Война, которая спасла мне жизнь E-Book

Кимберли Брубэйкер Брэдли

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Für Kinder und Jugendliche
• Serie: Война Ады. Книги, покоряющие сердца
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 313

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Ада в жизни не видела травы и деревьев. Она ни разу не отмечала Рождество. Она никогда не выходила из дома – весь её мир состоял и маленькой комнаты, вида из окна на четвёртом этаже, брата Джейми и вечно недовольной мамы. Нельзя Аде из дома выходить, у неё ведь нога… Да и как выйти, если ходить она почти не может? Но когда из-за войны Джейми с другими детьми эвакуируют, Аде ничего не остаётся, как встать на ноги и пойти – вслед за ним, чтобы не остаться одной и чтобы выжить. И только тогда она понимает, как велик этот мир, и как много в нём всего разного, сложного и… хорошего. И пусть война – это страшно, но, возможно, именно она подарит Аде шанс на жизнь.

Leseprobe

Кимберли Брубэйкер Брэдли Война, которая спасла мне жизнь

Глава 1

– Ада! А ну прочь от окна! – вопит мама. На плече её рука, и – р-раз! – я лечу со стула вниз, прямо на пол.

– Да я только со Стивеном Уайтом поздороваться. – Эх, зря вырвалось, придержать бы мне лучше язык за зубами: сама ведь прекрасно знаю, что маме перечить не стоит. Но лето прошло недаром: я, что называется, стала на тропу войны.

Мама мне – оплеуху. Наотмашь. Больно: затылком о ножку стула. Из глаз искры пучком.

– Не смей с чужими разговаривать! – шипит. – Я ж единственно по доброте душевной тебе дала на улицу выглянуть. А будешь хвостом вертеть да с чужими языком чесать, я это окно заколочу к чертям!

– Джейми гуляет, и ничего, – мямлю в ответ.

– Конечно, гуляет, а чего б ему не гулять-то? Он же не калека. Не то что ты.

Тут лучше вообще язык прикусить, хотя ответ так на нём и вертится. Трясу головой, поскорее очухаться, глядь – на полу кровавое пятно. О нет. Видимо, днём не отмылось. Мама увидит – быстро смекнёт, что к чему. Тогда мне точно крышка. Ползком к пятну, сажусь на него. Калечную ногу тоже под себя, с глаз долой.

– Иди лучше чаю мне сделай, – говорит мама. Садится на край кровати, принимается стаскивать чулки. И давай покачивать у меня перед носом то одной своей ногой, то другой – обе преотличнейшие, конечно. – Мне скоро на работу пора.

– Иду, мам. – На место себя – стул, от окна вот так подвину, чтоб закрывал кровавое пятно, и ползком по комнате. Калечную ступню в струпьях стараюсь маме на глаза лишний раз не показывать. В кухне есть другой стул, у плиты, с него можно и конфорку газовую разжечь, и чайник поставить.

– Хлеба мне отрежь ещё. И смальцем намажь, – вдогонку орёт мама. – Брату тоже сделай. А если там чего останется, – гогочет, – так уж и быть, намажь ещё один и… кинь-ка в окошко! Посмотрим, что твой Стивен Уайт насчёт такого обеда скажет, ха-ха! Что, хорошо я придумала, а?

Ничего не отвечаю. Отрезаю два толстых ломтя, остальное быстро за раковину. Джейми всё равно до ухода мамы не вернётся, а едой он со мной всегда поделится.

Чай готов, подходит мама за кружкой.

– По глазам твоим бесстыжим, дочка, всё вижу. Ты не думай, будто можешь меня одурачить. И так Небеса благодарить должна, что я тебя вот такую терплю. Ты ведь и слыхом не слыхивала, до чего в жизни худо бывает.

Отхлёбываю чай – себе я тоже налила кружку – и чувствую, как кипяток бежит вниз по горлу, прожигает след до самого желудка. Мама не шутит. Так ведь и я не шучу.

Войны бывают разные.

Всё, о чём тут рассказываю, началось четыре года назад, летом 1939-го. В те месяцы Англия ещё только готовилась вступить в новую Великую войну, ту самую, которая сейчас в разгаре. Многие жили в страхе. Мне было десять (хотя тогда своего возраста я не знала), и когда я впервые услышала про Гитлера, – ну как услышала: обрывки фраз, не больше, и в основном ругательных, что там заносило с улицы к нам в окно на четвёртый этаж, – меня нисколько не заботил ни сам Гитлер, ни какая бы то ни было международная война. Должно быть, вы уже успели подумать, что я воевала со своей матерью, но моя первая война, которую я затеяла тем летом, была война с братом.

Джейми был юркий мальчишка с копной грязно-русых волос, глазами ангелочка и душой бесёнка. Мама говорила тогда, что ему шесть и что осенью он пойдёт в школу. В отличие от меня ноги у него были сильными и оканчивались двумя совершенно здоровыми ступнями. Ими Джейми прямо случая не упускал воспользоваться, чтобы убежать от меня подальше.

А я ненавидела оставаться одна.

