Святые из Ласточкиного Гнезда E-Book

Донна Эверхарт

• Herausgeber: Иностранка
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 389

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

К началу тридцатых Соединенные Штаты охватывает Великая депрессия. Народ голодает, но некоторым все-таки удается выживать. В их числе — Рэй Линн Кобб и ее муж Уоррен, которые держат скромную ферму по добыче сосновой живицы. Но однажды Уоррен, добрый, хоть и слишком беспечный человек, становится жертвой собственной неосторожности, и уютный мир Рэй Линн трагически рушится. Чтобы спастись, она предпринимает отчаянный шаг: переодевшись мужчиной, отправляется в рабочий лагерь Ласточкино Гнездо, надеясь наняться чернорабочим на скипидарное производство. Удастся ли ей сохранить анонимность в жестоком мужском мире?

Leseprobe

16+

Donna Everhart

THE SAINTS OF SWALLOW HILL

Copyright © Donna Everhart, 2020

All rights reserved

Издательство выражает благодарность литературному агентству Andrew Nurnberg Literary Agency за содействие в приобретении прав

Перевод с английского Ольги Полей

Серийное оформление и оформление обложки Татьяны Гамзиной-Бахтий

Эверхарт Д.

Святые из Ласточкиного Гнезда : роман / Донна Эверхарт ; пер. с англ. О. Полей. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2025. — (Песни Юга).

ISBN 978-5-389-28073-1

К началу тридцатых Соединенные Штаты охватывает Великая депрессия. Народ голодает, но некоторым все-таки удается выживать. В их числе — Рэй Линн Кобб и ее муж Уоррен, которые держат скромную ферму по добыче сосновой живицы. Но однажды Уоррен, добрый, хоть и слишком беспечный человек, становится жертвой собственной неосторожности, и уютный мир Рэй Линн трагически рушится.

Чтобы спастись, она предпринимает отчаянный шаг: переодевшись мужчиной, отправляется в рабочий лагерь Ласточкино Гнездо, надеясь наняться чернорабочим на скипидарное производство. Удастся ли ей сохранить анонимность в жестоком мужском мире?

© О. В. Полей, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024Издательство Иностранка®

Посвящается всем подрубщикам, заливщикам и закрепщикам

За мой край удивительной желтой сосны,

За горячее солнце волшебной страны,

Где и слабый силен, а сильнейший крылат, —

За мой дом, старый северный штат!

За тот край, что все лето и зелен, и мшист,

Где полуночный бриз виноградно-душист,

Край, где хлопок белеет и сосны шумят, —

За тебя, старый северный штат!

За тот край, где плывут над горой облака,

Край, где небо безбрежно и даль широка,

Где цветы на холмах словно искры горят, —

Край чудес, старый северный штат!

За тот край, где все девы прекрасны собой,

Край, где друг не предаст, где никто не чужой,

Край, родной навсегда, в дни побед и утрат —

Дар небес, старый северный штат!

Леонора Монтейру Мартин. Тост за старый северный штат

Часть I

Побег

Глава 1

Дэл

Он уже несколько недель работал на ферме Мо Саттона в округе Клинч, в Джорджии, и как-то раз, закончив дневную смену вместе с тремя другими работниками, проговорился, что сегодня у него день рождения. Его тут же стали вышучивать: вот уже двадцать восемь стукнуло, а женой до сих пор не обзавелся. Начали с того, мужчина ли он вообще, а под конец сошлись на том, что слишком уж он чистюля, моется каждый день. Они-то как — в субботу вечером помылись, и хватит. А он еще и рубашку запасную, и штаны непременно выстирает и прополощет, чтобы на следующую неделю чистое надеть. Ну, что бы они ни говорили, а дух от них стоял такой, как будто они воды месяцами не касались. Крепкие, ядреные запахи витали вокруг, хоть близко не подходи, а как солнце пригреет, так еще хуже. Одежда на них, как ни старались жены ее оттереть, вечно была заскорузлая, засаленная, вся в грязи и пестрела всевозможными пятнами — от пота и пролитой еды.

Самый языкастый из всех, Нед Бейкер, у которого лицо всегда было ярко-красное, даже в прохладные часы, сказал:

— У него и волос-то на груди, считай, нет. А женщины — они что? Они же, едри их мать, на волосатых западают. — Он распахнул рубашку, обнажив заросли черных волос, густых, как кабанья щетина. Потом мотнул головой в сторону своего дома, подмигнул и добавил: — Ждет меня там. Десять против одного ставлю.

Щуплый, низкорослый Олли Таттл хмыкнул в знак согласия. Сальные волосы падали ему на лицо.

Он сказал:

— Это и для организма вредно — вся эта чистота и прочая чепуха. Вот достукаешься до воспаления легких. — Он понюхал свою подмышку, скривился и мотнул головой, словно подтверждая, что пахнет как надо. Подбросил маленького Джека на коленях, поворковал над ним и заключил: — Ну да, хорьком воняет. Зато женушка-то у меня имеется, двух сыновей мне родила. — Он ткнул в бок сидевшего рядом темнокожего парня и указал на Дэла: — А новенький-то у нас смазливый, скажи, а?

Темнокожий — Джунипер Джонс — никак не отреагировал, но в этом не было ничего необычного. У Дэла сложилось впечатление, что у парня свой взгляд на белых и на их дела. Он тоже не прочь был подурачиться, как частенько и поступал, но тут же снова делался серьезным. Его волновало одно: было бы что на стол поставить. Дэл уже знал, что Джунипер и его жена Мерси живут у Мо Саттона дольше всех прочих и в работе, по общему мнению, никому из «молодых жеребцов» за ними не угнаться.

Дэлвуд Риз не мешал товарищам зубоскалить. Внутренне он улыбался, вспоминая, что уже успел свести приятное знакомство с женами Бейкера и Таттла. Теперь Дэла, как он предпочитал себя называть, занимала жена Джунипера, Мерси: она держалась особняком, но наверняка от нее не ускользнули его шуры-муры. Дэлу всегда было любопытно — как оно с цветными женщинами? На вид она вроде намного моложе старины Джунипера. Как ни везло Дэлу до сих пор с противоположным полом, таких интрижек у него еще не случалось — разве что в мечтах. С теми-то двумя все началось вполне невинно. Ферма, на которой он до этого проработал пару лет, разорилась, семье пришлось переехать к родственникам — куда-то в Виргинию, а он вот подался сюда. После большого кризиса в двадцать девятом году фермы по всей округе стали разоряться: цены на их продукцию упали так, что и не прокормишься толком, где уж тут по счетам платить.

Дэл пришел на ферму Саттона с двумя долларами в кармане, парой банок венских сосисок, винтовкой и Мелоди — губной гармошкой, доставшейся ему от деда. Все это он завязал в узел из запасных штанов и рубашки, а узел нацепил на палку, как заправский бродяга. Ему много-то и не надо было. Он малый неприхотливый, таким уж уродился. И то, что у него нет семьи, которую надо кормить, его только радовало — в такие-то времена. Мо Саттон выращивал табак — акры и акры табака, а за ними необъятные кукурузные поля. Дэл окинул все это взглядом, увидел лачуги издольщиков, их жен, что возились в маленьких огородиках, развешивали выстиранное в понедельник белье и приглядывали за стайкой босоногих ребятишек, и подумал: тут, пожалуй, можно остановиться пока. Все тихо-мирно, и вид недурной. Мо Саттон, похоже, не бедствует, несмотря на обстановку в стране. Может, из этого что и выйдет.

Не успел он наняться на работу — день-другой прошел, не больше, — как жена Бейкера, Сара, увидев, что он сидит на пороге своей лачужки, весь такой одинокий да наигрывает на своей Мелоди тихий нежный мотив, любезно улыбнулась ему и пригласила за стол. Бейкеры жили рядом, бок о бок — каждая семья занимала одну из лачуг, стоявших в ряд, окнами на кукурузные поля.

Сара сказала:

— Заходи, поужинаешь с нами.

