Дорога радости и слез E-Book

Донна Эверхарт

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 389

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

В 1940 году проливные дожди прорвали плотину на реке Такасиги в Северной Каролине. Четырнадцатилетняя Уоллис Энн Стампер и ее семья чудом пережили наводнение, но на этом их злоключения не закончились: поскольку дом был полностью разрушен, они остались без средств к существованию. На Уоллис Энн ложится забота о маленьком брате Сефе и старшей сестре Лейси, которая не способна говорить, хотя и обладает редким даром воспроизводить по памяти любую музыку. Не имея возможности наладить хозяйство, семейство Стамперов отправляется кочевать с места на место в поисках пропитания... Благодаря таланту Лейси им удается устроиться в передвижной цирк, но там их ждут новые невзгоды. Однако, несмотря ни на что, Уоллис Энн не теряет воли к жизни… Сможет ли она обрести любовь и свободу?

Leseprobe

16+

Donna Everhart

THE ROAD TO BITTERSWEET

Copyright © Donna Everhart, 2018

All rights reserved

Издательство выражает благодарность литературному агентству Andrew Nurnberg Literary Agency за содействие в приобретении прав.

Перевод с английского Никиты Вуля

Серийное оформление и оформление обложки Татьяны Гамзиной-Бахтий

Эверхарт Д.

Дорога радости и слез : роман / Донна Эверхарт ; пер. с англ. Н. Вуля. — СПб. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2025. — (Песни Юга).

ISBN 978-5-389-28823-2

В 1940 году проливные дожди прорвали плотину на реке Такасиги в Северной Каролине. Четырнадцатилетняя Уоллис Энн Стампер и ее семья чудом пережили наводнение, но на этом их злоключения не закончились: поскольку дом был полностью разрушен, они остались без средств к существованию. На Уоллис Энн ложится забота о маленьком брате Сефе и старшей сестре Лейси, которая не способна говорить, хотя и обладает редким даром воспроизводить по памяти любую музыку. Не имея возможности наладить хозяйство, семейство Стамперов отправляется кочевать с места на место в поисках пропитания... Благодаря таланту Лейси им удается устроиться в передвижной цирк, но там их ждут новые невзгоды. Однако, несмотря ни на что, Уоллис Энн не теряет воли к жизни… Сможет ли она обрести любовь и свободу?

© Н. А. Вуль, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025Издательство Иностранка®

Посвящается моим детям — Джастину и Брук

Глава 1

Стамперс-Крик, Северная Каролина, 1940

Всякий раз, слушая рассказы мамы о том, как мы появились на свет, я неизменно волей-неволей обращаюсь в своих мыслях к Лейси. Имя само по себе уже наводит на мысли о том, что его обладательница существо нежное, хрупкое и не шибко приспособленное к суровой жизни в здешних реалиях. Ручки и ножки у Лейси совсем как веточки одной из ив, что в изобилии растут вдоль берега нашей реки Такасиги, а сама она изящная, словно фарфоровая чашечка из маминого сервиза. Смотришь на Лейси и думаешь: «И как только она могла тут оказаться?» Мама говорит, что это ее кровь, мол, Лейси уродилась такая в нашу бабушку Дэвон Уоллис. Волосы ее сверкают, словно закатное солнце в Аппалачах, переливаясь золотисто-рыжим цветом, а кончик носа усыпан горсточкой веснушек. Взгляд огромных зеленых глаз — загадочный, отчего начинаешь ломать голову, а о чем же думает их обладательница. Что там у Лейси на уме, нам знать не суждено, потому что она немая.

История появления Лейси на свет полна драматизма. По словам мамы, когда она родилась, пуповина завязалась вокруг нее настоящим узлом, который во время схваток еще вдобавок и хорошенько затянулся. Одним словом, когда Лейси показалась на свет Божий, она была цвета спелой черники. Короче, она была вялой, тихой, ни тебе криков, ни тебе визгов, как было в моем случае.

В общем, так себя нормальные здоровые новорожденные не ведут. Повитуха, которая пришла помогать матери во время родов, хлопнула мою сестру по попе, но Лейси не издала ни звука. Повитуха стала крутить ее в руках, сперва головой вверх, потом наоборот, и, наконец, по словам мамы, бедная Лейси, возмущенная столь бесцеремонным обращением, издала тихонький, еле слышный писк, и тут же снова умолкла. Она дышала, моргала, постепенно приобретая нормальный розовый цвет, но при этом не издавала ни звука. Мама уверяет, что окромя этого тихого писка она за всю ее жизнь больше ничего от Лейси не слышала.

— Ну и ну, — покачала головой повитуха. — Ребенок вообще-то должен криком заходиться.

Надо сказать, что потом именно она и принимала роды у мамы четырнадцать лет назад, когда я появлялась на свет. Когда я родилась, повитуха взглянула на мою мать и спросила ее:

— И как же ты ее собираешься назвать?

— Уоллис Энн.

Повитуха снова посмотрела на мать, всем своим видом демонстрируя свое неодобрительное отношение к выбору имени.

— Такое имя больше пацану подойдет. Ты так не считаешь?

— Края у нас суровые, так что имена должны быть соответствующими.

Папа, узнав о решении мамы, его одобрил, сказав, что имя мне очень подходит.

— Ну и слава Богу, — облегченно вздохнула мама.

Когда мама еще носила меня под сердцем, я постоянно крутилась и пиналась в ее утробе, видимо, стараясь устроиться поудобнее. Лейси же практически не шевелилась, словно заранее желая показать, какой у нее будет характер. Малышкой я могла проявить своенравие, когда мама меня ласкала, и оттолкнуть ее руки. Когда она меня кормила, я вцеплялась в нее клещом, а когда отнимали от груди, орала так, словно меня искусал целый пчелиный рой. Лейси никогда не плакала. По сей день она напоминает мне еле слышный шепот, или тень, которая, когда стоит переменная облачность, то появляется, то исчезает, уступая место солнечным лучам. Лейси меня старше на два года, но я уже умею многое из того, чему никогда не научится она. Она никогда не будет читать. Или писать. Или решать задачки по математике. Я пыталась ее всему этому научить — просто из интереса: получится у меня или нет. Порой мне кажется, что она меня слушает, и потому я не сдаюсь и продолжаю делиться с ней знаниями, читаю ей то, что читаю сама, и говорю с ней так, словно она может мне ответить. По правде говоря, львиную долю времени я провожу в размышлениях, гадая, о чем она думает.

Мама год назад возила ее к доктору Стюарту, и он сказал на этот счет следующее:

— Ни о чем таком особом она не думает. Ее сознание оживает только с музыкой. Должен признать, что в музыке она проявляет удивительный талант. В медицине известны случаи, когда умственно дефективные люди проявляют весьма незаурядные способности в какой-то узкой области. Увы, миссис Стампер, мне очень жаль, но ваша дочь никогда не будет нормальной. Ей под силу взаимодействовать только с музыкой.

Услышав словосочетание «умственно дефективные люди», мама поджала губы.

Выйдя из кабинета, она прошептала мне:

— Сам он дефективный. Ладно. Главное, у нее есть ее музыка, так?

Она была права. Несмотря на немоту, Лейси умела играть на любых музыкальных инструментах, которые только попадали ей в руки, будь то скрипка, банджо или цимбалы. При этом ее никто никогда этому не учил. Это открылось неожиданно, когда ей было шесть. В те времена мама с папой выступали с песнями. Куда их только не приглашали: в церкви, на ярмарки, на свадьбы, похороны, пикники. Так вот, в один прекрасный день они пели в церкви, а меня с Лейси посадили на первый ряд, чтоб мы были у них на виду. Устроившись рядом с сестрой, я заметила, как она не сводит глаз с одной дамы, которая играла на пианино. Взгляд Лейси был прикован к ее пальцам. Она словно окоченела, и я почувствовала, что у нее участилось дыхание.

