Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
- Serie: The Big Book. Исторический роман
- Sprache: Russisch
Джейн Грей, юная шестнадцатилетняя леди королевских кровей, совершенно не претендует на корону Британии. И близкое родство с королевской семьей ей безразлично. Она не сомневается в праве на трон Марии Тюдор и мечтает лишь об уединенной жизни в окружении любимых книг. Но ее родители решили иначе: любой ценой их дочь взойдет на престол! И вихрь политических событий действительно возносит ее к вершинам власти, но всего лишь… на девять дней. После этого Джейн остается уповать лишь на милость законной властительницы.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 660
Veröffentlichungsjahr: 2024
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Оглавление
INNOCENT TRAITOR
byAlison Weir
Copyright© 2006byAlison Weir
All rights reserved
Перевод с английскогоКсении Ересько
Иллюстрация на обложке Егора Саламашенко
Уэйр Э.
Трон и плаха леди Джейн : роман / Элисон Уэйр ; пер. с англ. К. Ересько. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. — (The Big Book. Исторический роман).
ISBN978-5-389-08284-7
16+
Джейн Грей, юная шестнадцатилетняя леди королевских кровей, совершенно не претендует на корону Британии.
И близкое родство с королевской семьей ей безразлично. Она не сомневается в праве на трон Марии Тюдор и мечтает лишь об уединенной жизни в окружении любимых книг. Но ее родители решили иначе: любой ценой их дочь взойдет на престол! И вихрь политических событий действительно возносит ее к вершинам власти, но всего лишь… на девять дней. После этого Джейн остается уповать лишь на милость законной властительницы.
© К. Ересько, перевод, 2014
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014 Издательство АЗБУКА®
Посвящается моей дорогой маме и Джиму, который был мне настоящим отцом
Книга также посвящается Сэмюэлу Марстону, дабы отметить его первый день рождения
Королевский дом Тюдоров в XVI веке
Если мои грехи заслуживают наказания, то оправданиемих отчасти могут служить моя молодость идоверчивость. Бог ипотомки будут ко мне более благосклонны.
Написано леди Джейн Грей в лондонском Тауэре в феврале 1554 года
Пролог
14 ноября 1553 года
Все кончено. Суд завершился, и я снова в Тауэре, который совсем недавно был моим дворцом, а теперь стал моей тюрьмой.
Я сижу на своей постели, судорожно вцепившись пальцами в расшитое шерстяное покрывало. Зажженный огонь весело потрескивает в очаге, но меня бьет дрожь. Теперь я осуждена как изменница, и в ушах у меня не перестают звучать громогласные слова лорд-председателя, приговаривающего меня к сожжению на костре или отсечению головы — на выбор королевы.
Эти жуткие слова, которые любой выслушал бы с содроганием, особо страшны для меня, проведшей на этой земле всего шестнадцать лет. Я должна умереть, только начав жить. Но как бы это ни было страшно, меня пугает не сама смерть, а вид казни. Я вдруг с ужасом замечаю пляшущие в камине языки пламени, чувствую, как затылок покрывается гусиной кожей, и мне становится дурно от обычно приятного запаха древесного дыма. Я готова закричать. Я мечусь от горя, снова и снова слыша эти слова, и не могу поверить, что они и впрямь были сказаны мне.
Не моя воля, но Твоя, Господи. И воля королевы, конечно.
Я с готовностью признаю, что совершила преступление и заслуживаю смерти за свой поступок, но то, что на него меня толкнули мое сердце и воля, я стану отрицать до последнего вздоха. До моего последнего вздоха. О Боже!
И все же она сказала, что верит мне. Королева приняла мое объяснение и сказала — я хорошо это помню, цепляюсь за ее слова, как тонущий моряк цепляется за обломок корабля, — что приговор будет простой формальностью. Она явно на меня разозлилась, но все же благосклонно заметила, что моя юность многое извиняет. Ей должно быть известно, что заговор был порожден не мной, что я оказалась орудием чужих преступных намерений.
Могу ли я ей верить? Она дала мне обещание, свое королевское обещание, слово королевы. Я должна твердо об этомпомнить, когда меня охватывает смятение, как сейчас, в этойчистой и мирной комнате, среди привычных вещей. Я должна верить этому обещанию, я должна.
Я ложусь на кровать, глядя невидящим взором в деревянный полог. Пытаюсь молиться, но давно знакомые слова ускользают от меня. Я изнурена и обессилена, чувствую себя разбитой, словно кусок льда. Все, чего мне хочется, — это уснуть, чтобы на некоторое время отдалить этот ужас. Но сон не идет, как я ни призываю его. Вместо того, в тысячный раз, я начинаю вспоминать, как оказалась здесь. И в этом мучительном наваждении я слышу голоса, наперебой взывающие ко мне.
Они все мне знакомы. Все они сыграли роль в моей судьбе.
Фрэнсис Брэндон, маркиза Дорсет
Брэдгейт-Холл, Лестершир, октябрь 1537 года
Роды начинаются у меня во время прогулки в парке. Внезапно из моего чрева изливается поток жидкости, и пока камеристка бежит за полотенцами и помощью, тупая боль из поясницы смещается под ложечку. Вскоре все они — повитухи и фрейлины — окружают меня, проводят сквозь огромные ворота дворца, ведут наверх по дубовой лестнице, снимают с меня мои изысканные одежды и облачают в просторную родильную сорочку, искусно вышитую на запястьях и горловине. Потом меня укладывают в постель и суют к губам кубок сладкого вина. Вина не хочется, но я отпиваю немного, чтобы угодить им. Две мои старшие фрейлины садятся рядом, мои сплетницы, они должны скоротать со мной тяжкие часы родов, развлекая болтовней. Их задача — веселить меня и подбадривать мой дух, по мере того как боли станут усиливаться.
И они усиливаются. И часа не проходит, как тупая боль, сопровождающая каждую схватку, становится острой, точно от удара ножом, подлого и безжалостного. И все же я могу это терпеть. В моих жилах кровь королей, что придает мне сил лежать тихо, подавляя рвущиеся наружу крики. Вскоре, даст Бог, я возьму в руки своего сына. Моего сына, который не умрет так рано, как те две крохи, что лежат под плитами приходской церкви. Они умерли, не начав дажесадиться илиползать. Я не отношу себя к сентиментальным натурам, наоборот, я знаю, что многие считают меня чересчур сильнойи волевой для женщины — мегера, как назвал меня однаждымой муж, во время одной из наших бесчисленных ссор. Нов самой глубине моего сердца таится местечко для этих двухкрошек, которых я потеряла.
Совершенно естественно, что третья беременность часто заставляла меня тревожиться, проверяя, зажили ли былые раны или еще ноют. Знаю, что мне следует запретить себе подобные слабости. Я — племянница короля Генриха1. Моя мать была принцессой Англии и королевой Франции. Я должна выносить боль этой потери так же, как и мои роды, — с королевским достоинством, отвергая нездоровые страхи, которые, как уверяют повитухи, могут нанести вред ребенку у меня в чреве. Нужно стараться думать о хорошем, а я существо по-настоящему жизнерадостное. На этот раз, я чувствую нутром, Господь даст нам сына и наследника, которого мы так отчаянно желаем.
Проходит еще один час. Промежутки между схватками становятся короче, но боль пока терпима.
— Кричите, если нужно, миледи, — уговаривает повитуха, в то время как ее помощницы суетятся вокруг со свечами и тазами с водой.
Мне хочется, чтобы они все ушли и оставили меня в покое. Мне хочется, чтобы они впустили хоть немного свежего воздуха в эту зловонную душную комнату. Хотя на дворе день, здесь темно, ибо окна завешены гобеленами и крашеным сукном.
— Мы должны быть уверены, что дитя не простудится отсквозняков, миледи, — пояснила повитуха, распорядившисьсделать это. Затем она самолично обследовала гобелены, дабы убедиться, что ничто из изображенного на них не сможет испугать ребенка.
— Разведите огонь, — командует она своим помощницам,пока я лежу и сражаюсь с болью. У меня вырывается стон. Здесь и без того жарко, и я потею как свинья. И ей,конечно, об этом известно. По ее кивку мне на лоб кладут смоченный водой лоскут. Однако от этого не становится легче, ибо простыни мокры от моего пота.
Я подавляю еще один стон.
— Кричите, сударыня, — снова говорит повитуха.
Но я не кричу. Я не собираюсь позориться. Признаться, больше всего меня беспокоит, как сохранить достоинство, отвечающее моему происхождению и положению. Но, лежа здесь, точно животное, силящееся вытолкнуть из себя своего детеныша, я не отличаюсь от любой рожающей потаскухи. В этом нет ничего возвышенного. Я знаю, что богохульствую, но Господь был более чем несправедлив, когда создавал женщину. Мужчинам достается все удовольствие, в то время как нам, несчастным женщинам, достается вся боль. И если Генрих думает, что после всего этого я еще буду...
Что-то происходит. Боже милосердый, что это? Господи Иисусе, когда же это закончится?
