Таинственные превращения; Тайна его глаз; Свидание E-Book

Морис Ренар

• Herausgeber: XSPO
• Kategorie: Krimi
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 381

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Французский писатель Морис Ренар (1875–1939) — мастер интеллектуального детектива и научной фантастики, один из ярчайших авторов «Золотого века» жанра. Его произведения соединяют мистику, философские идеи и остросюжетное повествование. Настоящий том включает три произведения, отражающие разные грани таланта автора. Роман «Таинственные превращения» погружает читателя в атмосферу психологического расследования, где логика и интуиция становятся главным оружием против тайны убийства. В повести «Тайна его глаз» Ренар соединяет драму человеческой судьбы с фантастическим открытием: молодой герой, утративший зрение на войне, получает новые «глаза» — электроскопы. Эта история раскрывает одновременно и трагизм утраты, и предостережение о духовной слепоте человечества. Завершает книгу рассказ «Свидание» — мрачный и напряженный сюжет, в котором детективное построение переплетается с мистическим ужасом, вызывая ассоциации с произведениями Эдгара По. Собранные вместе, эти тексты демонстрируют редкое сочетание фантастики, философии и напряжённого сюжета, благодаря которому Морис Ренар занял особое место в истории мировой литературы.

Leseprobe

Автор: Морис Ренар

Перевод: Р. Калменс, И. Гербач, М. Корнфельд

Серия: Всемирная библиотека классики

Издательство: XSPO

Аннотация

Французский писатель Морис Ренар (1875—1939) — один из ведущих писателей-фантастов первых десятилетий XX в. Кроме того, наряду с сюжетами научно-фантастического характера Ренар широко использовал в своих сочинениях мистико-религиозную, псевдоготическую, детективную и приключенческую тематику. В этом томе публикуются три произведения Ренара, относящиеся к детективному жанру. Роман «Таинственные превращения» являет собой образец настоящего психологического детектива, напоминающий традиционные расследования Шерлока Холмса, — с загадочным убийством и применением дедуктивного метода для его раскрытия. Повесть «Тайна его глаз» рассказывает о судьбе молодого француза, потерявшего на войне зрение. Таинственный доктор Прозоп заменяет ему глаза электроскопами — аппаратами, улавливающими электричество. Здесь детективно-фантастический сюжет имеет и символическое значение: слепота разума ведет к возникновению войн, жестокости, уничтожению цивилизации… Рассказ «Свидание» — это, скорее, мистический триллер с детективной фабулой, написанный в лучших традициях Эдгара По.

ТАИНСТВЕННЫЕ ПРЕВРАЩЕНИЯ

Мое самое большое желание — нравиться толпе. Она одна живет и заставляет жить других.

Гёте. «Фауст»

Глава I. Ночной прохожий

Два часа ночи.

На маленькой улице в квартале Терне тихо и пустынно.Из-за угла в полосу света выплыла элегантная фигура джентльмена: цилиндр, белое кашне, черный макфарлан, лакированные ботинки, руки в перчатках, конец трости занесен над плечом. «Аристократ» зашагал решительно и бодро, направляясь, как видно, к себе домой.

Теневая зона за фонарем, по-видимому, не внушала ему никаких опасений: он вступил в нее совершенно уверенно. Временами красной точкой загоралась папироса, но лица его разглядеть было нельзя.

— Позвольте прикурить! — раздалась в темноте классическая фраза.

«Аристократ» остановился.

— Отчаливай! — довольно миролюбиво отрезал он.

Прохожий нахально настаивал:

— Эй, выворачивай карман, без разговоров!

За неимением револьвера, да, впрочем, не представляя себе наперед, что из этого выйдет, джентльмен направил прямо в глаза мошеннику резкий свет карманного фонаря.

Тот вскрикнул от неожиданности.

А сам он, едва успев откинуться назад, чтобы не дать противнику размахнуться и сбросить на землю фонарь, быстро проговорил:

— Постой! Не делай глупостей! Спрячь нож, черт возьми!

Он повернул фонарь и осветил свое собственное лицо.

Мошенник с проклятием отшатнулся.

— Ага, голубчик, узнаёшь!..

Но «голубчик», не говоря ни слова, бросился бежать. Он мчался с необыкновенной быстротой, почти бесшумно касаясь земли своими парусиновыми башмаками.

«Аристократ» погнался за ним; он тоже бежал с удивительной легкостью и кричал ему вслед вполголоса (если так можно выразиться):

— Постой! Постой же! Я никому не скажу! Клянусь! Остановись, черт возьми!.. Мне нужно с тобой поговорить!

Но апаш, не слушая его, бежал во всю прыть своих ног, движимый, очевидно, одним только желанием — как бы не попасться в руки...

Ему это удалось. Расстояние между ними становилось все больше, и «аристократ» уже отказался от бессмысленной погони.

— Это уж слишком! — прошептал он, вытирая пот с лица.— Погоди же, я разыщу тебя! Не так уж это трудно, черт возьми! Во что бы то ни стало нужно вмешаться в это дело! Я тебя вылечу!

Он повернулся и пошел в другую сторону; изумление не сходило с его лица, он чему-то улыбался и говорил вслух:

— Кто бы мог предположить такую странную вещь, черт возьми! Такую чудовищную вещь!.. Очутиться лицом к лицу с... Бандит! Нет, это ужасно! Я положу этому конец!.. Скажут, пожалуй, что я глуп; но, право же, это на меня произвело впечатление... Ну, голубчик мой, с завтрашнего дня...

Он пошел быстрее — было уже очень поздно,— и голос его потонул в тишине ночи.

Глава II. Замужество,

которое не всем нравится

Элизабет, графиня де Праз, сидела у своего письменного столика в стиле ампир и просматривала бюллетени денежных курсов. Мягко прозвенел звонок. Графиня сняла трубку с домашнего телефона.

С этого, собственно, момента и начинается наш рассказ.

* * *

— Это вы, тетя? — зазвучал в трубке молодой, свежий голосок.

— Да, дорогая детка. Часы пробили восемь утра.

— Вы хорошо спали, тетя? Уже за работой?.. Можно с вами поговорить?

Молодая девушка сыпала слова с таким воодушевлением, что графиня почти слышала, как звонко раздается ее голос в комнате наверху.

— Поговорить со мной? — спросила мадам де Праз.— Ты хочешь, чтобы я поднялась к тебе?

— О, что вы, тетя! А вежливость на что? Я сама сейчас спущусь к вам!

Графиня де Праз озабоченно повесила трубку.

Это была маленькая высохшая женщина в черном платье, с поблекшими глазами, на которые Создатель как будто пожалел краски. Ее тусклые белокурые волосы уже седели под напором пятого десятка и были зачесаны по моде ее юности. В профиле ее недоставало четкости. Самые верные портреты графини казались незаконченными, настолько в лице ее трудно было найти какое-нибудь определенное выражение.

Она облокотилась на крышку стола и задумалась. Ее бледные губы побелели еще сильнее от какой-то внутренней тревоги.

Вдруг за портьерой послышался шум; что-то глухо и стремительно скатилось сверху. Распахнулась дверь, и в комнату ворвалось чрезвычайно оживленное юное существо. На ногах девушки были шелковые домашние туфельки, и вся она была закутана в какой-то воздушный капот, напоминающий розовое облачко, и очаровательное дезабилье, пожалуй, слишком дамское для такого сияющего молодостью создания.