После того как мама с папой допели, все вышли во двор, чтобы перекусить. Пока все раскладывали по тарелкам жареную курицу, салат, булочки и пироги, за Лейси, естественно, никто не следил. Мама с папой о чем-то беседовали с пастором. В этот момент я услышала музыку, доносившуюся из церкви. Именно я первой и увидела сестру за пианино. У нее не хватило силенок придвинуть к инструменту тяжелую деревянную скамейку, и потому она играла стоя самую последнюю песню, которую исполняла пианистка, — «Когда придут святые».

Я застыла на месте, зачарованно глядя, как ее крошечные пальчики порхают над клавишами. Так нас и застали мама с папой. Тогда-то они и узнали, что Лейси у нас особенная.

Это событие получило название «Случай с пианино». После него Лейси достаточно быстро научилась играть целую кучу песен и мелодий. Иногда папа играл на банджо или скрипке, а Лейси за ним наблюдала. Когда отец отдавал ей инструмент, она тут же безошибочно воспроизводила мелодию. Мама и папа дошли до того, что даже стали выступать с Лейси — они начинали петь, а сестра подхватывала и аккомпанировала им. Я оставалась сидеть одна, и очень хорошо помню, как сильно мне это не нравилось. Лейси тоже не нравилось, когда нас с ней разлучали. Она запросто могла прерваться в середине песни и уставиться на меня. Просто брала и переставала играть, и мы таращились друг на друга. После того как пару раз такое произошло, мама велела мне стоять рядом с Лейси.

— Встань рядом с сестрой, — прошептала мне она. — Ты ведь знаешь слова, ну так подпевай.

Мысль о том, что на меня будут с ожиданием пялиться люди, вызвала приступ ужаса. Однако в один прекрасный день внутри меня словно что-то щелкнуло, и я начала петь. Народ показывал на меня пальцем и улыбался. Это меня приободрило, и с каждым разом я вела себя все бойчее, чуть приседая и подергивая платьицем из мешковины из стороны в сторону. Мы быстро приобрели популярность, нас стали много куда приглашать, и через некоторое время папа решил, что у нашего коллектива должно быть имя, и начал представлять нас как «Семейку Стампер». А еще ему повезло с работой — он трудился на лесопилке в Калоуи, в «Эвегрин сомил компани». Скопив денег, он купил старый грузовичок «форд» с широким кузовом. На нем мы разъезжали по окрестностям. Куда нас только не звали веселить народ!

Я полагаю, именно так мы и стали известны в òкруге Джексон. Ну и еще людям всегда было интересно посмотреть на Лейси. Мне кажется, нас приглашали только потому, что они слышали о ней и думали, что на нее снизошел Святой Дух. Я давно уже привыкла к сестре и считала то, что она делает, вполне естественным, поэтому мне не нравилось, когда люди прикасались к ней или просили, чтобы она дотронулась до них. Она не понимала, чем вызвано такое внимание, и пугалась. Порой меня охватывало желание уволочь ее подальше от людей, от тянущихся к ней рук и любопытных взглядов. После того как три года назад родился наш братик Сеф, все чаще и чаще следить за Лейси поручали именно мне. О ней всегда думали в первую очередь, потому что она, в отличие от меня, уж такая, какая есть, и с этим ничего поделать нельзя.

***

Впереди — бугрящиеся темные тучи, напоминающие кипящую воду в кастрюле. Я чувствую босыми ногами, как дрожит пол от раскатов грома. По крыше изо всех сил барабанит дождь. Звук напоминает доносящийся издалека перестук колес поезда. Леса окутаны белесым непроницаемым туманом. Две недели назад из-за схожего ливня Стамперс-Крик вышла из берегов, а поднявшийся при этом ураганный ветер валил мощные деревья, словно сухую траву. Я до сих пор после этого не могла прийти в себя. Столько трудов, и все впустую.

Лейси сидела в углу на стуле. На коленях у нее лежали цимбалы. Сестра раз за разом играла песенку про Сэлли. Сеф хлопал меня по руке, требуя внимания. Я взяла его на руки и, подойдя к окну, кинула взгляд на бурлящий темный поток Стамперс-Крик. Вода в реке изрядно поднялась и уже вплотную подступила к ивам, которые мама много лет назад посадила у берега.

Я кинула косой взгляд на амбар, курятник и свинарник, прикидывая расстояние до реки. Затем опустила взор, чтобы пощекотать животик Сефу, который принялся ерзать, силясь вырваться. Братик так смеялся, что аж покраснел, а на голубых, как яйца дрозда, глазах выступили слезы. Потом я услышала звуки тяжелых шагов, донесшихся с крыльца, и поняла, что папа вернулся с работы пораньше. Отпустив Сефа, я открыла папе дверь. Выглядел он так, словно искупался прямо в одежде. Сняв шляпу, он повесил ее на крючок. Вода с бороды капала ему на рубашку.

— Отпустили пораньше, — пояснил он, посмотрев на меня. — Как в такую погоду деревья валить?

Он потрепал Сефа по голове и посмотрел на маму, которая как раз доставала из духовки пирог на мой день рождения. Отец поставил корзинку с обедом на стол, и когда я ее открыла, то обнаружила, что большая часть еды осталась нетронутой. В корзине все еще лежали куски жареной свинины, булочки и сливовый джем. Одну из булочек я отдала Сефу, и он тут же запихал ее в рот.

— Льет как из ведра, — сказал папа маме, когда та протянула ему полотенце, чтобы он вытер лицо.

— А что тут поделать? — ответила мама. — Может, когда и перестанет. На все воля Божья.

— Уровень воды в Такасиги из-за прошлых дождей все еще высокий. Никто уже не помнит, когда там было столько воды. Вдобавок, говорят, еще один ураган на подходе.

Мама подошла к окну на кухне и посмотрела на двор, засаженный геранью, рудбекией и гортензией. Она любила подходить к самому краю леса, где заросли горного лавра вплотную подступали к ее любимым снежным деревьям, которые мама называла «дедовской бородой».

Она ухаживала за цветами, как и за всем остальным, с трепетом и любовью, но при этом повторяла, что гордиться результатом своих трудов — это грех, поскольку красота — это Божьих рук дело, а мы эту красоту только пестуем и заботимся о ней. При этом она не могла скрыть удовольствия, когда гости начинали восхищаться плодами ее усилий. От похвал мама заливалась краской. Ей было под силу выходить самый чахлый росток.

Папа продолжил изрекать мрачные пророчества о наводнении, но несмотря на это мама оставалась спокойной, будто ее супруг рассуждал о том, в какой цвет выкрасить спальню. Мама задумала это уже достаточно давно, поскольку ей надоело, что стены залеплены обложками журналов и титульными листами газет. Мама задумчиво провела рукой по грубой поверхности столешницы, раздумывая над словами папы. Возможно, ей удавалось сохранять хладнокровие, потому что ей уже довелось пережить наводнение 1916 года, унесшее жизни восьмидесяти человек.

Папа подошел к тому самому окну, возле которого совсем недавно стояла я, а мама повернулась ко мне и сказала:

— Уоллис Энн, ступай и начинай готовить ужин. Пусть Лейси нарежет зелень.

— Слушаюсь, мэм, — ответила я и взяла листья горчицы в светло-желтой миске, с которыми возилась мама. Музыка в соседней комнате смолкла. Раздался скрип половиц. Ко мне подошла Лейси и потянулась мягкими нежными пальчиками к моим пальцам. Я подумала о том, как папа строил наш дом. Как шкурил бревна, как их обтесывал, как стучал топором, складывая сруб. Все в нашем доме, до самого последнего вбитого гвоздя, было делом его рук.

— Держи, — сказала я и всучила Лейси миску.