Повитуха откидывает одеяла, затем сорочку, обнажая моераспухшее напряженное тело, лежащее на кровати, с согнутыми коленями и разведенными бедрами, сует в меня свои опытные пальцы и удовлетворенно кивает головой.
— Если не ошибаюсь, этот молодец теперь уже поторапливается, — сообщает она моим фрейлинам, трепещущим от волнения, и торжественно провозглашает: — Все готово! Тужьтесь, миледи, тужьтесь!
Я собираю все свои силы, делаю глубокий вдох и с натугой выдыхаю, зная, что конец близок. Снова прижимаю подбородок к груди и тужусь, как мне велят, изо всех сил. И чудо происходит. Я чувствую, как внутри меня, в потоке кровии слизи, скользит маленький мокрый комок. Еще одна потуга, и он попадает в руки повитухе, ждущие его, чтобы немедленно завернуть в дорогой дамаст. Мельком вижу личико, похожее на сморщенный персик, и слышу крик, напоминающий мяуканье и говорящий о том, что ребенок жив.
— У вас красавица-дочь, миледи, — нерешительно произносит повитуха. — Здоровая и крепкая.
Мне следует радоваться, благодарить Господа за благополучное рождение здорового ребенка. Я, напротив, падаю духом. Все было напрасно.
1Речь идет о короле ГенрихеVIII(1491—1547). — Здесь и далее прим. ред.
Королева Джейн Сеймур
Хэмптон-Корт, Суррей, октябрь 1537 года
Ивот началось, эти роды, которых я, мой муж король и вся Англия ждали с таким нетерпением. Вначалепоказалась кровь, затем всполошившиеся повитухизагнали меня в постель, боясь, как бы чего не вышло. Разумеется, все предосторожности были предприняты, чтобыизбежать несчастья. Еще с начала лета, когда дитя впервые шелохнулось у меня во чреве и я появилась на публике в просторном платье, по всей земле возносят молитвы за мое благополучное разрешение. Мой муж нанял лучших врачей и повитух и щедро заплатил гадалкам, чтобы те предсказали пол ребенка: все с уверенностью пообещали, что родится мальчик, наследник английского престола. По настояниюГенриха я избегала появляться на государственных приемах,проводя эти последние месяцы в роскоши и безделье, и любой мой каприз, любая прихоть немедленно исполнялись. Он даже послал в Кале за устрицами, которых мне вдруг страстно захотелось. Я объелась ими до тошноты.
Многие беременные женщины, как говорят, погружаются в состояние эйфории по мере того, как их драгоценноебремя тяжелеет, как будто природа нарочно дает им краткуюпередышку перед предстоящим суровым испытанием и заботами материнства, которые за ним последуют. Но я не испытываю подобного блаженного умиротворения или радости ввиду ожидающей меня, волею Божией, блестящей будущности. Страх неотступно преследует меня. Я страшусь родовой боли. Страшусь того, что станется со мной, если я рожудевочку или мертвого ребенка, как две мои злосчастные предшественницы. Страшусь своего мужа, который, несмотря навсю его преданность и заботу обо мне, все же человек, внушающий трепет даже сильнейшим. Как он вообще мог проникнуться чувством к жалкому и невзрачному существу вроде меня — выше моего скромного понимания. Мои фрейлины если и осмеливаются говорить об этом, то шепотом: мол,он любит меня, потому что я представляю собой полную противоположность Анне Болейн, этой черноглазой ведьме, которая семь лет кормила его посулами невиданных плотских утех и обещала родить сыновей, но подвела его в обоих случаях, как только он сдвинул небо и землю, чтобы надеть ей на голову корону. Не могу думать о том, что он сделал с Анной Болейн. Ибо хоть ее и признали виновной в измене — она спала с пятью любовниками, один из которых был ее собственный брат, — ужасно сознавать, что мужчина способен отрубить голову женщине, которую держал в объятиях и некогда любил до умопомрачения. И еще ужаснее сознавать, что этот мужчина — мой муж.
Поэтому я живу в страхе. Сейчас меня страшит чума, которая свирепствует в Лондоне с такой жестокостью, что король повелел не подпускать ко двору никого из города. Проведя в своих покоях последние шесть недель, согласнообычаю королев Англии, с одной только камеристкой из прислуги, в волнениях о неминуемых родах, я была во власти всевозможных мнимых тревог, так что это отчасти облегчение — сосредоточиться на событии, происходящем в действительности.
Генриха здесь нет. Он уехал на охоту, следуя своей привычке и страсти, хотя и обещал мне не удаляться более чемна шестьдесят миль. Я была бы тронута его заботой, если быне знала, что это его советник рекомендовал ему не уезжать дальше в такое время. Но я все равно рада, что он уехал. Иначе у меня была бы еще одна причина для беспокойства. Мне невыносимо его навязчивое и одновременно трогательное желание, чтобы этот ребенок был мальчиком.
Уже полдень, и боли повторяются с нарастающей силой, хотя повитуха говорит мне, что пройдет еще несколько часов, прежде чем ребенок родится. Я молю Господа, чтобы этапытка побыстрее закончилась и чтобы Он послал мне избавление, потому что мне кажется, я больше не вынесу.
Хэмптон-Корт, 12 октября 1537 года
Прошло уже три дня и три ночи, и мои немногие силы наисходе. Никогда в жизни не приходилось испытывать подобной муки. Ни молебны, ни торжественные службы с просьбами о заступничестве, творимые в Лондоне по приказу короля, не помогают мне, ибо помочь тут нельзя. Есть только я и боль. Я не помню, почему я здесь. Я только знаю, что если закричу как можно громче, то кто-то должен будет избавить меня от этой боли.
Один раз я услышала, как спешно вызванные врачи перешептываются о том, чью жизнь им сохранять — матери или ребенка. Даже тогда мне было все равно, хотя один из них предлагал вырезать ребенка из моего чрева. Это не имело значения, коль скоро означало избавление от боли. Но с тех пор миновали часы, годы, а я по-прежнему страдаю. Они не исполнили своей ужасной угрозы.
Сейчас ночь. Я едва замечаю темноту за окном. Занавесь отодвинули в сторону, чтобы впустить свежего воздуха в комнату, которую мои роды наполнили зловонием. Врачи и женщины окружают мою постель, будто стая безумцев. Я готова испустить дух, но они мне не позволят.
Повитуха зажимает мне нос носовым платком, посыпанным перцем, что заставляет меня яростно чихать. Внезапно боли возобновляются, нарастают, немилосердно уничтожая меня. Не имея сил даже для крика, я открываю рот в немой гримасе. Что-то происходит, меняется ритм моего тела, непреодолимая сила побуждает меня толкать, тужиться. Они все торопят меня, умоляют. И я напрягаюсь, делая одно последнее гигантское усилие, я отталкиваю от себя боль; моя судьба теперь в моей власти. Потом внутри меня что-то рвется — как будто разрывает надвое.
— Здоровый, прекрасный принц, ваше величество! — ликует повитуха. Но мне все равно. У меня одно желание — спать.
Фрэнсис Брэндон, маркиза Дорсет
Брэдгейт-Холл, октябрь 1537 года
Возгласы, доносящиеся снизу со двора, возвещают о возвращении охотников и пробуждают меня ото сна. Уже поздний вечер. Должно быть, я проспала несколько часов. Моего мужа нет.
Рядом с кроватью стоит тяжелая дубовая колыбель, вся выкрашенная яркими цветами, с резным гербом Дорсетов: два единорога в горностаевых шкурах, скрепленные золотым обручем. Внутри лежит мое дитя, уже туго спеленутое и спящее крепким сном. Подле колыбели, в сиянии свечи и пляшущих отблесках огня, сидит няня, миссис Эллен, подрубая швы на крохотном шелковом чепчике. Вновь закрыв глаза, я слышу приближающиеся шаги. Все, что угодно, но только не объяснять Генри, моему мужу, что я снова его подвела.
Но он уже знает. Едва он появляется в комнате, я понимаю это по выражению его лица. Муж уступчив во многих вещах, но это задевает его гордость, его достоинство дворянина.
— Девочка, — резко бросает он, — и опять все заново. Непонимаю, почему Господь так немилостив к нам. Мы регулярно ходим к мессе, мы жертвуем бедным, мы живем по-христиански. Что еще мы можем сделать?
Я сажусь, благодарная судьбе за то, что роды прошли без разрывов. Лежа на спине, я неизбежно оказалась бы в невыгодном положении. Даже теперь Генри высится надо мной точно пародийное воплощение мужества.
— Девочка, по крайней мере, здорова, — холодно говорю я, — и, милостью Божьей, у нее будет брат. Я помню свой долг. А вам, сударь, сыну какого-то маркиза, не пристало напоминать мне, королевской дочери, в чем он состоит.
