Волков-блюз E-Book

Эльдар Сафин

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Fantasy und Science-Fiction
• Serie: Звезды новой фантастики
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 555

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Однажды сместились тектонические плиты, и Африка соединилась с Евразией. В Африке находилась мужская ветвь человечества, в Евразии — женская. И между ними случился симбиоз, возникла общая речь: мужчины научились ускорять свою речь до женской, а женщины — замедлять свою до мужской.. Через полтора миллиона лет Владимир Волков работает вторым выпускающим редактором общего журнала «Лебедь» в дистрикте Тверь Славянского Союза. Он верен своей жене Айранэ и никогда не пропускает супружеский час, зная, что это чревато Блеском. Но именно общий Блеск — гормональная Буря — послужит укрытием в женском анклаве для Владимира и его воскресшего из мертвых дяди Сёмы, который умудрился ввезти в дистрикт своего «мужского ребенка» — жога. Ведь хотя Славянский Союз стремится уйти как можно дальше от хофов и жогов, от нашего животного прошлого, это одно из немногих мест на планете, где жогов сразу не убивают. Еще, конечно, есть остров Мадагаскар, мировая столица информационных технологий, откуда выдачи нет...

Leseprobe

Оглавление

Книга первая. ВОЛОДЯ

Эпилог

Книга вторая. АЙРАНЭ

Эпилог

Серийное оформление Виктории Манацковой

Оформление обложки Ильи Кучмы

Сафин Э.

Волков-блюз : роман / Эльдар Сафин. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. — (Звезды новой фантастики).

ISBN 978-5-389-26104-4

18+

Однажды сместились тектонические плиты, и Африка соединилась с Евразией. В Африке находилась мужская ветвь человечества, в Евразии — женская. И между ними случился симбиоз, возникла общая речь: мужчины научились ускорять свою речь до женской, а женщины — замедлять свою до мужской. Через полтора миллиона лет Владимир Волков работает вторым выпускающим редактором общего журнала «Лебедь» в дистрикте Тверь Славянского Союза. Он верен своей жене Айранэ и никогда не пропускает супружеский час, зная, что это чревато Блеском. Но именно общий Блеск — гормональная Буря — послужит укрытием в женском анклаве для Владимира и его воскресшего из мертвых дяди Сёмы, который умудрился ввезти в дистрикт своего «мужского ребенка» — жога. Ведь хотя Славянский Союз стремится уйти как можно дальше от хофов и жогов, от нашего животного прошлого, это одно из немногих мест на планете, где жогов сразу не убивают. Еще, конечно, есть остров Мадагаскар, мировая столица информационных технологий, откуда выдачи нет...

© Э. Ф. Сафин, 2024© Оформление.ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2024Издательство Азбука®

Я вернулся из командировки около трех часов ночи, мечтая только о том, чтобы положить голову на подушку и выключиться из реальности.

Но на входе меня ждала Айранэ.

— ТыХочешьЧтобыЯКакДикая? — зачастила она, едва увидев меня, так, что я еще воспринимал ее высокий темп, но уже с трудом. — ТыВообщеЧтоТворишь!

В ее словах была доля правды — командировка затянулась, и я пропустил супружеский час, а был он дня три... нет, скорее, пять назад, значит Айранэ действительно приближалась к опасному периоду.

Полностью уверенная в своей правоте, она шагала впереди меня на женскую половину. Небольшой чемодан я оставил у входа, плащ и шляпу скинул прямо на него, понимая, что вряд ли уже сегодня вернусь сюда, а завтра утром буду искать их у себя, на мужской половине.

Как и все прошлые разы, когда я входил на женскую половину, меня охватил затаенный детский восторг. Здесь пахло пряностями, здесь было ощущение моего чужого детства. Как и все мальчики моего круга, после рождения я жил на женской половине до двух лет, в общей детской, после чего отец и дядья забрали меня на мужскую, выделив отдельную комнату.

Это стало изгнанием из рая. Но воспоминания о том рае, ушедшие глубоко в донные отложения памяти, в такие вот моменты выплевывали пузыри с неясными фрагментами чего-то теплого, яркого и безмятежного — когда никто ничего от тебя не ждет, не требует, а ты просто живешь в окружении любящих людей.

— ДавайБыстроМнеЗавтраРано. — Айранэ прямо при мне сбросила халат, обнажаясь полностью — небольшие грудки, острые ключицы, — словно не понимала, как меня волнует.

Впрочем, наверняка не понимала. Момент наготы был краток — едва скинув халат, она сразу же надела длинную шелковую рубашку для исполнения супружеского долга и лицом вниз легла на кровать.

Постели на женской половине — это гигантские мягкие конгломераты разной мебели. Кушетки, кровати и диваны, образующие условно ровное пространство, выгибающееся то тут, то там спинками, с редкими провалами до самого пола, с горами подушек и пуфиков.

В моменты гормональных кризисов женщины ищут позу, в которой не так больно, и подобные ложа помогают в этом. Когда кто-то из старших женщин умирает, молодые, выждав положенный срок, растаскивают себе эти постели: с одной стороны, в этом есть преемственность клана, с другой — старшие женщины, как правило, прожили долгую и насыщенную жизнь, они кое-что понимают в комфорте, и среди элементов их ложа можно найти действительно удобные.

Обычно супружеский долг мы отдавали друг другу в «общей» комнате, с нормальной двуспальной кроватью, но сегодня Айранэ была уверена, что я провинился, задержавшись в командировке, и вроде как наказывала меня, заставляя выполнять предписание на ее территории, там, где ей наиболее удобно.

Но для меня это был волнующий, волшебный опыт, который будоражил, вытаскивая из бездны давно утерянные воспоминания.

Я скинул пиджак, брюки, сорочку — не медля, но и не слишком торопясь. Возбуждение постепенно накрывало меня, и на этот раз оно было необычным.

Положив руки ей на спину, я медленно повел вверх, комкая рубашку. Встав на колени на постель с ней рядом, лишь на мгновенье отнял руки, а затем надавил снова.

Айранэ — моя жена — поежилась. Я видел в свете ночника — опять же, не выключила — наказывает? Или так торопится? — как на ее шее выступили мурашки; убрал руку и медленно прикусил ее загривок.

А затем, не разжимая зубов, поводил ее головой вправо и влево, демонстрируя, кто здесь главный.

Айранэ слегка взбрыкнула — мол, что ты тут устроил? Но мне было плевать, меня уже несло. Не выпуская ее загривок и придерживая рукой подмышками — чтобы не было по-настоящему больно, — я перетащил ее вглубь кровати, выискивая более-менее ровное место.

Затем перевернул ее на спину и провел лицом по шелку рубашки вниз, от шеи до лона, а затем вверх, вдыхая запах, ощущая скольжение плоти, разделенной шелком.

Подхватив ее на руки, приподнял над кроватью, уронил обратно и начал мять, как плотное тесто, всю, целиком, не фиксируясь на деталях.

Я не вполне контролировал себя: это был мужской транс. Тот самый, который охватывает целые полки на поле боя. Тот, в который вводили ритмичным стуком барабаны на фабриках и галерах.

Транс, который отключает в тебе личность, но выводит изнутри память предков, позволяющую выжить и не сойти с ума в любых условиях.

Для нашего круга мужской транс — это нечто постыдное, атавизм. Нас с детства учат распознавать его признаки и купировать. Контроль — постоянный, непрерывный, адский контроль над своими мыслями и телом.

Но сейчас я чувствовал, как вхожу в это состояние, и не хотел его прерывать. Я оказался слишком уставшим, я чересчур глубоко вошел в собственные чувства и воспоминания, чтобы попытка прервать транс осталась без последствий.

Айранэ перестала сопротивляться, расслабилась и отдалась моим рукам, губам и языку как наводнению, и через некоторое время, когда я вошел в нее, почувствовал: сейчас.

Словно два путника, поднимающиеся к вершине, достигают пика и обнимаются, становясь единым целым, причем не только друг с другом, но и с самой этой горой, скалой, твердью, а потом рассыпаются горстью камней, превращающихся от накала чувств в лаву.

На короткое время я перестал ощущать себя, растворившись в Айранэ. Когда открыл глаза, она уже спала. Черты ее лица оказались неожиданно острыми. В обычной жизни эта острота скрадывалась мимикой. Сейчас же ее лицо выглядело серьезно и трогательно, как у ребенка, узнавшего о том, что все мы смертны.

Неожиданно для себя я поцеловал ее в щеку, встал с постели, собрал свои вещи и прямо как был, обнаженным, прошел на мужскую половину, к счастью не встретив по пути никого из семьи и домочадцев.

Родная постель — твердая, с тонким одеялом и упругим валиком подушки — приняла меня в свои объятия, не упрекая в короткой измене с мягким ложем жены.