Она подошла к кухонному столу, присела и взялась за нож. Я тоже без дела не сидела. Сперва подбросила в печку дрова, потом нарезала свинину и поставила вариться кастрюлю бобов. Мама стала жарить мясо, а я взяла муки, чтоб приготовить еще булочек, уже привычно смешивая с ней жир. Я этих булочек столько за свои четырнадцать лет наготовила, что могу делать это хоть с завязанными глазами. Через час ужин был готов, и мы принялись за еду. Никто не стал обращать внимания, что за стол мы сели слишком рано, а мама все подкладывала и подкладывала в наши тарелки добавку.

— Все должны хорошенько поесть, — настойчиво повторяла она.

После ужина она водрузила на середину стола пирог, испеченный мне на день рождения. Сверху он был присыпан тертым шоколадом — редким для меня лакомством. В кои-то веки родители ненадолго сосредоточили свое внимание на мне. Пока они пели «С днем рожденья тебя», я внимательно разглядывала их лица. У папы оно было обветренным, потому что он постоянно работал на открытом воздухе, а его бороду уже успела тронуть седина. А вот мамино лицо было все таким же милым, юным и свежим. Когда песня подошла к концу, мама отрезала каждому из нас по большому куску пирога. Мы стали лакомиться им, запивая холодным молоком, которое нам налили из глиняного кувшина, заблаговременно принесенного из кладовки.

После того как трапеза подошла к концу, мама сняла фартук, отгладила руками платье и произнесла:

— Ну что ж. Нам лучше всем лечь поспать.

А папа добавил, обратившись ко мне:

— Уоллис Энн, поставь рядом с кроватью ботинки. А еще собери для себя и Лейси запасную одежду.

Вообще-то мы начинали носить обувь, только когда наступали холода, и поручение папы куда красноречивее долгих разговоров дало мне понять, что у него на уме. Я не стала задавать вопросов. Мы с Лейси полезли на чердак, где находилась наша спальня. Добравшись дотуда, я поставила наши ботинки рядом с кроватью и сунула в них по паре носков. Потом сняла с крючков платья — одно себе и одно сестре — и так же аккуратно их сложила. Взяв с прикроватного столика бечевку, я туго стянула нашу одежду в узел. Несмотря на то что нам никто ничего не объяснял, я понимала, что надвигается что-то неожиданное.

Глава 2

Лейси уснула практически мгновенно, а я все лежала и слушала, как дождь барабанит по нашей остроконечной крыше из дубовой дранки. Ветер задувал со всей силы, и в нашей крошечной комнате было хорошо слышно, как он воет. На меня отбрасывала свет лампа, отчего моя тень растянулась по всей стене, напоминая привидение. Дело в том, что я пыталась читать журнал «Любовь и романтика», который однажды нашла в мусорном баке за магазином в Калоуи. Такое, само собой, мне читать не разрешалось. Я спрятала журнал под курткой — любопытство пересилило страх перед перспективой того, что случится, если мама меня застукает. Обложка была вся истрепанная и захватанная от частого использования, а сам журнал будто бы сам собой открывался аккурат на тех местах, где происходило все самое интересное. Несмотря на шум бури и острое ощущение того, что вот-вот что-то должно случиться, я задула лампу и закрыла глаза.

Я проснулась от громкого треска, за которым последовал глухой удар, раздавшийся где-то поблизости от нашего дома. Я выбралась из-под тоненького муслинового одеяла, тяжело дыша, как иногда делаю, когда мы собираемся петь. В том месте, где на мне лежала рука Лейси, на ночной рубашке остался влажный отпечаток. Влага буквально висела в воздухе, и ничего с этим нельзя было поделать. Если б не дождь, мы бы открыли окно комнаты, но сейчас шел проливной ливень. Я одернула ночнушку, которая так и липла к телу. Поскольку мне недавно обкорнали волосы, я почувствовала, как шею обдал горячий воздух. Ощущение странное, непривычное, но мне оно понравилось.

Я слышала, как шумит речка. Что-то в этом шуме было не так. Обычно вода негромко журчит, струясь меж камней, а сейчас она ярилась, будто бы преисполненная злобы. Часы на первом этаже пробили четыре. Пол, крытый сосновыми досками, вибрировал от каждого раската грома, а от каждого свирепого порыва ветра дом начинал скрипеть. Комнату то и дело озаряли вспышки молний. Подобравшись к окну, я кинула взгляд через плечо на кровать. Лейси лежала лицом к стене. Под одеялом угадывались очертания ее длинных, тонких рук и ног.

Я принялась смотреть в окно, дожидаясь очередной молнии. Когда она, наконец, полыхнула, я увидела, что речка пенится, словно пасть бешеного пса. Ответвления-ручейки уже потянулись к нам в сад. Река теперь сделалась гораздо шире, чем сегодня вечером. До меня дошло, что с такой погодой вода будет только прибывать. Я попятилась от окна. Во рту пересохло, словно туда напихали ваты, а в груди сперло дыхание, будто меня кто-то крепко-крепко сжал. Я кинулась к постели и принялась трясти Лейси. Она привстала на локтях и посмотрела на меня — самым обычным своим взглядом: без тревоги, вообще без всякого выражения.

— Лейси, вставай! — сказала я.

Она свесила с кровати ноги. Не дожидаясь сестры, я кинулась вниз по лестнице. Темнота мне нисколько не мешала, в доме я ориентировалась даже с закрытыми глазами. Мама стояла у подножия лестницы. Ее бледное лицо было напряжено. Поскольку Сеф у нее на руках все еще спал, уткнувшись ей в плечо, она обратилась ко мне шепотом, сказав:

— Уоллис Энн, ты сама прекрасно знаешь, что делать. Поторопись. Помоги сестре. Поняла?

Папа как раз заправлял рубаху в комбинезон.

— Попробуем добраться до Солт-Рока? — спросила я его.

Он кивнул. Его лицо окаменело, а морщинки, придававшие ему мягкость, исчезли без следа. Взяв лампу со стола, он чиркнул спичкой и зажег ее. Подойдя к двери, он нацепил на голову шляпу. Я поспешила на помощь, открыла отцу дверь, и он вышел. Я услышала, как наша лошадь Либерти и мул Пит время от времени бьют копытами в запертую дверь сарая. Мы не могли позволить себе их потерять.

Папа припустил бегом через двор. Из-за дождя его силуэт казался мне серым и плоским. Лампа светила тускло, не ярче светлячка. Папа заскочил в сарай, и через несколько мгновений свет лампы пропал из виду. Еще один раскат грома, еще одна вспышка молнии, озарившая все вокруг. Ветер обрушился с новой, невиданной доселе мощью, и мне с огромным трудом удалось закрыть дверь. Когда я ее наконец захлопнула, то сразу же поспешила к окну на кухне, из которого увидала, что речные воды уже зашли дальше плакучих ив. В затянутом грозовыми тучами небе то и дело вспыхивали молнии.

— Ну что ты у окна встала-то? — закричала мне мама. — Одевайся скорее. Как оденешься, не забудь прихватить с кухни корзину, я нам кое-что собрала. Давай, пошевеливайся.

Взлетев вверх по лестнице, я обнаружила, что Лейси сидит на кровати и ковыряет пальцем платье, лежащее у нее на коленях. Мне сразу вспомнилось, как мама шила нам эти платья из мешковины. Она засиживалась допоздна, пришивая отложные воротнички и дополнительный отрез материи к платью Лейси — потому что моя сестра была очень высокой, и в противном случае наряд бы на ней смотрелся слишком коротким. Судя по виду Лейси, она собиралась снова улечься.

— Не-е-ет, — протянула я, одновременно срывая с себя ночнушку. Мне потребовалось меньше минуты, чтобы натянуть на себя нижнее белье и платье.

Все это было сродни некоему ритуалу — именно так я заставляла Лейси делать то, что мне нужно. Над нашими головами гремели раскаты грома. Я привычно почувствовала, как мою руку обхватили пальцы Лейси.

— Все в порядке, — сказала ей я. — Это просто гроза.