По его глазам я вижу, что он, против собственной воли, восхищается моим достоинством и выдержкой. Знаю, что даже сейчас, измученная родами, я для него желанна и мила, хотя и не красива в общепринятом смысле. Ему нравятся мои каштановые волосы с красноватым отливом — волосы Тюдоров, по его словам, и я подозреваю, что это одна из привлекающих его черт. Он считает, что у меня чувственные губы, он восторгается моими темными бровями, вздернутым носом, моим решительным подбородком. И хотя за четыре года я трижды рожала, мое тело, тело двадцатилетней женщины, с полными грудями и широкими бедрами, всееще способно возбуждать его, особенно эти груди, разбухшиес беременностью. Но сейчас он думает не о плотских утехах, в которых я обычно с удовольствием участвую. Нет, Генри смотрит на свою малютку-дочь и не может не улыбнуться, ибо она так похожа на своего августейшего внучатого дядю, короля: у нее такие же золотисто-рыжие волосы, решительный маленький рот и сине-зеленые глаза, взгляд которых, хотя ей всего несколько часов от роду, кажется необычайно смышленым.
К своему удивлению, замечаю, что мрачные и тонкие его черты искажаются усмешкой.
— Девица недурна, — отваживаюсь я заметить.
Он кивает, выпрямляясь. В его глазах зажигается огонек холодного расчета.
— И правда. Мы подыщем ей блестящую партию, которая принесет славу в наш дом. А пока, Фрэнсис, нам нужно побыстрее сделать ей брата. Как только ты оправишься, конечно.
— Конечно, — соглашаюсь я. — Я уже сказала, я помню свой долг.
— Всегда можно совместить приятное с полезным, — ухмыляется он.
Самый тяжелый момент позади. Мы оба оборачиваем в шутку ужасное разочарование.
Нашей пока безымянной дочери — мы спорим, потому что Генри хочет назвать ее Катериной в честь своей матери, а я — Фрэнсис или Джейн в честь королевы, — сегодня неделя. Она примерный ребенок, с жадностью сосет кормилицу и спит как по часам. Плачет она редко. Спокойная. У меня же никакого покоя — мучает боль в разбухших грудях иещемолоко, протекающее сквозь повязки, которые накладывает мне повитуха. Она уверяет, что через несколько дней молоко перестанет течь, однако для меня это слишком долго.
Сегодня свежо и холодно, но солнечно. К вечеру небо в моем окне золотится румянцем заходящего солнца. Под этими бескрайними небесами раскинулись плодородные угодьяпоместья Брэдгейт, простирающегося насколько хватает глаз. Я сижу в кресле, глядя на сверкающее озеро и на девственные просторы за ним. Вдали я различаю соломенные крыши хижин.
Мне нравится это место. Я знаю, что иные считают наш брак неравным, но есть в нем и преимущества, и не последнее из них — мужественный супруг-единомышленник, разделяющий мои надежды и стремления. Ну и конечно, этот старинный замок красного кирпича, с башенками, с внутренним двором и сторожевой башней у ворот, с богато и по последней моде обставленными комнатами, с зелеными садами и беседками, где так приятно гулять.
Внезапно у меня возникает желание прогуляться. Я не из тех, кто любит сидеть дома за вышиванием или чтением, к чему обычно поощряют девочек моего круга. Я люблю прогулки, верховую езду и охоту. И мне уже до смерти надоела моя душная спальня.
— Плащ! — требую я.
Вопреки запрету госпожи повитухи, я выберусь на улицу, хотя бы ненадолго. С помощью одной горничной я преодолеваю ступени и затем, набравшись храбрости, выплываю из дому, надеясь, что повитуха с осуждением глядит в окно. Но она, конечно, и не посмеет остановить меня.
Проходя через внешний двор, благодарю Бога, что роды не причинили мне вреда. Я знавала женщин, долго и тяжело страдавших от их последствий. Но я сильная. Я чувствую себя почти так же, как прежде.
Теперь я иду в тени большой сторожевой башни. По краям стены, встающей передо мной, возвышаются две высокие башни, возведенные отцом Генри, вторым маркизом Дорсетом. Они придают замку величие. Пройдя под аркой, оставляю слева арену для турниров и прохожу в дверь в стене, которая ведет в чудесный сад, где летом обыкновенно цветут розы. Присаживаюсь на каменную скамью и любуюсь ярким осенним солнцем, бросающим красные блики на кирпичи стены.
Но я не долго наслаждаюсь свободой. Не проходит и пяти минут, как на дороге раздается топот конских копыт. Всадник одет в зеленое и белое: цвета Тюдоров. Каковы бы ни были вести, что он принес, они представляют большую важность, это уж точно. Поднявшись, я тороплюсь обратно домой, где обнаруживаю, что муж уже собрал всех наших домочадцев в главном зале.
— Великая новость, Фрэнсис, — говорит он мне. — Все должны это узнать.
Мы вдвоем усаживаемся на помосте, пока шеренги спешно созванных лакеев, горничных, дворецких, конюхов, пажей, камердинеров, кухонной челяди и подносчиков расступаются, чтобы дать дорогу королевскому посланцу. Просторный зал с дубовыми балками под крышей и обитыми гобеленом стенами гудит от гула возбужденных голосов; все,от чопорного дворецкого до младшего поваренка, тянут шеи, чтобы услышать, что скажет гость.
Забрызганный грязью гонец падает пред нами на одно колено. И пусть его слова предназначаются нам обоим, но склоняется он предо мной — племянницей самого короля.
— Добрые вести, милорд, миледи, — восклицает он. — Королева разрешилась прекрасным принцем, и весь Лондон — нет, вся Англия — ликует! Его величество посылает вам эту радостную весть, а также справляется о вас, миледи. Он просит вас и милорда приехать ко двору, как только вы оправитесь от родов.
Я бросаюсь на колени, благодаря Господа за эту весть, которой королевство ожидало без малого тридцать лет. После двух неудачных браков и злосчастной ссоры с папоймойдядя, король Генрих Восьмой, все-таки обрел сына и наследника. Династия Тюдоров продолжилась, и страна наконец избавлена от угрозы гражданской войны. Это чудесно, но за внешней радостью я прячу жгучее разочарование от того, что Бог не дал сына мне — мне, которой сын был не менее желанен, чем королю этот принц, и не только потому, что моему мужу нужен наследник титула. В глубине моего сердца, как и в сердце моего мужа — я в этом уверена, — давно живет безмолвная, преступная надежда, что судьба в конце концов оставит короля без наследника мужского пола и тем самым проложит моему сыну дорогу к трону. Ибо моя мать, Мария Тюдор, дочь Генриха Седьмого и младшая сестра его величества, не только передала мне кровь королей, но также и право притязать на корону. Тем не менее эти желания нужно прятать поглубже, потому что сама мысль о подобном опасна. У короля есть наследник, и мы должны радоваться.
— Хвала Господу! — пылко восклицаю я, с удовлетворением отмечая, что все присутствующие следуют моему примеру и валятся на колени. — Я немедленно пошлю его величеству наши сердечные поздравления, а также подарок на крестины принца. Как его назовут?
— Эдуард, миледи, потому что он родился в канун праздника святого Эдуарда Исповедника.
Подходящее имя, поскольку святой Эдуард Исповедник был королем Англии. Я бы не отказалась назвать Эдуардом своего собственного сына.
— А что же королева, моя дорогая тетушка? — спрашиваю я, про себя недоумевая, почему Джейн Сеймур, эту бесцветную безмозглую корову, Всемогущий одарил сыном, а я родила никчемную девчонку.
— Она здорова, миледи. Говорят, королева быстро оправилась после затяжных и тяжких родов — вскоре она встала и принялась писать письма с радостной вестью. Крестины уже состоялись. Дочь короля, леди Мария, была крестнойматерью, а крестными отцами — архиепископ Кентерберийский и герцоги Норфолк и Саффолк. Его величество, смею вас уверить, счастливейший человек на свете.
Мы отпускаем гонца, приглашая его подкрепиться на кухнях, и просим слуг вернуться к своим обязанностям. Когда мы покидаем зал, направляясь в наши личные покои, слышим, как все с волнением обсуждают эту ошеломительнуюновость. Но, поднимаясь вместе по лестнице, мы с Генри ничего не говорим друг другу. У меня все не укладывается вголове — бывшая фрейлина Сеймур, эта чопорная и двуличная замарашка, исполнила то, что не удалось ни великой герцогине Екатерине Арагонской, ни великой шлюхе АннеБолейн, — родила королю здорового сына. Как же я ей завидую: она подарила мужу наследника и тем самым обеспечила свое будущее в качестве жены и королевы, а также место в сердце моего дяди. Меня в бешенство приводит подобная несправедливость. Почему же мне суждено рожать только больных недоносков и девчонок?
Догадка осеняет меня внезапно, словно вспышка молнии.Может быть, Бог посылает нам дочерей нарочно, дабы по-иному возвеличить дом Дорсетов. Теперь мне кажется, что воля Его яснее ясного.
— Итак, его величество наконец-то обрел сына, — говорю я. — И не успеешь оглянуться, как этому сыну понадобится жена.