Пиликнул телефон. Уже почти засыпая, я глянул — пришло сообщение от Славы: «Поставь Будильник». С отцом мы не говорили годами, но время от времени он кидал мне какие-нибудь приложения и ссылки на кафе или сайты, но я никогда не пользовался его советами.

Я смахнул сообщение и провалился в сон.

По прямой от моего дома до офиса — не больше километра. Проблема в том, что пройти насквозь пешком это расстояние невозможно — мешают широкополосное шоссе и несколько веток монорельса. Ближайшие пешеходные переходы через них находятся в часе неспешной ходьбы в одну сторону и в полутора — в другую.

Вот и получается, что, даже видя из окна дома краешек своего офисного здания, так просто я в свой кабинет не попаду. Чтобы добраться, я сажусь в длинный «драгон» семьдесят восьмого года, завожу древний газовый двигатель, придушенный двумя катализаторами, и еду полчаса по пробкам через три гигантские развязки.

И при этом наблюдаю экраны с социальной рекламой, в которой нет-нет да и мелькнет фото нашей семьи со мной девятилетним, мужественным отцом и женственной матерью или дедом Витей, отцом отца, которого зарезали незадолго до моего рождения — а ведь он должен был стать президентом дистрикта, причем величайшим, судя по статьям в мужской «Вики»!

Тридцать минут дороги привычным маршрутом — и я на месте.

Это обычно.

Но сегодня я обнаружил, что одна из развязок перекрыта по непонятной причине и работники в полосатых жилетках направляют в объезд.

В сторону Нижнего города, вдаль от центра, к женскому анклаву, вечным трущобам, которые каждый новый мэр обещает снести и отстроить заново, но до дела никогда не доходит.

За восемь лет моего автомобильного стажа я изучил эти места довольно неплохо, поэтому не стал толкаться со всеми в сторону кольца, а съехал под мост, к гаражам. Там, чуть дальше, еще лет двадцать назад ушлые контрабандисты прорыли тоннель к таможенным складам, через несколько лет тоннель нашли, но не засыпали, а облагородили асфальтом: по местной легенде, эта дыра сокращала путь начальнику милиции от работы до дома в два раза.

Учитывая, что третий зам начальника милиции — мой отец, а сам начальник — мой двоюродный дед, я точно знаю, что это не так. И еще точнее — что узаконивал тоннель тоже дед, продираясь сквозь недра бюрократии — не только мужской и привычной, но и женской, так как со стороны гаражей земля принадлежала анклаву.

Здесь тоже толкались, причем в отличие от развязок, где ездили преимущественно мужские, приземистые автомобили, внизу было полно и женских — высоких джипов и минивэнов.

Я спокойно стоял в короткой, двигающейся пробке, когда справа из бокового проезда на приличной скорости выскочила юркая «ведунья» и с визгом тормозов и заносом впечаталась в бок моей машины, ровно за водительской дверцей.

Едущие сзади спокойно перестроились левее, объезжая нас. Я вылез из машины, подошел к виновнице аварии — она сидела, не двигаясь, старательно отворачиваясь от меня.

— Добрый день, — сказал я, вежливо ускорив речь. — Если он, конечно, добрый.

Дама в машине была из низшего класса. То есть все мы помним слова уважаемого президента, многократно обмусоленные журналистами и политологами, — чего греха таить, в числе таких комментаторов был и я, — о том, что нам надо развивать средний класс, о том, что он растет очень быстрыми темпами, и о том, что именно на него надо опираться в деле ухода от нашей животной натуры.

Но в конечном итоге ведь нет никакого «среднего класса». Есть класс высший: статные и хрупкие женщины и атлетически сложенные мужчины. И есть все остальные: приземистые, коренастые мужчины и под стать им — женщины, которые лишь чуть выше их.

Можно считать и по-другому: например, мой ныне покойный дядя Сёма был не особенно изящным — и тогда получится, что те, кто учится, живет и работает в смешанных командах, где есть и мужчины, и женщины, — это элита. А остальные, кто сталкивается с противоположным полом очень редко — и я не только про анклавы и коммуны, — это низший класс.

Да, все эти современные идеи, «горизонтальные семьи», когда женятся между собой не люди, а небольшие коммуны с анклавами, все эти «приходящие браки» и прочие промежуточные идеи о том, как скрестить волка с овцой, — они не работают.

— ЗадницаЗадницаЗадницаЗадница, — «высокой», чуть ли не ультразвуковой женской скороговоркой, на грани моего восприятия, зачастила дама.

— Я вызываю дорожную милицию, — сказал я, еще более ускорив свою речь. — Вы можете сделать то же самое, позвонив в отряд самообороны.

Формально правила едины для всех участников движения, и не важно, чей инспектор оформляет происшествие — из женской самообороны или из мужской милиции.

Но в реальности как-то так получается, что если оформляла женщина, то процент виновных мужчин автоматически выше, а если инспектором был мужчина — то совсем наоборот. И поэтому неформально — но очень настойчиво — рекомендовалось, чтобы в случае смешанных происшествий звонок делался сразу в обе структуры.

— Мне нельзя, — неожиданно четко, медленно, практически на «низкой», мужской речи сказала дама и пристально посмотрела на меня. Стало ясно, что никакая она не «дама», а вполне еще молодая девчонка, лет двадцати, ну, может, чуть старше. — У меня баллы.

Это отдельная история. Большинство мужчин и женщин просто не задумываются о том, как живут наши соседи по «историческому симбиозу» в формулировке любимого президента нашего дистрикта.

Большинство мужчин месяцами не видят женщин вблизи — и наоборот. А даже если видят, стараются не общаться. Потому что это как минимум сложно. Хотя язык у нас практически один, с небольшими нюансами, то, что женщины говорят заметно выше и быстрее, а мужчины — ниже и медленнее, делает общение — если выразиться очень мягко — некомфортным.

Но даже это — мелочь по сравнению с тем, что у нас разное понимание таких вещей, как «вина», «долг», «обязательство». И тут уж сколько ни выпускай господин президент указов и исторических справок, сколь часто ни говори о том, как сильно мы продвинулись за последние годы «в деле понимания друг друга» и «улучшения качества совместного проживания», — а все равно будет сложно.

И если ты получал права на управление автомобилем в милиции, то можешь нарушать сколько угодно, в пределах разумного — при условии, что платишь штрафы, страховку и так далее.

А если в самообороне — то ни штрафов, ни страховки не платишь, все берет на себя анклав. Но у тебя есть некоторое количество баллов, зависящее от твоей ценности в женской общине, и за каждое нарушение эти баллы списываются, а потом в какой-то момент тебя просто лишают прав, и восстановить их как-то ну очень сложно, я в нюансы не вдавался, но знающие люди говорили, что проще переехать в другой дистрикт и там отучиться заново, чем получить права обратно здесь.

— ЯзаплачуСколькоНадоНеНадоМилициюИСамооборону, — опять зачастила девушка.

Тут надо отметить, что идти навстречу в спорных вопросах незнакомым — а часто и знакомым — женщинам считается большой глупостью. Полностью понять их логику невозможно, и, пытаясь сделать хорошо, мужчина часто решает на самом деле плохо для всех: и для себя, и для нее.

Поэтому в любой нестандартной ситуации — просто следуй правилам.

И совершенно непонятно, почему я в этот момент не достал свой телефон, чтобы набрать милицию, а кивнул и, ускорив речь и подняв голос до приличествующего ситуации, сказал:

— Тебе придется подвезти меня на работу, потому что на битой я не поеду.

Удар пришелся в заднее колесо, ехать на такой машине было бы опасно, поэтому я кое-как сдвинулся в сторону и там запарковался, позвонив дяде Марату и сообщив, где стоит автомобиль и в каком он состоянии. Дядя Марат любил возиться с машинами, и у него были знакомые инспекторы, механики, даже гонщики — и такие вот проблемы вся мужская часть семьи скидывала на него, а он с удовольствием с ними разбирался, хотя и постоянно ворчал на нас.

Девушку била дрожь, поэтому я заставил ее пересесть на пассажирское кресло, а сам устроился на водительском.

И задумался. Конечно, я смотрел юмористические видео о том, как мужчины садились в женские машины и пытались на них ездить, но почему-то полностью был уверен, что сам справлюсь без проблем.

— Зачем третья педаль? — уточнил я.

— ЭтоСцеплениеЕгоВыжимаешьКогдаПереключаешьПередачу.

Женщины быстрее, чем мужчины. Не умнее, не сильнее, и решения, которые они принимают, на мой взгляд, чаще менее удачные, чем мужские, — хотя сами они наверняка считают иначе.

Но — быстрее. Чистая физиология. Они быстро говорят, быстро двигаются, быстро понимают, чего хотят. Для движения по общим дорогам они должны чуть замедлиться. Это как с общей речью — мужчина ускоряется, женщина замедляется, и мы как-то друг друга понимаем.

А чуть занервничаем — и уже не понимаем, потому что каждый переходит на свою речь: женщины — на высокую, мужчины — на низкую.