Я знаком показала, чтобы она надела платье. Сестра натянула его через голову и повернулась ко мне спиной, чтобы я застегнула пуговицы. Я отвела в сторону ее волосы, чтобы не мешали, и быстро справилась с пуговицами. После этого мы присели на краешек кровати, чтобы натянуть носки и ботинки.

Потом я встала.

— Пошли, Лейси.

Сестра вскинула подбородок и скривила рот. На ее обычно бесстрастном лице появилось упрямое выражение. Лейси редко проявляла эмоции, но именно сейчас, в столь неподходящий момент, вдруг решила показать характер. Я схватила ее за руку. Лейси даже не подумала сдвинуться с места. Ее рука словно одеревенела.

— Ну чего? В чем дело?

Лейси устремила взгляд в угол комнаты, скользнув им по нашему старому деревянному умывальнику, стулу с плетеной спинкой у окна, на котором я часто сидела, подперев голову руками, и размышляла об огромном мире за пределами Стамперс-Крик, гадая, что там, за пределами холмов и долин, за тем краем, что зову домом. Лейси сверлящим взглядом уставилась в самый темный угол нашей комнаты, где находилась та единственная вещь, что принадлежала ей. Ее скрипка. Я залезла под кровать, где стоял сундук, достала оттуда одеяло, завернула в него инструмент и протянула сестре. Она крепко, словно ребенка, прижала его к себе, после чего ее лицо приобрело обычное спокойное выражение. Я схватила завязанную в узел одежду, которую приготовила несколько часов назад.

Топоча ногами, я сбежала вниз по лестнице. Лейси следовала за мной по пятам. Я кинулась на кухню. Как и велела мама, я схватила со стола корзину и поставила ее у входной двери. Забрав у Лейси сверток со скрипкой, я положила его на стол, а сестре вручила мешок, который сняла с крюка возле мойки, и показала на кладовку. Лейси потянулась было к скрипке, но я ее остановила.

— Пусть пока тут полежит. Лучше мне помоги.

Она подчинилась, отчего я не смогла сдержать вздох облегчения. Вода подступила еще ближе. Понимая, что сейчас любая минута промедления может дорого нам обойтись, я принялась спешно укладывать в подставленный Лейси мешок бобы, сахар, кофе и муку. Завернула в марлю солонину, схватила каравай хлеба, после чего сложила всю эту снедь в корзину, стоявшую у дверей.

Грянул еще один раскат грома, заставивший содрогнуться весь дом. В комнату вошла мама. Она уже была одета. Она вела за руку Сефа, который спотыкался, упирался, не понимая, что происходит, и потому орал так, словно вознамерился заглушить рев бури. Мама отвела локон волос, и я увидела, что у нее дрожат руки. Ее папу смыло вместе с домом, после того как за сутки выпало 560 миллиметров осадков. Это случилось в Алтапассе — маме тогда было столько же, сколько сейчас Лейси. Сейчас мама внешне продолжала хранить спокойствие, но из-за бушевавшего шторма в ее голосе теперь слышались и нотки страха.

— Все взяли? — неестественно бодрым тоном спросила она.

— Да, мэм.

— Ты в этом уверена, Уоллис Энн?

— Я все взяла. Вот, посмотри сама.

Я показала на корзину у двери, после чего взяла у Лейси мешок и показала его содержимое маме. Та с тревогой на лице кивнула и в последний раз окинула кухню взглядом. Она подошла к буфету, доставшемуся нам от бабушки, открыла его, посмотрела на пирог, который испекла мне на день рождения, и закрыла дверцу. Этот буфет был нашей семейной реликвией. Его подарили ей с папой на свадьбу, вместе с еще одним бабушкиным шкафом — платяным. В самую последнюю очередь мама подошла к своему главному сокровищу — кухонной плите «Гленвуд Си» кремово-зеленого цвета. Мама провела по ней рукой, задумчиво смахнув крошки, оставшиеся от пирога. Создавалось такое впечатление, что все эти действия ободряли ее, вселяя уверенность, что все обойдется и будет хорошо. Она повернулась ко мне, и при виде выражения ее лица мое сердце учащенно забилось, застучав, как двигатель папиного грузовика.

— Мам, все будет хорошо, — прошептала я.

Порой стоит произнести вслух то, во что хочешь, чтобы поверили другие, ведь тогда и сам начинаешь в это верить. Мы подошли к двери. Мама натянула на Сефа его курточку. Я надела на голову платок, туго повязав его слегка подрагивающими пальцами. Лейси последовала моему примеру. Мы надели куртки и на несколько секунд замерли, готовясь к встрече с бурей. Мама наклонилась и взяла на руки Сефа, крепко прижав его к себе. Я взяла в руки корзину и мешок с едой, а Лейси стиснула в руках сверток со скрипкой. Мама, кинув на нас строгий испытующий взгляд, открыла дверь.

В дом ворвался ветер. Он был столь сильным, что я даже немного попятилась. Мне в поясницу уперлась скрипка, а в спину — лоб Лейси.

— Давай! Пошли! — услышали мы крики папы из сарая — это он погонял лошадь с мулом.

Мы все вместе вышли навстречу дикому ветру, швырявшему в нас струи дождя. В несколько секунд мы промокли до костей. Пригнувшись, мы кинулись к грузовику, шлепая ногами по лужам и грязи. Ноги тут же промокли. Дождь лупил с такой силой, что было больно — словно в кожу вгоняют миллионы иголок сразу. По ощущениям очень похоже на то, когда стоишь под водопадом. У меня один раз было такое — в Дисмол-Фоллз, но только разница в том, что в тот раз я сама решала, когда встать под воду, а когда выйти из-под нее, сделав шаг по мокрым, скользким камням. У меня перехватило дыхание. Лейси следовала за мой по пятам. Удивительно, как мы в этой обстановке не споткнулись друг о друга и не упали лицом в грязь.

Потянувшись к дверной ручке, я замерла. Либерти и Пит на всех парах вылетели наружу, устремившись в сторону холма, располагавшегося за сараем. Я знала — инстинкты подскажут им, что делать. Вскоре лошадь и мул растворились во мгле, унося ноги от разливающейся реки, которая в обычной жизни была не больше ручья.

— Уоллис Энн! Ну что же ты? Давай! Открывай дверь! — заорала мама, силясь перекричать ветер и Сефа, вопящего ей в ухо.

Я рывком открыла дверь и сдвинулась в сторону, пропуская их. Первой залезла мама, усадив Сефа к себе на колени. Даже несмотря на рев бури, я слышала шум Такасиги. В обычные дни мерное журчание воды доносилась до нас, лишь когда стояло совершеннейшее безмолвие. Сейчас же река ревела, словно несущийся на всей скорости локомотив. Дождь лил, а ветер дул с такой силой, что казалось — хуже уже быть не может. Мама протянула руку к корзине и, взяв ее, задвинула под сиденье, после чего в грузовик залезла Лейси. Она все еще пыталась устроиться поудобнее, когда внутрь забралась я. Я плюхнулась прямо сестре на колени, крепко прижимая к груди мешок с едой.

Как правило, мы с Лейси ездили в кузове, а в кабину не совались, потому что там было слишком тесно. Я захлопнула дверь и посмотрела на маму. Она была белая как простыня, а под глазами залегли тени. Жутковатый, в общем, видок. А еще одежда липла к телу, а платки — к головам. Мы были мокрые до нитки. Я дрожала, и, судя по ощущениям, Лейси тоже. Папа примчался с той стороны дома, где у нас располагался курятник со свинарником. Он открыл двери, чтобы дать шанс курам, петухам и свиньям спастись — об этом они должны были позаботиться сами. Когда папа забрался в грузовик, в кабине сделалось тесно, как в бочке с сельдью. Поначалу двигатель не хотел заводиться, но после того, как папа поправил дроссельную заслонку, мотор все же удалось запустить. Папа треснул кулаком по приборной панели, будто бы желая тем самым приободрить грузовик. Мы двинулись прочь от Стамперс-Крик.