— Здравствуй, тетя, милая! — шумно налетела на нее девушка.

Она обхватила шею графини руками и, звучно целуя ее в увядшие щеки, чуть не задушила в своих объятиях тщедушную тетку.

— Что ты делаешь! Растрепала меня всю! — журила ее мадам де Праз.

— Пустяки, тетя! Это неважно!

Жильберта Лаваль склонила свою головку в каштановых кудрях на плечо тетки. Ее лицо сияло от радости. Рядом с этим личиком лицо мадам де Праз было олицетворением уныния.

— Тетя! — взывала Жильберта.— Тетя! Тетя!

— Что такое? Ах, да перестань ты меня тормошить! Что с тобой случилось?

— Я счастлива, тетя! Я так счастлива!

— Да оставь же меня, чертенок!

— Нет!.. Не гляди на меня... Не гляди!

Пурпурные губки приблизились к бесцветному уху графини, и Жильберта вдруг прокричала в него зычным голосом:

— Я собираюсь выйти замуж! Вы дадите согласие, да?

Что это? Тетка как будто вздрогнула? Мадам де Праз задержала щеку девушки у своей щеки.

— Замуж? За кого?

На этот раз ей ответили шепотом:

— За Жана Морейля.

— Кто это? Я его не знаю.

— Знаете, тетя, знаете! Жан Морейль. Его вам представили у Пойяк... Тетя, что с вами?

Женщин вдруг разделила пропасть. У мадам де Праз было испуганное лицо. Жильберта глядела на нее смущенная, сбитая с толку.

— Ничего, детка... я взволнована, это вполне естественно...

Но Жильберта внезапно почувствовала холодок. Мадам де Праз сейчас же поняла это, подошла к племяннице и взяла ее за руку.

— Видишь ли, Жильберта, я люблю тебя так же, как если бы была твоей матерью... Я очень боюсь, не слишком ли ты легкомысленно решилась на такой шаг. Тебе только что исполнилось восемнадцать лет; ты еще совершенно не знаешь жизни. Уверена ли ты, что будешь счастлива с господином Морейлем?

Жильберта изменилась в лице, нахмурила брови. Заметив это, графиня ласково привлекла ее к себе и погладила по кудрявой мальчишеской головке.

— Ну, ладно,— сказала она.— Дай мне время познакомиться с этим молодым человеком, собрать о нем необходимые справки, и если он такой, как ты думаешь...

— О, за это я спокойна!

— Ну ступай одевайся, детка! Мы еще поговорим о твоих планах... Ты не поцелуешь меня, Жильберта?..

Заметно раздосадованная, девушка вяло коснулась губами лба графини и вышла из комнаты гораздо менее бойко, чем вошла.

* * *

Оставшись одна, графиня де Праз уже не сдерживала больше своей душевной тревоги, которая отразилась в ее мутных глазах. Несколько минут шагала она по комнате, сложив руки за спиной.

Царила тишина. Погруженная в свои горькие размышления, графиня машинально двигалась среди суровой обстановки своего кабинета, который служил этой деловой женщине чем-то вроде рабочей комнаты. Главным украшением его был внушительный несгораемый шкаф. Оригинальность этой комнаты заключалась в том, что все стенные ее украшения состояли из военных трофеев дикарей. Здесь были африканские щиты из кожи и древесной коры, копья, стрелы и ассегаи.

Графиня бросила на это варварское снаряжение задумчивый взгляд. Какие-то неприятные воспоминания заставили ее нахмуриться. Внезапно остановившись посреди комнаты, она сначала безнадежно махнула рукой, а потом, видимо, на что-то решилась.

— Посмотрим! — прошептала она.

Нажав кнопку, на которой было обозначено «граф», она сняла трубку.

— Алло! Лионель!..

Мадам де Праз говорила тихо, стараясь заглушить свой голос и прикрывая рукой отверстие трубки.

— Лионель!

Ей наконец ответили каким-то нечленораздельным ворчанием.

— Алло! Лионель...

— А? Что? Мама?

— Ты еще спишь?

— Вернее, еще не проснулся.

— Поздно вернулся?

— Не знаю, когда...

— Хорошо. Подожди меня.

Мадам де Праз осторожно отворила дверь, на цыпочках прошла через вестибюль и тихонько поднялась на верхний этаж.

* * *

Беспорядок в комнате сына свидетельствовал о его буйном возвращении. Фрак валялся на полу, цилиндр был напялен на часы, помятый белый жилет покоился на стуле в соседстве с лакированными ботинками, повсюду были разбросаны предметы, уличающие ночного гуляку.

— Боже мой! Мама! — воскликнул молодой человек, вскакивая с постели.— Я опять заснул.

Взглянув на эти вещи, слишком явно говорящие о беспутно проведенной ночи, мадам де Праз спросила:

— Лионель, сколько тебе лет?

— Двадцать три,— ответил он с лукавой улыбкой.

— Бездельник!

Однако она поцеловала его с нескрываемым восхищением.

Она уселась на край постели и погрузила свой тусклый взгляд в бегающие глаза сына.

— Что с вами? — спросил он.— Чем вы так озабочены? Что-нибудь новое?.. Вы бледны, маман.

— Лионель, что я говорила тебе четыре года тому назад, когда умер твой дядя?

— Вы сказали, что были бы очень счастливы, если бы я женился на Жильберте, и что я должен ей понравиться... Вы об этом?

— Да. Это моя мечта. Ну и чего ты добился?

— Я...

Лионель умолк и опустил вниз злые глаза.

— Я тебе отвечу сама,— сказала мадам де Праз сердито.— Вот чего ты добился: Жильберта втюрилась в какого-то Жана Морейля и хочет за него выйти замуж.

Лицо Лионеля сразу подурнело, как будто по волшебству, и он не сдержал проклятия.

— Она сама вам сказала? — спросил он.

— Только что.

— Что вы ей ответили?

— Ничего определенного. Она свободна!

— Свободна? Я надеюсь, вы заявите свои права! Покажете свою власть...

— Какие права? Какую власть? Подумай, милый мальчик! Жильберта — полная хозяйка. Я всего только ее домоправительница. Мы здесь в ее доме! Чего я добьюсь, если без всякого основания воспротивлюсь воле моей племянницы? Вооружившись кодексом законов, она живо от меня избавится и потребует у меня отчета, который... Твои карточные долги, Лионель... Ты хорошо знаешь, что...

— Стой! Я понял. Хорошо, хорошо!

— Я всегда лелеяла мысль,— продолжала графиня, которая, казалось, уже близка была к слезам,— что ты женишься на ней и в качестве мужа изменишь наше положение и вознаградишь меня за мои страдания...

— Да-да, знаю,— нетерпеливо прервал ее Лионель.— Но еще не все погибло, подожди! Я вел себя глупо, сознаюсь. Я давно должен был постараться ей понравиться. Может быть, еще не поздно... Будет не поздно, если вы найдете вескую причину устранить этого Морейля. И тогда... я заглажу мое невнимание к ней... На наше несчастье попался нам этот Морейль! Это замечательный субъект, редкий образчик добродетели.

— Разве ты с ним знаком?

— Настолько, насколько такой человек, как я, может быть знаком с таким человеком, как он.

— Объясни.