Расчетливость, читающаяся во взгляде Генри, говорит о том, что он отлично меня понимает.
— Да, — улыбаюсь я. — Ты верно уловил, куда я клоню. Не может быть более подходящей партии для благородного принца Эдуарда, ты согласен, муженек?
Конечно он согласен. Он честолюбив мне под стать. Он сильнее, чем я, желает выдвинуться и прославиться, но при его происхождении это совсем не удивительно. Я родиласьв королевской семье; Генри должен был цепляться за любуювозможность, чтобы вскарабкаться наверх. Не следует забывать, что его прабабка, Елизавета Видевиль, признанная красавица своего времени, однажды отхватила себе короля, ни больше ни меньше: короля Эдуарда Четвертого, моего прадеда. Мой муж пошел в эту хваткую женщину. Он без церемоний разорвал свою помолвку с одной знатной особой, чтобы заключить более выгодный брак со мной. И с тех пор мы вместе непрестанно строим планы возвышения нашего дома. Теперь, кажется, трон уже совсем близок.
— Я так это и вижу, — произносит он. — Но ты ведь знаешь, что этот путь сопряжен с опасностями. Король — гордый человек и очень честолюбивый. Он, скорее всего, станет искать блестящую заморскую партию для принца, такую, которая укрепила бы выгодный союз или принесла бы ему новые земли. А еще он подозрителен; случись ему пронюхать о наших планах, он решит, что мы уж делим его наследство. Мне не нужно напоминать тебе, Фрэнсис, что ожидание смерти короля — это измена. Нам придется действовать очень осторожно.
— Я не сомневаюсь, что нам удастся это осуществить, — говорю я ему. — Или ты трусишь? Мне нужно знать, что мы с тобой заодно, Генри.
— Конечно, — отвечает он, и его глаза полны восхищения. — Ты считаешь, я не рад буду видеть свою дочь королевой? Я уверен, что твоя смелость и моя осмотрительность помогут нам хорошо разыграть наши карты.
Эта мысль уже не кажется столь дерзкой. Она и в самом деле не лишена смысла. В наши дни принцы не всегда женятся на заморских принцессах: вспомните Елизавету Видевиль, Анну Болейн и Джейн Сеймур. Все они не королевского рода. Но наша кроха имеет большое преимущество перед этими знатными дамами: она из хорошей семьи. В ее жилах течет кровь Тюдоров.
Генри довольно улыбается и запечатлевает на моих губах легкий поцелуй.
— Ты справилась лучше, чем думаешь, — нежно произносит он. — И когда ты будешь подле королевы, держи ушки на макушке, как и я, когда поеду ко двору, ибо его величество наверняка вскоре начнет присматривать подходящих невест для сына.
Я уже погрузилась в обдумывание открывающихся возможностей. Чувства разочарования как не бывало.
Остановившись, чтобы отворить дверь в наши покои, Генри оборачивается:
— Думаю, ты права. Назовем малышку Джейн, в честь королевы. Леди Джейн Грей. Звучит по-королевски!
Миссис Эллен
Брэдгейт-Холл, декабрь 1537 года
Не проходит и трех недель после рождения моей маленькой леди Джейн Грей, как мы узнаем, что королева умерла. Подробности нам приносит взмокший и забрызганный грязью гонец, который мчался во весь дух, неся нам эту новость. Семь дней, как поведал он нашим потрясенным домашним, она лежала в родильной горячке, сразившей ее на следующий день после крестин принца. Придворные говорили, что ее прислуга чересчур потакала ее страсти к разным яствам и, поскольку король не мог ни в чем отказать матери своего сына, любое ее желание удовлетворялось, как бы неразумно оно ни было.
— Мы было подумали, что она выздоравливает, — продолжал гонец. — После того как духовник соборовал ее, ей как будто стало лучше. Она даже села в кровати и беседовала с его величеством, к его великому облегчению. А он смог порадовать ее сердце вестью о том, что, пока она болела, он сделал ее брата, сэра Эдуарда Сеймура, графом Хартфордским. Однако в тот же вечер болезнь вновь вернулась, и она впала в беспамятство. Король, обезумев от горя, велел епископам возглавить шествие всего клира через Лондон к собору Святого Павла, где они молили Господа пощадить королеву. Но улучшения не наступило.
Он умолк. Милорд и миледи спокойно ждали, чтобы он продолжал, но иные из слушавших едва сдерживали слезы. Королева пользовалась большой любовью у простых людей Англии, ненавидевших Анну Болейн, эту злосчастную ведьму, которая околдовала короля, заставила себя полюбить. И от одной мысли о бедном сиротке принце у любого сжималось сердце.
— Король, — продолжал гонец, — отказался от поездки на охоту, чтобы остаться в Хэмптоне, поскольку не мог уехать от жены, находившейся в таком состоянии. Потом ей стало немного лучше, и при дворе разнеслась весть: доктора сказали его величеству, что, если королева продержится ночь, появится надежда на ее выздоровление. Но вечером короля срочно вызвали к ее постели, где он оставался до конца, рыдая и заклиная ее не покидать его. Мы все были несказанно удивлены, что он, боящийся, как всем известно, болезней и смерти, оставался с ней до конца. Он воспринял ее уход с воистину христианским смирением и теперь станет маленькому принцу и отцом и матерью.
К тому времени по щекам моим струились слезы. У меня никогда не было своих детей, и меня зовут «миссис» только из почтения к моей должности няни, но я всегда любила малышей, и мне больно думать об этом несчастном крохе, обернутом в золотую парчу, лежащем в своей просторной резной колыбели, среди великолепия и роскоши, и все же лишенном того, что необходимо каждому ребенку, — материнской любви. И принц иной раз достоин жалости.
Ну а моя госпожа, наоборот, приняла эту трагическую весть совершенно бесстрастно. Я наблюдала, как она стоит и слушает слова гонца, прямая и величавая, в своих одеждах кармазинного бархата. Глядя на нее, ни за что не подумаешь, что она сама только встала после родов, ибо она стройна, как прежде, и полна сил. И двух недель не прошло, а она уж гарцевала в седле. Конечно, она сказала все, что полагается, насчет бедной королевы, но это не от чистого сердца. Она никогда не имела для нее ни времени, ни сочувствия. Чего вы хотите от женщины, которая, сдав свое дитя кормилице, с тех пор едва к ней заглядывает? О, я знаю, что у аристократов так принято, у них считается ненормальным, если мать растит собственного ребенка. Помню, какой шум поднялся, когда Анна Болейн захотела сама кормить леди Елизавету2. Но я, послужив старшей няней в трех благородных семействах и повидав там довольно, могу утверждать, что большинство матерей любят своих младенцев и хотят оних заботиться. Эти жестокие порядки с непременными кормилицами, качалками и прочим навязали мужчины, и я знаюпочему. Это нужно для того, чтобы молоко иссякло и они сосвоими женами могли наплодить побольше сыновей. И конечно, нельзя допустить, чтобы мать слишком привязалась к ребенку, которого вскоре отошлют в ученье или выдадут замуж. Мир, в котором мы живем, без всякого сомнения, ужасен. Но я сомневаюсь, что леди Дорсет поддержала бы эту мысль.
Позже мне случилось находиться на кухне. Это моя обязанность как няни леди Джейн — присматривать за приготовлением пищи для детской и следить, чтобы соблюдаласьдолжная чистота. В огромных кухнях Брэдгейта всегда жарко и шумно, но я, будучи родом из семьи йомена — мой отецпродал свою маленькую ферму и основал успешное торговоедело в Лондоне, — чувствую себя здесь как дома, когда бегаюиз пекарни в буфетную, в мясные и масляные кладовые, в людскую, болтаю и перешучиваюсь с Уильямом Йейтсом, главным поваром, и с армией его подручных. Здесь нет ни изощренности, ни утонченности, а одна тяжелая работа и настоящая взаимопомощь, пусть иногда обстановка и накаляется, среди этого пара и жара от ревущих печей. В любом благородном доме кухни — это также место, где работникиузнают все о своих хозяевах, ибо слуги имеют привычку разгонять скуку во время работы, сплетничая о господах, которые являются для них бездонным источником вдохновения, и даже обсуждая их сугубо личные дела. Признаться, мне иногда кажется, что мы, слуги, больше знаем о жизни лорда и леди Дорсет, чем они сами.
В тот день гонец, повеселев после нескольких стаканов эля, повел весьма задушевную беседу с господином Йейтсом, и я подслушала ошеломительную новость.
— Ходят слухи, — говорил он, — что господин государственный секретарь Кромвель опасается, как бы принц не умер во младенчестве, подобно многим, и что он уже поторапливает его величество жениться снова, ради его подданных и королевства.
— Думаете, король согласится? — спросил господин Йейтс.
— Говорят, что он уже женился, — был ответ, — а королеву-то еще даже не похоронили.
Возможно, подумала я, его величество заботится о несчастном сиротке... Я искренне на это надеялась.
