Солнце все-таки взошло.
Конечно, это было не настоящее солнце. Это было лжесолнце, ловко сработанная фальшивка. Но тогда мы этого не знали.
Взросление в закипающей воде
Те, кто помоложе, спрашивают: как ты сохранял самообладание? Почему не вспыхнула всеобщая паника? Почему не было ни бунтов, ни грабежей? Почему ваше поколение смолчало? Почему вы безропотно смирились с этим ужасом, получившим название Спин?
Иной раз я отвечаю: «Ну как же. Не обошлось без трагедий».
Иной раз говорю: «Просто мы не поняли, что произошло. А если бы и поняли, что тут поделаешь?»
А иной раз пересказываю притчу о лягушке. Брось лягушку в кипяток, и она выпрыгнет. Брось ее в кастрюлю с приятной теплой водой, добавляй огня потихоньку, и лягушка сварится, так и не сообразив, что с ней случилось.
Облитерация звезд не была ни медленной, ни постепенной, но в тот момент почти никто не осознал масштабов катастрофы. Допускаю, что астрономы, а также сотрудники Министерства обороны, телекоммуникационных и авиакосмических компаний провели первые дни Спина в состоянии крайнего ужаса. Но для официантов, водителей автобусов и прочих работяг вода оставалась более или менее теплой.
Первым и самым заметным последствием Октябрьских событий (такое название выбрали англоязычные СМИ, а слово «Спин» прижилось несколькими годами позже) стал полный коллапс многомиллиардной индустрии искусственных спутников. Потеря спутников означала потерю всех прямых и почти всех ретрансляционных телеканалов; телефонная связь между городами и странами стала ненадежной, локаторы GPS — бесполезными; Всемирная паутина приняла удар ниже пояса, почти все передовые военные технологии вмиг устарели, возможности разведки и глобальной слежки сократились до исчезающе малых, а региональным синоптикам, привыкшим листать CGI-рендеры с метеорологических спутников, вновь пришлось чертить изобары на картах континентальной части США. Все попытки связаться с Международной космической станцией закончились одинаково: полным провалом. Коммерческие запуски с мыса Канаверал (а также Байконура и Куру) пришлось отложить на неопределенное время.
В конечном счете для «Джи-И-Америком», Эй-ти-энд-ти, КОМСАТ, «Хьюз комьюникейшнз» и многих других компаний настали запредельно трудные времена.
Вдобавок ко всему та октябрьская ночь повлекла за собой множество трагедий, но из-за беспомощности СМИ почти все они остались за кадром. Новости расползались в режиме слухов; не рикошетили от спутников, а протискивались по трансатлантическому оптоволокну. Прошла почти неделя, прежде чем мы узнали, что пакистанская ракета «Хатф-V» с ядерной боеголовкой, выпущенная — то ли по ошибке, то ли по халатности — сразу после Событий, отклонилась от курса и стерла с лица земли аграрную долину близ Гиндукуша. Первое боевое применение ядерного оружия с 1945 года. Прискорбное событие, но с учетом глобальной паранойи, подогретой отсутствием связи, нам повезло, что такое случилось лишь однажды. По некоторым данным, мы едва не потеряли Тегеран, Пхеньян и Тель-Авив.
Встретив солнце, я успокоился и проспал с рассвета до полудня. Встал, оделся, перешел в гостиную и увидел, что мать, закутавшись в стеганый плед, хмуро смотрит в телевизор. Я спросил, завтракала ли она. Нет, не завтракала. Я разогрел обед на двоих.
Той осенью ей исполнялось сорок пять лет. Попросите описать ее одним словом, и я, пожалуй, выберу эпитет «цельная». Она редко сердилась, а плакала на моей памяти лишь однажды — в тот вечер, когда полицейские (дело было в Сакраменто) принесли весть, что отец погиб на Восьмидесятом шоссе неподалеку от Вакавиля, возвращаясь домой из командировки. Мать была разносторонним человеком, но тщательно скрывала от меня все свои ипостаси, кроме материнской. На этажерке в гостиной стоял снимок, сделанный за несколько лет до моего рождения: портрет стройной фотогеничной красавицы. Когда мать сказала, что женщина на снимке — это она, поначалу я не поверил.
Заметно было, что происходящее на экране ей совсем не нравится. По местному каналу крутили новости в режиме нон-стоп: пересказывали истории из эфира радиолюбителей и коротковолновых станций вперемежку с туманными призывами федерального правительства «сохранять спокойствие».
— Тайлер, — мать жестом велела мне сесть, — даже не знаю, с чего начать. Вчера ночью случилось что-то необъяснимое...
— Знаю, — перебил я. — Слышал еще до того, как улегся спать.
— Так ты был в курсе? И не разбудил меня?
— Ну, я не знал, стоит ли...
Но она тут же сменила гнев на милость:
— Нет-нет, Тай, ничего страшного. Вряд ли я что-то пропустила. Странно... Такое чувство, будто до сих пор не проснулась.
— Это всего лишь звезды, — сказал я и тут же почувствовал себя круглым дураком.