— Это человек серьезный, усидчивый, художник-дилетант. Его нельзя встретить ни в барах, ни на дансингах,— с кривой усмешкой сознался Лионель.— А я...

— Он богат?

— Очень. Особняк на авеню дю Буа. Лошади. Автомобиль «роллс-ройс». Ни одного порока. Ни дамы сердца, ни вообще какой-нибудь дамы. Одним словом — безупречен!

Мадам де Праз грустно и недоверчиво прервала его.

— Можно навести справки,— сказала она.— Разве существуют на свете безупречные люди!

— Браво, маман. To, что вы сказали, совсем не глупо! Мы ничего не потеряем, если это проделаем. Если же мы потерпим в этом неудачу, мы придумаем другую комбинацию. И деньги Лавалей не уйдут из наших рук!

— Только деньги? А кузина? Ведь она очаровательна!

— Подумаешь!

— Мне хотелось бы тебя видеть и богатым и счастливым, мой мальчик!

— Богатым — значит, уже счастливым! Ладно! Я с сегодняшнего же дня поведу за Жаном Морейлем самое бдительное наблюдение. Мы, по крайней мере, узнаем, действительно ли он такая редкостная птица!

И цинично добавил:

— В общем, если бы в прошлом году болезнь Жильберты приняла другой оборот, мы теперь не оказались бы в таком критическом положении. Если не ошибаюсь, наследство перешло бы к вам...

Мать пристально на него поглядела. В бледных глазах ее мелькнул испуг.

— Успокойся! Я не способен тронуть даже муху! — воскликнул он.— Но если обстоятельства складываются благоприятно, если вмешивается рок, что же — тогда приходится выбирать...

— Значит, ты ее совсем не любишь?

Он отрицательно мотнул головой. Мадам де Праз вздохнула и задумалась.

— А ведь она очень привлекательна! И клянусь тебе, мне бы хотелось сделать ее счастливой!

— Выдайте ее за Жана Морейля!

— Не шути! Ты знаешь, что ты один для меня существуешь, мой мальчик! С тех пор как ты родился, ты один существуешь!

— А папа?

— Никогда я не любила его так, как тебя.

— А... дядя?

— Я вышла бы за него только для того, чтобы сделать тебя богатым.

— Вы молодец, маман! Итак, сейчас же разыщу нашего бывшего управляющего Обри и разработаю с ним план наблюдения. Как вы к этому относитесь?

— Чудесно придумано! Это преданный слуга.

— Он привратник дома номер сорок семь на улице Турнон. И мне кажется, что он очень недолюбливал Жильберту...

— Еще бы! Ведь это она настояла на том, чтобы я отказала ему!

— Замечательно!

В эту минуту молодое звонкое меццо-сопрано огласило весь особняк: это Жильберта напевала для своего собственного удовольствия бравурную песенку.

— Она еще в своей комнате,— заметила мадам де Праз.— Тем лучше. Я не хочу, чтобы она узнала о моем разговоре с тобой.

Графиня скользнула вниз по лестнице черной обманчивой тенью и заперлась в своем кабинете.

* * *

Все еще думая о событиях, грозивших провалить все ее надежды, Элизабет, графиня де Праз, вынула из-за корсажа маленький ключик, с которым никогда не расставалась, и стала отпирать несгораемый шкаф.

Четыре секретных замка щелкнули один за другим. Тяжелая дверца повернулась на петлях.

Показались виньетки всевозможных ценных бумаг, заполнявших сверху донизу железный шкаф. Мадам де Праз вынула несколько пачек, прикосновение к которым, по-видимому, доставляло ей величайшее наслаждение, и собиралась было засунуть руку в темную глубину шкафа, как вдруг голос наверху оборвался и умолк.

Графиня поспешно положила все на место: засунула разрозненные пачки ценностей в глубину, прикрыла их другими, захлопнула стальную дверь, защелкнула замки и снова спрятала ключ на своей чахлой груди.

Глава III. Господин Фейяр

рассказывает все, что знает

В семь часов вечера Жан Морейль, предварительно условившись по телефону, позвонил у дверей своего друга, нотариуса Фейяра, самого «светского» нотариуса в Париже. В этот вечер Жан Морейль и Фейяр должны были присутствовать на первом представлении лирической драмы. Они условились вместе пообедать в одном из кабаре, так как Жану Морейлю необходимо было побеседовать с джентльменом нотариусом.

Тот ожидал его во всеоружии. На обоих друзьях были одинаковые костюмы, уравнивавшие чиновника с денди: черный макфарлан, шелковый цилиндр, белый фуляр на шее и почти одинаковые трости. Однако между банальным шиком должностного лица и изящной манерой Жана Морейля была целая пропасть.

— Ага! Явился наконец, красавчик!

Жан Морейль шутливо от него отмахнулся. Фейяр продолжал:

— Ладно, ладно, сказочный принц! Ты, каналья, сам знаешь, что хорош! Поглядите-ка на этого Антиноя! Ну-ка, походи немного, покажись! Откуда, черт возьми, у тебя эта гибкость? Нет? Не хочешь мне доставить удовольствия? Ну, тогда расскажи, зачем пришел ко мне. Я уверен, что только дело могло заставить тебя ко мне явиться... Что же это? Покупка бумаг? Недвижимости? Говори. Выйдем... Ты расскажешь по дороге.

— Вот что,— начал Жан Морейль.— Со мной удивительнейшая история...

— Женишься?..

— Ты угадал.

— На ком?

— На мадемуазели Лаваль, дочери исследователя Африки. Ты смеешься?

Они уселись в экипаж, и Фейяр объяснил:

— Я смеюсь по двум причинам, старина. Прежде всего, я доволен, очень доволен твоим выбором. Жильберта Лаваль — восхитительная девушка, о ней говорят очень много хорошего... очень избалована, само собой разумеется, но, несмотря на это, по всеобщим отзывам, у нее прекрасный, твердый и прямой характер.

— Вот не ожидал, что ты так осведомлен!..

— Тебе, видишь ли, повезло, как всегда: я — их нотариус. Но я улыбнулся главным образом из-за тетушки, мадам де Праз, и ее сынка!

— А в чем дело?

— Как! Ты не понимаешь? Ведь ты же разбиваешь их тайные мечты!..

— Должен тебе признаться,— заявил порывисто Морейль,— что я почти ничего не знаю о семье Лавалей и что...

Нотариус вперил в него насмешливый, недоверчивый взгляд. Жан Морейль, опустив глаза, рассеянно играл перчаткой.

— Да что ты, право? — воскликнул Фейяр.— Насмехаешься надо мной, что ли? С тобой никогда не знаешь...

— Уверяю тебя... И если бы ты мог...

— Ты не шутишь?

На него глядели голубые умные, полные энергии глаза.

— Если ты можешь что-нибудь мне рассказать о семьях Лавалей и Празов,— сказал Жан Морейль,— прошу тебя, сделай это... Я люблю мадемуазель Лаваль и на ней женюсь, но до сих пор нисколько не интересовался намерениями мадам де Праз и ее сына. Правда, я видел мадам де Праз, но только мельком; а что касается Лионеля де Праза, то я иногда с ним встречаюсь и совершенно к нему равнодушен... не симпатизирую, это будет вернее. Уверяю тебя, что не пришел к тебе затем, чтобы о них расспрашивать. Посвяти меня только в таинство брачного контракта...