С той поры минуло два месяца, и никто больше не заговаривал о новой женитьбе короля. Возможно, в конце концов, это были просто слухи. А принц Эдуард, говорят, растет и здоровеет, чему маркиз и маркиза весьма рады.
— У него теперь собственные покои, — сообщает миледи во время очередного визита в детскую, который она наносит ежедневно перед обедом, дабы взглянуть на свое дитя в колыбели, раздать указания либо отчитать — в зависимости от настроения. Вчера она жаловалась на миссис Маллори, нанятую мной кормилицу, которая, очевидно, оскорбила ее, не успев сделать реверанс, когда маркиза вошла в комнату. На прошлой неделе она осталась недовольна тем, как отполирован стол. Но сегодня она расположена поболтать. И поскольку этой детской заправляю я, она снизойдет до того, чтобы поболтать со мной даже о короле — разумеется, в пределах моего понимания.
— Его величество издал строжайшие распоряжения насчет уборки комнат принца, — говорит она мне. — Стены и полы теперь будут мыть три раза в день, дабы держать помещение в чистоте и беречь от заразы. И все посетители должны тщательно проверяться, чтобы не принесли какую-нибудь опасную болезнь. А когда принца отнимут от груди, то его пищу станут проверять, дабы убедиться, что она не отравлена.
И смотрит на меня выразительным взглядом, как всегда. Но я не умею угадывать мыслей своей госпожи. Хочет ли она, чтобы я установила тот порядок в моей детской? Илиона удивлена дотошностью короля? Она придирчивая хозяйка, и я никогда не знаю наверняка, сумею ли угодить ей. И все же под моей опекой маленькая леди Джейн чувствуетсебя прекрасно. И как может быть иначе — ведь я люблю ее,как родную, и с радостью отдала бы за нее свою жизнь, если потребовалось бы. Чего не скажешь о ее матери, которая, кажется, едва ее замечает.
— Король назначил леди Маргарет Брайен воспитательницей к принцу, — продолжает маркиза. — Она нянчила леди Елизавету, а теперь будет воспитывать принца Эдуарда, пока ему не исполнится шесть лет и не начнется его обучение. Маркиз говорит, что король часто навещает сына и весьма доволен тем, как он развивается. Он сам вникает во все мелочи. Одежду для принца выбирают с его одобрения, он указал срок, когда следует отнять его от груди, и предложил средства, облегчающие прорезывание зубов.
Слава богу, ни он, ни лорд Дорсет не суют свой нос сюда ко мне. Такие дела куда лучше доверить женщинам. Но моя госпожа, разумеется, все видит по-другому. Ее августейшийдядя представляется ей образцом совершенства. Она им такгордится! По моему же скромному мнению, которое я всегда держу при себе, он — чудовище. Преступная мысль, но это дела не меняет. Мужчина, способный отрубить голову своей безвинной жене, — чудовище. Я не слишком уважалаАнну Болейн, однако всякому разумному человеку было ясно, что никакой вины за ней нет. Все было нарочно подстроено, чтобы от нее избавиться, потому что она видела егонасквозь и не умела держать язык за зубами. Пятеро любовников, да куда там! При ее-то жизни, всегда на людях, ей быхоть одного затащить к себе в спальню. Она была не дура, чтобы идти на такой риск. Я не могу без содрогания вспоминать о том, что с ней случилось. Говорят, она мужественно встретила свой конец. Каково это — глядеть в лицо своему палачу, зная, что ты ни в чем не виновата?
Моя жизнь в Брэдгейте проходит однообразно, но я этому сердечно рада. Наша детская, расположенная в башне восточного крыла, по всему уступает покоям принца Эдуарда, но в ней чисто и тепло, и моя маленькая госпожа — гордость и радость для всех, кто ей прислуживает, то есть дляменя, миссис Маллори, двух девушкек, качающих колыбель, и двухгорничных. Она уже улыбается нам, своим верным слугам, во весь рот. При виде ее крохотного треугольного личика,выглядывающего из пеленок, мое сердце тает. Она очень развитый, веселый и в то же время послушный ребенок. Слава богу, теперь она спит всю ночь и не тревожит кормилицу.
Иные сочли бы за большую честь служить в таком доме. Окрестности Брэдгейт-Холла впечатляют своим великолепием. Он стоит на краю Чарнвудского леса, в гористой местности, среди крутых холмов, гранитных скал и ущелий. Благородный олень водится в его угодьях и заповедниках. Ястребы и коршуны бдительно несут дозор с высоты своих гнезд.
Этот красивый замок, возведенный отцом маркиза в первые годы правления нынешнего короля, недавно перестроили. Он славен своим богатством и роскошью; чтобы выставить напоказ состояние и положение Дорсетов, не жалели труда. Один только главный зал имеет восемьдесят футов в длину. Богатые гобелены украшают стены, шкафы ломятся под весом золотой и серебряной посуды, в высоких окнахбриллиантовым блеском горят гербовые витражи. Милорд имиледи живут на широкую ногу. Столы в главном зале каждый день накрывают на две сотни персон, не меньше. Всякийраз ставят и лишние приборы, ибо Дорсеты любят устраивать приемы, и за трапезой всегда присутствуют важные гости и члены их свиты. Кроме того, законы гостеприимства требуют давать стол и кров всякому проезжему.
В присутствии гостей маркиз и маркиза торжественно восседают за высоким столом на помосте, а мы, их домочадцы, сидим согласно чину за столами внизу, стоящими во всю длину зала. Во время трапезы на галерее играют музыканты, а бесчисленная армия лакеев снует туда-сюда, подавая блюда, приготовленные в шумных раскаленных кухнях, что находятся за ширмами с богатой резьбой.
В редких случаях, когда нет гостей, трапеза Дорсетов проходит в их летних или зимних покоях в восточном крыле, но стол непременно сервирируется с большой роскошью. Миледи всегда помнит о своей королевской крови.
Служить здесь выпадает не каждому, и, наверное, мне, женщине простого происхождения, нужно почитать это за счастье, но я не за тем сюда пришла. Я пришла, потому что призвана заботиться о детях. И сейчас — речь об одном из них.
Да, здесь все обставлено пышно и с размахом, в Брэдгейте, но есть и скрытая сторона. Я не слишком люблю Дорсетов. Миледи — гордячка, и сердце у нее холодное; я знаю, что я ей не чета, но — как я уже говорила — мать есть мать, и я считаю, что для матери дурно проявлять столь мало любви к своему малышу. А лорд Дорсет, этот думает толькоо своем возвышении, а она за него горой. На самом деле мнекажется, что в их браке она главная. Оба они люди жестокие. Если бы не привязанность к их дочери, я бы, наверное, от них ушла. Однако теперь мое сердце безраздельно принадлежит этой славной крошке, так что выбора у меня не остается.
Брэдгейт-Холл, декабрь 1539 года
Моей маленькой леди Джейн уже исполнилось два года, и с рождения она живет в трех башенных комнатах, которые составляют ее детскую. На верхнем этаже располагается ее спальня, ниже находится комната, которую я делю с ее горничными, а на первом этаже — большая комната с деревянной обшивкой по стенам и окнами в деревянных рамах. Мебель в этой части дома по сравнению с остальными покоями совсем ветхая и малочисленная. Леди Джейн спит на дубовой кровати под старинным расписным балдахином. Ее младенческие молитвы возносятся за молельным столиком в нише окна. Платье и белье Джейн хранятся в огромном сундуке у стены, а ест она за простым столом, покрытым белой скатертью, и сидит — как все мы — на простом стуле.Пища у нас простая — отварное мясо, рыба и овощи, а такженеизменная дневная порция хлеба, эля и похлебки. И ее матьприказала, чтобы она съедала все, до последней крошки.
Как только малышка стала подниматься на ножки и делать первые шаги, ей дали круглые деревянные ходунки на колесах и разрешили носиться, булькая от смеха, по длинной, обитой гобеленами галерее, которая тянется во всю длину восточного крыла.
— Смотри, Неллен! — кричит она, топая по деревянному полу.
Ее чепчик сбился и болтается на завязках, рыжие кудри растрепались, щечки раскраснелись от усилий. У нее есть собственный щенок спаниеля, и ей позволяют играть с озорной трехлетней дочкой повара, Мег. Однажды Джейн имела несчастье на полной скорости врезаться в свою мать, когда они с Мег с веселым визгом мчались по галерее. Леди Дорсет, приведшая гостей взглянуть на семейные портреты, которые там выставлены, в гневе запечатлевает на невинной щеке Джейн жгучую пощечину. Ребенок застывает в изумлении, затем цепенеет от ужаса, прежде чем разразиться громким плачем. Я хватаю ее, бесцеремонно вытаскивая из ходунков, и уношу прочь, бормоча извинения и страшась еще пуще прогневать леди Дорсет.
— Ну же, детка, — бубню я, вернувшись в детскую, и смачиваю водой бедную горящую щечку. — Теперь будет легче. — Дрожь младенческих губ утихает, слезы высыхают на нежной коже.