На ужин у них была обычная пища бедняков: жареная картошка, хот-доги и печенье, а в придачу еще немного свежей кукурузы и помидоров. Еду Сара подавала на разномастных тарелках с обколотыми краями и, ставя тарелку перед Дэлом, повернула ее так, чтобы щербинки не было видно. Собой эта женщина была определенно недурна. Передавая гостю то, что сходило у них за сливочное масло, хотя все понимали, что это просто-напросто подсоленное и подкрашенное в желтый цвет сало, она чуть-чуть дотронулась до пальцев Дэла. У Сары Бейкер были полные капризные губы и большая грудь, свободно, без лифчика, колыхавшаяся под грубым домотканым платьем. Дэл заметил, что она несколько раз бросала на него взгляд, но сразу опускала глаза, когда он смотрел в ее сторону. Двое детей — мальчик лет четырех и еще один, совсем маленький, — таращили на незнакомца большие голубые глаза, ясные, как летнее небо. Дэл подмигнул, и старший мальчик рассмеялся.

На следующий день он увидел жену Таттла, Бертис. Эта была тонкокостная довольно робкая по характеру худенькая женщина с тонкими губами. На бедре у нее висел младенец, а другой ребенок, тоже мальчик, цеплялся за фартук.

Бертис наливала Таттлу чашку кофе из цикория прямо на крыльце, и, когда Дэл проходил мимо, Олли окликнул его:

— Давай-ка, Дэл, неси чашку.

— Вот спасибочки.

Он поднялся на крыльцо и сел напротив Таттла. У этого парня в уголке рта вечно торчала зубочистка, и он имел привычку издавать губами странные звуки — как будто хотел что-то выплюнуть. Бертис старательно отводила глаза, но ее сдержанность длилась недолго — лишь до тех пор, пока Дэл не пустил в ход свое обаяние. Он просто не мог с собой ничего поделать, когда женщина попадалась на глаза. Надо же узнать, какая она из себя?

Вскоре Бертис стала часто зазывать его к себе, как и Сара: «не дело мужчине есть одному», как она говорила.

Дальше пошли пустячные, невинные разговоры то с одной, то с другой; беседы становились все живее, все игривее, а затем начались и робкие прикосновения, вскоре перешедшие в дерзкие подначки и жадное лапанье. Этот следующий шаг Дэл считал вполне естественным. Если женщина не прочь, так что ж ему теряться. Бегать за ними он никогда не бегал, просто легко, незаметно входил в их жизнь и ждал, как фишка ляжет. Получится так получится, а нет — ну, на нет и суда нет. Обычно удача ему улыбалась, и он пользовался ею при полном неведении мужей. Это были торопливые совокупления на кухонном столе, когда хозяин дома отлучится в уборную. Ребятишек постарше выставляли играть за дверь, младенцы полеживали себе в выдвижных ящиках и сосали соски, дрыгая пухлыми ручонками, пока матери торопливо сдвигали на край посуду. А потом посреди запахов ветчины, печенья и варящейся фасоли, в сырых, пыльных лачугах у края кукурузных полей начиналось горячее дельце.

Иногда это случалось за сараем, или у табачного амбара, стоявшего дверью к густому сосняку, или где-нибудь подальше в поле, среди высокой, чуть ли не до неба, кукурузы, где из свидетелей были только солнце над головой да белка на ветке. Случаи подворачивались регулярно, как смена дня и ночи, и приходилось следить, чтобы женщины не узнали друг о друге. В таких встречах была опасность. Волнение в крови. Риск. Обе любовницы к нему привязались, обе были ласковы с ним, а главное, старались оберегать его от любых невзгод и клялись в вечной верности. Им, судя по всему, до зарезу требовалось то, что мог им дать только Дэл, и он не скупился на ласки.

Бейкер с Таттлом частенько подтрунивали и задирали его. Может, в нем и правда было что-то… ну, смешноватое, что ли. Иногда они как будто начинали что-то подозревать, когда Сара или Бертис слишком заглядывались на Дэла. Его самого плоские шуточки приятелей не задевали. Ему было хорошо здесь; он, можно сказать, наслаждался жизнью, несмотря на почти не проходящую усталость. И только жена Джунипера, Мерси, оставалась все такой же далекой, неизведанной землей, как в те дни, когда он только перебрался сюда из другого округа и все вокруг казалось новым и свежим.

Как-то днем Дэл был с Сарой за одним из табачных амбаров и заметил ее, Мерси. Он старался над Сарой от души — уже третий раз за эту неделю, весь красный, потный, как будто в летний день кукурузу вручную собирал. Сара ничего не видела: голова была накрыта подолом. Мерси сидела у себя на крылечке, где ее наполовину заслонял куст розовой индийской сирени, и как будто не глядела на них — хотя кто ее знает. Сидела себе с миской на коленях и лущила горох. Дэл все поглядывал на нее, рисуя в воображении разные картины, и прервался на секунду только тогда, когда нечаянно, увлекшись, стукнул Сару головой о стенку амбара.

— Ой! — вскрикнула она. — Полегче!

Мерси тут же встала, ушла в дом и плотно затворила за собой дверь. Дэл запрокинул голову и, доделывая свое дело, стал разглядывать проплывающие облака. Черт, и разожгла же его любопытство эта женщина!

Потом он познакомился с женой Мо, Майрой. Она была женщина рослая, почти с самого Мо, и стояла на заднем крыльце их дома — двухэтажного, с колоннами, в котором без труда уместились бы все их тесные лачужки, а пожалуй, еще и место осталось бы. Да, недурно устроился в жизни Мо Саттон — и не только в смысле финансов: с женой ему тоже повезло. Сам-то Мо был не красавец, а вот Майра… Волосы цвета только что отчеканенного пенни, кожа розовая, гладкая. Дэл мысленно сравнил ее с тарелкой персиков со сливками, и привычное любопытство разгорелось еще сильнее.

Он пришел к большому дому по дороге на работу, на дальнее поле, и остановился внизу у ступенек, поджидая Мо. Ступеньки вели на крыльцо, и чудное видение, то есть Майра, смотрело на Дэла оттуда сверху вниз, пока он вертел в руках соломенную шляпу.

— Ты кто такой?

В руке у нее был кружевной платочек, и она обмахивала им лицо, тщетно пытаясь спастись от жары.

— Меня зовут Дэл Риз, мэм.

Он уловил ее запах — аромат сирени и похоти.

— Новенький, что ли?

— Да, мэм. С месяц тут.

— И что делаешь?

— Да все, что ваш муж скажет.

Мо вышел, бросил на жену сердитый взгляд, та торопливо шмыгнула в дом и захлопнула дверь. После этого она стала попадаться Дэлу на каждом шагу. Прогуливалась по двору, когда он вместе с другими шел мимо — к табачному или кукурузному полю. Отдавая распоряжения работникам, то и дело поглядывала в его сторону. А как-то вечером объявилась у его лачуги, когда он сидел на крыльце, и попросила совета: что делать с больным мулом.

Дэл ответил:

— С чего вы решили, будто я что-то понимаю в мулах?

Мысли у него сразу же свернули в сторону: пока она накручивала на палец прядь своих великолепных волос, он размышлял, какого цвета они у нее под юбкой — такого же или нет? Может быть, она прочитала его мысли, потому что он уловил перемену в выражении ее лица и понял: она знает, как действует на него.

Не ответив на его вопрос, она сказала:

— Он в сарае. Захромал что-то. Не посмотришь?

Дэл двинулся следом за ее покачивающимися на ходу ягодицами. Очутившись в сарае, она не стала тратить время на любезности, церемонии и прочие, как считалось, необходимые приличия. Сказала, что Мо куда-то ушел. И еще сказала: «Давай быстрее». Он и взял ее прямо тут, в стойле, рядом со здоровехоньким мулом.

Теперь Ризу скучать было некогда, с тремя-то женщинами сразу, причем Майра оказалась еще и самой ненасытной. Как-то теплым вечером она велела ему ждать ее в лесу, у дальнего кукурузного поля. Он уже был с ней сегодня — наскоро пообжимались среди помидорных кустов, под навесом, где вялились окорока. Мало ей, что ли? Может, ревнует? Может, видела его с Сарой — потому и послала на то самое кукурузное поле, где он был накануне с другой?

Начали, как всегда, тихонько, осторожно. А когда уже почти дошло до дела, Майра вдруг вскрикнула — громко, что твоя сипуха. Дэл испуганно зажал ей рот рукой, и тут ему почудился за спиной совсем другой звук. Он выпустил Майру и торопливо застегнул штаны. Вокруг царило безмолвие, в лесу было неестественно тихо, и вообще стало как-то не по себе. Майра, тяжело переводя дух, одернула платье.