— Хорошо,— ответил нотариус.— Прости меня за мои сомнения. Но мне так странно, что ты пускаешься в такое дело вслепую... Наша задача, видишь ли, не соединять любящие сердца, а сводить семьи, которые уверены, что подходят друг другу. Вот почему ты так удивляешь меня. Кроме того, дорогой мой, я никогда в жизни не привыкну к этому твоему настроению, которое на тебя временами находит...

— Настроение? Какое такое настроение?

— Ты вдруг, ни с того ни с сего, так глубоко задумываешься, уходишь в свою скорлупу, как сейчас, и делаешься таким рассеянным, что невольно задаешь себе вопрос: «Знает ли он, по крайней мере, о чем с ним говорят?»

Жан Морейль расхохотался:

— Я занят важным делом! У меня из головы не выходит одна задача...

Фейяр внимательно на него посмотрел.

— Странное существо! — сказал он наконец.— Я умру, не поняв тебя, о поэт! о философ! о артист! о загадочная личность!

— Я тебя слушаю,— сказал Жан Морейль.— Ну, приступай: «Жили-были...»

— Жили-были две сестры Осмон. Старшая, Элизабет, вышла замуж за графа де Праза, бедного офицера. Вторая, гораздо более молодая, по имени Жанна, была избранницей выдающегося и довольно богатого человека, Гюи Лаваля, исследователя Центральной Африки. Лет через десять после замужества старшей муж ее, капитан де Праз, умер почетной смертью, что для человека военного означает: умер на поле битвы. Он оставил сына Лионеля... Ты меня слушаешь, Жан, да?

— Конечно, слушаю.

— Но вид у тебя такой, точно ты на луне... Продолжаю. И вот, мадам де Праз осталась бедной вдовой. Но ее сестра, мадам Лаваль, красавица мадам Лаваль, имела многомиллионное состояние, жила в Нейли, в одной из лучших вилл, и проводила каждое лето в прекрасной усадьбе Люверси, в долине Шеврез. Все эти богатства достались ей от отца Лаваля, промышленника, и Жанна, с согласия мужа, предложила своей сестре, мадам де Праз, поселиться у них вместе с сыном. Это предложение было принято с восторгом. Надо тебе сказать, что Лавали были удивительнейшими людьми. Жалко, что судьба похитила у тебя их любовь! Они обожали свою дочь, тогда еще маленькую милую резвушку. Но Гюи Лаваль следовал своему непреодолимому призванию. Оно было сильнее любви, сильнее отеческой привязанности. Его пожирала страсть к путешествиям, к опасности далеких экспедиций. Он был в разъездах шесть месяцев в году. Сам понимаешь, что в подобных условиях он с радостью ухватился за мысль, что графиня с сыном будет жить с ними вместе, и думал, что жене будет очень покойно в обществе старшей сестры. В скобках скажу тебе, что это доброе дело вскоре оказалось выгодным делом, так как мадам де Праз была настолько же экономной хозяйкой, насколько мадам Лаваль — пленительная женщина — была расточительной и не признавала порядка, и очень скоро сделалась полновластной госпожой в буфетной, кухне и погребе. Так шли дела... Ты меня слушаешь? Ты уверен, что меня слушаешь?..

Так, говорю я, шли дела до самой смерти мадам Лаваль. Это было, насколько я помню, лет пять тому назад. Она умерла в Люверси в то время, когда господин Лаваль находился дома, и по его вине. Это настоящая трагедия.

За несколько дней до этого господин Лаваль вернулся из глубины Африки и среди множества редкостей привез с собой несколько змей, которых собирался отдать в зоологический сад...

— Ах, помню, слышал об этом! — сказал Жан Морейль.— Об этом писали в газетах. Одна из змей убежала, да? Она укусила мадам Лаваль во время сна?

— Да, так оно и было. Гюи Лаваль был убит горем. Боялись за его рассудок; надо сказать, что мадам де Праз ухаживала за ним с большим самоотвержением, несмотря на то что ее собственное горе было очень глубоко.

Но Гюи Лаваль был безутешен. Он считал себя виновником несчастья, и это сознание его мучительно преследовало. Как только он в состоянии был уехать, он подготовил новую экспедицию в Верхний Нигер. Те, кто посещал его в это время, вынесли впечатление, что он больше не вернется. Но помешать ему ехать было невозможно. Через шесть месяцев он уехал и действительно больше не вернулся.

Перед отъездом из Франции он оставил у меня завещание, по которому в случае его смерти он вверял свое дорогое дитя в руки мадам де Праз, и в таких выражениях, что не было никакого сомнения в том конце, который он себе готовил. Он погиб в стычке с отрядом дикарей во время отчаянно смелой разведки, в которой он отказался от всякого конвоя. Его тело было все исколото стрелами и ужасно искалечено.

Это известие повергло весь замок в глубокое отчаяние. По этому поводу говорили, что мадам де Праз не могла скрыть своего горького разочарования. Она старалась всеми силами удержать господина Лаваля во Франции. Несомненно, что со смертью сестры перед ней открылись широкие возможности. Ясно было, что довольно скоро, перестав оплакивать сестру, она будет стремиться сделаться второй мадам Лаваль. А так как мадам де Праз не создана для любви, то злые языки говорили, что ей просто не хотелось выпустить из рук миллионы ученого. Совершенно очевидно, что эти миллионы ей нужны были не для себя, а для сынка. Ибо эта скромная женщина — страстно любящая мать. Лионелю было тогда семнадцать или восемнадцать лет. Жильберте Лаваль лет тринадцать. Ясно, что мадам де Праз лелеяла мечту женить сына на племяннице. Но, так как тысячи обстоятельств могли помешать осуществлению ее планов, она стремилась, выйдя замуж за Лаваля, осторожно закрепить за собой часть его состояния. Эта мечта тоже рушилась вместе со смертью Лаваля, и у мадам де Праз оставался единственный шанс: обвенчать Лионеля с Жильбертой. И вот, представь себе: теперь на ней женишься ты! Сам посуди... Да ты что же, спишь, Морейль, что ли? О чем ты думаешь?

Молодой человек заморгал глазами, словно бы очнувшись от сна.

— Я думаю,— сказал он,— о маленькой итальянской лампе, которую видел сегодня на выставке у антиквара. Маленькая бронзовая лампа с золотой подставкой, изображающей змею медянку. Мне хочется включить ее в мою коллекцию... Мне кажется, я ее куплю...

Фейяр был так изумлен, что сразу не ответил. Эта беспечность ошеломила его. Он рассердился.

— К черту! — вскрикнул он, краснея.— Стоило мне так распинаться! Не знаю, как мне тебя изругать! Оригинал! Вот тебе: ты оригинал! Запомни!

— Фантазер, скорее! — с веселой улыбкой поправил его Морейль.

— Слушай,— посоветовал нотариус спустя минуту,— остерегайся графини! Поверь мне, старина! Нет, мерси, я не курю перед обедом...

Жан Морейль закурил папиросу и, выпустив дым колечком, попросил:

— Ну объясни же, что такое брачный контракт...

Экипаж остановился. Они вошли в кабаре.