Милорд никогда не бывает столь жесток. Изредка, когда непогода удерживает его дома, не позволяя ехать на охоту, он, случается, проведет часок с дочерью в галерее.
— На! — кричит он, кидая ей тряпичный мяч. Иногда он дает ей, взвизгивающей от смеха, погоняться за собой в ее колеснице. Однако подобные случаи редки, ибо Дорсеты не из тех, кто позволяет дождю или даже граду и снегу мешать своим забавам, и их чаще всего можно видеть верхом, во дворе, в окружении егерей и возбужденно лающих собак. И посему Джейн, проводя почти все время в детской или в садах, за свое младенчество почти совсем не видела родителей — гораздо реже, чем любой другой ребенок, которого прежде поручали моим заботам.
Посещения леди Дорсет хотя и регулярны, но кратки и все больше мельком.
— Отучите ее сосать палец, — велит она.
Или, когда у леди Джейн резались зубки:
— Если она не перестанет хныкать, то останется без ужина.
Леди Джейн никогда не была трудным ребенком, и нет нужды ее часто распекать, но госпожа, кажется, настроенавымуштровать ее до совершенства, какого немногим человеческим существам удавалось достичь. В присутствии материДжейн обязана стоять руки по швам, молча, с почтительным видом, опустив голову и потупив глаза. Если к ней обратятся, она должна отвечать смиренно и внятно. Миледи не терпит неповиновения, и если малышке случится, по детской слабости, заерзать на месте или захихикать, видя, как ее щенок сделал лужу на полу, то окрик последует тотчас же.
Самое ужасное, и для Джейн, и для меня, произошло в тот день, когда Джейн, как свойственно многим маленьким детям, укусила Мег во время их стычки, и отец Мег рассказал об этом миледи, которая немедленно за нами послала.
— Миссис Эллен, я не желаю слышать, что моя дочь ведет себя как дикарка, — холодно сказала она.
— Конечно, миледи, — отвечала я, в надежде, что этим дело и кончится. — Сожалею, миледи. Больше этого не повторится.
— Уж будьте уверены, — мрачно пообещала она. — Джейн, поди сюда.
Слыша гневные интонации в голосе матери, девочка испуганно ткнулась лицом мне в юбки, но леди Дорсет схватила ее, перегнула через свое колено и, рывком подняв ей подол, задала ей крепкую порку, в течение которой Джейн вопила от страха и боли. Я же могла только стоять и смотреть, сжимая кулаки за спиной, сдерживаясь, дабы не выхватить ее из материнских когтей. Затем миледи поставила ее на ноги.
— Если я еще раз услышу, что ты опять кого-то покусала, выпорю тебя еще больнее, — сурово сказала она, грозя пальцем. Джейн ничего не ответила, только все продолжала всхлипывать. Бедняжка, она еще слишком мала, чтобы понимать слова матери.
— Уведите ее, миссис Эллен, — приказала леди Дорсет. —Я не желаю сегодня больше видеть эту невоспитанную девчонку.
Я поспешила прочь, злясь на себя за то, что даже пальцем не пошевелила, дабы уберечь Джейн от такого наказания.
Возможно, маркиза так и не почувствовала естественного родства со своим ребенком, потому что бедняжка не родилась мальчиком, как она надеялась. Но маркизе едва исполнилось двадцать три, и у нее обязательно будут еще дети.Она никогда не показывала Джейн своей любви и наверняка даже не задумывается, дает ли ребенку повод любить еесаму. Разумеется, дитя обязано любить и почитать своих родителей, но миледи словно не понимает, что тут участвуют обе стороны. Я опасаюсь, что, если Джейн вдруг ее невзлюбит, маркиза обвинит во всем дочь.
Я, конечно, всячески стараюсь защищать Джейн от жестокости ее матери.
— Когда твоя матушка придет сегодня в детскую, крошка, — говорю я ей, — ты сделай реверанс и жди, пока она с тобой заговорит. Держись прямо и не таращи глаза, потому что это невежливо.
Трудно ожидать чего-то большего от двухлетнего ребенка, но у леди Дорсет непомерно высокие требования.
Однажды миледи является позже обычного, когда Джейнуже обедает. Усевшись за стол, маркиза устремляет свой орлиный взор на девочку. Джейн пробует рыбу.
— Не хочу, — бурчит она с полным ртом.
— Мы не должны отвергать то, что даровано нам Господом, — говорит ее мать. — Ешь.
Джейн угрюмо глядит на нее и начинает размазывать еду ложкой по тарелке.
— Ешь! — приказывает миледи.
Джейн качает головой. Ее большие голубые глаза наполняются слезами.
— Не смей мне перечить! — кричит леди Дорсет. — Ешь, а не то я тебя выпорю!
Джейн громко ревет. Я решаюсь навлечь на себя гнев моей госпожи.
— Сударыня, — встреваю я, — позвольте, я ее уговорю.
— Уговорите? Она должна исполнять, что ей велят. Вы ее распустили, миссис Эллен. — Она оборачивается к всхлипывающей девочке. — Иди сюда.
— Миледи, — возражаю я, — прошу вас, позвольте ей успокоиться. Она не может есть в таком состоянии.
— Она ослушалась меня и должна быть наказана, — шипит ее милость. — А вы бы лучше поостереглись спорить с теми, кто стоит выше вас. Не забывайте о своем положении в этом доме.
Поднявшись, она хватает Джейн за плечи, впиваясь жестокими пальцами в нежную плоть, и сдергивает ее со стула.
— Я тебе покажу, как не слушаться! — грозит она, тряся девочку. — Ты попросишь прощения, а затем все съешь. Тебе понятно?
Джейн, от испуга лишившись речи, ловит ртом воздух.
— Отвечай! — повышает голос леди Дорсет, но Джейн лишь продолжает молча дрожать, и на нее обрушиваются две пощечины, одна за другой. Слышится визг. Я едва не бросаюсь к Джейн, но свирепый взгляд моей госпожи заставляет меня застыть на месте. Я не смею далее возбуждать ее гнев, ибо дело может закончиться моим увольнением, чего никак нельзя допустить. Оттого что я люблю Джейн, словно свою плоть и кровь, мне невыносимо даже помыслить о разлуке с ней, равно как и о том, что будет с ней, окажись она без защиты преданной няни: мать с каждым днем становится к ней все строже.
Я наблюдаю, молча страдая и сознавая собственное бессилие, а маркиза тем временем бросает плачущую дочь обратно на стул, дает ей ложку и командует:
— Ешь!
И Джейн ест, поливая рыбу солеными слезами, что бегут у нее по щекам. Затем, когда леди Дорсет уходит, ее тошнит, и она до вечера спит у меня на руках, обессилев от слез и рвоты.
— Образование у Джейн, — объявляет моя госпожа, — будет не хуже, если не лучше, чем у дочерей короля леди Марии3 и леди Елизаветы. Она познакомится с классическими трудами древних, а также станет изучать историю, математику, теологию и Священное Писание. Она овладеет языками, полезными для ее будущей роли в жизни. Кроме того, мы пригласим учителей танцев и музыки. А вы, миссис Эллен, вы научите ее вышиванию. Не следует пренебрегать женским рукоделием. Кроме того, Джейн усвоит придворный этикет. Она научится безупречным манерам, одеваться и держать себя как принцесса. Ей следует привить сознание ее высокого происхождения. Она рождена для великих дел.
Все это кажется слишком обременительным для такой крохотной девочки. Глядя на заостренное, сердцевидное личико Джейн, с веснушками на носу и серьезными глазами под темными бровями, я думаю, выйдет ли из нее красавица. Не самое важное качество для брака по расчету, но полезное. Говорят, что король, подыскивая себе заморскую невесту, постановил, что должен увидеть девушку, прежде чем заключать с ней брак.
Леди Дорсет полна решимости исправить данное от природы.
— Надо что-то делать с этими веснушками, миссис Эллен, — требует она. — Мы должны найти средство.
Из тех примочек и мазей, что мы уже испробовали, ни одна не помогла.
— Самое привлекательное в ней — это ее волосы, — заявляет миледи. — Те же по-тюдоровски рыжие, что и у короля.
Однако она недовольна тем, что у Джейн они вьющиеся и непокорные. Они и вправду плохо поддаются попыткам упрятать их под чепчик. По моему скромному мнению, им нужно позволять спадать свободно, чтобы они золотым облаком играли на ветру. Но миледи ни за что на это не согласится.
— Джейн слишком мала для своего возраста, — говорит она. — Она чересчур тощая. От этого она кажется хрупкой, но это только кажется. — Маркиза знает, о чем говорит, ибо неоднократно убеждалась — когда находился повод разложить Джейн у себя на коленях и высечь ее, протестующую и извивающуюся, — что ребенок силен и здоров. Кроме того, она умна и чрезвычайно развита для своих лет, но миледи, вообще-то ценящей женскую образованность, развитость Джейн представляется преждевременной, чего, конечно, нельзя поощрять.