Когда едешь по дороге, контролировать себя сложно, и поэтому в машинах женщин столько переключателей, рычажков, кнопок и педалей. Езжай себе, нажимай... Во всяком случае, я не мог представить себе другой причины, по которой нельзя оставить в машине только рычаг автомата, поворотники, управление фарами и кондиционер.

Даже для того, чтобы настроить кресло под себя, мне пришлось — я не шучу! — нажать добрый десяток кнопок и рычажков, и все равно того комфорта, с каким ездил на своем «драгоне», я добиться не смог.

Ехали мы медленно, на первом километре я заглох раз десять и раза три едва не врезался в окружающих.

Девушку звали Раннэ, и она работала программистом на швейной фабрике, располагавшейся в подвале женского торгового центра. Я подкинул ее до офиса, затем на ее машине поехал к себе в редакцию, договорившись, что в семь тридцать, не раньше и не позже, заберу Раннэ от ТЦ.

На работу я рассчитывал опоздать на час, в итоге вышло два с половиной. Учитывая, что, кроме непосредственно журналистских задач, которыми я занимался обычно, на мне еще висели обязанности второго выпускающего редактора, наш шеф, Саня Никитыч, встретил меня грозным рыком.

— Не поверишь, — сказал я ему, поднимая перед собой руки. — В меня врезалась девка, в итоге я на ее машине отвозил ее к ней на работу, и сейчас эта машина стоит внизу на парковке.

Я подвел шефа к окну и показал на стоящий внизу минивэн. Единственная высокая женская машина на мужской редакционной парковке.

— А чего на женскую парковку не поставил? — удивился шеф.

— У меня ж пропуск только на мужскую, — пожал плечами я.

На женской парковке места шире, но короче. Женщины чаще ездят с детьми, их авто крепче, выше, напичканы всякой электроникой и системами безопасности.

— И как тебе бабская машина?

— Жогская фигня, — ответил я честно. — Там даже педалей три.

— Ты про деда материал не делал еще?

Всякий раз, когда Саня по какой-то причине был мною недоволен, он спрашивал про деда. Однажды, много лет назад, когда я, еще учась на журфаке, пришел сюда стажером, он поручил мне написать качественный лонгрид про деда Витю, убитого террористами накануне избрания в президенты. Статью «семейную и изнутри», то есть от внука про деда, с эксклюзивными материалами.

Я тогда пошел к отцу, с которым годами не общался, сходил к деду Митяю, пошептался с дядьями и выяснил одно: те, кто хорошо знал моего деда, говорить со мной отказывались, а те, кто его почти не знал, пересказывали всякие слухи про дурной характер, любовниц и про то, как он вкладывал деньги в стартапы, которые сразу после его смерти прогорели.

Тогда я пришел к Сане и честно признался, что лонгрида не будет. Не получится. И он вроде бы понял и принял, благо я тогда сделал отличный материал про месторождения газа под Саратовом и про литературное гетто в Торжке.

Но время от времени он про это вспоминал, чаще — не к месту.

— Не в этом году, — сказал я.

— Ладно, давай за работу, у нас послезавтра сдача номера в типографию, а я без твоей визы его даже на корректуру не отправлю. — Саня ткнул меня пальцем в грудь. — И если ты считаешь, что, прокатившись на непонятной машине пару километров, заслужил поблажку, то ты капитально ошибаешься.

Пару лет назад я выбил себе отдельный кабинет — тогда из соседнего офиса съехали парни из команды стартапа, проигравшие гонку другому стартапу, женскому. Что-то связанное с финтехом, электронными деньгами. Тогда мы в редакции долго обсуждали эту историю. Выглядело все так, словно никакие потуги господина президента не смогут сделать больше, чем сфера IT, в деле объединения мужчин и женщин, потому что на вершине дельцам обоего пола все равно, откуда приходят бабки — из мужских или из женских стартапов.

Наш журнал в тот момент резко рванул в тиражах, к тому же еще попал под приличный грант женского анклава, и мы забрали себе офис прогоревшего стартапа, а я получил отдельный кабинет.

— Миру мир, — буркнул Леха, наш корректор, потягивающий кофе в небольшом закутке между женской и мужской половинами редакции. — Я видел, ты на «ведунье» приехал? Как вообще тачка? Дашь погонять?

— Это не моя, — ответил я.

— Ясно дело. — Леха неопределенно крутанул ладонью в воздухе, показывая, что уж ему-то известно, насколько сложно заполучить мужчине женскую машину. — У жены взял? Или у матери?

Я замер.

Если честно, сама мысль о том, что можно взять что-то у жены, а тем более у матери, звучала фантастически.

Леха был коммунаром, то есть самый что ни на есть низший класс, воспитанный в длинных бараках, пропитанных вечным детским мужским потом.

Он считал, что если ты из высшего класса, да еще и женат, то общаешься с женщинами каждый день, имеешь с ними постоянно какие-то дела, делишь с ними вещи.

Занимаешься сексом каждый раз, когда тебе становится одиноко.

Господин президент и вся наша свора рекламщиков обоего пола поддерживали эту иллюзию, лепя из нас, локомотивов этой идеи, каких-то полубогов, которые живут не просто в одном доме с людьми противоположного пола, а по-настоящему вместе.

Но это — чистый обман. С матерью я последний раз говорил больше года назад, хотя она живет в трех дверях от меня, а взяв у жены без спроса хотя бы расческу, я тут же стану героем семейных анекдотов лет на десять, символом глупости и рассеянности.

— Это машина незнакомой мне девки, которая пару часов назад въехала в меня, когда я двигался в сторону работы. Погонять не дам, тем более что у тебя и прав нет.

Права у Лехи, конечно, были — но только на современные электромобили, дешевые легкие «погремушки», как их называли мы, адепты древних крокодилов на объемных газовых двигателях. Женщины обычно ездили на гибридах, которые, когда заканчивался электрический заряд, всегда позволяли доехать до зарядки на газе.

И для женских автомобилей требовались полноценные права, такие как у меня, а не «облегченные», дешевые и быстрые, как у Лехи.

— Тебе жена не говорила, что ты зануда? — Леха обиженно отвернулся.

Жена мне за восемь лет брака вообще мало что говорила, если честно. Когда у нее возникал ко мне вопрос, от нее приходила одна из тетушек, а если вдруг она была крепко мною недовольна, то подключалась тяжелая артиллерия и меня к себе вызывала мать.

Перед командировкой я забыл выключить кондиционер — тогда стояла дикая жара, — и сейчас, войдя в кабинет, окунулся в сухой арктический холод.

Открыв нараспашку окна, я достал из саквояжа брелок компьютера и воткнул в монитор, наблюдая, как по экрану побежали знакомые строки проверок перед стартом системы.

— Хр...хр... — полтора часа максимум! — рявкнул интерком редактора на моем столе, проглотив первые пару слов, как обычно с ним и бывало после долгого простоя.

Впрочем, я и так знал, что на редакторский проход у меня часа полтора — и на самом деле, конечно же, не полтора, а два или два с половиной, — но Саня считал, что постановка нереальных сроков мотивирует сотрудника выполнять свою работу быстрее.

Надев наушники с алжирской органной музыкой, я пошел по верстке, нумеруя и выделяя цветом не нравящиеся мне куски, а в файле примечаний прописывал по каждому номеру, что именно меня смущает.

Дойдя до женской части номера, я обнаружил там большой плакат на шесть полос, сложенный в середине журнала, с изображением денежной жабы, подманивающей финансовую удачу своему обладателю.

Что-то меня царапнуло, я включил редакционный VPN и залез в женский сегмент интернета. Продравшись через полтора десятка сообщений о том, что мой браузер не поддерживает какие-то фреймворки и протоколы, я добрался до поисковика и уже минут через десять открыл с дюжину вкладок про «денежную жабу». Пробежав глазами все, я получил более-менее объемную картину.

Как я и полагал, история оказалась совсем неоднозначной, пришла к нам из Лангедока, из тех времен, когда это был чисто женский город, окруженный смешанными дистриктами.

В то время на город наседали со всех сторон, а он успешно сопротивлялся во многом благодаря влиятельной гильдии женщин-купцов. Время от времени город осаждали, жительницы начинали голодать и в критический момент выбирали самую упитанную из своих рядов, судили ее за надуманные грехи — обычно как ведьму, — называли ее «жабой», убивали и съедали, что позволяло пережить осаду и сохранить независимость, в том числе финансовую.

Позднее на праздниках начали сжигать чучело жабы, якобы привлекая деньги к участвующим в процессе, а в нынешнее время — просто держали у себя статуэтку жабы или плакат с ее изображением.

Самая мякотка скрывалась в том, что жаба, нарисованная на плакате для нашего журнала, была синей — то есть явно «мужского» цвета, — да еще и с характерным моноклем, в точности как у господина президента, а под лапами виднелись связки хвороста.