Глава IV. Обри и его хозяева

Когда Жильберта сообщила тетке, что собирается пригласить к себе Жана Морейля, мадам де Праз ей не противоречила из осторожности. Помимо того что в ее привычки уже вошло ни в чем не отказывать племяннице,— это была традиция, которую она не желала нарушать,— она была рада тому, что обстоятельства позволяли ей поближе разглядеть этого неприятного претендента на руку Жильберты.

* * *

Жан Морейль был принят у мадемуазели Лаваль на правах близкого друга. Лионель воспользовался этим, чтобы, насколько позволяла ему вежливая холодность жениха Жильберты, установить с ним более тесное знакомство. Он старался бывать там, где бывал Морейль: на гольфе, теннисе, в фехтовальном зале. Но через несколько дней подобного рода слежка показалась ему если не смешной, то совершенно бесполезной, и он решил отказаться от нее, тем более что бывший метрдотель Обри следил за ним неустанно и не заметил ничего подозрительного в поведении молодого человека.

Лионель сообщил графине о своем решении. Но неожиданно он встретил в ней резкий отпор, тем более непонятный, что для этого не было никакой видимой причины.

— Я совсем недолго наблюдаю за Морейлем,— сказала она,— и уже составила себе о нем мнение. Я чувствую, я уверена, что он от нас что-то скрывает. Его задумчивость, его озабоченность что-нибудь да значат. В его жизни есть какая-то тайна...

— Какая же? — с раздражением воскликнул Лионель.— Говорите яснее, черт возьми!.. Ведь я...

— Мы узнаем какая, будь спокоен,— сказала мать.— В настоящий момент у меня всего только такое впечатление. Но мои впечатления меня редко обманывают.

Это была правда. Лионель часто преклонялся перед проницательностью матери.

— Я знаю,— сказал он,— у вас есть чутье. Боюсь только, что вы теперь свои желания принимаете за предчувствия. Черт возьми! Мне хочется, чтобы Жильберта стала моей женой, ведь у этой девчонки туго набитая мошна!

— Надо, чтобы ты на ней женился! — сказала мадам де Праз.

Лионель поглядел на нее довольно непочтительно.

— Да что с вами такое? «Надо, надо!»... Надо было бы, да! Но раз мы не можем убедить Жильберту в том, что Жан Морейль ее недостоин, нам придется придумать что-нибудь другое для того, чтобы она не вышла ни за него, ни за кого-нибудь другого! Я придумаю, будьте покойны!

— Нет! Нет! Это глупо! — воскликнула графиня.

— Честное слово! Вы меня смутили. Неужели я вас пугаю? Ведь я ничего не сказал!..

— Боже! Лионель, что ты такое подумал? Нет, нет! Я тебя ни в чем не подозреваю, дитя мое!

— Неправда!.. Я видел испуг в ваших глазах.

— Нет! Нет! Нет! Не верь этому, мой мальчик!

Она бросилась обнимать его, умоляя о прощении. Но он не менял своего каменного лица и не спускал с нее жесткого взгляда.

Она обвила руками шею сына и подняла на него полные любви бесцветные глаза.

— Не надо сердиться! — сказала она.— Тебе ничего не надо придумывать, мой мальчик! Уверяю тебя... Слышишь, уверяю тебя, что у Морейля что-то есть, что-то, что он от нас скрывает! А раз он что-то скрывает, то это скверно для него и превосходно для тебя!..

Чувствуя, что он сдается, она нежно и настойчиво продолжала:

— Хочешь, я тебе помогу? Да? Не правда ли? Я сама повидаюсь с Обри и разберу хорошенько, в чем там дело...

— Как хотите! — промычал Лионель.

* * *

В тот же вечер возле дома № 47 на улице Турнон остановился автомобиль. Из него вышли графиня де Праз с сыном. Оба вошли в квартиру привратника.

Обри уже поджидал их. Он кланялся не переставая.

Отвратительная физиономия. Седоватый человечек с лживыми глазками. Голова, втянутая в плечи. Длинные руки гориллы. Вкрадчивая походка... Благодаря своей профессии Обри сохранил умение делаться незаметным, стушевываться, бесшумно двигаться и действовать втихомолку.

Метрдотель никогда не должен привлекать к себе внимания. Он должен как-то витать над столом, за которым прислуживает, мягко прикасаться к серебру, стараясь заглушить его звон, передвигать посуду, не издавая бряцания. Это — человек-невидимка. Самые опытные из них добиваются того, что создают впечатление, будто все делается само собой, по какому-то волшебству, каким-то призраком, который, разливая вино, шепчет вам на ухо: «Барзак», «Шамбертен», «Амонтильядо».

Таков был и Обри, который, несмотря на столь редкие таланты, не сумел скрыть от Жильберты Лаваль своего обезьяньего уродства, состоявшего не столько из физических недостатков, сколько из морального убожества. Ничто так не выводило из себя Жильберту, как вечная двусмысленная улыбка, кривившая бритые губы этого изворотливого и коварного антропоида. Вот почему она упросила тетку освободиться от него. Этого и не мог простить ей Обри.

Мадам де Праз, устроившая его привратником одного из домов, принадлежавших племяннице, время от времени доверяла ему различные поручения. Он выполнял их ловко, вкрадчиво, как услужливая тень.

* * *

— Дорогой Обри,— начала мадам де Праз,— дела не подвигаются. Скажите, что вы успели сделать до сих пор? Садитесь, Обри, садитесь!

— Графиня очень добры,— сказал он, усаживаясь с почтительной неловкостью.— В поведении господина Морейля нет ничего предосудительного. Господин граф велел за ним следить, я следил добросовестно.

— Беспрепятственно?

— Без малейшего препятствия. Большую часть времени этот господин витает в облаках. Во всяком случае, он никогда не сидит без дела; видно, что он работает, что голова его чем-то занята...

— Верно! — сказала мадам де Праз.— О чем же он думает?

Лионель авторитетно заявил:

— Вам хорошо известно, что Жан Морейль — ищущий, усидчивый художник...

Мадам де Праз остановила его досадливым жестом.

— Как у него распределено время, Обри?

— Господин Морейль встает очень рано. Отправляется верхом в Буа...

— Всегда в Буа? Вы уверены?

— Я в этом вполне уверен,— отрезал Лионель.— Я уже несколько раз ездил туда вместе с ним и обследовал это.

— Затем,— продолжал Обри,— господин Морейль возвращается домой и очень скоро после этого выходит снова и занимается разного вида спортом до завтрака, ради которого часто остается в клубе. Иногда у него утро бывает занято каким-нибудь деловым свиданием или прогулкой пешком. А потом он живет так, как сказал господин граф: посещает концерты, картинные галереи и музеи; сидит в библиотеке; заходит к антикварам и в магазины случайных вещей... Словом, ничего подозрительного.

Вначале меня беспокоили его прогулки в автомобиле. Но я познакомился с шофером господина Морейля. Господин Морейль говорит ему с вечера, куда они поедут на следующий день. Я нанимал то такси, то мотоциклет,— чтобы замести следы,— и являлся на место всегда раньше Морейля. И здесь, графиня, я тоже не нашел ничего такого...

— Куда же он ездит?

— Осматривать старинные памятники или исторические усадьбы в предместьях. Бывает у антикваров. Шофер довольно разговорчив. Я от него узнаю все, что хочу.

— Правду ли говорит этот человек?

— Очевидно, графиня: я много раз проверял его.

— Да?.. Ну а по вечерам, после обеда?