Квартира наша состояла из одной комнаты на четвёртом этаже, над пабом, в котором мама работала по ночам. Утром она спала допоздна, и моей задачей было накормить Джейми и заставить его сидеть тихо, пока она не встанет. Потом мама уходила – в магазин или поболтать с соседками; иногда она брала и Джейми с собой, но чаще он оставался дома. Вечером она шла на работу, а я поила Джейми чаем, пела ему и укладывала спать, и всё это я проделывала каждый день сколько себя помню, с тех пор как Джейми ещё ползал в подгузниках и не умел ходить на горшок.

С Джейми мы играли, пели песни и наблюдали в окошко, что делается в мире: то придёт мороженщик с тележкой, то старьёвщик притащится на своей дохлой кляче; вечером вернётся с доков сосед, а днём женщины будут развешивать бельё и переговариваться с крылечек. Соседские дети будут прыгать через верёвочку и играть в салки.

Даже тогда я могла бы спуститься вниз. Сползти, например, или съехать на заднице. Совсем уж беспомощной я не была. Но в тот единственный раз, когда я осмелилась высунуться из квартиры, мама узнала об этом и избила до того, что на плечах выступила кровь.

– Ты же позор на мою голову! – кричала она. – Чудовище, с этой безобразной ногой! Думаешь, мне приятно будет, если люди увидят такую стыдобу? – И она пригрозилась заколотить окно, если я снова попытаюсь спуститься вниз. С тех пор она всё время мне этим угрожала.

Правая ступня у меня с детства была маленькой и кривой: подошва с пяткой повёрнуты кверху, а тыльная сторона, наоборот, волочится по земле. Лодыжка, ясное дело, была нерабочая и болела, если на неё опираться, так что почти всю свою жизнь я обходилась без неё. Зато научилась хорошо ползать. Оставаться в одной и той же комнате долгое время мне было не так уж трудно до тех пор, пока в этой комнате со мной был Джейми. Но Джейми рос, и со временем ему всё больше хотелось поиграть с другими детьми и погулять на улице. «А чего б ему и не погулять? – говорила мама. – Он же у меня нормальный». Джейми она говорила: «Ты у нас, слава богу, не то что Ада. Можешь гулять, где хочется».

«Нет, не может! – протестовала я. – Я должна его видеть».

Поначалу он действительно дальше не убегал, но потом нашёл себе какую-то компанию, и они с мальчишками норовили исчезнуть из поля зрения на целый день. Потом он возвращался с рассказами про доки на реке Темзе, где большие корабли со всех концов света стоят, наполненные разными грузами. Он рассказывал мне о поездах; о складах, таких огромных, что весь наш дом меньше, чем один такой склад. Он видел церковь Святой Девы Марии – по её колоколам я отсчитывала время. Летние дни становились длиннее, Джейми исчезал на дольше, пока не стал возвращаться совсем поздно, спустя часы после маминого ухода. Он постоянно где-то пропадал, а маме было всё равно.

Наша комната стала для меня тюрьмой. Я просто терпеть не могла, до чего в ней теперь тихо, душно, пусто.

Я пробовала всё, чтобы Джейми остался со мной. Заваливала дверь, чтобы не выбрался, но к тому времени он был уже сильнее. Умоляла маму вмешаться. Угрожала самому Джейми, а как-то раз в очередной жаркий день даже взяла и связала ему руки-ноги, пока спал. Я готова была силой вынудить его остаться.

Помню, когда Джейми проснулся, он не завопил, не закричал. Только дёрнулся разок и беспомощно застыл, глядя на меня.

И по щекам – слёзы.

Я тут же бросилась развязывать. В душе стыдно, гадко. Смотрю – на запястье у него красное пятно, там, где слишком туго затянула.

– Больше я никогда-никогда так не сделаю, – бормочу я. – Клянусь. Никогда.

А слёзы всё текут у него по щёчкам. И главное, сама понимаю почему. Я ведь за всю свою жизнь Джейми пальцем не тронула. Ни разу руку на него не подняла.

А теперь я как мама.

– Я дома останусь, – шепчет он.

– Нет-нет, – трясу головой. – Не надо. Ты совершенно не должен. Только чаю попей сначала, а потом беги. – И сую ему скорей кружку и бутерброд со смальцем.

Помню, мы в то утро были одни дома, мама ушла куда-то, не знаю куда. Я Джейми по голове погладила, в макушку поцеловала, песенку ему спела – всё сделала, что умела, лишь бы только улыбнулся.

– Ты всё равно скоро в школу пойдёшь, – приговариваю. Главное, сказала – и сама удивилась, как я раньше этого не сознавала. – Тебя по целым дням дома не будет, но это ничего. Я кое-что исправлю, и всё со мной будет хорошо.

И упросила его идти гулять на улицу, даже помахала на прощанье в окошко.

А потом взялась наконец за то, что давно пора было сделать. Научилась ходить.

Кто знает, умей я ходить, может, мама бы меня так не стыдилась? Кривую стопу прикрыли бы чем-нибудь. Я могла бы выходить на улицу, к Джейми, быть с ним рядом или по крайней мере настороже, чтобы помочь, если вдруг что.

Собственно, к этому и пришло, пусть не совсем так, как я себе представляла. Свободу мне принесли сразу две войны – та маленькая, которую я затеяла против Джейми и которая сошла в то лето на нет, и та великая, которую затеял Гитлер и которая в то лето только начиналась.