— Звезды и Луна, — поправила мать. — Разве ты не слышал про Луну? На всем белом свете никто не видит ни звезд, ни Луны.
Что ж, Луна — это уже кое-что.
Некоторое время я побыл с мамой — она никак не могла оторваться от новостей, — потом встал («Сегодня вернись засветло», — сказала она самым серьезным тоном) и ушел в Казенный дом. Постучал в заднюю дверь, которой пользовались кухарки и домработницы (Лоутоны прилежно избегали словосочетания «черный ход»). По будним дням в эту дверь входила моя мать, распорядительница их домашнего хозяйства.
Открыла миссис Лоутон, мать близнецов, безучастно посмотрела на меня и махнула рукой в сторону лестницы: мол, ступай наверх. Диана еще спала, закрывшись у себя в комнате. Джейсон до сих пор не ложился и, похоже, не планировал. Сидел за приемником и мониторил короткую волну.
Комната Джейсона походила на Аладдинову пещеру чудес. Я жаждал ее сокровищ, но давно уже утратил надежду обладать ими: здесь стоял компьютер с широченным интернет-каналом и старый телевизор Лоутонов — вдвое больше того, что украшал гостиную у меня дома. Я с порога рассказал про Луну — на случай, если Джейс не слышал новостей.
— Любопытно, да?
Он встал, потянулся, запустил пальцы в нечесаную шевелюру. Со вчерашней ночи он не переодевался — нетипичная для него рассеянность. Джейсон, безусловно, был гений, но при мне никогда не вел себя по-гениальному — то есть как гении, которых показывают в кино: не заикался, не щурил глаза, не писал на стенах алгебраических уравнений. Сегодня, однако, он и впрямь смахивал на конченого психа.
— Само собой, никуда Луна не делась, быть такого не может. По радио говорят, с приливом на Восточном побережье все в полном порядке. Значит, Луна на месте. А если Луна на месте, то и звезды тоже.
— Тогда почему мы их не видим?
— А мне почем знать? — Он бросил на меня раздраженный взгляд. — Я имею в виду, что этот феномен не физический, а оптический — по крайней мере, отчасти.
— Глянь на улицу, Джейс. Там солнце светит. Что это за оптическая иллюзия, если солнечный свет она пропускает, а звездный и лунный — нет?
— Я же говорю: мне почем знать? Какие варианты, Тайлер? Кто-то стащил с неба Луну и звезды? Сложил в мешок и убежал?
Нет, подумал я. В мешке оказалась Земля — по некой причине, необъяснимой даже для Джейсона.
— Хотя мысль верная, — размышлял он. — Насчет Солнца. Да, дело в оптике, но это не барьер, а фильтр. Любопытно...
— И кто его поставил?
— А мне почем?.. — Он сердито помотал головой. — От тебя много шума. Я не говорил, что его «кто-то поставил». Может, это естественный ход вещей, явление природы. Допустим, такое случается раз в миллиард лет, какинверсия магнитного поля. Хочешь сказать, за вчерашним событием стоит некий интеллект? Это чрезвычайно смелое предположение.
— Но вдруг это правда?
— Правда может оказаться какой угодно.
Джейс не раз подкалывал меня за любовь к научной фантастике, поэтому мне не хотелось произносить слово «пришельцы». Но в первую очередь я, конечно, грешил на инопланетян. И не только я. Многие на них грешили, и даже Джейсон, скрепя сердце, признал, что за последние сутки версия о вмешательстве инопланетного разума стала выглядеть до необычайности правдоподобно.
— Даже если так, — сказал я, — возникает вопрос: зачем им это нужно?
— Существуют лишь две возможные причины. Или от нас надо что-то скрыть, или нас надо от чего-то спрятать.
— Что думает отец?
— Я не спрашивал. Он весь день сидит на телефоне. Наверное, хочет побыстрее скинуть акции «Дженерал телефон энд электроникс».
Это была шутка, но я не понял ее смысла. Зато сообразил, что потеря доступа к орбите — крайне серьезное событие для авиакосмической промышленности в целом и для семьи Лоутонов в частности.
— Ночью я глаз не сомкнул, — признался Джейс. — Боялся что-нибудь пропустить. Иной раз завидую сестре. Как обычно: «Не кантовать, пока сами не разберетесь».
— Она тоже не спала, — ощетинился я на его выпад в сторону Дианы.
— Да ну? Тебе-то откуда знать?
Попался.
— Мы немножко поболтали по телефону...
— Она тебе звонила?
— Угу. Где-то на рассвете.
— Господи, Тайлер, ты весь покраснел.
— Нет, не покраснел.
— Покраснел как рак.
Меня спас бесцеремонный стук в дверь: явился И Ди Лоутон, и он, судя по виду, тоже почти не спал.
Рядом с отцом Джейсона было неуютно. Здоровенный, плечистый, гневливый. Из тех, кому непросто угодить. На выходных он перемещался по дому, словно грозовой фронт: то гром, то молния. Мать однажды сказала: «От таких, как И Ди, лучше держаться подальше. Не привлекать лишнего внимания. Понять не могу, зачем Кэрол за него вышла».