— Для парижанина его круга господин Морейль выезжает довольно редко. В театр, в концерт. Иногда в мюзик-холл. Никогда не кутит. Кажется, раньше он бывал на Монмартре, как все молодые люди, но теперь туда не заглядывает.

— Следовательно, господин Жан Морейль по вечерам регулярно возвращается к себе домой и по временам довольно рано. Что он делает дома? Работает?

— Да, графиня.

Лионель, стоя к ним спиной и глядя в окно, пояснил:

— Он автор ценного труда «Женщины в произведениях Эженя Делакруа». Теперь он кончает большую книгу «Дендизм в Англии». Он сам денди или желает им быть, как д’Орсей или как д’Оревильи, он спортсмен и литератор. Когда же ему работать, как не ночью, маман?

— Вы уверены в этом, Обри?

— Ведь невозможно проникнуть в его дом, особенно ночью...

— Но... с чьей-нибудь помощью...

Обри хранил молчание и этим как бы говорил: «Это довольно опасно, графиня; можно скомпрометировать этим многих людей...»

— Да...— задумчиво проговорила мадам де Праз.

— Знаете что? — сказал Лионель.— Я слышал, что у Жана Морейля есть прозвище «Человек, который не спит». Мне говорили, что он всю ночь до самой зари просиживает за столом. Он почти не отдыхает. Один из его друзей, врач, обратил мое внимание на его глаза, в которых что-то особенное, характерное для бодрствующих по ночам людей.

Но мадам де Праз пробормотала сквозь зубы:

— В общем, наше наблюдение,— и твое, и ваше, и мое,— производимое с утра до вечера, но не с вечера до утра, не дало никаких результатов. И все-таки мой инстинкт мне подсказывает...

— Что подсказывает? — прервал Лионель с ворчливым нетерпением.

— Когда на меня глядят чьи-нибудь глаза,— продолжала мадам де Праз,— я всегда вижу, таится в глубине их какая-нибудь тайна или нет... Обри, Лионель, надо узнать, действительно ли Жан Морейль проводит свои ночи за работой...

— Это не совсем удобно, графиня.

— Прежде всего узнайте, не проходит ли кто-нибудь по ночам в этот дом и не выходит ли из него перед рассветом.

— Женщина? — насмешливо спросил Лионель.

— Черт его знает! — пожала плечами мадам де Праз.

— Очень возможно,— сказал Обри с самой пошлой улыбкой.

Глава V. «Странность» Жильберты

— Да нет же, дорогая Жильберта, я не нахожу ничего неприличного в том, что Жан Морейль пригласил тебя к себе,— говорила мадам де Праз.— В наше время покажется совершенно естественным то, что тебя просят посетить дом, который, может быть, будет твоим. Но так же естественно и то, что мне нужно пойти вместе с тобой. Надеюсь, это тебе не неприятно?

Жильберта, стараясь подавить свое недовольство, принужденно улыбнулась.

— Конечно, тетя, мне это не неприятно. Но как вы, однако, отстали от века!

И она отвернулась, когда мадам де Праз похлопала ее по щеке с выражением снисходительного негодования.

— Ах, Жильберта, как плохо я тебя воспитала!

В маленькой модной гостиной Жана Морейля был сервирован чай для обеих посетительниц. Жильберта, силясь совладать со своим настроением, проявляла чрезвычайную экспансивность и отчаянно злоупотребляла вульгарными выражениями. Она ходила взад и вперед, покачивая бедрами, и смешно подражала ленивой походке очаровательного уличного мальчишки.

Мадам де Праз сдерживалась, но была, несомненно, скандализована и, лакомясь пирожным, осматривала все кругом будто бы равнодушным взглядом.

— У вас есть папиросы? — спросила Жильберта.

— Пожалуйста,— поспешно ответил Жан Морейль.

* * *

Он прошел в смежную курительную комнату, куда за ним последовала Жильберта, послав поднявшейся было тетке самую отчаянную и самую насмешливую гримасу.

— Что с вами? — нежно спросил Жан Морейль.

— Она меня изводит...

— Однако...— сказал он снисходительно.

— Поймите же, что она меня изводит! Изводит потому, что пришла сюда за мной по пятам. Пришла все обнюхать, все разглядеть... Я не могу от нее отвязаться. Меня тошнит от нее.

— Но, Жильберта, ведь она права. Поставьте себя на ее место... Дорогой мой друг, будьте же сами собой. Я вас гораздо больше люблю без этого жаргона!

Она взглянула на него, и ее опечаленные глаза внезапно наполнились слезами. Она схватила его за руки.

— Ах! — прошептала она.— Любите меня, Жан! Если вам это не нравится, я больше не буду. Скажите мне, вы любите меня, да? Никогда не разлюбите? Никогда?

Он посмотрел на нее серьезно и нежно, и она почувствовала, как растворяется ее сердце в волне счастья и радости. Все, что минуту тому назад заставляло ее огрызаться и вставать на дыбы, все разом улеглось.

— Не думайте, Жан, что я не люблю тетку... Я к ней очень привязана...

— Правда ли?

— Правда! Правда!

— Нехорошо, что мы оставили ее одну. Я не имею права, как хозяин... А папиросу? Выбирайте.

— Мерси, не хочу... Вам ведь хочется, чтобы я не курила? Да, да, Жан? Скажите, что вам хочется! Мне так приятно доставить вам удовольствие!..

Он рассмеялся необыкновенно счастливым смехом, очаровавшим Жильберту.

— Да, это верно, я не люблю, когда вы курите.

— Какой вы милый! Какой милый!

— Я вас люблю,— сказал он совершенно серьезно и вместе с тем радостно.

Она хотела ответить, но в горле что-то задрожало.

— Пойдемте! — сказал он мягко.

* * *

Мадам де Праз, приложив руку к глазам, рассматривала прелестные картины на стенах гостиной.

— Хотите посмотреть остальные? — спросил Жан Морейль.— Мне хочется показать вам мое последнее приобретение. Если вы любите Коро...

Их глазам открылась огромная коллекция бесценных полотен и красивейших скульптур. Жан Морейль принялся объяснять. Он обладал большой эрудицией и глубоким художественным вкусом. Мадам де Праз узнала об искусстве такие вещи, мысль о которых ей никогда не приходила в голову; для Жильберты, упоенной тонкостью его рассуждений и его знаниями, голос жениха звучал точно музыка.

— А что здесь, под стеклом? — спросила она.

— А, это мой личный музей,— сказал Жан Морейль.— У каждого своя мания.

— Ключи, старые ключи...— констатировала графиня.

— Старинные лампы...— пробормотала Жильберта.

— Да, совершенно верно,— ответил Морейль, как бы извиняясь.— Ключи и лампы. Я начал их коллекционировать с самого детства. Эти две вещи всегда притягивали меня. Странно, не правда ли?

— Символично,— заметила мадам де Праз.— Вы любите открывать, освещать?

— Возможно,— возразил он довольно небрежно.

— Мне кажется,— вставила Жильберта,— что за такое время должно бы накопиться гораздо больше ламп и ключей... Может быть, это уже вас теперь не интересует?

— Нет, интересует. Но, представьте, между мною и этими витринами есть маленькая тайна...

— Признавайтесь!

Мадам де Праз была олицетворением любезности и вежливости: она слушала по-светски внимательно.