Глава 2

В тот самый день я и взялась за дело. Взобралась на стул, поставила обе ступни на пол. Нормальную левую поставила. И кривую правую поставила. Колени выпрямила – рукой держусь за спинку – и встала.

Чтоб было понятно, в чем сложность: стоять я, конечно, и до этого могла. Могла, например, прыгать на одной ноге. Но ползти на четвереньках – оно ж куда быстрее, да и в такой тесной квартирке как-то казалось, зачем в полный рост вставать – и так всё под рукой. В итоге мышцы на ногах, в особенности на правой, стоять не привыкли, в спине сразу слабость; но это даже не самое важное. Хватало бы просто стоять – оно бы ещё ничего.

Чтобы ходить, надо как-то поставить больную ступню на пол. Перенести на неё вес, опереться, оторвать от пола вторую ногу, да ещё умудриться не потерять равновесие и не свалиться от жгучей боли.

В тот первый день я встала. Ноги затряслись, рукой ухватилась за стул, медленно перенесла вес с левой ноги на правую. И ахнула.

Учись я с детства, может, было бы не так плохо. Может, и косточки мои перекрученные приучились бы выдерживать вес. Может, и кожа на щиколотке огрубела бы, не сдиралась.

Всё может быть – этого я никогда не узнаю. В любом случае стоять мало, одним стоянием до Джейми не добраться, и я отпустила спинку стула. Кривую ногу вперёд, толчок… Боль клинком пронзила лодыжку. Я рухнула на пол.

Ещё раз. Рука на стуле. Выпрямляемся. Шаг вперёд… Упали. Ещё раз. Попробуем снова. На этот раз пусть сначала нормальная нога. Короткое ах, кривую ногу переносим, и – бам! Я опять на полу.

Кожа на калечной ноге, на тыльной стороне стопы, быстро стёрлась. Вокруг по полу кровь; я быстро устала, больше не могу. Во всём теле дрожь, ноги не держат, упала на колени. Потом достала тряпку и принялась вытирать пол.

Так прошёл первый день. На второй оказалось ещё хуже. Потому что теперь болела и нормальная нога тоже. Выпрямить их обе не было никаких сил. На коленях темнели синяки от падений, а на больной стопе ныли вчерашние ссадины. Единственное, что у меня вышло на второй день, это постоять, держась за спинку стула. Пока стояла, смотрела в окно. Упражнялась переносить вес с одной ноги на другую. А потом легла на кровать и рыдала от боли и изнеможения.

Всё это оставалось, конечно, в тайне. Маме я не собиралась рассказывать, пока не научусь как следует, а Джейми не могла довериться, вдруг выдаст. Пожалуй, могла бы в окно выкрикнуть, но что бы поменялось? Каждый день я видела внизу людей, иногда даже с ними заговаривала, и они даже махали мне изредка рукой, здоровались по имени. Но никто толком не пытался завести со мной беседу.

Может, мама хоть улыбнулась бы. Сказала бы, например: «А ты у меня всё-таки смышлёная, а?»

В своих фантазиях я шла ещё дальше. Бывало, сижу после тяжёлого дня с ногой на кровати, наружу пробиваются рыдания, аж всю трясёт, а я давлю их в горле и представляю, как мама берёт меня за руку и помогает спуститься по ступенькам. Потом выводит меня на улицу и говорит всем: «Это Ада, моя дочка. Видите, не так уж всё запущено оказалось!» Всё-таки мама же.

Я представляла, как хожу с ней за продуктами. Как иду в школу.

– Рассказывай всё, – просила я Джейми поздно вечером. Садила его к себе на колени у окна и спрашивала: – Что ты сегодня видел? Что нового узнал?

– В магазин заходил, как ты просила, – говорит, например, Джейми. – Во фруктовый. Везде фрукты лежат. Прямо кучами на столах, представляешь?

– А какие фрукты?

– Ну там, яблоки. А ещё какие-то как бы вроде яблок, только не совсем. Ещё такие круглые, оранжевые, яркие такие, а ещё другие, зелёные…

– Тебе надо по названиям их узнать, – говорю ему.

– Не, не могу. Продавец как увидел, что я пялюсь, так меня сразу и вытурил. Сказал, не хватало ещё, чтобы всякие грязные попрошайки у него товар тибрили, и метлой меня шуганул.

– Дже-ейми, какой же ты грязный попрошайка? – Иногда, когда маме претило, как от нас пахнет, мы мылись. – И потом, ты бы не стал воровать.

– Что значит «не стал»? – говорит Джейми, засовывает руку за пазуху и достаёт такое вот как бы яблоко – жёлтое, мягкое, неровное. Грушу на самом деле, только тогда мы этого не знали. Кусаем, сок течёт по подбородкам.

Никогда не ела ничего вкуснее.

На следующий день Джейми стянул помидор, а на следующий день попался, когда хотел стащить у мясника отбивную. Мясник отлупил его прямо на улице, а потом привёл за руку домой и сдал маме с потрохами. Мама схватила Джейми за шкирку и отлупила сама.

– Дуралей! Конфеты тырить – я понимаю! А с отбивной-то ты что собрался делать?

– Ада есть хочет, – хнычет Джейми.