То есть это была такая шутка для ценителей, причем для ценителей-женщин, подставляющая в некотором смысле весь журнал, а в особенности руководство, которое этот намек проспало.

Я вышел из VPN, посмотрел статью про денежную жабу на всеобщей энциклопедии: да, про Лангедок пара фраз, причем никакого каннибализма, просто «поверье пришло из региона...», все очень политкорректно, спокойно и красиво.

Ха, мужские сказки и легенды, пересказанные для женщин, тоже теряют огонь. Наверное, так оно и должно быть, чтобы выносить к общему очагу не измазанные кровью и дерьмом ножи и дубины, а что-то более симпатичное...

Прошел по всем статьям в женской части номера, специально проглядел каждую иллюстрацию, но, кроме жабы, ничего провокативного не нашел.

Нажал на интерком, дождался, когда Саня буркнет мне «Ну чего там?», и сказал:

— Саня, правки по номеру отправил тебе и первому выпускающему, там есть ряд вопросов, и напомни — плакат мы же отдельно заказываем, потом уже в типографии его складывают перед прошивкой?

— Да, плакат отдельно, там бумага другая и цвета немного отличаются, я уже отправил на печать — а что?

— Останови, пожалуйста, если это еще возможно, мне надо кое-что уточнить.

Через пару минут в корпоративный мессенджер прилетело от Сани: «Остановил, но разбирайся быстрее, там процесс».

Я глубоко вздохнул, пробормотал: «Жогская хрень!» — и пошел на женскую половину редакции. Раньше между половинами была дверь, но однажды ее не открывали пару месяцев, предпочитая общаться в корпоративном защищенном мессенджере, и за это время потеряли ключ.

Саня был в ярости, и в итоге дверь демонтировали, а на ее место повесили плотную штору — и теперь уже к этой шторе не прикасались неделями и месяцами.

Никто не запрещает мужчинам заходить на женскую половину, а женщинам — на мужскую. Не важно, работа это, или дом, или, может, просто какое-то общественное пространство.

Но, проходя сквозь границу, подчас невидимую, хотя и всегда явную, ты словно кровью расписываешься в том, что у тебя есть дело к людям противоположного пола и оно достаточно срочное и важное для того, чтобы нарушить устоявшееся течение их жизни своим присутствием.

— БатюТвоегоЧеПугаешь! — скороговоркой на высокой речи рявкнула Траана, стоящая у ксерокса с кипой документов.

Она занималась юридическими вопросами редакции, причем как женскими, так и мужскими: у нее был диплом заочно оконченного мужского юридического факультета. В интернете, где она чаще всего и вела дела, ее не страшил никто — да хоть даже сам господин президент!

А в реале зашедший с мужской половины коллега мог вызвать инфаркт.

— Где Алаяна? — уточнил я, вежливо ускорив речь.

— Тристаседьмой, тренингведет, — чуть замедлилась Траана. — ЩаПостойСекунду.

А потом набрала воздуха в легкие и на грани ультразвука, так, что у меня едва не разорвало барабанные перепонки, заорала:

— ВолодяВофисеКАлаяне!

И неодобрительно глянула на меня.

Я в ответ уставился на нее, но, вспомнив школьные уроки, на которых мы рассматривали невербальное общение диких мужчин и женщин между собой, тут же отвел взгляд. Если верить школьным учебникам, такие вот «гляделки» могли закончиться только гормональным всплеском у обоих, реже — у одного, после чего мы либо подрались бы прямо здесь, либо занялись бы сексом.

Конечно, и я, и Траана — из высшего круга. Оба всю жизнь тренируемся сдерживать в себе животное. Она замужем, и наверняка ее муж никогда не опаздывает на супружеский час, так что внезапные гормональные бури ей не грозят, а я могу распознать семь признаков своей растущей агрессии и сдержать себя.

Но лучше не провоцировать.

— О Володя. — Алаяна говорила со мной даже не на общей речи, когда женщины замедляются, а мужчины ускоряются. Она говорила на чистой низкой, правильно артикулируя и подчеркивая окончания даже четче, чем это делаем мы сами, общаясь между собой. — Что привело?

— ЖабаПровоцируетКонфликт. — Я попробовал было выговорить это максимально высоко, на женской речи, но в конце фразы позорно пустил петуха и перешел на комфортную мне «общую»: — Вы нарисовали денежную жабу с президента. Исторически это спорный символ каннибализма и ритуального сожжения ради процветания общества.

Алаяна кивнула мне, мы прошли в ее кабинет. Едва усевшись, она косо глянула на меня, усмехнувшись и тут же отведя глаза — четко по правилам, так, что я не успел даже на мгновение воспринять это как вызов.

— Ты единственный заметил, молодец, — сказала она. — Плакат уже в типографии. Без плаката тираж не продадим.

— Я остановил печать.

На лице Алаяны я заметил промелькнувшую тревогу. Она уставилась на меня пристально, словно собираясь начать поединок взглядов, но за мгновение до того, как это стало неприличным, моргнула и отвела глаза.

— Через полгода выборы, — сказала она.

— Все знают, что выиграет какая-то девка и у дистрикта будет госпожа президент на следующие восемь лет, — ответил я.

— Это для тебя «какая-то», — ответила Алаяна. — А у нас сейчас острая фаза перед выборами. Этот плакат — часть нашей внутренней избирательной кампании. Выпад одной из кандидаток против другой. Похожесть жабы на господина президента — это один слой из сотни. Мужчины — в большинстве своем — не считают ни одного. А женщины увидят, и будет небольшой скандал, который на вас, впрочем, никак не отразится.

— Это связано с тем, что журнал — не чисто мужской или женский, а общий? — уточнил я.

— С этим связано в первую очередь, — призналась Алаяна. — Володя, ты лезешь туда, где очень горячо. Прошу тебя — не впутывай сюда Саню. Пропусти плакат.

— Саня должен знать.

Я уже понимал, что зря сюда лезу. Здесь была завязана политика, здесь были спонсорские деньги от анклава и реклама, которую у нас размещали, а у конкурентов — нет. Но и просто так взять и подставить главреда я не мог.

— Чего ты хочешь? — спросила Алаяна и пристально взглянула мне в глаза.

Сочетание такого вопроса и такого взгляда имело очень много подтекстов. Мы оба были из высшего общества и оба понимали, что она не имеет в виду секс. Но животное начало внутри меня — и, я уверен, внутри главреда женской части редакции — зашебуршилось, оценивая собеседника в качестве потенциального партнера.

Она была старше меня лет на пять, слишком высокая, слишком худая. У нее наверняка было уже не меньше четырех детей — такая высокая должность подразумевала крепкий брак и большую семью.

А я для нее был слишком низкостатусным, слишком молодым и, наверное, слишком низкорослым и недостаточно атлетичным.

— Я хочу, чтобы все было по правилам, — ответил я.

— Никогда все не бывает по правилам. — Она отвела взгляд, показывая, что не рассматривает меня как партнера, и мы оба чуть расслабились. — Твоя жена сейчас курирует пару залов под присмотром твоей же матери, руководящей музеем. Я могу перевести ее с небольшим повышением в министерство культуры, это откроет для нее новые возможности.

Я задумался. Лезть в женские дела — вещь опасная. Если мать узнает, что я сделал что-то подобное, взорвется весь дом, и двоюродный дед, являющийся лидером мужской половины нашего клана, пинком выкинет меня из дома.

С другой стороны, если Айранэ, моя жена, повысит свой статус, это откроет новые возможности и для меня, особенно если она забеременеет и родит четвертого ребенка.

— Об этом никто не узнает, — утвердительно сказал я.

— Естественно.

— И у Сани не будет неприятностей из-за плаката.

— Никаких, — уверенно ответила она. — Неприятности будут у меня, но это мой выбор.

Я встал и вышел из ее кабинета, заканчивая разговор. Если бы она была мужчиной, мы бы еще минут десять рассыпались в бисере фраз, подтверждающих наше взаимное уважение, хлопали бы друг друга по плечам, ритуально показывая, что близость второго нам не неприятна.

Но в разговоре мужчины и женщины не требуется дополнительное подтверждение договоренности: любой такой союз временен, любая договоренность держится только на взаимной выгоде.

И — иногда — на сексе или ненависти к общему врагу.

Плакат ушел в печать, а я весь остаток дня занимался лонгридом, который делал на основе работы в командировке, про завод, создающий оборудование для спутников.

Завод был новаторским, и он использовал как мужские, так и женские наработки в части технологий и архитектуры решений.

Объединяла это все команда из десятка женщин и троих мужчин, общающихся между собой, естественно, по сети.