— Ученая дева — не самый большой капитал на брачном рынке, — заявляет она, — мы должны воспитать в ней скромность, дабы преодолеть этот недостаток.
— Разумеется, — соглашаюсь я, но, в отличие от леди Дорсет, не стану в этом усердствовать. Она права, что девушке не пристало дерзить и умничать, но у меня нет желания сломить ее дух.
Сегодня состоялся один из редких визитов лорда Дорсета в детскую. Как у многих отцов, у него с дочерью мало общего. Потрепав ее по голове и назвав ее «моя славная кобылка», он удаляется. Он с удовольствием предоставляет жене целиком заниматься ее воспитанием, пока Джейн еще не достигла брачного возраста, который наступает между двенадцатью и четырнадцатью годами. Тогда-то он вдруг заинтересуется ею ради тех благ, которые может принести ему брачный союз. Я молю Господа, чтобы он не забыл о ее собственном благе и счастье, когда придет время выбирать ей мужа.
Брэдгейт-Холл, 1540 год
— Добродетель, — говорит мне миледи, — это результат в равной степени образования и воспитания. — Джейн еще не исполнилось три года, а мать уже дала ей азбуку, чтобы носить на ленточке на шее. На ее гладкой деревянной дощечке красивым черным шрифтом выведен алфавит, простые числа и «Отче наш», и Джейн должна, с моей помощью, все это выучить. По счастью, батюшка обучил меня чтению, так что я могу помогать ей с уроками.
Каждый день мы с ней садимся и проходим все от начала до конца, повторяя снова и снова, чтобы, когда леди Дорсет призовет нас в пять часов, ребенок был готов ответить заданное без запинки, потому что иначе мать обязательно влепит ей жгучую пощечину. Это случалось и раньше и за гораздо менее серьезные преступления. Мы спешим по галерее в зимние покои, где нас ожидает миледи. Маленькие ножки Джейн бегут в два раза быстрее моих, чтобы не отставать. Мы опаздываем, потому что я заставила ее повторить урок лишний раз, дабы мать не имела повода придраться. Когда мы входим, Джейн, вцепившись в книжку, держит ее перед собой и читает вслух, водя маленьким пальчиком по буквам, вырезанным на гладкой дощечке. Леди Дорсет кивает, отпуская нас. Ни критики, ни похвалы у нее не находится.
Несмотря на свой юный возраст, Джейн достаточно сведуща в вопросах веры. Официально Дорсеты приверженыкатолической доктрине4, утвержденной королем после того,как он назначил себя главой церкви в Англии, но в душе — говоря по секрету — я думаю, что они, как и многие другие,испытывают тайные симпатии к реформаторам и даже, я подозреваю, к таким, что распространяют учение Мартина Лютера и его сторонников-протестантов. Лютер осмелилсяоспорить сами церковные таинства, а в Англии сегодня опасно выражать еретические взгляды. За это сжигают на кострах. Король свято блюдет традиции в том, что касается религии, хотя он и рассорился с папой — или епископом Римским, как нам велено называть его с тех пор, как наш всемилостивейший монарх стал главой церкви Англии.
Джейн, которую водили к мессе с младенчества, знает латинский чин богослужения, хотя вряд ли она понимает, что это все значит. Ее научили почитать Богоматерь, Блаженную Деву Марию, и молиться о себе и о других. Ей даже объясняли чудо мессы, когда Дух Святой, в момент вознесения Святых Даров, воплощается в тело и кровь Господанашего Иисуса Христа. Подобно всем маленьким детям, онапринимает эти объяснения без лишних вопросов, и в сердце ее уже зародилась должная и подлинная любовь к Создателю. Я верю, что вскоре ей уготовано стать поистине благочестивой девочкой.
— Его величество король, — торжествующе объявляет миледи в один из холодных январских дней, — венчался вГринвиче с леди Анной Клевской. Я вызвана ко двору исполнить свой долг: новая королева оказала мне честь назначить меня своей фрейлиной.
В тот же самый день все домашние собираются во дворе,чтобы посмотреть, как она, в великолепном наряде благородного красного бархата, закутавшись в меха, садится в экипаж, готовая отбыть к югу. Ее экипаж сопровождают еще двеповозки — для дам ее свиты, горничных и двоих пажей.
— Какая миледи красивая, — шепчет Джейн в восхищении. — Я хочу быть как она, когда вырасту.
— Будешь, моя прелесть, будешь, — обещаю я, гладя ее по голове.
— Прощайте, — говорит леди Дорсет собравшимся, а дворецкий подает ей меховую накидку и корзину с дорожными закусками и напитками.
Лорд Дорсет подносит жене бокал вина на дорожку. Выпив, она наклоняется и целует его в губы. Он бормочет что-то, чего я не могу разобрать, и они оба улыбаются. Потом миледи вспоминает, что у нее есть ребенок.
— Будь хорошей девочкой, Джейн, — говорит она.
— До свидания, миледи, — отвечает Джейн.
— Да хранит вас Господь, — шепотом подсказываю я.
— Да хранит вас Господь, — повторяет она. Маркиза одобрительно кивает, экипаж трогается и медленно выезжает со двора. Джейн, стоя рядом со мной, машет, как положено, вслед матери — пока карета, миновав ворота, не скрывается из виду. Но миледи даже не оборачивается.
В отсутствие миледи лорд Дорсет стремится проводить время с дочерью. Ему быстро надоедает слушать ее чтение, поэтому он решает учить ее верховой езде.
— Скоро я сделаю из нее настоящую охотницу, миссис Эллен, — обещает он.
Яиду вслед за ними на конюшни. В самом дальнем стойле ждет под седлом коренастый пони в яблоках, совершенно восхитительная лошадка, как нельзя лучше подходящая для новичка.
— Ее зовут Фиби, — говорил милорд с улыбкой.
Джейн опасливо протягивает руку, чтобы погладить гриву и морду пони.
— Красавица Фиби! — восклицает она.
Милорд поднимает Джейн на спину пони, где она сидит, держа поводья и широко улыбаясь. Мы смотрим, как грум берет лошадь под уздцы и выходит с ней во двор, где водит ее по кругу, чтобы Джейн привыкла к шагу пони. Девочка чувствует себя при этом как рыба в воде.
— Смотрите, сэр! — кричит она отцу, проезжая мимо нас.Ее рыжие кудри прыгают в такт движений лошади, юбка разметалась по крупу.
— Хорошо! — отзывается лорд Дорсет, а мне говорит: — Она молодец.
— Простите мою дерзость, милорд, но вам следует позволять ей ездить верхом регулярно, — осмеливаюсь предложить я.
— Отличная идея, миссис Эллен! — отвечает он. — Она станет ездить каждый день по часу, я этим займусь.
И он занялся. Если не мешает непогода, то Джейн каждый день разъезжает во дворе на своем пони, учится ездить иноходью, рысью, брать препятствия и прямо сидеть в седле. Она это любит, и отрадно наблюдать, что они с Фиби такподходят друг другу. Кроме того, уроки верховой езды дают лорду Дорсету возможность лучше узнать свою дочь, и так приятно видеть, как он хвалит ее за отвагу.
— Ну чем не Диана-охотница, — говорит он с улыбкой, когда Джейн появляется в своей новой маленькой амазонке и шляпе с пером — наряде, который он сам для нее заказал. — Сегодня, дочка, мы поедем кататься вместе.
— О, сэр, — тревожусь я, — прошу вас, будьте осторожны. Вокруг такие опасности: скалы и откосы...
— Не волнуйтесь, миссис Эллен. Со мной ребенок будет цел и невредим. Верно, Джейн?
И он выезжает на своем могучем скакуне, ведя под уздцы лошадку Джейн. Два часа спустя они, конечно, возвращаются: она румяная и веселая, он довольно улыбается ей, глядя сверху вниз. Но я замечаю боль, тенью промелькнувшую в его глазах, и точно знаю: он, наверное, в тысячный раз жалеет, что его малышка не мальчик.
Первые вести от миледи мы получаем только спустя месяц после ее отъезда. Однако дворцовые слухи быстро разносятся повсюду, достигая и наших глухих краев, и замок уже кишит сплетнями. Мне приходится напоминать слугам и горничным, чтобы они придерживали языки в присутствии леди Джейн, и все же я уверена, что кое-что из происходящего ребенок успел уяснить. В конце концов, мы все взбудораженно обсуждали появление новой королевы всего несколько недель назад, а теперь о ней молчок.
В замке, если не во всей Англии, каждый уже знает, что четвертый брак короля складывается не лучше предыдущих трех. Будь его величество обычным человеком, его бы засмеяли за неудачи в супружеских делах. Все вокруг судят и рядят — часто в непристойных выражениях, — что же случилось на этот раз, когда он и женат-то без году неделя. Я изо всех сил стараюсь оградить Джейн от этих разговоров. Признаться, мне самой мало что известно — впрочем, как и остальным, — и до возвращения леди Дорсет я не имею возможности узнать побольше о странных событиях, происходящих при дворе.