Пару раз грузовик начинал идти юзом по грязи, но всякий раз папа выравнивал машину поворотом руля. Мне очень хотелось посмотреть в окно, но я не могла пошевелиться. Сперва мы ехали по тропе, а потом выбрались на грунтовку, которая шла вдоль Такасиги. Что-либо разглядеть представлялось практически невозможным. Казалось, грузовик плывет посреди реки. Вода подступила к самой дороге, заливая ямы и выбоины. Машину ужасно трясло. Папа крепко-накрепко вцепился в руль обеими руками, кидая грузовик то в одну, то в другую сторону, чтобы избежать ям. Несмотря на все его усилия, нас страшно трясло. То и дело отовсюду раздавались странные скребущие звуки, словно к нам в грузовик силилось забраться какое-то чудовище.

Из-за льющего как из ведра дождя на дороге образовались здоровенные промоины, в которые, несмотря на свет фар и усилия папы, время от времени попадали колеса нашего грузовика. В подобные моменты нас подбрасывало и кидало из стороны в сторону, словно горох в консервной банке. Когда это происходило, папа порой чертыхался. Мама хранила молчание. Она сосредоточила все свое внимание на Сефе, чтобы малыш во время тряски не ушиб голову о приборную панель. Чем дальше мы ехали, тем хуже становилось. Залитая водой дорога за лобовым стеклом выглядела так, словно она слилась с рекой и теперь представляла с ней единое целое. Грузовик качнуло, он накренился, потом резко выпрямился.

— Уильям, — вздохнула мама.

— Нам надо ехать как можно быстрее.

И тут грузовик опять повело в сторону, и он окончательно утратил сцепление с землей. Возникло ощущение, что мы в лодке. Стоило нам поплыть, как мы тут же набрали скорость.

— Господи, черт подери, — выругался папа.

Обычно мама в таких случаях изрекала что-нибудь осуждающее, но сейчас, когда грузовик, по сути дела, потерял управление, она онемела от страха. При этом мама ничем себя не выдала, разве что стала гладить Сефа по голове чуть быстрее. Тут грузовик резко дернулся — колеса снова соприкоснулись с почвой. Папа принялся крутить руль, чтобы выправить крен. Так мы и ехали, пока, наконец, не свернули на шоссе № 107. Там папа почувствовал себя уверенней. Он втопил педаль газа, и стрелка на датчике, показывавшая двадцать пять километров в час, сдвинулась к отметке «40».

Само собой, когда все идет из рук вон плохо, человеку свойственно перебирать в уме другие варианты — что можно было сделать иначе. Ты начинаешь думать: а что, если б мы остались? Может, так было бы лучше? Колеса снова отделились от дороги, и нас опять повело в сторону. Я почувствовала, что мои ноги стали еще мокрее, чем прежде. «В чем дело?» — подумала я и наклонилась, чтобы коснуться пола. Там плескалась вода, в которую и погрузились мои пальцы. Самое интересное, что остальные будто бы этого не замечали. Папа все свое внимание сосредоточил на управлении грузовиком, однако, когда я резко выпрямилась, он кинул в мою сторону взгляд. Я кивнула на пол. Мама закрыла глаза и принялась молиться. Папа подался вперед, желая разглядеть, что там у нас впереди, однако если учесть, что грузовик потерял управление, то с тем же успехом он мог убрать руки с руля и зажмуриться.

Может, нам и следовало ожидать того, что случилось потом, но, когда двигатель чихнул и заглох, мама понурила голову и перестала молиться.

Я уставилась на терзаемые штормом деревья и мрак, клубившийся там, куда не доставал тусклый свет фар, лучи которых устремлялись то в одну, то в другую сторону. Куда ни кинь взгляд, повсюду была вода. Мне подумалось, что нам надо как-то выбраться из этого потока, который все быстрее нес нас куда-то вперед. Я будто окоченела, осознав, что мы совершенно беспомощны.

— Уильям, — снова проговорила мама. На этот раз она говорила очень тихо, а в ее голосе было столько страха и тревоги, что мое сердце забилось, словно пойманная в силки птица.

Вода в кабине все прибывала. Я чувствовала, что она уже дошла мне до щиколоток. Грузовик резко дернуло, после чего он снова застыл, словно великан положил на него исполинских размеров руку. Уровень воды поднимался — как внутри, так и снаружи. Мы все сидели. Сеф ревел, а мама качала ногой, силясь его успокоить. Лейси, прижатая ко мне в дикой тесноте, дышала ровно, из чего я заключила, что пока ее не успел охватить страх. Сестра сунула руку в сверток, время от времени щипала пальцем струну скрипки, которая делала негромкое «бам!». Это был единственный звук, который исходил от Лейси. Наше отчаянное положение ввергло и меня в какое-то странное оцепенение. У меня перехватило в горле, а голос куда-то пропал. Я стала немой, как Лейси, и безмолвно сидела, дожидаясь, когда папа скажет, что нам делать. Он пристально смотрел вперед, но впереди ничего не было, кроме сплошной воды. Она все поднималась и уже дошла мне до икр.

Казалось, прошло несколько часов, и, наконец, папа сказал:

— Скорее всего, дамбу прорвало. Надо вылезать. Переберемся в кузов, а оттуда, если что, на крышу. А теперь опусти стекло, Уоллис Энн, да поживее.

От сурового тона его голоса мне словно дыру в брюхе просверлили. Я почувствовала во рту горечь. Вот он, оказывается, какой — вкус страха. Горький, мерзкий, вызывающий ощущение, что тебя вот-вот вырвет.

— Слушаюсь, сэр, — выдавила из себя я.

Я опустила стекло до половины. В кабину тут же ворвались ветер и дождь, отчего Лейси прижалась к маме в попытке укрыться от непогоды. Папа опустил стекло со своей стороны, и теперь, казалось, порывы ветра, проникавшие внутрь, состязались друг с другом в силе и злобе.

Папа заорал мне, чтобы перекрыть шум бури:

— Сядь на край окна. Упрись ногой о стойку, так чтоб тебя не снесло. Сделай это как можно быстрее, и забирайся в кузов. Поняла?

Ни «хулиганкой» меня не назвал, как обычно, в шутку, ни подмигнул, ни даже не улыбнулся, чтобы хоть как-то меня приободрить. Я уже и не помню, когда мне было так страшно. Наверное, никогда. То, что сейчас с нами происходило, было страшнее папиных рассказов про привидения, обитающие на постоялом дворе «Болзом-инн» в Сильве. Это было страшнее, чем когда мама сильно заболела и нам начало казаться, что она не справится с недугом. Это было страшнее, чем когда мой одноклассник, гадкий урод по имени Харлан Тиллис, пригрозил, что столкнет меня со скользкой скалы на водопаде Джобон-Фоллз, и мне было ясно, что если он так сделает, то я переломаю себе руки с ногами, а может, и того хуже.

— Главное, ухватись за что-нибудь покрепче, а потом помоги выбраться Лейси. А я помогу маме и Сефу. Поняла?

— Да, сэр, — ответила я. Вот только у меня, скорее, получилось: «Д-д-а, с-с-сэр».

Я неловко слезла с колен Лейси и попыталась усесться пятой точкой на окно. Каким-то чудом мне это удалось. Там, где должна была находиться стойка, бурлила вода. Я пригнула голову и заглянула обратно в кабину. Папа уже выбрался наружу и стоял возле своего окна. Я кинула взгляд поверх крыши кабины. Из-за дождя папу едва было видно.

Он прижался рукой к крыше, а другой рукой помахал мне, после чего проорал, перекрывая шум бури:

— Подожди!

Затем он перекинул ногу через борт и спешно перевалился в кузов. Поднявшись на ноги и стараясь не упасть, он поспешил на мою сторону и нагнулся, силясь схватить меня за руку. Наверное, до него дошло, что мне не хватит роста, чтобы выполнить то, что он от меня хочет. Я отпустила вторую руку, и папа тут же схватил меня за оба запястья. Он затащил меня в кузов. Я сама не заметила, как оказалась там.