Я, как мужчина, брал интервью у одного из мужчин и по разговору понял, что у него нет полной картины: но вынужден был писать статью с его слов. Правильнее всего было бы отправить письмо с несколькими вопросами одной из архитекторов-женщин, но это выглядело бы оскорбительно по отношению к интервьюированному мною специалисту, и потому при подготовке я извивался как уж на сковородке, стараясь обойти в материале все места, в которых он сомневался во время разговора.

Работа меня затянула, и я совсем забыл про Раннэ, которая ждала меня к семи тридцати. Обычно я задерживался на работе, иногда — надолго. Сегодня у меня была задача, к тому же по-настоящему интересная, и я обо всем забыл.

В семь сработала напоминалка от дяди Лёни о том, что завтра будет семейный ужин и от меня ждут, что сегодня я куплю свежее мясо.

Непостижимым образом это вытащило из памяти Раннэ, я тут же понял, что уже опаздываю, сохранил файлы и побежал, по пути прощаясь с ребятами. Саня работал в своем кабинете, я прекрасно видел его за стеклянными дверями, но прощаться заходить не стал, так как это в лучшем случае затянулось бы минут на пять, а их у меня не было.

К парковке у ТЦ я подъехал в семь пятьдесят две. Я собирался выйти и передать место пилота девушке, но она уверенно села на пассажирское кресло, махнув рукой — мол, чего стоишь?

По ее виду я понял, что она не в духе — причем основательно. Спрашивать было бы себе дороже, поэтому я просто поехал в сторону своего дома, предполагая, что там передам машину Раннэ и пусть дальше она делает что хочет.

На этот раз ехал я гораздо лучше, чем утром, заглохнул едва пару раз, и дважды мне удалось разогнаться до четвертой передачи — благо поток позволял.

Следить за дорогой и одновременно за Раннэ я не мог, все мое внимание занимало управление автомобилем, но, проехав больше двух третей пути, я внезапно отметил, что со мной что-то не так.

Я был возбужден и все происходящее воспринимал в контексте фрикций, комментируя внутри себя чужие поступки, перестроения и торможения с помощью мата и эвфемизмов.

В какой-то момент мне стало тяжело дышать, и я припарковался у обочины. Взглянув на Раннэ, я понял, в чем проблема. У нее начинался Блеск.

Губы покраснели и увеличились, глаза ушли чуть в глубину и теперь светились, ноздри расширились.

От нее пахло сексом. Долбаный жог, она в этот момент и была сексом! Я еще пытался отстегнуться и выскочить из машины, когда она медленно, как в старинном фильме ужасов, протянула ко мне руку и дотронулась кончиком ногтя до моей верхней губы.

Меня снесло в одно мгновение. Все годы обучения, все правила медитации и самоконтроля, десятки способов не допустить собственного транса — оно не работало против Блеска.

Сознание оказалось заперто в глубине черепа, испуганно наблюдая за тем, как тело — точнее, два тела, — полностью покорившись животному началу, яростно исследуют друг друга, избавляясь от своей одежды и одежды партнера, а затем сливаются вместе, с криками, стонами, пытаясь расширить вокруг себя пространство, занятое сиденьями, рычагами, кнопками и стеклами автомобиля.

Никогда до этого момента я не сталкивался с женщиной в Блеске. Впрочем, кому я вру, никогда до этого я не спал ни с кем, кроме жены, — а о том, чтобы она не впала в животное состояние Блеска, я должен был заботиться, свято соблюдая супружеские часы.

И сейчас я внезапно понял, чего лишал себя сам все эти годы. Случившееся оказалось болезненным — Раннэ, равно как и я, не контролировала себя, и кусалась, и рвала меня на части ногтями, и била, заставляя подстроиться под свой темп, ритм и ощущения.

Это было грязно — я чувствовал себя животным, у меня лезли вверх инстинкты, подавляя тонкий слой знаний и правил, стирая его, как яростный водопад срывает с кожи мыльную пленку.

И это было потрясающе ярко и чувственно. Оргазм разорвал меня на части, на несколько мгновений лишив не только речи — о таком я слышал, — но и зрения, и слуха, и осязания.

— СлезьСлезьСлезьСлезьСМеня, — бормотала на высокой речи Раннэ, притом что сверху была именно она. — БатюТвоегоБатюБатюКакЭтоСлучилось!

Тело ее было расслаблено, глаза пусты — Блеск сошел, и я больше не чувствовал возбуждения. Я как можно осторожнее снял ее с себя и положил на сиденье рядом.

Я взглянул на нас обоих — и если у меня рубашка и костюм просто лишились пуговиц, а штаны съехали вниз с так и не расстегнутым ремнем, то комбинезон Раннэ висел на ней клочьями.

Зато на ней не было заметных ран, кроме покрасневших запястий и небольшой царапины над левой ключицей, а у меня от шеи до низа живота шла глубокая царапина, плечо сзади довольно сильно болело, притом что у Раннэ были окровавлены зубы, и я догадывался, какой именно кусок мяса она пыталась откусить.

В запотевшее окно постучали, и я, не пытаясь понять, что происходит, просто открыл его, и внутрь машины проник холодный воздух.

Снаружи стояла офицер самообороны. Она поднесла ко рту микрофон и сказала что-то на высокой речи.

— Вы будете жаловаться на проявление Блеска вне установленных зон? — раздался механический голос с ее пояса.

Должностные лица, вынужденные по работе общаться с противоположным полом, носят такие устройства, которые ускоряют или замедляют вашу речь. Естественно, речь не о высшем классе: нас слишком долго учат правильному произношению, чтобы мы потом все это смазали механическими интонациями.

— Я не буду подавать заявление, — ответил я хрипло.

— ВПРВТЖЛТ? — абсолютно неразборчиво спросила офицер у Раннэ.

— ЯПодтверждаюЧтоМеняНеУдерживалиНасильно, — старательно замедлила свою речь Раннэ так, чтобы я услышал ее слова.

Офицер посмотрела на нас неодобрительно, и я понял: она решила, что мы любовники, которые специально использовали Блеск для получения острых ощущений.

Она нажала у себя на поясе комбинацию из пары кнопок, и из динамика раздалось мелодичное, явно записанное в студии:

— Хорошего вечера.

Я закрыл окно и обернулся к Раннэ, которая достала с заднего сиденья легкую куртку и натянула ее до колен. Впрочем, при каждом движении куртка тут же подскакивала вверх, обнажая бедра.

— ПростиПростиПрости, — забормотала она так, что я едва слышал, что она говорит. — ДураДураДура!

И в этот момент я вдруг понял, что вся моя жизнь внезапно раскололась на две части: то, что было до сегодняшнего дня, — и то, что будет дальше.

Потому что происшедшее в тесном женском автомобиле оказалось самым ярким событием в моей жизни. Все, что было раньше, все, включая подростковые чувственные эксперименты, тот случай, когда я едва не утонул и меня откачивали на реке, свадьбу и регулярный секс с Айранэ, — все это недотягивало даже до тройки по шкале, на которой сегодняшнее безумие с Раннэ встало на уровень твердой десятки.

Мне пришлось отвезти ее домой, поругавшись на въезде в анклав с бабкой — офицером самообороны, которая не верила, что я удалюсь из анклава сразу после того, как довезу Раннэ до дома.

Когда я через двадцать минут покидал это место — на женском такси, естественно, в анклав другие не ездят, — старуха смотрела на меня неодобрительно, и я вдруг понял, что теперь, что бы ни происходило дальше, на меня часто будут так смотреть и мужчины, и женщины.

Домой я добрался глубокой ночью. Никто меня не встречал, зато на тумбочке в прихожей лежали две записки.

Одна — от дяди Марата, о том, что машину взяли в работу и сделают через пару дней, а пока я могу воспользоваться «экватором», семейным электромобильчиком.

Вторая — от дяди Лёни, который написал, что так и не дождался от меня мяса, поэтому купил его сам и теперь я должен ему семнадцать рублей, потому что дядя Лёня на мои деньги купил лучшее мясо и с хорошим запасом.

Он намекал на то, что если бы мясо брал я сам, то мог бы уложиться в десятку.

Но мне было все равно.

Телефон пикнул — пришло очередное сообщение от отца: «Поставь Будильник — это важно». Я смахнул сообщение, хотя отметил про себя: отец пишет про это приложение уже не первый раз.

Едва положив голову на подушку, я выключился.

Я проснулся оттого, что меня гладили по голове. Ощущение теплой руки на моих волосах было щемяще-знакомым и в то же время настолько чуждым, что я мгновенно вынырнул из сна, впрочем не открывая глаз.

И сразу же из омута памяти выплыло: мама.

— Я вижу, ты проснулся. — Она говорила на идеальной «низкой» речи, как и Алаяна, — даже более четко, чем я или кто-то из дядьев. — Ты играешь с огнем.

— У нее начался Блеск, у меня не было ни единого...