Нельзя сказать, что он преуспел собственными силами (его дед владел в Сан-Франциско процветающей юридической конторой, а когда ушел на покой, взялся финансировать первые поползновения внука на поприще бизнеса), но на производстве высотного оборудования и технологиях «легче воздуха» И Ди разбогател самостоятельно, без реальных связей в отрасли — по крайней мере, поначалу. Богатство далось ему тяжким трудом.
Он ворвался в комнату, прожег меня взглядом и нахмурился:
— Извини, Тайлер, но тебе пора домой. Нам с Джейсоном нужно кое-что обсудить.
Джейс не возражал, да и мне не очень-то хотелось оставаться, поэтому я напялил свою матерчатую куртку, вышел через заднюю дверь и остаток дня провел на берегу речушки. Пускал «блинчики» по воде и смотрел, как белки запасают на зиму провиант.
Солнце, Луна и звезды.
В последующие годы выросли дети, не видевшие Луны своими глазами. Те, кто был младше меня всего лишь на пять-шесть лет, в основном знали звезды по старым фильмам да пригоршне избитых клише, причем со временем описания становились все более смехотворными. Однажды, когда мне было за тридцать, я включил песню из двадцатого века в исполнении Антониу Карлоса Жобина — «Корвокадо», «Тихие ночи, тихие звезды» — для некой юной особы, и та спросила, недоуменно хлопая ресницами: «А что, звезды могли шуметь?»
Но мы не просто лишились несколькихогоньков в небе. Мы утратили нечто неуловимое, потеряли свое место в пространстве. Земля круглая, Луна вращается вокруг Земли, а Земля — вокруг Солнца, вот и вся бытовая космология, и большинству людей ее вполне хватает. Сомневаюсь, что хотя бы один из сотни, окончив школу, углубляется в подобные вопросы. Но теперь, когда у людей украли звездное небо, мы впали в растерянность.
Официальное заявление насчет Солнца опубликовали только на второй неделе после Октябрьских событий.
На первый взгляд Солнце вело себя вполне предсказуемо. Восходы и закаты сменяли друг друга в полном соответствии со стандартными эфемеридами. Дни, как и положено осенним дням, становились все короче. Ничто не предвещало солярного ЧП. Многое на Земле, включая саму жизнь, зависит от природы и объема солнечного излучения, достигающего поверхности планеты, а в этом отношении почти ничего не изменилось. Глядя на Солнце невооруженным глазом, нельзя было не прийти к выводу, что перед тобой все та же звезда G-класса, и если на нее долго смотреть, то непременно ослепнешь.
Однако теперь на Солнце не наблюдалось пятен, вспышек и протуберанцев.
Наша желтая звезда — объект вспыльчивый и беспокойный: кипит, бурлит, звенит гигантским колоколом из-за мощнейшей энергии, затопляет Солнечную систему потоками заряженных частиц. Эти частицы уничтожили бы нас, не будь мы под защитой магнитного поля Земли. Но после Октябрьских событий, объявили астрономы, Солнце превратилось в геометрически идеальный шар равномерной яркости без каких-либо перепадов цветовой температуры. С севера сообщили, что полярное сияние — результат взаимодействия магнитного поля Земли с вышеупомянутым потоком заряженных частиц — ушло со сцены, словно дрянная бродвейская постановка.
И еще одно: по ночам в новом небе не было падающих звезд. Раньше Земля ежегодно тяжелела на восемьдесят миллионов фунтов, обрастая пылью сгоревшего в атмосфере космического мусора. Теперь же все изменилось: за первые недели после Октябрьских событий в атмосфере не заметили ни одного метеорита, ни единой микроскопической частицы Браунли. Говоря языком астрофизиков, в небе наступила оглушительная тишина.
Такого не мог объяснить даже Джейсон.
Короче, Солнце оказалось ненастоящим. Так или иначе, оно светило себе дальше, шли дни, за ними — другие дни, недели складывались в месяцы, замешательство нарастало, но всеобщее ощущение катастрофы шло на спад. (Ведь вода не кипела, она была приятно теплой.)
Однако тем для пересудов было предостаточно. В первую очередь говорили не о небесной загадке, а о ее сиюминутных последствиях: телекоммуникации обрушились; спутники перестали вести наблюдение за войнами в отдаленных уголках планеты; «умные» бомбы с GPS-модулями неисправимо отупели; разбушевалась оптоволоконная лихорадка. Вашингтон с гнетущим постоянством публиковал одно заявление за другим: «На данный момент мы не располагаем свидетельствами злонамеренных действий со стороны других государств или организаций» и «Лучшие умы нации работают над тем, чтобы осознать, объяснить и нейтрализовать любой потенциальный вред, исходящий от преграды между нами и Вселенной». Прикрываясь ширмой из всякого рода утешений, правительство силилось понять, что за враг — земной или инопланетный — способен на подобное деяние. Но враг неизменно ускользал. Пошли разговоры о «гипотетическом управляющем интеллекте». Лишенные возможности выглянуть за стены тюрьмы, мы принялись обшаривать ее закоулки. Ну а что нам еще оставалось?