Наступил март, и миледи возвращается. Едва ее экипаж с отдернутыми кожаными шторками с грохотом вкатывается во двор, милорд созывает всех домашних встречать ее и прислуживать ей. Но когда маркиза выходит из кареты приветствовать мужа, величественная, в бархатном плаще поверх парчового платья, отороченного мехом, и французском чепце с бриллиантами, я замечаю, что она выглядит бледной и больной, а приветствие лорда Дорсета преисполнено необычайной заботы. Когда она поднимает руки, чтобы обнять его,плащ расходится в стороны, и сразу становится ясно, почему у нее такой нездоровый вид. Заметив перемену, Джейн испуганно прячется у меня в юбках. Позже, когда мы возвращаемся в детскую, она спрашивает:
— Что случилось с моей мамой, няня? Почему она так растолстела?
— Боже ты мой, до чего смышленое дитя, — с улыбкой говорю я горничной.
Джейн стоит молча, по-прежнему желая знать, в чем тут дело.
— Твоя матушка снова ждет ребенка, — отвечаю я ей. — Вот и все. Не о чем волноваться. Бог даст, скоро у тебя будет братик, и он станет маркизом Дорсетским после твоего отца.
Джейн слушает с округлившимися глазами.
— А почему я не могу стать маркизом Дорсетским? — спрашивает она.
Я смеюсь. Надо же такое придумать!
— Но, Джейн, ты же девочка, а девочки не бывают маркизами. Так что мы должны молиться, чтобы твоя матушка родила мальчика.
Джейн задумывается:
— Это нечестно.
— Ну, тебе не угодишь, — со смехом замечаю я. — Такова воля Божия. Мы, женщины, — слабый пол, только мужчинам дано править. Оттого ты не можешь быть маркизом и оттого должна во всем слушаться батюшку.
Джейн, кажется, удовлетворена моими разъяснениями. Какой бы смышленой она ни была, она все же пока мала и обычно принимает мои слова без вопросов. На удивление, ее больше волнует происходящее с матерью. Если бы только маркиза заслуживала подобной заботы!
— Когда же родится ребенок? — шепчет Джейн.
— Судя по всему, детка, в середине лета. — Это мало что ей говорит, поскольку у нее нет еще четкого представления о времени. — Ты должна молиться о матушке каждый день, прося Господа даровать ей благополучный исход и здорового мальчика.
— Я буду молиться, — с жаром обещает Джейн. Затем, смотря мне прямо в глаза, она вдруг интересуется, родится ли мальчик и у королевы.
Я резко встаю.
— Нам пора заниматься чтением, — говорю я ей.
В тот день я узнала многие подробности происходящего при дворе. Мы с Джейн, как обычно, вернулись с дневной прогулки, и я усадила ее в спальне вышивать, прежде чем спуститься вниз. И тут появилась миссис Зуш, одна из горничных леди Дорсет, с кувшином вина, предлагая мне распить его за починкой одежды. Миссис Зуш — горничная, чьей опеке вверен гардероб. Всегда нужно что-то шить, и в тот день она чинила прореху на одном из придворных платьев миледи.
И вот миссис Зуш и я, усевшись у огня в детской, повели доверительную беседу. Миссис Зуш ездила ко двору вместе с миледи, и мы приятно скоротали часок, обсуждая последние сплетни.
— Как же я рада вернуться, словами не передать, — заявила она. — Больше четырех месяцев при дворе выдержать невозможно. Все эти важные дамы и господа, готовые передраться за место. А что они говорят друг о дружке за глаза — вы не поверите! И потом — я с утра до ночи на ногах, потому что она по сто раз на дню требует перемену платья. Но короля, кстати, я встречала довольно часто. Ни один мужчина не носит столько драгоценностей, сколько носит он. А толстый какой... Он еще больше растолстел с тех пор, как я видела его в последний раз.
— А королеву вы видели? — полюбопытствовала я.
— Не видела и не слышала. — Она понизила голос. — Ее сослали в Ричмонд. Похоже, он хочет от нее избавиться.
— Но почему? — удивилась я.
— На следующий день после свадьбы весь двор уже знал, — говорит миссис Зуш. — Король не стал делать секрета из того, что она ему не понравилась. Никто не припомнит, чтобы он говорил такие вещи о других женах, даже об Анне Болейн.
— Но что же он сказал? — допытываюсь я, откусывая нитку и встряхивая починенную сорочку Джейн.
— Когда господин Кромвель спросил его величество, каким нравится королева, король ответил, что она нравится емуне так, как прежде. Она не такая красивая, как королеваДжейн, и дурно пахнет. Хуже того, он сказал, что она не девственница. Он говорил господину Кромвелю, что ощупал ее груди и другие части тела и уверен, что прежде ее познали другие мужчины, а раз так, то у него нет ни воли, ни желания вступать с ней в брачные отношения.
Я рот открыла, услышав о такой жестокости.
— Как по-вашему, это правда? То, что он о ней говорит?
Миссис Зуш покачала головой, отхлебнув вина:
— Никто этому не верит, потому что королева невинна, как дитя, и, кажется, полагает, что все так и должно быть. При мне леди Рутланд описывала миледи, как она и другие фрейлины удивились, когда ее величество хвалила короля за его доброту. Королева рассказывала, что, приходя в постель, он всегда целует ее, берет за руку и говорит: «Спокойной ночи, милая». А потом, каждое утро, он целует ее и говорит: «Прощай, дорогая». Леди Рутланд и другие ушам своим не поверили, потому что королева, похоже, и не ожидала ничего большего. Потом леди Эджкоум предположила, чтоее величество, наверное, еще девственна, на что королева Анна ответила, что вовсе нет, потому как она каждую ночь спитс королем. Дамы сказали ей, что этого мало, если она хочетподарить нам герцога Йорка. Но королева не пожелала больше ничего слышать, говоря, что его величество уделяет ей ровно столько внимания, сколько ей требуется.
Я засмеялась:
— Разве бывают такие наивные женщины? Может быть, она все-таки не настолько глупа?
— По-моему, это у нее все всерьез. Но теперь она совершенно одна в Ричмонд-Паласе, в отдалении от двора. Даже ей должно быть ясно, что он ею пренебрегает. Поговаривают, что он с ней разведется, как с королевой Екатериной. Ещеговорят, — и здесь миссис Зуш перешла на шепот, — что ему уж приглянулась другая.
— Кто? — удивленно спрашиваю я, снова наполняя наши стаканы. Еще одной несчастной уготовано принять бремя — и в прямом смысле тоже — королевской любви?
— Племянница герцога Норфолка Екатерина Говард. Совсем юная девочка, пятнадцати лет, но вполне себе развитая, чтобы взволновать старческие чресла. Похоже, католики ее нарочно подсовывают ему, дабы ослабить влияние реформаторов, которые возвысились со времен женитьбы короля на королеве-протестантке.
— И он правда думает на ней жениться, на этой девочке?
— Многие так считают. Его величество, как всегда, поступит по-своему. Только никому ни слова о том, что я вам тут рассказала. Миледи страшно разгневается, если до нее дойдет, что я сплетничаю. Она не потерпит неуважения к своей родне, особенно к королю.
Я заверила собеседницу, что буду осмотрительна, и наш разговор перешел на другие темы. Внезапно мы услышали, как что-то скребется на лестнице за дверью. Мы поднялись посмотреть, решив, что это может быть мышь. Я заметила, что дверь слегка приоткрыта. Распахнув ее, я обнаружила за ней малышку Джейн, которая подслушивала, стоя на коленях, и крайне удивилась моему появлению.
— Негодная девчонка! — напустилась я на нее, разозлившись больше от страха, что она могла подслушать лишнее, чем на ее непослушание. — Сейчас же отправляйся в постель и оставайся там до вечера.
У Джейн задрожала нижняя губа. Не говоря ни слова, она повернулась и стала подниматься по лестнице.
— Надеюсь, она не слышала всего этого, — сказала я, обращаясь к миссис Зуш.
— Или что не станет повторять, — отвечала миссис Зуш. — Миледи убила бы меня, узнай она, что я говорила такие вещи в присутствии леди Джейн.
Ввиду этого мы заговорили о других, менее опасных вещах.
Поздно вечером я заглядываю к Джейн. Она не спит, и в ее широко раскрытых глазах я вижу удивление пополам с недоумением.
— Пришла пожелать тебе спокойной ночи, — говорю я ей. — Хочешь пить, Джейн?
Она садится в постели, не сводя с меня тревожного взгляда, и снова я думаю о том, как много она сегодня успела подслушать. Ее слова подтверждают мои худшие опасения.
— Почему от королевы дурно пахнет, няня? И почему король ощупывал ее тело? Это ужасно. Если бы я была королевой, я бы ему не позволила. Может он отослать ее, потому что она дурно пахнет?
Я сажусь к ней на постель.