— Что такое? — спросила она.

Дэл отстранился от нее и тут же увидел источник тревоги. Мо — этот здоровяк, способный умять пять цыплят за один присест, — грозно смотрел на него с расстояния в несколько шагов. Стоял прямо на растоптанных стеблях кукурузы, нацелив на Дэла дробовик, и вид у него был такой, что хоть вяжи. Майра наклонилась за полевым цветком — с таким видом, словно появление мужа удивило ее не больше, чем внезапный дождик.

Дэл вскинул руки:

— Я тут гулял, и ваша благоверная составила мне компанию. Ничего дурного у нас и в мыслях не было, а уж тем более на деле.

Майра поднесла цветок к носу, не глядя на мужа. Мо резко сунул ствол ей под платье и рванул кверху, задрав подол выше бедер.

Она одернула платье и вскрикнула:

— Мо!

Муж рявкнул в ответ:

— Где твои панталоны, Майра, холера тебя возьми? Что ты тут делаешь без штанов, а?

Майра ответила:

— Так жарко же! Без них легче.

Мо схватил ее за локоть и толкнул к протоптанной им же тропке.

— А ну, живо домой! Дрянь ты этакая! Я с тобой еще разберусь, когда приду.

Майра швырнула цветок на землю и, ворча себе под нос, побрела сквозь заросли. Мо повернулся к Ризу. Он смотрел долго, пристально, и Дэл догадывался, что фермер обдумывает следующий шаг. Дэл не знал, что тот успел увидеть, а что нет, однако выражение лица подсказывало, что Саттон видел больше, чем хотелось бы. Дэл начал было что-то говорить, но Мо повернулся к нему спиной и двинулся следом за Майрой.

Через плечо он бросил:

— Завтра пойдешь работать в зернохранилище.

Дэл потер лоб: новое задание его встревожило. Одно дело сажать рассаду, убирать табак, дергать кукурузу, но зернохранилище? Туда соваться рискованно.

Отказываться было нельзя, если не хочешь потерять работу, и он сказал:

— Хорошо.

Вернувшись в свою лачугу, он наполнил таз для умывания, ополоснул лицо, шею и плечи. Порылся на полках в поисках съестного, но, когда остановился на банке бобов, аппетит куда-то пропал. Хотел сварить кофе, но его и так осталось всего ничего, а достать нелегко. Всюду ввели продуктовые карточки, и на полках магазинов почти не встречались ни сахар, ни мясо, ни рыба, ни яйца, ни сыр, ни настоящий кофе. Цикорий разве что. Дэл вышел на крыльцо, сунул в рот ложку бобов, стал медленно жевать и думать. До ушей доносились тихие разговоры соседей и лязг кастрюль, а нос щекотал запах жареного. Да, уж лучше бы его поймал какой-нибудь другой из трех обманутых мужей, только не Мо Саттон. Поев, Дэл вытащил из кармана Мелоди и попытался наиграть песню. Но даже это не помогло успокоить расшатанные нервы.

Наутро Дэл вместе с двумя новенькими, которых раньше не встречал, стоял у хозяйского дома. Томас Вутен, или попросту Вут, представился ремонтным мастером. Как какая-нибудь техника сломается — он чинит. Хвастался, что может отремонтировать что угодно: колеса смазать, подвеску перебрать так, что будет как новенькая, забор поправить — все, что связано с деревом или моторами, он для Мо сделает. Хики Олбрайт закатил глаза.

— Хорошо тебе. А попробовал бы ты поработать в этих чертовых курятниках. У Саттона этих птиц сотни четыре, от вони потом не знаешь, куда деваться.

Они стояли с Дэлом на заднем дворе Мо — курили, стряхивали пепел, знакомились. Хозяин вышел на крыльцо, держа в одной руке хот-дог, а в другой сигару.

Он указал на них и сказал:

— Выдвигаемся. — Вуту и Хики он скомандовал: — Вы — за лопаты. — И Дэлу: — А ты будешь топтать зерно.

При виде его лица, хитрого и недоброго, у Риза все сжалось внутри. Они двинулись к зернохранилищу с лопатами и кирками на плечах. Было раннее утро, и, когда солнце выглянуло из-за горизонта, стало тепло. Зернохранилище Мо представляло собой три круглых сооружения из гофрированной стали, высотой футов двадцать с гаком, с бледно-голубой надписью «Батлер» наверху. Вид у них был безобидный, но любой, кто когда-нибудь работал на ферме, знал, что они могут стать смертельной ловушкой. Дэл долго смотрел на них. Три бункера — по одному на каждую женщину, с которой он успел завести тут интрижку. Внизу открывалась дверца: из нее должно потечь зерно, когда он разомнет слежавшуюся кукурузу. Вут с Хики подошли и встали у двери первого бункера. Грузовик «шеви» — 1928 года выпуска, с деревянной платформой в кузове — стоял рядом. В него нужно будет кидать кукурузу лопатами, когда она хлынет из дверцы. Задача Дэла заключалась в том, чтобы забраться в бункер и, как сказал Мо, постепенно спуститься до дна: на словах все просто, а на деле — как бы не так.

Риз взял лопату, подошел к лестнице, прислоненной к стенке возле двери, и посмотрел наверх. Он уже не первый год батрачил на фермах. Легкой работы там не водилось, все больше тяжелая. И, в общем-то, всегда опасная — в той или иной степени. Но вот эта работенка… Он знал парня, который так и задохнулся, увязнув в зерне по грудь. Не факт, конечно, что то же самое произойдет с самим Дэлом. Возможно, но вовсе не обязательно. С этой ободряющей мыслью он стиснул в руке лопату и начал подниматься по лестнице. Мо тут же двинулся следом.

Дэл спросил:

— Когда из этого бункера в последний раз брали кукурузу?

— Давненько.

Это встревожило Дэла. Кукуруза уже, должно быть, отсырела, слиплась. Когда он забрался наверх, дверцу люка пришлось дернуть несколько раз, чтобы открыть. Дэл заглянул внутрь. Бункер был заполнен больше чем наполовину. По прикидкам Дэла, тут хранилось футов на пятнадцать в глубину плотно слежавшихся кукурузных зерен.

Мо, остановившийся несколькими ступеньками ниже, скомандовал:

— Лезь давай.

— У вас есть веревка или что-нибудь такое, чтобы привязаться к лестнице?

— Нет у меня веревки.

— А если ступлю да увязну, за что хвататься?

Хозяин ответил без церемоний:

— Молись тогда, вот что. Ну, пошел.

Дэл сунул ногу в люк и нащупал ею верхнюю ступеньку лестницы внутри. Переставил другую ногу и спустился до последней ступеньки, нависавшей прямо над кукурузой. Дав глазам время привыкнуть, он заметил, что уровень зерна по периметру выше, а к центру идет вниз с постепенным уклоном, вроде конуса. Он поставил на поверхность одну ногу, затем другую и тут же увяз по лодыжки. Вцепился в перекладину, боясь отпустить.

В отверстии над ним появилась голова Саттона.

— Что ты мнешься там? Давай за дело.

Дэл оторвал руку от лестницы, осторожно потыкал зерно кончиком лопаты. Ничего особенного не произошло, и тогда он добрел до края бункера и стал одной рукой долбить зерно, держась другой за стенку для равновесия. Зерно, хоть и заплесневелое, осыпалось легко. Дэл ходил по краю, круг за кругом, ковыряя лопатой там и сям. Наконец, видя, что ничего не происходит, он расхрабрился, перебрался ближе к центру и вскоре покончил со своим делом. Вернулся к лестнице, взобрался наверх, высунул голову в люк, будто суслик из норы, с наслаждением вдыхая свежий теплый воздух, и крикнул двоим товарищам:

— Открывайте дверцу!

Хики показал ему большой палец и распахнул дверцу.

Они с Вутом взяли кирки и начали долбить стену зерна. Вут крикнул:

— Пошло!

Дэл, облегченно вздохнув, спустился по внешней лестнице. Ну вот, за первую женщину отработал. К концу дня бункер был пуст. Осталось еще два. Второй день прошел так же, как и первый: Риз рыхлил зерно внутри, а потом помогал Вуту с Хики кидать его лопатами. Ему не терпелось поскорее покончить с этим. Вот и второй грешок отмолил. Мо расхаживал вокруг, наблюдая за происходящим и покуривая толстую сигару. На третий день, как и в два предыдущих, Дэл взобрался по лестнице и заглянул внутрь, оценивая глубину. В этом бункере зерна было больше — примерно на три четверти.