После Событий Джейсон почти на месяц уединился у себя в комнате. Напрямую я с ним не общался, лишь видел мельком, когда близнецов забирал микроавтобус школы Райса. Но Диана почти каждый вечер звонила мне на мобильник, обычно часов в десять-одиннадцать, когда мы оба могли рассчитывать на некоторую приватность. Я дорожил нашими разговорами — по причинам, о которых не готов был задумываться.
— Настроение у Джейсона хреновое, — однажды сказала она. — Говорит, если мы не знаем наверняка, что Солнце — это Солнце, нам, считай, вообще ничего не известно.
— Может, он и прав.
— Для Джейса это как религия. Чтоб ты понимал, Тайлер, он всегда был без ума от карт. Еще малышом научился их читать. Ему нравилось знать, где он находится. Говорил, что тогда все становится на свои места. Господи, как же я любила его рассуждения о картах. Наверное, поэтому он так психует, даже сильнее остальных. Его карта пропала, и теперь все вверх дном.
Конечно, некоторые детали головоломки уже встали на свои места. Недели не прошло, как военные начали собирать останки спутников — тех, что преспокойно крутились по геоцентрической орбите, а в ту октябрьскую ночь все как один осыпались на землю. С некоторых обломков удалось снять весьма животрепещущую информацию, но к обывателям она попала не сразу — даже к влиятельным Лоутонам, в их высокотехнологичный Казенный дом.
Первая зима без Луны и звезд оказалось непривычно тесной. Снег лег рано. До Вашингтона было рукой подать, но к Рождеству округ Колумбия стал похож на Вермонт. Новости по-прежнему не сулили ничего хорошего. Индия с Пакистаном наскоро составили хрупкий мирный договор, но все равно балансировали на грани войны. Проект ООН по деконтаминацииГиндукуша уже унес несколько десятков жизней — это вдобавок к погибшим при ядерном взрыве. В Северной Африке тлели локальные конфликты, тогда как армии развитых стран приходили в себя после Октябрьских событий. Цены на нефть пробили потолок. Мы выставили домашний термостат на пару градусов ниже комфортной температуры, а потом наконец подала голос перепелка, вернулось солнце и световой день начал увеличиваться.
К чести нашей будет сказано, что перед лицом неведомой и малопонятной угрозы человечество ухитрилось не сорваться в полномасштабную войну. Люди подстроились, вернулись к своим делам и к весне стали поговаривать о «новом порядке вещей». Все понимали: наверное, в итоге мы заплатим высокую цену за то, что случилось с планетой... Но, как говорится, двух смертей не бывать, а одной не миновать.
Мама менялась на глазах. Со временем она успокоилась, а с наступлением теплых дней лицо ее наконец смягчилось. Джейсон тоже пришел в себя, вышел из медитативного уединения, но Диана меня тревожила. Она наотрез отказывалась говорить про звезды, а с недавнего времени стала спрашивать, верю ли я в Бога. Не думаю ли, что Он в ответе за Октябрьские события.
Откуда мне знать, отвечал я, мы с матерью в церковь не ходим. Честно говоря, такие разговоры меня слегка нервировали.
Однажды летом мы втроем прыгнули на велосипеды и погнали до Фервей-молл.
В последний раз. В сотый или тысячный. Близнецы уже почти выросли из этого развлечения, но за те семь лет, что мы жили на участке Лоутонов, наши покатушки стали неотъемлемым ритуалом летней субботы. Порой шел дождь или стояла невыносимая жара — такие субботы мы пропускали, но в погожие дни нас словно магнитом тянуло на место встречи в самом начале длинной подъездной дорожки Лоутонов.
В тот день было ветрено, воздух посвежел, солнечный свет напитал все вокруг совершенно обычным теплом. Погода словно уговаривала нас: смотрите, с октября прошло почти десять месяцев — спасибо, с природой все хорошо... Пусть даже, по словам Джейса, нашу планету окультурили и теперь мы жили не на космическом сорняке, а в ухоженном саду под присмотром неведомых сил.
Джейсон рассекал на роскошном горном велике. У Дианы был почти такой же, но подешевле и с дамской рамой. Мою развалюху мать купила в благотворительном магазине подержанных вещей. Неважно. Важно, что воздух напитан ароматом распаренных сосновых иголок, а впереди несколько часов абсолютной свободы. Это чувствовал я, чувствовала Диана, да и Джейсон, по-моему, тоже, хотя утром, когда мы седлали коней,вид у него был расстроенный и даже слегка растерянный. Я списал это на стресс или скорое начало учебного года — август ведь. В школе Райса учеников прессуют так, что мало не покажется, а Джейс к тому же занимался по ускоренной программе. В прошлом году он без труда сдал математику и физику — эти предметы он запросто мог бы преподавать, — но в конце следующего семестра намечался зачет по латыни.