— Ну вот, я покупаю лампу или ключ только при определенных обстоятельствах: или для того, чтобы поощрить себя, или чтобы вознаградить за что-нибудь. Лампы — поощряют, ключи — вознаграждают.

— Ничего не понимаю! Можно узнать...— смеясь, спросила Жильберта.

— На что мне поощрение? За что награды? Но это легко отгадать. Каждая из этих ламп и каждый ключ соответствуют какому-нибудь труду или изысканию... Ребячество, конечно. Не говорите никому, надо мной будут смеяться!

— Ах! Какая чудная лампа, зеленая, с желтой подставкой! Что за изящество!

— Итальянская работа. Золото с бронзой,— ответил Жан Морейль.— Она вам нравится? Возьмите ее. Доставьте мне удовольствие подарить ее вам.

Сконфуженная Жильберта взяла в руки лампу, подняла ее на свет, чтобы получше разглядеть, и поспешно поставила назад, на столик.

— Что с вами? — удивился Морейль.— Что с вами?

Бледная, не в силах совладать с собой, Жильберта стояла несколько секунд не шевелясь, прикрыв глаза рукой. В это время мадам де Праз, внимательно рассматривая лампу, говорила:

— Держу пари, что там змея!.. Да, так и есть!.. Подставка! Подставка изображает змею!

— Как? Это золотое украшение?..

Но Жильберта, силясь улыбнуться, уже сознавалась:

— Да... Простите меня... Это нелепо.

— Это с ней случается с самой смерти моей бедной сестры,— сказала мадам де Праз.— Вы, наверное, знаете...

Жан Морейль кивнул и взял руку Жильберты в свою.

К ней постепенно возвращалась краска.

— Подумайте, как это глупо! А?

— Нет, нет, это не глупо! О нет! — говорил вдумчиво Жан Морейль.— Очевидно, вы когда-то испытали глубокое потрясение.

— Да,— сказала мадам де Праз.— Ужас, которому нет слов. Но ведь с тех пор прошло пять лет, и Жильберте уже пора отделаться от этой странности... Поговорим о другом, хорошо? Для нее будет лучше. Я и сама не могу думать без дрожи об этой трагедии.

— Тетя, надо, чтобы он узнал! После мы не будем об этом больше разговаривать. Я хочу, чтобы он... понимаете... чтобы он знал решительно все о моей маме...

Она растянулась в кресле, все еще взволнованная, и приложила свой висок к руке мадам де Праз.

— Расскажите, тетя, расскажите ему.

Мадам де Праз не решалась, она боялась прошлого...

— Не противоречьте ей, графиня,— умолял Жан Морейль.

Она ответила с грустной торжественностью, не ускользнувшей от слушателей:

— Мне придется воскресить ужасное воспоминание... Все это как будто вчера только произошло...

* * *

— Случилось это в Люверси в августе. Мы приехали туда в начале июля: моя сестра, Жильберта, я и Лионель...

— ...который тогда провалился на экзамене на бакалавра! — прервала ее Жильберта.

— ...Мой родственник Гюи Лаваль, несколько месяцев бывший в отъезде, известил нас, что вернется к десятому августа. Мы ждали дня его приезда как праздника и хотели все отправиться в Париж встречать его на вокзале. К несчастью, накануне этого необычайного дня моя сестра вдруг слегла. Простуда, которую она запустила, осложнилась бронхитом. Когда Гюи Лаваль прибыл в Люверси, он нашел свою жену вне опасности, правда, но серьезно больной...

— Тетя, не забудьте про змей...

— Да... Гюи Лаваль привез из Центральной Африки всевозможные редкости, из которых многие были живыми. Он привез весь свой багаж в Люверси и, не желая покинуть замок до выздоровления жены, он долее, чем это ему было желательно, продержал у себя десятка полтора змей, предназначавшихся для зоологического сада.

Среди этих рептилий была одна змея, черная, с белыми пятнами, длиной в метр. Она представляла собой бесценную редкость, так как никто никогда не встречал этого вида змей, водившихся в самой глубине Африки. Гюи Лаваль бесконечно гордился своей находкой. В оранжерее, где временно приютили этих отвратительных животных, черная с белыми пятнами змея занимала отдельный ящик, спереди снабженный решеткой. Гюи Лаваль охотно показывал свой зверинец и, бесстрашно играя с огнем, любил демонстрировать ядовитые, острые и тонкие зубы змеи...

— Я помню это! — воскликнула Жильберта.— Я и Лионель непременно присутствовали при этом каждый раз. Папа употреблял для этого нечто вроде небольших вил, с помощью которых он делал змею неподвижной. И для того, чтобы показать механизм выделения яда, он надавливал на один из зубов. Тогда можно было видеть, как клык нажимал на похожий на нарыв ядовитый мешочек и ужасная жидкость стекала по зубу, как по трубочке...

— Таким образом твой отец обломал один из зубов этой змеи,— подхватила мадам де Праз.— После этого случая он ужасно сердился на самого себя и перестал демонстрировать своих чудовищ. Мы знали, с какой невероятной быстротой действует змеиный яд. Мы знали, что приобретение этой змеи стоило жизни негру, которого она укусила. Ученые должны были анализировать ее яд, как только змея поступит в их распоряжение. Вы увидите, как им пришлось разочароваться, на наше несчастье!

— Тетя, надо раньше объяснить устройство комнат...

— Да, комната моей сестры была расположена в нижнем этаже, впрочем, довольно высоко над землей. Рядом находился просторный будуар с дверью, выходившей в комнату Жильберты. Гюи Лаваль и Лионель жили наверху в первом этаже, где обычно была также и моя комната. Прислуга жила на самом верху, в мансардах.

Я целый день находилась возле сестры, а ночью спала на складной кровати, которую ставила в будуаре для того, чтобы явиться по первому зову больной. Но, считая, что я должна спать спокойно по ночам, так как оставалась при ней неотступно весь день, сестра требовала, чтобы дверь из ее комнаты в будуар была заперта. Вы лучше поймете, для чего она прибегала к этой предосторожности, если я скажу вам, что не проходило ни одной ночи, чтобы она не испытывала отчаянной жажды. Ей были запрещены прохладительные напитки; она обычно звонила горничной, которая поспешно спускалась вниз и подавала ей горячую настойку. Вот для того, чтобы я не просыпалась от шума шагов горничной, она и требовала, чтобы дверь оставалась закрытой. На самом же деле я и во сне прислушивалась к малейшему шуму рядом и каждую ночь слышала, как сверху спускается девушка и проходит к сестре.

Однажды вечером — это было девятнадцатого августа — температура у сестры Жанны поднялась выше обыкновенного. Было очень жарко, очень душно, и ухудшение в ее состоянии можно было объяснить погодой. Я не обеспокоилась этим и, как всегда, ушла к себе, предварительно отворив у сестры окно под закрытой ставней, так как она жаловалась на отсутствие воздуха. Врач разрешал такого рода проветривание. На всякий случай я велела горничной закрыть это окно, когда она принесет настойку. Мари — так звали горничную — ушла в одно время со мной. Но в будуаре я нашла Жильберту... в одном белье...

— Я не могла уснуть в ту ночь,— сказала Жильберта,— и мне непременно хотелось еще раз поцеловать мамочку. О, я не забуду этого последнего поцелуя!.. Бедная мама! Я долго, долго обнимала ее! Когда я вошла в будуар, тетя уже легла... Продолжайте, тетя...