И я хотела. Ходить отнимало до жути много сил, я постоянно хотела есть. Но говорить об этом не стоило, и Джейми сразу это понял. Я видела, как расширились у него в тот момент глаза от ужаса.

– Ада! Так я и знала! – Мама рывком обернулась ко мне. – Науськала братика красть! Ах ты паразитина ничтожная! – И как замахнётся. Я сидела на своём стуле у окна; совершенно машинально вскочила на ноги, хотела увернуться.

Тут-то меня, конечно, и поймали. Ступи я хоть шаг – и нет никакой тайны. Я застыла на месте как вкопанная. Однако глаза у мамы блеснули, она пристально на меня посмотрела и говорит:

– Да мы вон как выкаблучиваемся, а? На колени и марш в шкапчик.

– Мам, не надо, – скулю я. Сразу на пол осела… – Пожалуйста, не надо.

Шкапчиком называлась крохотная каморка под раковиной. Водопровод иногда протекал, так что в шкапчике было вечно сыро и стоял прелый запах. Но что ещё хуже, там жили тараканы. Просто в квартире они меня не напрягали. Бумажкой какой-нибудь придавишь и за окошко. Но в шкапчике, в темноте, придавить их уже не выйдет. Там они ползали прямо по мне. Как-то раз один залез в ухо.

– Сейчас же, – цедит мама. И улыбочка такая лёгкая на губах.

– Я полезу, – говорит Джейми. – Я же отбивную стырил.

– Полезет Ада, – жмёт своё мама. Улыбается ровно-ровно, и лицо ме-едленно к Джейми поворачивает. – Всякий раз, как поймаю тебя на воровстве, Ада будет сидеть в шкапчике ночь.

– Но-о-очь? Всю, целиком? Ни за что… – хриплю. Хотя знаю прекрасно: так оно и будет.

Когда становилось совсем худо, можно было уйти в себя, затеряться в собственных мыслях. Это я всегда умела. Где бы ни была – на своём стуле у окна или в шкапчике, – отключаюсь и больше ничего не вижу, не слышу, даже не чувствую. Меня просто нет.

Это помогало, но происходило не сразу. Первые несколько минут в шкапчике были просто ужасны. А в тот раз ещё тело стало ломить под конец, оттого что сидишь долго скрюченный. Всё-таки я уже не маленькая была.

Когда утром мама выпустила меня наружу, кружилась голова и тошнило. Я выпрямилась, а всё тело как заноет, и точно иголки повсюду – в ногах, в руках. Я легла на пол, а мама смотрит на меня сверху вниз и говорит:

– Будет тебе урок на будущее. Неча, дочка, хвост распускать.

Кое в чём мама меня, конечно, раскусила. Она поняла, что я крепчаю. И ей это не понравилось. Как только она ушла, я вскочила на ноги и не успокоилась, пока не одолела всю комнату от стены до стены.

Август подходил к концу, скоро Джейми собирался пойти в школу. Мне уже было не так страшно, что он будет от меня уходить, но оставаться наедине с мамой надолго – вот этого я боялась. А в тот день Джейми прибегает домой раньше обычного, и лицо такое грустное.

– Билли Уайт говорит, все дети уезжают, – докладывает.

Билли Уайт – это Стивена Уайта младший брат, и с Джейми они лучшие друзья были.

Мама как раз собирается на работу. Наклонилась шнурки завязать, выпрямляется и кряхтит:

– Ну да, все так говорят.

– Что значит «уезжают»? – спрашиваю.

– Из Лондона, значит, уезжают, – говорит мама. – Из-за Гитлера, из-за бомбёжек. – Поднимает глаза и смотрит на Джейми, не на меня. – Слухи такие, что Лондон будут бомбить, так что всех детей высылают за город, в безопасное место. Я пока не решила, отправлять тебя тоже или нет. Думаю, стоит. Всё ж экономия, лишний рот долой.

– Зачем бомбить? Куда за город? – спрашиваю.

Она мне – ни слова. Джейми плюхается на стул и давай ногами в воздухе болтать. Такой маленький на этом стуле.

– Билли говорит, они в субботу уезжают. – Это через два дня. – Ему мама одёжку покупает, всю новую.

Мама говорит:

– Нету у меня денег тебе одёжку новую покупать.

– А я? – спрашиваю. У самой голос дрожит, и куда слабей, чем хотелось, выходит. – Я разве не еду? Со мной-то что?

Мама не хочет на меня даже взглянуть.

– Конечно, нет, – говорит. – Они же к хорошим людям детей рассылают. Тебя-то кто возьмёт? Никто тебя не возьмёт. Нормальным людям на такую ногу и смотреть противно.

– К хорошим нельзя – можно к плохим поселить, – говорю. – Собственно, мне и привыкать не придётся.

Как она замахивается, успела заметить, а вот увернуться – нет.

– Чтоб я больше не слышала твоих дерзостей! – визжит. Потом скривилась в такой улыбочке, что у меня внутри аж похолодело, и выдаёт: – Тебе всё равно не уйти никуда. Будешь сидеть здесь всю жизнь. Вот в этой самой комнате, бомбы там не бомбы – хоть что.

У Джейми прямо лицо побледнело. Открыл рот что-то сказать, но я ему головой покачала, выразительно так, он закрыл. Как только мама вышла, он тут же бросился ко мне, обнимает.