— Какого черта, это же мертвый язык! — бурчал он. — Кому он вообще нужен, кроме специалистов по античной филологии? Все равно что учить Фортран. Все важные тексты давным-давно перевели. Допустим, я прочитаю Цицерона в подлиннике — и что, духовно вырасту? Господи боже, Цицерон! Это же Алан Дершовиц Римской республики!
Я не особенно прислушивался к его стенаниям. Во время велопробегов все мы охотно упражнялись в искусстве нытья. (Я понятия не имел, кто такой Алан Дершовиц. Наверное, какой-то парнишка из Джейсоновой школы.) Но сегодня настроение у Джейсона скакало то вверх, то вниз. Он приналег на педали, оторвался от нас и замаячил чуть впереди.
Дорога к торговому центру вилась меж пышных садов и пастельных домиков с аккуратными газонами. Солнечный свет — пусть даже фальшивый, фильтрованный, — преломляясь в каплях воды, рассыпался цветными веерами; над садовыми поливалками стояли миниатюрные радуги. Когда мы выехали из тенистой дубравы на сверкающий белый тротуар, я вконец разомлел от поддельного тепла.
Минут через десять-пятнадцать беспечной езды впереди показалась вершина холма: последнее препятствие и главная веха на пути к торговому центру. Бентам-Хилл-роуд шла круто вверх, зато на другой стороне нас ожидал славный долгий спуск до самой парковки. Джейс одолел уже четверть подъема. Диана лукаво взглянула на меня и спросила:
— Наперегонки?
Я пришел в смятение. Близнецы родились в июне, я — в октябре. Летом они старше меня не на год, а на два: сейчас им было по четырнадцать, а мне еще четыре месяца тянуть лямку двенадцатилетнего. Это не просто разность двух чисел, это ощутимое физическое преимущество. Диана определенно знала, что я не сумею обогнать ее на подъеме, но все равно рванула с места; тяжело вздохнув, я выжал из своей скрипучей колымаги все, что мог, чтобы создать хотя бы видимость соревнования. Но ни о каком состязании не могло быть и речи. Диана мчалась вперед на своем сверкающем чуде велосипедной техники, набирая приличный разгон перед подъемом. Трио девочек, рисовавших мелками на тротуаре, едва успело выпорхнуть у нее из-под колес. Диана обернулась и бросила на меня то ли ободряющий, то ли насмешливый взгляд.
Дорога пошла в гору, нивелируя инерцию, но Диана проворно переключила скорость и снова навалилась на педали. Джейсон остановился наверху и, переложив вес на длинную ногу, с недоумением взирал на нашу гонку. Я трудился изо всех сил, но на полпути мой ледащий коньзавихлял из стороны в сторону и чуть не покатился назад. Пришлось мне спешиться и продолжить восхождениес велосипедом на руках.
Когда я наконец поравнялся с Дианой, она усмехнулась.
— Твоя взяла, — сказал я.
— Тайлер, извини. Это была нечестная игра.
Смутившись, я пожал плечами.
Здесь дорога заканчивалась тупиком: участки были размечены колышками и бечевкой, но домов пока не строили. К западу длинный песчаный спуск, за ним — Фервей-молл, рядом ягодники и низкорослые деревья, а между ними утоптанная тропинка, ведущая вниз.
— До встречи на парковке, — сказала Диана и укатила прочь.
Примкнув велосипеды к стойке, мы вошли в стеклянный неф торгового центра. Внутри было спокойно и уютно — в первую очередь потому, что с прошлого октября тут почти ничего не изменилось. Газетчики и телевизионщики до сих пор жили в режиме повышенной готовности, но в торговых точках царила атмосфера блаженного неведения. О том, что в мире что-то пошло наперекосяк, свидетельствовало лишь отсутствие спутниковых тарелок в витринах сетевых магазинов электроники. И еще, конечно, книжные отделы с развалами томиков, посвященных Октябрьским событиям. Джейсон презрительно кивнул на книжку с глянцевым сине-золотым тиснением. На мягкой обложке говорилось о связи Событий с библейским пророчеством.
— Ишь, пророчество! — фыркнул Джейсон. — Любой дурак может делать предсказания задним числом.
Диана бросила на него рассерженный взгляд:
— Необязательно потешаться над тем, во что не веришь.
— Строго говоря, я потешаюсь только над обложкой. Книгу я не читал.
— Может, не помешало бы.
— Зачем? Ты что, оправдываешь автора?
— Никого я не оправдываю. Но нельзя исключать, что прошлый октябрь — промысел Божий. И это вовсе не смешно.
— Вообще-то, смешно, — заметил Джейсон. — Даже очень.
Диана закатила глаза, тяжело вздохнула себе под нос и ушла вперед. Джейс вернул томик на место.
— Люди просто хотят понять, что случилось, — сказал я, — потому и пишутся подобные книги.
— Понять или притвориться, что понимают? Знаешь, Тайлер, как это называется? Отрицание. Хочешь, расскажу кое-что?