— Помоги Лейси, а я за мамой и Сефом, — прокричал он мне на ухо. — Главное, крепче держи ее за руки.

Я была в таком ужасе, что ничего не ответила, а только кивнула.

Папа со всей осторожностью подобрался к кабине со стороны водителя и наклонился к окну. Сквозь заднее стекло я видела, что мама сидит за рулем, а рот Сефа распахнут — малыш явно заходился от крика. Зрелище было настолько душераздирающим, что я не могла на это смотреть. Мне надо вытащить Лейси.

Я хлопнула по заднему окошку кабины, аккурат за ее затылком, и завопила что есть мочи:

— Лейси!

Сестра сидела, прижав к груди свою скрипку. Я сунула руку в открытое окно, чтобы она ее мне отдала. Как же я обрадовалась, когда Лейси протянула мне инструмент! Я взяла скрипку и повернулась к старому ящику, в который папа обычно складывал инструменты и всякую всячину, перед тем как отправиться в город. Я подняла крышку, положила в ящик скрипку, искренне надеясь, что он уцелеет. К этому моменту до Лейси уже дошло, как выбраться из кабины, и она, следуя моему примеру, уселась на край окна.

— Лейси, стой! — заорала ей я.

Без всякого предупреждения она выбралась из кабины, встав на подножку. Потом, благодаря длинным ногам, сестра проделала то, что не удалось мне. Практически не прибегая к моей помощи (я на всякий случай все же ухватила ее за руку), Лейси забралась в кузов, после чего повернулась ко мне и уселась на ящик, в который я убрала ее несчастную скрипку.

Поскольку Лейси в данный момент больше во мне не нуждалась, я забрала у папы Сефа. Пока я возилась с сестрой, ему удалось забрать его из кабины, и теперь он собирался заняться мамой. Она, как и все мы, до этого сидела на краю окна. Я очень за нее переживала, потому что все ее внимание было сосредоточено на Сефе, который надрывался у меня на руках. Нащупав ногами стойку, она крепко ухватилась за край окна. Мама протянула руку папе, но в этот момент грузовик качнуло. Мама потеряла опору под ногами, и потому ей снова пришлось обеими руками ухватиться за край окна. Она тихо вскрикнула, когда ее подхватил поток воды. Теперь ее тело оказалось в воде, почти перпендикулярно грузовику. Сама не знаю, как я могла на это смотреть. Я очень боялась, что мама не выдержит и ее унесет.

Папа наклонился к ней, ухватил за запястья и принялся кричать ей: «Пусти!», «Отпускай!», а мама всякий раз кричала ему в ответ: «Нет!»

— Энн! — заорал он ей. — Давай на счет три. Раз! Два!..

На лице мамы появилось решительное выражение. Она поджала губы — обычно мама так делала, когда очень сердилась.

Когда папа крикнул «Три!», мама отпустила край окна.

По всей видимости, папе потребовались воистину титанические усилия, чтобы затащить маму в кузов. Лично мне казалось, что это вообще невозможно, но у него все же получилось. Несколько секунд мама неподвижно лежала на полу, а потом с трудом села. Папа оперся руками о борт. Переведя дух, он наклонился к маме, подхватил ее под руки и помог присесть на ящик рядом с Лейси. Поцеловав маму сперва в одну руку, а потом в другую, он отвел волосы с ее лица. На несколько мгновений он прижал ладони к ее щекам, а мама обхватила их своими руками. Я видела, что маме хочется заплакать, но знала, что она не даст волю слезам. Она просто смотрела на папу, и все. В такие моменты мне с беспредельной ясностью становилось понятно, как же сильно они друг друга любят — словно меня ставили перед грязным окном, а потом кто-то брал и протирал стекло до блеска. Я мечтала, что у меня когда-нибудь тоже будет такая любовь, которая не выгорает от времени и никогда не слабеет. И чтоб она, конечно же, была взаимной.

Через несколько мгновений папа отпустил мамино лицо и показал мне жестом, чтобы я отдала ему Сефа. Свист ветра и шум дождя практически полностью заглушал плач моего брата. Расставив ноги, чтобы не потерять равновесие, я со всей осторожностью отдала малыша папе. Потом я наклонилась к маме и прокричала ей на ухо:

— Отдохни, мам. Переведи дыхание!

Она прислонилась к Лейси, а папа, стоя лицом к ней, расставил пошире ноги и держал Сефа. С другой стороны от Лейси стояла я, держась руками за борт. Грузовик мотало из стороны в сторону, а потом в него врезалось что-то большое и твердое, отчего нас всех хорошенько тряхнуло. Мама чуть не свалилась с ящика, а я упала на колени. Лейси выглядела так, словно она с радостью забралась бы внутрь ящика, на котором сидела. Беда в том, что, поскольку папа держал на руках рыдающего, вырывающегося Сефа, то ему оказалось не за что ухватиться. Все произошло очень быстро и при этом медленно. Папу качнуло назад. Мне еще запомнилось ошарашенное выражение у него на лице. Буквально только что они с Сефом стояли рядом с нами, но вдруг папу швырнуло вбок, и он, перевалившись через борт, упал в реку.

Мы с мамой, словно громом пораженные, таращились на то место, где всего несколько секунд назад стоял папа. Удивительное дело, но на краткий миг воцарилась тишина. С чем сравнить-то? Представьте здоровенную пилораму на лесопилке в Эвергрине, которая работала много часов кряду, а потом ее кто-то взял и заглушил. Жутковатая тишина была оглушительней рева бури. Мы с мамой вскрикнули и кинулись к борту, словно мы смогли бы разглядеть в воде папу с Сефом. Естественно, ничего, кроме пенящегося, бурлящего потока, мы не увидели.

— Папа! Уильям! — кричали мы с мамой, вцепившись в скользкий металлический борт.

Полыхнула молния, и в ее отблеске я разглядела их метрах в десяти от нас. Схватив маму за плечо одной рукой, другой, трясущейся, ходящей ходуном, я показала в том направлении, где увидела отца с братом. Папа старался держать руки над водой, всеми силами стараясь уберечь Сефа. Они быстро удалялись от нас. Когда снова вспыхнула молния, их уже едва было можно разглядеть. Его голова превратилась в крошечную темную точку в бурном потоке. Само собой, папа уже не мог услышать наших криков. Больше всего нас потрясло и ужаснуло то, с каким трудом он боролся с течением, силясь спасти Сефа.

— Он справится, он не даст Сефу утонуть, он спасет его во что бы то ни стало. Он непременно выплывет.

Мама повторяла эти слова снова и снова. Я же подумала, что это самообман. Да, упорству и решимости папы можно было позавидовать, но сколько он мог так протянуть? Даже после того, как папа с Сефом исчезли за поворотом, мы все равно продолжали всматриваться в темноту. Мы кричали, пока у нас не сели голоса. Мы оказались во власти ненастья и обезумевшей реки. Снова и снова в наш грузовичок что-то врезалось, словно буря пыталась выместить на нас свою злобу. В кузов начала просачиваться вода. Нам оставалось только вычерпывать ее и звать папу. Через несколько минут я умолкла. Потом и мама. Теперь сама Такасиги должна была решить судьбу Сефа и отца.

Мама грузно опустилась на ящик рядом с Лейси. Рот мамы был открыт, она беззвучно плакала. Лейси сидела ссутулившись и при этом раскачивалась туда-сюда. В тот момент я еще ей позавидовала. Хорошо быть такой, как она.

Не думать о том, что я только что видела.