— Плевать мне на твою дикую, это твои проблемы и проблемы твоей жены, — резко оборвала меня мать, показывая, что и эта часть моей истории ей знакома. — Против меня начали какую-то интригу, и я знаю, что ты в этом замешан. В нашей среде не принято говорить прямо, и обычно намеки довольно туманные. Сегодня звезды сошлись, и все оказалось прозрачно. Айранэ забирают из моего музея с повышением. Рассказывай, мальчик.

Конечно, я мог отказаться. В конце концов, это была всего лишь мать, а не кто-то из дядьев, которые действительно воспитывали меня, любили и направляли все эти годы, с того момента, как в два года я покинул женскую половину.

Бóльшая часть мужчин — я про коммунаров, конечно же — не знает имен своих матерей, и ничего, живут спокойно. Но видимо, было что-то такое в ее голосе, что пробивалось сквозь десятилетия отчуждения, сквозь холодные годы, в которые мы виделись так редко и вели себя как незнакомые друг другу люди.

— Денежная жаба, — ответил я честно.

В конце концов, первой нарушила наш договор Алаяна, редактор журнала. Мать не должна была ничего узнать, но она узнала, и у меня могли начаться проблемы с женской частью нашей семьи. Если это выйдет на уровень дедов, мне не поздоровится.

То, что мать пришла сама на мужскую половину, означало, что она готова закрыть глаза на это мое вмешательство, хотя бы потенциально... В зависимости от того, какой ущерб я нанес.

— Мне нужно больше информации, — потребовала мать.

— Свежий номер, в женской части — плакат с денежной жабой на куче хвороста, и жаба похожа на президента. Я обнаружил это и потребовал от Алаяны поменять изображение, она отказалась, ссылаясь на то, что невозможно убрать плакат из номера без большого скандала и срыва сроков. Но гарантировала, что у мужской редакции не будет проблем. А взамен на мое молчание предложила продвижение для Айранэ и выход из-под твоей опеки, обещая, что ты ничего не узнаешь. И я согласился.

— Мелкая хофская сучка Алаяна, — нараспев произнесла мама. — Она не знает, с кем связалась. Володя, несмышленыш, ну куда ты лезешь? Женская политика — не просто грязная. Она убивает. Еще до выборов несколько сотен трупов, и женских, и мужских, найдут по всему дистрикту. Раньше тебя защищало мое имя, но теперь ты вошел в игру и ввел в нее Айранэ. Да, вы где-то с краю и мало кому интересны, но вас начали разыгрывать против меня и моих покровителей... А значит, вы под ударом. И я не смогу вас защитить.

— Можно ли как-то отыграть назад? — спросил я. — Исправить?

— Нет, Володя, здесь движение только в одну сторону, — ответила мать. — Постарайся не лезть глубже. Я поговорю с твоими дедами, после перевода Айранэ твой статус вырос, может быть, они смогут это использовать, а ты — не проворонить свой шанс. Я думала, что твоя жена еще слишком молода для сложных интриг... Но ты запустил цепь событий, и вы либо выплывете, либо потонете.

Я открыл глаза. За то время, что мы не виделись, мать изменилась. Она еще больше похудела, при этом ее глаза светились изнутри, а в лице чувствовалось что-то хищное.

За год мама стала выглядеть более высокоранговой — хотя, может, это произошло раньше, просто я не замечал.

— Твой музей... — начал я, но она мама перебила:

— Главный культурный центр дистрикта. — Она усмехнулась. — Мы поглотили несколько музеев поменьше, и теперь я вторая женщина в министерстве. Я беременна пятым ребенком, и если будет девочка...

Она не продолжила, но я и так понимал: если будет мальчик, она удержит текущее место. А если девочка — пойдет вверх, возможно, очень высоко.

Государство платило за каждого ребенка, независимо от пола. Но для обычных женщин из анклава оно давало только деньги, ну и плюс небольшое повышение статуса.

А для элиты, высшего круга — открывало новые дороги, доступные только тем, кто заботится о будущем страны. Заботится, рожая для нее новых высокоуровневых мальчиков и девочек с хорошими генами.

Воспитывая их, оплачивая дорогое обучение, уводя нашу страну как можно дальше от хофов и жогов, нашего дикого, животного прошлого.

— Поговори с отцом, — загадочно сказала она.

Отец со мной общался всего несколько раз за всю жизнь. Сначала меня это тяготило, потом расстраивало, а после свадьбы как отрезало — я просто вычеркнул его из своей жизни.

Встречаться с отцом я, конечно же, не собирался.

Мать вышла из моей комнаты, не прощаясь. Холодная, жесткая, красивая. Она напоминала африканскую статуэтку из черного дерева, одну из тех, что стояли в комнате покойного дяди Семы. Дядя в свое время много путешествовал, налаживая связи нашего дистрикта даже не с соседними — с дальними, теми, в которых мужчинам, чтобы понять друг друга, надо переходить на упрощенный, древний язык, потому что «общий» у них совсем не общий...

Я вспомнил, как сидел на коленях у дяди Семы, а он показывал мне монетки из разных стран и рассказывал про дальние края. Про магарадж в Индии и вождей в Южной Америке, про то, как в Австралии нашли глубоко в пустыне мужское племя, которое, узнав о том, что весь мир живет в симбиозе мужчин и женщин, объявило всему миру войну, и теперь их территория имеет статус заповедника и огорожена гигантским тысячекилометровым забором.

Его истории всегда отличались от того, что нам рассказывали в школе. Понятно, что отец не очень любил возиться со мной — собственные сыновья, взрослея, вызывают у мужчин отторжение на уровне гормонов, — но из всех дядьев больше всего обо мне заботился именно дядя Сема...

Я тряхнул головой, отгоняя воспоминания. В дверь постучали, и, не дожидаясь разрешения, зашел дед Митяй.

Всемогущий, третий человек в мужской иерархии дистрикта, глава всей милиции.

— Ты охренел? — уточнил дед, закрывая за собой дверь и поворачивая ключ.

— Ты про мать? — уточнил я.

— Плевать мне на твою мать и клубок ее подруг, мелкий ты гад. — Двоюродный дед сел в кресло у письменного стола, бегло оглядев мои журналистские заметки. — Ты вчера попал в аварию и не позвонил в милицию.

— Дед, слушай...

— Это ты слушай! Как я могу требовать от всего дистрикта соблюдать законы, если мой собственный внук их игнорирует? Сколько она тебе заплатила?

— Шестьдесят рублей, — признался я.

Сразу после аварии я заглянул в базу ремонтников, нашел аналогичные моему случаи, выбрал по верхней планке и показал Раннэ; она оплатила сразу, хотя для нее это наверняка немалая сумма.

— Шестьдесят? Хорошо. — Дед мотнул головой. — Тебе поставят штраф в двести рублей. И в газете об этом напишут: «Известный журналист, попав в аварию, не сообщил об этом в органы милиции. В соответствии с законом ему был предъявлен прогрессивный штраф в двести рублей, который был оплачен на месте».

— Я не смогу, у меня нет двухсот рублей, — начал было я, но дед перебил:

— Я заплачу, ты не беспокойся. А потом договорюсь с твоим редактором и буду удерживать из твоей зарплаты половину, пока не расплатишься полностью! Но честь семьи должна быть вне подозрений. Ты уже не пацан с палкой, ты, жогская задница, взрослый мужик!

До этого момента я ни разу не видел деда в такой ярости, тем более — употребляющего мат.

— И еще. — Дед достал из кармана увесистую пачку денег, начал было ее пересчитывать, затем бросил всю на стол. — Девка эта твоя, дикая, как ее?

— Раннэ, — ответил я.

— Раннэ! Ты уже и имя ее запомнил! А имена детей своих небось без подсказки не сможешь назвать!

Тут дед был, конечно же, не прав. Я, как и любой порядочный мужчина, мог без проблем перечислить имена всех своих племянников и двоюродных братьев, а это почти два десятка имен. Собственных детей у меня было трое, две дочери и сын, и все трое пока жили на женской половине. Причем у девчонок были «детские» имена, типа Лена или Света, запоминать их не имело смысла, тем более что видеть дочерей и общаться с ними мне категорически запрещалось.

Вот вырастут до четырнадцати, выберут себе настоящие, взрослые имена — тогда и запомню уже, тем более что тогда настанет время, когда я должен буду начать искать им женихов.

А сына моего звали... Звали... Айранэ говорила, я еще записал тогда...

— Сына зовут Лёня, — вспомнил я. — А дочек — Света и Лиза.

Насчет дочерей я был совершенно не уверен, но и дед наверняка никогда не запоминал детские женские имена, так что я ничем не рисковал.

— Хорошая у тебя память, — буркнул дед Митяй. — Жаль, мозгов нет. В общем, поедешь в анклав, найдешь свою Раннэ, подпишешь с ней документ, по которому у вас друг к другу нет никаких претензий. Она сейчас у себя, у нее вчера был Блеск, так что законный выходной, отлеживается.

— А деньги зачем?