— Последний, — проговорил он вслух, непонятно к кому обращаясь.

Саттон подошел к лестнице и прикрикнул:

— Хорош резину тянуть!

Дэл спустился в бункер, начал, как обычно, долбить заплесневелую, слежавшуюся кукурузу, и тут Мо рявкнул:

— Ну-ка, открывайте дверцу, нечего тут чикаться!

Риз так и замер с открытым ртом.

Хики громко запротестовал:

— Опасно же, пока он там?

Встревоженный Дэл торопливо зашагал обратно к лестнице. От резких движений ноги тут же стали проваливаться, он упал, не сразу сумел подняться и запаниковал еще сильнее. Кое-как встал и мысленно пообещал себе: вот сейчас он доберется до лестницы, вылезет из бункера и скажет Мо: что угодно готов делать, только не это, а если хозяину это не понравится — что ж, пускай дает расчет. Другая какая-нибудь работа найдется, а нет, так перейдет на подножный корм, ему не привыкать. Еще десять шагов… и тут случилось то, чего он боялся. Кукуруза вокруг вдруг стала осыпаться, он соскользнул к центру бункера, и его тут же засосало по самые бедра. Ноги будто цементом схватило. Он не мог ими шевельнуть и упал на живот, хватаясь руками за зерно. Это ничем не помогло: кукуруза только стала оседать еще сильнее. Когда Дэл выпрямился, она было ему уже по пояс.

Он закричал во все горло:

— Закройте дверцу, черт побери, дверцу закройте!

Он поднял глаза на люк, через который забрался сюда. Никого. Дэл кашлял, хрипел и задыхался от пыли, облаком стоявшей над осыпающимся зерном.

Он закричал:

— Помогите!

И одновременно с ним крикнул Мо:

— Гребите лопатами!

Дэл лег на зерно, тщетно пытаясь опереться руками на поверхность. Это было все равно что хвататься за воду: кукуруза только перемешивалась. С каждым вздохом Риз опускался все ниже, и грудь сдавливало сильнее. При малейшем движении кукуруза сжимала его как в тисках, крепче и крепче. В воздухе стоял отчетливый запах плесени, и от этого к горлу подступала тошнота. Кукуруза наплывала безостановочно, неумолимо — словно какая-то диковинная живая масса обступала его со всех сторон. Все происходило так быстро! Если его засыплет с головой — сколько будет задыхаться под этой толщей человек ростом в шесть футов два дюйма? Очень долго. Вот кукуруза ему уже по шею. Вот зерна касаются губ, забиваются в уши… Дэл задрал повыше подбородок, сплюнул и с трудом глотнул воздуха. Секунда шла за секундой, грудь все давило и давило. Он уже не мог вдохнуть как следует, голова кружилась, перед глазами мелькали звездочки, как будто он ударился головой. Когда Риз запрокинул голову, дыхание стало совсем неглубоким. Он не сводил глаз с люка, с этого маленького квадратика голубого неба, отчаянно желая, чтобы там появился хоть кто-нибудь — кто угодно! Пот и слезы застилали глаза.

Не готов он был еще умирать.

Глава 2

Рэй Линн

Рэй Линн Кобб невольно задержала взгляд на указательном пальце своей правой руки, на котором не хватало одной фаланги. Она разглядывала его, ожидая, когда Билли Дойл вкатит бочку с сосновой камедью по грубо сколоченному пандусу в фургон. Уоррен, ее муж, с которым они прожили вместе уже семь лет, стоял сзади и напоминал, что катить надо медленно и плавно. В свои двадцать пять Рэй Линн могла с уверенностью сказать, что на теле у нее больше шрамов и отметин, чем у иного столетнего. Хорошо хоть, Уоррен человек порядочный и добрый, пусть немного неуклюжий и невнимательный. По крайней мере, он сумел удержать их ферму на плаву в эти трудные времена, когда другие еле-еле концы с концами сводят. Когда у них появился Билли, Рэй Линн догадалась, что у Дойлов дела, должно быть, совсем плохи.

Стоял апрель 1932-го — уже три года прошло после краха фондового рынка, и все это время новости в газетах не радовали, однако Коббу удалось кое-что заработать на продаже сосновой камеди. А если другой раз и поранишься, так что с того? Уоррен же не нарочно, не как в приюте «Магнолия», где воспитательницы имели привычку за малейшую дерзость щипать за самые нежные места на руках, оставляя синяки размером с виноградину. Все воспитанницы успели хлебнуть и невыносимой жары, и пронизывающего холода, когда работали в подвальной прачечной под строгим присмотром миссис Рэнкин. Она заставляла девочек стирать, полоскать, отжимать и развешивать кучу белья, от простыней до полотенец и скатертей, не говоря уже об одежде всех обитателей приюта: как часто говорила миссис Рэнкин, «усердный труд воспитывает характер».

Нет, по сравнению с этим жизнь с Уорреном — просто рай. Если бы не он, Рэй Линн могла бы стать «фабричной» и влачить унылое существование, на которое оказывались обречены те девушки, кому до восемнадцати лет не поступило предложения руки и сердца. Если бы Уоррену не понадобилась жена, вставала бы она сейчас как миленькая чуть свет и шагала на хлопчатобумажную фабрику. А вечером возвращалась домой, в жаркую или, наоборот, выстывшую комнатушку, которую, пожалуй, пришлось бы еще и делить с какой-нибудь другой несчастной, которую постигла та же горькая участь, — и так до тех пор, пока не подвернется что-нибудь получше. Для Рэй Линн таким лучшим стал Уоррен. Он шел в город по своим делам, когда она работала на приютском огороде, и увидел ее.

Он легонько помахал ей рукой и окликнул:

— Наше вам. Как вас зовут?

Рэй Линн не очень-то любила говорить с незнакомцами, но он улыбался довольно добродушно, этот высокий худощавый мужчина в приличном, чистом комбинезоне, выглаженной рубашке и соломенной шляпе. Вежливо ждал ответа, засунув руки в карманы, с улыбкой на лице. Терпеливый, видать. Она подошла поближе к забору.

— Рэй Линн.

— Рэй Линн? Надо же, какое красивое имя. Ну что ж, Рэй Линн, приятно познакомиться. Меня зовут Уоррен Кобб.

Она кивнула, и тут миссис Рэнкин закричала:

— Посетителей принимают у главного входа!

Рэй Линн повернулась, чтобы уйти, а Уоррен спросил:

— Часто вы здесь работаете?

— Почти каждый день, пока тепло стоит.

После этого он всякий раз, направляясь в город, стал подходить, чтобы перекинуться парой слов, и постепенно узнавал кое-что о ее прошлом, если это можно так назвать.

— Как ты оказалась в приюте?

— Подкинули. Совсем маленькой еще. К подгузнику был приколот клочок бумаги с именем.

Уоррен сказал:

— Может, так было лучше для тебя. Никогда не знаешь.

Она никогда не думала об этом в таком ключе, но видела, что он говорит серьезно. Потом Уоррен, если вдруг не заставал ее в огороде, начал оставлять маленькие подарки в укромном местечке, у столба забора. Ничего особенного, просто милые знаки внимания, показывающие, что он заходил, и вскоре Рэй Линн уже с нетерпением ждала их. Глянцевое ярко-красное яблоко. Изящный кружевной платочек — чистенький, беленький. Роза… Наконец Уоррен начал спрашивать — всегда по воскресеньям, — не выйдет ли она за него замуж. Не такого супруга она ждала: в ее представлении он мог бы быть помоложе. Коббу исполнилось сорок, и он был вдовец, но прошло несколько воскресений, и Рэй Линн стало даже нравиться, что он такой взрослый и положительный.