— Конечно.
— Но это секрет. — Он понизил голос так, чтобы не слышала даже Диана, стоявшая в нескольких ярдах от нас. — Общественность пока не в курсе.
У Джейсона имелась масса неоспоримых преимуществ: например, иногда он узнавал информацию уникальной важности за пару дней до того, как ее давали в вечерних новостях. В каком-то смысле в школу Райса он ходил лишь для галочки, а реальное образование получал под патронажем отца. И Ди первым делом растолковал ему, как бизнес, наука и технология взаимодействуют с политической властью. Сам он знал об этом не понаслышке. После гибели телекоммуникационных спутников на обоих рынках — что на гражданском, что на военном — образовалась зияющая брешь, и ее заполнили стратостаты (или, говоря простым языком, стационарные воздушные шары); то есть продукция компании Лоутона. Нишевая технология становилась востребованной повсеместно, и И Ди оказался на гребне волны. С конкурентами он, понятно, не откровенничал, но четырнадцатилетнему сыну мог раскрыть секрет-другой.
И Ди, конечно, не знал, что время от времени Джейс делится секретами со мной, но я добропорядочно хранил тайны Лоутонов. (Сами посудите, кому еще я мог рассказать? Других приятелей у меня не было. Мы жили в богатом районе, где классовый вопрос был острее бритвенного лезвия: если у тебя работающая мать-одиночка, серьезная физиономия и склонность к прилежной учебе, даже не надейся попасть в чей-то список родственных душ.)
Джейс понизил голос еще на полтона:
— Слыхал про русских космонавтов? Тех троих, что в октябре были на орбите?
Пропали без вести. Считается, что погибли в ночь Событий. Я кивнул.
— Один из них жив, — сказал Джейсон. — И он в Москве. Русские об этом не распространяются, но ходят слухи, что он напрочь спятил.
Я вытаращил глаза, но Джейсон не сказал больше ни слова.
Общественность узнала правду лет через десять, но когда информацию наконец опубликовали (в сноске к европейской монографии о первых годах Спина), мне вспомнился тот день в торговом центре. Короче, случилось вот что.
В ночь Октябрьских событий на орбите находились трое русских космонавтов: возвращались на Землю после техобслуживания МКС. Вскоре после полуночи (по североамериканскому восточному времени) начальник группы, полковник Леонид Главин, заметил, что связь с Центром управления полетами отсутствует. Как он ни старался, попытки восстановить контакт не дали результата.
Космонавты, безусловно, встревожились, но вскоре дело приняло и вовсе скверный оборот. Когда «Союз» оказался над дневной стороной планеты, стало ясно, что Земля превратилась в непроницаемо-черный шар.
Впоследствии полковник Главин опишет это зрелище именно так: сплошная чернота, абсолютный мрак. Лишившись очертаний, Земля становилась видна, лишь когда перекрывала Солнце. Единственным убедительным свидетельством существования планеты теперь были сменявшие друг друга с определенной периодичностью рассветы и закаты. Вдруг из-за черного шара, не отражаясь от его поверхности, появлялся солнечный свет и так же внезапно пропадал, когда аппарат ускользал в ночь.
Космонавты не могли знать, что произошло, и, должно быть, погрузились в пучину невообразимого ужаса.
Проведя неделю на орбите этого сгустка черной пустоты, все трое пришли к выводу, что стыковаться с пустующей МКС бессмысленно. Путем голосования решили войти в атмосферу без помощи ЦУПа: лучше погибнуть на Земле (во что бы ни превратилась родная планета), чем умереть от голода в полной изоляции. Не имея ни связи с Центром, ни визуальных ориентиров, экипаж вынужден был полагаться лишь на расчеты, экстраполированные от координат последнего известного местоположения. В результате спускаемый аппарат «Союза» вошел в атмосферу под недостаточно острым углом, принял полновесный удар гравитации, потерял критически важный парашют и врезался в лесистый склон холма в Рурской долине.
Василий Голубев погиб на месте, Валентина Киршова получила черепно-мозговую травму и умерла через несколько часов. Оглушенный полковник Главин, отделавшись сломанным запястьем, синяками и ссадинами, сумел выбраться из капсулы. Вскоре его обнаружил немецкий поисковый отряд, и полковника передали российским представителям.
После тщательного разбора полетов русские пришли к выводу, что Главин не выдержал мучений и сошел с ума. Полковник настаивал, что его группа провела на орбите три недели, но это было чистой воды безумие...
Потому что спускаемый аппарат «Союза», как и все остальные орбитальные устройства, рухнул на землю в ту же самую ночь — в ночь Октябрьских событий.
Мы решили пообедать на фудкорте торгового центра, где Диана углядела трех знакомых девочек из школы Райса. Они были постарше и показались мне до невозможности современными: сине-розовые волосы, дорогие клеши с заниженной талией, цепочки с крошечными золотыми крестиками на бледных шеях. Диана скомкала обертку от «Мекси-тако» и переметнулась к их столику, где все четверо склонились голова к голове, а потом захохотали. Я вдруг понял, что буррито и картошка фри уже не пробуждают во мне аппетита.