— А потом ты пойдешь в управление самообороны и заверишь документ по всем правилам! — Дед Митяй посмотрел на меня как на кретина, взял пачку денег и взъерошил ее. — У женщин все действия так или иначе влияют на статус. Если к ним пришла высокоуровневая девка и попросила заверить документ, они заверят его сразу, и это будет для всех выгодно. Если придет низкоуровневая, они назначат ей срок рассмотрения, неделю или месяц. А ты никакого уровня не имеешь, твои документы будут рассматривать вечность и не рассмотрят никогда. Поэтому ты будешь предлагать им деньги. Да, это пошло, это незаконно и это, на мой взгляд, чудовищно глупо. Но выхода нет.

Я встал, натянул штаны и накинул футболку. Подошел к столу и рассмотрел пачку — самые мелкие, рублевые купюры — зато много, сотни две, если не больше.

— А если я не заверю этот документ? — уточнил я. — Чем грозит?

— Вариантов множество, — ответил дед. — Она может подать на тебя в суд. Или, например, родит пацана и потребует, чтобы наш клан его забрал. Но это мелочь, потому что в таком случае мы тебя прикроем и ребенка воспитаем. А вот если она родит дочь и отдаст нам, то твои бабки нас всех зароют! И даже твоя мать тебя прикрывать не станет, чтобы не ссориться со старшими. А еще Раннэ может потребовать от тебя исполнения супружеского часа, например. Прецеденты были. Это сразу понизит статус твоей жены, ее карьере конец, опять же твои бабушки нас размажут. Она может умереть от последствий вчерашнего Блеска, ну или просто умереть внезапно, а женский суд скажет, что это из-за Блеска. Будет процесс, на котором кто-то основательно поднимет свой статус, — и как ты думаешь, за счет чего? Точнее, за счет кого? За счет твоих матери и жены! Ты головой думал, когда вчера отказался подавать заявление на Блеск вне отведенных для этого мест?

Когда я позвонил Сане Никитичу, мой главред пояснил, что с ним уже связался Митяй и что он меня сегодня на работе не ждет.

В голосе начальника не было сочувствия, но я слышал понимание — он не злился. Не знаю, что ему сказал двоюродный дед, в любом случае с этой стороны проблем я мог не ждать.

Документ с отказом от претензий был уже распечатан, причем сразу в четырех экземплярах. Дед проследил, чтобы со своей стороны я его подписал при нем.

На «экваторе» я до того уже ездил — бесцветная маломощная машинка, просто средство передвижения. Никакого сравнения даже не с «драгоном» — с «ведуньей» Раннэ он не выдерживал. На въезде в женский анклав меня не остановили — такие машинки часто использовали доставщики еды, курьеры и технические службы как мужчин, так и женщин.

Дом, в котором жила Раннэ, при свете дня оказался довольно приличным с виду: покрашен в лазурный с белым, плюс светло-голубая окантовка многочисленных маленьких балкончиков.

Когда я выходил, кто-то из девок сзади присвистнул. Подозреваю, что здесь, в дешевом спальном районе анклава, редко бывает кто-то из мужчин высшего класса. А сдерживать эмоции низший класс не привык.

У подъезда был домофон, но прямо передо мной в дом вошла без ключа девчонка лет восемнадцати. Я дернул дверь — она открылась.

В документе, который передал мне дед, содержались паспортные данные — как мои, так и Раннэ. В том числе полный адрес. Когда я подошел к лифту, там стояла зашедшая ранее девчонка. Увидев меня, она ойкнула и, передумав лезть в кабину, рванула в сторону лестницы.

Я поднялся на седьмой этаж, нашел нужную дверь и нажал кнопку звонка, вызвав длинную оглушительную птичью трель.

— Прив... — начал было я, но тут же понял, что дверь мне открыла не Раннэ, а сильно похожая на нее девушка.

— ЭтоКоМне! — коршуном из глубины коридора вынеслась моя знакомая. — ДурнойСовсем?

Она потянула меня вглубь квартиры, мы продирались мимо коробок, свисающих со стеллажей предметов женского туалета и полуодетых манекенов с причудливо вытянутыми в разные стороны руками.

Я не сразу понял, что мы идем вдоль дверей, часть из них была открыта или приоткрыта, и за некоторыми я видел девок, все как одна — молодые и во многом похожие на Раннэ.

Когда мы проходили мимо, они совершенно одинаковым движением оборачивались на нас и смотрели мне в глаза не мигая. Выглядело это пугающе.

— ТыСУмаСошел? — спросила меня Раннэ, втолкнув в маленькую комнатку и тщательно заперев за собой дверь. — ЕслиУКогоТоНачнетсяБлескОстальныеТожеВзорвутся!

Я всю жизнь общался только с женщинами, которые тщательно соблюдали супружеский час, и о Блеске знал только из учебников и криминальной хроники, ну и еще вчера испытал его на себе.

А вот дед Митяй наверняка знал о нем больше, но вместо того, чтобы переложить вопрос на юридическое агентство, имеющее женское представительство, отправил в анклав меня самого.

Эта мысль требовала обдумывания, но не сейчас.

— Мне надо, чтобы ты подписала отказ от претензий, — привычно ускорился я.

Это ускорение речи далось мне гораздо проще, чем вчера: я привыкал говорить с женщинами.

— ПрислалБыКурьером, — недовольно сказала Раннэ, взяла у меня бумаги и начала читать.

Я подошел ближе, чтобы указать на важные, по моему мнению, места, когда она, не глядя, выкинула в мою сторону руку и попросила:

— СтойТам.

— Почему? — удивился я. — У тебя же Блеск был вчера, ты сейчас «пустая» в части гормонов?..

Она посмотрела на меня как на идиота:

— ЗдесьДвадцатьДевчонокЗаСтенами.

Я не понял этого момента, но на всякий случай отошел в сторону. Раннэ дочитала, тяжело вздохнула, потом долго рылась по шкафчикам в поисках ручки.

У меня была своя, но я не предложил, внезапно осознав, что ничего не понимаю в происходящем и могу этим жестом опять что-то испортить.

Она подписала все четыре экземпляра, потом придирчиво осмотрела их, один даже понюхала и пометила галочкой в углу, видимо, чтобы оставить себе.

— ТыПахнешьТакБудтоЯТебеЕщеНравлюсь, — сказала она, отдавая мне четыре листа.

— Ты мне нравишься, — признался я.

Раннэ заставила меня остаться в комнате, сама вышла и некоторое время что-то кричала — почти на ультразвуке, у меня не было ни единого шанса разобрать сказанное.

Ей отвечали, потом она что-то еще говорила. Это заняло не больше минуты — затем она вернулась, взяла меня за руку и потащила за собой.

Теперь все двери были закрыты, а в коридоре горел свет. Я разобрал запах — пахло кориандром и немного женским потом. Запах был именно тем, который я вчера чувствовал от Раннэ.

Мы вышли из дома. В дневном освещении я увидел, что ее лицо осунулось и выглядит она гораздо хуже, чем вчера. По крайней мере, чем вчера утром.

— Ты не заболела? — уточнил я.

— ДуракУМеняВчераБылБлеск, — огрызнулась она.

Я окончательно перестал понимать, как мне себя с ней вести. То, что она назвала меня дураком, с одной стороны, казалось очевидным оскорблением, а с другой — словно котенок ударил лапой, скрыв когти, — вроде бы и напал, но совсем не страшно и не больно.

Когда я сел в «экватор», она уверенно плюхнулась на пассажирское кресло.

— ТыБезМеняНеЗаверишь, — сказала она. — ПрямоПоворотНалевоИПоворотНаправоДваКвартала.

В управлении женской самообороны на входе дежурила размазавшаяся по стулу пухлая женщина лет под сорок. Я, конечно, совершенно не разбирался в женских статусах, но тут было очевидно: этой даме не повезло занять хоть сколько-то приличное место в жизни, и статус у нее очень низкий.

Она долго ковырялась в аппарате на поясе, прежде чем оттуда раздался мелодичный голос:

— Сообщите цель визита.

— РМЖЧХ, — на ультразвуке сообщила Раннэ.

Охранница, глядя только на меня — куда-то в область солнечного сплетения, — проигнорировала ответ Раннэ и еще пару минут копалась в аппарате, после чего динамик на ее груди озвучил:

— Вам на второй этаж, кабинет двадцать шесть, в порядке живой очереди.

Раннэ посмотрела на охранницу, та ответила взглядом, некоторое время они словно сверлили друг друга, потом Раннэ отвернулась, взяла меня за руку и потащила вперед — хотя уж второй-то этаж я мог и сам найти.

Но, обернувшись, я обнаружил, что охранница смотрит потухшим взором на то, как мы держимся за руки, и понял, что моя спутница использовала этот жест как некий аргумент в их споре.

— ДавайДокументы, — сказала она около нужного кабинета.

Там выстроилась очередь — четыре женщины, довольно невысокие, только одна моего роста, то есть все из низшего класса.