Когда листья начали желтеть и в воздухе уже веяло холодком, Рэй Линн наконец дала согласие. Как, почему — она сама не понимала. Может быть, дело было в постепенно крепнувшем чувстве, что она кому-то нужна. Мысль о собственной семье всегда казалась ей чем-то из области несбыточного, а теперь, с Уорреном, стала реальностью. Осенью, перед тем как осыпались последние пеканы, они поженились, и Рэй Линн переехала туда, где Кобб жил когда-то с семьей. Ее ничуть не огорчило, что дом оказался старым, что доски уже сделались белесыми от времени и что покрыт он был ржавой жестяной крышей. Это был ее первый настоящий дом. Как сказал Уоррен, про такие говорят: «сделан на прострел».

— Почему же так? — спросила она.

— Потому что, если выстрелить в переднюю дверь, пуля выйдет через заднюю и нигде не застрянет. Если все двери будут открыты.

Сразу за входной дверью начиналась гостиная. В следующей комнате была спальня, за ней — кухня с черным ходом, ведущим во двор, а еще чуть дальше — флигель. За домом стояли старый табачный амбар, коптильня и курятник, примыкающий к одной стороне большого амбара. Сколько ни искала Рэй Линн следы первого брака Уоррена, было очевидно, что Кобб уже давно живет один. Женской руки тут не хватало, судя по тому, какой беспорядок ее встретил. Возле кресла, в котором Уоррен читал по вечерам, громоздились стопки книг, а еще всевозможные газеты, банки со скипидаром, инструменты, тряпки, перепачканные чем попало, кучи грязных тарелок тут и там. Тарелки привлекли ее внимание. Они были молочного стекла, с бледно-голубой каемкой, и Рэй Линн подумала, что они могли принадлежать его первой жене, Иде Нейл Кобб.

— Сердце у нее было не очень, — сказал однажды Уоррен, — и не только в прямом смысле.

Надгробие возвышалось чуть поодаль, на маленькой лужайке у дома. Был у них и сын, Юджин, — он теперь работал юристом в Южной Каролине.

Этот дом, окруженный со всех сторон душистыми соснами, стал для Рэй Линн первым ее домом, и она постаралась сделать его по-настоящему своим. Повесила на окна собственноручно сшитые занавески. Протерла все до последнего дюйма, сверху донизу. Уговорила Уоррена покрасить кухню. Как-то под вечер, вскоре после свадьбы, муж стоял с ней на крыльце, положив одну руку ей на плечо, а другой показывая на растущие вокруг сосны разных пород.

Он сказал:

— А вот это, золотце, самое главное: длиннохвойная сосна.

У него вошло в обычай называть ее так, и Рэй Линн нравилось, как он растягивает это слово: «зо-о-лотце».

За плечами у Уоррена был большой опыт производства скипидара в Северной Каролине. За семь лет он обучил Рэй Линн всем хитростям и тонкостям, и теперь она работала с ним вместе от восхода до заката. Немало они трудились, нечего сказать, — оба пахали как проклятые, чтобы с голоду не умереть. Только самой себе Рэй Линн могла признаться, что иногда задумывалась: не затем ли Кобб на ней женился, чтобы заполучить еще одни рабочие руки. Но не хотелось думать, что дело только в этом. Она верила, что он по-своему любит ее, просто и без сантиментов.

Бывали тут и другие — те, кто искал работу и готов был делать все что угодно, вроде вот этого Билли Дойла, который трудился сегодня первый день. Рэй Линн с тревогой смотрела, как он выбивается из сил. Ей вообще всегда делалось не по себе, когда она работала вместе с Уорреном и новым работником. Билли, как и всех прочих сельских жителей, подкосила в конце концов Великая депрессия. Цены упали так, что фермерам приходилось искать дополнительную работу, чтобы хоть с этим приработком денег хватило на прокорм детей и оплату счетов. Все слышали, что трущобы безработных — гувервилли1, как их называли, — одна за другой растут у городских окраин. Убогие жилища, немногим лучше, чем ночевать прямо на улице. Никто для себя такой жизни не хотел, но даже крупные землевладельцы не могли без конца оттягивать неизбежное: банки требовали своего. В благотворительных столовых раздавали бесплатный суп, ребятишки бегали босиком, одетые кое-как, все вокруг нуждались.

Эти отчаявшиеся, но не сдающиеся люди в большинстве своем никакой работы не боялись, делая единственное исключение для скипидарной фермы Уоррена Кобба: ходили слухи, что иметь дело с Коббом себе дороже. Его репутация распространялась по всему округу, как лесной пожар. При удаче от него уходили с ушибами или ожогами, но случались и переломанные кости. Те же, кто не пострадал только потому, что успел раз-другой увернуться в последнюю секунду, после этого на работу не возвращались, а это тоже о чем-то говорило. Слишком большой риск: останешься калекой — вовсе работать не сможешь. Уоррен обычно подрубал основание сосны и выдалбливал выемки в форме чаши — так называемые короба, куда собиралась сосновая камедь. Этот старомодный способ он предпочитал более новой системе Герти, с глиняными чашами и жестяными желобами, на которую уже перешло большинство остальных фермеров, хотя ему и говорили, что так можно получить больше смолы. Уоррен — он такой, любит все делать по-своему. Наконец один работник погиб — на него упало дерево, то самое, в котором Уоррен вчера вырезал короб, — и это, как подозревала Рэй Линн, стало последней каплей. Поток работников иссяк, словно старая сосна, в которой больше не осталось смолы.

Рэй Линн не хотелось вспоминать, как она сама лишилась куска пальца, однако мысли волей-неволей возвращались в тот день. Они тогда были женаты всего неделю. Рэй Линн еще не догадывалась, какое это опасное дело — работать с Уорреном, но до первого преподанного ей урока оставались считаные секунды. Муж часто бывал небрежен в самые критические моменты. Слишком тороплив, не очень-то внимателен. В тот день он сказал:

— Иди-ка сюда, золотце, подержи вот это.

Он протянул ей табличку с надписью «Скипидарная ферма Кобба». Рэй Линн улыбнулась, и он тоже улыбался, воодушевленный мыслями о перспективах этого нового предприятия, после того как он заключит сделку с каким-нибудь покупателем камеди. Уоррен повернул топор острием к себе, готовясь бить тупой стороной как молотком. Рэй Линн держала табличку, чтобы муж мог прибить ее к сосне, — и тут-то он и жахнул ей по кончику указательного пальца. Она закричала, Уоррен выронил топор, и тот упал ей на ногу. Больно было оба раза, но, только увидев кончик своего пальца, Рэй Линн зажмурилась и почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Удар был сильным, палец расплющило, как весло. Кончик весь налился кровью, ногтевое ложе стало багровым. Рэй Линн осела на землю, держась за руку. Уоррен топтался рядом, ругая себя за дурацкую неуклюжесть.

Через минуту, когда резкая боль немного поутихла, Рэй Линн сказала:

— Ничего, Уоррен, не волнуйся, все будет хорошо.

Она встала, ушла в дом, смазала палец вместо дезинфицирующего средства скипидаром из их бесконечных запасов и перевязала полоской мягкой ткани от старого фартука. Остаток дня она работала, но к ночи стало так больно, что уснуть не удалось. Каждый удар сердца отдавался в кончике пальца. Он, казалось, раздулся до огромных размеров. Странно, думала Рэй Линн: от пустяковой ранки такая боль. Кончик пальца на ощупь сделался каким-то рыхлым, что ли. Должно быть, Уоррен раздробил ей кость. Через два дня боль стала такой, что не было уже никаких сил терпеть. Палец весь побелел и распух.

Уоррен сказал:

— Гляди, у меня есть верное средство.

Рэй Линн сидела за кухонным столом и смотрела, как он берет вешалку, распрямляет изогнутый конец и подносит к фитилю масляной лампы.

Когда конец засветился оранжевым, Уоррен сказал:

— Давай палец.

Рэй Линн колебалась: «средство» не вызывало у нее доверия, но муж клялся, что это поможет.

Он сказал:

— Я видел, как отец себе так делал.

Рэй Линн опасливо протянула руку, и Уоррен приложил светящийся конец вешалки к центру почерневшего ногтя. Поднялась тоненькая струйка белого дыма, и в ногте за считаные секунды прогорела дыра до самого мяса.

Уоррен сдавил палец, и Рэй Линн вскрикнула: кровь хлынула прямо на стол. К ее изумлению, давящая боль стала слабее, и палец уже не так сильно дергало.

— Вот видишь, — сказал Уоррен.