– Ты не волнуйся, – говорю. Качаю его в руках, а самой совсем не страшно. Наоборот, внутри радуюсь: всё-таки не зря потратила лето. – Узнай, где нам надо быть и во сколько, – говорю Джейми. – Мы с тобой вместе едем, слышишь? Вместе.

Глава 3

Рано утром в субботу я украла мамины туфли.

Пришлось украсть. Других у нас в доме не было, не считая братовых тряпичных тапочек, которые были малы даже на мою калечную ногу. Туфли мне оказались великоваты, но я напихала в носки бумаги. Кривую ступню обернула тряпкой, шнурки потуже завязала. Чувствовать на себе обувь было так странно. Но я подумала, главное, чтоб не свалились.

Джейми стоит, смотрит на меня во все глаза.

– Нету у меня другого выбора, придётся, – говорю ему шёпотом. – Иначе люди мою ногу увидят.

А он шепчет:

– Ты стоишь. Ты ходишь!

Вот он, момент триумфа, а мне вообще не до этого. Впереди столько всего.

– Ага, – говорю, – хожу.

Взглянула на маму – та лежит себе на кровати к нам спиной, похрапывает. Что, гордится дочерью? Чёрта с два.

Вниз по ступенькам я сползла на заднице. Внизу Джейми помог подняться, и мы отправились в путь по пустым утренним улицам. Иду и думаю себе: потихоньку, полегоньку. Шажок за шажком.

Ходить там внизу, на уровне земли, было в новинку. Свет необычный, с розовым оттенком, от зданий точно голубоватая дымка… Всё в этом утреннем сиянии казалось мне тогда красивее, чем потом стало днём. Впереди лежала совсем пустая улица. Только раз за угол шмыгнула кошка – наверно, в погоне за крысой.

Правой рукой я опиралась на Джейми. В левой держала бумажный пакет с едой, наш завтрак. Джейми сказал, нам надо быть в его школе в девять. До девяти оставалось ещё много часов, но я решила, чем раньше отправимся, тем лучше. Я же не знала, сколько мне потребуется времени, чтобы добраться до школы. Да и чтобы на меня пялились, тоже не хотелось.

Улица у нас оказалась ухабистой, чего я, глядя на неё до этого исключительно с высоты своего окна, в соображение не приняла. Идти по ней было куда труднее, чем по полу в квартире. В обуви, конечно, проще, но пока я дошлёпала до конца нашего проулка, нога до того разболелась, что мне казалось, всё, шагу дальше не ступлю. Однако же ступала.

– Поворачиваем, – пыхтит Джейми. – Уже немного осталось.

Ещё шаг, и калечная нога вдруг как подвернётся! Я рухнула наземь. Джейми припал рядом на колени.

– Ты, может, ползком, а? – говорит. – Тут никто не смотрит.

– А далеко ещё? – спрашиваю.

– Три квартала, – говорит. И потом добавляет: – Кварталы – это вот дома между улицами. Надо пересечь ещё три улицы.

Я на глаз попробовала прикинуть расстояние. Три улицы. А могло быть три километра. Триста километров.

– Наверно, проползу немного, – говорю.

Только ползти по улице оказалось куда труднее, чем по квартире. На коленках у меня, конечно, давно были костные мозоли, но камешки всё равно больно впивались, а грязь и мусор радости не прибавляли. Через квартал я взялась за Джейми и кое-как поднялась на ноги.

– А почему ты всё время не ходишь, раз умеешь? – спросил меня Джейми.

– Недавно умею, – говорю. – За лето научилась, пока ты гулял.

Он кивнул.

– Я никому не скажу, – говорит.

– Да теперь не важно, – говорю. Мир уже тогда стал казаться мне огромным. Смотришь вверх на крыши домов – и голова кружится. – Мы же за город едем. А там мне никто не будет запрещать ходить. – Тут я врала. Потому что знать ничего не знала о том месте, куда мы едем. Я тогда даже представить не могла, где это – «за городом». Но Джейми – он только сильнее сжал мою руку и улыбнулся.

Школа была кирпичное здание с пустым двором за металлической решёткой. Мы прошли за решётку, и я рухнула наземь. Потом мы поели хлеба, макая его в сахар. Было вкусно.

– Это ты у мамы сахар стянула? – спросил Джейми, глядя на меня во все глаза.

Я кивнула.

– Причём весь, – говорю. Мы как засмеёмся!

Мы больше не двигались, и стало чувствоваться, какой воздух холодный и как сыро сидеть на земле. Жгучая резь в лодыжке поутихла, теперь нога только ныла не переставая. Я подняла глаза и стала смотреть на все эти незнакомые здания вокруг, на завитки под карнизами и красивую кирпичную кладку, на вывески, оконные рамы, на птиц. Я бы даже не заметила, что к нам через весь двор подошла какая-то незнакомая женщина, если бы меня Джейми в бок не ткнул.

А она улыбается нам и говорит:

– Что-то вы рано.

Учительница, думаю. Кивнула ей и тоже улыбаюсь, широко так.

– Папа нас подбросил по пути на работу, – говорю. – Он сказал, вы о нас позаботитесь.

Женщина кивнула.