— Эта девочка была необычайно возбуждена,— продолжала мадам де Праз,— она попросила у меня разрешения спать со мной, я взяла ее к себе в постель и очень скоро заснула.

— А я,— прервала Жильберта,— не могла уснуть... Постель была узка, и было так душно, или, может быть, у меня было предчувствие... Я не смела шевельнуться, чтобы не стеснить вас, тетя.. И всю ночь до рассвета лежала с открытыми глазами. Под маминой дверью была светлая полоса от ночника. И я ничего не слышала.

— А я спала очень крепко! — сказала мадам де Праз.— Между тем при первых лучах солнца я вскочила с постели с неотступной мыслью: «Мари не приходила. Неужели Жанна не позвала ее? Ей лучше? Или хуже?..»

Сестра была мертва. Тело казалось мраморным от покрывавших его пятен.

Я позвала шурина. Он стоял как безумный перед очевидностью катастрофы и сразу даже не понял ее причины. Единственное существо, которое на его глазах умерло от молниеносного укуса змеи, был чернокожий.. Вы понимаете, не правда ли, мне не нужно объяснять?.

Только через два часа стало известно, что исчезла змея. Ящик ее был пуст. Она проскользнула через щель в ящике, которая оказалась шире, чем думали. Помещение для нее было сделано наскоро! А Гюи Лаваль был совершенно непредусмотрителен.

Известие об этом исчезновении внушило ему ужасное подозрение. Он внимательно осмотрел руки и ноги бедной Жанны. Тогда только он разглядел на левой кисти почти незаметный укол, обнаруживающий укус змеи.

Можно было подумать, что змея жестоко отомстила за те пытки, которым подвергал ее шурин.

Я вам не стану описывать ни слез, ни леденящего ужаса, которые вызывала в нас мысль об этой скрывшейся змее, убежища которой никто не мог обнаружить. Где же могла быть эта змея? В парке? В замке?.. Само собой разумеется, что ее начали искать прежде всего в комнате сестры. Ее там не нашли. Но легко было проследить, как она вошла и вышла. Для того чтобы войти, она воспользовалась...

— Окном? — спросил Жан Морейль.— Приоткрытым окном?

— Да,— сказала Жильберта,— окном или, вернее, ставнями, сплошными, наглухо закрытыми железными ставнями, в каждой из которых вырезано маленькое отверстие в виде сердечка. Очевидно, змея вошла через одно из этих «сердечек». Благодаря ночнику они были видны в темноте. Ее привлекли эти светлые пятна, и она проскользнула в одно из них.

— Но каким образом? На стене были шероховатости?

— К несчастью, это было легко,— объяснила мадам де Праз.— Стены замка обвиты столетним плющом. Стебли его толщиной с древесный ствол. Толстые ветви обрамляют окна; одна из таких ветвей находилась на расстоянии четверти метра от «сердечка». Змея могла обвиться частью туловища вокруг ветки и просунуть голову в отверстие...

— Ну а чтобы спуститься в комнату?..

— Скользнуть по ставне вниз, опереться о шпингалет окна, который я как раз закрыла перед сном, чтобы не скрипела рама; потом скользнуть на какой-нибудь соседний стул, с него на ковер и подползти к белой руке, которая, допустим, свесилась с постели...

— Да,— согласился Жан Морейль,— все это вполне логично. Но не было ли других отверстий, через которые змея могла бы проскользнуть?

— Никаких! — подтвердила Жильберта.

— Вентилятор?

— Нет!

— Какая-нибудь отдушина?

— Да, была, но с очень частой решеткой.

— Камин?

— Он был закрыт сверху донизу металлическим щитом.

— Крысиная нора где-нибудь?

— Нет, нет!

— А двери?

— Мама не была трусихой,— сказала Жильберта,— но, любя жить в нижней комнате, она в то же время желала чувствовать себя в безопасности; обе ее двери (одна наверх, другая в будуар) были снабжены задвижками. Конечно, дверь в будуар с тех пор, как я ночевала внизу, оставалась свободной. Между моей и маминой комнатой был только будуар. Ну а дверь наверх, которая тоже находилась недалеко от постели, была всегда на задвижке. Возле мамы лежал железный прутик, которым она могла открывать дверь, не вставая с постели. Я даже сама задвинула задвижку перед сном и только утром откинула ее, когда бросилась за отцом. Значит, в эту ночь мама не позвала горничную и не отодвинула задвижку для того, чтобы она могла войти; и змея не могла воспользоваться ни этой дверью, ни щелкой какой-нибудь, так как дверь всю ночь оставалась закрытой.

— Но ведь змея могла вползти в комнату раньше, чем двери были заперты,— заметил Жан Морейль.— Она могла свернуться где-нибудь под кроватью...

— Это предположение тоже разбирали,— ответила мадам де Праз.— Но я и Жильберта ушли из комнаты в половине десятого, а привратник замка, делая свой обычный обход, видел змею в ящике в половине одиннадцатого.

— Откуда следует,— заметила Жильберта,— что змея могла выскользнуть из своей клетки между половиной одиннадцатого и часом ночи.

— Почему часом ночи? — спросил Жан Морейль.

— Потому, что как раз в это время мама просыпалась и звала горничную. А в эту ночь она этого не сделала, оттого что скончалась.

— Это только предположение. Для того чтобы выползти, мне кажется, змея не могла воспользоваться «сердечком».

— Вы правы. Все признали, что это если и не совсем невозможно, то маловероятно; а надо допустить, что убежала змея через ту или другую дверь в течение тех двух ужасных часов, которые протекли со времени нашего пробуждения до того момента, как мы бросились искать ее, то есть когда отец догадался, что это ее дело. Когда мы с тетей утром вошли в мамину комнату, змея, вероятно, находилась где-нибудь поблизости, прячась в каком-нибудь углу, под кроватью, за шкафом, что ли!.. Я до сих пор дрожу, когда вспоминаю об этом...

Где змея? Этот ужасный вопрос тяготел над нами, ввергал нас в отчаяние... Следующие за этим дни и ночи мы проделали все на свете, чтобы найти ее. Передвинули мебель, сняли деревянную обшивку со стен. Исследовали водопроводные трубы, печи, выкурили дымом калориферы, заложили цементом решительно все отверстия. Парк был осмотрен пядь за пядью, деревню и лес обошли во всех направлениях. И ничего не нашли! Но все это не имело смысла, потому что существуют дупла деревьев, трава — словом, тысячи мест, в которых пестрая змея может оставаться совершенно незаметной, в неподвижном состоянии, а движется она с такой быстротой, что всегда возьмет верх над вашей хитростью.

Мне не было еще тринадцати лет. Все это произвело на меня такое впечатление, что меня пришлось увезти. Люверси мне казалось адом. Я всюду видела змей... И теперь еще — вы сами в этом убедились...

* * *

Жан Морейль выслушал рассказ с самым учтивым вниманием и даже поборол ради него свою легендарную рассеянность.

Он спросил с видимым интересом:

— Ну а потом?

— Никто никогда не видел эту змею,— сказала Жильберта,— но что это доказывает? Ровно ничего! Они живут сто лет!.. Во всяком случае, в Люверси я не вернусь ни за какие сокровища!

— Как? Вы туда ни разу не ездили?