Рэй Линн не могла не признать, что он прав: ей и правда стало получше. Она носила повязку не снимая и была уверена, что теперь-то палец заживет. Но нет — через пару недель от него стало нехорошо пахнуть. Боль вернулась, еще сильнее прежней, кожа почернела, и Рэй Линн стало тошнить от поднявшегося жара.

Уоррен послал за доктором Пердью. Тот только взглянул и сразу сказал:

— У вас гангрена.

Рэй Линн спросила:

— Что тут можно сделать?

— Придется отнять первую фалангу и, возможно, еще немножко.

Открыв рот, Рэй Линн оглянулась на Уоррена. Выражение его лица трудно было прочитать. Доктор Пердью достал из своей черной кожаной сумки металлический шприц и вколол в палец что-то такое, отчего тот онемел. Дальше Рэй Линн не стала смотреть, но все слышала, ощущала запахи и чувствовала, что происходит: обезболивающее средство подействовало лишь частично. Она сжала губы, и желудок снова запротестовал, особенно когда через нескольких секунд доктор начал пилить кость. Когда он зашивал палец, Рэй Линн чувствовала рывки, а потом стало легче. Когда все закончилось, палец был похож на край подушки, и она все смотрела и смотрела на него, не в силах оторвать взгляд.

Прямо как сейчас.

Билли все толкал бочку, налегая изо всех сил, но та выигрывала бой за счет гравитации и собственной тяжести. Рэй Линн случалось видеть десятилетних мальчишек покрупнее двадцатилетнего Билли, и бочка, пожалуй, весила больше, чем он сам. Билли катил ее дюйм за дюймом по грубо оструганным доскам, и они чем дальше, тем сильнее прогибались. Особенно левая — похоже было, что она вот-вот не выдержит. Доски были все источены термитами, Рэй Линн уже говорила об этом мужу.

— Они долго не протянут, особенно вот эта — вся дырявая. Погляди сам.

Уоррен посмотрел на доску и отмахнулся от ее слов. «Как от мошки», — подумала Рэй Линн. Рубашка Билли, висевшая мешком на его тощем теле, пропотела насквозь, а еще ведь и девяти часов не было. Соломенная шляпа сбилась на затылок, прядь светлых волос падала на раскрасневшееся лицо. Этот паренек, жилистый и расторопный, поначалу взялся за дело с жаром, но сейчас вид у него был такой, словно он вот-вот упадет без сил.

Наконец Билли охнул и выругался:

— Черт тебя дери!

Уоррен стоял в кузове фургона и подбадривал:

— Молодчина, сынок.

Билли продвинулся недалеко. Стоял, вывернув ступни наружу, а ботинки на нем были совсем худые: швы разошлись и подошва отставала. Рэй Линн видела его рваные носки и розовые пальцы на ногах. Как у младенца. Боже правый! Хоть бы кто-нибудь зашил ему дырки. Да она сама, пожалуй, и зашьет, если только он задержится после работы.

Уоррен сказал:

— Ну вот, еще пара футов, и гуляй.

Как бы не так, подумала Рэй Линн. Бочек еще вон сколько — грузить да грузить.

Треск ломающегося дерева был резким, громким, как выстрел. Билли мужественно пытался удержать бочку, чтобы та не откатилась назад, напряг все силы, но при этом накренился вбок, весь дрожа от навалившейся тяжести. Лицо Уоррена, на котором уже отразилась было надежда, растерянно вытянулось. У Билли, побагровевшего от натуги, вырвался сдавленный стон. Положение у него было явно незавидное: бочка скатилась ему на ногу, и эхо от его вопля отозвалось в верхушках сосен где-то в глубине леса. Ворона вспорхнула и улетела, ее «кар-р-р!» так и раскатилось под оловянно-желтоватым небом. Уоррен спрыгнул с фургона, а Рэй Линн бросилась к Билли Дойлу.

Паренек вскрикнул:

— Господи Иисусе!

Его тело дернулось в одну сторону, в другую — как будто он хотел вырваться, но не решался.

Уоррен взялся было за бочку, чтобы откатить, но Билли закричал:

— Нет!

Уоррен застыл, не зная, что делать.

Рэй Линн встала рядом с Билли и сказала:

— Мы должны ее сдвинуть. Сейчас не видно, что у тебя там, так ли все страшно и вообще…

Уоррен бесцельно прошелся взад-вперед и выругался:

— Черт бы меня побрал!

Билли задыхался, держась за голову и комкая шляпу.

— Не страшно? Еще как страшно!

— Ну так что? — поторопила его Рэй Линн. — Хочешь, чтобы она так и стояла?

Дойл прохрипел, задыхаясь:

— Нет, конечно!

Последнее слово было похоже на вопль. Рэй Линн бросилась в дом. Там было темновато после яркого солнца, но она знала, что ей нужно: подбежала прямо к огромной чугунной раковине, где стоял водяной насос, и сняла с маленькой полочки над ней бутылку виски. Выбежала наружу, громко хлопнув сетчатой дверью, и протянула бутылку Билли. Тот схватил ее, глотнул раз, другой. Уоррен сделал Рэй Линн знак, и она подошла поближе, готовая прийти на помощь. Раненый застонал.

— Слушай, сынок. Мы сейчас все сделаем. Сейчас откатим ее с твоей ноги.

Лицо у Билли было белое как мел.

— Готов? — спросила Рэй Линн.

Парень сделал еще глоток и сказал:

— Давайте.

Уоррен с Рэй Линн толкнули бочку резко, с силой, и, когда она откатилась, Рэй Линн пробрала дрожь. Билли испустил новый вопль и уставился вытаращенными глазами на свою ногу, будто ожидал увидеть вместо нее кровавое месиво.

Наконец он сказал:

— На вид вроде не так уж страшно, но болит, сволочь, как не знаю что. — Он начал расшнуровывать ботинок и попробовал было его снять, но остановился. Снова поднял голову и посмотрел на Рэй Линн. — Не могу, — прошептал он.

Рэй Линн спросила:

— Хочешь, я сниму?

Билли снова чертыхнулся, а потом признался:

— Меня сейчас вырвет.

Она не стала стягивать с него ботинок, а только приподняла лоскут рваной кожи на носке. Пальцы были уже не розовые, а синие и все в крови. Рэй Линн почти не сомневалась, что нога у Дойла раздавлена — так же, как ее палец. Она подняла голову, и ее зеленые глаза встретились с голубыми глазами работника.

Она наморщила лоб и сказала:

— Пальцы точно прищемило, может, и повыше тоже, но сама нога цела.

Эти слова и спокойствие, с которым они были сказаны, не вязались с горестным выражением ее лица, и Билли осознал, насколько плохи его дела.

— Как, черт возьми, я теперь работать буду с раздавленной ногой? — простонал он. — Говорили мне — не надо сюда ходить. Вот и достукался.

Уоррен оскорбился.

— А тебя сюда никто силком не тянул. И вообще — кто это тебе сказал такое?

Билли попытался встать на ногу, чтобы проверить, сможет ли она держать его вес.

Рэй Линн придержала его за локоть, чтобы помочь, но он выдернул руку и бросил:

— Убери от меня свои лапы. — Он повернулся к Уоррену: — Все так говорят.

Теперь уже и Рэй Линн обиделась.

— Как хочешь. Давай сам.

Дойл, хромая, поискал вокруг подходящую палку и наконец нашел. С ней он мог держаться на ногах, хоть и еле-еле, и поковылял туда, откуда пришел. Рэй Линн повернулась к мужу и взглянула на него так, будто не хотела верить своим глазам.

Тот вскинул руки.

— Да он сам не соображает, что делает.

— Нам нужны помощники, Уоррен. Одни мы не справимся. Может, Юджину напишешь, позовешь его к нам?

Кобб в изумлении вскинул голову.

— Юджину? Ну нет. Ему и с юридической практикой хватает дел. Если уж столько времени дома не показывался, с чего бы ему сейчас приезжать?

— Может, с того, что он твой сын?

Уоррен презрительно фыркнул.

— Он всегда был маменькиным сынком, а когда жена умерла, сказал, что никогда сюда не вернется, если только ему самому выгоды от этого не будет.

Через месяц Уоррен припомнит эти слова и поймет, как был прав.