– Конечно-конечно, – говорит. – Хотите чаю?

Мы поднялись с земли, и она, конечно, тут же заметила, что я хромаю. Да что там, хромаю, что я еле на ногах держусь – хорошо ещё, Джейми рядом был, подхватил меня.

– Ах ты, бедняжка, – говорит она мне. – Что это у тебя с ногой?

– Да так, – говорю, – ударилась. С утра сегодня болит. – Тут я не соврала.

– Можно, я взгляну? – спрашивает женщина.

– Ой, нет-нет, – говорю и стараюсь что есть сил двигаться дальше. – Она уже заживает.

Дальше было просто. То, что я тогда сделала, я считаю своим самым невероятным поступком за всю мою жизнь, но тем не менее прошло оно довольно легко. Я держалась за Джейми и так продвигалась. Постепенно двор наполнился детьми и учителями, учителя выстроили нас в шеренги. Пройти до железнодорожной станции полкилометра я бы точно была не в силах, однако передо мной внезапно возникло знакомое лицо.

– Ада, ты, что ли? – Это Стивен Уайт был.

Из детей Уайтов он был старший, между ним и Билли – ещё три сестры. И сейчас они стояли передо мной всей гурьбой и пялились прямо на меня. Кроме как из окна, они же меня никогда не видели.

– Ну я, – говорю.

Стивен удивился.

– А я и не думал, что ты тоже придёшь, – говорит. – То есть, конечно, тебе тоже надо уехать из Лондона, но наша мама сказала, что для таких, как ты, какие-то специальные места есть.

Нам мама ни про какие специальные места не говорила.

– В смысле, – говорю, – для таких, как я?

Стивен глаза потупил. Стоит такой, сам выше меня, старше, как мне показалось, но, видимо, ненамного.

– Ну это… Ты поняла, – говорит.

Я поняла.

– Для калек, – говорю.

От неожиданности он глаза на меня поднял, смотрит удивлённый.

– Да нет же, – говорит, – для отсталых. Умственно. Так все про тебя говорят. – И добавил: – Я даже не знал, что ты разговаривать умеешь.

Столько лет у окна просидела, и на тебе!

– Но я же каждый раз с тобой заговариваю.

– Ну да, ты машешь ручкой и можешь немного поболтать о том о сём, но… – Ему явно стало неловко. – Тебя внизу, по правде-то сказать, почти и не слышно. Что ты там говоришь, нам еле разобрать. Я и не знал, что ты можешь нормально разговаривать. А мама твоя всё время твердит, мол, тебя взаперти надо держать для твоего же блага. – Тут Стивен впервые посмотрел на мою ногу. – Так ты калека?

Я кивнула.

– А как сюда добралась?

– Пришла, – говорю. – Не могу же Джейми одного отпустить.

– Тяжело было? – спрашивает.

Я говорю:

– Да.

У него на лице промелькнуло такое странное выражение, совсем какое-то непонятное.

– Нам всем очень жалко, что у тебя такая мама, – говорит наконец.

Я даже не нашлась, что ответить.

Стивен спрашивает:

– А она знает, что ты сбежала?

Я уже было готовилась соврать, но тут встрял Джейми и говорит:

– Не-а. Она сказала, пусть Аду забомбят.

Стивен кивнул.

– Насчёт того, чтоб добраться до станции, ты не волнуйся, – говорит. – Я тебя подвезу.

Я не сразу поняла, что он имеет в виду, но тут одна из его младших сестёр улыбнулась мне и говорит:

– Он и меня иногда на себе возит.

Я ей тоже улыбнулась. Она мне показалась на Джейми похожа.

– Ну ладно, раз так, – говорю.

В общем, до станции меня Стивен Уайт на спине нёс. Учительница, которая нас чаем угощала, потом ему спасибо сказала за помощь. Мы двигались широкой колонной, а учителя велели нам петь «Англия будет всегда». Потом мы пришли на станцию, где уже толпилось больше детей, чем, по моим меркам, существует на свете.

– Ты на поезд как, сама сможешь забраться? – спросил Стивен, ставя меня на землю.

Я схватила Джейми за плечо и говорю:

– Конечно, смогу.

Стивен кивнул. Пошёл было за Билли и сестрёнками, чтоб собрать их в кучку, потом оборачивается ко мне и говорит:

– А зачем она тебя заперла, если ты не отсталая?

– У меня же нога, – говорю.

Он головой потряс, говорит:

– Бред какой-то.

– Ну потому что, – говорю, – это же не случайно мне наказание, такая нога…

Он опять головой потряс:

– Бред.

Я так и уставилась на него. Бред?

Послышались учительские крики, мы все забрались в поезд. Не успели колокола на церкви отзвонить полдень, как поезд тронулся.

Нам удалось сбежать. Сбежать от мамы, от гитлеровских бомбёжек, от сидения в однокомнатной тюрьме. От всего. Бред или не бред, а только я была на свободе.

Глава 4

В поезде было, конечно, убого. В отличие от меня большинство детей совсем не радовались отъезду. Кто плакал, кого рвало в углу. Учительница, приставленная к нашему вагону, металась от ребёнка к ребёнку – то убрать за кем, то разнять кого, то в третий, десятый, сотый раз объяснить, что нет, в этом вагоне нет туалетов, надо потерпеть, и нет, она не знает, сколько ещё ехать, и никто не знает не то что сколько ехать, но и куда вообще этот поезд едет.