Глава 3

Грузовик дернулся, словно живое существо, и мы перебрались на крышу кабины. Из-за ее небольших размеров нам было тесно. Впрочем, другого выхода у нас не оставалось — вода в кузове все прибывала. Мама сидела лицом вперед, свесив ноги на лобовое стекло. Она вся поникла, видимо окончательно упав духом. Я не отпускала ее, держа под руку, но при этом мы с Лейси сидели лицом в другую сторону. Спиной я прижималась к маминой спине, силясь согреться. Тщетно. Своим позвоночником я чувствовала мамин позвоночник. Внезапно я ощутила, как у меня от ушибов ноет все тело.

Беда заключается в том, что мы ошиблись, решив, что самое ужасное уже позади. Как же мы заблуждались! В какой-то момент, несмотря на шум, я различила еще один звук. Сперва я не поняла, откуда он идет. Мне вспомнилось, как я однажды шла через лес и вдруг до меня издалека донесся глухой низкий рокот, который по мере приближения сменился неумолкающим ревом. Именно это ты и слышишь, когда водопад все ближе и ближе. До тебя доносится звук, вызванный миллионами литров воды, срывающихся вниз и бьющих о скалы. Звук несся откуда-то спереди. Я повернула голову и кинула взгляд через левое плечо. Складывалось впечатление, словно буря желала, чтобы я своими глазами увидела то, что она уготовила нам. Полыхнула молния, и в ее свете я увидела гигантскую стену грязной воды, несущуюся прямо на нас. От ужаса я едва смогла осознать, что сейчас будет.

— Мама! — закричала я.

Крепко обхватив ее под руку, другой рукой я схватила Лейси, и в этот самый момент стена воды врезалась в нас, словно озверевший от ярости бык. Грузовичок взмыл вверх. Потом его отшвырнуло назад. Я соскользнула с крыши и, утягивая маму с Лейси за собой, полетела в кузов. Несколько секунд мы кувыркались вверх тормашками. Несмотря на весь ужас, что обуял меня в тот момент, краешком сознания я отметила, что Лейси продолжает хранить молчание, словно она находится не с нами, а в каком-то другом месте. Грузовик со страшной силой кидало из стороны в сторону. Рывок, и я, совсем как папа, полетела через борт. Последнее, что я увидела, прежде чем плюхнуться в воду, — преисполненное ужаса лицо мамы. В память врезался черный провал ее рта, из которого не доносилось ни звука.

Меня сразу накрыло волной, понесло и закрутило так, что я уже не могла разобрать, где верх, а где низ. Все это время в меня врезались какие-то твердые, острые штуковины. Поток нес меня словно пушинку. Я сражалась с течением изо всех сил, работая руками и ногами, и меня начала охватывать паника, когда я поняла, что все мои старания не дают никакого результата. Легкие жгло, казалось, они вот-вот лопнут. И все же я продолжала биться, пока мне не удалось вынырнуть на поверхность. Я набрала в грудь побольше воздуха, и меня тут же снова затянуло назад. Решив отдать себя на волю течению, я все же пыталась снова высунуть голову из воды. Когда мне это удалось, что-то большое двинуло мне в поясницу. Боль была адская, но я решила не обращать на нее внимания. Быстро развернувшись, я принялась шарить руками. Ладони нащупали грубую кору, покрывавшую ствол дерева. Я тут же впилась в него мертвой хваткой, прижавшись к нему так, словно передо мной оказалась родная мать. Мне очень хотелось разрыдаться, но было не до того.

Я попыталась разглядеть, что там впереди. Я очень боялась, что поток загонит меня промеж двух камней или стволов поваленных деревьев. В ноги и спину постоянно что-то врезалось. Мимо пронеслась отчаянно мычащая корова. Поскольку уже приближался рассвет, мне более-менее удалось ее разглядеть — она была шаролезской породы. Я увидела над водой белесую голову, после чего снова раздалось испуганное и при этом усталое мычание — у бедной коровы уже почти не оставалось сил. За коровой мимо меня проплыли и другие животные с окрестных ферм — они уже либо испустили дух, либо находились при смерти. Свиньи барахтались и пытались плыть, а дохлых вертело и крутило течение.

Особенно много попадалось кур. Мне было больно смотреть на их изломанные крылья и ноги, на их перемазанные грязью, торчащие во все стороны перья. В бок толкнулось что-то мягкое. Я оглянулась и в панике забилась, чтобы подальше отплыть от чьей-то седовласой головы. Жертва наводнения, которая налетела на меня, лежала в воде ничком. Я чуть не отпустила бревно — мне захотелось подплыть к телу, поднять голову и посмотреть, кто это, но, поскольку человек не подавал признаков жизни, я решила этого не делать. Поток подхватил его и понес дальше, ну а мне оставалось радоваться, что этот бедолага мне незнаком. Было бы куда хуже, окажись он моим родственником. Я тут же почувствовала укол совести. Как мне не стыдно так думать! Я принялась молиться, чтоб мне больше не встретились трупы. Стоило мне подумать о маме, папе, Лейси и Сефе, как к горлу подкатила дурнота. А что, если сейчас кто-то другой видит, как мимо проплывают их тела, и отворачивает голову, благодаря Всевышнего за то, что это — люди незнакомые? Впрочем, так ли это дурно — печься о себе и сохранении своей жизни?

Руки у меня ныли уже не на шутку. Неуклюжее бревно, за которое я цеплялась, то и дело вращалось вокруг своей оси, и мне приходилось прикладывать немало усилий, чтобы снова не уйти под воду. Я промерзла до костей. Меня бил озноб, как при высокой температуре. Зубы стучали, я вся тряслась как припадочная, мышцы горели и ныли. Наверное, с тех пор, как я оказалась в воде, прошло уже немало времени, поскольку мрак ночи постепенно отступал. Я все рыскала глазами в поисках дерева, которое не смогла повалить буря. Если я его увижу, то рвану к нему вплавь что есть мочи. Несмотря на то что дождь застил глаза, я все же разглядела здоровенное дерево с низко висящими сучьями и приготовилась отпустить ствол, который спас мне жизнь.

Перебирая руками, я перебралась к самому краю бревна, чтобы оно не помешало моему броску к дереву. Поток нес меня с такой скоростью, что мне требовалось правильно вычислить нужный момент. Метрах в тридцати от дерева я разжала пальцы и пустилась вплавь. Мне удалось подобраться к низко висящему суку. Я протянула к нему руку. Когда ладонь соприкоснулась с веткой, я стиснула пальцы. Ветка оказалась куда более тонкой и хлипкой, чем я рассчитывала. Кроме того, меня удивило, до какой степени тяжелыми оказались мои собственные руки. Казалось, они весили по сто килограмм каждая. Я поняла, что ветка под моим весом быстро обломится, и потому отпустила ее.

Я сразу же с головой ушла под воду, а во рту почувствовала тошнотворный солоноватый вкус. Мне ничего не оставалось, кроме как снова сражаться с течением. Отчаянно работая руками и ногами, я, кашляя и отплевываясь, вынырнула на поверхность. Меня проносило мимо деревьев, и я изо всех сил пыталась ухватиться за какую-нибудь ветку, но течение было слишком быстрым. Я слабела, из-за куртки каждое движение давалось мне со все большим трудом. Я поняла, что вот-вот снова уйду под воду, как передо мной возникло здоровенное дерево. Когда меня проносило под ним, я потянулась и ухватилась за ветку. Я вцепилась в нее намертво. Ослабевшие руки ныли от усталости и дрожали от напряжения. В этот момент я и поняла, каково это — противостоять течению. Оно мотало меня, словно сильный ветер простыню, сушащуюся на бельевой веревке. Мне показалось, что еще чуть-чуть, и мне вырвет из суставов руки. Долго висеть подобным образом было нельзя, и потому я принялась медленно перебирать пальцами, сдвигаясь все ближе и ближе к стволу. С каждым сантиметром у меня прибавлялось уверенности, и, наконец, я почувствовала, что река сдалась. Ее воды отпустили меня, и теперь я болталась над ними.