Глава 3

Дэл

Дэл не знал, что Мо уже взобрался по лестнице и вглядывается в бункер, где теперь не видно ничего, кроме кукурузы. Даже если бы хозяин хотел увидеть там работника — не увидел бы. Того успело засыпать зерном с головой, и тело сдавило со всех сторон, как будто какая-то загадочная сила держала его в плену. Дэл пытался глотнуть воздуха, но грудь еле вздымалась. Горло забило зерном. Он выдохнул кое-как, а вдохнуть теперь уже совсем не мог. Сознание посылало телу тревожные сигналы, сердце замирало в груди от ужаса. Он был зажат в стоячем положении, над ним простиралось четыре фута зерна, под ним — еще пятнадцать.

Мо крикнул остальным:

— Не видать ничего! Вниз ушел. Должно быть, мертвый уже.

Дэл слышал эти слова, а потом стал и видеть, что происходит. Видел, как Саттон спускается по лестнице. Как Хики с Вутом бешено орудуют лопатами, отбрасывая кукурузу через плечо. Видел, как еще один человек бежит к бункеру через поле и открывает дверцу с другой стороны, хватает лопату и принимается долбить кукурузную стену. Дэл уже не чувствовал чудовищной боли в груди. Он и сам не знал, как это вдруг все это видит. Во сне, должно быть. Мо отошел в сторону и закурил сигару. Слежавшаяся кукуруза хлынула из обеих дверей, люди работали изо всех сил, расчищая проходы. И тут вдруг Дэл увидел себя самого — как он вываливается через ту дверцу, где работают Хики и Вут. Тело у него безжизненно обмякло — измочаленный кусок человеческой плоти, припорошенный пылью.

Хики перевернул его на спину и выгреб зерно изо рта. Стал колотить Риза по груди с криком:

— Эй! Эй!

Мо спросил:

— Мертвый, нет?

Голос у него был такой, словно он только и ждал утвердительного ответа. Погодите-ка… Мертвый? Да нет, какой же Дэл мертвый! Он ведь все видит, только не чувствует ничего. В ушах зазвучал далекий голос отца, умершего много лет назад: отец звал Дэла по имени. Как такое может быть? Неожиданно его охватило непреодолимое стремление отогнать от себя происходящее. Нежелание мириться с такой своей участью навалилось на него, как груда зерна, и он снова очутился в кукурузе. Он чувствовал, что движется в ней, скользит — ощущение было такое, будто падаешь спиной вперед. Снова пришла невыносимая, неуклонно нарастающая боль, а потом его словно ослепила вспышка молнии.

Дэл поперхнулся, закашлялся и перекатился на живот. Его вырвало. Когда он наконец открыл глаза, перед ними были какие-то яркие зеленые полосы. Он закрыл глаза, снова открыл и теперь уже ясно различил травинки. Перевернулся на спину, и над ним склонились встревоженные лица Вута и Хики, таращившихся на Риза с удивленно раскрытыми ртами. Чувство было такое, будто его избили, — так ломило все тело.

Хики окликнул его:

— Эй! Слышишь меня?

Мо, все еще попыхивая сигарой, сказал:

— Я уж думал, тебе крышка.

Дэл ясно чувствовал, что хозяин разочарован. Он еще покашлял, стараясь прочистить горло. Сел и заметил на руках вмятины от зерен. Он задрал рубашку. Грудь выглядела еще хуже: все ребра в синяках. Ноги онемели, он несколько раз согнул их, разогнул и пошевелил ступнями. Они как будто отекли, да и на вид так оно и было. Дэл чувствовал себя вымотанным, как после целого дня работы.

— Никогда не слыхал, чтобы кто-то вышел живым из такой переделки, — заметил Вут.

— И я не слыхал, — подхватил Хики. — Везучий, паршивец. Сам Бог помог, не иначе.

Дэл отхаркнул мокроту, сплюнул и прошептал:

— Воды.

Вут достал из грузовика фляжку в брезентовом чехле и протянул Ризу. Тот поднес ее ко рту и глотнул.

Потом вытер губы и спросил:

— А тот, третий, где?

Вут с Хики переглянулись.

— Какой еще третий? Тиндалл, что ли?

— Не знаю, как его звать. Какой-то парень тут отбрасывал зерно лопатой. С другой стороны.

— А ты почем знаешь? — спросил Мо.

— Видел.

Все трое задумались.

— Когда ты вывалился из бункера, — сказал Хики, — он ушел обратно, работать. Но, черт… это ж было десять минут назад. Ты тогда еще и в себя не пришел.

Несколько секунд они молчали. Дэл помнил все, что видел. Это отпечаталось у него в сознании, как следы зерен на коже. Следы-то пройдут, а вот случившееся не забудется. Уж больно чудно́е дело вышло. Остальные смотрели на него настороженно.

Дэл перевел взгляд на Мо и сказал:

— Это вы велели им открыть вторую дверцу.

Саттон буркнул:

— Черт, да что ты вообще знаешь?

— А Хики колотил меня по груди.

Вут встревожился:

— Совсем заговаривается. Откуда ему знать?

— Да чтоб мне провалиться, если я знаю, — отозвался Хики.

Даже Мо слегка занервничал. Остальные двое отошли и взялись за лопаты — видно, решили, что пора и за работу приниматься, а может, просто предпочитали держаться от Риза подальше. Дэл все сидел на земле и думал о том, что произошло. Хозяин докурил сигару и бросил окурок в грязь.

Он, видимо, уже оправился от первоначального удивления и теперь прикрикнул:

— Ну? Весь день, что ли, рассиживаться думаешь? Я тебе не за это деньги плачу.

Дэл поднялся. Колени у него дрожали, но он, по крайней мере, держался на ногах и был живехонек.

Он сказал:

— Ну что ж, работать так работать. Зерно теперь легко сыплется.

Он похлопал шляпой по бедрам, выбивая пыль, и снова нахлобучил ее на голову. Подмигнул Вуту и Хики — те все еще были напуганы и не сводили с него широко раскрытых глаз, пока он шагал, прихрамывая, к горе кукурузы. Ноги по-прежнему плохо слушались и казались отекшими. Дэл стал искать свою лопату и нашел ее посреди кучи, засыпанную зерном, недалеко от того места, где бункер выплюнул его. Он начал снова сгребать кукурузу, а когда Мо заковылял прочь, остановился и долго смотрел ему вслед. Риз готов был поставить доллар на то, что этот человек еще придумает для него какую-нибудь новую пакость. Вут опять принялся расспрашивать:

— Расскажи-ка еще раз поточнее: что ты видел?

Дэл оперся на лопату и закрыл глаза.

— Видел, как подбежал еще один человек, открыл дверцу с той стороны и начал отгребать кукурузу. В синей рубахе.

Хики вмешался:

— И нас ты тоже видел?

Дэл постарался восстановить картинки в голове. Зрелище очень походило на сон, готовый вот-вот ускользнуть.

— Да.

Хики сказал:

— Не понимаю, как такое может быть. Тебя ж с головой засыпало!

— А еще что? — настаивал Вут.

Дэл припомнил:

— Мо ничего не делал: стоял и сигарой дымил. А ты, Хики, кричал: «Эй! Эй!» — так же, как потом, когда я уже в себя пришел. И в грудь меня колотил.

— Хм… — протянул Вут.

Хики поежился:

— Вот черт, а. В жизни такого не слыхал.

Вут заявил:

— Мне бабушка рассказывала, как у нее дядя заболел. Ну, поболел да и помер. А потом, говорит, очнулся — прямо когда его уже совсем в гроб укладывать собрались. И рассказывал еще, что всех родных видел, тех, кто уже давным-давно помер: встали все у его кровати и стоят.

Какое-то время они швыряли кукурузу молча, а когда прервали молчание, разговор пошел уже о чем-то другом, не о случившемся.

Дэл навострил уши, когда Вут сказал:

— Брат письмо прислал: говорит, работу можно найти кое-где на скипидарных фермах. Про одну такую написал — Ласточкино Гнездо называется, где-то к востоку от Валдосты.

Хики возразил:

— Этих ферм хватает и тут, и во Флориде. Та еще радость. Житуха там не из легких.

— Поди уж не хуже, чем на Саттона работать, правда же, Дэл?

Тот спросил:

— Интересно, берут они там работников?

— Может, и берут, — пожал плечами Вут. — Ты ведь уже имел дело со скипидаром, да?