Оценив выражение моего лица, Джейсон тихонько сказал:
— Сам понимаешь, это неизбежно.
— Ты о чем?
— Она теперь в другом мире. Ты, я, Диана, Казенный дом, твоя Хижина дяди Тайлера, суббота в торговом центре, воскресенье в кино. Детство прошло, мы уже не дети.
Не дети? Ну да, конечно. Детство прошло. Раньше я как-то не задумывался о значении этой фразы.
— У нее уже год как месячные, — добавил Джейсон.
Я окрасился в белый цвет. Информация о месячных была совершенно лишней. И еще я завидовал, что Джейсон об этом знает, а я — нет. Диана не рассказывала мне ни про месячные, ни про подружек из школы Райса. Я вдруг понял, что ее доверительные признания по телефону — про Джейсона, родителей и нелюбимые блюда за ужином — были детскими секретиками. Теперь же я видел воочию, что Диана скрывала от меня добрую половину своей жизни; за соседним столиком сидела уже не Диана, а смешливая и счастливая незнакомка.
— Поехали домой, — сказал я Джейсону.
— Как хочешь.
Он с жалостью взглянул на меня и поднялся с места.
— Скажешь Диане, что мы уезжаем?
— По-моему, ей сейчас не до нас, Тайлер. Нашла себе другое развлечение.
— Но она же всегда возвращается вместе с нами!
— Больше нет.
Я обиделся. Разве может Диана взять и бросить нас? Нет, она не такая! Я встал и подошел к ее столику. Диана и подружки уставились на меня во все глаза. Я же, игнорируя остальных, смотрел только на Диану:
— Мы едем домой.
Три девочки из школы Райса покатились со смеху. Диана лишь смущенно улыбнулась:
— Ага, хорошо, поезжайте. Пока, Тай.
— Но...
Но что? Она уже не смотрела в мою сторону, вот так-то.
Уходя, я слышал, как одна из подружек спросила:
— Это тоже твой брат?
Нет, ответила Диана, просто знакомый мальчишка.
Джейсон (он стал вести себя до тошноты учтиво) предложил махнуться великами на обратную дорогу. В тот момент мне, честно говоря, плевать было на его велосипед, но я согласился, чтобы замаскировать свои расстроенные чувства.
Мы взобрались на холм, к началу Бентам-Хилл-роуд — черной асфальтовой ленты, уходившей вниз, к тенистым улицам. Съеденный обед лежал под ребрами, словно шлакоблок. На вершине я остановился и с сомнением оглядел крутой спуск.
— Давай, лети! — подбадривал Джейсон. — Вперед, прочувствуй скорость!
Сумею ли я отвлечься на скорость? Сумею ли хоть на что-то отвлечься? С чего мне взбрело в голову, что для Дианы я центр мироздания? На самом деле я всего лишь знакомый мальчишка.
Но велик у Джейсона был обалденный. Я встал на педали и вверил себя силе тяжести. Покрышки гудели по пыльному асфальту, но цепь и кассета скоростей работали как шелковые, не издавая ни звука, за исключением еле слышного стрекота подшипников. Я набирал скорость, и меня, опустошенного, но свободного, хлестал ветер. Мимо проносились аккуратно покрашенные дома с дорогими машинами на подъездных дорожках. Ближе к концу спуска я чуть прижал ручку тормоза, чтобы сбавить разгон, не замедляя хода. Мне не хотелось останавливаться. Вот бы мчаться так всю жизнь! Классное ощущение!
Но спуск закончился, и я наконец затормозил, накренил велосипед, поставил левую ногу на асфальт и оглянулся.
Джейсон все еще сидел на вершине холма на моей развалюхе — так далеко, что походил на одинокого всадника из старого вестерна. Я помахал ему: твоя очередь.
По Бентам-Хилл-роуд Джейсон гонял, наверное, тысячу раз, что вверх, что вниз. Но на ржавом старинном велике он не покорял этот спуск никогда.
Велосипед подходил ему лучше, чем мне. Длинноногий Джейс не выглядел карликом рядом с рамой, но мы никогда раньше не менялись великами, и я вдруг задумался обо всех недугах и заскоках моего старичка. Я ведь изучил его как свои пять пальцев — например, выяснил, что не стоит резко поворачивать направо, потому что раму слегка перекосило, запомнил, что от коробки передач осталось одно название, и научился держать своего коня в узде. Но Джейсон ничего этого не знал. А спуск непростой. Я хотел крикнуть, чтобы он не торопился, но даже если бы заорал во все горло, он все равно не услышал бы меня — я укатил слишком далеко. Неуклюже, словно младенец-переросток, Джейс оторвал ноги от земли. Велик был тяжелый: никакой грации, сплошная масса. Скорость он набрал за несколько секунд, но я знал, как трудно будет его остановить. Пальцы мои сжались на воображаемой ручке тормоза.