Передохнув несколько секунд, я решила, что смогу задрать ногу и закинуть ее на сук. От ладоней, цеплявшихся за сук, исходила адская боль, ведь сейчас весь мой вес приходился на руки. Я отдавала себе отчет, что если моя попытка закончится неудачей, то на вторую у меня, скорее всего, просто не хватит сил. Тяжело дыша, я закрыла глаза, чувствуя, как на меня снова накатывает отчаяние. Собрав всю свою волю в кулак, я закинула ногу на сук. Затем последовала вторая нога. Теперь я висела вверх тормашками — совсем как зарезанная свинья на бойне. Стиснув зубы, я принялась ерзать, сдвигаясь все ближе к стволу, а потом потянулась и полностью забралась на сук. Невероятно, но мне все же удалось выбраться из воды. Меня охватило ликование, и я приникла к стволу и прилегла, вымотанная до предела. Руки и ноги все еще дрожали. Щекой я чувствовала влажную кору.

Через некоторое время я села. Чувствовала я себя так, словно из меня выжали все соки. Я уставилась на ревущую реку, вода в которой все прибывала. Руки пульсировали от боли, ладони опухли и пошли волдырями. Я провела пальцами по исцарапанным голеням. Каждая ссадина горела и ныла. Я нащупала несколько шишек и вдобавок обнаружила, что потеряла ботинок. По большому счету можно сказать, что мне повезло. Я осталась жива, и все кости были целы. Я задрала голову, чтобы прикинуть высоту дерева. Поскольку продолжал лить дождь, а ветер задувал с такой силой, словно хотел меня скинуть обратно в воду, мне никак не удавалось разглядеть, что там наверху. Плевать, инстинкт мне подсказывал, что надо забраться повыше и расположиться при этом так, чтобы как можно лучше укрыться от ветра.

Обхватив ствол руками, я поставила ногу на ветку повыше и перенесла на нее часть своего веса, чтобы проверить — выдержит ли она. Ветка показалась мне крепкой. Я лезла все выше и выше, пока не пришла к выводу, что можно остановиться, что вода меня тут точно не достанет. Вцепившись в ствол, я опустилась на ветку и села, спрятав лицо от дождя в изгибе правой руки. Я закрыла глаза, решив, что сейчас мне лучше всего хотя бы чуть-чуть отдохнуть. Чего реветь о том, чего еще наверняка не знаешь, — и без всяких слез лицо и так все мокрое из-за дождя. Так, дрожа, я и сидела среди ветвей, ожидая, когда придет день, который принесет мне новые испытания.

***

В какой-то момент я снова пришла в движение. Сама не знаю зачем. Скорее всего, дело в панике, охватившей меня от звуков, доносившихся снизу. Ветер не желал стихать, дерево раскачивалось из стороны в сторону, и потому мое положение никак нельзя было назвать безопасным. У меня болело все тело, не только от ссадин и ушибов, но и от терзавшего меня холода. Я то вставала, то садилась, то снова вставала — все для того, чтобы у меня не затекли ноги. Все это время я глядела на бурлящие грязные воды реки. В конце концов я решила больше не смотреть вниз. Какой от этого прок?

Утром дождь и ветер немного стихли, и солнце давно забытым дальним родственником выглянуло через прореху в несущихся по небу тучах. Поскольку погода стала чуток получше, у меня появилась возможность худо-бедно оценить свое положение. Я кинула взгляд вниз. То, что дерево устояло, было удивительным уже само по себе. Вода поднялась до половины высоты его ствола. Повезло мне, ничего не скажешь. Хорошее я себе дерево выбрала. «Ниче себе», — сказал бы папа. Отогнав мысли об отце, я высунулась из густых ветвей, посмотрев сперва в одну сторону, а потом в другую. Я понятия не имела, где находилась. На западе виднелась прогалина, и мне подумалось, что это, наверное, и есть дорога, по которой мы ехали, вот только сейчас она не сильно отличалась от реки, которая словно сделалась шире не меньше чем на сотню метров. Еще меня напугал размах разрушений: округа выглядела так, словно по грязному обеденному столу провели тряпкой, сбросив с него на пол весь мусор и объедки.

При виде масштабов бедствия у меня перехватило дыхание, и я изо всех сил вцепилась в ствол, и тут же почувствовала, как у меня лопнул волдырь. Впрочем, сейчас о руках я почти не переживала. Больше всего меня волновало, куда денется вся это вода и сколько понадобится времени, чтобы она спала. Чтобы не разглядывать дальше картину всеобщего разорения, я сосредоточила внимание на том, что несли воды реки. Я увидела бесконечный поток мертвой скотины, причем над раздувшимися трупами уже начали кружить мухи. Проплывал мимо меня и всякий скарб. Мне удалось разглядеть даже велосипед. Волей-неволей я то и дело возвращалась в мыслях к папе, маме, Лейси и Сефу. Я страшно за них переживала и гадала, что с ними приключилось. Вскоре я больше уже не могла смотреть на реку и уставилась на ладони. На каждой из них вздувалось по паре здоровенных, красных пузырей, напоминающих бычьи глаза. Со всей осторожностью я потянулась к кайме своего платья. Мысленно попросив у мамы прощения за то, что сейчас пущу коту под хвост ее тяжкий труд, я принялась расковыривать шов. После того как я его ослабила, мне удалость оборвать сперва один кусок каймы, которым я перевязала правую руку, а потом и другой — им я перевязала левую.

День выдался длинным и на удивление жарким. Платье высохло, и я сняла куртку и повесила ее сушиться на ветке. Я даже отогрелась, но вскоре меня прошиб пот, а во рту появилось такое ощущение, словно его набили старой ветошью. Я надеялась, что с приходом сумерек станет прохладней. Держи карман шире. Меня ждали новые испытания — новые, доселе еще неизведанные, будто мне было мало того, что я уже вытерпела. На меня налетели тучи мошкары, которая, будучи равнодушна к моим страданиям, принялась жалить во все открытые участки моего тела. Я как могла отмахивалась и шлепала себя по ногам, стараясь при этом не упасть. Наконец, появились летучие мыши, которые сновали от дерева к дереву, охотясь на насекомых. Одна промчалась так близко от меня, что даже обдала лицо порывом прохладного ветерка. Опустилась ночь, заухали совы и филины.

Откуда-то слева донесся странный, раздражавший меня звук. Такое впечатление, что он исходил от дерева метрах в тридцати от меня. Я решила, что это дикая кошка. Чтобы издавать такой звук, у твари должны иметься зубы. Интересно, а она знает, что я совсем рядом? Она меня может почуять? Что она станет делать, когда вода спадет? Станет ждать, когда я уйду? И тут я почувствовала в ночном воздухе легкий, едва заметный запах тлена, который доходил до меня несмотря на то, что я сидела достаточно высоко. Стоило мне почувствовать этот запах, вспомнилась история одного бедолаги, заставившая меня позабыть и о дикой кошке, и обо всем остальном.

Мне подумалось, что самое страшное сейчас — умереть как Кой Скиннер.

Глава 4

Незримый призрак покойного Коя Скиннера терзал меня всю ночь. Я пыталась не думать об этом несчастном, но как? Это бы означало закрыть глаза на ситуацию, в которой я оказалась. Я твердила себе, что он был старым, а я, в отличие от него, молодая. Он был слабым, а я — крепкая и сильная. Его жизнь, как и жизнь многих других, унесло наводнение 1916 года, однако о Кое судачил весь округ Джексон. Все дело в обстоятельствах его смерти. О Кое мне рассказала мама, и эта история засела у меня в мозгу, словно червяк в яблоке. Дело было так. Сосед Коя, Лемюэль Додд, обнаружил его в ветвях дерева, на которое старик, по всей видимости, забрался, чтобы спастись от прибывающей воды. Дерево находилось километрах в семи от его дома. В общем, Кой все ждал и ждал помощи, и в итоге настолько ослаб, что не смог спуститься с дерева самостоятельно. Так на дереве и помер. Памятуя о печальной судьбе старика, я стала еще больше нервничать из-за своего положения.