Туалетов нет, пить нечего, а весь свой хлеб мы уже съели. Я высыпала Джейми на ладошку остатки сахара, и он слизал их, как котик. Мир же тем временем мелькал за окнами всё быстрей и быстрей. Когда я не старалась всматриваться, картинка расплывалась и просто летела мимо сплошным целым. А когда я сосредотачивалась на чём-то конкретном, то, наоборот, оно стояло на месте, а я поворачивала вслед за ним голову. Мне стало понятно, что двигается поезд, а не мир за окном.

Дома кончились, и внезапно пошла зелень. Прямо сплошная. Такая яркая, бойкая, резкая зелень, а на неё опиралось синее-синее небо. Я прямо глаз оторвать не могла.

– Что это? – спрашиваю.

– Трава, – говорит Джейми.

– Трава? – Откуда только он мог узнать про траву? На нашей улице её не было, даже подобного ничего у нас в округе я не видала. Зелёной могла быть одежда или, скажем, капуста, но чтобы целые зелёные поля…

Джейми кивнул.

– Она из земли торчит. Сверху колкая, но внутри не колючая, мягкая. У нас возле церкви на погосте есть она. Вокруг плит. И деревья ещё есть, это как вон то. – Он указал пальцем в окно.

Деревья оказались высокими и тонкими, как стебли сельдерея, только огромные. Наверху у каждого – опять большая зелёная клякса.

– Когда это ты побывал на погосте? – спросила я. А могла бы заодно спросить: «Что такое погост?» Столько всего я ещё не знала.

Джейми пожал плечами:

– Да возле нашей церкви по плитам в чехарду гоняли. Пастор нас вышвырнул.

Я уставилась на зелень и смотрела на неё, пока она не стала сливаться в одно большое пятно. За ночь я так толком и не легла, чтобы утром не проспать, и теперь веки у меня отяжелели и опускались всё ниже, пока я не услышала шёпот Джейми:

– Ада! Ада, смотри!

Рядом с поездом неслась девушка на лошади. Она и вправду была на лошади, прямо сверху, на спине, а ноги свисали по бокам. В руках она сжимала какие-то верёвочки или что-то вроде того, которые тянулись к голове лошади. Девушка смеялась, и лицо её прямо сияло от радости, так что даже мне стало совершенно ясно, что на лошади девушка оказалась по доброй воле. Она не иначе как управляла лошадью, указывала ей, что делать. Это она гнала лошадь, и та неслась во весь опор.

Лошадей я видела у нас на улице, но там они разве только тянули повозки. Что на них можно ездить верхом, такого я раньше не знала. И что они могут так быстро мчаться, тоже не знала.

Девушка пригнулась к бьющейся на ветру лошадиной гриве. По движению губ стало понятно, что она что-то кричит. Ткнула ногами лошадь в бока, и та ринулась вперёд быстрее – глаза горят, копыта так и мелькают. Пока поезд огибал поле, лошадь и девушка мчались с ним рядом, бок о бок.

Тут впереди показалась каменная стена. Я прямо ахнула. Они же сейчас врежутся. Разобьются обе. Почему девушка не остановит лошадь?

Оп! – и они перемахнули поверху. Перепрыгнули через каменную стену и поскакали дальше, а наши железные рельсы свернули в сторону от их поля.

Внезапно я сама ощутила всё это – бешеную скачку, прыжок, плавность полёта. Моё тело откликнулось на это ощущение, точно уже проделывало такой трюк тысячу раз. Точно это моё любимое. Я постучала пальцем в стекло.

– Я тоже вот так буду, – сказала я.

Джейми рассмеялся.

– А что? – спросила я.

– Ты же нормально ходишь, зачем тебе, – сказал он.

Я не стала ему говорить, что нога болит так сильно, что, может, я вообще ходить больше не буду.

– Ну да, – сказала я, – хожу.

Глава 5

Днём дела пошли хуже. Иначе и быть не могло. Поезд то останавливался, то снова ехал. В окна лился горячий свет, и вскоре воздух точно загустел. Мелкие плакали. Большие дрались.

Наконец мы остановились у какого-то полустанка, но дежурившая там суровая тётя не позволила нам выйти наружу. Она поспорила с нашим директором, потом со всеми остальными учителями, потом даже с машинистом. Учителя сказали, что нас надо выпустить ради всего святого, но тётя, не меняя выражения на каменном лице и поблескивая пуговицами формы – точь-в-точь как у военных, только с юбкой, – щёлкнула зажимом планшета и отказала.

– Здесь ожидается семьдесят женщин с грудными младенцами, – заявила она. – А не две сотни школьников. Вот, у меня в документе указано.

– Да плевать я хотел на ваш документ, – огрызнулся директор.

Учительница, приставленная к нашему вагону, покачала головой и открыла двери.

– Все выходим, – крикнула она нам. – Туалеты на станции. Поесть-попить сейчас что-нибудь вам найдём. Ну-ка наружу, быстренько.

И мы затопали наружу всей гурьбой. Прочие учителя последовали примеру и тоже стали открывать двери своих вагонов. Суровая мадам хмурила своё каменное лицо и гаркала, выдавая какие-то приказания, но её никто не слушал.