По-моему, до последней четверти спуска Джейсон не понимал, что у него неприятности, пока проржавевшая цепь велосипеда, лопнув, не хлестнула его по икре. Он был уже довольно близко; я видел, как он поморщился, и слышал, как он вскрикнул от боли. Велосипед завихлял, но Джейсон каким-то чудом не упал.
Обрывок цепи запутался в заднем колесе и молотил по спицам с таким звуком, словно заело перфоратор. В двух домах от меня в саду возилась женщина. Она отвлеклась от прополки и, зажав уши, обернулась посмотреть, что происходит.
Джейсон на удивление долго контролировал велосипед. Силачом он не был, но прекрасно владел своим долговязым телом. Расставил ноги для равновесия (от педалей уже не было толку), держал руль прямо, зажимал ручку тормоза, блокируя заднее колесо. И не падал. Что поразительнее всего, тело его не напряглось, а, наоборот, расслабилось, словно Джейсон погрузился в решение трудной, но увлекательной задачи, словно был абсолютно уверен, что с нынешней его ипостасью — сочетанием разума, тела и машины — не может случиться ничего плохого.
Первым сдался механизм. Фрагмент промасленной цепи, до этого болтавшийся в опасной близости от ноги Джейсона, застрял между покрышкой и рамой. И без того ослабленное колесо изогнулось под неимоверным углом и сложилось пополам, усыпав асфальт ошметками резины и шариками подшипников. Джейсон слетел с велосипеда и закувыркался в воздухе, словно манекен, выброшенный из окна небоскреба. Первый удар пришелся на подошвы, потом на колени, локти, голову. Джейсон растянулся на асфальте, а останки моего старичка, прокатившись мимо, упокоились в водосточной канаве. Переднее колесо все еще крутилось и позвякивало. Я бросил велосипед Джейсона и помчался к месту крушения.
Джейс уже перекатился на спину и озадаченно смотрел в небо. Брюки с рубашкой разодраны, на лбу и кончике носа страшные ссадины, лицо залито кровью. На икре рваная рана. Глаза слезятся от боли.
— Тайлер, — заговорил он, — ай... дружище, прости, я... ай... ой... угробил твой велик.
Происшествие вполне заурядное, но в последующие годы я не раз его вспоминал. Вспоминал, как Джейсон — совокупность человека и механизма — набирает опасное ускорение, и снова видел его непоколебимую веру в то, что он сам, один сумеет все исправить, нужно лишь как следует постараться, совладать с управлением. Нужно лишь не потерять контроль.
Велосипед восстановлению не подлежал. Бросив его в канаве, мы отправились домой. Я всю дорогу катил Джейсонова красавца, а сам Джейсон ковылял рядом и делал вид, что ему не больно. Держался правой рукой за окровавленный лоб, словно у него раскалывалась голова. Думаю, так оно и было.
Через какое-то время мы уже плелись по подъездной дорожке Казенного дома, а родители Джейсона спускались с крыльца нам навстречу. Наверное, Лоутон заметил нас из окна своего кабинета. Вид у И Ди был встревоженный и сердитый — уголки рта уехали вниз, брови нахмурились, взгляд стал пронзительным. За его спиной маячила мама Джейсона. Лицо у нее было не слишком заинтересованное и даже отстраненное. Выходя из дома, она пошатывалась: наверное, выпила лишнего.
И Ди обследовал Джейса (тот вмиг растерял свою подростковую самоуверенность), после чего велел ему бежать в дом и привести себя в порядок.
Затем он повернулся ко мне и сказал:
— Тайлер...
— Да, сэр?
— Допускаю, что ты ни при чем. Надеюсь, что я прав.
Заметил, что мой велик исчез, а на Джейсоновом нет ни царапины? В чем-то меня обвиняет? Я не знал, что сказать, поэтому уставился на лужайку.
— Позволь объяснить, — вздохнул И Ди. — Вы с Джейсоном дружите, это хорошо. Ему нужен друг. Но будь добр понимать не хуже твоей матери, что допуск в наш дом влечет за собой определенные обязательства. Если хочешь проводить время с Джейсоном, я ожидаю от тебя разумного поведения. Я рассчитываю, что ты будешь за ним присматривать. Предположу, что он кажется тебе обычным мальчиком, но это не так. Мой сын одаренный, у него большое будущее. Ничто не должно помешать Джейсону реализовать себя.
— Точно, — поддакнула Кэрол Лоутон, и я убедился, что она навеселе.
Она склонила голову набок и чуть не поскользнулась на гравийной дорожке между асфальтом и живой изгородью.
— Он долбаный вундеркинд, — выдала она. — Будет самый юный гений в МТИ. Смотри не сломай его, Тайлер, он очень хрупкий.
— Кэрол, ступай в дом, — ледяным тоном велел И Ди, не сводя с меня глаз. — Мы друг друга поняли, Тайлер?
— Так точно, сэр, — соврал я.
Я вообще его не понял. Но знал, что в чем-то он прав. Да, Джейсон особенный. И да, присматривать за ним — моя работа.