Это была правда. Да что там — у Риза вся семья со скипидаром работала, сначала дед, а потом отец.

Он ответил:

— Так, самую малость, — и умолк.

Он чувствовал, что у него кружится голова, и как-то странно кружится, но мысли были заняты Мо. Дэлу не верилось, что тот не предпримет новой попытки. К концу дня последний бункер был пуст, и хозяин появился вновь, жуя на ходу жареную свиную отбивную.

Он оглядел их работу, ткнул пальцем в Дэла и сказал:

— Завтра кукурузу привезем. Я хочу, чтобы ты слазил еще разок в эти бункеры, во все три, да проверил, всё ли в порядке. Почисти там все хорошенько, а потом снова будем зерно засыпать. Пожалуй, это теперь будет твоя постоянная работа. Что скажешь?

Дэл махнул рукой с таким видом, будто ему все нипочем.

Саттон сказал:

— Ну ладно. По домам.

Дэл вернулся к себе в хижину и улегся на кровать. Он знал, что в бункер больше не полезет ни за что на свете. Но рвать когти, пускаться в бега — это тоже было не по нему. Не к лицу как-то, словно он какой-то слабый, перепуганный, никчемный слюнтяй. В наши дни имя и репутация — это все, что человек может надеяться сохранить. И все же Дэл решил, что лучший выход — ускользнуть под покровом темноты. А что там подумает о нем Мо Саттон или кто-нибудь еще, не один ли черт?

Наступила ночь, черное покрывало окутало все вокруг, и тогда Дэл стал собирать немногочисленные пожитки, запасные брюки и рубашку. Ни бобов, ни венских сосисок у него больше не было, но кукурузного хлеба еще немного осталось. Дэл завернул его в припасенную оберточную бумагу и сунул в жестяное ведерко, которое прихватил на одной из ферм, где работал раньше. Привязал ведерко за ручку к ремню, чтобы не таскать в руках. Хотел бы он иметь такую флягу, как у Вута, но хотеть не вредно. Он похлопал себя по карману рубашки, убедился, что Мелоди на месте, достал из-за двери дробовик и перекинул кожаный ремешок через плечо.

Риз беззвучно, как закатное солнце по небу, выскользнул наружу и прикрыл за собой дверь. Слева от него была хижина Бейкера, за ней — Таттла, напротив через дорогу — Джонса… В сущности, его тут ничто не держит. Люди неплохие, ничего не скажешь, но пора и честь знать. Дэл постоял на крыльце, пока глаза не привыкли к темноте и не стали различать залитую лунным светом дорожку: светлую, кремового оттенка полоску песчаной земли, ведущую вперед, а куда — он сам толком не знал. Знал только одно: если останешься здесь, расплаты не миновать. И он двинулся в путь, время от времени поглядывая на ночное небо, усеянное звездами, и на низко висящую медовую луну.

Пару дней он скитался, и как-то раз ему стало жарко — пить захотелось, да и проголодался слегка. Он заметил маленький магазинчик и, войдя внутрь, увидел за прилавком молодую продавщицу — она обмахивала лицо обрывком ежедневной газеты. Дэл взял пачку крекеров «Набс», а потом, подойдя к автомату в углу, бросил в него пятицентовую монету и достал бутылку холодной колы. Открутив крышку, он подошел к прилавку, чтобы расплатиться за крекеры. Девушка была настоящая красотка. Она наклонилась вперед, и ее грудь, подпертая скрещенными руками, показалась в вырезе цветастого платья, а глаза между тем мерили Дэла долгим взглядом. Бойкая, в этом ей тоже не откажешь.

Девушка сказала:

— Что-то я тебя раньше здесь не видела.

— Да я так, мимо проходил.

Запах сладкой пудры с легкой примесью пота ударил ему в нос. Но ни привлекательность продавщицы, ни ее явная заинтересованность почему-то не вызывали у него обычной реакции. Она моргнула и подняла бровь.

Дэл опустил взгляд и спросил:

— Сколько?

Она как будто обиделась.

— Эй! Я не из таких.

Он указал на крекеры:

— За это.

Щеки у девушки порозовели. От смущения, а потом от досады ее лицо стало совсем уж открытой книгой — читай не хочу.

Она недовольно нахмурилась и буркнула:

— Пять.

Дэл положил монету на прилавок, развернулся и направился к двери.

Девушка крикнула ему вслед:

— Не такой уж ты и красавчик!

Риз остановился и снова взглянул на нее.

— Я-то? Да плевать.

Она расслабилась, и губы у нее изогнулись в легком подобии улыбки.

— Вообще-то красавчик, конечно.

Что ж, почему бы и нет? Дэл перевернул табличку надписью «Закрыто» наружу, обошел прилавок, притянул девушку к себе и сунул руку ей под платье.

Она охнула, застонала и пролепетала:

— Ну не знаю… Папа может вернуться в любую секунду.

— А где он?

— Дома, ужинает.

Дэл прижался к ней, все еще держа руку под платьем… но ничего не получалось. Ничего такого, что происходило обычно.

Он остановился, и девушка спросила:

— Что такое?

Дэл отстранился и сказал:

— Не могу. Извини.

Она стала оправлять платье, казалось смущенная этой неудачей не меньше его самого. Они больше ни разу не взглянули друг на друга, и Дэл торопливо выскочил за дверь. Озадачившее его происшествие не шло из головы до самого вечера. С наступлением сумерек он устроился на ночлег и в тусклом свете догорающего костра сыграл пару меланхоличных мотивчиков на Мелоди. Наконец любопытство взяло верх, и он отложил гармошку. Клонило в сон, но тревога не отпускала. Неуверенно, почти смущенно, он сунул руку между ног и мысленно вернулся к недавним встречам с Сарой, Бертис и Майрой, стараясь не вспоминать о том, что случилось с молоденькой красоткой в магазине. Сосредоточился на воображаемых картинках: закинутых на голову платьях, круглых попках и стонах. Долго вспоминал Бертис — как она орудовала ртом. И Майру. Шальную, безрассудную Майру, самую притягательную из всех. Но сколько он ни напрягал воображение, результаты не радовали, и он прекратил попытки. Что же с ним такое творится, черт возьми? Неужели расплата за прошлые грехи настигла его в виде Мо Саттона и богом забытого зернового бункера?

Наутро Риз двинулся дальше по округу Клинч и по пути часто рассказывал свою невероятную историю каждому встречному и поперечному; те слушали, качали головами и соглашались, что работа в зернохранилище опасная. Все шло нормально, пока Дэл не начинал описывать, как увидел себя лежащим на земле. Он пытался найти этому какое-то объяснение, но мог только сказать, что как будто парил в воздухе над собственным телом и наблюдал сверху за происходящим. Рассказывал, как увидел третьего парня, того, что пришел на помощь, и как другие потом подтвердили, что он там был, хотя исчез задолго до того, как Дэл пришел в себя. У людей в глазах мелькало обеспокоенное выражение, ясно говорившее, что его сочли слегка тронутым, а то и самым настоящим психом.

Его перебивали, говорили что-нибудь вроде: «Да ладно! Приснилось тебе это, вот и все» — или: «Ты, может, пьян был, когда это случилось?»

Слушатели толкали друг друга локтями, мычали что-то неопределенное и меняли тему. Наконец Дэл перестал вступать в разговоры. Брел дальше куда глаза глядят, словно потерянный. Чаще имел дело с птицами, белками, кроликами и лягушками, чем с людьми. Оброс бородой, волосы тоже отросли. Лишился запасных штанов и рубашки — те, что были на нем, уже столько раз промокали, что начали расползаться от сырости, так что пришлось переодеться в запасные, а старые сжечь. Его постоянным и единственным спутником была Мелоди, но и попытки поднять настроение игрой вскоре стали тщетными. Наконец Дэл пришел к выводу, что в лесах Южной Джорджии ловить особенно нечего. Он так с ума сойдет, если будет без конца ломать голову над чудесным и жутким происшествием в зернохранилище. И развлечь-то себя нечем — денег осталось всего ничего. Пришло время оставить прошлое в прошлом и начинать искать новую работу. И Риз пошел дальше. Через некоторое время он добрался до маленького городка под названием Аргайл.

В местном магазинчике он раскошелился на крекеры и сырные колечки, а заодно спросил мужчину за прилавком:

— Ходит тут поезд до Валдосты?