Такого шума и суматохи я ещё не видала. Круче, чем салют.

Джейми помог мне сойти с поезда. Тело у меня совсем затекло, и мне во что бы то ни стало надо было размяться.

– Покажешь, как там надо в туалете? – спросила я Джейми. Смех смехом, а ведь до этого в нормальном туалете я никогда не бывала. Дома мама с Джейми пользовались общим в конце коридора, а я ходила в ведро, которое они потом выносили.

– Но мне, наверно, надо в мальчиковый, – сказал Джейми.

– В смысле в мальчиковый? – спрашиваю.

– Вон, видишь? – Он указал на две двери. В самом деле мальчики исчезали за одной дверью, а девочки – за другой. Правда, на наших глазах они перестали исчезать и выстроились в две очереди перед дверями.

– Ладно, тогда на словах расскажи, что там как, – говорю.

– Писаешь туда, потом смываешь, – сказал Джейми.

– То есть «смываешь»? Это как?

– Там такая вроде как ручка, на неё нажимай, и всё.

Я дождалась своей очереди и зашла внутрь. И внутри со всем разобралась – даже со смывом. Ещё там были раковины, и я плеснула воды в разгорячённое лицо. Прямо напротив меня в такой же раковине плескалась другая девчонка – до того обтрёпанная паскуда, других таких я и не видала. Взглянув на неё, я нахмурилась, и она ответила тем же.

И тут я поняла, что передо мной зеркало.

У мамы было зеркало. Оно висело высоко на стене, и мне как-то не было до него дела. Но тут я уставилась на него в полном смятении. Мне-то думалось, я выгляжу, как все девочки. А у меня оказались колтуны в волосах, белёсая кожа – почти бумажно-белая, только с сероватым налётом, особенно на шее. Из-под выцветшей юбки торчали грязные костные мозоли на коленках, да и сама юбка внезапно тоже показалась мне вся измазанная и к тому же не по росту короткая.

Что тут сделаешь? Я глубоко вздохнула и проковыляла наружу. Под дверью меня дожидался Джейми. Я окинула его новым, критическим взглядом. Он тоже был грязней остальных мальчишек. Рубашка выгорела до неопределённого цвета, под ногтями сверкали чёрные полоски.

– Надо было нам чаще мыться, – говорю ему.

Джейми только плечами пожал.

– Да какая разница! – говорит.

Но разница была большая.

Дома, если выглянуть из окна на улицу и посмотреть напротив, а там отсчитать три дома налево, то на углу видна рыбная лавка. Каждое утро туда доставляют свежую рыбу и выкладывают её для продажи на толстую холодную глыбину. Летом на жаре рыба быстро портится, так что хозяйки всегда старательно копаются на прилавке и отбирают что посвежее и получше.

Вот таким же рыбным уловом были и мы, дети. Учителя сгрудили нас в кучу и провели по улице в большое здание, где выстроили в шеренгу напротив стены. Мимо стали прохаживаться местные жители и выглядывать среди нас хорошеньких и здоровеньких, чтобы забрать к себе домой.

Однако по выражениям их лиц и досадливому ворчанию было понятно, что большинство из нас ценности для них не представляет никакой.

– Господи боже, – вырвалось у одной женщины. Стоило ей потянуть носом воздух над волосами одной девочки, как она тут же отпрянула. – До чего грязнющие!

– Ничего, отмоются, – заметила каменная командирша. Стоя посреди залы со своим планшетом, она руководила процессом. – Следует проявить милосердие. Никто не ждал, что будет так много. Каждый должен внести свою лепту.

– Ютить городских крыс – нет уж, увольте, – пробасил пожилой мужчина. – Как бы эта свора нас ночью в постели не придушила.

– Да они дети малые, – заспорила командирша. – Не их вина, что они так выглядят.

Я посмотрела по сторонам. Местные девчурки, разносившие нам кружки с горячим чаем, прямо-таки светились благополучием – ленточки в волосах, всё такое. Казалось, от них не запах – аромат.

– Может, и не их вина, – встряла другая женщина, – но до наших детей им далековато.

Командирша открыла было рот возразить, но передумала и закрыла. Что там ни говори, а до сельских деток нам действительно было далеко – тут не поспоришь.

– Ада, – шепнул мне Джейми. – Нас с тобой точно никто не захочет.

Это было верно. Толпа местных редела. Детей постепенно разбирали. Оставшихся учителя то и дело сбивали поближе в кучку и всячески расхваливали перед пришедшими. Суровая командирша умасливала выбиравших.

Джейми на плечо положила руку какая-то старушка с фиолетовыми волосами.

– Девчонку не возьму, – сказала она, – а с парнишкой уж как-нибудь справлюсь.

– Пожалеете, – говорю я ей. – Он ворует. И кусается. Потом, кто без меня его сдерживать будет – у него же опять припадки могут начаться.

Бабуля беззвучно разинула рот и поспешно отчалила. Домой она уводила уже чужого братика.

А потом зал опустел, остались только учителя, суровая командирша, Джейми да я. Мама была права. Никому мы не нужны. Мы были единственные, кого никто не хотел.

Глава 6