Раннэ взяла документы и вошла в кабинет без очереди. Очередь ей не возразила, но из кабинета я услышал ультразвуковой незнакомый голос — кто-то внутри явно был недоволен явлением Раннэ.

Через мгновение ультразвук стих, а еще через секунду дверь открылась и вышла Раннэ, но уже с папкой, в которой бумаги было явно больше трех листов.

Дальше начался какой-то жогский бардак. Мы шли к очередному кабинету, Раннэ заходила внутрь без очереди, чаще всего ее просто пускали, иногда кто-то возмущался, и тогда моя спутница что-то вопила на ультразвуке.

В кабинетах тоже иногда орали. Но заканчивалось все почти мгновенно, каждый раз Раннэ выходила с видом победительницы, а папка в ее руках становилась все толще.

Мы прошли через полтора десятка кабинетов, затем вернулись в некоторые второй раз, а потом — и третий.

При этом сидевшие в очередях женщины начали ворчать — я заметил, что за это время они не продвинулись вперед ни у одного кабинета.

Это был мир, незнакомый и непонятный мне. Если бы мне пришлось проходить через все это самому — даже не представляю, как я смог бы это сделать, да еще и за один день.

В итоге из очередного кабинета Раннэ вышла без папки и сообщила:

— НадоОплатитьПошлинуСорокКопеек.

Мы прошли в кассу, и я оплатил пошлину. Раннэ с чеком вернулась в последний кабинет, вышла оттуда с тремя листами, забрала себе помеченный, свернула его вчетверо и спокойно сунула сверху в платье, так что из лифа торчал небольшой белый уголок.

— МыСделалиЭто, — улыбнулась она.

— Ты сделала это, — ответил я, не желая брать на себя даже часть этого триумфа.

Когда мы вышли и я сел в машину, Раннэ осталась стоять снаружи. Видимо, здесь мы должны были расстаться. Я уже отъехал на приличное расстояние, когда в зеркале заднего вида разглядел ее далеко позади — она так и смотрела мне вслед.

На выезде из анклава меня тормознули, и две тетки из самообороны деловито осмотрели «экватор», заставили открыть все дверцы и багажник, а одна из них сосредоточенно обнюхала пассажирское сиденье, глядя на меня искоса, словно надеясь, что я признаюсь в каком-то страшном грехе.

Но каяться мне было не в чем, и в итоге меня пропустили. Из анклава я поехал сразу в ГУМД — главное управление милиции дистрикта, где спросил у скучающего сержанта на вахте, где я могу заверить отказ от претензий.

Сержант молча протянул руку, я вложил туда два документа. Он внимательно прочел первый, затем просмотрел второй и сказал:

— Там за углом сберкасса, оплати полтора рубля пошлины. И дальше два варианта: если хочешь по правилам — отдаешь в семнадцатом кабинете лейтенанту пошлину и документы и через неделю получаешь свой заверенный экземпляр.

— А если не по правилам? — уточнил я через минуту, поняв, что сержант молчит, потому что ждет от меня этого вопроса.

— А не по правилам — купишь там же пару пачек белой бумаги и отдашь мне. Я все заберу, отойду минут на двадцать и потом сразу вынесу тебе заверенное по всей форме. Ну как?

Я рассмеялся.

— Пойдем по второму варианту.

Тут был большой нюанс: сержант на самом деле просил не взятку, точнее, не совсем взятку. Наши чиновники — я имею в виду мужских, насчет женских могло быть точно так же, но этого я не знал — время от времени начинали против чего-то бороться.

Против глобального потепления, против лишней бюрократии, против опозданий, хамства и очередей.

Каждый раз при этом у исполнителей на местах что-нибудь исчезало, и хорошо, если это была бумага или степлеры, гораздо хуже — если премии или надбавки.

Потом борьба сходила на нет, люди в высоких креслах получали галочки, ордена и моральное удовлетворение, а бумага и надбавки возвращались туда, откуда их ранее забирали, приводя в восторг тех, кто во время этого искусственного кризиса выживал, вместо того чтобы жить.

В сберкассе стояла очередь в мужское окно, и я направился в женское. Еще вчера я бы по инерции встал в мужское и потратил бы полчаса жизни впустую, но количество моего общения с женщинами за последние сутки неожиданно перешло в качество, и я понял, что меня совершенно не смущает вариант воспользоваться женской частью инфраструктуры.

Женщина в окошке нервно косилась на меня все время, пока оформляла мне пошлину, принимала деньги, отсчитывала сдачу и выдавала две пачки бумаги.

Я на всякий случай проверил все реквизиты — она все сделала правильно.

За то время, пока я оплачивал пошлину, мужская очередь продвинулась на одного человека из десяти. Один из стоящих дернулся было к женскому окну, но почти сразу вернулся. На меня глядели как на инопланетянина.

Сержант уточнил:

— Чего так быстро? Неужели очереди нет?

— Да я в женском взял, — ответил я спокойно.

— Главное — туалеты не спутай, — невпопад пошутил сержант.

Теперь он смотрел на меня с опаской и, видимо, на мгновение даже засомневался, имеет смысл брать с меня бумагу или лучше отправить по длинному, но официальному пути с недельным ожиданием.

Но в итоге выбрал правильное решение.

Через двадцать минут он еще не вернулся, и через полчаса, а через сорок спустился дед Митяй.

— Давай за мной, — потребовал он.

Мы поднялись в его логово на третьем этаже. Здесь, в мягком прохладном полумраке вытянутого начальственного кабинета, стоял легкий, невыветриваемый запах табачного дыма.

— Садись, — потребовал двоюродный дед, и я сел через два стула от него. — Ты сейчас в женском окне пошлину оплатил?

— Да, — ответил я. — Это законно.

— Но никто так не делает, — ответил дед Митяй. — Ты должен был завалиться на подписании документа в анклаве. У них практикуется коллективная ответственность. То есть когда какие-то неприятные документы согласуют в десятке инстанций и в итоге начинаются проблемы, то виноваты все разом, а значит — никто. Как ты смог за полдня подписать у всех? Я тебе дал двести рублей, но даже с ними это неделя, не меньше! Там же полсотни очередей!

Я достал из кармана пачку денег и кинул ее на стол перед дедом. Пошлины я оплачивал из своего бумажника, то есть к деньгам деда не притронулся.

— Раннэ прошла по всем кабинетам. Без очереди. Я понятия не имею, что она там говорила.

— Это проблема, — ответил дед. — Я-то как раз представляю, что она им говорила. Она им рассказывала, что за дверью стоит мужик из высшего класса и что, если они не хотят катастрофы, пусть лучше подпишут, иначе ты на нее в суд подашь. То есть она вывернула ситуацию наизнанку, поставив себя и весь женский анклав в уязвимое положение, и, чтобы избежать проблем, они все быстренько заверили документ, в котором ты и Раннэ отказываетесь от претензий.

— Она... Она пугала их мною? — уточнил я.

— И даже, может быть, мною, — углубил дед. — Вопрос в другом — почему она решила тебе помочь? У меня есть ощущение, что эта дикая разыгрывает какую-то свою партию. Может быть, конечно, я все усложняю и вопрос просто в гормонах. Насколько я понимаю, до тебя у нее нормального секса с мужчинами не было, а Блеск — штука такая, она взрывает мозг... Ты, кстати, как?

— Я — в порядке, — ответил я с уверенностью, которой на самом деле не испытывал. Мысль о том, что мы с Раннэ больше не увидимся и я никогда не испытаю той яркости жизни, в какую на несколько мгновений окунулся вчера, я старательно гнал прочь.

— Не уверен, — сказал дед, пристально глядя на меня. — Купи подарок Айранэ. Дорогие сладости.

Он двинул пачку денег обратно ко мне.

— Зачем? — удивился я.

— Это такой старинный обычай. — Деду явно было не по себе. — Когда ты женат, но у тебя появляется кто-то на стороне, ты делаешь жене подарок. Этим ты, во-первых, сообщаешь ей о том, что случилось, пока не сообщили другие. Ну и во-вторых, подчеркиваешь, что не гордишься происшедшим, и даешь понять, что в ваших отношениях ничего не меняется.

Я приоткрыл рот, пытаясь осознать сказанное дедом. А потом уточнил:

— А если жена по какой-то причине занимается сексом с кем-то, кроме мужа...

— Она делает ему дорогой подарок, портсигар или фляжку, — ответил дед Митяй. — Это традиция, которая уходит корнями в глубокую древность. Как бы мы все ни пыжились, мы всё еще животные. И рано или поздно бóльшая часть из нас, даже самые рафинированные и тренированные, сцепляются с кем-то взглядами, не могут устоять, потом гормональный взрыв, бац... и ты уже натягиваешь штаны, стараясь не встречаться глазами с недавним партнером, и идешь домой, к жене... Ну, или к мужу.